Глава 3. Матвей. Ничего не поменялось

Мне нужно было как-то успокоиться, поэтому я сделал ровно противоположное. Поехал в клинику, где лечилась моя дорогая сводная сестра. Мы не виделись полгода. Я изредка звонил её врачу, и интересовался самочувствием, и насколько всё поменялось с момента, как она попала туда. К сожалению, меня, не часто радовали прогрессом, чаще всего жаловались на поведение Кати. Оказывается, стоило матери разочароваться в ней, как она превратилась в худшую версию себя. Самое забавное, что сестра до конца так и не поняла, почему именно семья отвернулась от неё[1].

Я ждал Катю в заснеженном парке, где прогуливались такие же пациенты как она. Врач предлагал встретиться с ней в его личном кабинете, но от одного вида больничных стен мне становится дурно. Плохие воспоминания.

Снег медленно падал, превращая голые деревья в произведение искусства. Когда-то в юношестве я мог часами наблюдать за спокойствием природы, и наслаждаться умиротворением, слушая успокаивающую музыку, сейчас же вся романтика исчезла. Я стал более рациональным, и мало времени уделял отдыху. Работа — моя семья, моя жизнь. Друзья часто шутят, что я женат на своей компании. Может, есть в этом доля правды. Люди много времени тратят на отношения, я же считаю, что игра не стоит свеч. Сегодня ты влюблён, завтра уже раздражён своим выбором. Лучше быть одному, так гораздо спокойнее.

— Задумался Матвей? — внезапно подала голос Катя. Она как приведенье. Я даже шагов не услышал.

— Я оставлю вас, — улыбнулась мне молоденькая медсестра и пошла дальше, отдав на попечение родственницу.

— Как же она меня достала, — пожаловалась Катя, а потом обратилась ко мне, — зачем хотел видеть меня?

— Даже не обнимешь брата? Совсем не скучала?

— Скучать по тому, кто закрыл меня в этом поганом месте — мазохизм, ты так не считаешь? — приподняла бровь она.

— Разве тебе здесь не помогают? Ты не чувствуешь себя лучше? — пальцы на руках замёрзли и я убрал их в карманы.

Зачем приехал? Что хотел добиться разговором с той, кому он не нужен?

— А ты как думаешь, Матвей? — это был риторический вопрос, — конечно нет! Я ненавижу запах, стены, людей, уколы, капельницы, таблетки, свою одежду. Меня бесит абсолютно каждая долбанная деталь. Побудь тут недельку, крыша поедет самостоятельно.

— Ты выглядишь неплохо, и размышляешь здраво. Состояние улучшилось, — заметил я изменения. Пусть Катя не признаёт, но в клинике ей становится легче.

— Я как будто со стеной разговариваю. Матвей мне не нравится в этом месте, когда ты уже заберёшь меня? — вспылила сестра, но удержалась от лишних оскорблений.

— Если тебя выпустят из клиники, ты поедешь в тюрьму. Забыла, как обошлась с Анастасией Зарецкой? — Вспомнилось мне не лучшее время.

— Анастасия Зарецкая мало получила, — фыркнула сестра, — как только у меня появится шанс выбраться отсюда, я сделаю новую попытку. Не сомневайся во мне. Я получу то, что хочу. То, что заслуживаю Матвей. Никто мне не помешает воплотить мечту в реальность. И на моей улице когда-нибудь обязан, случится праздник. Если ни у кого не возникает желания мне помогать, тогда я сделаю это сама.

Интересное заявление. Я бы с удовольствием полюбопытствовал как, но мне плевать. Я предприму меры, и она никогда не выйдет из стен этой больницы. Некоторым людям суждено лечиться всю жизнь.

— Сбежишь? — начал дразнить её я.

— А идея неплохая. Иногда ты мыслишь в правильном направлении братик. Знаешь, так и поступлю. Если быть безумной, то до конца. До смерти, — глаза Кати расширились в каком-то припадке сумасшествия. На секунду даже я испугался.

Что ж её не переделать. Она родилась такой. Разговаривать смысла больше не было. Я приехал, увидел её, понял, что она не исправилась, пора и честь знать. А что толку мусолить одну и ту же тему? Катя как была настроена решительно по отношению к Соловьеву[2], так и осталась. Приворожил он её что ли? Самому смешно от спонтанных мыслей.

И почему я вообще сюда приехал? Чего ожидал? Что Катька вмиг поменяется и попросит прощения за все свои грязные поступки? Я не часто о себе так думаю, но готов признать: я идиот. Люди не меняются, пора бы смириться. В голову влезли слова девушки, которой я помог утром: «чрезмерно высокомерен». Может быть иногда, и упёрт, надеясь на лучшее, но по итогу получая худшее. Стоит мне только подумать, на секундочку, принять, что я могу быть в чём-либо уверен и счастлив, как вселенная опрокидывает меня на лопатки и смеётся заливистым и надменным смехом. Чёрта с два, я главный неудачник, не считая моих побед в плане работы, в остальном я полное дно. Ни отношений, ни друзей (все разъехались, им не до меня) ни нормальной семьи — НИЧЕГО!

— Ты меня слышишь Матвей? Что с тобой происходит? Ты будто бы находишься далеко отсюда, — посетовала разочарованно Катя, пробиваясь сквозь мои мысли и отвлекая меня.

— Задумался над тем, что мы с тобой, о парадокс, очень похожи, — опустил я голову. Стало тоскливо, прям хоть скупую мужскую слезу пускай.

— Мы брат и сестра, — вывалила она факт.

— По отцу, — заметил я. Хотелось напомнить и соль на рану сыпануть.

Катя закатила глаза от услышанного. Между нами наступила тишина. Пауза длилась недолго, Катя сама же её и прервала.

— Как они?

— Кто? — я понял о ком речь, но мне хотелось, чтобы она сама произнесла.

— Мама, папа, — вынуждена была плясать под мою дудку сестра. — Не притворяйся, что не догадался, о ком я могу спрашивать. Ты ведь специально издеваешься да Матвей? Тебе всегда нравилось мучить меня.

Сам, не знаю, если ли доля правды в её словах или нет. Но признаваться ей я не намерен.

— Как бы я к тебе не относился Катя, но я единственный кто о тебе помнит. Цени это, а не втаптывай в грязь. Однажды я могу и не прийти, и тогда наступит настоящее одиночество, от которого не сбежать, — пригрозил я.

Вместо осознания, она проявила не самую свою умную сторону. Сестра залилась громким смехом, что даже я вздрогнул. Чёртова психопатка, с кем я пытаюсь наладить контакт. Хочет остаться одна, я не против, у меня помимо неё куча проблем и дел, которые надо решать.

— Мама передавала тебе «привет», — солгал я, и двинулся в сторону ворот. Пора закончить этот бесполезный цирк.

Катя сменилась с лица, и побежала за мной. Как одержимая она схватила меня за руку и вместо смеха теперь рыдала.

— Постой Матвей, — кричала она, — что ещё? Мама говорила обо мне? Скажи, что она сказала? Она простила меня? Я могу её увидеть?

Я остановился и одарил её усмешкой, обернувшись.

— Нет. Она не говорила о тебе. Ты табу в нашем доме. И ты сама виновата. Интересно, не гены ли это твоей биологической матери проклюнулись? Надо проверить, не было ли у тебя в роду безумцев, — рассмеялся ей в лицо, и сбросил наглые руки сестры. — А теперь Катя, до здравствует одиночество. Отныне ты сама по себе, как и хотела. Ни брата, ни матери у тебя больше нет.

Я был уже за воротами, а она кричала мне вслед оскорбительные слова и проклинала, желая смерти всем Мацкевичам.

Я снова был в пути. Куда поехать? Кто у меня остался? Мама? Не хочу к ней, она начнёт допрашивать меня по поводу Кати, а я не готов признаваться, что больше не желаю с ней видеться. Обычно я слова не ветер не бросаю, сказал всё, значит всё. Отныне женщин с таким именем в моей жизни нет. Может в этом и проблема? Я не даю людям совершать ошибки, но сам в них погребён? Стоит кому-то предать меня, я ставлю на них крест. Но жизнь идёт, надо двигаться дальше, чего я сделать никак не могу, у меня не получается меняться. Я такой, какой есть, как непробиваемая скала. Не могу добиваться людей, они не хотят меня, а те, кто хочет, предаёт.

Я резко затормозил на светофоре. Сжал руками руль и выдохнул. Напомнил себе, кто я есть, и постарался расслабиться. С детства я держу все отрицательные эмоции при себе, ведь дед говорил: что это правильно. «Люди не должны видеть твоих слабостей, если почувствуют хотя бы малейший намёк, тебе конец. Ты станешь посмешищем, поэтому внук ты обязан быть хладнокровным двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году и все отведённые тебе дни» — твердил как заведённый он. И ведь был прав старый, однажды я послушался, свои эмоции и опозорился. Нищиброд опустил меня ниже плинтуса, и было это не десять лет назад, а буквально полгода прошло. Эго задето, отчего я стал ещё более тщательнее контролировать себя. И сейчас Катя вывела меня, я поддался чувствам, благо хотя бы не при ней.

Светофор сменил свой цвет, и я поехал домой. В свою пустую квартиру пахнущую одиночеством, и наверняка холодную, ведь в ней никого не было два месяца.



[1] Имеется в виду события из романа «Стася и Стас», где Катя совершила преступление.

[2] Стас Соловьёв — герой романа «Стася и Стас».