8-1. Сага 1. Глава 8. Нашествие

Больно,  да   дело   подневольно

                Н А Ш Е С Т В И Е
                Говорят,  что  лучше  всего  родиться  лордом,  но  мне  до  этого  было   очень  далеко,  так  как  даже  просто  моё  «проживание»  «в  замке»  длилось  всего  лишь  чуть  более  года:  в  июле  1941  года    нас  выселили  оттуда  представители  «высшей  расы»,  которые  заняли  эти  пышные  чертоги  под  какие-то  свои  высшие  цели,  устроив  там  то  ли  военный  госпиталь,  то  ли  ещё  что-то,   не  менее  им необходимое... 
          Эту  картинку,  как   через  окно  второго  этажа,  расположенное  слева  от  шестиколонного  портика,  спускали  на  верёвках  старинную  деревянную  родительскую  кровать,  не  проходившую  без  разборки  в  оказавшиеся  узкими   для  неё  двери,  я  представлял  всегда  очень  живо,  как  будто  сам  видел,  а  может,  действительно  видел;  только  вот  запомнить  её  сам  я  никак  не  мог  бы  по  причине  крайнего  малолетства  -  это  запало  мне  в  память,  конечно  же,  потом,  уже  из  рассказов  старших  членов  семьи,  как,  впрочем,  и   некоторые  другие  события  раннего  периода  войны.
         С  казённой  жилплощади  в  «замке»  нам  пришлось  перебраться  в    крытую  соломой  хатку  к  кому-то  из  местных  крестьян  -  контраст  довольно-таки  впечатляющий.  Но  в  той  же  хатке  вскоре  появились  и  новые  «господа»  из  высшей  расы.  Впрочем,  едва  ли  их  можно  было  считать  «господами»  в  полном  смысле:  во-первых,  они  относились  не  к  боевым  частям,  а  к  какой-то  вспомогательной  тыловой  службе;  во-вторых,  это  были  даже  не  вполне  немцы,  всего  лишь  военнослужащие  вермахта,   а  по  национальности  то  ли  поляки,  то  ли  словаки,  мобилизованные  немцами  уже  на  захваченных    территориях.   Эти   подневольные  люди  при  всяком  удобном  случае  всячески  старались  подчеркнуть  своё  не-немецкое  происхождение  и  тем  самым  хотя  бы  частично  отмежеваться  от   того  неправедного  (они  осознавали  это  совершенно  чётко)  дела,  в  которое  были  вовлечены  не  по  своей  воле.  Поговорить  о  них  у  нас  ещё  будет  возможность.
         Я  уже  «предупреждал»  читателя,  что     мне  трудно   отделить  собственные   «воспоминания»  об  оккупации  от  навеянных  рассказами  старших  в  семье.  Пусть  мне  это  простится.  Рассказывали,  например,  что  однажды,  когда  немецкий  патруль  зашёл  к  нам  в  хату  с  проверкой,  солдат  решил  «пошевелить»  постель  в   детской  «люльке»  (по-русски:  зыбке)  штыком,  которым  он  и  задел  лежавшего  там  младенца,  коим  был  автор  этих  строк.  Старшие  даже  показывали  потом  на  моём  животе  долго  сохранявшееся    белое  пятнышко,  оставшееся  якобы  от  шрама,  но  братья  могли   и   пошутить,  разыгрывая  меня:  сам-то  я  ничего  этого  помнить  не  мог.   
          Что  мне  действительно  запомнилось  из  тех  лет  (оккупация  ведь  продолжалась  три  года)  -   это  немецкие  военные  машины  и   мотоциклы:  как  они  «не   по-нашему»   гудели  и  тарахтели,  пыля  по  нашим просёлкам  и  испуская  клубы  какого-то  особенно  едкого  дыма,  гораздо  более  вонючего,  чем  выхлопные  газы  наших   родных  «полуторок»  и   «эмок»,  которые  деревенским  хлопчикам,  не  избалованным  большим  количеством  авто,  ещё  долгое  время  и  после  той  войны  казались  поэтому  чем-то  особенно  благоуханным,  что  можно  долго  и  жадно  вдыхать,  чуть  ли  не  прямо  припав  к  выхлопной  трубе…
       Мне  всегда  казалось,  что  я  сам,  без  рассказов  взрослых,  помню  всё   это:  просёлочная  дорога  клубится  лёгкой  и  густой  летней  пылью,  и  сквозь  неё  змеится  и  тянется  длинная  череда  машин  и  мотоциклов,  их  непривычно  много,  слух  растревожен   незнакомыми  доселе,  совершенно  новыми,  не   «нашими»  звуками.  Немецкие  грузовики  и  мотоциклы    были  к  тому же  непривычными  и   на  вид:  очень  большие, «безносые»,  т. е.  без  выступающего  вперёд  моторного  отсека  (капота),  и  окрашены  не  ровно  зеленым,  как  наши,  русские,  а  какими-то  жёлто-серо-песочными  пятнами.  На  передних  крыльях  этих  огромных  грузовиков   на  высоких  металлических  прутьях  раскачивались  по  обе  стороны   от  кабины  водителя  таинственные  шарики,  назначение  которых  долгое  время  оставалось  нам   непонятно…   
        К   тому  же  вся  эта  техника  источала  какую-то  особенно  чадящую  и  смрадную  вонь,  совсем  не  то,  что  «наш»  благоуханный  запах  от  выхлопов  сгоревшего  бензина.   И  седоки  на   этих  машинах  и  мотоциклах   либо  отстранённо  мрачные  и  на чём-то  сосредоточенныё,  либо,  наоборот,  шумные,  развязные,  непрестанно  что-то  гарланящие  и  гогочущие.   Сразу   воочию,  наглядно,  всеми  пятью  чувствами  ощутительно,    ясно:    всё  это  чуждое,  не  наше,  враждебное,  вражеское.  Это   НАШЕСТВИЕ!  Это  бедствие,  такое  же  неожиданное  и  страшное,  как  нашествие  саранчи…
           Немцы  появились  в  Жиличах  в  последних  числах   июня.  Вообще  они  нагрянули,  накатили  так  внезапно,  что  на  территории  Белоруссии  наше  военное  командование  не  успело  даже  приступить  к  осуществлению  своих  мобилизационных  планов.  Так  что  Наум  Маглыш  на  фронт  никак  уже  попасть  не  мог,  даже  если  бы  в   свои  47  лет  и  подлежал  мобилизации.  В  таком  положении  оказались  многие  из  числа  военнообязанных.  Миллионы   людей  «проснулись»  «на  временно  оккупированной  врагом  территории»,  и    эта  временная  оккупация    продолжалась  ни  много  ни  мало  3  года…