Конец високосного года 61

- И с каких пор эпидемиологов стали интересовать подробности операций? - наконец, спрашивает он, хмуря широкий выпуклый лоб мыслителя. Микромыслителя. Персонажа театра марионеток. Иногда я чувствую к этому человеку режущую жалость. Очень трудно представить причину, заставившую Бога втиснуть в кукольное тело человека умного, властного, рационального, отличного хирурга, владеющего гипнозом лучше. чем кто-либо, кого я знал за всю жизнь. Но вот так уж Всевышний оторвался, и Корвин, конечно, желчный неуживчивый тип с раздутым эго потому, что тоже мучается этим вопросом, тем более, что спохватись его родители вовремя, и он мог бы вырасти, получая гипофизарный гормон, как другие, более счастливые, дети с гипофизарной карликовостью. Но они упустили время закрытия зон роста, и Кир остался карликом – правда, с настырностью бульдозера, что и позволило ему не только закончить мед. но и сделаться хирургом-торакальником экстра класса, а хирургом на любой другой локализации – просто высококлассным. Я знаю это по себе, он оперировал меня по поводу продолженного роста опухоли средостения, собирая из обрывков, рубцов, лохмотьев и пересаженного сердца что-то жизнеспособное. И собрал. Настолько хорошо, что я могу бегать по утрам и гонять на своём байке, трахать Блавски и танцевать с ней на корпоративной вечеринке, работать, жить, радоваться жизни. На всю катушку – сколько мне там ещё отведено. Но вот любить женщину обычных размеров Кир может, видимо, только безответно, и самое противное, что эта женщина – как раз та, которую я «могу трахать».
Но вопрос он задал, а я завис, задумавшись – надо бы ответить.
- С тех самых пор, когда эти операции проводятся в отделении, через какой-нибудь час закрывающемся на карантин, - говорю, - и с тех самых пор, когда прооперированная после не просыпается. Меня уже спросили, не может ли кома быть проявлением вирусного заражения.
- Да какого чёрта! Какое заражение, когда кровоизлияние в желудочек мозга...
- Кир, заткнись, - тихо, но с нажимом прошу я. - Разбор полётов ещё будет, на этот счёт, ты даже не беспокойся, но не на эту аудиторию.
Он замолкает, но в глазах остается нехороший прищур. Меня это тревожит. От Корвина можно ждать любого поприподвыверта.
Возвращаюсь к Хаусу и вижу, что он затеял играть с Ньюланом в гляделки. Цедит из стаканчика остывший кофе через соломинку и не сводит с контролёра мрачного тяжёлого взгляда.
- Он мне аппетит, портит.
- Можешь утешиться тем, что ты ему тоже, - говорю. - Эй, а до того, как он его тебе испортил, ты успел у меня половину картошки перетаскать, мародер! Главное, у самого тарелка полная, а ко мне...
- Ну, я же сказал, он мне портит аппетит - потому и полная... Видишь? Пишет. И вряд ли, что это "Огонь в следующий раз" или хоть "Изюминка на солнце" - наверняка строчит отчёт своему департаменту. И то и дело зыркает в нашу сторону.
- Потому что ты уставился на него, как удав. «Подойдите ко мне, о, бандерлоги»… Упс!
- Надо же! - восхищается Хаус. - Сработало. Бандерлоги проявляют недюжинные экстрасенсорные способности.
И действительно, Ньюлан встаёт и решительно направляется в нашу сторону, оставив включенный ноутбук на столе. Вижу, что Чейз тут же тоже подрывается и направляется к выходу мимо этого стола, бросая, проходя, очень внимательный взгляд на еще не погасший экран.
- Доктор Грегори Хаус? - спрашивает Ньюлан очень официально.
- Хроническая ишемия головного мозга с нарушением долговременной памяти ? - копирует его тон Хаус. - Или я так изменился с прошлого раза, что меня не узнать?
- Как раз нет, - криво усмехается Ньюлан. - Вы, похоже, совершенно не меняетесь.
- А вы, доктор, уже разорвали тесные супружеские узы с "Эдвард Воглер, формасьютиклзс инкорпорейшн»? Теперь у вас роман с корпорацией "Джонсон и ещё один Джонсон, лучшие вакцины для ваших бэби"?
С удивлением скашиваю на него взгляд – Хаус проверял Ньюлана? Серьёзно? Значит. тоже ждёт от него неприятностей?
- Теперь я представляю центр контроля за заболеваемостью департамента здравоохранения округа Мёрсер, - не без достоинства отвечает Ньюлан, - и, как таковой, направлен сюда для оказания содействия в санитарных противоэпидемических мероприятиях.
- Да? И, наверное, на голубом глазу считаете, что вот это вот, - Хаус делает неопределённый жест, - называется содействием? Насколько я понял, вы здесь с утра, но пока только задаёте бессмысленные вопросы моему главному врачу и персоналу, отвлекая всех от дел, и пытаетесь угрожать какими-то своими грядущими проверками и санкциями. И где от вас хоть какая-то польза?
При этом тон у Хауса даже не резкий, скорее, скучающий. Ньюлан выглядят не просто удивлённым, он изумлён до глубины души.
- Контроль за инфекционной заболеваемостью, - наконец, пытается он объясниться, - невозможен без контроля за соблюдением сроков карантина, санитарно эпидемических правил, соответствия оборудования и условий. Это же и есть наша работа...
- Ваша работа, - возражает ему Хаус. - Надеть защитный костюм и собирать ваш эпидемиологический анамнез у заразившихся, а не у моего главного врача. Ваша работа перебрать мазки, идентифицировать штамм, определить нулевого пациента, выяснить путь заражения, отследить контактных по этому пути, выявить вторичные пути распространения, определить и локализовать очаги. Затем провести обсервационные и карантинные мероприятия в очагах и вакцинацию вне очагов. А потом, выдержав срок возможной инкубации от последнего заболевшего, закрыть очаг, провести заключительную дезинфекцию и подписать допуск для работы в обычном режиме. Вот ваша работа, и её должны делать вы сами, а не вынуждать нас делать её за вас, исполняя роль надсмотрщика, словно вы на хлопковой плантации в Оклахоме начала прошлого века, а мы – ваши чернокожие рабы. Надеюсь, это вам ясно? Все, я вас не задерживаю. Выполняйте свою работу. Защитный костюм возьмёте в фильтре.
Он все это отчеканивает, не давая Ньюлану слова вставить. Причем, будучи некогда инфекционистом, насчёт очагов шпарит, как по писаному, насчёт плантации и чернокожих рабов – хамит на грани фола и, не дожидаясь, пока Ньюлан придёт в себя, подхватывает со стола одноразовую тарелочку со сладким и, резко и тяжело опираясь на трость, направляется к выходу. Я еле поспеваю за ним, с трудом сдерживая смех.
- Скажи, я крут! - говорит Хаус, останавливаясь за пределами кафетерия и протягивая мне тарелку. - Будешь?
—Ты круче страусиного яйца, - говорю я, откусывая от шоколадной шишки. - Но он придёт в себя и устроит тебе дисциплинарную комиссию.
- Замучается. Между прочим, по сути я прав.
- По сути ты какой-то пурги нанёс, - возражаю я, справедливости ради. - Что это за должностную инструкцию ты ему набредил? На ходу сочинил?
—Ну, не с вечера же писал! Между прочим, если он её проглотил, это значит, что своей реальной твёрдо не знает. Запомни – пригодится.
Странно, но от его выходки я чувствую прилив сил, и эклер, который он захватил для меня, на ходу кажется, особенно вкусным.
Что он, в сущности, может мне вменить в вину, этот Ньюлан? Операцию в условиях опасности заражения? Показания были неотложные, и у меня есть информированное согласие Рубинштейн, которой все это, как подразумевается, объяснили. Позднее объявление карантина? Рождественские посиделки в кафетерии? Но, во-первых, контакты всё равно были разобщены еще до объявления карантина. Это даже португалка подтвердит, а во-вторых, здоровые телевизионщики - не совсем пациенты, контракт с ними был заключён до карантина - с благословения департамента, между прочим – и нарушать его условия без веских причин мы тоже не могли. Так что их пребывание, пусть даже и в кафетерии, всё-таки было оговорено заранее, а шоу "за стеклом" вообще ЦКЗ не касается. Остаётся одно: привлечение Харта, постороннего человека, члена труппы, к перевозке предположительно инфицированного тела. Но вот и именно, что только предположительно: Байкли вируса не выделил, и, значит, болезнь Харта не имеет к этому отношения, и мне незачем рассказывать о его водительском волонтёрстве. Тем более, что он был в кабине, а тело – в кузове.
Ловлю себя на том, что прокручиваю всё это, как будто уже сочиняя объяснительную записку, и останавливаюсь с ходу, словно наткнувшись на прозрачную невидимую стенку. Что со мной такое? Можно подумать, что меня волнуют не бессознательное состояние Рубинштейн, не болезнь Леона, а именно грядущие санкции по административной линии. Почему такой перекос в мозгах? Синдром администратора? Выгорание?
Но когда забираю у Ней журнал, чтобы ещё раз проверить посмертные анализы Байкли, и вижу красную штриховку позитивных мазков на всей странице последнего забора: Харт, Орли, Крейфиш, Дон –это заболевший оператор, ещё несколько знакомых фамилий тех стационарных больных, кого мы не успели выписать, клинически здоровых носителей, легких и не тяжёлых, уже переведенных в обсервацию - собственно, вся наша зона "В" теперь обсервация - и... Рубинштейн – понимаю, что меня грызет на самом деле, и почему тянет оправдываться в письменном виде. Я, действительно, чувствую себя виноватым в том, что вирус распространился по «Двадцать девятому февраля». Вопреки здравому смыслу, чувствую себя виноватым в несоблюдение формальностей, как будто, соблюдая их, заклял бы всех эгрегоров заразившихся. И то, что я прокручиваю сейчас в уме текст объяснительной записки – просто  говорит о старании убедить не кого-то, а себя в том, что соблюденные формальности ничего не изменили бы. И если у меня не получится себя в этом убедить, бессонные ночи и бесконечные рефлексии мне обеспечены. А вот виванс, между прочим. в этой ситуации очень помог бы. Чёрт! Опять виванс лезет в мозги! Я – наркоман…
В сердцах толкаю от себя журнал - так , что он скользит по столу и чуть не падает с его края.
Да, за анализ Рубинштейн Ньюлан, конечно, зацепится и будет настаивать на том, что вирус - причина комы, а мне что в ответ, Корвина сливать с его одним неверным движением после пяти лет ежедневных не просто верных - виртуозных?
Конечно, ничего замалчивать я и не собираюсь, как и сам Корвин. Но внутренний разбор операции, когда судят и высказывают суждения хирурги или даже не хирурги, но врачи, вроде Хауса или Марты Чейз - это одно, а вытряхивание грязного белья перед контролерами ЦКЗ - совсем другое. Тонкостей хирургического вмешательства на глазнице и ретроорбитальных отделах мозга они не поймут и не захотят понимать, а слова "ошибка при манипуляции" попадут в протокол разбора, опубликованный на сайте департамента, и значит, в досье Корвина.
Мелькает шалая мысль: а пригласить самого Корвина на разбор, проинструктировать должным образом, дать волю его красноречию, и его не то, что признают невиноватым - ещё и наградят. Но это не честно. Да Корвин и не станет.
Звоню Кадди - просто чтобы отвлечься:
- Что там у вас про вакцину слышно?
- И слышно, и видно, - бодро отвечает она. - Мы получили сто пятьдесят доз, но привить можно только интактных, сам знаешь, так что в эту волну мы, боюсь, останемся при своих. Могу поделиться.
- Можешь - поделись.
- А у тебя остались негативные?
- Да я сам негативный, - говорю, чуть изменяя голос, чтобы звучал, как мультяшная похвальба какого-нибудь супергероя.
Она улыбается шутке, я слышу эту улыбку в её голосе, когда она спрашивает:
- Кто-то из контролёров пришёл к вам?
- О, - говорю, - ещё, как пришёл, - и рассказываю ей про Ньюлана.
-Ньюлан? - озабоченно переспрашивает она. - А ты знаешь, что у него были общие дела с Воглером?
- Знаю. Хаус, похоже, успел его пробить по всем базам.
- Зачем? – удивляется она.
- Чуйка на дерьмо, - говорю я грубо. – Помнит о том. как этот Ньюлан шарился по его ящикам в поисках компромата.
- Да ничего ты такого не сделал, - почему-то начинает утешать она. - Ну, то есть, придраться всегда можно, но не более, чем.
- Знаю, - говорю и нажимаю "отбой" – господи, и она туда же: сделал – не сделал. Как будто это важно!