Инспектор и моль. Глава 8

                8

   На сей раз мадам Гринваль была на редкость спокойна и даже невозмутима, и причиной ее такого душевного состояния стало возвращение Жан-Жака и еще действия местной полиции, которые сразу занялись его поисками. Поэтому, сегодня она была более разговорчивой, чем в прошлый раз и охотно вспоминала события двадцатилетней давности.

- Действительно, до встречи с Эженом Дюбуа мы какое-то время встречались с Аланом, но это был обычный студенческий роман, который не предвещал ничего серьезного. И тут появился профессор Дюбуа: свободный, знаменитый, импозантный, с роскошной шевелюрой едва седеющих волос. Мне было лестно, что он обратил внимание на меня, обычную студентку, и я уже рисовала в своей голове радужные картины нашего с ним будущего. Но у профессора в жизни была только одна женщина, которой он был увлечен всю жизнь и звали ее Энтомология. Поэтому, по сравнению с его многочисленными бабочками у меня просто не было никаких шансов. Я видела, с какой теплотой и нежностью он смотрит на них, а потом, когда он переводил взгляд на меня, то в глазах сразу появлялось такое безразличие, что я поняла, что моим фантазиям не суждено сбыться. Когда за несколько дней до возвращения во Францию, он помчался неведомо куда за своими бабочками, даже не поставив меня в известность. И тогда я решила, закончить отношения с ним уже тут, чтобы снова вернуться в Париж гордой и свободной.

- Когда, после его возвращения с Юкатана, я вошла к нему в номер, то застала его за тем, как он любовался своей новой коллекцией бабочек, привезенной оттуда. От неожиданности он выронил из рук один из экземпляров, и тот упал на пол со  странным звуком, как какой-то тяжелый предмет. Дюбуа сразу набросился на меня с упреком, и тогда я со слезами на глазах сообщила ему, что между нами все кончено, но, казалось, он даже не обратил на это никакого внимания, как будто я отвлекаю его от самого любимого занятия в его жизни.

   Мадам Гринваль сделала паузу, вспоминая историю своей, нет, не любви, а скорее любовной связи, которая, тем не менее, перечеркнула всю ее жизнь. Что касается Жюве, то ничего нового он пока не услышал, но все равно пытался понять, какое отношение может иметь та давняя история к последним событиям. А между тем мадам Гринваль продолжала свою исповедь.

- Вернувшись в Париж, мы действительно больше никогда не встречались с Дюбуа,  вплоть до нашей последней и, как оказалось, единственной во Франции встречи. Что касается Малуани, то он не смог простить мне скандальной (как он тогда сказал) связи, а потом он встретил свою Аннабель и о возобновлении наших прежних отношений, больше не могло быть и речи.

- Еще раз о Малуани я вспомнила только один раз, когда узнала, что беременна, но к этому времени он женился и перебрался в Тур, а вот к профессору Дюбуа обращаться не стала, потому что твердо была уверена, что Жан-Жак от него, вспомнив наши отношения там в Мексике, особенно их финал, потому решила воспитывать ребенка одна. Ну, а дальше вы уже многое знаете, хотя далеко не все. Когда мой сын поступил в Сорбонну, то через какое-то время я узнала, что у него появилась девушка. Все было бы ничего, пока мне случайно удалось узнать ее настоящее имя – Софи Малуани. Вот тут у меня разыгралась фантазия, что мой Жан-Жак и София могут оказаться сводными братом и сестрой и тогда я обратилась к Алану.

    Мадам Гринваль снова умолкла, словно собиралась исповедоваться перед этим немолодым инспектором, который не задавал никаких вопросов, а просто терпеливо слушал, словно священник в церкви.

- Алан уже давно похоронил свою жену, и Софи оказалась единственным человеком, ради которой ему хотелось жить. Он как-то легко согласился сделать тест ДНК, чтобы доказать, что Жан-Жак не является его сыном. Когда тест дал отрицательный результат, я была просто на седьмом небе: почему-то мне хотелось, чтобы они были вместе, потому что Софи была просто прелестной девушкой. Я не сказала вам самого главного: когда мой сын только поступил в Сорбонну, он подсел на наркотики: один в большом городе, а рядом оказались такие вот друзья. Даже я, как мать, ни о чем не догадывалась, и тут в его жизни появилась Софи, которая сумела вытащить его из этого болота. А дальше случилась вот что…

     Мадам Гринваль замолчала, чтобы немного перевести дух, а потом начала говорить о самом тяжелом моменте в своей жизни, ведь узнать, что ты неизлечимо болен – это страшный удар для любого человека.

- Когда я узнала, что у меня онкология, то сначала испытала полное отчаяние, а потом мне вдруг захотелось кому-то поплакаться, и таким человеком оказался Алан. Он уже прошел через подобное вместе со своей женой и нашел для меня слова сочувствия и поддержки. Странное дело, столько времени со своими бедами я справлялась одна, а тут рядом оказался мужчина, которого я когда-то предала. Он-то и предложил мне обратиться в одну парижскую клинику, где врачи предложили сделать операцию, но для этого были нужны деньги, большие деньги. Тогда Алан и предложил мне обратиться к профессору Дюбуа по поводу его возможного отцовства, когда речь идет о жизни и смерти – не время демонстрировать свою гордость: мол, у Дюбуа есть деньги и пора ему отдавать долги.  Мне не очень хотелось этого делать, но дальнейшие события меня к этому подтолкнули. Находясь на обследовании в одной парижской клинике Института Кюри, я там неожиданно встретила Софи. Она меня не заметила, и сначала я подумала, что она оказалась там случайно, но все оказалось куда печальнее.  Ей передалось по наследству генная мутация от ее матери, и пока Аннабель была жива, на это просто не обращали внимания, а когда мать умерла, то стало уже слишком поздно: нужна была срочная операция по удалению опухоли. И тогда я решилась: связалась с профессором Дюбуа (оказывается, теперь он проживал в небольшом городке по соседству с Малуани), взяла сына, и мы вместе с ним приехали в Перюссон. Наша встреча с Дюбуа прошла, довольна успешно, и он без всяких возражений и тестов согласился признать свое отцовство. Но деньги мне требовались срочно, особенно на операцию для Софи, и поначалу Эжен (я даже стала называть его по имени, как тогда в Мексике) выглядел озабоченным, а потом вдруг рассмеялся и сказал, что в его доме хранится то, что давно уже надо было продать, чтобы решить все наши проблемы, он так и сказал – “наши”.

    Женщина снова сделала паузу в своей исповеди, и Жюве впервые стал испытывать некоторое нетерпение: почему-то он ожидал получить все ответы на интересующие его вопросы, но мадам Гринваль, по сути, не сообщила ему ничего нового. Хотя почему, Жюве? Она явно чего-то искала в доме профессора после его смерти, когда ее там застали Жерар с Изабель.

- Скажите, мадам Гринваль, – инспектор впервые задал свой вопрос, надеясь подтолкнуть женщину к повороту в сторону реально произошедших событий, - а профессор не сказал, каким образом он намерен быстро получить деньги, может у него, было что-то предложить для продажи?

   В ответ к большому разочарованию Жюве, мадам Гринваль отрицательно покачала головой. Когда женщина ушла, вновь оставив Жюве у разбитого корыта расследования смерти профессора, инспектор встал и стал мерить шагами свой кабинет. Он чувствовал, что должно быть простое объяснение всему произошедшему, но ничего, кроме порхающей бабочки, ему не приходило в голову. Когда бесконечная ходьба по кабинету не привела к рождению новых идей, Жюве почувствовал, что к нему кто-то пришел. Изабель. Она давно не видела своего шефа таким беспомощным и растерянным и поэтому долго не решалась войти. Инспектору пришлось вернуться в свое кресло и придать своему лицу обычное выражение.

- У тебя есть что-нибудь новенькое, Изабель? – спросил всезнающий и все понимающий Жюве, который давно засиделся в своей нынешней должности.
- Помните, инспектор, на одном из стендов было свободное место, как будто оттуда забрали, висящие там прежде экземпляры? – нерешительно начала девушка.
- Ну, да, как обычно бывает у этих лепидоптерологов, – в раздражении ответил Жюве, одних снимают, других вешают, чтобы постоянно любоваться чем-то новым.
- Там действительно раньше висели бабочки, – лукаво согласилась с шефом девушка, - только не настоящие.
- А какие, из дерева, кожи или атласа? – продемонстрировал инспектор свои знания коллекционера.
- Из золота, – лаконично ответила Изабель, - причем они висели там довольно давно, и их, оттуда сняли, совсем недавно. Это видно по микрочастицам золота, которые остались на декоративном материале стены, на который повесили стенд с антивандальным стеклом.

    Если честно, без претензии на редкую проницательность, что-то подобное Жюве ожидал услышать. Еще мадам Гринваль вспомнила, что еще двадцать лет назад там в Мексике, когда Дюбуа вернулся из Юкатана и любовался у себя в номере привезенной коллекцией, что-то выпало у него из рук и тяжело упало на пол, так хрупкие бабочки не падают. Ну, конечно, Дюбуа поменял там исторические реликвии майя на коллекцию бабочек, изготовленную из чистого золота. Ах, профессор, ах, какой вы - ловкий коммерсант, а еще энтомологом назывался. Инспектор не заметил, что начал размышлять вслух, и что Изабель его внимательно слушает. Ну что же, это куда лучше, чем в одиночестве мерить размеры своего кабинета, всерьез рассуждая о возможности безобидных бабочек совершить столь хитроумное преступление. Теперь все становится более традиционным, а значит более простым.

   Итак, двадцать лет назад в руки профессора попала необычная коллекция бабочек, сделанных из чистого золота, о чем он мог поначалу и не догадываться. А когда об этом узнал, то не стал хранить коллекцию в какой-нибудь банковской ячейке памяти или собственном сейфе, а поместил ее на самом видном месте в доме на специальный стенд под стеклом.

- Изабель, а из каких материалов изготовлены другие экземпляры его коллекции? – поинтересовался Жюве.
- Кроме засушенных натуральных бабочек на традиционных энтомологических булавках, – тут же откликнулась девушка, - есть экземпляры, изготовленные не только из экзотической кожи и ценных пород древесины, но даже серебра и изумрудов.

   Конечно, теперь мы уже никогда не узнаем, что двигало профессором Дюбуа, когда он решил приобрести двадцать лет назад во время экспедиции в Мексику коллекцию бабочек, выполненных из чистого золота и имеющую не столько научную, сколько денежную ценность, но ведь обменял же, и даже вывез во Францию. Единственным человеком, который об этом мог знать или догадываться был Алан Малуани.

- В доме профессора я не нашла отпечатки пальцев Малуани, – напомнила о себе Изабель.

  Ах, да, он же рассуждает вслух. Но он мог попросить это сделать свою дочь, ведь вечером, когда Дюбуа был на конференции в Туре, Софи Малуани могла приехать в Перюссон к Жан-Жаку, а перед этим, что ей мешало пробраться в дом к профессору.
- Именно пробраться, ведь у нее не было ключа от дома Дюбуа, – возразила девушка.
- Зато он был у сына мадам Гринваль, - упорствовал Жюве в своих размышлениях, - он мог похитить ключ у матери, да и она сама могла отдать его сыну, ведь она так трогательно относится к Софи Малуани.
- Но мы забываем о том, что профессор Дюбуа был накануне отравлен, - включилась в своеобразный мозговой штурм девушка.
- Чтобы после возвращения с конференции Дюбуа не обнаружил пропажу своей золотой коллекции, – парировал инспектор.
- Но ведь Дюбуа пообещал найти деньги для мадам Гринваль, когда она просила их у него на операцию, свою и девушке своего сына, - Изабель была серьезным оппонентом Жюве в его размышлениях, - так зачем, им  надо было похищать коллекцию, если она все равно предназначалась для них, даже, если Малуани и Гринваль действовали вместе.
  - А если – нет? – произнес Жюве, - ведь мы точно не знаем, откуда профессор собрался взять деньги для матери своего сына.

    В ответ девушка только развела руками: даже, несмотря на появление в деле столь серьезного мотива, как “золотая коллекция”, пока ничего не сходилось, и они снова блуждали в лабиринте с бабочками, древними драгоценностями майя и бог весть там еще с чем.