Сын для авиатора

     Сегодня мы идем на день рождения нашего давнего американского знакомого. Американца американского, т.е. который даже без акцента говорит. У нас тут таких среди знакомых не так уж и много, в основном американцы итальянского, французского, немецкого, мексиканского, русского происхождения. Все они говорят с характерными для них акцентами и с минимальным набором слов. Французы вообще не заморачиваются и в словах, где угадывается французский корень, просто говорят на французском. Color (цвет), например у них звучит как couleur. Поэтому знание других языков очень помогает для общения на английском. Но именинник Джон типичный американский американец: не всегда понятно, что он говорит, ходит он в клетчатой рубашке и шляпе, его жену зовут Джейн, и она блондинка. Приглашение на американский день рождение – случай редкий. Но и знакомство наше необычное.
    Джон называет нас my friends, друзьями, но на русском из трех категорий «друг», «приятель» и «знакомый», я бы все-таки назвала его скорее «приятель», так как общаемся мы очень редко, раз в несколько лет. Джон считает, что когда-то мы ему сильно помогли в важный момент его жизни, и каждую встречу нас благодарит и рассказывает, как сложилась жизнь его семьи дальше. Вот и сейчас именинник с радостью подошел к нам:
    – I'm so glad to see you, my friends! Thank you for coming to congratulate me! (Я так рад вас видеть, друзья мои! Спасибо, что пришли меня поздравить!)
    Мы с мужем сидим на стульях, а он, не найдя стула рядом, встает на колени прямо на цементный пол, чтобы поговорить с нами. Я чувствую себя очень неудобно, когда человек стоит на коленях и говорю: «Джон, пойди возьми себе стул!», но он так увлечен разговором, что только отмахивается. Я догадываюсь – сегодня, в свой юбилей, ему хочется рассказать нам что-то важное, и он не хочет отвлекаться на поиски стула.
     Место для отмечания своего дня рождения он выбрал необычное. Дело в том, что Джон – авиатор! Работает он вместе с моим мужем физиком, а авиация – его хобби. У него небольшой четырехместный самолет Цессна, он на нем летает и учит летать молодых пилотов. Гостей Джон позвал на аэродром для частных самолетов, в свой ангар, огромный гараж для самолета.
     Его ангар тоже необычный, он похож больше на Музей малой авиации. Всё, от люстры до журнального стола, посвящено теме самолетов: люстра сделана из цветного стекла и кусочки мозаики сложены в самолеты; с потолка свисают маленькие и большие модели самолетов; на стенах висят десятки рамок с фотографиями полетов. Везде остроумные таблички, типа «станция заправки летчиков» ("Pilots refueling station") рядом с полкой, на которой стоят бутылки с виски, текилой и коньяком. А кофейный стол сделан в виде большой стеклянной столешницы, положенной на настоящий авиационный двигатель. Потягивая за столом виски или кофе, можно разглядывать сложную конструкцию, которая поднимает самолет в воздух.  Когда-то Джон доверительно сообщил нам, что стол сделан по его заказу и стоил $10 000.
     Видно, самолеты не единственное увлечение Джона. Еще в этом же ангаре разместились: коллекция мотоциклов разных марок и эпох, коллекция велосипедов и проходящий реконструкцию автомобиль-амфибия, который может и плавать тоже. В общем, ангар Джона – это царство игрушек богатеньких мальчиков, о чем и гласит плакат на стене: «So grown up and still likes to play with cars and planes!» («Такой большой, а всё еще любит играть с машинками и самолетиками!»)
     Самолет Джона сегодня, по случаю приема гостей, выставлен из своего дома на улицу, а в центре ангара поставлены столы и стулья. На них вино и закуски.
     Итак, после именинного тортика, Джон подходит к нам, встает на колени на цементный пол и говорит по-русски:
     – П-ывет! – на этом его русский кончается, поэтому переходим на английский. – I'm so glad to see you, my friends! Thank you for coming to congratulate me! (Я так рад вас видеть, друзья мои! Спасибо, что пришли меня поздравить!)
     – Привет, Джон, как жизнь? Как поживает Майк?
     – Майк – замечательно!
     – Сколько ему лет?
     – Ему уже 26! – Джон отвечает с той теплотой в голосе, с какой родители обычно говорят о своем ребенке «Ему уже два годика и шесть месяцев!»
     – О, господи, как быстро время летит! Он женат?
     – Нет-нет. Не женат. Но есть герл-френд!

     Теперь надо перенестись на 20 лет назад и рассказать, как мы познакомились с Джоном.
     Он с женой Джейн в то время планировали адаптировать двух русских детей из детдома под Ростовом. Тогда как раз ввели Мораторий на усыновление российских детей гражданами США, но детей, уже находящихся в процессе оформления опекунства, еще выпускали из России – для таких, как Джон и Джейн, закон делал исключение. Процесс усыновления был многоступенчатым и довольно сложным и включал в себя приезд детей на «пробный период» в Америку. Они десять дней жили в гостях у, быть может, будущих мамы и папы.
     Вот как раз когда двое мальчиков были взяты из детдома на эти пробные десять дней и жили в доме Джона и Джейн, коллега мужа по работе и попросил нас им помочь. Будущие родители не знали русского совсем, дети не знали английский, и судьбоносное решение усыновлять ли мальчиков сильно осложнялось полным взаимонепониманием. Наш общий знакомый попросил прийти к ним и перевести с русского, что говорят дети, и с английского, что им хотят сказать Джон и Джейн. Мы, конечно, отозвались на эту просьбу и поехали. Американцы, решившие взять на воспитание двух сирот, да еще из чужой страны, вызывали у нас глубокое уважение.
     Приехали к ним в гости. Джон и Джейн нас горячо поблагодарили за визит и первым делом повели показать, как они старательно подготовили будущий дом для мальчиков. Это был типичный большой американский дом. Показывали его нам так, как будто мы какая-то комиссия по делам усыновления и будем решать достойны ли эти люди усыновлять русских детей.
     Потом показали детскую – уютную и с любовью обустроенную комнату для мальчиков, с нарисованными на стене самолетиками, и с разбросанными игрушками по полу.
     – Ох, простите, мы попросили их убраться перед приходом гостей, но они, видно, нас не поняли. – оправдывался Джон. – Джейн сама начала убираться и показывать, как игрушки раскладывать по местам, но ... как видите. Трудно найти общий язык, когда нет… общего языка!
     Потом даже показали документы, полученные из детдома об истории мальчиков – их биографии были похожи как две капли воды. У каждого мать была лишена родительских прав за алкоголизм и уклонение от выполнения родительских обязанностей. Дедушка и бабушка уже умерли, а других родственников ребёнка органами опеки обнаружено не было. По сообщению Генпрокуратуры России «сведения о ребенке более шести месяцев находились на учёте в государственном банке данных о детях, оставшихся без попечения родителей, однако передать ребёнка на воспитание в семью граждан России не представилось возможным. Приоритет российских граждан в отношении усыновления не нарушен.»

     Нас привели в столовую, и Джон торжественно объявил:
     – Сейчас Джейн их приведет, они во дворе играют! Старшего зовут Вытя (Витя), младшего Мыша (Миша).
     Мы, честно говоря, волновались. Как правильно себя вести с мальчиками, в чьей судьбе мы невольно становимся важными участниками? Как передавать наш разговор их, возможно, будущим родителям, чтобы эти американцы не напугались предстоящих трудностей, а захотели их привезти в свой дом навсегда? Господи, страшно подумать, что детей ждет, если их вернут в детдом! Конечно, кончено мы сделаем все, чтобы их усыновили – такой прекрасный дом, такие добрые Джон и Джейн.
     В комнату вошли двое мальчишек. Нам сказали, что им семь и девять лет, но выглядели они младше своего возраста. На наше «Привет! Давайте познакомимся!» они оба остолбенели. Видно, русская речь в Америке их ошарашила. Мальчиков не предупредили (не могли предупредить, языка общего не было!), что в Америке попадаются и русскоговорящие люди.
     – Давайте познакомимся, мы друзья Джейн и Джона. Меня зовут Татьяна, мужа Николай. А вас? – с улыбкой начала я.
     Мальчишки с любопытством уставились на нас, как на говорящих кукол, и не отвечали. Может, произошла путаница, и они совсем не русские?
     – Давайте познакомимся! Меня зовут Коля, жену Таня. А вас? – сделал попытку войти в контакт мой муж.
      В ответ тишина, и лишь младший выразительно зашмыгал носом. У него текли обильные сопли, а под носом было сильное раздражение от них. Старший же быстро потерял к нам интерес и, повернувшись спиной, пошел к холодильнику, открыл его и задумался.
     – Как тебя зовут? – обратилась я уже только к младшему мальчику Мише.
     Ноль реакции. Миша, не спуская с нас глаз, решил капитально разобраться с насморком – провел под носом рукой от локтя до кончиков пальцев, размазав по руке сопли, и на какое-то время прекратил шмыгать.  Джейн, которая с замиранием сердца ждала, когда младший начнет общаться с нами, была вынуждена нас оставить и пойти к старшему. Медленно и четко произнося слова, она начала объяснять Вите, что нельзя всё время открывать холодильник и таскать оттуда, что хочешь. Что нас ждет обед с гостями и надо подождать. Мальчик привычно не понял, о чем говорит эта странная тетя, и начал рыться в холодильнике, небрежно отодвигая малоинтересные ему продукты. Джейн бросилась ко мне:
     – Я не знаю, как им объяснить, что нельзя есть весь день всё, что им приглянется в холодильнике. Вы можете на русском мальчикам это объяснить? Они меня не понимают! – в ее голосе было отчаяние.
     – Витя, Джейн просит…
     – Жадная такая эта тетка! – не стал слушать меня Витя, зато, наконец, прервал свое молчание. Все-таки мальчики русские! –  Если я голодный, почему я не могу пожрать? Полный холодильник! – мальчик произносил эти слова без злобы, с улыбкой, совершенно не соответствующей содержанию речи.
     – Что, что он говорит? – с нетерпением спрашивает меня Джейн.
     – Я сейчас переведу, подождите, Джейн. – Я опять обращаюсь к мальчику. – Потому что принято ждать, когда накроют стол и всех позовут к обеду.
     – Пошла она в жопу со своими правилами! Нас через несколько дней отправят обратно в детдом, мы хоть нажремся в этой сраной Америке! – на безмятежном лице опять улыбка.
     – Что, что он говорит? – теребит меня Джейн.
     – Just a minute! – в сторону Джейн, потом опять Вите. – Я правильно понимаю, что ты не хочешь здесь остаться жить?
     – Чо? Здесь жить? Да кто нас здесь оставит?! Вон у этих богатеньких какой дом, какие игрушки. На х…й мы им сдались?! Небось на нас заработать хотят! – и он, решив, что разговор исчерпан, опять нырнул в холодильник. Ловко сделал дырку в полиэтиленовой пленке, закрывающей приготовленное на стол блюдо, и вытащил оттуда куриную ножку.
     – O! No! – Джейн, поняв, что мой разговор на русском никаких результатов не принес, постаралась поймать быструю руку мальчика и вытащить ее из холодильника. На что Витя, извернувшись, быстро откусил кусочек от курицы и плюнул им прямо в лицо Джейн.
     – Подавись! – сказал он не зло, а с улыбкой, вырвал руку и с остатками курицы убежал из столовой.
     – Господи, ну что же делать? Извините, ради бога, – причитала расстроенная Джейн. – Это всё из-за языкового барьера! Они не понимают, что я говорю. Думают, что мне еды жалко. А Джон пытается с ними построже, но… как их воспитывать без языка? А нам так хочется, чтобы им тут понравилось, чтобы они сами мечтали переехать в США… Так что он вам говорил, переведите, наконец!
Мы с мужем в страшной растерянности. Лицо мальчика не соответствовало его грубой речи. Со стороны казалось, что просто шаловливый мальчик не понимает, что нельзя курочку есть из общего блюда до обеда. Сказать, что они не верят, что их усыновят и просто стараются пользоваться всеми благами перед отъездом?
     — Это временные трудности! Мы справимся! – Джон, видя мое расстроенное лицо, решил меня успокоить.
     - Дети провели ужасные первые годы в детдоме! Вы бы видели в каких условиях они там живут! Как зверюшки… – добавила Джейн.
     – Мы наймем специального учителя, они пойдут в школу, начнут понимать английский язык. Мы будем ходить в церковь. Наши друзья в церкви уже молятся за их быструю адаптацию к новой стране. Мы их воспитаем хорошими гражданами Америки!
     – Да, мы справимся!
     Глаза Джейн вдруг засветились радостью:
     – Ой, подождите, мне же младший написал письмо! Я сейчас принесу. Вы его мне переведете?
     – Конечно! – слава богу, думаю я, не надо переводить безобразное поведение старшего у холодильника.
     – Вот, прочтите и переведите, пожалуйста! – она с гордостью протягивает листок.
     Младший Миша, который был мне более симпатичен, по-прежнему стоит рядом и громко шмыгает. Он с интересом наблюдает, как я беру в руки его письмо. Я разворачиваю листок и вижу типичные каракули семилетнего ребенка, который печатными буквами пишет так, как слышит, игнорируя правила грамматики. Причем, что тоже типично для маленького, первые буквы нормального размера, а потом становятся всё больше и больше. Последние слова вообще огромные. «Мило как!», – думаю я и начинаю расшифровку детского письма. Но когда я начинаю понимать написанное, улыбка сползает с моего лица.
     – Ну переводите же скорее! – нависают надо мной Джейн и Джон, стараясь заглянуть в листок, будто хотят сверить точность перевода.
     – …Прости, Джейн, я не могу тебе ЭТО перевести…
     – Ну вы же понимаете как это важно для меня! Он написал это МНЕ! Он, наверное, хочет, чтобы я это знала!
     В записке было написано (слова, которые я передала с точками, были написаны целиком):
     «Я очень хачу жыть в этом доме с табой. Если ты миня вазьмеш, я тебя буду е…ть каждый день, и в ж…пу и в п…ду. Тибе будет оху…но харашо сомной!»
     Мальчик с нескрываемым любопытством смотрит на нашу реакцию. На лице сияет наглая улыбка.
     Джейн настаивает перевести записку, «ведь нам так важно знать, о чем думают мальчики!», а я не в силах даже примерно передать смысл. Я, как могу, отнекиваюсь: «Прости Джейн, мой английский такой слабый, я этих слов не знаю на английском», а у самой в голове вертятся страшные мысли: «Ну нельзя, нельзя усыновлять американцам этих детей! Наглые, необратимо испорченные детдомом маленькие мерзавцы, они же сломают им жизнь!» Мой муж, судя по окаменелому лицу, думает примерно в том же направлении, но молчит, берет со стола журнал «Авиатор» и углубляется в чтение. «Так, надо как-то сказать Джону и Джейн свое мнение. Надо перевести это письмо, оно откроет им глаза кого они хотят приютить. Сейчас прямо и перевести! Нет, этот младший так нагло смотрит на меня и ждет моего перевода. Надо подождать, когда мальчики уйдут… Хотя чего ждать, те всё-равно ничего не понимают на английском… Нет, потом. Потом скажем, позвоним и скажем…»
     Уехали мы с тяжелым грузом на душе, так и не взяв на себя ответственности за судьбу мальчиков и их потенциальных родителей.

     – Зачем им это нужно? – спросил муж на следующий день своего коллегу, того, который попросил помочь пообщаться с детьми Джейн и Джону. – Зачем американцам усыновлять русских детей? У вас своих детдомов мало?
     – В Америке есть детдома, и в них много брошенных детей. И американцы усыновляют детей оттуда. Но не все хотят, чтобы каждый встречный тут же догадывался, что это не его родной ребенок.
     – Как можно догадаться, что это приемный? В детдомах что ли на лбу пишут?
     – Нет, конечно… хотя, фактически – да! Потому что ребенок будет разительно отличается от мамы с папой… Дело в том, что в наших детдомах в основном дети латиноамериканцев или афроамериканцев. А усыновляют чаще всего белые. За белыми сиротами огромные очереди. Вы же, когда видите, что идет белая пара с маленьким черным мальчиком, вы сразу понимаете, что он им не родной? Да и такому ребенку будет неуютно в школе. Если он черный, но воспитан белыми родителями, он будет чужой в компании детей из афроамериканских семей. А русские дети никак не отличаются от белых американцев, таких как Джон и Джейн. Можно потом и не говорить, что это приемный ребенок, все будут думать, что свой.
     – Ну хорошо, а почему не взять русскую девочку? С девочками как-то попроще.
     – Нет-нет, Джон всегда мечтал именно о сыновьях! Все авиаторы мечтают о сыне, чтобы разделить свою любовь к самолетам. Да и чтобы было кому оставить в наследство всё это огромное хозяйство – ангар с самолетом, коллекцию мотоциклов, мастерскую. Как Джон мечтал о сыне! Мечтал, как он сына будет учить летать. Они двадцать лет ждали детей, ходили по врачам…
     В результате мы с мужем так и не позвонили Джейн и Джону, не перевели им, что говорили дети на встрече, не перевели письмо Миши. Зарыли голову в песок и решили не вмешиваться в их планы усыновления. А вдруг случится чудо и все будут счастливы…

     Года через два мы встретились с Джоном в гостях у нашего общего приятеля. Я немного боялась этой встречи, потому что боялась услышать продолжение истории с русскими мальчиками. Причем не понятно, чего я боялась больше – что их отправили обратно в детдом под Ростовом или что они привезли их жить в свой дом. Джон очень обрадовался встрече и сразу начал рассказывать:
     – Мы не решились взять обоих мальчишек. Очень хотели… но не решились. За них испугались. Они так страшно ссорились и дрались в тот испытательный срок. Старший самоутверждался за счет младшего, но так жестоко. А мы не понимали в чем причина их драк, языка их мы не понимали! Дерутся, исцарапаны до крови, рычат, орут что-то. Нам казалось, что старший хочет убить младшего. А мы же их тогда имели право только на 10 дней взять! И представляете, как нам возвращать в детдом детей всех в синяках? Ну тогда и решили взять одного. Выбрали младшего. Мы-ха-ил, мы переименовали в Майка.
     – Понятно... Конечно, вы правильно сделали, с двумя было бы справиться гораздо тяжелее. И как Майк сейчас, адаптировался?
     – Да! Сейчас гораздо лучше! Майк быстро осваивает язык, понимает нас и уже почти свободно говорит на английском. Мы теперь можем общаться. Недавно пришлось сменить школу. В той, в которую он пришел еще без языка, у него как-то не сложились отношения с одноклассниками, его дети третировали, издевались над ним, а он очень болезненно переживал, лез в драку.
     – А как Джейн? Почему она не приехала?
     – Она с Майком осталась дома, решили его не приводить сюда… Она тяжело пережила эти три года. Я на работу ухожу, а Джейн все время с мальчиком. Она ушла с работы, сейчас дежурит в его школе, работает бесплатным помощником учителя: следит чтобы его не обижали, и чтобы он вел себя нормально. Майк хочет заслужить доверие детей, выпендривается. Джейн, конечно, очень устала…
     Но тут на лице Джона растягивается улыбка:
     – Ой, он у нас такой сообразительный! Представляете, что учудил! У нас есть дома сейф для ценных бумаг, вмонтированный в стену довольно высоко.  У сейфа замок с электронным кодом. Так я недавно Майка застукал! Майк подкатил комнатный кондиционер к стене, забрался на него, дотянулся до сейфа и стоит крутит сейфовый замок. Ухо приложил к стене и по щелчку пытается найти правильную цифру восьмизначного номера. Сообразительный!

     Лет еще через несколько опять неожиданно столкнулись с Джоном. Тогда, я помню, у Джона был не очень счастливый вид.
     – Джейн «сбежала» на работу и теперь не может уделять достаточно времени Майку, – поделился с нами Джон.
     – Ее можно понять…
     – Мы пригласили к нам ее маму помогать. Та брала его из школы и делала с ним уроки. Он не очень любит учиться. Он умный, соображает быстро, но не хочет делать то, что просит учитель. Делает только то, что сам хочет. Бабушка пыталась хоть как-то заставить его делать домашние задания. Но вот месяц назад Майк разозлился на бабушку и довольно сильно ее ударил. В двенадцать лет он уже такой сильный… Бабушка попала в больницу. Мы с трудом скрыли, что это ее внук ударил – было бы судебное разбирательство. После больницы она сразу уехала к себе. А Джейн не хочет больше сидеть дома, хочет работать…  Теперь с ним днем сидит нанятая няня.
      Джон замолчал, о чем-то задумавшись. Но потом его взгляд просветлел:
      – Представляете, мы с ним нашли общее увлечение! Вместе на стрельбище ездим! У меня дома небольшая коллекция оружия (в специальном сейфе, конечно! Никто кроме меня его не вскроет), Майк так быстро научился стрелять! Он очень меткий! Прирожденный снайпер. Теперь у нас общее хобби есть. Он знает: будет хорошо учиться –  поедем на стрельбище. И его отметки пошли вверх!

     Майк и сейф с оружием дома… После этой встречи меня долго не отпускала тревога за Джона и Джейн. Да, в домах американцев часто есть оружие. Конечно, в специальных сейфах и с кодовым замком. Но в новостях иногда появлялись сообщения, что в какой-то семье дети как-то добрались до оружия и немного с ним поиграли-постреляли. Были и смертельные случаи от таких игр. Но новость, которую рассказал Джон в следующую встречу скорее меня успокоила, чем расстроила. Сколько тогда Майку было? Лет 16.
     В тот раз я увидела Джона в супермаркете, наполняющим корзину продуктами. Я его заметила издалека и попыталась избежать встречи – уж очень не хотелось слушать чем кончились упражнения Майка в стрельбе в доме, где хранится коллекция оружия. Но уже через несколько минут мы с Джоном протянули одновременно руки к полке с хлебом, подняли глаза и узнали друг друга. Я натянула приветственную улыбку на лицо.
     – How are you? – радостно восклицаю я.
     – Thank you. Good. How are you? (Спасибо. Хорошо. А вы?)
     Стараясь сократить встречу до минимума, я сразу спрашиваю:
     – Как Джейн? Как Майк?
     – С Джейн мы расстались два года назад… Она с нами больше не живет…  не справилась с тинейджерством Майка… только раз в месяц с ним встречается. Но сейчас Майк в интернате, и она совсем редко его видит, к сожалению… Год назад мне пришлось Майка поместить в интернат.
     – О боже! Что случилось? – восклицаю я с удивлением, но про себя уже ответ знаю: все-таки не выдержали эти два героических родителя испытания – воспитывать ребенка, усыновленного из детдома в таком уже взрослом возрасте. Детдом успел сломать его и «починить» ребенка не удалось. Джейн сдалась первая, а теперь и Джон.
     – Это интернат для молодых наркоманов, –  продолжает Джон. –  У него в 9-ом классе появились проблемы с наркотиками… это головная боль всех родителей, ведь в школах неконтролируемая торговля идет… А в интернате замечательно занимаются с ними, помогают получить школьное образование, очень много спорта, огромный выбор всяких интересных занятий. Интернат частный и очень дорогой. Мне пришлось… пришлось продать свой самолет, чтобы осилить его оплату.
     – Как? Ты продал свой самолет?!
     – Да… Я надеюсь в будущем опять купить. И ангар на аэродроме еще мой, ренту плачу, там у меня мастерская. Тот самолет был уже очень старый… хотя самолеты не стареют!
     – I am so sorry! Как печально, что тебе пришлось продать свой самолет… И как Майк в этом интернате себя чувствует?
     – Нет-нет, не думай, что ему там плохо! Сейчас Майк стал другим человеком! Совсем! Я думаю, скоро ему можно будет вернуться домой. Сначала, когда привычка потреблять наркотики еще была очень сильной, он очень страдал, однажды даже сбежал оттуда. А сейчас ему там нравится! Только по дому очень скучает. И еще он решил, кем хочет стать – он будет пожарником! Ему это очень по характеру. У него теперь цель есть! Но для школы пожарников нужен диплом школьного образования. Поэтому пока думаем, чтобы он в интернате закончил школу. В интернате все-таки нет такой активной торговли наркотиками, как в обычных школах.

     Еще лет через несколько была последняя встреча с Джоном до его юбилейного дня рождения, с которого началась моя история. Майку тогда было около двадцати лет. Встреча была совсем короткая, и Джон лишь сообщил нам, что Майк бросил школу для пожарников и сейчас ищет себя. Для этого уехал из дома на север Калифорнии, живет в лесу дикарем в машине. Пытается не просить деньги у папы, ловит рыбу.

     Итак, юбилей Джона, который он отмечает в своем ангаре для самолета. Я уже сама подтащила ему стул, чтобы он встал с пола и сел рядом. Мы любуемся аэродромом, где красиво садятся и взлетают маленькие самолеты. Иногда Джон прерывает наш разговор, встает и всматривается в самолеты, идущие на посадку. Узнаем, что Майк закончил-таки школу пожарников и работает. В недавние пожары в нашем городе отличился, получил медаль за отвагу. И что автомобиль-амфибия, что стоит в ангаре — это проект Майка, он любит заниматься всякой техникой.
     Мы видим, как к нашему ангару по летному полю идет молодой человек в костюме и шлеме летчика, летные очки подняты на макушку. «Как все-таки идет мужчинам форма авиатора!» – подумала я. Джон улыбается до ушей, быстро встает и идет навстречу. Когда они обнимаются, видно, что Джон с трудом достает до плеча юноше, тот на голову его выше. Они о чем-то увлеченно разговаривают – Джон расспрашивает, а молодой человек с экспрессией отвечает, кистью показывая взлет и посадку. Наконец, они делают high-five и Джон ведет его к нам.
     – Разрешите представить! – торжественно говорит Джон. – Узнали? Это тот самый Майк, которого вы видели, если не ошибаюсь, двадцать лет назад! Ему тогда семь лет было?
     – Привет, Майк!
     – Он испытывал наш новый самолет на дальнее расстояние, в Сиэтл и обратно. Это будет наш второй самолет! Мы теперь можем вместе летать. Впервые Майк был один на штурвалом! И вот вернулся прямо на мой день рождения! – Джон захлебывается от гордости. – Майк, а ты не узнаешь, кто это? Это мои старинные друзья, те самые русские, которые приезжали к нам, когда ты десять дней жил у нас перед усыновлением! Ну как же не помнишь!  – молодой человек явно смущен.
     – Простите, – говорит Джон нам, – он совсем забыл русский и не может с вами поговорить на вашем языке. – И обращаясь к Майку, – Неужели ты забыл эти десять дней? Этих людей?
     – Прости, папа, это так давно было, я не помню.
     – Ну скажи им хоть «спасибо»! Они тогда так нам помогли!
     – Thank you! – говорит с натянутой улыбкой Майк и тут же переводит разговор на другую тему. – Папа, наш новый самолет – отличная машина! Я бы только перепроверил работу закрылков, при сильном ветре мне показалось… – и Майк увел отца в сторону нового самолета.
     Мы очень рады, что Джон, как он мечтал, вырастил себе наследника своего хобби, и очень рады, что Майк нас не помнит. Малоприятное воспоминание…
     Мы прощаемся с Джоном и гостями и идем от их ангара к выходу с летного поля. С интересом разглядываем жизнь авиаторов в других открытых ангарах. В одном тусуется шумная компания молодежи, громкая музыка, видно, тоже что-то отмечают. В другом ангаре идет ремонт самолета, вокруг него суетятся люди в спецовках. Из третьего выкатывают самолет, чтобы ехать к взлетной полосе. Интересная жизнь у авиаторов!
     Потом мы идем вдоль очереди из самолетов, ждущих, когда им дадут взлетно-посадочную полосу. Самолеты такие разные, есть совсем маленькие и есть побольше, есть белые и есть раскрашенные в самые смелые цвета. Самый первый в очереди самолет, совсем маленький, как игрушечный, уже включил пропеллеры и кажется, что он от нетерпения топчется своими маленькими ножками-шасси. Наконец, он поворачивает на взлетную полосу, разгоняется и красиво взмывает в небо. Это зрелище так завораживает нас, что мы останавливаемся и ждем, когда еще один самолет взлетит, потом еще один…
     У самого выхода нас неожиданно догоняет Майк! Он уже переоделся из формы летчика в джинсы и рубашку в клетку.
     – Excuse me. У вас есть три минуты поговорить?
     – … Yes.
     – Мне очень стыдно, что я соврал, что вас не помню. Нет, я хорошо помню вас и тот день, когда вы приходили к нам в гости. Русский язык забыл, а ваш приход тогда помню. Можно вам задать очень важный для меня вопрос? – молодой человек смущен и заметно волнуется. – Вы… вы тогда перевели на английский то… письмо… то письмо, что я написал Джейн? Папа и мама знают, что в нем было?
     – О! Ты помнишь это письмо? Нет, я так была … шокирована его содержанием..., и я не знала, как на английском это сказать. Да и на русском я не смогла бы это вслух произнести.
     – Cool! Это хорошо, что не смогли перевести! Знаете, у нас в детдоме такие порядки были… не хочу вспоминать! А потом куда это письмо делось? Вы отдали его маме?
     – Если честно – нет, я его тогда положила к себе в сумку. Мне хотелось поскорее убрать его с глаз долой, уж очень не хотелось мне его переводить. А потом я унесла письмо домой и там уничтожила.
     – Ну и замечательно! Спасибо! Значит, письмо здесь ни при чем… Папа, когда я был маленький, как-то всегда был на моей стороне, защищал меня, а мама очень строгая была, наказывала, отнимала мобильник за каждую провинность… В общем, мне кажется, я ее раздражал даже просто своим присутствием в доме. Я думал, может, из-за того дурацкого письма... А потом, когда мне было 13 лет, вообще ушла от нас. Оставила меня с папой.
     – Нет-нет, письмо Джейн не могла прочесть. Но, Майк, родителям было не просто с тобой…
     Тут Майк потерял интерес к разговору, вежливо попрощался «Take care!» и побежал обратно к отцу, весело дурачась и делая огромные прыжки своими длиннющими ногами.
     Причем здесь «Take care» (проявляйте заботу)? О ком заботу? О себе или о них? Никогда не понимала смысл этой американской реплики при прощании. Мне в ней слышится какой-то упрек. Мы-то как раз не захотели поучаствовать в этой истории с усыновлением и устранились. Если бы мы «take care» о Джоне и Джейн, то перевели бы им тогда это злосчастное письмо и попытались отговорить усыновлять Мишу-Майка.