Перла

Затекла шея. Когда последний раз её мяли и нежили тёплые, промасленные руки, не вспомнить.

Рита закрыла страницу. Автор бойко заявил о себе самодельным дизайном обложек. Одичалый натурализм, так бы она определила стиль, в котором умелец фотографировал девушек. Назвать эти "ню" эротикой не поворачивался язык. Заурядная пошлятина, растиражированная раздутым тщеславием. Подташнивало. Поросячий оттенок кожи, неумело подобранные позы, сюжеты, как для видеокассет из прокатного салона. "Играл со шрифтом и проиграл", вспомнилась шутка из интернета. И пишет, и фотографирует, и дизайнер, и поэт - клейма негде ставить. Страшно открывать, о чем он повествует. Хватит с неё беглого знакомства с резюме в соцсетях.
И ведь кто-то же читает. Не испытывает  сладенького противозного привкуса отвращения, напротив - хавает. Она эти словечки уже давно вычеркнула из употребления, а вот поди ж ты, вспомнились, когда наткнулась на писаку-забияку.
Сама-то давно испытывает слабость к высокому и чистому стилю.
Бывает да, балуется словами, оттого и врезается взглядом во всякое, как этот, множитель бытовых безысходностей.

Рваный и хищный звук бензопилы то смолкал, то вбивался с особенным надрывом в редкую летнюю тишину. Вероятно, державший инструмент получил сверхразнарядку - оставить в округе максимально уродливые обрубки, культяпки. На фоне пронзительной небесной голубизны свежие продолговатые пни казались вырезкой, аппликацией, травмой для глаза, привыкшего к пространственной гармонии, а не рубленым формам.
Оглушающая ампутация избранного для экзекуции городского угла сменилась парчовостью морского заката. Указательный палец заиграл справа налево, и снимки, драгоценные отпечатки стрелой пролетевшего отдыха, позолотили экран телефона.

Складка воды распрямилась в разрезе материнского платья с люрексом одной небезызвестной японской мануфактуры. Только то было голубым с серебром, а не чёрным, как вечерние прибрежные борозды, - и привезённое мужем, Ритиным отцом, из отпуска. Ревнивая по тем годам мать, неизбежно обезумевшая к старости, являлась носительницей бездонного воображения, впрочем, не отличавшегося разнообразием сюжетов, а штамповавшим один и тот же жанр - адюльтер. В той, теперь уже вынутой из гардероба воспоминаний далёкой фантазии случилось так, что платье не село по фигуре одной из многочисленных отцовских любовниц, и опростоволоствшийся муж привёз его жене, чем вызвал гнев, вылившийся, как обычно, в рукоприкладство. Ведь всю одежду себе и "этому козлу" она покупала сама. Поэтому подозрительный подарок восприняла не просто со злостью, но и редкостной брезгливостью.
Тем не менее, японскому люрексу не было сноса. Позднее его ещё и порезали, сообразив из верхней части симпатичную блузу с рукавом "летучая мышь". И мать, и дочь ненавидели это платье. Последняя, как всегда, из-за того, что за склочной и зацикленный на собственной неуверенности матерью приходилось донашивать надоевшие ей наряды.
Искрящаяся материя словно лизнула мозг шершавым флэшбэком, заставила поёжиться, и струйка воспоминаний уже потекла в более приятном направлении.

Проникающий во все щели горячей, упрямой отмычкой язык вскрыл воображаемую комнату, куда она попала после продолжительной переписки с мужчиной, встречу с которым оттягивала до последнего.
Многочисленные репетиции предстоящего свидания заканчивались одним и тем же генеральным прогоном - исступлённо, запыхавшись, он откалывается от неё тяжёлым и раскалённым куском не пойми чего, обрушивается рядом, пока она не чувствует языка в высохшем колодце рта, только пламенеющее пятно меж раскинутых ног, пустоту и разорение, нащупывает последние мысли и тюкающее эхо упавших слов перед тем, как расцепиться. Пульс. Ещё пульс, умеренно подскакивающие толчки извлечённого наслаждения в окружении распавшейся оболочки, из которой предстоит восстановить себя, заново обрасти формой. А пока только ниточка точек, выпрыгивающих изнутри и рассеивающихся в неизвестности.

Разъедавшее кислотой любопытство, так ли всё будет на самом деле, как она рисовала, выстроило меж ними километры посланий, но никак не логистически ощутимый маршрут вожделенной встречи.

Она так дорожила свободой, что могла бы защитить докторскую на базе искусно созданной независимости последнего десятка лет. Это был бы настоящий трактат-бестселлер о пути, полном уважения, собственного достоинства и, разумеется, о любви. Мрачный, с золотистым тиснением женский Декамерон, нафаршированный острыми историями. Запах секса, предвкушение и самые красивые, божественные мужчины - вот чем она жила с тех пор, как нашла ключ в дальний и тёмный будуар собственного мифа. Уже оттуда она путешествовала по извилистым лабиринтам рассказов, которые придумывала сама или которые незаметно проникали в её жизнь; иногда эта чрезвычайно тонкая ширма между реальностью и вымыслом сдвигалась, и Рита уже не различала, сочинила она очередной сюжет или же   запомнившийся, зафиксированный в блокноте обрывок разговора где-нибудь в ресторане стал отправной точкой для новой фантазии.
Иногда пресловутая матрица или же глазастый отчим - искусственный интеллект, подбрасывал ей ссылки, как сегодня, на искателей эротических приключений. Понятно, что мнили они себя по меньшей мере отцами новых Эммануэлей, О или Жюстин. Но при чём тут она, стоявшая особняком в патриархальном исследовании бесчисленных оттенков серого? Даже близко не подцепившая нимфоманию, а всего лишь разгадывающая замысловатый карточный расклад чёрного таро судьбы.

Никто не знал её настоящего рода занятий. Может быть, она родилась философом, чьей страстью было познать могущество эроса, магию игры, красоты и флирта или чародейкой и ведьмой в среде гонзо-писателей, искавших рецепты настоящего наслаждения.

Невинный рот, словно только что побывавшие в поцелуе губы, неизменно носившие велюровые оттенки бордо, верхние веки, которые хотелось расцеловать, будто они немного припухли со сна, а взгляд из-под них оставался перманентно холодным и металлическим, миндалевидные пластинки вишнёвых ногтей с выделенной белым лаком лункой, слоновая кость кожи, которую можно принять за мрамор, и густо заваренный кофейный оттенок волос с медным отливом, что не сразу можно было понять, каштановые змеи спустились ли с прохладного склона шеи или же крутую ржавчину присыпало отборным перцем и она взбита над ослепительной равниной плеч и груди.

Он звал её Перла, став тем самым ныряльщиком, ловцом жемчуга, которому крупно повезло - из всего количества безумных и скучных анкет на сайте знакомств его привлекло не столько лицо девушки в ажурной чёрной маске, сколько само объявление, сулившее незабываемую авантюру. Перла обещала потенциальным партнёрам то, чего не указывала в описании профиля ни одна куколка. Она заманивала мужчин не списком требований, а тем, что обещала дать. В ответ летели подарки, фото, адреса встреч и, конечно, комплименты. В тот момент ей казалось, что своим предложением она хакнула систему, сломала приложение и вызвала на себя критическую массу ответных визитов, страница ломилась от сообщений, на которые она не успевала отвечать.

Сегодня пришло время удалиться из виртуального клуба поклонников. Обласканная вниманием, лайками, осуществив самые смелые и дерзкие эротические фантазии, она понимала, что будет немного скучать по этому острову сексуальной свободы и вседозволенности. Однако же за полгода она ни разу не проверила почту и не обновила данные профиля. Напротив черного конверта высветились красным порядка пяти тысяч непрочитанных писем. Сердечек к одобренным фотографиям было и того больше, что открывать эти мини-ящечки Пандоры было бессмысленно. Найдя кнопку "удалить", ни секунды не медля, только зацепившись воспоминаниями на переписке с Александром, на том, что не убрала всю историю в архив, она упёрлась пальцем в необратимость момента, одно движение и Перла осталась существовать в оффлайн, наблюдая как виртуальный альтер провалился в цифровое чистилище.

К той минуте, как она ответила на его "Слишком красива", в кружевном белом саду замерзшего окна блеснула слабым желтоватым огнём надежда.
Тяжко и неповоротливо ворочался четвёртый год мировой герильи: жители в разных уголках такого тесного и треснувшего шара едва справлялись со внешним мраком, всё чаще вопрошали молчаливый фатум, сколько осталось и что будет к вечеру, не говоря о завтра.

И вот зима, предвкушение нового года, совсем как в детстве, птичье молоко с чаем, запах апельсиновых корок в пузырчатом кипятке, пихтовый шлейф арома-лампы, декабрьские сумерки на удивление тёплого времени года, совсем какого-то морского, когда можно гулять без шапки, а порозовевший кончик остывшего носа прятать в мех, по-детски захватывая губами ворсинки, отпускать и прикусывать другие, пока ещё сухие, пахнущие шкафом.
"Слишком красива", писал А., настоящий островитянин и заложник Марса, открывая первую страницу эпистолярного романа, несвоевременного и по началу неудобного, как не разношенные туфли. Перла фыркала и капризничала, всем своим видом давала понять, что таких, как он, у неё сотни, если не тысячи, пока не выяснилось, что А. убийца.

- Что? Убийца? - строчка недоумения побежала из окна диалога навстречу ответу, который он уже строчил, из-под потолка маленькой и уютной спальни, пока тяжёлое одутловатое марсово одеяло накрывало остров Доре.

- Ну, не в том смысле, как какой-то ассасин, скорее, убийца рутины, бытовухи и всякой обыденности.

- Так ты писатель? Или художник?

- Ну, да, деятель искусств, - в конце ответа повис смайлик в чёрных очках.

К Марсу невозможно было не привыкнуть, потому что прежде всего хотелось жить. По началу никто не воспринимал разгоревшуюся баталию всерьёз, пока в воздухе не стали появляться заметные следы бедствия, будто кто-то невидимый плёл в небесах густые рыболовные снасти. Нити проявлялись неожиданно, наслаивались или перекручивались, переплетались и тянулись лохматыми концами в разные стороны света, напоминая расползающуюся прореженную мешковину. Каждая свежая начиналась  с бесформенного сгустка, который проявлялся переливающимся ртутно-шоколадным пятном, затем оно постепенно вытягивалось в напряжённую прямую, становясь всё более мягкой толстой или тонкой ниткой. По началу зрелище завораживало, никогда ещё люди так часто не задирали головы и не смотрели в небо, разинув рты.
Прежде чем природу загадочного и притягательного явления связали с утечкой информации и публикацией новых законов, никто и подумать не мог, что за пределами баз данных, серверов и оптоволокна стоит, а точнее висит над горизонтом и, похоже, уже царит великое и могучее нечто, способное изменить жизнь миллиардов людей.
За три года сетка разрослась до гигантских размеров, всё больше и чаще перекрывая солнце. Красно-коричневый невод над землёй получил название Марс. Бюро чрезвычайных положений объявило торги для изучения странной материи, из-за которой приходилось всё чаще включать уличное освещение.
С самолётами вообще была настоящая беда. Выяснилось, что так называемые отростки могли запросто прошивать фюзеляж насквозь, если борт оказывался у них на пути. Сначала и в один чёрный для всего воздушного флота день отменились все рейсы разом. Постепенно опасное расплетание нитей научились прогнозировать и даже умудрялись вовремя увести самолёт от предстоящего столкновения, тем не менее катастрофы случались и их становилось всё больше. Поэтому предпочтительнее становился наземный транспорт, что, естественно, занимало намного больше времени, но сохранность собственной жизни, да, и жизни, в целом, вдруг стала неожиданно выходить на первый план. Рисковали лишь самые безбашенные, покупая авиабилеты и устраивая из путешествий русскую рулетку.

Рите и горожанам повезло. Пока ещё не кровавые щупальца герильи не протянулись к заповедной зоне, в которую со временем превратилось местечко Сю. Поэтому и рев бензопилы на фоне яркого, слепящего неба, и воспоминание о поездке к морю, уже в соседний регион, смотрелись как аттракцион нетронутой реальности, локация в компьютерной игре, сказочный тыл, не имеющий представления о настоящей жути.

Дореанцу А., как он сам себя именовал, будучи коренным жителем Доре, не посчастливилось. Зловещий спрут решил размножаться в сторону расположенного недалеко от материка острова, славящегося прежде всего отменным вином, сырами, а также многочисленными банками и самыми крупными по островным меркам музеем и библиотекой. Это был ни больше, ни меньше Эдем, где эстеты и книгоеды могли бы проводить свои дни в бесконечном гедонистическом экстазе, параличе блаженства, поглощая искусство в немереных количествах, запивая дискуссии о прекрасном гранатовым зельем в гранёных кубках из толстого стекла оттенка болотной зелени.

А. отчётливо помнил тот день, когда первый разветвившийся прут Марса распорол рассветное небо. Заворожённый, он смотрел в море из узкого окна маяка, когда пейзаж начал резко меняться. Водная поверхность тем утром волновалась, как отрез богатого иссиня-изумрудного бархата в руках продавца восточной лавки. В то время как небо привиделось ему перламутровой створкой, скрывающей нарождающуюся пока ещё тусклую солнечную каплю. Тревожность бессонной ночи, исписанные, исчёрканные блокнотные страницы, недопитое вино, к которому он утратил интерес, сменились поглаживанием лёгкого, едва уловимого ветра, коснувшегося лица, когда невидимая кисть оставила прочную, нестираемую черту, царапину на небесной линзе. Он силился рассмотреть начавшееся раздвоение, а потом и растроение, и расслоение невиданной материи, что посчитала своим долгом заполнить собой пространство, погружая Доре в пропасть ужаса и кромешной тьмы. Ему казалось, что, будучи многоликим, зло успело явить миру немало своих личин, но то, что он наблюдал на маяке, оказалось куда круче всех возможных картин за авторством искусственного интеллекта.
Высокий лоб пометила напряжённая складка, А. нахмурился. "Видимо, это и есть та самая черта или чертовщина, которой суждено, как в избитой, безвкусной фразе, разделить бытие на до и после", подумал он. И в то же время со смутной червоточиной обречённости завершить свой путь здесь, так и не увидев больше солнца, пробилось чувство вертлявой, выскользающей из рук мысли, что конца-то на самом деле нет. Что неземная герилья есть ничто иное, как другая форма жизни, к которой предстоит адаптироваться и даже жить в ней, став частью гибрида, новым воплощением, качественно иной мутацией, более приспособленной к выживанию, возможно, даже способной на бессмертие и вечность.
А ночью, когда он шагнул одной ногой в сон, а другой проскользил по гладкой иллюстрации прошедшего дня, выдающегося началом неизбежного финала, ему виделся розовато-салатовый цвет, который растворялся серебряным свечением, будто молоко смешивалось с жидкой масляной краской. Зачем-то он ждал за этим образом некоего алхимического откровения, рецепта победы или хотя бы выхода, но сам давно уже понял, что всё происходящее с ним и в тени башни маяка, и в пульсирующем глазе скрывающей лицо ночи, происходит так, как тому и быть.

Сверху. Всегда, когда она садилась сверху, было особенно резко и сладко. Неподдающаяся описанию терпкая сладость разливалась под языком, поднималась снизу, ещё до того, как она вскрывала рот и выпускала сквозь губы тёмную, даже не вишнево-бордовую, а чернеющую струйку вина. Так она поила А., пока его пальцы на её горячих бедрах не становились живым воплощением шедевра Бернини. В отдельных сновидческих проекциях в ней виделась Пьета, и малоизвестные ню-модели, искушающие скульптурностью форм. Сочетание порочной витальности низкого или временами звенящего голоса с невинным выражением лица держало его на крючке, в постоянном натяжении рыбацкой лески. Даже через полгода с той минуты, как он признал её колдовское очарование и власть над собой, он не желал что-либо менять, ни от привычки, что она рядом и есть, ни от желания испробовать нечто новое.
Неожиданно для него самого Перла прижилась в саду земных и бесхитростных наслаждений, как если бы была Гекатой, царствующей в густо населенном зверинце или будь она героиней живописных полотен самого мэтра - Босха. То был рок.

- Пообещай мне, как только можно будет покинуть остров, ты уедешь.

- Ты зря так волнуешься. Здесь вполне себе нормальная жизнь, чтобы ты совсем уж не думала, что я тут погибаю.

Последний рейс на остров Доре был с пересадками. Вылетать нужно было завтра. Рита оплатила билет, посмотрела, когда А. был в сети. Прошло три дня. Телефон бесконечно твердил, что абонент недоступен. Глазами она снова и снова пробегала переписку, тормозясь на финальных сообщениях, где видела оглушающее "погибаю".

Бензопила взвыла и внезапно стихла. Шуршащий и плотный звук пролетел как будто над крышей. Рита вышла на балкон и увидела, как струится и переливается подвижное и живое пятно, поворачиваясь к ней шоколадными боками. Секунду-другую оно повисело над соседним домом, шипяще выгнулось и устремилось ввысь, после чего начало делиться и разветвляться сосудистой сеткой. Сначала она выросла до размера кучевого облака, потом выпустила около шести нитей и замерла.
Ей захотелось протянуть руку и потрогать сетчатую накидку, пока ещё редкую, не густую, но она отвела взгляд на слепую кляксу солнца и закрыла глаза.

Иллюстрация: С. С. "Начало", х/м, 2022