Графоман

Юрий Сергеевич Соболев разменял седьмой десяток. Вместе с годами, с осеребрившимися висками, откуда вдруг не возьмись, постучал на старости лет в одинокую дверцу души поэтический дар. Так, по крайней мере, считал Соболев. И когда читал свои творения каждому встречному, то не без гордости заявлял, что боженька его поцеловал в маковку, правда с опозданием, и тем ценнее потому его творческий путь.
В начале осени, когда солнце ещё улыбалось и радовало теплом, но лёгкий ветер гонял уже опавшую листву, Юрий Сергеевич неожиданно открыл в себе поэта. Деревья тихо сбрасывали пожелтевшие листья, которые аккуратно, будто в ритме вальса, красиво ложились на землю. Утро встречало заморозками. К обеду вновь разогревало. Природу не обманешь. Всё шло не спеша своим чередом. В эту самую пору, ровно год тому назад, Соболев держал путь из магазина к дому, и в его голове зародились такие строки: «Осень рыжею кобылой промчалась, махая хвостом по деревне. Несу в авоське конфеты к чаю. А лучше пол-литра вина бы мне».
Почему в ту самую минуту Юрий Сергеевич подумал о вине?.. Спроси его, он бы не ответил. Не выпивал Соболев уже лет как двадцать пять. Ни по праздникам, ни полстопочки.
Дома Соболев записал стихотворение в тетрадь. И с той самой минуты началась его творческая поэтическая жизнь. За целый год его одарённая кисть исписала двенадцать толстенных тетрадей.
- Муза овладела моим сердцем и разумом. И днём и ночью в её объятьях. Порой уснуть не могу. А то проснусь и сразу за бумагу. Вот как. Будто сверху кто пальцем в лоб тычет и приговаривает – пиши, мол, не ленись, навёрстывай упущенное. И так столько времени потерял почём зря. Воздастся тебе, брат. С похвалой воздастся. Потомки труд твой не оставят в забытье. Пиши для них. Для будущего поколения! – говорил Соболев бабам, и артистично проведя растопыренными пальцами по густой шевелюре, громко восклицал. – Лирическая!
«Подарю тебе красный платочек. Ты храни его у самого сердца. Мои письма читай между строчек. Посади в память обо мне в саду деревце».
Женщинам нравилась его поэзия. Возможно потому, что мало кто из мужиков в деревне читал им когда-то стихи. Если честно – то не читал никто. Никто, кроме Соболева. Потому его строки и щекотали женские сердца, давно мечтавшие хоть о какой-то романтике. Бабы аплодировали, слушали, приоткрыв рты, и нередко смахивали мизинцем набежавшую слезинку грусти. Наперебой хвалили Соболева. Всерьёз считали его большим поэтом. От похвалы невидимые крылья Пегаса возносили того над землёй. Соболев спешил домой и до самого утра не мог уснуть. Ходил с тетрадью и ручкой по избе и один за другим, как швейная машинка, клепал стихи: «За печкой моей живёт Домовёнок. Весёлый проказник. Как будто ребёнок. День и ночь прячет вещи мои. Что с трудом их удаётся найти. И я весь в раздумьях. Как поступить. Задобрить воришку печеньем и колбасой. Или же хвост завязать ему в узел морской?..».
Во второй половине сентября к Степаниде Ерофеевой приехал в гости внучатый племянник. Всю жизнь Степанида живёт одна. Ни детей, ни мужа бог не дал. Многие уже позабыли, а кто и вовсе не ведал, что у той есть родственники. Тихая невзрачная пожилых лет женщина особо ничем не выделялась – разве что держала много кошек. Ерофеева любила животных. Иной раз кто и нарочно подбросит котят – знают, Степанида приютит.
Слух о том, что к одинокой Степаниде приехал из города родственник, о котором прежде мало кто знал, молниеносно пронёсся по селу. Узнал об этом и Юрий Сергеевич. Оказалось, что Вадим (так звали гостя) был художник. Приехал рисовать сельский пейзаж. Весь день Соболев ходил сам не свой. С трепетом наблюдал, как внизу у пруда художник писал картину. Спуститься не решался. Не хотел тревожить.
«Знаем, каково это… когда спугнут музу и лишат вдохновения».
Соболев впервые видел, как работает художник и в его голове зародились такие строки: «Что он творит, я не вижу. Может рыбу или воду рисует. Но зато я доходчиво слышу. Как его кисточка бумагу целует… И меня это радует».
Тем же вечером Юрий Сергеевич направился к Степаниде. На крыльце распугал наглых котов. Про себя же подумал тогда, что непременно напишет про её кошек стих. Ерофеева встретила гостя радостно. Не так часто в её избу заглядывал кто из сельских.
- Присаживайся. Счас чайник поставлю.
- После, соседушка, после… - Соболев важно прошёлся по комнате. – Сперва, как говорится, дело, а потом… вот, - вынул из пакета и положил на стол рулет. – И чай испить можно.
- Надо же. Что это за срочность такая, которая утра подождать не может? - удивилась Степанида. – Рассказывай.
- К родственнику твоему разговор имеется.
- Что такое?
- Обмен творческими мыслями. В этой комнате? – Соболев указал на дверь. – Я пройду?
- Пожалуйста.
Вадим лежал на кровати, читал книгу. У шкафа стоял мольберт с картиной. На столе и на стуле аккуратно разложены вещи. Было Вадиму годов двадцать пять. А то и меньше. Опрятный. Светлый. Загара на худом лице не было совсем. Одет в белую рубаху, такие же белые брюки и носки. Из грудного кармана виднелся кончик расчёски.
«Творческая личность. Сразу видно. Весь такой прилизанный… в очках и с книгой, - заметил Юрий Сергеевич. – Нам будет о чём поговорить».
- Вы ко мне? – Вадим поднялся с кровати, подошёл, протянул руку, представился.
- Здравия желаю, молодой человек! - Соболев с удовольствием пожал ладонь художнику. Подошёл к картине. Подперев ладонью подбородок, внимательно осмотрел работу. – Красиво. Даже очень. Хоть сегодня на выставку.
- Ну что вы… какая выставка? – улыбнулся Вадим. – Здесь работы как минимум на несколько дней.
- Разве?.. А по мне в самый раз.
- Тени нужно нанести. Их здесь нет. И вот здесь не прорисовано. Видите?.. Нет. Это неоконченная работа.
- Спорить не буду. Мастеру виднее. Хотя… Как по мне… Картина уже достойна внимания, - Юрий Сергеевич ещё раз осмотрел полотно и только сейчас распознал на другом берегу мужчину с удочкой. – Это, ещё кто?.. Васька что ли?
- Не могу вам ответить… мужчина не представился, - Вадим пожал плечами. – Сказал лишь, что живёт где-то у церкви.
- Ну да. Васька Кривозубов, - кивнул Соболев. – А он здесь с какого боку?
- Карасей ловил. Вот и угодил в объектив моего творческого кругозора, - Вадим улыбнулся. – Спросил, не станет ли возражать, если я его запечатлю?.. А он мне – малякай, чего уж там, если надо. Не жалко… Вот я и намалякал. И раз вы узнали, наверное, и впрямь неплохо вышло.
- Хм, карасей… Знаем, как он рыбачит. На путёвую уху и то не наловит… Одно хвастовство… А ежели рыбалка нужна. Хорошая. Настоящая. То я покажу. Знаю, где и щучку поймать можно, и окунь где поклёвывает. Всё организую! Но не тут, - Соболев указал рукой на картину. – За Черёмушки, на Козий обрыв ехать надо. А здесь так – баловство одно… А то смотри! Готовь бумагу, поутру рванём. Удочки и велосипеды достану. Я гостей всегда рад уважить.
- Премного благодарен. Но…
- Чего ты?
- Не люблю с места на место прыгать. Не в моих правилах. Эту работу закончить необходимо. А то, как бывает! За двумя зайцами погонишься, ничего толкового не выйдет. Знаем – проходили.
- Твоя правда, - согласился Соболев и ещё раз посмотрел на земляка с удочкой. – Хм. Надо же, - запел. – Ты морячка, я моряк. Ты рыбачка, я рыбак…
- Что, простите?
- Не бери в голову. Это я так, под хорошее настроение, - Юрий Сергеевич обошёл комнату, с интересом поглядывая на вещи городского гостя. – Не будем ходить вокруг да около. Тоже вот этого не люблю, знаете ли. Всегда говорю прямо – всё, что думаю. Кхм, - покашлял в ладонь. – Пришёл я к тебе за советом. За умной речью, так сказать. Здесь толковую беседу завести весьма трудно. Народ у нас не глупый, но от культуры далёк, если понимаешь о чём я, - подмигнул. – Сперва, признаюсь, насторожился. Не молод ли? А присмотрелся, вижу, ничего, бравый малый. Найдём общий язык.
- Что именно хотите узнать?
- Ах, да!.. Это… Счас… - Соболев слегка занервничал. Вынул из кармана брюк тетрадь. Быстро пролистал. Затем, подняв руку, важно потряс кистью, показывая тем самым, какое неимоверное богатство хранят страницы данного экземпляра. – Позволь, представиться. Юрий Сергеевич Соболев. Поэт!.. Поэт-романтик, поэт-народник, поэт пейзажной лирики, поэт-философ, детский поэт… поэт-матюгальник. Да! И это есть в моём творчестве.
Вадим был в растерянности. Как можно вежливее, чтоб не обидеть пожилого гостя, кивнул:
- Как говорят – из песни слов не выкинешь.
- Именно! – обрадовался Соболев. – В самое сердце… Кхм, - поднеся тетрадь к самому носу, принялся читать. «Туман окутал небеса. И спозаранку не пробиться. Рассветом я умыл глаза. Душою задышать, напиться. И сердцем за день зацепиться. С любовью миру поклониться. Добром повеять, насладиться…» Ну, как?
- Доброе сердце делает этот мир лучше… да, - не сразу ответил Вадим.
- Так и есть. Мне приятно, что ты меня понимаешь. А теперь – немножко философии. Кхм, - и Соболев, выпятив правую ладонь вперёд, продолжил. «Сейчас понятия имеем - жареные котлеты. То вялые бываем, то мертвы. И вспышка дальней нас планеты. Доводит до семейной суеты. До облаков поры, как будто близко. Так облака несутся или нет? А ветер дует всё же низко. И нас уводит от суеты сует. Сон, как в бреду. Безумная система. Что хочет он? Что хочет от меня? А может взяться за поэму? Но тут работать ночь и месяц. День изо дня».
- Суеты сует?
- Игра слов. У меня таких «заковырочек» много, - улыбнулся Юрий Сергеевич. – Вот думаю поэму написать. Про наше село. Про земляков своих. Каждого жителя упомяну! Всех увековечу!.. Кого похвалю, кого высмею, кого пристыжу… Я хоть и не Господь Бог, права такого не имею, но кто-то же должен правду сказать. Я теперь людей насквозь вижу… Разный у нас народ. Кто-то тихий и скромный, как Степанида. Так и напишу – добрая старушка. А кто-то скряга и скупердяй. Тот и в стихах у меня куркуль будет.
- Не боитесь?
- Чего?
- Ну, - Вадим пожал плечами. – Правда, не всегда приятна. Могут огорчиться. Да и правда у каждого своя.
- Я, молодой человек, уже ничего не боюсь. Возраст не тот. Всё! Хватит. Отбоялся. Пусть другие боятся, - Юрий Сергеевич пропел. «Поэты ходят пятками по лезвию ножа. И режут в кровь свои босые души…»
- И нож в него – но счастлив он висеть на острие. Зарезанный за то, что был опасен! – продолжил Вадим.
- Верно, - Соболев похлопал паренька по плечу. – Молодец. Порадовал. Хотя… Кому, как не нам, людям творческого ума, воспевать хорошие песни и стихи! Всё правильно.
Соболеву Вадим понравился. Не заносчивый. В меру скромный. Опрятный. На это Юрий Сергеевич сразу обратил внимание. Ни грязных ногтей тебе, ни засаленных брюк, ни помятой рубахи. Даже причёска аккуратно сидела на своём месте – ни единого оттопыренного волоска. Читает книги, это Соболев уже знает, наверняка посещает театры и музеи. Ведёт интересную просветительскую жизнь. Возможно, если бы Соболев родился и жил в городе, то и он бы судьбу свою сложил по-другому. Тоже бы с ранних лет тянулся познать культуру. Имел бы в окружение талантливых людей. Ходил бы в кино. Посещал бы различные выставки и театр. На теплоходе, где день и ночь пьют шампанское и играет музыка, познал бы всю необъятную красоту Волги-матушки. Окончил бы институт. А может и не один. Потому как здесь, в деревне, учиться не обязательно. Умным, как заметил Юрий Сергеевич, не особо рады. А там, в городе, без диплома пропадёшь. А как же! Если все культурноразвитые, то и тебе подобает быть таким. Хочешь, не хочешь, а книги читай, ходи в рубашке при галстуке и про обросшую шевелюру забудь. Утром зарядка, вечером балет… Ведь посещает городской люд балет, раз его до сих пор показывают. Значит, понимают в этом толк. Не спать же они туда ходят… Жил бы Соболев в городе, непременно ходил бы на балет. Каждую неделю. Носил бы усы и шляпу. А ещё пиджак и брюки. Возможно, белые, как у художника. И стихи писать стал бы лет на тридцать-сорок раньше. И книги продавались бы сейчас в магазинах. Давно был бы уже признанный поэт и собирал полные залы, как Рождественский в своё время и Ахмадулина…
- Как тебе стихи? Что скажешь? – Соболев пытливо уставился на паренька.
Вадим знал, что последует данный вопрос. Раз согласился послушать, будь добр, поделись мнением. И не скупись на слова. Только вот… что здесь скажешь? Как ответить, чтобы не обидеть? И нужно ли говорить правду? Если бы ещё перед Вадимом стоял сверстник, можно было бы посоветовать не марать почём зря бумагу и заняться куда более полезным делом. Сила и время есть. Но здесь… Человек на старости лет нашёл отдушину в творчестве. Затеял безобидную игру. Наверняка одинок. Даже если и живёт не один, всё равно… в старости одиночество ощущается особенно болезненно, нежели в молодые годы. И каждый справляется с одиночеством, как умеет. Стоит ли возвращать человека к реальности? Пожалуй, стихи его, как и он сам, вреда особого никому не причиняют. Тогда… пусть фантазирует себе на здоровье… Кому он мешает?
- Трудно сказать так вот сразу, - ответил Вадим. – Я бы послушал что-нибудь ещё.
- Сразу видно, деловой подход! – обрадовался Юрий Сергеевич.
- Кажется, вы говорили, что пишите и для детей?
- Да-да. Минуту. Счас, - Соболев быстро принялся листать тетрадь. – Вот. Детское… Слушай.

Говорят, в Москве кур доят.
Правда ли это, не знаю.
А ещё, мол, в Рязани,
Появились грибы с глазами.
Тоже, наверное, вымысел.
И что в Муромских лесах
Леший поседел.
От свиста соловьиного.
А где-то под Воронежем,
Хмурит бровь и корчит рожи
Елена Прекрасная.
В шутку стали её звать –
Елена Безобразная.

- Елена Безобразная? – переспросил Вадим.
- Да пусть простят меня все Елены, - улыбнулся Соболев. - Здесь ещё… как бы… юмор присутствует. Понимаешь? В моих стихах всегда найдётся место для хорошей шутки. Так сказать, для поднятия настроения. Ну… что скажешь?.. Смелее, не робей. Я к критике отношусь с пониманием. Даже уважительно в какой-то степени.
- Раз уважительно… - не сразу ответил Вадим. – Рифма местами хромает. А стихи у нас что? Это хорошо и правильно сложенная рифма. Пишите, мечтайте, читайте. Читайте хорошую литературу. Книга - лучший учитель и советчик.
- Где ж её взять-то хорошую книгу?
- В библиотеке. Читайте классику.
- У меня у самого этих книг – гора и маленькая телега. Супруга, царствие небесное, любила почитать перед сном, - Соболев перекрестился. – А я вот что-то как-то не очень. Не читал совсем. Зато сейчас навёрствую упущенное. И днём, и ночью с книгой.
- Начать никогда не поздно.
- И стал я замечать, молодой человек… Что многие поэты того времени переоценённые. Нахваленные и перехваленные. Как бы у нас сейчас сказали – разрекламированные… Читаю того же Пушкина, Пастернака, Тютчева или Лермонтова и понимаю… слабые стишки.
- Да вы что?
- Да!.. Не все, конечно. Нет. Есть и хорошие. Но в основном… По большей части… Сплошное нытьё.
- Интересная трактовка.
- А то. Мы ить, простой народ, пусть и малограмотный, порой наивный через край, но тоже можем за бороду ухватить и раскритиковать. В пух и прах. Не все у нас лаптем щи хлебают.
- Что именно не понравилось вам, скажем, у Пушкина?
- Разве я упомню, - пожал плечами Соболев довольный собой. – Могу книгу принести. У меня там помечено.
- Не утруждайтесь.
- А то смотри, мне не сложно… Могу принести, раз интересно.
- Не надо, - повторил Вадим. Беседу необходимо было завершать, не плыть по течению в бессмысленном направлении. Если принесут книги, последуют нелепые вопросы, на которые совсем нет желания отвечать. Так и до утра просидеть можно. Гость, как заметил Вадим, был большим любителем поговорить.
- …И вот читаю я того же Пушкина или, скажем, Блока, расхаживаю с книгой по комнате и… поражаюсь. Сколько нелепости! Сколько недоразумения! Разве можно так писать? А ведь их в школе проходят. Детям, простите, преподают. Как же у подрастающего поколения привьётся любовь к литературе, когда они такое на уроках проходят?.. Есть и хорошие стихи. Есть. Я не отрицаю. Но ведь и белиберды немало написано. Вот в чём дело. Я когда вижу эдакое безобразие, меня аж в дрожь бросает. Стыдно! За покойников… Перед читателями… Стыдно… Беру ручку и исправляю. Библиотечную книгу, конечно, марать не станешь. По голове не поглядят. Не поймут. А свои книги можно. Даже нужно! Может, кому когда и сгодятся мои правки. Если где что вычёркиваю, своё обязательно дописываю – как, на мой взгляд, было бы лучше. Пишу над строкой или на полях. Аккуратненько так, чтобы каждое слово могли разобрать после. И знаешь – намного приятнее читается. Намного!.. А бывает, и целые абзацы переписываю.
- Надо же, - Вадим был ошарашен таким заявлением. – А. С. Пушкин в переработке Ю. С. Соболева.
- Может, когда-нибудь и книга выйдет. Тоже об этом думал, - на полном серьёзе заявил Соболев.
- Не пробовали печататься в газете? Не относили стихи в редакцию?
- Относил. Толку-то.
- Не приняли?
- В районной газете одноклассник работает. Главред. Я его теперь главным вредителем зову, - заявил Соболев. В голосе прозвучала обида.
- Что так?
- Я ж к нему как к человеку пришёл. Возьми, говорю, тетради, почитай на досуге, ознакомься. Никто тебя не торопит. Через неделю-другую приеду. До района путь не близкий - двенадцать километров. На велосипеде добираюсь. Ноги, слава Богу, ещё слушаются, но всё равно, каждый день не поездишь туда-обратно, - сказал Соболев. – А он мне – присаживайся, дорогой Юра, счас чай пить будем и всё обсудим. У меня, говорит, на это дело глаз намётан. Полистал тетрадь, улыбнулся и сказал, поглаживая усы, что это не моё. Представляешь? Ну, не свинство, а? Он же их толком даже и не прочёл! Так, пробежал взглядом… Как ты, говорю ему, можешь вот так вот судить, не вникая в самую суть строк? Стал учить, как правильно стихи писать. Мне, отвечаю, ваши правила, как собаке пятая лапа. Я как вижу, так и пишу. А это для поэта куда важнее – уметь чувствовать. Чтоб строка из самого сердца шла. Рифма, это всё, друг мой, второстепенное. Главное душа. У этих, что в книгах, всё в рифму. А толку? Всё ровненько, гладенько, казалось бы… так ведь читать невозможно.
- Поссорились?
- Естественно. Такое не прощается. Хотел послать на три буквы, да ладно, думаю, не буду связываться. По судам затаскает. Знаю. Он и в школе был такой. Правильный. От всех подряд тумаки получал. С тех пор, поди, и затаил обиду. А может, и предостерегается…
- Чего?
- Ну, как же! Сейчас он из нашей школы один в газете работает. А теперь я буду стихи публиковать. Конечно, завидует. Завидует и боится. А ещё профессионал своего дела. Ты вот… молодой, а сразу талант во мне разглядел. А этот палки в колёса вставляет. Росточку прорасти не даёт. Одним словом – бессовестный. Я его газету тоже выписывать перестал. Там и читать нечего. Одна ложь.
Вадим подошёл к зеркалу, вынул из грудного кармана расчёску, причесался, указательным пальцем поправил на переносице очки, в отражении посмотрел на Соболева.
«Человек себе на уме. Спорить с таким, пожалуй, бесполезно. Сталкивался с похожей натурой. Знаю», - подумал Вадим. Теперь Юрий Сергеевич не казался ему безобидным мужичком пожилых лет, пишущим от одиночества стихи. Нет. Ты к таким по-доброму, слушать не станут, а покажи характер, рассердятся и на долгие годы затаят обиду. Возможно, помоложе, любил поскандалить и распустить кулаки. Везде и во всём он прав и другого мнения быть не может.
- Мне бы писателя живого увидеть! – заявил вдруг Соболев. – Я бы с ним покумекал с глазу на глаз. При людях тоже завести разговор не постеснялся бы.
- О чем?
- Поверь, мой юный друг, уж я бы нашёл, что ему сказать и что спросить. Ухмылка бы на его лице быстро спала. Все они, эти писатели, через край умными казаться хотят. Важные, поди, как мыльный пузырь. Но каждый пузырь, каким бы важным он ни был, рано или поздно лопается. Натыкается на «простой» предмет и… лопается. Если понимаешь о чём я, - Юрий Сергеевич подмигнул пареньку, расплылся в улыбке. «Ёжик сел на пень, замёрз. Он ушами согреться не смог. Жалко. Горько. Обидно до слёз. Но какой же итог? Если бы заяц забрался на пень. В лесу был бы не такой трагический день…» Здесь у меня тоже нотка юмора присутствует. Без юмора в наше время тяжко жить. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь… А вообще, мне ёжиков жалко. Когда горит лес, зайцы и прочее зверьё ещё могут спастись. А ёжики? Как же ёжики?! На коротких лапах далеко не убежишь… У тебя случаем нет знакомого писателя?
Вадим пожал плечами.
- Как-то с художниками больше имею дело… Друг у меня один есть, пишет портреты, уехал сейчас в Екатеринбург, чтоб запечатлеть на холсте местного героя.
- Военного что ли?
- Герой - это не обязательно военный или космонавт. Народным героем может стать даже обыкновенный дворник, как Бурдин Антон из Екатеринбурга… Из-за диагноза ДЦП Антона не брали на работу даже дворником. Район, где Антон проживает, всегда славился беспорядком. В парках и скверах, во дворах и на детских площадках – всюду мусор. И парень в одиночку, несмотря на все трудности, решил благоустроить родные места. С пенсии закупил мешки с пакетами, перчатки и каждый день стал убирать мусор. Слух о добропорядочном екатеринбуржце разнёсся по всему городу и за пределы его. Так Антон Бурдин стал народным любимцем, народным дворником, хотя им и не был. Сейчас, правда, вроде как, добрые люди помогли устроиться официально на эту должность. Он к людям с добром, и они к нему со всем уважением и теплом.
- Неправильно это всё.
- Почему? – опешил Вадим.
- Что у них там, в Екатеринбурге своих художников нет? Вот пусть и рисуют. Хоть по сто картин сразу. Стоит ли ехать к чёрту на кулички ради этого? Будто своих героев нет. Вы, молодые люди, присмотритесь внимательнее, и увидите, что достойные внимания люди есть рядом с вами… вот они, прям у вашего носа! И ехать никуда не надо, - Юрий Сергеевич вновь подошёл к картине, уставился на полотно. – А вот Ваську Кривозубова убери. Ни к месту он здесь. Понимаешь? Вид портит. Лучше камыш нарисуй в том месте. Знаю, что его там нет. Но прояви смекалку. Художник ты или кто, в конце-то концов.
Вадим приблизился к картине, вновь поправил пальцем очки и ещё раз посмотрел на старика с удочкой, который с надеждой глядел на поплавок.
- Позвольте вас нарисовать?
- Меня? – обрадовался Соболев. В эту самую секунду глаза поэта засияли от восторга, даже нос, который он так важно задирал весь вечер кверху, казалось, заострился от радости.  – Пожалуйста-пожалуйста. Я не возражаю. Надо, так надо.
Соболев направился к зеркалу, провёл ладонью по волосам и присел на стул. Вадим прикрепил к мольберту чистый лист бумаги и принялся водить по нему кистью, не забывая поглядывать на натурщика.
- Принимайте работу, - сказал через пару минут Вадим.
- Уже? – удивился Юрий Сергеевич и подошёл к мольберту. На полотне был изображён рисунок детсадовского ребёнка. Ручки, ножки, огуречек – вот и вышел человечик.
- Это что за безобразие? – рассердился Соболев. – Шутить удумал?
- Я так вижу. Мы ведь, художники и поэты, свои шедевры душой создаём, закон мастерства нам ни к чему. Как видим, так и пишем, - Вадим подмигнул глазом. – Если понимаете о чём я.
…Соболев спешил домой. Как же он мог так ошибиться в человеке? С виду опрятный, воспитанный юноша, а на самом деле… Он же к нему с открытым сердцем, а тот… Ещё и рулет оставил. Небось, пьют сейчас чай да посмеиваются.
- Ничего. И на старуху бывает проруха. Счас в отместку стих о нём напишу. Да не один. И про кошек. Да. Про них бы тоже не забыть, - и Соболев, бубня под нос, свернул к своему дому. 



                Антон Лукин