Военком

***
               
Военный комиссариат города N с самого утра гудел, как растревоженный коктейлем Молотова улей. И ведь неспроста. На днях началась самая масштабная за всю историю потешных военно-патриотических игр призывная кампания. На этот раз призывали всех мужчин от мала до велика, начиная с молокососов и заканчивая не служившими никогда стариками хоттабычами. Стране требовались не только пользительные во всех смыслах природные ископаемые. Ей требовались также отважные сыны и пасынки Марса, копьеносцы и меченосцы, вояки и яки, ратники и привратники, независимо от их вероисповедания, мировоззрения, цвета глаз, кожи, волос, без разницы, имеются ли у них или отсутствуют зубы, способны ли они ходить, бегать, прыгать, ползать, петь и плясать, которые будут доблестно защищать сии народные богатства, не жалея живота своего, от всех внешних и внутренних узурпаторов. И вот сегодня этими людьми, словно фаршем колбасная оболочка, были набиты узкие неприветливые коридоры затерявшегося среди жилой застройки ничем не примечательного внешне здания. Набиты так, что не протолкнуться. Вот почему военный комиссар этого рекрутского по сути своей заведения, теснимый со всех сторон многими призванными, но еще не избранными, с таким большим трудом пробился к своему военному кабинету, который стоило бы, стоило бы, полагал он, огородить от внешнего мира колючей проволокой и прикрыть от любопытных глаз маскировочной сеткой.
       В своем кабинете, оформленном в лучших традициях «Ленинской комнаты», Ставки Верховного главнокомандующего и юнармейского школьного уголка, он просидел без движения до полудня, изучая новую директиву высших начальников о категории годности призывников к военно-потешной службе. Эти категории, как следовало из директивы, были несколько расширены, что заставило военкома ненадолго задуматься о воинской славе веков прошедших и судьбе этой славы в грядущих веках. Дело в том, что всегда и при любых обстоятельствах для него существовала только одна категория годности, категория «А» – годен к военно-потешной службе. Все прочие он отметал за ненадобностью, за что не раз был премирован, отмечен похвальными грамотами и награжден медалью «За мудрость в энной степени». Однако изучаемая им директива в дополнение к пяти существующим категориям («А», «Б», «В», «Г», «Д») устанавливала еще восемь категорий: «Е» – пригоден в качестве противотанковой мины; «Ё» – бесспорно годен на роль противотанкового ежа; «Ж» – годен, даже если больше ни к чему не пригоден; «З»  – годен, годен и еще раз годен, негодник этакий; «И» – годен без всяких разговоров; «Й» – если призывник похож на Йети, тоже годен; «К» – годен, даже если это француз и фамилия у него Годен (ударение на последний слог); «Л» – годен и точка. Кроме того, эта директива имела отдельный, секретный, пункт, где довольно туманно говорилось о том, что и так уже было давно всем ясно. В ней говорилось, в частности, вот что: в связи со множеством одновременно ведущихся нашей державой войн и неутихающих со времен Рюриковичей конфликтов, призывников необходимо распределять не только по разным военным частям, но и по различным историческим эпохам, ибо воевать приходится не только в настоящем, но и в прошедшем времени. Хронологические рамки, в которых Россия до сих пор ведет боевые действия, включают в себя период с восемьсот шестьдесят второго года по настоящее время. Разнарядка прилагается.
     Ознакомившись с директивой, военком тут же, хоть и умозрительно, отдал честь воображаемым вышестоящим чинам, подписавшимся под таким ключевым и знаковым для страны документом, лишний раз подтверждающим, что никому никаких поблажек и отсрочек не должно быть. Даже безногий, безрукий, слепой и находящийся при смерти призывник может и обязан сослужить хорошую службу государству на сцене большого и малого театров военных противодействий. Дай Бог здоровья богу Марсу, нашему Верховному главнокомандующему, умеющему лавировать в поворотные моменты истории между прошлым и будущим, между ястребами и голубями политического Олимпа и своевременно принимать принципиальные и правильные решения пространственно-временного характера.
     Решив, что после ознакомления с директивой следует чуть-чуть отдохнуть, военком сделал пару глотков чего-то там из трофейной армейской фляги, закрыл глаза и мысленно перенесся на земляничную партизанскую поляну, чтобы удобно возлечь на зеленой травке, послушать щебет лесных пичуг и немножечко, так сказать, покемарить. Но отдохнуть по-человечески мешали ему гул, шорох, шепот и заговорщицкие смешки за дверью. Чтобы дисциплинировать толпу и пресечь в зародыше намечающийся пацифистский марш пораженцев, военком голосом Юрия Левитана обратился к ним по системе громкоговорящей связи, сказав следующее: «Внимание! Говорит военком! Сегодня вам предстоит в кратчайшие сроки пройти медкомиссию, состоящую всего лишь из одного человека. Да, этим человеком являюсь я, военком. Так что долго вы здесь на задержитесь. На выходе вас будут ждать телепортационные автобусы защитного цвета, которые и отвезут вас к месту несения вашей военно-потешной службы. Обращаюсь отдельно к тем, кто старше восемнадцати лет. Предупреждаю вас сразу: не стройте из себя скоморохов, водяных, леших, упырей и прочих мифологических посмешищ, сказочных умор и чудищ. Все ваши хитрости мне давно известны. Я всегда начеку. Нечисть в армии тоже нужна, запомните это. Если у вас нет рук или ног, вам все равно найдут соответствующее применение. Как минимум, будете чучелами стоять на минном Куликовом поле. Ни один кулик не пролетит мимо вас незамеченным. Вас обучат таким отвлекающим маневрам, которые даже маловеров в декоративных генеральских пагонах убедят, что один в поле – тоже ничего себе воин. В крайнем случае возьмете взаймы эту руку или ногу у погибшего на военном полигоне боевого товарища. Если вы считаете, что больны основательно, и будете мне с пеной у рта доказывать эту основательность, я вам лично помогу выздороветь. Ведь я вашу язву желудка, вашу раковую опухоль, вашу грыжу вижу насквозь, я уничтожу их одним своим огнеметным взглядом, положу их на сковородку, хорошенько обжарю с обеих сторон и съем на обед. Вашу больную почку, вашу несчастную печень я расстреляю на месте за неповиновение. Неужто вы будете мне рассказывать про геморрой 2 и 3 степени? Бабушке своей рассказывайте про геморрой. Что, сердце, может, у кого-то пошаливает? У солдата вообще не должно быть никакого сердца. Сердце оставьте дома, положите его в мамину тумбочку или в морозильную камеру. С туберкулезом у меня разговор еще более короткий. Он на ать-два выпрыгнет у меня в окно. А может, у вас психическое расстройство? Ну так и что? Вы думаете, у меня его нету? Про плоскостопие или близорукость даже не заикайтесь. Про заикание не заикайтесь тоже. Если вы прикованы к инвалидной коляске и надеетесь тем самым избежать службы в армии, знайте, что боевые самоходные колесницы никто не отменял. Вы станете лучшими колесничими в мотопехотных войсках, обещаю вам. Начнете мне говорить, что, мол, отказываетесь служить по соображениям совести, я из вас сразу же ничтоже сумняшеся эту совесть выну, намотаю на швабру и отправлю вас мыть ею полы во всех туалетах нашего города. Отдельно обращаюсь к женщинам с детьми. Ничего страшного, что ваши младенцы немощны и маломобильны. Не бойтесь с ними расстаться, мы не какие-нибудь доморощенные спартанцы, не звери в конце концов, чтобы сбрасывать детей со счетов. Я хотел сказать – со скалы. Они попадут в руки лучших воспитателей из числа воинствующей молодежи, отлично зарекомендовавшей себя в таких военно-спортивных играх, как «Перебинтуй рану», «Доставь груз 200», «Спрыгни без парашюта» и так далее.  Все сказанное относится также к призывникам дошкольного и школьного возраста. Людям преклонного возраста никаких скидок на возраст ожидать не стоит. Если вы хвораете и выглядите совсем неважно, курс молодого бойца вернет вам прежние здоровье и молодость. Не верьте тем, кто утверждает, что вам тут не место. Армия возлагает на вас большие надежды. Может произойти так, что в бой пойдут одни старики. Итак, по одному заходим ко мне, получаем направление и уходим. На этом все. Конец связи.

       Призывник № 1. Ребенок полутора лет; боязливо жмется к груди матери, маленькими ручками ищет мамкину грудь. Мать в слезах. По всему видно, что женщина на грани нервного срыва. Не хочет расставаться с младенцем. «Оберегать свое дитя до последнего – нормальная реакция психически-здорового женского организма», – решил про себя военком и попытался успокоить начинавшую уже кликушествовать женщину:
      – Не волнуйтесь, мамаша, я направлю вашего малыша в самое лучшее потешное войско, в войско юного Петра Великого. Там он, для начала, будет ради забавы своими детскими пуками имитировать звуки выстрела из игрушечной пушки. А годам к трем он уже получит звание бомбардира, представляете! Так ведь и до адмирала дослужиться можно. Разве нет? Чем раньше начнет он служить, тем скорее получит высокое звание. Лучшего и пожелать нельзя своему ребенку. Так что не надо плакать. На выходе из военкомата передайте вашего ребенка одной из наших амазонок в камуфляже с тактическим знаком на рукаве в виде буквы «Э». Мать, еле сдерживая град слез, предприняла последнюю атаку на непробиваемую броню военкомовского бессердечия:
       – А можно я с ним? Отправьте меня тоже на службу к Петру Великому. Я буду тянуть лямку наравне с мужчинами, лишь бы дитятко мое было всегда на виду и не нуждалось ни в чем.
       – Нельзя, матушка. Уставом запрещено. Прощайте.   

       Призывник № 2. Парню где-то около двадцати лет. У него с боков сильно деформирован череп. Похоже, это последствие родовой травмы. По всей видимости, бедолага несколько туг на ухо, так как на просьбу военкома сообщить имя и год рождения, долго вертел из стороны в сторону головой, рефлекторно выпячивал нижнюю губу и безрезультатно пытался изобразить руками фигуру высшего пилотажа.  К тому же призывник № 2, очевидно, относился к тому артистическому сообществу обиженных природой людей, которых во все времена и при любой власти называли не иначе как карликами, но никак не Карлами Марксами, ни тем более Карлами Либкнехтами. Военком взял со стола рулетку и измерил его рост, чтобы удостовериться в его карликовости на сто процентов. Действительно, рост этого маленького Мука оказался один метр двадцать пять сантиметров. Военком сложил ладони рупором, наклонился к его уху и прокричал:
       – Можешь ничего не отвечать, сынок. Я вижу в тебе то, чего ни одна Родина-Мать не увидит, не увидит ни вблизи, ни с высоты птичьего полета. Я тебе вот что скажу: ты родился в бронежилете, знаешь ли. Страна будет гордиться тобой. Я верю в тебя. Держи в подарок саперную лопату. Направляю тебя в саперный лейб-гвардии батальон. От всей души желаю тебе, сынок, отличиться в Русско-турецкой войне 1828—1829 года.

       Развязно входит то ли жеманник, то ли жеманница неопределенного возраста и рода занятий. Это призывник № 3. У данного призывника совершенно отсутствует чувство собственного достоинства. Имеющиеся на голове волосы зеленого цвета превышают положенную для мужчин длину и не соответствуют общепринятой цветовой гамме, привычной для нормального человеческого глаза. В ухо продета серьга в виде пацифистского масонского символа, демонстрирующего открытое пренебрежение его носителя к ратному делу. Глаза призывника подведены тушью, как у Валерия Леонтьева или Филиппа Киркорова. Его распирало желание вывалить на стол военкома несколько томов заключений о полной своей недееспособности и человеческой непригодности, добытые во всевозможных больницах и клиниках нашей страны. На приказ «Отставить!» призывник не реагирует. Военком дал ему понять, что от призыва в армии его не спасет даже свидетельство о собственной смерти.
      – Отставить! Слушай сюда, парняга. Тебя бы в армию любовников отправить. Да, к счастью, нет у нас такой армии. Посему направляю тебя в чеченский батальон смерти. Там тебя научат уму разуму. Пошел вон!

       Следующий призывник. Призывник №4. Тридцати лет. Острижен наголо. Его лицом искажено жаждой уничтожить противника голыми руками. Он так и рвется в бой. Он весь олицетворение национал-патриотического рвения. Все тело призывника испятнано загадочными татуировками, исполосовано цитатами из «Велесовой книги». На макушке ясно угадываются рунические письмена и солярные символы. На футболке угрожающе красуется надпись «Русич». Военком, освидетельствовав его взглядом сверху донизу, дружески похлопав по плечу, торжественно заявил:
       – Направляю вас, молодой человек, к вашим далеким предкам, к восточным славянам. Они как раз в поход собираются на Царьград. В добрый путь.
      
       Входит мальчик девяти лет. Призывник № 5. У него в руках игрушечный пистолет, направленный в сторону военкома. На голове прострелянная шпульками детская пилотка. Одет в футболку и шортики защитного цвета. На лице мальчугана боевой раскрас десантника, маскирующийся под немытую много дней физиономию. Ребенок, по всей видимости, явился без мамы. Хороший знак. Самостоятельный паренек. Будет отличным оловянным солдатиком.
       – Как тебя зовут, сынок:
       – Дима.
       – Где твоя мама, Дима?
       – Не знаю. Я из дома сбежал. Наверное, ищет меня.
       – Что ж, Дима. Ты в надежных руках. Хочешь, я тебя определю стрельцом в войско Ивана Грозного?
       – Да. А что я должен буду делать?
       – Хороший вопрос, сынок. Тебя научат стрелять из настоящей пищали. Будешь только стрелять, куда тебе скажут. Больше ничего не надо будет делать. Даже в школу не потребуется ходить.
       – Да, хочу. 
       – А в ножички любишь играть?
       – Люблю. Только мне мама не разрешает играть в ножички.
       – Почему не разрешает?
       – Она говорит, у меня эпилепсия. Могу, мол, по неосторожности нанести себе вред.
       – Это ничего, Димочка. Эпилепсия – это полная ерунда. Думаешь, у меня в детстве не было эпилепсии. Я тебе скажу больше: у сына Царя Ивана Грозного – кстати, он ведь тоже Дмитрий – такая же эпилепсия, как и у всех нас. Так что забудь о ней, Дима. Кстати, знаешь, кто такой Иван Грозный?
       – Да, знаю, это тот царь, который своего сына Ивана убил, будучи в гневе. Это вам каждый школьник подтвердит.
      – Ну, Дима, это положим, неправда. Мало ли, что люди болтают. Это еще, поди, докажи. Ладно, держи ножичек. Можешь идти, дружок. На выходе тебя встретит дядя Женя и отведет куда следует.

       Призывник №6.  Сорок пять лет. Фамилия Летучий, имя Андрей. Род занятий: поэт, переводчик, эссеист, публицист, романист, дворник, сторож, кочегар. Носит очки с неестественно толстыми линзами. За линзами, как рыбки в аквариуме, плавают радужки близоруких глаз. Щуплый, сутулый. Ни то ни се. Военком задумчиво:
        – Куда бы вас определить. Хм-м. Даже не знаю… Как вам XIX век? Не имеете ничего против?
        – Никак нет, товарищ военком, не имею, – не задумываясь ответил, как отрезал, призывник №6.
        – А направлю-ка я вас, господин Летучий, в партизанский отряд подполковника Ахтырского гусарского полка Дениса Давыдова. Будете служить в эскадроне гусар летучих. Ха-ха. Уж с ним-то вы точно найдете общий язык. С ним вы не соскучитесь. Надеюсь, выпить-то вы любите. Там без этого никак нельзя.
        – Премного благодарен, мой комиссар. Премного. Выпить никогда не отказываюсь.
        – Вот и прекрасно. Всего хорошего. Можете идти.

       В кабинет бесцеремонно заскакивает верхом на деревянной лошадке-каталке бойкий шестилетний мальчуган, цокая, гарцуя и крича раскатистое «Иго-го!» Это призывник № 7.
       – Как тебя зовут, малец?
       – Клим.
       – Климент, что ли?
       – Да.
       – Не может быть! Имя у тебя прямо как у маршала Ворошилова. Знаешь, кто такой Ворошилов?
       – Конечно. Климент Ефремович Ворошилов – мой прапрадедушка.
       – Тогда, Клим, я направляю тебя трубачом в Первую конную армию. Гордись своим родственником и помни: будешь хорошо служить, конная статуя от благодарных предков тебе обеспечена. Ну и хорошая пенсия, разумеется.

      Большая толпа призывников с номерами 8-18 ввалилась в кабинет, как табор национально-неустойчивых цыган. Возраст означенных субъектов колебался где-то в пределах 20-25 лет. Вели они себя крайне вызывающе. Более того, вместо того, чтобы, как все нормальные люди, одеться по сезону, они были обернуты, как конфеты «Ассорти», в цветные ткани свободного покроя. У каждого на шее висели мелкокалиберные бусы. Вторгшийся вместе с ним запах ароматических палочек постепенно заполнил собой весь кабинет военкома, вытеснив из него здоровый дух армянского коньяка, одеколона «Шипр» и едва уловимое амбре давно непроветриваемой казармы. Расточаемая ими кругом цветная пыль неприятно напоминала о необходимости провести-таки в кабинете генеральную уборку. Призывники приплясывали на месте, говорили что-то бессвязное, неестественно закатывали опьяненные зрелищем внутренней своей пустоты глазенки, как будто взывали к невидимой божественной сущности, надеясь, что она им поможет. Увы, не поможет. Военком обратился к ним со всей присущей ему комиссарской строгостью:
       – Вас, хиппующая молодежь, я намерен направить в кубанское казачье войско на перевоспитание. Они тоже любят принарядиться. Только вот их наряд более соответствует нашим национальным традициям. А если откажетесь, запишу вас в трудовой отряд старшеклассников. Будете всю оставшуюся жизнь заниматься прополкой полей Краснодарского края. Что, и с этим не согласны? А не хотите ли вы в таком случае податься в сипаи? Мне кажется, при рождении вы ошиблись страной. Ваша родина – Индия, а не Советский Союз. Так что шагом марш из моего кабинета.

       У призывника № 19 лицо оказалось до боли знакомым. Парню вряд ли дашь больше восемнадцати. Был он сухощав, строен, подтянут. Черты лица симметричны. Признаков умственной отсталости нету. Выглядел абсолютно здоровым. Прилично одет. Постучался вежливо, вошел учтиво. «Прямо как я в молодости», – подумалось военкому. Но не успел военком хорошенько развить эту свою последнюю мысль, как вдруг призывник № 19 бесцеремонно подошел к его столу, склонился над ним, как Пизанская башня, и, глядя ему прямо в глаза, выпалил, как из ружья:
       – Папа, устрой меня конным лучником к князю Святославу Игоревичу. Я даже согласен стать копейщиком в отряде князя Игоря Святославовича. Пойду с ним на половцев. А ежели к ним не пробиться через завесу времени, так помоги хотя бы к Николаю Гумилеву в Лейб-гвардии Уланский полк попасть.
       На что военком, имея на то все основания возразить, возразил:
       – Андрей, ты что это задумал? Ты еще в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию попросился бы. А в военном поселении Аракчеева, часом, не хочешь в качестве простого солдата лучшие годы свои провести. Ты уж определись, кем ты хочешь стать, известным пианистом или доблестным артиллеристом. Я, может, тоже хочу в дружину к Святославу Игоревичу. Мне тоже не сидится на месте. Не терпится огонь скифских стрел принять на себя. Я не против в Ледовом побоище поучаствовать, в Куликовской битве показать свою силушку.
       – Папа, последний раз прошу. Иначе уйду я к казакам-разбойникам, в иностранный легион подамся.
       – Ладно, Андрюша, я подумаю. А теперь иди, иди. Не мешай мне работать.

       В течение рабочего дня военком успел принять четыреста с лишним призывников самого разного роста и возраста, состояния здоровья и семейного положения. Кто-то отличался здоровьем, кто-то был лишен его начисто. Это не играло никакой роли. Все были так или иначе годны. Годны к несению военно-потешной службы.  Военком сильно устал, чтобы что-то сейчас анализировать, подводить итоги о проделанной работе, обдумывать план работы на завтра. Он поудобней уселся в кресле, сделал пару глотков из упомянутой армейской фляги, включил старый транзисторный приемник, стоявший у него на столе, настроился на нужную волну и весь свой слух, все свое внимание решил отдать семичасовым вечерним радионовостям. После шести пикающих сигналов, символизирующих окончание текущего часа, и краткого музыкального аккорда, предваряющего начала новостной программы, голос диктора (как если бы диктор этот был его адъютантом, а он бы был боевым генералом, слушающим военное донесение), стал докладывать военкому о сложившейся к вечеру сего дня обстановке на всех временных и пространственных фронтах нашего неохватного ни взглядом, ни умом Отечества. Он докладывал, не сильно вдаваясь в подробности, о ходе Ливонской войны, о продолжающейся все еще русско-шведской войне, о ведущихся параллельно аж двенадцати сразу русско-турецких войнах, о Кинбурнской баталии, о сражении при Рымнике, о взятии крепости Измаил, о штурме Дербента докладывал он, словно заводил военную песню снигирь, о битве под Лейпцигом пел он песню, флейте подобно, о битве при Нарве замолвил он слово, как о бедном гусаре, осаде Митавы посвятил пару минут, о разгроме ихэтуаней в Южной Маньчжурии не забыл упомянуть (с кем мы пойдем войной на Гиену, Державин?), о сражении при Гейльсберге доложил по форме (Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?), о Горлицком прорыве (Кто перед ратью будет, пылая // Ездить на кляче, есть сухари), о взятии Гергебиля (В стуже и в зное меч закаляя, // Спать на соломе, бдеть до зари), о Карпатской операции (Тысячи воинств, стен и затворов), о Джарском походе генерала Гулякова (С горстью россиян все побеждать?) и о многом, о многом еще, что случилось к вечеру этого часа, докладывал адъютант. Все это звучало умно и увлекательно, поражало воображение и вдохновляло на подвиги. Но как бы там ни было (Львиного сердца, крыльев орлиных // Нет уже с нами!), донесение это заставляло нашего боевого генерала, вопреки всем писаным и неписаным уставам, отчаянно и некрасиво позевывать… – Что воевать?

***