Царство Лаврентиуса - песни Аврелиуса ч. 8

Я сделал своим делом наблюдать за отцами и дочерьми. И я видел некоторые невероятные, красивые вещи. Как та маленькая девочка, которая не очень милая — у нее смешные зубы, и волосы растут неправильно, и на ней очки с толстыми стеклами, но отец держит ее за руку и ходит с ней, как будто она маленький ангел, которого никто не может коснуться. Он дарит ей лучший подарок, который женщина может получить в этом мире — защиту. И маленькая девочка учится доверять мужчине в своей жизни. И все, чего мир ожидает от женщины — быть красивой, успокаивать обеспокоенный дух, исцелять больных, заботиться об умирающих, отправлять поздравительные открытки, печь торты — все это становится способом, которым она отдает отцу долг за то, что защитил ее.

И слова моей дочери не выходили из моей головы, в своем несчастье я убеждал себя, что презрение отца к дочери было естественным положением вещей, здоровым состоянием, а моя мужская природа был чумой. Но вот мы подошли к истине, я болен, а она здорова. Что за яд в моем организме? Возможно, это она сама. И в этом была ее таинственная невинность и неуязвимость, она без сожаления оскорбляла других, и осуждала насилие как ее мать, и говорила, что оно запрещено. Свою насмешку она подкрепила угрозами, но слова ее служили знаком ее силы, и она всегда казалась способной на многое. А еще было ужасно, когда она кричала налево и направо за столом и пыталась кого-то схватить – или делала вид, что пытается – пока мама, казалось бы, не приходила на помощь. У нее также был живой, благой и игривый нрав, радовавшийся всему смешному. Но я был уверен, что такие как она были сотворены из Райского света, и ее нрав станет упованием для моей души, и для моего народа.

"Но, пожалуйста, папа, пойми меня правильно, это были совершенно незначительные подробности, но твои правила меня угнетали, потому что ты, великий авторитетный правитель, мог устанавливать для меня правила и игнорировать их. И благодаря этому я увидела, что мир разделился на три части — в первой жил раб, я, по законам, придуманным исключительно для моей жизни, но к которым, не понимая почему, я никогда не могла полностью приспособиться, а во второй части жил ты, бесконечно далеко от меня, занятый управлением и повелениеми, а в третьем жили все остальные, счастливые и свободные от команд и послушания. И я постоянно была в опале, то ли потому, что следовала твоим повелениям, и это было позором, так как они были действительны только для меня, или я была упрямой, и это тоже было позором, потому что я упрямилась, чтобы противостоять тебе, или я не смогла подчиниться, потому что у меня не было твоей силы. Твой аппетит, твое умение делать все, что тебе казалось естественным – и из всего этого позор был величайшим. Но это не размышления детства, а чувства.

И мне казалось, что Лаврентиус существует по твоему милосердию и продолжается как твой незаслуженный дар. И с этим были связаны твои угрозы о неповиновении и о том, к чему это приведет. Когда я начала что-то, что тебе не понравилось, и ты грозил мне неудачей, мой трепет перед твоим мнением был настолько велик, что неудача была неизбежна – может быть, сначала, а если нет, то потом. Я потеряла уверенность, что смогу что-либо сделать. Я была растеряна, и сомневалась. И чем старше я была, тем солиднее был материал, с помощью которого можно было доказать, насколько я ничтожена, и постепенно, в определенной степени, ты стал прав. Но опять же надо сказать, что я не такая, какая я есть только из-за тебя, но ты увеличил то, что там было, и увеличил весьма, потому что по отношению ко мне ты был очень нравственным, и использовал весь свой внутренний мир для этого..."