Наяву

Он стоял и, дабы не дать выкатиться слезам, задрав голову, щурился на размазанные пальцем ветра мелкие тучки. Они казались выбившимися из подушки мелкими, щекотными перьями. Такие не доставляют неудобства, не будят посреди ночи бесцеремонно шпыняя в щёку, непостижимым образом поправ и наперник и наволочку.

С раннего детства его принуждали сдерживать себя во всём. Голоден? Терпи, когда сядут за стол взрослые. И он крепился, сжимая в руках маленькую жёлтую эмалированную мисочку. Урчание в желудке довольно скоро сменялось жаром. Пытаясь обмануть голод, он втягивал живот как можно сильнее, до боли, но это помогало мало. После, когда ему, разумеется не первому, наливали в эту мисочку похлёбки, мать следила за тем, чтобы он ел медленно и аккуратно. На предложение повара подлить мальчику, мать отвечала:
- Ему хватит! - И тут же принималась управлять им,  разочарованным донельзя:
- Не жадничай! Не торопись! Куда тебе столько? - Говорила она под каждую ложку, портя тем и аппетит, и саму долгожданную трапезу.

Ему не позволялась бояться чего-либо и иметь собственные желания. Послушание, - безукоризненное, абсолютное, - навязывалось, прививалось и вбивалось ежедневно. Только вот, он был слишком счастлив фактом своего появления на свет, самой жизнью, так что все попытки подчинить его сторонней воле казались недоразумением, не принимались всерьёз, хотя и доставляли много неприятных, горьких, страшных минут.

- Необходимо не выказывать эмоции, не давать им волю!
- Но как, в таком разе, познать себя истинного?
- Всё придёт, в своё время!
- Но я же не узнаю то, что придёт и провороню его...
- И что? Не выпячивай себя, меньше конфуза. Всё должно быть в меру!
- Но ведь у каждого она своя...
- Не дерзи.

Даже во сне он не мог быть самим собой. Сны, - яркие, счастливые, - тревожили до зубовного скрежета, но мать неизменно будила его, заставляя перестать, а наутро поила отваром из семечек тебека, кормила толчёным чесноком на молоке, даже водила к доктору, да всё без толку, - не в силах противостоять родительскому напору наяву, он отвоевал себе этот скрип ценой собственных зубов.

Ему давно уж нечем скрипеть во сне ни от ярости, ни от злости, как делал это в детстве, пугая мать. Да и запас внутренней радости, что некогда играючи уравновешивал постоянное, навязанное недовольство собою, почти иссяк. Незанятое ничем место, заполнилось досадой неминуемого взросления, когда внезапно, как на голову снегом, обрушилось осознание того, что родители не всесильны, но ветшают и вянут с каждым днём, как цветы, а тебе так и не хватило: не их любви, не тепла, не их молодости. Только придирки без счёта и колкости, да умение уязвить побольнее, бесконечные осуждения и неверие, - тебе и в тебя. Этого - сколько хочешь, сполна.

Проржавевшие на осенних дождях сосны... Мерцание на ветру травы... Или это опять проявление слабости, и то слёзы дрожат на ресницах, мешая смотреть на мир вокруг.