Евстигней

Не знаю, что ждёт нас всех. Да и кто реально знает? Брать на себя чужую ношу не значит получить признание.
Стоит на углу по дороге на участок остолоп и чешет репу: за кого голосовать? Мысли скручены в комок кошачьей шерсти, вырыганной давеча на прекрасный шелковый персидский ковер.
Какой-то муфлон идёт прямым шагом, напролом, своей твердой походкой поражая колеблющихся лярв. Главное, чтобы никто слишком бейцы не крутил, а то может создаться впечатление, что всё давно подстроено гниющими масонами.
Странно смотреть как простые явления жизни получают кривую интерпретацию в жёлтой прессе наших дней - соцсетях. Теперь уже линии дозволенного как-то расширены, и каждый третий рамсы путает.
Евстигней вывалился из рассказа Александра Грина и пошел бродить по дворам спальных районов Питера. Купчинские депрессии кажутся ему милотой. Из окон доносится дразнящий запах гречи с курой. Накрашенная фуфындра прошла на каблуках, словно венецианская шалава, задирая юбку, чтобы не подмочить платье.
Так тошно стало Евстигнею от этого серого мира без надежды и смысла! Он прошел за подворотню, расстегнул ширинку и пустил теплую струю жёлтой жидкости по обшарпанной стене панельного дома. В это время, именно в это время, его настиг сосед - герой труда и всевозможных доблестных дел.
Евстигнею стало стыдно за себя. Хотя он давно забыл, что некогда был самым талантливым молодым профессором консерватории.
Душу скребли кошки и ссали прямо в точку. Да так мерзко и противно, что можно было бы повеситься. Но для этого нужна тонкая душа юного романтика, каким был Евстигней в шестнадцать лет. Теперь этот лысый и седой музыкант знает, что нет смысла вешаться. Лучше найти лаванду и пустить гроши на теплую ночь забвения.
Придя домой, он достал свой дудук, некогда купленный во время поездки по Индии, и затянул старинную грустную песню, которой его научил волосатый йог из Дарджилинга.