Кукушка

пародия в 2-х частях

по мотивам диалогов А.П. Чехова






ВНИМАНИЕ! Все авторские права на произведение защищены законами России, международным законодательством, и принадлежат автору. Запрещается его издание и переиздание, размножение, публичное исполнение, помещение спектаклей по нему в интернет, экранизация, перевод на иностранные языки, внесение изменений в текст при постановке (в том числе изменение названия) без письменного разрешения автора








место действия: усадьба в Центральной России
время действия: апрели 2013 и 2014 г. г.




действующие лица:

АСТРОВ Михаил Львович, 49 лет. Управляющий усадьбой
КУЛЫГИНА Ольга Сергеевна, 60 лет. Тётка Астрова по отцу. Садовник
АЛЕКСАНДРА Павловна Лебедева, 23 года. Педагог-воспитатель интерната
НИН Заречный, 17 лет. Подопечный Александры
ВОЙНИЦКИЙ Иван Антонович, 39 лет. Завхоз
ПРОЗОРОВА Наталья Григорьевна, 34 года. Кастелянша
РАНЕВСКАЯ Любовь Андреевна, 48 лет. Гражданка Австралии
ТРИГОРИН Борис Алексеевич, 32 года. Режиссёр из Москвы
АРКАДИНА Ирина Николаевна, 37 лет. Телепродюсер
ЕРМОЛАЙ Алексеевич Лопахин, 28 лет. Разнорабочий
ВАРВАРА Григорьевна Лопахина, 29 лет. Его супруга. Разнорабочая





Часть 1


ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ. Весна. Полдень. Летняя столовая у крыльца. Длинные деревянные лавки вдоль общего рубленного стола, под навесом. Ермолай одновременно ест кашу, занимается телефоном и курит. Поодаль, на лавочке, сидят Александра и Нин.

НИН (бормочет). «Вороне где-то бог послал кусочек сыру; На ель Ворона взгромоздясь, Позавтракать совсем уж, было, собралась, Да позадумалась, а сыр во рту держала. На ту беду Лиса близёхонько бежала»… У меня уже мозоли на заднице, ждёшь и ждёшь.
АЛЕКСАНДРА. Не выражайся, Заречный! Терпи, тебе всё это надо, не мне.
ЕРМОЛАЙ (телефону). Никуда не денешься, зафурычишь. А будешь кобениться, по-русски вылечу – кувалдой. Ферштейн, сэр смарт?
НИН. Глянь, не он идёт из лесу?
АЛЕКСАНДР. Да.
НИН. Голова кружит…
АЛЕКСАНДР. Ничего, Нин, терпим. Пусть переоденется после прогулки. Да?
НИН. Ага.

К дому идёт Тригорин, с ружьём.

ТРИГОРИН. Управляющий рассказывал, что ты был вундеркиндом-математиком?
ЕРМОЛАЙ. Борис Алексеевич…
ТРИГОРИН. Да или нет?
ЕРМОЛАЙ. В мире столько всякой всячины происходит здесь и сейчас, а вы про мхи да болота.

Из сада к дому идёт Аркадина, с ружьём и трупом кукушки.

ТРИГОРИН. Трудно просто ответить, так-то и так-то, столько-то и столько-то?
ЕРМОЛАЙ. Здравствуйте, Ирина Николаевна, с удачным выстрелом вас.
АРКАДИНА. Вроде весна, а теплынь как на югах.
ТРИГОРИН. Хочу сделать сценарий про судьбу выросшего одарённого ребёнка для полнометражного игрового кино, расскажи о себе. Ера, так, кажется, тебя зовут, Ермолаев, попросту?
ЕРМОЛАЙ. Ирина Николаевна, кукушку, что ли, подстрелили?
ТРИГОРИН. Ермолай! Я с тобой разговариваю.
АРКАДИНА. Не тарахти, Тригорин, рвёшь тишину в лоскуты. У нас отдых!
ЕРМОЛАЙ. Полнометражное кино про малолитражку, как-то несерьёзно.
ТРИГОРИН. Ну, хоть внимание обратил, челом тебе бью, болярин! Так что?
АРКАДИНА. Парень же намекнул тебе буквально в лоб, что размер гонорара за его исповедь измеряется в литрах.
ТРИГОРИН. А я понял, что он так сыронизировал относительно своей малости по отношению к большому кино.
ЕРМОЛАЙ. И вообще, моя голова занята делом, кушает да курит, а тут ещё хозяин смартфоном одарил, подержанным, конечно, агрегат полетел, вот мы, с головой-то, и заняты по горло.
ТРИГОРИН. Ну, и пошёл ты.
ЕРМОЛАЙ. В вашем тоне столько равнодушия и отчуждения, что лучше я голову поберегу.
ТРИГОРИН. Уникум хренов.
ЕРМОЛАЙ. Вам плевать, мне плевать, всё вокруг себя оплевали.
ТРИГОРИН. Я – в дом. Видали мы таких. Умничает. (Уходит в дом.)
ЕРМОЛАЙ. Не понимаю я вас, художественную интеллигенцию, говорите одно, делаете другое, причём, всегда, типа оригинальничаете. Вот Борис Алексеевич сказал мне: «пошёл ты», а по факту пошёл сам. Забавно.
АРКАДИНА. Это ты забавник, Ера. (Уходит в дом.)
ЕРМОЛАЙ. Грех убивать вещую птицу. Что ж вы, Ирина Николаевна, меня даже не пославши, сразу сами пошли, а как же оригинальность.

Из кухни выходит Варвара, с бокалом горячего чая в руке.

ВАРВАРА. Всё ещё кушаешь…
ЕРМОЛАЙ. Каша пересолена.
ВАРВАРА. Всегда была недосолена, а сегодня, видите ли, нате вам. Не угодить.
ЕРМОЛАЙ. Есть! Заработал! Ало-ало, прекрасная маркиза…
ВАРВАРА. И кончай уже чадить вперемежку с едой, смотреть тошно. Ера, тут же погаси сигарету!
ЕРМОЛАЙ. Варька, не зуди без перерыва, не-то превратишься в комара.
ВАРВАРА. Хочу - в пчелу.
ЕРМОЛАЙ. Лучше сразу в мёд, чтоб и сладко, и уже не жужжала.
ВАРВАРА. Пей чай, остынет. Дай смарт, пока есть минутка, рецепты посмотреть из жимолости, всё же самая первая ягода, надо осваивать.
ЕРМОЛАЙ. Обожди, надо аккуратно тут, ещё полетит.
ВАРВАРА. Я, знаешь, осенью, какой сорт высадила? «Голубое веретено». А в текущем году хочу «Синюю птицу» посадить. Ольга Шалаева прислала, помнишь на Грушинском фестивале в десятом году, когда ещё Городницкий Александр Моисеевич к нам подсел?
ЕРМОЛАЙ. Синюю птицу не сажать надо, а подарить Аркадиной, чтоб было по ком пулять.
ВАРВАРА. Сорт из научно-исследовательского института, она там у себя в ботаническом саду старшим научным сотрудником же, списались на днях.
ЕРМОЛАЙ (подаёт телефон Эльвире). На. Только внимательнее, смотри, на какие кнопки нажимаешь, смартфон – не муж, может выйти из повиновения.

Из дому выходит Прозорова.

ПРОЗОРОВА. Что-то ты сегодня, Лопахин, уже третий завтрак уминаешь, а трубу вот-вот забьёт. Польётся на голову, не отмоешься.
ЕРМОЛАЙ. Да сейчас всё исполним, вон трос под столом лежит, пять секунд и будет вам на голову шик-модерн.
ВАРВАРА. Доел? Давай миску. Не клади ложку на голый стол, салфетки же стоят.
ПРОЗОРОВА. Варвара, я в комнатах третьего этажа платочком прошлася, и скажу тебе так: не всё гигиенично, как тебе хотелось бы это мне показать.
ВАРВАРА. Всё понятно, будет сделано. (Уходит в дом.)
ПРОЗОРОВА. Ну? Расселся!
ЕРМОЛАЙ. Уволить нас, Лопахиных, не выйдет, Наталья Ивановна, мы - люди Астрова, тебе не по зубам, и на провокации не поддаёмся.
ПРОЗОРОВА. Хамишь. Пустили за общий стол, и давай господина из себя выпендривать?
ЕРМОЛАЙ. Не трещи.
ПРОЗОРОВА. У меня не забалуешь, вундеркинд недобитый. Раскурился за столом, вулкан изображаешь, что ли? Ступай в сортир, и там вулканизируй, на здоровье.
ЕРМОЛАЙ (взяв трос). Работа есть работа, исполним. (Уходит в дом.)
ПРОЗОРОВА (Александре и Нину). Ждёте? Ну, ждите. (Уходит за дом.)

Из дому выходит переодетая Аркадина.

АРКАДИНА. Приветствую, народы. Алё? Не слышу?
АЛЕКСАНДРА. Вы нам?
АРКАДИНА (в сторону дома). Боря! (Александре и Нину.) Вам, племя молодое, кому же. (В сторону дома.) Борис! Вынимай уже туловище из духоты помещения и неси его здоровым образом на свежий воздух дышать!
НИН. Кудревато выражается, куда мне до столиц.
АЛЕКСАНДРА. Соберись, я начинаю. (Аркадиной.) Я - Александра Павловна Лебедева.
АРКАДИНА. Мать моя, как длинно-то.
АЛЕКСАНДРА. Я к вам с просьбой, вернее, мы. Я - педагог-воспитатель школы-интерната №2.
АРКАДИНА. Какой сегодня день недели?
НИН. Среда!
АРКАДИНА. Незадача, деточка, я по средам не подаю.

Из дому выходит Ермолай, с эмалированным ведром маринованного мяса в одной руке, другой - прижимает к груди кастрюлю овощей и специй, для шашлыков. За ним выходит Варвара, с подносом, заставленным посудой для обеда.

ЕРМОЛАЙ. Саша, потом подруливай к мангалу. Нин, ты тоже.
НИН. Ага.
ВАРВАРА (сервирует стол). Шагай, Ера, не тормози.
ЕРМОЛАЙ. Санька, клянусь, ты такая классная, аппетитная, так и сожрал бы да с потрошками. Заруливайте, ребята.
ВАРВАРА. Что ты сказал!
ЕРМОЛАЙ. Классная дама, в школьном смысле. (Александре.) Ревнует.
АЛЕКСАНДРА. Ох, Лопахин, болтун.
АРКАДИНА. Боря… Борис… Борис Алексеевич Тригорин… где ты бродишь, глупый зверь, страшный зверь…
ВАРВАРА. А ну, стой. Обожди, сказала, Ермолай! (Подаёт карту.) Саша, глянь меню, выберите с Нином блюда себе на обед. (Идёт к Ермолаю.)
НИН. Облом.
АЛЕКСАНДРА. Нет-нет, сейчас Лопахины уйдут, как раз и режиссёр выйдет…
ВАРВАРА. Ера! Повернись.
ЕРМОЛАЙ. Чего?
ВАРВАРА. Спиной ко мне, сказала. (Вынимает заткнутую за пояс под курткой Ермолая бутылку.) Коньяк?
ЕРМОЛАЙ. Холодный кофе. Ну, да, но не для себя же, Варюшеньа…
НИН (Александре). Пойдёмте отсюда…
АЛЕКСАНДРА. Сидеть.
ЕРМОЛАЙ (Варваре). Да для гостей же, под шашлычок…
ВАРВАРА. Разведусь.
ЕРМОЛАЙ. Шашлык – кавказская еда, коньяк тоже армянский - всё ради гостей.
НИН. Стрёмно.
АЛЕКСАНДРА. Терпи.
ЕРМОЛАЙ. Да забирай ты это чёртово пойло, потом самой же придётся нести. Всё, пора, время, не парься, жена, твой муж, как всегда, в теме. Целую. (Уходит.)

Из дому выходит Тригорин, с профессиональным фотоаппаратом.

ТРИГОРИН. Чего голосить на всю усадьбу, Ира, знаешь ведь, что иду, нет, обязательно надо продемонстрировать свой властный голос.
ВАРВАРА (Аркадиной). Ирина Николаевна, вы просили Ермолая коньяк принести под шашлыки?
АРКАДИНА (напевает). «Та-ра-ра-бумбия, Сижу на тумбе я, И горько плачу я, Что мало значу я. Сижу невесел я И ножки свесил я. Та-ра-ра-бумбия, Сижу на тумбе я»...
ТРИГОРИН (Аркадиной). Идём уже?

Из-за дома выходит Войницкий.

ВОЙНИЦКИЙ. Варвара, я пришёл. (Направляется к рукомойнику.)
АРКАДИНА. Тригорин, нам надо поспеть к первым шампурам, так что, вперёд и ходу!
ВАРВАРА. Ирина Николаевна!
АРКАДИНА. Варя, ты же знаешь, мы перед дорогой перестаём пить за сутки. А завтра, к вашей общей радости, мы отваливаем!
ВАРВАРА. Иван Петрович, я – мигом обернусь.
ВОЙНИЦКИЙ. Ну-ну.
ТРИГОРИН. И долго мы будем топтаться на месте?
ВАРВАРА. Это Александра, она, между прочим, Ирина Николаевна, родная племянница нашего Михаила Львовича. (Уходит в дом.)
АРКАДИНА. Подожди, Боря. (Александре.) Племянница?
АЛЕКСАНДРА. Да, и что же.
АРКАДИНА. Александра, я готова оказать необходимую помощь, в пределах, конечно, моих возможностей, и по безналу.
ТРИГОРИН. О чём речь?
АРКАДИНА. Иди, догоню.
АЛЕКСАНДРА. Борис Алексеевич, я – педагог-воспитатель школы-интерната №2. Не тот, в городе, а что за речкой. Хотя вы же не местный. Мы к вам с просьбой.
ТРИГОРИН. Я по пятницам не подаю.
АЛЕКСАНДРА. Сегодня среда.
ТРИГОРИН. Тем более, в будни милостыня не впрок. Ира, догоняй, буду на ржаном поле, они уже наверняка кончают сев.
АРКАДИНА. А я тут не нужна сто процентов, идём вместе.
АЛЕКСАНДРА. Подождите, пожалуйста…
НИН. Александра Павловна, я – сам. Пожалуйста, прослушайте меня, посмотрите, я хочу в артисты поступать, послушайте! Пожалуйста, я очень хочу!
ТРИГОРИН. Очень-преочень?
НИН. Очень-преочень-препреоченьоченно…
ВОЙНИЦКИЙ. Малыш, зачем тебе это, оставь.
НИН. Когда я сегодня проснулся, встал и умылся, то мне вдруг стало казаться, что для меня всё ясно на этом свете, и я знаю, как надо жить. Уважаемый Иван Петрович, я знаю всё. Я должен идти в актёры, и в этом одном заключается смысл и цель моей жизни, моего счастья, моего, блин, восторга! Как хорошо быть актёром, который радует людей, радует мир. Боже мой, не то, что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы быть на экране, в мониторе… В жаркую погоду так иногда хочется пить, как мне захотелось стать актёром. И если я не буду им, то забудьте обо мне навсегда, уважаемый Иван Петрович.

Из дому выходит Варвара, с подносом заставленным блюдами для Войницкого.

ВАРВАРА. Иван Петрович, как всегда. (Подаёт обед Войницкому.)
ВОЙНИЦКИЙ (приступая к обеду). Наконец-то.
АРКАДИНА. Детвора, у нас предпоследний день отдыха, шашлыки…
ВАРВАРА. Саша, выбрала блюда?
НИН. Помогите, ради бога, я круглый сирота.
АЛЕКСАНДРА. Я меню не смотрела.
АРКАДИНА. Круглого в тебе, малыш, покуда нет, ничего, какие наши годы. Идём, Борис, у нас фотосессия посева ржи.
ВАРВАРА. Саша, мне идти надо, определись уже.
ТРИГОРИН (Нину). Как звать?
АЛЕКСАНДРА (Варваре). Потом, потом.
АЛЕКСАНДРА. Нин Заречный.
ТРИГОРИН и АРКАДИНА (смеясь). Как!? Обалдеть… Вот это титры!

Из дому выходит Раневская.

РАНЕВСКАЯ. Всем доброго дня и приятного аппетита.
АЛЕКСАНДРА. И чего смешного! Парень переживает, полдня здесь вас поджидаем, а они хохочут!
ВОЙНИЦКИЙ. Лопахина, ну-ка обслужи живо нашего гостя.
ВАРВАРА. Любовь, садитесь, где удобнее. (Подаёт карту.) Ваше меню.
АРКАДИНА. Да, Александра, вы правы. Прошу прощения за нас обоих.
РАНЕВСКАЯ. Карта! (Просматривает карту.) Очень приятно, уровень солидный. Неужели, что написано, то и подадут?
ВОЙНИЦКИЙ. Не сомневайтесь.
ТРИГОРИН. Но почему Нин?
АЛЕКСАНДРА. Нин, и – всё. Не он придумал.
АРКАДИНА. Любовь?
РАНЕВСКАЯ. Да.
АРКАДИНА. Я - Ирина. Тоже в гостях. А тот мужчина - Борис, мы вместе.
РАНЕВСКАЯ. Очень приятно.

Из сада выходит Кулыгина.

КУЛЫГИНА. Жаркое ещё не подавали? (Ополаскивается из рукомойника, усаживается.)
ВОЙНИЦКИЙ. Нет.
ВАРВАРА. Ольга Сергеевна, вы, как всегда, ко времени. Любовь, выбрали?
ТРИГОРИН. Пожалуй, я готов помочь с прослушиванием.
РАНЕВСКАЯ. Не торопите.
АЛЕКСАНДРА (Тригорину). Когда подойти, куда?
ВАРВАРА. Придётся обождать минут двадцать.
ТРИГОРИН. А чего тянуть, прямо здесь и сейчас.
АРКАДИНА. Борис, тормози.
РАНЕВСКАЯ. Холодное и второе, пожалуйста, рыбное, супа не надо, чтоб костей по минимуму, морского окуня.
ВАРВАРА. Всё поняла. Я - мигом. (Уходит.)
ВОЙНИЦКИЙ. У нас за столом не принято шуметь.
ТРИГОРИН. Ирина, не мельтеши, ты отлично знаешь, что значит, для такого парня получить шанс.
АРКАДИНА. Ты лишнего-то на себя не бери, Тригорин.
ТРИГОРИН. Мы остаёмся. Нин, вы готовы?
НИН. Всегда. Что нужно делать?
ТРИГОРИН. Господа!
ВОЙНИЦКИЙ. Не господа, нет, мы – люди, люди и – вся любовь.
РАНЕВСКАЯ. Читаем Даля. «ЧЕЛОВЕК, мужской род, каждый из людей; высшее из земных созданий, одаренное разумом, свободной волей и словесною речью» И тут же: Человек - служитель, прислуга, лакей или комнатный. Эй, человек, подай, трубку!» Вспомните русскую классику. Что там: сплошь и рядом: "людская" и "человек". Людская! Как, к примеру, курятник, свинарник или овчарня. Простите за ремарку. Продолжайте, я умолкаю, я просто кушаю.
ВОЙНИЦКИЙ. А сколько в России людей, которые существуют неизвестно для чего. Но в человеке должно быть всё прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли…
КУЛЫГИНА. О, боже… Интеллигенция, прости господи.
ВОЙНИЦКИЙ. Кто? Я? Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр. И в бога веровать нетрудно. Вы в человека уверуйте!
КУЛЫГИНА. Если философствует мужчина, то это будет философистика или там софистика; если же философствует женщина или две женщины, то уж это будет -потяни меня за палец.
ВОЙНИЦКИЙ. Что вы хотите этим сказать, ужасно страшный человек?
КУЛЫГИНА. Ничего. Он ахнуть не успел, как на него медведь насел.
АРКАДИНА. Тригорин, блин, не тяни резину!
ТРИГОРИН. Я обращаюсь ко всем, сидящим за этим замечательным общим гостеприимным столом. Молодой человек мечтает об артистической карьере, которая может принести славу не только ему, но и «Самшитовому раю», где мы работаем и отдыхаем, в обоих случаях наслаждаясь проживанием на бренной планете Земля. Пожалуйста, граждане, друзья, люди, позволим славному юноше-сироте представить нам свои природные способности к лицедейству. Конечно, для кого-то, может быть, важна тишина во время пищеварения, но, поверьте профессиональному режиссёру с приличным портфолио, радость сотворчества всегда благотворно влияет на физическое здоровье.
КУЛЫГИНА. Ой, да хватит уже пылить, начинайте, здесь все свои, нечего нас уговаривать, раньше по радио на обед всегда подавали концерт «В рабочий полдень».
ТРИГОРИН. Отлично. Глас народа – божий глас. Юноша, подготовьтесь, соберитесь с духом, с мыслями и начинайте.
АЛЕКСАНДРА. Нин, давай, отойдём, подышим, почувствуем. (Отводит Нина в сторону.)

Из дому выходит Варвара, с подносом, на котором стоят холодные блюда и корзинку с резаным хлебом, расставляет.

ВОЙНИЦКИЙ. Зачем было обламывать искреннюю речь культурного человека.
КУЛЫГИНА. Сказал завхоз за искусство и зачавкал.
ВОЙНИЦКИЙ. О, господи…
КУЛЫГИНА. Войнышкин, не вздыхай за столом, неприлично.
ВАРВАРА. Любовь, хлеб здесь можно есть как самостоятельное блюдо, оно испеченое в настоящей русской печи. Колбасное ассорти для вас. Приятного аппетита. Я – мигом. (Уходит.)
АРКАДИНА. Спасибо, Ольга Сергеевна, что заткнули моего Тригорина, а-то он тут такие рулады принялся бы заливать за искусство, салаты завяли бы.
ТРИГОРИН. Об искусстве надо говорить, дорогая моя Аркадина. Уж ежели вы, продюсеры, не даёте ему проходу наяву, так хоть не мешайте жить и существовать вербально, вне ваших мониторов.
РАНЕВСКАЯ. Парнишка настраивается. Симпатичный.
ТРИГОРИН. Согласен.
РАНЕВСКАЯ. Обаятелен.
ТРИГОРИН. Точно.
АЛЕКСАНДРА. Мы готовы, Борис Алексеевич… Нин готов.
ТРИГОРИН. Замечательно, Нин. Теперь представьтесь, чётко, внятно, понятно. Кто вы, что вы. Прошу.
НИН. Заречный Нин. Из второго интерната. Учусь в одиннадцатом классе.
ТРИГОРИН. Сколько полных лет?
НИН. Восемнадцать исполнилось девятого апреля.
КУЛЫГИНА. Овен. А по году Свинья.
ВОЙНИЦКИЙ. Кабан, хоть и баран.
АРКАДИНА. И ведь продюсеры им во всём виноваты, искусство, блин, мы ихнее гробим, проходу, блин, не даём.
РАНЕВСКАЯ. Молодой человек, или вы представляете, или мы болтаем. Не ждите пауз, вступайте!
АЛЕКСАНДРА. Нин, давай.
АРКАДИНА. Он, значит, искусством занимается, а другие все мимо проходили?
КУЛЫГИНА. Варвара, ты где!
АРКАДИНА. И внутренний мир он потому и мир, что внутри одного человека, виден, и слышен только ему одному, а для других он слепо-глухо-нем, в чём и заключена манящая загадка незнакомца. Мы же влюбляемся в загадки, а не в ответы, потому что разгадка интересна ровно одну минуту, а неизвестность – всю жизнь.

Из дому выходит Варвара, в руках – поднос с обедом для Кулыгиной.

ВАРВАРА. Вот и я, всё чики-чики, Ольга Сергеевна, и вкусно, аж жуть.
ТРИГОРИН. Нин, или сейчас или никогда!
НИН. «Страстью длинной, безмятежной Занялась душа моя, Ирис дымный, ирис нежный, Благовония струя, Переплыть велит все реки На воздушных парусах, Утонуть велит навеки В тех вечерних небесах, И когда предамся зною, Голубой вечерний зной В голубое голубою Унесет меня волной»…
КУЛЫГИНА. Есенин?
ВОЙНИЦКИЙ. Так-то бы Блок.
ВАРВАРА. Классное стихотворение, просто улёт. И читаешь здорово, парень. Извините, приятного аппетита, Любовь, вот-вот и окунь будет ваш. Я - мигом. (Уходит.)
РАНЕВСКАЯ. Не просто Блок, но Александр Александрович Блок. При поступлении следует демонстрировать своё уважение к великим именам, если даже вы его не разделяете.
ВОЙНИЦКИЙ. Абсолютно с вами солидарен, вот не в бровь сказано, а прямо в переносицу, наверняка, железно, правильно. Правда, голубого многовато, Нин, как-то это на сегодняшний день не очень, некорректно даже, что ли, мимо кассы.
КУЛЫГИНА. Толерантней надо быть, Войницкий, толерантней, цивилизация шагает по планете и по головам людей, уясни уже, сельский учитель Ваня, мы все теперь одним миром мазаны и одного теперь все пола.
АЛЕКСАНДРА. Баба Оля, да ну, ёлки-палки!
КУЛЫГИНА. Ладно, ладно.
АРКАДИНА. Продюсеры им виноваты.
ТРИГОРИН. Хорошо, юноша, но никуда не годится для той цели, по которой вы стреляете, намереваясь угодить в яблочко; я имею ввиду поступление в столичный вуз.
АЛЕКСАНДРА. Он басню может прочесть от лица ветки, на которой сидит ворона!
РАНЕВСКАЯ. О, боже, «Ворона и лисица»… я вас умоляю, только не это.
АРКАДИНА. Мы тупо делаем деньги, как каждый из вас, как любой.
РАНЕВСКАЯ. Деньги не делают, деньги зарабатывают.
ВОЙНИЦКИЙ. Это когда работа есть, а когда ни работы, ни просвета, а кушать и одевать надо, тогда приходиться деньги делать.
КУЛЫГИНА. Хотя бы рисовать.
ТРИГОРИН. Вот что, Нин. Плевать на дедушку Крылова, не те сейчас времена, чтоб кривляться, изображая животных, будем в тренде. Сейчас, сформулирую для ясности, обожди одно мгновение…
АРКАДИНА. Но делаем ровно то, что люди хотят. Пусть они даже не знают, что хотят как раз это, конкретно сейчас, а мы делаем. Чтоб знали.
ТРИГОРИН. Предложите какое-нибудь драматическое стихотворение, чтоб с сюжетом, со страстями. Подумайте. И мы с вами сейчас его сделаем, в том смысле, что прямо здесь и сейчас я срежиссирую, вы исполните, и появится у нас убойная вещь для поступления.
КУЛЫГИНА. Вот так общаешься с человеком, договариваешься на завтрашнюю встречу, он тебе говорит, всё будет хорошо, а назавтра он умер.
АЛЕКСАНДРА. Нин, думай!
НИН. Ага… ага-ага, ага.
ВОЙНИЦКИЙ. Всё, через пять минут новости, а мне ещё до телевизора добраться. Коллега Александра, удачи вам и вашему воспитаннику.
КУЛЫГИНА. В телевизоре новостей давно не дают, Войняев, там одни известия, угодные известным персонам.
АЛЕКСАНДР. Спасибо, Иван Петрович!
ВОЙНИЦКИЙ. Варвара, спасибо, я пошёл. (Уходит со двора.)
ТРИГОРИН. Может, фотосессию провести с юношей?
АРКАДИНА. Борис, окстись!

Из дому выходит Варвара, с подносом, на котором рыбный обед для Раневской.

ВАРВАРА (вослед Войницкому). Иван Петрович, на здоровье! Любовь, ваш выбор, виновата, на скорую руку.
КУЛЫГИНА. Ты с ним общаешься, а у него в это время сердце болит или голова, или кишка какая, или вообще ничего, просто умер и – каюк.
АЛЕКСАНДРА. Заречный… ну же…
КУЛЫГИНА. Пахнет-то как зверски, запах на весь двор, ё-маё, Варька, я тоже такое же хочу. Что там?
РАНЕВСКАЯ. Надеюсь, окунь.
ВАРВАРА. Однозначно, причём, морской, как и заказывали.
ТРИГОРИН. Скоро шашлык приготовится.
ВАРВАРА (собирает посуду за Войницким). Ольга Сергеевна, принести то же?
РАНЕВСКАЯ. Аромат и правда сумасшедший.
КУЛЫГИНА. Тащи, Варвара, то же самое, моё-то я уже спорола.
ВАРВАРА. Я – мигом. (Уходит в дом.)
НИН. Вы сбили меня! Я только-только что-то припомнил, а тут вы со своим вечным училкиным «ну же».

Входит Астров, с портфелем в руке.

АСТРОВ. Всё, налоговая – в прошлом.
АЛЕКСАНДРА. Ну же, Нин, ну же…
НИН. Ой, да ладно вам…
АЛЕКСАНДРА. Заречный! Как ты смеешь хамить учительнице!
АСТРОВ. Войницкого не видели?
НИН. Александра Павловна, я вам кукушку покажу, вы же просили. Представляется птица кукушка, але-ап. (Показывает.)
РАНЕВСКАЯ. Скорее это ветка, на которой сидит ворона, какая-то неживая.
НИН. Это кукушка. Только мёртвая. Как вы, Александра Павловна. Насквозь училка, ни грамма женского, ни глоточка воздуха. Безобразная Лебедева!
АСТРОВ. Сопливый щенок!
НИН. Я – не щенок, я – кукушонок. Кукует-то только самец, самку зазывает. Подлетевшая самка издает громкую трель «кли-кли-кли-кли», а в минуты особого возбуждения — глухой крик, похожий на приглушенный, слышный только с близкого расстояния хохот. На подложенное кукушкой яйцо, разные птицы реагируют по-разному. Некоторые, там крапивники, славки, обнаружив чужое яйцо, обычно бросают гнезда даже с полными кладками. Другие, как камышовки, горихвостки, свивают новую подстилку гнезда, прикрыв кладку с яйцом кукушки, и приступают к откладыванию яиц заново. Большинство же выбрасывает чужое яйцо. Никому кукушата не нужны.
КУЛЫГИНА. Дообедаю-ка я в кухне, там уютнее. (Уходит в дом.)
НИН. Ну, и нам никто не нужен! Все вы, взрослые, кукушки. Живые и мёртвые – кукушки. (Убегает в сад.)
АЛЕКСАНДРА. Мамочки рОдные… какой ужас… простите, пожалуйста, нас.
АРКАДИНА. А из него мог бы получиться толк.
ТРИГОРИН. Шашлыки стынут, Ира.
АСТРОВ. А чего его искать, раз время новостей по телевизору. Я – про завхоза нашего, Ивана Петровича. И у меня модное ток-шоу вот-вот начнётся. Надо успеть живенько пообедать, приятного мне аппетита. (Уходит в дом.)
РАНЕВСКАЯ. Почему «мог бы»? Получится, ежели судьба.
АРКАДИНА. Без связей в России даже деньги не помогают, откуда у сироты бабло. Но способности есть.
ТРИГОРИН. Пойдём уже, Аркадина, есть охота.
АРКАДИНА. Если бы не психанул, не было бы в нём полной уверенности, а так как психанул, единственная возможная связь с нами оборвалась. Не талант в артисте главное, но умение гнуться и качаться, и терпеть, терпеть, терпеть. Зачем мне, продюсеру, псих, или ему, режиссёру, ну, ему-то, может, и не помешал бы, а мне – нет.
ТРИГОРИН (голосит). «Ой ты, рожь, Хорошо поёшь! Ты о чем поёшь, Золотая рожь? Счастье повстречается - Мимо не пройдёшь, Ой ты, рожь!» (Уходит со двора.)
РАНЕВСКАЯ. Зритель уходит в театр, может, как раз, потому что вас там нет.
АРКАДИНА. Есть, мы есть везде, где сильнее, где ещё не очень. Но скоро всё будет под нами, Любовь, потому что гении перемёрли, а главные роли в театрах дают звёздам сериалов, то есть, тем, кто под нами. Скоро вымрут и те, кто мог бы стать гением, и те, кто даже не узнает о том, что они гении. И пошёл ведь Борька, без меня пошёл. Мы, кого не сломаем, того согнём, а кто не согнётся, того выкорчуем. Такая вот она наша садовничья доля продюсера, ведь мы садовники, да-да, и поверьте, вся страна из лесной медвежьей глухомани скоро превратится в сад, возделанный нами и на наше усмотрение. Пусть бы шёл, проказник, да ведь опередит у мангала и бессовестно объест. Я вам больше скажу, все уже посажены и рассажены, как следует, просто они ещё не в курсе, но скоро развиднеется, где-нибудь к следующему апрелю, весь мир глаза продерёт и ахнет от того, что вся Россия цветёт и пахнет как надо, по плану. Запомните мои слова, сказанные сегодня, в апреле тринадцатого года. Для ясности, я ещё в ноль-седьмом году перебазировала производство из Украины в Белоруссию, у меня с тех пор ни в одной съёмочной группе не было ни одного украинца. Всё идёт по плану, главное иметь возможность вовремя ознакомиться с ним.
РАНЕВСКАЯ. Бред.
АРКАДИНА. Реальность. Ну, или, если угодно, реалити-шоу. Как весь мир. А вы говорите мир – это театр, бросьте, театр – это «былое и думы», швах, бирюльки в песочнице. Там нет ни серьёзных денег, нет сотен миллионов зрителей, и нет будущего.
РАНЕВСКАЯ. И не совестно?
АРКАДИНА. Нет. (Уходит.)
РАНЕВСКАЯ. Как у нас в детстве шутили: всё идёт по плану, нас везут в тюрьму. Самомнения у этих телевизионщиков, как у наполеонов, а стоит отключить электричество и кина не будет, ибо кинщик сдохнет.
АЛЕКСАНДРА. Я в интернате второй год. Училась в области, театры там, выставки, людей триста с лишним тысяч, тусовки, приключения, здесь всё не так, я – не про усадьбу, про весь район в целом.
РАНЕВСКАЯ. Как у дедушки Крылова: «Навозну кучу разрывая, Петух нашел Жемчужное зерно И говорит: "Куда оно? Какая вещь пустая! Не глупо ль, что его высоко так ценят? А я бы право, был гораздо боле рад Зерну Ячменному: оно не столь хоть видно, Да сытно". Невежи судят точно так: В чём толку не поймут, то всё у них пустяк». Я эту басню читала на вступительных, в театральный.
АЛЕКСАНДРА. Я тоже.
РАНЕВСКАЯ. Не хочу об этом даже вспоминать, ни слова о прошлом.
АЛЕКСАНДРА. А я не скрываю, что провалилась.
РАНЕВСКАЯ. А я поступила в ГИТИС на актёрско-режиссёрский курс и даже кончила, но вышла замуж и уехала жить за границу.
АЛЕКСАНДРА. Видимо, выбор басни многое говорит об абитуриенте, если читает философский текст, типа нашего с вами жемчуга, то актёра из него не выйдет, а вот если выбрал «Ворону и лисицу», как тысячи других поступающих, тогда их клиент.
РАНЕВСКАЯ. Не переживайте, Александра Павловна, молодёжь - дело житейское, перемелется – мука будет. У меня трое, и в каждом по бесёнку. Уже взрослые, а всё одно коленца выкидывают, воду мутят, мозги компостируют. Я когда ещё училась, поняла, что, оказывается, не хотела быть актрисой, мне просто очень хотелось поступить на актёрский. Чтоб все знали! Неловко, может, чьё-то место заняла, а может, наоборот, кого-то уберегла от разочарования, а-то и трагедии, чего только там ни бывало. Но в моей Австралии быстро всё зашторилось, там скучновато, но сытно, надёжно.
АЛЕКСАНДРА. Так-то бы у нас здесь тоже хорошо и мило, чистый воздух, настоящие продукты, живи да радуйся.
РАНЕВСКАЯ. Перебесятся, куда денутся, иначе смысла в жизни нет нисколько. Я русская иностранка. Не бывает святости без покаяния, а в чём каяться, если свят.
АЛЕКСАНДРА. Уныло.
РАНЕВСКАЯ. Что-то стерпим, что-то перетерпим, а терпение и правда важнейший закон жизни, и смысл. Дурацкая философия навскидку, а ведь вот же единственно действенная.
АЛЕКСАНДРА. Может быть, я схожу с ума, но уныние тоже имеет свой патруль. Их двое, высокий тучный прапорщик Мракобес, глазками ширк-ширк-ширк, курит-курит-курит, пыхает на тебя смрадом и с ним старший прапорщик Беспросвет, совсем длинный и совсем худой, нос-рубильник везде свой суёт, ручищи, как корни бузины длинные, узловатые в душу твою запускает.
РАНЕВСКАЯ. Почему прапорщики-то?
АЛЕКСАНДРА. Во-первых, патруль должен быть военным, иначе страха не будет, а значит, и порядка. Во-вторых, дело в погонах. У младшего офицерского состава на погонах один просвет, ну, полоска такая тонкая вдоль посредине, у старшего состава два просвета. И только на генеральских погонах просвета нет. У офицеров и тост соответствующий есть: «Так выпьем же за беспросветную офицерскую жизнь». У прапорщика погоны тоже беспросветные, но жизнь другая, ведь для любого замухрышки курсанта военного училища существует какая-никакая перспектива, а для прапорщика её нет, он или прапорщик или никто, ну, пусть старший, но прапорщик. И такая в нашем районе, боже ж ты мой, унылость…

Входит Астров, в руке – большой конверт.

АСТРОВ. Вот вы где.
РАНЕВСКАЯ. Откуда такие познания в армейской действительности?
АСТРОВ. Её отец, третий муж моей старшей сестры, прапорщик внутренних войск. Военный он, военный.
АЛЕКСАНДРА. Пора, я же на работе.
РАНЕВСКАЯ. Девушке надо переезжать жить в столицу хотя бы или за границу.
АЛЕКСАНДРА. Побежала, автобус ждать не будет. (Убегает.)
РАНЕВСКАЯ. Стоп-стоп, так Саша – дочь Светланы?
АСТРОВ (выкладывает из конверта бумаги). Сбросили по электронке. Это скан свидетельства о нашем, с вами, браке, а это – о разводе.
РАНЕВСКАЯ. Вот как!? Оперативненько.
АСТРОВ. Позвонил в Пермь, маме, она все документы хранит, на каждого своего ребёнка отдельная коробка, на меня из-под обуви, ну, уже и не по одной, квитанции об оплате путёвок в пионерский лагерь и то сохранила, любит предъявить, мол, несмотря на скудную жизнь, на детях она не экономила. Да, Саша – дочь Светланы. А вот это наша с вами фотография, скан, конечно, тут мы, вдвоём, на мамином юбилее.

Из дому выходит Варвара.

ВАРВАРА. Обед подавать?
АСТРОВ. Что-то не то, Варя?
ВАРВАРА. Давайте, Любовь, я унесу посуду.
РАНЕВСКАЯ. Вкусно. Спасибо.
АСТРОВ. Я пообедал в ресторане, что с тобой?
ВАРВАРА. Ера украл бутылку, я отобрала. Пойду. (Уходит.)
РАНЕВСКАЯ. То есть теперь ты вспомнил меня?
АСТРОВ. Александра сама выбрала свою судьбу. Работу в сельском районе, да ещё и с детдомовцами, добровольно, факел знаний в народную гущу понесла. А выбор был, в Москве работает её старший брат, чиновник, готов пригреть в любой момент.
РАНЕВСКАЯ. Вспомнил, стало быть, нечего тут и торчать, завтра с утра - в Сосёнки, а вечерней лошадью - восвояси.
АСТРОВ. Надо Лопахина срочно отловить и мозги вправить, запьёт, не дай бог. Да, документально всё в ажуре, но, по-честному, нет, я вас так и не вспомнил.
РАНЕВСКАЯ. Неужели я настолько никакая, чтобы не запомниться даже собственному мужу…
АСТРОВ. Не торопитесь с отъездом, Любовь Андреевна, я очень хочу всё вспомнить. Погляди мне в глаза, я не вру.
РАНЕВСКАЯ. Надо же, месяц рыцарских ухаживаний, долгожданное соитие в первую брачную ночь, первое и последнее, и – всё. Тридцать лет прошло, тридцать лет… Месяц беспробудного пьянства с приходом на ночёвки, девять месяцев разгуляя, бог весть где и с кем. Мне только-только исполнилось восемнадцать, ты на год старше, но взрослее, казалось, на целую жизнь. Потом я получаю повестку в суд, где мой брак, оказывается, решили расторгнуть, причём заочно, по заявлению отсутствующего супруга, завербовавшегося на дальневосточный рыболовецкий траулер. Ты обязан меня помнить. Ты лишил меня юности. Ты изменил мою судьбу. И ты меня забыл! Пошёл ты в пень, Астров. (Уходит в сад.)
АСТРОВ. Не-а, не пойду. А на фотографию-то как глянула, аж засветилась вся, не женщина - фейерверк. Ты, красавица, права, такие встречи ни с того ни с сего не происходят, и я тебя за здорово живёшь, уже не отпущу.


ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ. Самшитовый лабиринт. Вечер. Прохладно. Входит Тригорин, тепло одетый.

ТРИГОРИН. Ау? Ау, я здесь. Где ты?
ГОЛОС ЕРМОЛАЯ. Принесли?
ТРИГОРИН. С мужчинами я всегда честен.

Ермолай выбирается из кустарника.

ЕРМОЛАЙ. Я - где надо.
ТРИГОРИН. Лабиринт не место для интервью, предпочитаю бар.
ЕРМОЛАЙ. Варя меня не ищет, не в курсе?
ТРИГОРИН. Студёно ещё по вечерам.
ЕРМОЛАЙ. А что рассказывать.
ТРИГОРИН. Не май-месяц.
ЕРМОЛАЙ. Подумать, так и нечего, ничегошеньки.
ТРИГОРИН. Чёрт с тобой, я пошёл в тепло.
ЕРМОЛАЙ. Ну, да люблю я математику, не знаю почему, чувствую, даже как бы осязаю числа, с пелёнок, наверное. Нет, точнее любил, чувствовал, осязал. Прадед был подающим надежды студентом мехмата, но, как положено, репрессирован по какой-то там супер-пупер статье УК, а после отсидки в Москву, в Питер, в сколь-нибудь значимые научные центры ход закрыли. Так что, возможно, гены, хотя, насколько известно, он был не Гена, а Владлен, что в переводе означает Владимир Ленин, то есть Владимира Ленина Сталин тоже сажал.
ТРИГОРИН. Не отвлекайся, репрессии нынче никому неинтересны.
ЕРМОЛАЙ. Я даже знаю, почему.
ТРИГОРИН. Да?
ЕРМОЛАЙ. «Извращенное дерево живет своей жизнью, а правильное дерево оказывается в досках» - китайская пословица.
ТРИГОРИН. Типа работяг выкорчевали, герои сами на фронтах полегли? А нынешнее поколение – потомки надзирателей, палачей и тыловиков? Скучное утверждение. Худосочное. И обидное! Оскорбительное, унизительное…
ЕРМОЛАЙ. Так моя семья оказалась на Северах. В школе, понятно, учителя со мной носились, как с писаной торбой, ставили всем в пример, принуждали к олимпиадам, то есть, лишили, гады, детства. Может, дадите уже выпить, и у меня легче пойдёт?
ТРИГОРИН. То есть ты был вундеркиндом местного уровня?
ЕРМОЛАЙ. Золотые медали Оксфорда, Токио, Сан-Франциско, естественно, Москвы. Глоточек хоть догнаться!
ТРИГОРИН. И?
ЕРМОЛАЙ. Детства-то лишили, ну, я с шестнадцати лет и давай догоняться. В семнадцать стал отцом и мужем одноклассницы, родня поддержала, а на третьем курсе университета – всё, голимый алкаш, в хлам. Как-то скоренько получилось. А мозг-то, интеллект каждый день тренировать надо, тогда можно добраться и до расчёта скорости путешествия Христа по воде, как по суше, и вообще принципа управления Вселенной. В мире всего два реальных знания – математика и лингвистка, кто с ними «на ты», тот и бог, обыкновенный, самый натуральный бог. Жена с ребёнком, понятно, спаслись в объятиях приличного мужчины, командировочного астронома из Пулково, где и проживают до сих пор. Я честно пытался вернуться к приличному образу жизни, в один из просветов меня и повстречала моя Варя, но толку не было: ни образования, ни работы, ни дома. Забомжевал по России, Варя – со мной, по помойкам, с головой на дно, незаметно для себя тоже. Она ведь по образованию экономист и работала два года в инвестиционно-финансовой компании, а тут попала со мной, как кур в ощип. Варюшенька ещё и песни сочиняла отличные душевные под гитару. Занесло в Пермские края, пели на паперти, нас там засёк Астров Михаил Львович. Он на родине гостил. Проникся и уже без двух дней год, как мы функционируем в усадьбе. Мне 28 лет, я – разнорабочий, математика меня давно отторгла, так что, живу себе никем и ничего не хочу более. А сегодня вы как пробку из души моей выбили, и полилась помойная шипучка изо всех пор. Из прошлого, которое оказывается у меня было. Всё, достаточно для сценария длинного муторного сериала, давайте уже обещанную бутылку, у меня крышу сносит, и я пойду.
ТРИГОРИН. Пшик, такое я мог и сам придумать, ничего особенного. Пойду.
ЕРМОЛАЙ. Жизнь человека – ничего особенного? Гибель юного гения – пшик? А по харе не желаете!?
ТРИГОРИН. Рекомендую руки не распускать и камнями в спину не кидаться, видит бог, не прощу и не спущу, упакую в лучшем виде и сдам в полицию без сожалений.
ЕРМОЛАЙ. Потому-то я и не рассказываю самого главного. Ведь вам фишка нужна, неожиданный поворот сюжета? Он есть, но на зону не хочу.
ТРИГОРИН. Я не стукач.
ЕРМОЛАЙ. Смартфон выньте из кармана и выключите, чтоб я видел.
ТРИГОРИН (доставая смартфон). Зачем?
ЕРМОЛАЙ. Диктофон.
ТРИГОРИН (выключая смартфон). Мне только 32, склерозом не страдаю. Выключил.
ЕРМОЛАЙ. Вундеркинду на день рождения подарили крутой ноутбук, а семья его жила бедно. Однажды парень возвращается из школы и видит, что у них новый холодильник, причём, забитый продуктами и пойлом, оказывается, родители продали ноутбук. И сын убил папу с мамой, пока те валялись в отключке, зарезал со психу, вернее, задохнувшись праведным гневом. Но так как парень всё же был вундеркиндом, то наказания за преступление избежал. Осиротевшего пацана приютила семья дяди.

Вбегает Нин.

НИН. Жена ваша идёт!
ТРИГОРИН. Чёрт, круто!
ЕРМОЛАЙ. Где?
НИН. На входе.
ТРИГОРИН. Это правда?
ЕРМОЛАЙ. Пузырь, Борис Алексеевич!
ТРИГОРИН (достав коньяк из куртки, передаёт его Ермолаю). Даже если неправда, всё равно отлично, вундеркинд, пузырь заслуженный.
ЕРМОЛАЙ. Аминь.
ТРИГОРИН. Так правда ли?
ЕРМОЛАЙ. Коньячок! Правда есть всё, что не истина, которой не знает никто. (Убегает в заросли.)
НИН. Борис Алексеевич, извините меня, пожалуйста, за мой нервный срыв днём.
ТРИГОРИН. То есть ты сейчас стоял на шухере?
НИН. Встретил Лопахина, он сказал, что встречается с вами в лабиринте, здесь все решают тайные вопросы.
ТРИГОРИН. Юноша, я – режиссёр, такого людского циркуса навидался, что тебе и не снилось. Как у Есенина, помнишь? «Ну кто ж из нас на палубе большой Не падал, не блевал и не ругался? Их мало, с опытной душой, Кто крепким в качке оставался».
НИН (подхватывая). «Тогда и я, Под дикий шум, Но зрело знающий работу, Спустился в корабельный трюм, Чтоб не смотреть людскую рвоту».
ТРИГОРИН. Отлично, юноша!
ЕРМОЛАЙ (из зарослей). «Тот трюм был Русским кабаком. И я склонился над стаканом, Чтоб, не страдая ни о ком, Себя сгубить В угаре пьяном». Ваше здоровье, народы, привет!
ТРИГОРИН. Что значит имя Нин?
НИН. Врачи обещали девочку, родители страстно захотели Нину, чтоб по Чехову, не срослось, наверное, недостаточно интеллигентные люди.
ТРИГОРИН. Но сглазить сглазили, вырастили будущего театрала, не актёра, так хоть фаната. А по паспорту? Нет, сам догадаюсь: Антон.
НИН. Антонин.
ТРИГОРИН. И алкоголиков навидался, и шизиков…
НИН. Сбежал из интерната, чтобы попросить у вас прощения.
ТРИГОРИН. Если угодно, прощаю, хотя даже и не обижался.
НИН. Мне узнать бы, получится из меня актёр или нет.
ТРИГОРИН. Ну, что сказать, получится ли актёр, известно одному лишь провидению, но поговорить нам с тобой есть о чём. Во всяком случае, провести, таки, фотосессию. Для портфолио, не сомневайся.
НИН. Ура! Да!

Входит Варвара.

ВАРВАРА. Моего не видели? Ера потерялся.
ТРИГОРИН. Нет, нет, извини. Пойдём, Нин, приступим к нашим баранам.
НИН. Да, да.

Тригорин и Нин уходят.

ВАРВАРА (вослед). Если встретите, скажите, чтобы немедленно шёл домой! Ера! Ера? Лопахин, скотина, ты где!?

Из аллеи лабиринта выходит Кулыгина.

КУЛЫГИНА. Твой в лабиринте гасится.

Из-за кустарника выходит Аркадина.

АРКАДИНА. Густо засажено и не менее густо населено в вашем лабиринте, девчата. А, случаем, мой Тригорин не пробегал?
ВАРВАРА. Да только, что был, с парнишкой, как его, с интернатским.
АРКАДИНА. Да ладно!?
ВАРВАРА. А вы не видели моего Ермолая?
АРКАДИНА. Какой пассаж…
КУЛЫГИНА. Мечтатели – как диарея, вечно проносит мимо…
ВАРВАРА. Боюсь, не развязался бы.
АРКАДИНА. Тригорин стянул из моих запасов коньяк, свой-то давно раздербанил.
ВАРВАРА. О, господи!..

Входит Александра.

АЛЕКСАНДРА. Баба Оля, Нина не видели?
ВАРВАРА. Простите! (Уходит в заросли.)
КУЛЫГИНА. Точно огребёшь, Сашка, за бабу! Тётя – я, тётя.
АЛЕКСАНДРА. Сбежал! В интернате обыскались, я – сюда.
КУЛЫГИНА. С её режиссёром твой Нин, отношения в лабиринте налаживает. Дорогое, многоуважаемое телевидение! Приветствую твое существование, которое вот уже больше ста лет было направлено к светлым идеалам добра и справедливости; твоё молчаливое призывание к плодотворной работе не ослабевало в течение ста лет, поддерживая в поколениях нашего рода бодрость, веру в лучшее будущее и воспитывая в нас идеалы добра и общественного самосознания.
АРКАДИНА. Да…А как жить полноценно, когда бабы не по зубам, а мужики как бабы, мальчики – самый подходящий шашлык. Теперь я спокойна, можно и поспать перед дорогой. В Москву, девчата, в Москву. (Уходит.)
АЛЕКСАНДРА. Слава богу, жив, позвоню, чтоб не беспокоились, тут связь не ловит. (Уходит.)
КУЛЫГИНА. Люди любят лабиринты. И говорите потом, что я удовлетворяла исключительно личную прихоть. О, мой самшитовый рай, это вам не шишками швыряться. (Уходит.)

Из кустарника выходит Прозорова, за ней – Войницкий.

ВОЙНИЦКИЙ. Никого?
ПРОЗОРОВА. Какой же ты скорострел, однако, Иван Петрович, я ему, мол, подумай, время есть, а он хвать и – в кусты, на всех скоростях.
ВОЙНИЦКИЙ. Как дальше жить будем?
ПРОЗОРОВА. У меня муж не кормлен, и дети не стираны, так что, по домам.
ВОЙНИЦКИЙ. Я не про сегодня, Прозорова.
ПРОЗОРОВА. Теперь-то что, обратно невинность не вернёшь, придётся продолжать, чтоб совесть, если заест, так хоть по делу.
ВОЙНИЦКИЙ. Ну, а как оно в принципе-то, хорошо?
ПРОЗОРОВА. Свежо, остро, по-новому.
ВОЙНИЦКИЙ. Опять же здоровья для.
ПРОЗОРОВА (напевает). «И чтоб никто не догадался, и чтоб никто не догадался, что это песня о тебе».
ВОЙНИЦКИЙ. Разными аллеями пойдём?
ПРОЗОРОВА. В лабиринте два выхода?
ВОЙНИЦКИЙ. Мне известно четыре.
ПРОЗОРОВА. Так-то бы ещё с полчасика моих. Покажешь другие два?
ВОЙНИЦКИЙ. Тогда нам туда.

Прозорова и Войницкий уходят. Входит Раневская, за ней - Астров.

АСТРОВ. Да постой уже, не дети, чтоб бегать.
РАНЕВСКАЯ. Я не хочу с тобой разговаривать, не хочу тебя видеть, я обыкновенная постоялица в гостинице, где ты, случайным образом, директор. Завтра мы распрощаемся уже навеки и – всё. Отстань от меня, Астров.
АСТРОВ. А по мне так бог с ним, с прошлым, было, не было, без разницы, ты мне сейчас нравишься, какая есть, и к чертям собачьим австралийских динго, какими мы были когда-то.
РАНЕВСКАЯ. Какой же ты упёртый…
АСТРОВ. Я уже пошёл на поправку, стал припоминать наше с тобой время. Больно, знаешь ли, от стыда, столько ж творил всякого, а сколького не помню, людям душу трепал, родне нервы все вымотал, ты вот, оказывается, тоже была, такая волшебная сейчас, чудо какое-то. Чувствую себя распоследним никому не нужным каином на обочине, на краю света. Больно, очень больно. А как стыдно и не рассказать. Да ты и слушать не хочешь, не покаяния за прошлое, нет, честные слова за сегодня, искренне.
РАНЕВСКАЯ. Кругом апрель, а меня, как приехала сюда, совершенно осенняя песня держит и всю трепыхает. (Напевает.) «Снова осень случилась как фокус, Ухмыляются люди, не веря, Быть не может, что год на исходе, Если осень, то, значит, потеря»…
АСТРОВ (напевает). «И всё золото часа осеннего Не заменит того, что потеряно, Не заменит кипенья весеннего, В октябре всё так мёртво, размеренно».
РАНЕВСКАЯ (допевает). «В октябре всё так мёртво, размеренно».
АСТРОВ. Не поверишь, это песня моей Вари Лопахиной.
РАНЕВСКАЯ. Официантки!?
АСТРОВ. Какую только работу ни выполняет, на что только ни идёт ради своего Ермолки. Я им так завидую… всегда вместе, несмотря и вопреки.
РАНЕВСКАЯ (поёт). «Опадают последние звёзды, Словно слёзы чего-то былого».
АСТРОВ (перехватывает). «Это небо разорвано в тучи, Словно в клочья чего-то большого».
РАНЕВСКАЯ и АСТРОВ (хором). «И всё золото часа осеннего Не заменит того, что потеряно, Не заменит кипенья весеннего, В октябре всё так мёртво, размеренно».
АСТРОВ. А дуэтик-то ничего себе вытанцовывается.
РАНЕВСКАЯ. Пойдём отсюда, Димыч, не люблю самшит, неживой, равнодушный, ядовитый.
АСТРОВ. В доме теплее по любасу.
РАНЕВСКАЯ. Ага, помню! Это же твоё любимое словцо было.
АСТРОВ. Пойдём.
РАНЕВСКАЯ (поёт). «Будет скользко и холодно будет»…
АСТРОВ. Говорил же, вспоминаю.
РАНЕВСКАЯ (поёт). «Но под тёплою нашей одеждой»…
АСТРОВ и РАНЕВСКАЯ (хором). «От осенней и будущей скверны Подождёт до апреля надежда. И всё золото часа осеннего Не заменит того, что потеряно, Не заменит кипенья весеннего, В октябре всё так мёртво, размеренно». (Уходят.)

Входят Нин и Тригорин.

НИН. Не могу, Борис Алексеевич, не вспоминается.
ТРИГОРИН. А если честно?
НИН. Не знал, да ещё и забыл.
ТРИГОРИН. Вот! Дорогой мой милый Ниночка, не надо строить из себя того, кем ты не являешься, сцена, экран, монитор – это не жизнь со своими правдами и неправдами, это истина. Ну, сцена, может быть, в меньшей степени, а лучше её исключить из списка. Ну, сидит человек в зале, до актёра, как до другой планеты, не дотянуться, не увидеть глаз, губ, лёгкого мановения руки, желания обернуться. Понимаешь? Желания, мысленного импульса сцена не показывает, а экран с монитором – пожалуйста, смотрите, вглядывайтесь, можете на паузу поставить – смакуйте.
НИН. Точно, точно… я тоже так думал, вернее, подозревал, что так. Но всё же нехорошо как-то автора не знать…
ТРИГОРИН. А зачем, глупыш ты мой, зачем нам с тобой автор? Некто записал какую-то историю, сидя на своей колокольне. Но у нас-то колокольня своя. Единственная наша проблема, что мы не умеем так складно записывать, я-то ладно, я могу, но речь не о частном, о целом говорю. И вот мы кем-то что-то записанное, эти буквы, слоги, слова, иной раз предложения, изредка даже абзац, и всё переставляем так, как необходимо нам с тобой. Зачем переставляем? Затем, чтоб всё стояло, дышало и сигнализировало как надо, с точки зрения зрелища и общественной пользы. Поэтому, милый мой, забудь об авторе, имя ему текст, а звать его никак. Текст и – всё.
НИН. Жёстко.
ТРИГОРИН. Но справедливо. Ты, актёр, чистый лист бумаги, на котором я, режиссёр, излагаю свою мысль, пусть даже чужими словами, но свою, задаю вопросы, которыми мучается обыватель. И даю ответ, всегда один и тот же, мол, всё будет хорошо, дорогой мой кино-теле-зритель, просто тебе надо над моим вымыслом облиться слезами. Наша миссия, Нин, это не какое-то там непонятное искусство или загадочное вдохновение, это реальная, ремесленная психотерапия. Я, режиссёр, как доктор, априори знаю диагноз состояния общества, мне наверняка известны лекарственные средства, их точная дозировка и сроки оздоровления организма, который, надо понимать и принять, никогда и ни за что не вылечить. Моя задача, режиссёра, облегчить жизнь гражданина, а твоё актёрское назначение точно и доходчиво донести мою мысль, при этом, конечно, чтоб было легко, обаятельно и никому не больно. Так – лёгкое волнение и никакого потрясения, даже небольшой тряски нам не надо. Мы знаем, что пациент скорее мёртв, чем жив, но произносить это вслух не станем. Никому не нужен задумчивый человек, все хотят позитивно настроенного гражданина. Нельзя забывать, что наша аудитория исчисляется не сотней зрителей в театральном зале, а миллионы, сотни миллионов. Уясняешь?
НИН. Александра Павловна говорила, что театр – это храм, а кино и телевидение – это средство массовой информации, которое легко можно выключить или просто перерезать кабель.
ТРИГОРИН. Но никто, юноша, не выключает, а кабели, наоборот, прокладывают всё больше и больше. Ты говори, говори, высказывай, что ещё там в твоей юной головке бродит, нам с тобой перед совместной жизнью надо стать единомышленниками, иначе ничего не срастётся.
НИН. Так вы берёте меня с собой?
ТРИГОРИН. А ты не понял? Стал бы я тут с тобой бродить в этом лабиринте жуткого самшита по холодному вечернему апрелю. Ты мне понравился. В тебе есть всё, чтобы стать не просто режиссёрской марионеткой, но его соратником, другом.
НИН. Я думал, что театр действительно храм, а моя мечта всегда была быть священником. Не в смысле повседневной конфессиональной церкви, со сбором денег на собственный прокорм, ради какого-то странного нереального бога, а в высоком понимании служения истине, истине происхождения человека, мира, вселенной, всего сущего.
ТРИГОРИН. Ёлки-палки, да ты, малыш, не пальцем деланый и не палкой? Продолжай, а я тебя пофотографирую. (Фотографирует.)
НИН. Из истории известно, что театр берёт начало в Элевсинских мистериях, задолго до появления христианства, мусульманства, буддизма, иудаизма и других, ныне господствующих конфессий, как раз они-то, скорее, его младшие братья, а все они – дети одной на весь мир древней религии.
ТРИГОРИН. Не сдерживайся, юноша, маши ногами с руками, подпрыгивай.
НИН (размахивая). Не знаю, как другие, но посмотрите в православных церквах: тот же зрительный зал и подиум, порталы, ширмы, яркие костюмы и музыкальное сопровождение, те же пьесы и те же персонажи, и там и там главное текст и актёр, фанаты, ходящие на одного, потому что он красив, на другого, потому что он хорошо поёт. И театр, и церковь ветви одного мистического мирового дерева истины, проросшего ради людей.
ТРИГОРИН. Сделай наклоны туловищем вперёд-назад, раз пять.
НИН (наклоняясь). Так что родился театр не ради праздничного увеселения. Актёрами были реальные священники древней сакральной веры, не религии, нет, именно веры, единой для всего человечества, которые таким зримым образом представляли для неофитов или, если угодно, для молодёжи смысл мироздания.
ТРИГОРИН. Я же сказал: попрыгай, парень, попрыгай верх-вниз, раз пять.
НИН (прыгая). То есть театр – это мысль, это работа мысли и её безделие, это расцвет мысли и её увядание. За что, собственно, его, театр, как старшего брата, более всех напоминающего о древней вере, и ненавидят младшие, и проклинают, и гонят.
ТРИГОРИН. Ересь! Голимая тупорылая ересь! Так всё, заткнись. И перестань дёргаться, как псих, придурок. Или ты выбрасываешь всё эту хрень на помойку, или валишь в свой интернат, щенок, и сей, Нин, разумное, доброе, вечное как хочешь, где хочешь и с кем хочешь. Тем более, что всё, что ты оглашаешь, есть байда и шишня на постном масле. Нельзя божественное сравнивать с фиглярством, это грех грехов, господи, помилуй, господи, помилуй, господи, помилуй, Господи, помилуй мя грешнаго!

Входит Александра.

НИН. Александра Павловна…
АЛЕКСАНДРА. Заречный, ты поступил просто подло. Или ты не знаешь, каким образом директор интерната наказывает всех за подобное?
ТРИГОРИН. Из вас могла бы получится актриса, Александра. Ирина Николаевна права, могла бы наверняка. У неё намётанный глаз, великий потомственный продюсер, близость с ней даёт невероятные возможности для всякого.
НИН. Если кто-то сбегает, наш директор вызывает весь педагогический и технический персоналы, вплоть до уборщиц, сгоняет вместе с воспитанниками на общее построение в спортзале по стойке смирно до тех пор, пока беглец не явится. Я стоял.
ТРИГОРИН. Так вот, на что ты пошёл ради меня?
НИН. Я так хочу быть артистом.
ТРИГОРИН. Или всё же ради меня? Потому что если кто не принимает мою доктрину, тот мне не нужен.
АЛЕКСАНДРА. Заречный, нас ждут.
НИН. Ради вас, Борис Алексеевич.
ТРИГОРИН. Полное подчинение?
НИН. Да.
ТРИГОРИН. На колени.
НИН. Что?
ТРИГОРИН. Встать передо мной на колени, я сказал.
АЛЕКСАНДРА. Нин!
НИН. Вы меня хотите унизить?
ТРИГОРИН. Так точно.
НИН. Я не могу.
ТРИГОРИН. Нет проблем. Всех благ.
НИН. Нет. Да! (Встаёт на колени.) Тригорин, я встал. Я стою на коленях.
ТРИГОРИН. А придёт немного времени, и сам умолять будешь разрешить целовать мои руки. Так-то лучше. Режиссёру от актёра требуется всего три вещи: послушание, послушание и послушание. Я сам найду тебя. Иди, спасай свою сиротскую школу, и правда уже поздно, всем надо спать.
НИН. Вы меня правда заберёте?
ТРИГОРИН. Посмотрим. Кукушонок. (Уходит.)
НИН. Обещайте! Заберите! Я с ума сойду здесь! Тригорин, возьми меня, Тригорин!
АЛЕКСАНДРА. Заречный, послушай меня.
НИН. Не надо, пожалуйста.
АЛЕКСАНДРА. Нин…
НИН. Идёмте, там все, всё одно, меня уже так ненавидят, что лучше не возвращаться бы, тёмная гарантирована, лицо могут испортить, что-нибудь отбить, сломать, а я так хочу быть артистом.
АЛЕКСАНДРА. Не бойся, я с тобой. Дай руку.
НИН. Я не маленький.
АЛЕКСАНДРА. Пойдём рядышком. Всё одно, рука об руку. (Уходит с Нином.)




Часть 2


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ. Год спустя. Лабиринт.

ГОЛОС РАНЕВСКОЙ. Дима! Астров! Я здесь!
ГОЛОС АСТРОВА. Любовь, радость моя! Ты где, блин, ау!!!

С разных сторон входят Астров и Раневская.

РАНЕВСКАЯ. Димыч, ты!
АСТРОВ (обнимая Раневскую). Любочка… Ты же не знаешь лабиринта.
РАНЕВСКАЯ. Я так испугалась, так испугалась…
АСТРОВ. Тётя Ольга звонит, говорит, твоя Любка припёрлась, вещи побросала и рванула напрямки, сумасшедшая.
РАНЕВСКАЯ. Мне страшно, страшно за тебя.
АСТРОВ. Сегодня ровно год, как мы снова встретились. Каким образом ты в России, ты же не собиралась…
РАНЕВСКАЯ. Ты жив… здоров. Улыбаешься. А я боюсь за тебя, боюсь-боюсь-боюсь. Весь мир в шоке, в ужасе, что творится с Россией.
АСТРОВ. Как же я рад тебе, родинка моя, ненаглядная…
РАНЕВСКАЯ. Варя сказала так короче до пасеки, я бегу, а сама думаю: куда, зачем не оббежала, умный же гору обойдёт.
АСТРОВ. У нас всё прекрасно, Крым вернулся домой, у нас праздник, ты не представляешь, что это за чувство, когда все русские, да и не только русские, все мы, россияне, наконец, объединились.
РАНЕВСКАЯ. Дима, там война, людей убивают, детей, стариков…
АСТРОВ. Мы почувствовали, что все мы вместе, вот она – нация, реальная, не болтовня какая-то, как будто даже потрогать можно, а такое ни с того ни с сего с неба не падает, человечество для единения народа ничего лучше войны не придумало.
РАНЕВСКАЯ. Я приехала предложить тебе зарегистрировать наш брак, чтобы ты мог с чистой совестью уехать со мной.
АСТРОВ. Я горд стать твоим законным супругом, Любовь, тем, что верну ещё одного русского домой, потому что жить с тобой я стану только здесь, на нашей с тобой родной земле.
РАНЕВСКАЯ. Силой отобрать часть территории другого государства, у братского народа – это просто Армагеддон хомо сапиенс!
АСТРОВ. Крым – русская земля.
РАНЕВСКАЯ. Тогда уж татарская.
АСТРОВ. Это наша земля и – точка! Твоя земля, Люба, богом данная.
РАНЕВСКАЯ. Чёртом! Сатаной!
АСТРОВ. Да аллах с ним, с Крымом, мало нам, с тобой, что ли центральной России. Эта-то земля точно твоя.
РАНЕВСКАЯ. Земля моя, да, но страна чужая. Страна чужаков, агрессоров, варваров на нефтегазовой игле…
АСТРОВ. Не сметь! Я не посмотрю, кто ты и что ты – женщина, мы на корню будем пресекать всяческие вражеские нападки и поползновения враждебности на нас.

Входит Варвара.

ВАРВАРА. Михаил Львович, до вас не дозвониться! Связь барахлит, мне позвонили по стационарному телефону.
АСТОВ. И?
ВАРВАРА. Усадьбу продают. Вас срочно вызывают, надо подписать бумаги. Выставили на аукцион. Управление сворачивает деятельность, из руководства остался только замы по связям с общественностью и по производству, остальные разъехались по домам.
АСТРОВ. Надо поговорить с генеральным, сейчас же едем к нему, вместе.
ВАРВАРА. Не могу, у меня нет загранпаспорта.
АСТРОВ. Ты же сказала, что они дома.
ВАРВАРА. Ну, да, но дома-то их, где, не в России же.
АСТРОВ. Я разберусь, ерунда какая-то, сообщи, что выехал. Любовь Анатольевна, позже договорим, ладно?
РАНЕВСКАЯ. Я не Анатольевна.
АСТРОВ. Люба, Люба, Любочка, прости, моя хорошая! Вспылил, не злись. Жизнь она и есть, собственно, жизнь. Устраивайся, чувствуй себя хозяйкой. Лопахина, распорядись, чтоб все знали, Любовь Андреевна у нас хозяйка. Ну, да, Андреевна, ты – Андреевна! Анатольевна – это мама Андрюхи Иванникова. Ну, нашего генерального, товарища моего по комсомольской юности. Я же тебе рассказывал, который меня сюда и взял на работу семь лет назад. Извини, мысленно уже там, общаюсь, слова подбираю. (Уходит.)
ВАРВАРА. Шок. Ужас. Прострация. Вот мы были, и вот нас нет.
РАНЕВСКАЯ. Зато Крым ваш.
ВАРВАРА. Да, это здорово, все люди рады. А вы чего ждали?
РАНЕВСКАЯ. Ничего я не жду, ничего не жаль, душа дрожит от страха перед завтрашним днем России...
ВАРВАРА. Пусть враги боятся, вы же наша. Пойдёмте, покушаете, отдохнёте с дороги, а-то побросали вещи и – бегом. Как в Австралии?
РАНЕВСКАЯ. В смысле?
ВАРВАРА. Ну, погода, там кенгуру, колибри, как?
РАНЕВСКАЯ. Помнится, был какой-то автобус до Москвы?
ВАРВАРА. Отменили, не окупается, народу мало, нон-стоп, пешком.
РАНЕВСКАЯ. Помогите мне выбраться отсюда.
ВАРВАРА. Так я же говорю, идёмте в дом…
РАНЕВСКАЯ. Мне в аэропорт надо, домой.
ВАРВАРА. Ваш дом, разве, не Россия?
РАНЕВСКАЯ. Храни Господь. Я думала, вы – русские люди, высокие, свободные, красивые, а вы… вы просто россияне, убогие последствия революций.
ВАРВАРА. Ну-ну, ля-ля!
РАНЕВСКАЯ. Русские – это всё, россияне – это ни о чём.
ВАРВАРА. Сама-то ты кто! В предатели решила записаться? Конечно, сбежала в прекрасное далёко и ну – поучать издалека, как надо жить. Да как хотим, так и живём, без вшивых обойдёмся!
РАНЕВСКАЯ. Не смейте мне ты-кать! Я - кто угодно, но только не вы, не здесь и не сейчас. Мой дом - родина моих детей. (Уходит.)
ВАРВАРА. Поссорились, и давай, нести чепуху с околесицей, и я повелась. А и правильно, слабакам и чужакам надо давать отпор. Как дети, ей-богу. Кавардак. Ничего, наш президент всех успокоит и ваших, и наших, и весь мир в угол, коленками на горох поставит, и научит, как должно всем жить. И мы успокоимся, и вы; все. (Уходит.)

Входит Нин, за ним – Тригорин, оба одеты и вооружены для охоты.

ТРИГОРИН. Думаю, мы, Россия, по полной программе получим ответку от Хохляндии за Крым. Я ведь служил в армии, знаю хохлов не понаслышке и русскую классику проштудировал вдоль и поперёк, поверь, мы будем наказаны. Так всегда, когда природные рабы восстают на исконных воинов, кончается всё плачевно. Бог любит воинов, он даст возможность отомстить украинцам, не числом, так умением. И глухари не в этой стороне, Нинок.
НИН. Ну, что ты за мной таскаешься, как привязанный.
ТРИГОРИН. А что ты здесь делать собрался?
НИН. И прекрати грузить меня Крымом! Это интересно только потасканным одиноким импотентам. Нам, молодым, неинтересно, кому какая земля принадлежит, потому что наша родина – вся планета, спроси у Интернета. Подумаешь, земля! Другое дело, под землёй: нефть, газ, золото, на крайняк – сундук с кладом.
ТРИГОРИН. И трупы, ага? Зомби, черви…
НИН. Сказал же, с Александрой Павловной встречаемся, она мне фотографии интернатские принесёт, повспоминаем.
ТРИГОРИН. Почему встречаетесь в лабиринте, а не в доме?
НИН. Тригорин! Иди себе на токовище, за чем и приехал, бей глухаря, а не мою нервную систему.
ТРИГОРИН. Ты живёшь на мои деньги.
НИН. Когда это было, Борис Алексеевич, опомнись, квартиру я снимаю сам, кормлюсь, одеваюсь на свои, обучение и то за мой счёт, жмот.
ТРИГОРИН. Во-первых, начинал ты с моей помощью, во-вторых, работу, с которой ты сейчас имеешь доход, тоже предоставляю я.
НИН. Не ты, Аркадина.
ТРИГОРИН. На роль в 32-серийной тягомотине тебя я выбрал.
НИН. А назначила она. И утвердила тоже она. Короче, отстань, дай мне побыть наедине с учительницей.

Входит Александра, с портфелем, за ней – Аркадина, несёт коробку.

ТРИГОРИН. Ира!?
АЛЕКСАНДРА. Здравствуй, Заречный.
АРКАДИНА. Что, орлята, успели соскучиться по мамочке-кормилице?
ТРИГОРИН. Ха-ха, убогий актёришка, так вот, с кем у тебя на самом деле здесь назначено!
АРКАДИНА. Дай, думаю, слетаю к чёрту на кулички поохочусь денёк-другой, чтоб не нарушать собственных традиций.
НИН. Ничего себе сюрпризик.
ТРИГОРИН. А ведь я подозревал…
НИН. Александра Павловна, пойдёмте куда-нибудь…
ТРИГОРИН. Никуда ты не пойдёшь, сукин сын! Ты же занята, Ирина, сама говорила, будто бы проект завис, тебе надо деньги искать…
АРКАДИНА. Не сукин сын, а птицын. Среди птиц тоже всякого добра найдётся. Я ж прилетела, чтоб заодно и прошлогодний заказ забрать у таксидермиста, тогда-то забыла. (Распаковывает чучело кукушки.) Помните, я тогда кукушку подстрелила со психу, что на току обломилась. А, кукушонок, признаёшь? Как смотрится? Ладно, прощаю, что не подбежал, не обнял, не поцеловал, понимаю, растерялся. Такая вот я внезапная, спроси у Тригорина, он тебе про нас с ним может многое порассказать.
АЛЕКСАНДРА. Вы полегче бы, Ирина Николаевна, они оба вооружены.
АРКАДИНА. Курицу, несущую золотые яйца, не убивают даже отморозки, а эти двое толком-то и не мужики. Да, и я – птица, курица-несушка! Примитивно, зато полезно и всегда под рукой. Вам нравится, Александра Павловна, чучело? Эта птица, по-моему, может стать символом любого детского дома, в частности и вашего интерната. Хотите его в качестве спонсорского подарка?
АЛЕКСАНДРА. Пойду, Заречный, увидимся.
НИН (Александре). Я – с вами!
АРКАДИНА. Стоять. Никуда ты не пойдёшь, с места не двинешься без моего разрешения. Конечно, я не так просто присвистела за триста километров и всего на полдня. Нин, собирай вещи, едешь со мной. Запускаемся с четырёхсерийным мувиком, там у тебя не главная роль, но в таком формате вполне себе центральная. А сериал, Борис Алексеевич, замораживаем, денег нет. Политическая обстановка, сам знаешь, война санкций, и вообще война. О финансировании игрового телевидения в прежних рамках можно забыть надолго.
ТРИГОРИН. Что? Ира! Чёрт с ним с сериалом, а мувик кто будет снимать?
АРКАДИНА. Оператор. С камерой. И с тёткой за режиссёрским монитором, имя которой тебя не касается. Ты меня знаешь, если что-то где-то, позвоню, если не сама, то кого-то порекомендую. Нин, мальчик мой, ты ещё здесь? Собираться!
ТРИГОРИН. А я!?
АРКАДИНА. А ты забыл, кто в доме хозяин. Хозяйка! Я забираю всё, что на самом деле принадлежит мне – работу, кукушонка и себя. Сам крутись. А мы поехали.
ТРИГОРИН. Дрянь! (Вскидывает ружьё, целится в Аркадину.)
НИН (вскинув ружьё, целится в Тригорина). Тригорин, не смей!
АЛЕКСАНДРА. Мужчины, нет! Опустите ружья!
ТРИГОРИН. Дуэль, сопляк!?
НИН. Мне терять нечего, я сирота, а у тебя жена, сын, мать с отцом. Ствол - на землю, я по любому успею стрельнуть, даже если ты первый.
ТРИГОРИН. Индия, латинос, долбаный Мосфильм.
НИН. Ствол!
ТРИГОРИН (бросив ружьё). На, продашь, будет, на что корку хлеба купить. (Уходит.)
АРКАДИНА. Он всё равно не выстрелил бы, дохляк потому что. А ты, цуцик, бегом за мной.
НИН. Не искушай, мне самому хочется тебя пристрелить. Иди отсюда, уезжай. Без меня.
АРКАДИНА. Да ладно, Нин! Никто не откажется от того, что я тебе даю…
НИН. Дай другому, тебе же всё равно, кому, лишь бы дать, серийная давалка…
АЛЕКСАНДРА. Заречный! Ты слышишь себя? Господи, что они с тобой сделали…
АРКАДИНА. Нин, одумайся, у меня сроки, завтра запуск, мы же договаривались, радость моя.
НИН. Вон.
АРКАДИНА. Да брось…
НИН. Пристрелю. Я предупредил.
АЛЕКСАНДРА. Он сделает это! Посмотрите в глаза, я знаю!
АРКАДИНА. Запомни, цуцик, на твоём актёрстве поставлен крест.
НИН. Я предупреждал. (Стреляет в чучело.)
АЛЕКСАНДРА. Нин!
АРКАДИНА. Ты в меня стрелял…
НИН. Пух и перья от мамки-кукушки, следующая пуля твоя, мамочка-продюсерша…
АРКАДИНА. Ухожу я, ухожу! Взбесившийся таракан. (Уходит.)
НИН. Фотографии смотреть будем?
АЛЕКСАНДРА. Конечно…
НИН. Ну, и дурак же я, отказаться от такого предложения.
АЛЕКСАНДРА. Ты стрелял!..
НИН. Если на стене висит ружьё, оно обязано выстрелить. Надо ружья разрядить, от соблазна… (Разряжает ружья.)
АЛЕКСАНДРА. Оказывается, телевизионная индустрия тоже страдает от кризиса? Вот не подумала бы. В самые страшные кризисы раньше любое всякое мудрое государство обычно в первую очередь вкладывается в фабрику грёз, чтобы ободрить население и устремить к надежде. Что дальше, Нин?
НИН. Насадим вместо самшита бузину. Саша, выведи меня из лабиринта…
АЛЕКСАНДРА. Заречный, ты с дуба рухнул, так к учительнице обращаться?
НИН. Невыносимо. Меня надо убить. Я так утомился. Отдохнуть бы… отдохнуть!
АЛЕКСАНДРА. Что же делать, надо жить! Мы будем жить. Проживем длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрём, и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами, и мы с тобою увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянемся с умилением, с улыбкой - и отдохнём. Я верую, я верую горячо, страстно. Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собою весь мир, и наша жизнь станет тихою, нежною, сладкою, как ласка. Я верую, верую. Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, погоди, мы отдохнем. Мы отдохнем! Идём. Давай руку.
НИН (подав руку, голосит). «Все кукуешь, кукуешь, кукушечка, Долгий век обещаешь мне, глупая, Аль не знаешь того и не ведаешь, Как живется сиротке без матери»… (Уходит с Александрой.)


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ. Чуть позже. Летняя столовая. На лавочке сидит Кулыгина. Из дому выходит Варвара, несёт большой самовар.

ВАРВАРА. Так вот, а потом я поехала в садовый питомник, в Секиотово, за семенным картофелем…

Из сада выходит Тригорин, возвращаясь из лабиринта.

ТРИГОРИН. Я сейчас уезжаю. Немедленно! (Уходит в дом.)
ВАРВАРА. Ну, и слово за слово, спрашиваю у отца-основателя, а за каким плодом будущее?

От ворот идут Прозорова, за ней – Войницкий.

ВОЙНИЦКИЙ. А у вас тут светлее, что ли, стало как-то просторнее, качественное руководство издалека видать.
ВАРВАРА. Ольга Сергеевна, чаю налить сразу или пирога дождётесь? Ладно, сами себе командуйте.
ПРОЗОРОВА. К кому обратиться по организационному вопросу?
ВОЙНИЦКИЙ. По кадровому, Наталья Ивановна. Варя, мы к тебе.
ВАРВАРА. Слушаю?
ПРОЗОРОВА. Мы, с Иваном Петровичем, работу ищем. Вы же знаете, Варвара Григорьевна, сейчас по всей области нигде ничего.
ВОЙНИЦКИЙ. По всей стране.
ПРОЗОРОВА. Хоть на какие-то деньги…
ВОЙНИЦКИЙ. На стройках – среднеазиаты за гроши. Да и в мире тоже кругом арабы, негры, безработица, короче.
ВАРВАРА. Мне звонят, извините, минутку, отойду, поговорить. Ало? (Отходит в сторону, говорит по телефону.) Да, могу, подробности интересуют. Слушаю.

Из сада выходит Аркадина, возвращаясь из лабиринта.

АРКАДИНА. Хорошо, что вещи не раскладывала, чай это кстати. Варенька, я уезжаю. (Уходит в дом.)

Из-за дома выходит Астров.

АСТРОВ. Вот и всё, мы на улице. Пьём чай. Апрель. Весь дом, как обычно, в подснежниках, и мы как будто из тьмы глухого сугроба выбрались в чистое огромное пространство бытия. Продано. Вернее, продана. Как правильно, прОдана или проданА?
ПРОЗОРОВА. Иван, ты же учитель, как?
ВОЙНИЦКИЙ. Да как пожелаете, сейчас всяко можно, лаже подарки дарят, видимо, уже и масло маслят. С ума посходили, по всей стране написано матрац с буквой «с» на конце!
КУЛЫГИНА. Сколько народу в моё время за такие орфографические ошибки получали неуды в табель, в дневник, в аттестат; судьбы ломались.
ВОЙНИЦКИЙ. Да что – слог! Дело в делах. Поступках. Действиях.
КУЛЫГИНА. Правильно, что девчонка улетела, молодца ей за это.
АСТРОВ. Какая, Ольга Сергеевна?
КУЛЫГИНА. Да Дюймовочка. (Уходит в дом.)

От ворот идёт Ермолай. Из дому выходит Аркадина.

АРКАДИНА. О, Ермолай, давно не виделись.
ЕРМОЛАЙ. Там, у ворот, народ собрался, Михаил Львович, по поводу работы, что ли, говорят усадьбу выставили на аукцион?
АРКАДИНА. Чаёк на посошок - это славненько.
ВАРВАРА. Что-то, Лопахин, зачастил ты сюда.
ЕРМОЛАЙ. Варя…
ВАРВАРА. Прекрати, всё сказано.
ПРОЗОРОВА. Михаил Львович! Усадьба продана!?
ВОЙНИЦКИЙ. Наш рай!? Да нет…
АСТРОВ. Да.
ЕРМОЛАЙ. В последний раз пришёл, Варюш.
АСТРОВ. Люди, пожалуйста, давайте-ка, без криков и разборок.
ВОЙНИЦКИЙ. Ещё чего! Теперь я скажу, наконец. Палка о двух концах, точнее, дубина. Дубина народной войны! Вы – по нам, а она – по вам, аж дважды, сначала по кумполу, а потом по заднице, чтобы выметались.
ПРОЗОРОВА. Как же я рада, что всем вам, как и нам, плохо!
ВОЙНИЦКИЙ. «Дубина народной войны поднялась со всей своей грозной и величественной силой и, не спрашивая ничьих вкусов и правил, с глупой простотой, но с целесообразностью, не разбирая ничего, поднималась, опускалась и гвоздила до тех пор, пока не погибло все нашествие».

От ворот идут Александра и Нин, с ружьями.

ВАРВАРА. Это что вы здесь за майдан развели! А ну молчать!
АЛЕКСАНДРА. Мы пришли ружьё вернуть Сергею Алексеевичу.
АРКАДИНА. Отлично, какой майдан без вооружения. А мне здесь больше делать нечего, я пришлю шофёра за чемоданом.
ВАРВАРА. Саша, Нин, я вам сейчас пирог принесу. (Уходит в дом.)
ПРОЗОРОВА. Грязнокровка.
АСТРОВ. Заречный, верни мне моё ружьё.
НИН. Пожалуйста.
АСТРОВ (забрав ружьё). Саша, усадьба продана. Представляешь?
АЛЕКСАНДРА. Да как так-то!
АСТРОВ. Любовь меня оставила. В смысле, Люба. Теперь навсегда.
ВОЙНИЦКИЙ. И чем же вы теперь займётесь, Михаил Львович?
АСТРОВ. Не знаю.
АЛЕКСАНДРА. Ты говорил, что с детства мечтал быть лесником.
АСТРОВ. Лес? Где же ты видишь лес? Деревья – да, ещё есть, а леса нет. Что не продали заграницу, то сожгли. Русский лес… как же, как же… припоминаю. Моё присутствие кому-нибудь ещё необходимо? Ну, нет и нет. Как там говорили когда-то: честь имею кланяться. (Уходит в дом.)
ПРОЗОРОВА. Ах, ты ж, Войницкий, вот уж точно Иван – дурак, и нигде не царевич, говорила же, войдём через главный вход.
ВОЙНИЦКИЙ. Какая разница!
ПРОЗОРОВА. А такая, что увидели бы народ, узнали бы за продажу, и не пошли бы к этим, бывшим, на поклон. Не пришлось бы унижаться…
КУЛЫГИНА. Так-то бы Лев Толстой писал о французах. В «Войне и мире». Дубина народной войны гвоздила не господ, а французов. У меня тоска. (Уходит в дом.)

Из дому выбегает Тригорин.

ТРИГОРИН. Ирина, возьми меня к себе, в машину!
НИН. Вот твоё ружьё, разряжено, не боись. (Кладёт ружьё на стол.)
АРКАДИНА. Хорошо, Тригорин, не торопись, я тоже за свеженькой рыбкой хочу съездить, заеду, жди у ворот.
ПРОЗОРОВА. Шли бы вы в обход, народ москвичей очень не любит, попадёте под раздачу.
ТРИГОРИН (забирая ружьё). Эх, Нин, Нин… нет слов, а мог бы жить. Жить-поживать да добра наживать. Счастливо оставаться. (Уходит в дом.)
АРКАДИНА. Народ? Какой народ? Где? Нету в этой стране никакого народа. Может, и был когда, да я не застала, и то, небось, врут. Или вы тут под народом подразумеваете толпу дрожащую, стоящую в очередях с квитанциями на оплату всевозможных услуг, которые им никто не предоставляет? Да ещё без очереди норовят. А заплатят, так счастливее их в мире нет людей: ура, отдали кровные! Ещё про дубину там толкуют… Смешно. И никакой войны не будет. Она уже была, и вы в ней проиграли. В общем, все умерли и даже не заметили. Смешно! Там, за воротами, не то, что не народ, даже не толпа, а примитивная массовка, обрамляющая счастливую сытость пары-тройки тысяч господ. А я, поверьте, умею управляться с массовкой, статисты мне не страшны. И ты, Заречный, мог бы оказаться среди приближенных слуг. Гордость фраера сгубила. Хотя я тебе, пожалуй, дам ещё один шанс. Покуда езжу за свежевыловленной рыбкой к своему столу, упакуешь вещи и поехали, как год назад, втроём. А там разберёмся. (Уходит за ворота).
ПРОЗОРОВА. Ну, всё, выметаемся. Все теперь узнают, что значит безработица, все, кто увольнял, кто издевался. Нет вам пощады. (Уходит.)
ВОЙНИЦКИЙ. Вы здесь все никто! Как мы! Ибо сказано: «Но есть и божий суд, наперсники разврата». Обожаю справедливость. Всех благ. (Напевает.) «Так же, как все, как все, как все, Я по земле хожу, хожу. И у судьбы как все, как все, Счастья себе прошу». И так два раза. Не унывайте! (Уходит.)
НИН. Оказывается, кушать хочется так, что ох.

Из дома выходит Варвара, несёт пирог.

ВАРВАРА. Пирог к чаю! Все разошлись.
ЕРМОЛАЙ. Нет. Я люблю тебя. Я тебя люблю.
ВАРВАРА. Нин, Саш, на пирог налегайте.
АЛЕКСАНДРА. Спасибо!
НИН. Да-да…Так вот, насчёт Секиотово. А да, я же не вам, Ольге Сергеевне же рассказывала про Секиотово. Ольга Сергеевна скончалась, только что.
АЛЕКСАНДРА. Баба Оля!? (Уходит в дом.)
ЕРМОЛАЙ. Что надо сделать?
ВАРВАРА. Не знаю. Всё.
ЕРМОЛАЙ. Позволь, я возьму всё на себя.
ВАРВАРА. Да.
ЕРМОЛАЙ. Всё будет, как надо. (Уходит в дом.)
НИН. Как-то резко она… Только что здесь сидела…
ВАРВАРА. Не вынесла прощания с садом.
НИН. Невыносимо…
ВАРВАРА. Так вот, была я в садовом питомнике. Спрашиваю у основателя, за каким плодом будущее, а он мне в ответ – притчу. Нин, хочешь полноценно отобедать?
НИН. Да.
ВАРВАРА. Так вот, притча. Заплутал, значит, в лесу какой-то вельможа. Ну, в те времена господа обходились без телохранителей, у них же и кулаки были, что надо, и мозги собственные. Потому что воспитание было правильное. Так вот, вышел тот заблудший вельможа к одинокой избушке, видит старик сидит на крыльце, грустный-грустный. О чём грустишь, отец, спрашивает вельможа. Старик отвечает, что отец взгрел ни за что, причём, чем под руку попало, а там и кочерга была, и охапка дров, ни одного полена не пропустил. Слово за слово, вельможа интересуется, как ты, мол, без помощи соседей управляешься и от дикого зверя охраняешься. Старик отвечает, что зверя дикого в природе не бывает, на свете если и есть какая дикость, то это как раз соседи. Да и помощи ему с отцом посторонней не требуется. Вот деду, тому да, помощь иной раз и требуется, по причине участившихся недомоганий его отца, то есть моего, мол, прадеда. Не вытерпел вельможа, задал, таки, некорректный вопрос насчёт возраста. Старик признал, что ему лет сто десять, не больше. Что ж вы за люди такие особенные, поражается вельможа, если живёте-можете по стольку лет. Тут как раз прадед пришёл, с гостинцами, навестить внуков, к разговору подключился и рассказал, что своим здоровым долголетием обязаны они ягодам чёрной бузины.
НИН. Бузина - да. И пользы от неё много, даже от рака лечит, можно о заводике подумать по производству бузинового вина. Да-да, оно полезно тем, у кого колит и запоры, больные печень, почки, органы пищеварения, правда, пить его надо, как лекарство: понемногу. В рецептах народной медицины в равной степени используются листья, плоды, кора и цветки черной бузины. Свежими ягодами лечат невралгию, язвенную болезнь и гепатит, а также используют их для профилактики. Цветки бузины обладают потогонными и антибактериальными свойствами. Поэтому эффективны при простудных заболеваниях, болезнях дыхательных путей, гриппе и ангине. Настоем цветков полощут рот и горло при ларингите и ангине, как примочки прикладывают на раны, ожоги, фурункулы. Бальзам из цветов бузины - естественный растительный гормон. Им в старину лечили опухоли половой системы: аденому простаты, фибромиомы, фиброаденомы. При ревматических болях и подагре на больные суставы из цветков бузины и ромашки делают припарки, наполнив марлевые мешочки сухими цветками и обдав их кипятком, помогают при ревматизме и ванны из корней и веток бузины. Также из цветков готовят целебный мед. Не менее полезно и бузиновое варенье. Но самое привлекательное, что черная бузина обладает способностью излечивать онкологию, при раке желудка целители используют повидло из ягод черной бузины, а при раке кожи - экстракт из ягодного сока на вине.
ВАРВАРА. Мамочки рОдные, откуда тебе всё это известно?
НИН. Моя наставница, Александра Павловна Лебедева, чтоб вы знали, по образованию биолог. Просто в интернате место преподавателя оказалось занятым и ей пришлось преподавать историю и физкультуру. Причём, она - потомственный ботаник по материнской линии, мичуринец, её прадед – доктор биологии. А ещё можно сделать бузинную палочку и стать Гарри Поттером.
ВАРВАРА. Пусть Ольга Сергеевна на меня обижается, но лично я самшит выкорчевала бы.
НИН. Классно! Ольга Сергеевна уже не обидится. Особенно лабиринт!
ВАРВАРА. У меня, говорит, тоска. И умерла. Тоска, говорит, тоска. Вместо самшита высадить бузину.
НИН. Один нюанс. Там, где растёт бузина, нет ни мышей, ни крыс, ни зайцев, ни прочих грызунов, потому её издавна высаживают около отхожих мест и амбаров. Но после бузины, на том же месте, уже ничто и никогда не родится.
ВАРВАРА. Поэтому и надо ходить за ней, как за ребёнком. Ухаживать, как за верой. И будет нашим людям здоровье и долголетие навеки. А придёт враг, выкорчует бузину, чтоб уничтожить память и силу нашу, и окажется наедине с мёртвой землёй, и сам вымрет. Ведь что ни выдумывай, земля кормит меня, человека, потому что она и есть моя планета, для кого живая, для кого мёртвая. В огороде бузина, а в саду капуста, и в кармане! Корчуем самшит. Высаживаем бузину.
НИН. Так продано же.
ВАРВАРА. Продано. И куплено. Усадьбу купила я.

Из дому доносится звук ружейного выстрела.

НИН. Выстрел?
ВАРВАРА. Тебе послышалось.
НИН. В доме. Ружьё. Я сегодня из него стрелял.
ВАРВАРА. Пойду, обойду, посмотрю. Дом-то мой. Я ведь никому ещё не сказала, что купила «Рай».
НИН. Никому?
ВАРВАРА. Накрою ужин и всем сообщу.
НИН. Кому?
ВАРВАРА. А ты, что же? Как сам?
НИН. Вернусь в Москву.
ВАРВАРА. Почему нет. (Уходит в дом.)
НИН (на разные лады). «Вороне где-то бог послал кусочек сыру… Да позадумалась… А сыр во рту держала».