Монархисты

Грустно плёлся я от разочаровавших меня коммуняев и вдруг наткнулся на что-то совершенно невообразимое, похожее на цыганский табор, бордель и кабак сразу. Бедлам этот, как выяснилось, составляли патриоты матушки-Руси – монархисты!

- О, глянь-ка, русский человек идёт! Один бог на небе, один царь на земле, и это наш, православный русский государь! – на ветчинном рыле зазывалы состряпалось слюнявое умиление. Я, размышляя, как бы поудобнее их обойти, принялся было озираться, в то время как один из них, пьяно разбрызгивая слюну, пролаял в мою сторону:
- Чо морду воротишь, чем мы тебе нехороши?

Осознав, что уклониться от разговора не получится, я повернулся к нему:
- Да вы-то всем хороши! Только не понимаю, на что рассчитываете? Столетиями мы вас терпели, куда ж ещё?
- Осподя-я, - истово перекрестил разъевшееся мурло тот, - большаков уж, почитай, тридцать лет нетуть, а всё эти жертвы красной пропаганды!

- Големы, манкурты, - поддержали его откуда-то сбоку.

- Ну к чему же нам пропаганда? – поднял перчатку я, - русским-то писателям поверите?
- Каким таким русским писателям? Коммунячьим? Горьким? Демьянам Бедным? – зашумел нестройный хор голосов.

- Фёдор Михайлович Достоевский подойдёт?
Монархисты, настороженно на меня уставившись, резко умолкли
- Вот ведь, язви тебя! – сдавленно выдохнул кто-то.
- Можно к Мельникову Печерскому обратиться, о положении русского народа узнать. Лесков, Тургенев тоже думаю подойдут. Куприна не изволите ли? Так что, ребяты, ой, молчал бы я на вашем месте, уж кому-кому, а вам…

- Ну дак, а чего? – оживился вдруг самый трезвый из них, – мир так устроен, что всем на земле не может быть хорошо! Вот лучшие люди, цвет общества – другое дело…
- У вас есть прибор? – негромко поинтересовался я.
- Что, сердце? Давление? – засуетился кто-то.
- Да не… прибор, чтоб измерить, кто лучший, а кто так – погулять вышел!

- Лучший, худший, я бы по-другому вопрос ставил, - деловито вмешался уверенный голос. – Нам перво-наперво инородцев всех нужно выкинуть, с коммуняками которые вместях пролезли. Россия – наш дом, и мы русские монархисты сами…

- В начале двадцатого века, при царе-батюшке, около восьмидесяти процентов промышленного капитала принадлежало иностранцам…
- Не надо! - визгливо перебил меня «трезвый», - не восемьдесят, а шестьдесят!
- Этого по-вашему мало? – тихо возразил я. – Плохо вообще представляю, в чём ваши взгляды расходятся с Гитлером.
- А чо, нормальный чел был, - пробило вдруг на откровенность кого-то, - мы там, помнится, с ним… - пьянющий, лыка не вязавший голос, осажен был подозрительно похожим на смачный подзатыльник шлепком.

- Вот, вот, - подхватил я, - у вас одно только с фюрером разногласие и есть - кто на самом верху сидеть будет? А в остальном…

Неожиданно я заметил старого своего знакомца – кузнеца с завода, чудного мастера художественной ковки, сделавшего когда-то для моих оградку. Был он в мешковатом, криво топорщащимся пиджаке. Шагнув к нему, я ощутил устойчивый запах несмываемого пролетарского пота, который даже шмонивший от царебожников перегарище не смог победить.
– Ба! Ты-то, Валер, как здесь очутился?
- Бабушка перед смертью рассказала, дядя её двоюродный генералом был при царе, - гордо отрапортовался он.
- И… чего? – не понял я, – бабушкин двоюродный дядя?..
- Дворянин я теперь, - в глазах кузнеца засветилось маслянистое безумие, - и не Валера вовсе, а Валерий Степаныч!
- А на кузне-то ещё работаешь?
- Временно… наши придут – урядником сделают, Георгий Михайлович обещали-с, - полным верноподданнической дрожи голосом произнёс он.

- Ну что? Ужо и знакомец сыскался! К нам давай, с нами даже британские лорды за одним столом сиживают! Иль сумлеваешься? – пробуравил меня нетрезвыми своими глазами могучий, свирепого вида детина.
- Ну почему? Если лорды эти самые служат в британской разведке…

По рядам монархистов зашелестел почтительный шёпот: «Князь Корзинкин! Его сиятельство!»

Вальяжно шагая сквозь почтительно расступающуюся толпу ко мне направлялась рослая, с наливным, словно на рекламе мясной лавки рылом, фигура:
- Жид, коммунист? – требовательно впились в меня поросячие глазки.
- Да русский он, - почтительной скороговоркой пояснил услужливый голос, - царя-батюшку не желает!

Корпулентный мордас слуги отечества покрылся розовыми пятнами:
- Эй, кто-нибудь! Человек! Взять его, выпороть на конюшне!
Кряжистые клешни бывшего кузнеца Валеры пришли в движение.

- Что вы, вашбродь! Сейчас нельзя уже! – выручил меня чей-то голос.

- Фу ты чёрт, зарапортовался тут с вами! – манерно, вышитым гербами платочком вытер потную шею князь, - и не «уже», а «ещё». Ещё пока нельзя! Но ничего, наши не за горами! И сколько раз тебе, болван, говорить, - капризно выпятил трубочкой свои губы барин, - не «вашбродь», а ваше сиятельство! Сиятельство, скотина, неужто трудно запомнить?

Воспользовавшись тем, что занятые своими разногласиями слуги царю и отцы отечества от меня отвлеклись, я стал тихонечко удаляться.
Увязавшийся за мною стильно одетый, с тщательно стриженной под Чехова бородкой и совершенно к моему удивлению трезвый монархист, мягко подхватив меня под руку умиротворяюще зарокотал:
- А вы всё же, милостивый государь, не спешите, подумайте. Первое впечатление - оно, знаете ли… Люди мы в целом хорошие, доброжелательные, завсегда друг дружку выручаем, да и вообще хорошо с нами, у д о б н о.