Забытая тетрадь

 
  Совсем недавно нашёл ещё одну тетрадь своего отца, но оставить её без внимания я не мог и потому появилась новая работа УСПЕНСКОГО Е.В. "ЗАБЫТАЯ ТЕТРАДЬ", которая никого не оставит в стороне. Очень похоже с тем , что творится в КУРСКЕ. Читайте:


УСПЕНСКИЙ Е.В.

ЗАБЫТАЯ  ТЕТРАДЬ.
ВСТУПЛЕНИЕ.

            Перебирая архив отца, я нашёл темно-красную общую тетрадь с рукописью, но когда открыл её и прочитал первые слова, то тут же решил, что о том, что там написано должны знать и помнить жители Одоева и Одоевского района. Вот, что написал отец, начиная повествование.
«В этой тетради я напишу то, что знаю о годах войны в Одоеве в 1941 году. Если я не напишу то, что знаю об этом, возможно не напишет никто. В этих записях я старался быть как можно объективнее, так как история не терпит субъективизма, хотя она всегда субъективна. Лучше и вернее сказать: история – партийная наука. Хранить события народной жизни нужно. Я не был участником событий военных лет в Одоеве, так как был в армии, далеко от родных мест .»
Где и как он собирал материал для своей работы, можно только догадываться, а скорее всего вернувшись с фронта, ему всё рассказали люди, его коллеги по педагогическому труду и жители Одоева при частых встречах и разговорах. Также  источники из  прессы, радио и непосредственная жизнь в Одоеве после войны, где жила его жена, дети, родители и родные, пережившие все это и ужасы той жизни, которые они не могли забыть. Люди всё помнили и рассказывали. Будем им доверять!!! Отец не написал, когда он начал работу и когда закончил. Мы это поймём возможно из рукописи.
         Август 2024 года. Сын автора Успенский Б.Е. руководитель Одоевского литобъединения «Родник».

НАШИ ВОЙСКА ОТСТУПАЮТ.

Всё тревожнее становилось в Одоеве в октябре 1941 года. Война, грохоча орудийными залпами, приближалась с запада. Наши войска под  давлением бронированных танковых частей немецких войск, подгоняемых захлёбывающихся от восторга и самообольщения лозунгами Гитлера и его преданных пропагандистов Геббельса, Гимлера, Геринга, отходили вглубь страны. Пылали города, деревни. Немецкие самолёты с крестами на крыльях, пилотируемые лётчиками, привыкшими побеждать и не привыкшими думать об ответственности и за убийства и гуманизме, сбрасывали бомбы на мирные города и сёла, на дороги по которым толпами уходили на восток люди, на поезда и машины с красными крестами милосердия, в полях, где для них не было никакой опасности, они снижались и преследовали всё живое, стараясь уничтожить, убить, зажечь. Столько было безумной страсти разрушения  и убийства в головах этих людей, насыщенных ненавистью. Танкисты Гудериана  не уступали лётчикам Геринга в страсти к убийствам и разрушениям. Они совершали массовые убийства в городах и сёлах, на переправах и дорогах, и ни у одного танка гусеницы покрывались кровью, обрывками окровавленной одежды, клочьями мяса  ни в чём не повинных людей и повинных лишь в том, что оказались перед стальной машиной, опьянённого кровью немецкого водителя. Это было ужасное умопомешательство немецкой нации, почему-то вообразившей себя сверх нацией, а немцы – сверхчеловеками. Но чем дальше они уходили на восток от своего фатерлянда, тем всё более теряли отвагу, так как сопротивление росло. 
В эти дни октября 1941 года через Одоев, по дороге от Белёва и без дорог – от села Петровского, расположенного в десятках километрах от Одоева, группами, по двое, в одиночку с винтовками  и без винтовок шли красноармейцы. Они проходили по улицам города с юго-запада на северо-восток, опускались к реке, проходили по мосту и скрывались по дороге на Тулу. Одни из красноармейцев, проходившие через город, были угрюмы и стеснительны, другие, наоборот, очень говорливы; но все они хотели пить и есть, все они были в изношенных гимнастёрках и почти все говорили, что говорили, что идут к пунктам формирования. Они шли к Туле, не надеялись увидеть её свободной и тогда, если так, они намеривались идти к Москве: Москву-то не должны были взять враги.  Те, кто были стеснительнее, не просили, есть, они просили пить. Ставили на лавочки у домов вёдра с водой и около вёдер кружки. Иногда делились тем, что сами имели из пищи, но и жители Одоева мало имели пищи, а впереди была неизвестность.
    Ежедневное движение красноармейцев через город вызывало у жителей его страх.
    Неужели Красная Армия разбита опытным и безжалостным врагом? Если так много отступает красноармейцев, то кто же сдерживает продвижение врага, почему всё ожесточённее становятся артиллерийские бои. Старшие по возрасту, красноармейцы отвечали на вопросы жителей, что они отходят, попадут на формировку и погонят немцев. Те, что помоложе, рассказывали, как силён враг самолётами и танками, что против немцев винтовкой без патронов ничего не сделаешь, поэтому они и отходят; не отступают, а отходят и, говоря это, отводили глаза в сторону.
Жители городка, женщины, старики, дети оставались. Защитники оставляли, их на милость врага и им было стыдно отступать, но они ничего не могли поделать. В этом отступлении, как они чувствовали, была своя рациональность, какая-то сила, словно звала их на восток, и они не могли остановиться. Были и такие, правда, немного, которые приходили домой и прятались тщательно, но о них знали многие и ничего не говорили, потому что не знали, кому и о чём говорить.
Районные учреждения, организации, школы ещё работали, но напряжение продолжало расти. Все понимали: немцы скоро будут в городе, и оставаться под их властью никто не желал, за исключением немногих.
Собирались эвакуировать служащих, учителей, рабочих, мобилизовывали транспорт: подводы, автомашины, которых было совсем мало, но пока ещё трогались с места. Очень страшно было трогаться, особенно семейным. Мужья были в Армии, помочь было некому, и все ждали, не теряя надежды на решительные действия Советской Армии, на крутой поворот событий, с жадностью слушали известия, но они были всё страшнее. Чувствовалась какая-то беспомощность и безнадёжность.
Исполком возглавлял Соколов. Ему было известно больше других. Он знал о движении немецких войск и понимал, что всех жителей эвакуировать не удастся, так как не было средств.
Во второй половине октября кое кто стали уезжать из Одоева, что вызывало ещё большую обеспокоенность. Однако архивы учреждений ещё не вывозились. В случае необходимости архивы нужно было уничтожить.
По громовым орудийным раскатам и огневым вспышкам и гулу по ночам можно было предположить, что идут ожесточённые бои где-то на юге, передвигаются к востоку и у многих рождалась надежда, слабая надежда на то, что обойдут немцы Одоев, этот м аленький глубинный городок, забудут о нём. Но всё грознее становились слухи. Немцы двигались с юга к Туле и Москве и никак не могли обойти Одоев. Все стали искать возможностей уехать из Одоева. Нет! Не на восток, на востоке уже грохотала война, а на север или туда, где ещё не слышались стоны земли от бомбовых ударов.
Над Одоевом пролетали немецкие самолёты по одиночке, а иногда группами и их непривычный воющий звук затих на востоке. Шли самолёты группами и по ночам, но город не бомбили. Свой страшный груз они сбрасывали где-то далеко. В тёмные ночи без облаков были видны в стороне Тулы всплески разрывов зенитных снарядов, лучи прожекторов, пальцами упирающихся в небо. Тула оборонялась!
В эти дни я находился в Сталиногорске (Новомосковске как назван этот город теперь) и служил в 386 отдельном зенитном артиллерийском дивизионе. Задача дивизиона состояла в обороне города, в котором находились крупный химический комбинат и тепловая электростанция. Я служил в должности разведчика зенитной артиллерии, отлично знал самолёты противника, изучал их повадки, их тактику и преступные действия немецких пилотов. Мы горели ненавистью к своим небесным врагам. Они знали о нас и боялись нас. Очень часто мы отгоняли врагов зенитным огнём и в город не упало ещё ни одной бомбы.
Сталиногорск ( Новомосковск) от Одоева находился, да и теперь находится строго на восток, на расстоянии ста километров по прямой линии. Находясь в артиллерийском дивизионе противовоздушной обороны, я как мог старался наблюдать за продвижением вражеских войск и судьба Одоева, где находились жена и дети очень волновали меня. По роду службы мне приходилось видеть оперативную карту и отмечать движения немецких самолётов. Они нередко проходили над Одоевом и неизвестно нам было сбрасывали или не сбрасывали бомбы   на мой родной город. Но по характеру их движения можно было предположить, что бомбардировки Одоева не было. Да и что там было бомбить! Страшно  было, когда мне приходилось наблюдать движение вражеских самолётов над нашей землёй, но становилось жутко, когда они приближались к Одоеву. Граница наших наблюдений отодвигалась всё дальше на восток, всё ближе к Одоеву. И вот эта граница переместилась за Одоев. Жить стало совсем худо, а в эти дни октября 1941 года в Одоеве происходили такие события.
Всё реже появлялись красноармейцы на улицах Одоева и говорили они все одно и тоже: «Немцы. Близко!» Некоторые из нас были уверены в том, что немецкие войска уже под Тулой, и надо сказать, что они не ошибались. Действительно в эти дни немцы подходили к Туле с юга.
Кто имел транспорт, покинули Одоев, чаще они уезжали по ночам по той же дороге на Тулу. Председатель райисполкома Соколов уехал из Одоева на лошади. Он ехал по пути на Тулу, Сталиногорск, Михайлов. Он ехал на восток. Он не мог оставаться и ничего не мог сделать для того, чтобы Эвакуировать население. Так же, как и он уехали и некоторые другие жители Одоева.
26 октября 1941 года через Одоев прошёл взвод красноармейцев. От них  стало известно, что это последнее подразделение  советских войск. Позади него  могли быть только немцы. Взвод неполного состава в тот же день покинул Одоев.
У городка захватило дыхание. Что это? Конец? Конец всему? Или начало настоящей борьбы? Никто не знал. В городке ничего не было. Никто не руководил. Такого чувства ещё никто не переживал из оставшихся в городе. Своя земля казалась не своей. Всё померкло. Казалось на пороге стояла смерть в немецком мундире. И как к смерти страстной ненавистью сжались сердца русских. Захолонули,  да так и остались до конца оккупации. Дни пошли странной исчезающей  и плохо запоминающееся чередой, и все стало другим, напоминающим бесконечный потрясающий кошмар. Но были и такие, которые притихли и ждали появления врагов, чтобы, бросившись к ним в ноги, спасти свою шкуру и приобрести благополучие подлым предательством своего и без того многострадального народа. Их было не много, но они были.
Были и такие, которых мало волновали судьбы народа и государства и больше волновала пустота желудка. Их было немного, но они были.
Были такие, которые любили свою Родину, свой народ, ненавидели врагов и готовы были бороться с ними до конца жизни, бороться за солнечный свет, голубое небо с белоснежными облаками, зелёные луга, голубые реки. За ветви прозрачных берёз, за своих людей, плохих и хороших.
    Их было много и они по-настоящему ненавидели врагов.

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ПЕРЕД ОККУПАЦИЕЙ.

  27 октября 1941 года в Одоеве не было органов управления и самоуправления, так как никто не знал, что можно сделать при таких обстоятельствах. Но районный комитет партии организовал подпольную партизанскую группу, которая должна была работать в захваченном городе и подчиняться подпольной партийной организации. И партизанская и подпольная группа были строго законспирированы, но многие жители подтверждают, что знали связного партизанского отряда Михаила Крузе.
27 октября 1941 года организовывались эти группы, устанавливались места явок. Никто из рядовых жителей не мог сказать, кто руководил группами и думали, что небольшие группы  не смогут много сделать. Кто был в этих группах, установить не удалось, но факт их деятельности очевиден.
    Утром 27 октября 1941 года жители Одоева увидели, как горел мост через Упу, а в городе горело здание почты, которое было и узлом связи. Сгорело около трети длины моста, а от двухэтажного здания почты остались только стены. Мост и здание почты горели долго, а несколько позже загорелся один из цехов сушильного завода. Нельзя не видеть в этих пожарах выполнения продуманного плана : Разрушенный мост задержит движение гитлеровцев, узел связи не должен служить оккупантам, сушильный завод не скоро может быть восстановленным и выпускать продукцию, а она могла бы пойти оккупантам. Больше в Одоеве  и не было таких объектов, которые имели бы, какое – либо значение или отношение к борьбе с врагами. Продуктов в торговых и заготовительных организациях и складах оставалось мало, но двери складов оказались открытыми, как и двери магазинов и учреждений. Никто не тушил пожары. На улицах стали появляться люди. Одни из них шли в знакомые учреждения, ещё надеясь уехать из города, другие направлялись в склады и учреждения с мыслью о том, что не следует врагам оставлять продукты и вещи. В учреждениях никого не было. Архивы частично уничтожены, частично, не имеющие ценности, остались в шкафах и ящиках столов..Всюду валялись бумажки, мебель стояла в беспорядке. Никто не мог ответить на вопросы приходивших. Холодный ветер гулял сквозняками по пустым комнатам, шелестя бумагами.
  Если и вспоминается с особой остротой жителями, оставшимися в городе, так это дни и часы, в течение которых не было никого, кто смог бы позвать за собой, сказать , как поступить, как сделать, на что надеяться; не было никого, кто смог бы защитить слабых, не позволить бесчинств.
    Многим стало страшно.
      
    Период возможного произвола, фактов бесчинств, возможных со стороны неустойчивых дерзких и алчных людей, которым дело всегда только до себя и которые используют время страданий народа в личных интересах, главным образом – личного обогащения, был непродолжительным, и я бы сказал, если так можно сказать, на редкость организованным. Люди не сговаривались, но действовали в одном направлении: не оставлять врагу того, что создано коллективным трудом.
И люди пошли на сушильный завод, на склады, в магазины и учреждения. Они взяли продукты, материалы, мебель в свои дома, так как всё это взял бы враг и воспользовался бы этим. Они наивно думали, что немцы не смогут взять чего-либо из домов. Они не предполагали, что ещё более ужасное чувство охватит их сердца, когда немцы станут вольными, властителями не только вещей в оккупированной зоне, их жизней, жизни их детей.
    Странную , необычную картину представлял собой город 27 октября 1941 года.
    Над городом плыл дым  пожаров. Треск пылающих досок и брёвен, снопы искр взлетающих над пожаром и языками пламени в клубах дыма, казались нужными. Группы людей с ношами, добытыми на складах, диванами и стульями, скамьями, табуретками, кадками с сушёной капустой и другими продуктами расходились по улицам. И очень скоро закончилось всё это. Враг уже ничего не мог взять ценного из бывших государственных зданий, но несмотря на это, по улицам ходили люди, входили в здания и вновь находили что-то ценное и несли домой. Они говорили: « Когда придут наши, мы отдадим то, что взяли». У людей не исчезала мысль  о том, что  наши придут, не могут не придти. Может быть, завтра они придут, может быть после. Но они должны придти.
    Закончился день 27 октября1941 года. Настала страшная ночь. Этой ночью близкие и далёкие зарева колыхали ночное мрачное, тёмное от низких облаков небо. Отблески багрового пламени, вспышки яркого огня временами освещали облака, они казались расплывчатыми в осеннем тумане. Глядя с трепетом в окна, люди думали, что всё горит, и что жить осталось совсем немного. Никто не мог уснуть. Всех давила гнетущая тоска. Страх и неизвестность терзали сердца. В городе было мрачно, темно и тихо. Бесчинств не было. Даже собаки не лаяли. У всех людей была только одна мысль: «Что будет?» Хотелось бежать от этого ужаса, зловещей тишины, нарушаемой гулом, грохочущей войны, истекающей кровью огней темноты. Никто никогда из жителей Одоева не переживал ничего подобного. Многие не смогли в эту ночь лечь в пастели. Сидели и ждали прихода немцев. Немцы в эту ночь не пришли. Одоевцы не знали, что немцы не любили ходить ночами: они боялись партизан, они боялись странной враждебной земли, словно она сама проклинала их.

  Утро 28 октября в Одоеве было пасмурным. Редко появлялись жители на улицах. Только необходимость заставляла их покинуть дома. Пустынно и тихо было в городе. Люди смотрели в окна. Наиболее смелые мальчишки уходили в центр города, но ничего не могли видеть: Немцев не было. Кое-кто из жителей города имели коров и, желал схоронить их, угоняли в ближайшие леса, надеясь на то, что гитлеровцы не останутся надолго в Одоеве, пройдут его, и тогда можно будет вернуться. Женщины и старики, одетые в старые, потрёпанные пальто, старые шапки пасли коров, доили их и только ночью приходили домой, чтобы очень рано утром снова уходить в леса. Люди прятали и закапывали в землю всё, что нужно было спрятать: хлеб, одежду, охотнтчьи ружья, велосипеды и другие ценные вещи. В течение двух суток люди так изменились, что знакомые не поверили бы, как быстро можно превратиться в нищих.
    Город был беззащитен. В нем оставались женщины, старики и дети и подростки. Мужчин в среднем возрасте не было видно. Те, которые не хотели стать предателями не призывались в армию: больные, со слабым зрением, калеки. Вот почему люди переживали страх. Они были беззащитны.
    Но не только одоевцы переживали страх. Страх переживали и те, кто находился далеко от своих близких и ничем не мог помочь им, хотя и знали , что помощь эта необходима. И те , кто имел в руках оружие, были так же бессильны, как и слабые и безоружные, оставшиеся в городе. Воины не могли их защитить своих родных, так как были далеко.
    В 13 часов в городе пролетели быстро слухи: немцы в 10 километрах от города в Красноколье. Чувство обречённости охватило людей. Все закрылись в домах, а те, кто хотели обнаружить перед немцами готовность действовать с ними, тоже не были спокойны и не могли быть спокойными.

ОДОЕВ ОККУПИРУЮТ ВРАГИ.

    Они двигались медленно,  осмотрительно, так как боялись внезапного нападения, засады. Широким фронтом с хорошо налаженной связью, держа контакт с соседними фланговыми подразделениями, прощупывая разведывательными группами каждый населённый пункт, двигались немецкие батальоны. Вероятно располагая сведениями воздушной разведки о том, что впереди не было крупных соединений Советской Армии, немецкое командование направило по дороге Белёв – Тула, от железной дороги идущей с запада, полевые подразделения пехоты, вооружённой винтовками, автоматами, гранатомётами (минометами), пулемётами. Пехотным частям были приданы артиллерийские батареи. В случае необходимости пехота имела возможность вызвать танки и даже авиацию, но пока такой необходимости не было.  И всё немцы двигались с большой осторожностью. Рассказы о партизанах быстро распространились в немецкой армии. Там, на Западе, партизаны действовали уже решительно и успешно. Героические сопротивления отдельных красноармейских частей, отличающиеся невероятной стойкостью, отважностью атак, были знакомы немцам. Не раз им устраивали сюрпризы другого  рода: взлетали на воздух мосты, когда на них находились автомашины с пехотой или на дорогах от взрывов мин опрокидывались повозки, гибли артиллерийские упряжки, сваливались изувеченные могучими взрывами в кюветы массивные грузовики. 
    Вот почему немцы двигались так медленно: они не хотели рисковать , их пугала непонятная тишина. Может быть, они чувствовали свинцовую ненависть, которой были, конечно, наполнены  и эти русские облака и эти бескрайние туманные дали, и эти неблагоустроенные русские дороги, на которых вязли и останавливались грузовики и артиллерийские упряжки, и пустые мрачные поля, и леса, почти сбросившие листву, и эти утренние морозы, пробирающие до костей, и бесконечные реки, н , наконец, такие просторы, какие ещё не видели удачливые завоеватели. Эти просторы подавляли. За плечами уже около тысячи километров от границы, а это только какая-то десятая часть этой огромной страны.
    Нет, это не Югославия, не Албания, ни Греция! Это что-то бесконечное, трудно вообразимое, а холод всё сильнее, день короче, зима ближе. Одежды тёплой нет.
- С захватом Москвы окончится война! – так говорили немецкие пропагандисты.
    Но так ли? Русские настойчивы, упрямы. За Москвой ещё тысячи километров бескрайних земель, в которых царствует такая стужа, какой не знает ни одна страна. Это Сибирь. До Москвы ещё 200 километров, и конечно, русские будут защищать Москву и её не отдадут без боя. Солдаты уже видели много разбитых танков с опознавательными знаками Германии, они слышали голос русской артиллерии, грозный голос возмездия – и им не хотелось идти этими молчаливыми туманными пустыми полями. Война затягивалась. Она становилась трудной. В русских деревнях, правда, было много лошадей, скота, птицы, у крестьян не трудно было найти зерно. Птицы было много! Была водка, и двигаться было нужно до Москвы не так далеко.
    К Одоеву приближались батальоны 296 стрелковой дивизии. По соседству с ними действовали 112 и 167 немецкие пехотные дивизии, в задачу которых входило движение в направлении Тулы.
    Вот уже более 40 километров продвигаются немецкие войска, не встречая сопротивления, но тактика ведения военных действий неизменна: разведка в глубину и ширину, авиаразведка, допросы местных жителей. Так приобреталась уверенность  в движении, которая проявлялась в росте нахальства, наглости немецких солдат действительно вообразивших себя представителями, какой – то сверхрассы. Удивительно и то, что немцы, эти совсем не глупые и довольно образованные люди, позволяющие себя обмануть, политическим шулерам и маньякам и мало того, немецкие солдаты продолжали себя и друг друга обманывать, боготворя своего фюрера, превозносить силу германского оружия, рассчитывать на награды и отпуска. С высока они смотрели на народы Европы, с высока они смотрели и русских считая их некрасивыми, грязными, необразованными и глупыми, коммунистов и евреев – своими заклятыми врагами. Немцы, как им казалось, несли на остриях своих штыков славу неисчислимых побед. Это был, по мнению всей Германии, величайший подвиг: разбита Красная Армия. На весь мир раздавались истерические речи Гитлера и Геббельса о победе над русскими.
    Нет в мире силы, способной противостоять мощи вермахта. Уже мерещились немецким офицерам экзотика Индии и богатые города и земли Америки. Земной шар  ложился под сапог воина армии фюрера.
    Так они шли и ехали, опьянённые победой, обманутые ложью немецкой пропаганды, отказываясь понимать, соображать, рассуждать: зачем думать, если всё идёт так успешно и конец войны близок; зачем думать, если фюрер думает и заботится о каждом солдате. И эти солдаты при любом случае ревели: «Хайль Гитлер!» Как же не реветь, если каждый солдат мог послать из России на родину не одну посылку с великолепными русскими вещами: добротной одеждой, тканями, фарфором, хрусталём, отличными часами и многим другим. Мародерство, пьянство, наглость, насилие чуть ли не поощрялось  в немецкой армии. Фюрер отдавал немецкому солдату, как казалось этим солдатам, всю страну – они становились господами. Это было падение, грязный позор немецкого народа, черным пятном легли на его историю, несмываемым пятном. И страшнее всего было то, что никто из немецкой армии того времени и не понимал этого позора.
Вот такая  армия походила к Одоеву.
    28 октября на улицах Одоева появились немцы. Они приехали на грузовой машине после предварительной охватной разведки городка. В городе не было военных частей, и никто не мог сопротивляться. Человек 15-20 рослых немцев прошли по улицам, достигли центра городка, остановились на площади и неподалеку от памятника В.И.Ленину  развернули рацию и вероятно сообщили, что в город можно входить войскам. Город не сопротивлялся. На улицах не было ни души. Со стороны Сомова к Одоеву подъехало несколько грузовых автомобилей, битком набитых солдатами. Огромные машины оглушительно ревели и остановились при въезде в город. Солдаты  соскочили с машин и двинулись в улицы. Не менее роты растеклось по улицам. В касках, с автоматами на изготовку, с магазинами за голенищами сапог, с тесаками у поясов они прошли по улицам городка и спустились к реке. Город молчал, никто не встречал незваных гостей, дома были закрыты, но люди наблюдали. Люди видели всё.
    В 16 часов 28 октября 1941 года город Одоев был оккупирован.
    И как только немецкие солдаты прошли к реке и остановились у моста и за мостом, в городе начался невообразимый рёв моторов и гвалт. Тишина исчезла окончательно. Без конца въезжали автомобили с пехотой, автомашины различных специальных частей, легковые автомобили офицеров, тягачи, танкетки, лошади везли пушки, огромные гнедые, серые, белые кони в каждой упряжке лошадей одной масти. На улицах появилось так много немецких солдат, что казалось , в Одоев вошла вся немецкая армия. Дома сотрясались от рёва моторов машин. Резкие, очень громкие голоса солдат, визгливые звуки губных гармоник, свист, нарушили спокойную жизнь городка. В этом бессвязном гомоне, в этой какофонии звуков для жителей оккупированного городка звучала одна нота – уверенный наглый рёв победителей, хищного зверя, не знающего пощады. Бандит – немец приставил дуло пистолета ко лбу беззащитного советского города, но этот город оказывается, ему был ещё нужен: он мог работать на бандита, и поэтому бандит не уничтожал его.      
    Это была орда гуннов, ничем не отличающаяся от подобных орд, живших около двух тысяч лет тому назад. Та же плотоядность хищного зверя, та же беспощадность к побеждённым, та же наглая циничность, та же ненасытность страданиями слабых, та же алчность. Многовековая цивилизация  не смогла изменить звериной сущности кровожадного гунна. Он был и остался самим собой – диким варваром, бездумно разрушающим  ценности человеческого труда. Эти люди в серо-зеленых шинелях пришли уничтожать и искоренять , испепелять , надругаться над тем, что так дорого было каждому русскому. Они пришли растоптать советскую землю, они пришли растоптать свободу.
    И жители городка остро почувствовали утрату чего-то такого большого, такого дорогого, что было дороже жизни, дороже всего на свете. Они утратили свою землю, свободу личности и её права. Он уже ничего не имели. Ими овладело чувство оцепенения жертвы, которую схватил кровожадный хищник, готовый её пожрать. И с этого времени жизнь, свобода, всё лучшее приобрели новую окраску. Волной ужаса охватило людей кошмар наяву. И как бывает во сне, у людей горело внутри одно желание – освободиться от кошмара, сбросить его, как-то забыться, но он, этот кошмар, не забывался, он стоял перед глазами, он не исчезал, он жил. И в то же время  у жителей городка, наблюдавших наглость одичавших победителей, росло, развивалось и углублялось чувство ненависти к врагам, отнявшим радость жизни. Эта ненависть стала причиной силы, уничтожившей всю силу немецкой армии.
    Если бы немцы знали какова сила этого врага, он ужаснулись бы ему и бросив всё, вернулись бы поспешно домой. Но немцы были пьяны от ядовитого натиска, которым напоили  их немецкие фюреры, напитали именуемой ложью. Они были отвлечены победой: они были твёрдо уверенные, что уже нигде не встретят сколько-нибудь организованного сопротивления.. Немцы были твёрдо убеждены  в разгроме Красной Армии. Они думали  о возможности партизанских налётов небольших партизанских групп, в которые превратилась Красная Армия. Захват Москвы – дело нескольких дней.
Командующий 2-й бронетанковой армией Гудериан спешил использовать наступающий подъём своих танкистов. Не считаясь  с потерями, которые они несли на шоссе от Тулы к югу от контрударов войск Ермакова и Лелюшенко, командование бросает в наступление всё новые резервы. После ожесточённых кровопролитных боёв , нашими войсками  было оставлен Плавск. Немецкие полчища рвутся к Туле. Шоссе, ведущее к Туле, усеяно подбитыми танками немцев, обломками автомашин, выведенными из строя мотоциклами. Немецкое наступление развёртывается, а позади наступающей немецкой армии вырастают кладбища немецких солдат с многочисленными наспех сколоченными березовыми крестами, табличками с именами  и касками на крестах. Но наступающая армия не оглядывалась  назад. Во славу фюрера и фатерлянда гибли гунны ХХ века.
    Вот почему вливающиеся в Одоев подразделения 296 пехотной дивизии  с приданной ей артиллерией, танками, частями служб связи, понтонными,  саперными медицинскими подразделениями были возбуждены . Городок сдавался без боя. В таких городках можно поживиться, особенно первым завоевателям.
    На улицах и переулках останавливались походные кухни; из дома в дом бегали квартирмейстеры и писали на воротах, калитках, дверях цифры, обозначающие число солдат, которые остановятся на ночлег. Подбежав к дому, солдаты изо всей силы кулаками , сапогами стучали в закрытые двери. Никто не мог не открыть. Чаще всего на порогах домов немцев встречали старые женщины, закрывающих концами платков, покрытые смертельной бледностью лица со следами слёз на щеках. Двери открывали мальчишки-подростки, угрюмые, хмурые, плохо  одетые. Грохоча сапогами, немцы врывались  в дом. Они имели какой-то удивительный собачий нюх на продукты и особенно сласти. Мгновенно они обшаривали комнаты и забирали всё, что им понравилось. Они пытались объяснять перепуганным и оскорблённым жителям, что все комнаты отводятся для солдат. Хозяева же должны убираться в прихожую или холодные помещения, а то и вовсе в сараи. За ослушание немцы грозили смертью, показывая на автомат, а потом на хозяев дома, они говорили: «Пу».- хохотали, грозили кулаками и бежали в другой дом. Вслед за квартирьерами появлялись пехотинцы. Они приносили с собой грохот, свист, оглушающие какие-то гортанные окрики, хохот и такую массу вещей, что все помещения  тотчас  же заполнялись многочисленными вещами, с каким-то особым, раздражающим «чужим» запахом. Гремело оружие, фляги, котелки…, но ужин был ещё не скоро, и немцы снова обкрадывали весь дом от чердака до погреба и снова что-нибудь находили. Они ржали от удовольствия, если находили съедобное, или дорогую вещь. Всё это мгновенно исчезало в карманах и сумках.
    Снова бегают солдаты по домам. Они ищут девушек и женщин. Угрожая оружием , они силой вытаскивают их из домов. Матери, дети рыдают, пытаются удержать их. Немцы хохочут, подталкивая упирающихся, плачущих женщин и девушек. Немцы гонят их к кухням и заставляют чистить картофель. Около кухни только что зарезанная корова, которую повара разрезают на части. Нет, не с собой они привели её. Они нашли её в одном из сараев позади дома. Корова находилась за плетёной стеной. Эту плетённую, обмазанную глиной стену нетрудно было сломать. Нужно было свежее мясо. Не помогли мольбы старой больной женщины и её инвалида – мужа. Корова была зарезана на глазах у владельцев. Немцы хохотали, издавались, а здоровенный фриц так толкнул старушку, что она покатилась по мёрзлой земле, затопал на неё ногами и прицелился из автомата. Другие немцы, свидетели такой «остроумной» забавы, хохотали во всё горло.
    Для офицеров отводили комнаты в лучших домах, но нигде офицеры не оставались на ночь в одиночку. Они были с  другими офицерами, обязательно с денщиками и охраной. Нередко у немецких офицеров денщиками были чехи, поляки, австрийцы. Явное желание унизить другие  не немецкие , но обнищавшие народы.
    Обед из котла не понравился немцам. Они сумели отыскать продукты повкуснее. У солдат была водка, спирт, а у некоторых и коньяк. В сараях, курятниках были обнаружены куры, утки, гуси. Птицам отрубали головы, а хозяек заставляли растапливать печи, ощипывать птицу и жарить её для незваных гостей. У женщин по щекам текли слёзы, но они выполняли приказ. Немцы ели, очень много ели и снова заставляли жарить, готовить тушёное мясо. Они пили водку, хмелели, всё резче становились их голоса. Налитые кровью глаза завоевателей были дики. Началась первая ночь оккупации. Страшная ночь…  Жители не спали. В домах стоял гвалт. Пели песни, включали радиоприёмники и тогда комнаты наполнялись трескучим голосом немецкого диктора, который воспринимался русскими, как нечто стрекочущее и лающее.Запах сигарет, вина, хохот подвыпивших немцев, острые запахи консервов и гвалт, гвалт, гвалт.
    Нет! С этим примериться невозможно и слёзы ненависти бежали по щекам голодных, выброшенных из своих комнат женщин. Жизнь кончилась. Началось что-то страшное, с которым жизнь совсем невозможна. В дом вошли бандиты, но может ли быть, чтобы бандиты навсегда остались в доме? А вдруг так случится? Так будет всегда! Лучше умереть!
    А в это время в городок входили новые отставшие подразделения. Ревели моторы машин, мотоциклов, раздавались злобные крики, ругань, какие-то приказания. Немецкие части подтягивались по всему фронту. На дороге Орёл-Москва двигались ударные части. И там , где проходили танки Гудериана загорались сёла гибли люди. Немцы спешили. Танки во взаимодействии с авиацией двигались к Туле. В тёмном небе с завыванием неслись ночные бомбардировщики Юнкерс – 88 и Хейнкели 111. Они несли бомбы, чтобы  сбросить их на города, сёла, железные дороги , военные объекты. И тогда вспыхивали залпы зенитных батарей, и в чёрном небе сверкали маленькими звёздочками разрывы снарядов,  по облакам скользили лучи прожекторов. Артиллерийским огнём оборонялась Тула.

ПЕРВЫЕ ДНИ ОККУПАЦИИ.

       В первые дни оккупации через Одоев проходили немецкие части, вернее – они проезжали, но всегда останавливались в городке на час, на два, на ночь. Очень редко немцы двигались ночью. Они боялись партизан, боялись хмурой тишины в наших полях и лесах, бесконечные лесные массивы наводили на них злобу. С каким бы удовольствием они сожгли бы их, но леса не горели. В лесах были партизаны. Это немцы знали хорошо. Да, партизаны были. Партизанские отряды были созданы в каждом районе Тульской области. Для руководства ими райкомы партии, назначали  коммунистов. Члены партии, оставшиеся в тылу немецких войск, руководили движением сопротивления. Не смотря на массовое движение войск по дорогам от Одоева на Тулу через Воскресенское Дубенского района ,и через Крапивну, партизанам удавалось поставить на дорогах мины, обстрелять и даже уничтожать большие группы немцев. Они боялись и ненавидели партизан. Если немцы, обыскивая деревни, находили мужчин, которые по своему возрасту  могли быть в армии и которые не могли доказать документально, кто они, этих мужчин расстреливали тут же, в деревне.
    Русские знали о расовой теории немцев. Поэтому вопросу им были известны многие подробности о людях арийской расы, которая, по мнению сошедшей с ума немецкой национальности, должна господствовать над людьми славянской расы и сделать славян своими рабами. Но не многие русские знали, что у немцев был подготовлен последовательно осуществляемый план людоедов, которые уменьшали славянское население на тридцать процентов. Сколько это составило бы в Советском Союзе? Это составило бы не менее 60-65 миллионов. В этом плане была вся сущность фашизма. Одоевцы видели, с каким презрением немцы относились к ним. Кто только не побывал в Одоеве!
    Немецкие ударные части , пусть не все рода войск. Какие-то финские части. Проезжали через Одоев  итальянские кавалеристы, отдельные подразделения отдельного полка эсэсовцев «Великая Германия». Нельзя было придумать более злой шутки, нежели назвать полк отъявленных головорезов, разукрашенных всеми значками различия, в том числе изображением мёртвой головы на фуражках и рукавах представителями «Великой Германии». И все эти войска фашистов, входя в Одоев , тотчас же разбегались по домам в поисках наживы и, что необычно странно – находили и находили там ,где, казалось бы нечего нельзя уже было найти. Видно, в самом деле, одоевцы были богаты. У них брали картофель, капусту, огурцы, морковь, обувь, женское трико, платки, ткани, половики, статуэтки, граммофоны – словом всё что можно было  съесть, взять , унести. Одоевцы были начисто  ограблены, а немцы продолжали их грабить и всё шли и шли к Туле, устанавливали связь при движении на север с другими частями. Приход немцев напоминал прилёт на поле саранчи, и она не могла пользоваться правом на жизнь. Немецкая армия, подобно саранче, так же не имела права на жизнь.
    Немцы беспощадно грабили деревни и 28-30 октября они оккупировали весь район.
    В немецкой армии той поры ещё не угас наступательный пыл. Уверенность в своих силах, надежда на взятие Москвы к началу ноября 1941 года. Немцы продвигались через Одоев на Тулу, говорили о том, что Красная Армия разбита, Сталин сбежал в Сибирь и Москва не сегодня- завтра падёт, и кончится война. Немецкие солдаты верили своим агитаторам и спешили, ведь скоро в России зима и нужно спешить на юг в Персию, Индию, домой в Германию. Они были легковерны эти немецкие солдаты. Они искренно верили всей этой болтовне, потому, что ничего не знали. Если бы они были несколько умнее и наблюдательнее, они поняли бы, что война не кончится, а только начинается. Немцы не могли не видеть, что захватывая большие территории русских земель, целые области, они не встречали почти мужчин призывного возраста, а если встречали, то предателей, предъявлявших немцам листовки с немецким гербом, текстом на русском и немецком языках о добровольном переходе человека на оккупированную территорию, или партизан, которые молчали и часто героями, не сказав ни одного слова, погибали за Русскую землю от пули или верёвки немецких извергов.  Предателей и партизан немцы встречали редко. Они, конечно, знали о случаях пленения большого числа русских солдат, но они не могли не знать и не предполагать о том, что основная масса русских воинов всеми возможными путями и средствами уходили на восток на пункты новых формирований. В этой изумительной настойчивости движения русских солдат, которые остались живы после первых столкновений с немецкими войсками, но потеряли свою военную часть, своих командиров, похоронивших своих товарищей, погибших в первых боях, было проявление несгибаемой воли в борьбе за свою землю, за свой дом, семью. Было выражение необычайной силы патриотизма, свойственной  в особенно высокой степени русскому человеку.
  Если немцы верили в свою победу, так как привыкли побеждать в Европе, то русские верили в то, что будут бороться, будут , будут сражаться до последней капли крови: дело принимало суровый оборот. Прежние иллюзии о лёгкости победы на территории чужой страны, слепая вера в сверхгениальность  Сталина рассеялись в огне сражений. Победа могла придти только от настойчивых усилий каждого в тылу и на фронте. Мистике не было места. Была реальность. Постепенно отливался из стали ненависти к врагу эта мысль. Люди улетали, люди уезжали, уходили, уползали на восток. И что особенно удивительно – многие проходили мимо своих домов, ночь-другую ночевали в кругу семьи, а утром, на рассвете , отрывав от плеч ласковые, такие знакомые, такие родные руки жены,  перецеловав детей и смахнув на пороге со свих щёк горячие слёзы грубым суконным рукавом походной шинели, солдат, не оглядываясь , уходил в туманные сумерки утром на восток, к Победе. Оставляя семью на милость врага, в которую не верил, о чём он думал этот русский солдат? Был ли уверен он в своём возвращении?
    Если бы не было этой внутренней подсознательной уверенности в правоте своей, в неизбежности Победы, покинул бы солдат родную семью? Нет! Он не покинул бы её! Основная масса солдат, отходивших на восток, не отдавая себе отчёты, была уверена в разгроме врага. Русские не теряли, отступая, воли к сопротивлению. И из этой воли вырос впоследствии такой наступательный порыв, такая могучая сила, которой невозможно сопротивляться, так как сопротивление бесполезно.
    Немцы ничего этого не понимали, да и не стремились понять. Сами они говорили, что фюрер освободил их от труда размышлений. А фюрер размышлял. Он также верил , что с падением Москвы добить русских нетрудно, хотя и знал, что многие учреждения союзного значения  располагаются в Куйбышеве, что на востоке сказочно быстро растёт военная промышленность, что советское командование имеет крупные резервы военных соединений, что приближается зима, а армия вермахта раздета. Всё это знал немецкий прославленный фашистами фюрер, но надеялся расправиться с Москвой до 7 ноября. Он посылал на центральные направления  всё новые резервы, танковые и моторизованные дивизии, пехотные подразделения. Взбешенный задержкой и явным срывом молниеносной войны,  он властно требовал от союзников дополнительных резервов.
    Приказ за приказом лепил командующим армиями «Центр». Фюрер хвастливо разболтал  на весь мир о том, что он будет принимать парад своих войск 7 ноября на Красной площади в Москве. Наступление немецких войск развертывалось, чтобы охватить Москву. И войска продвигались к Москве. Многие из них продвигались через Одоев и чем веселее и нахальнее были немецкие солдаты, тем мрачнее  смотрели русские на завоевателей, тем тягостнее и безрадостнее становилась их жизнь в плену.
    Немцы пытались шутить «обрадовать» одоевцев. Они говорили, что Москва уже в руках германских войск, что сын Сталина перешёл на их сторону и прочие нелепости. Впрочем они включали радиоприёмники, настраивали их на волну радиостанции «Свободной России» и заставляли слушать то, что, что говорили русские дикторы перед немецким микрофоном. Молча  слушали, молча с потемневшими лицами, уходили в прихожие, нежилые помещения, куда их выгнали враги. Верили и не верили. Верили потому что привыкли верить радиопередачам, не верили потому, что уж очень страшно было поверить продажному диктору. Немцы считали Одоев городком уже глубокого тыла. Основные ударные воинские соединения продвинулись к Туле.
    И что удивительнее всего, так это глубокая убеждённость захватчиков в неизменности положения, созданного силой немецкого оружия. Они считали невозможным отступление немецких войск, возвращение русскими утраченных территорий. Ослеплённые, дезориентированные своей пропагандой, немцы и верили и думали о скором завершении войны, гибели Советской России. Поэтому , несмотря на холодную и сырую погоду, немцы были в хорошем настроении и считали необратимым установить «настоящий» порядок в «этой азиатской стране».
    Уже 29 октября 1941 года в Одоеве появился комендант, которому был подчинён комендантский взвод, состоящий из солдат различных родов войск. В районном доме культуры свило себе гнездо гестапо. Оно всегда старалось удержаться в тылу и вершило свои потрясающие  бесчеловечностью дела. Как и везде, оно протягивало свои щупальца шпионажа и подкупа, лести, беспощадного подавления проявления свободомыслия. В задачу гестапо входило осуществление главной идеи расистской теории: сокращение славянского населения на тридцать процентов. Методы гестапо были проверены и редко, очень редко, по его мнению, бывали просчёты. Гестаповцы решили душить население. Завоеванной ими страны руками самого населения. Излюблиным приёмом гестапо было создание обстановки недоверия тех, кто приходил к ним на службу, забыв исстари сложившееся принципы русского патриотизма.  Да, были такие! Они приходили  сами, ослеплённые фантастическими обещаниями завоевателей, вконец запутавшиеся люди, поверившие в гибель советского строя. Приходили измученные угрозами уничтожения, ослабевшие, полумёртвые от стресса, полные ненависти , но с искалеченной, подавленной волей. Приходили подлые тщеславные люди, рассчитывавшие на возможность получения власти, всегда готовые за счёт несчастья своих же людей строить своё ненасытное благополучие.
    Там, где гнездилось гестапо, именно  там, проявлялись самые отвратительные человеческие пороки: предательство, клевета, ложь, тщеславие, стяжательство, карьеризм, низкопоклонство, лесть, унижение человеческого достоинства, и поражающая здравый смысл, жестокость. 
    Среди агентов и даже высшего офицерского состава, гестапо  была колючая атмосфера недоверия, интриг, голого карьеризма и полное отсутствие чувства чести, свободы мысли и спокойствия. Гитлеровская  хитро организованная служба разведки и контрразведки напоминало стаю голодных волков, готовых пожрать ослабшее или раненное животное из своей же стаи.  Гитлер не раз хвастался сплетённой им же паутиной гестапо, опутывавшей не только Германию, не только её территорию и захваченные территории других стран, но нити липкой паутины грязных дел немецкой разведки протягивались во все уголки Земли.
    В Советском Союзе гестаповцы  искали людей, недовольных советской властью по каким-либо причинам и находили их. Это были лица совершившие уголовные преступления, утратившие чувства чести, предатели России, готовые служить кому угодно, только бы было выгодно. Они поступали по принципу: лучше я кого-нибудь ударю, чем ударят меня. Среди них  дезертиры, нарушившие воинский долг и верность военной присяге. Они не могли пользоваться признанием народа, народ ненавидел их. Чувствуя отношение народа к себе , они готовы были вымещать на нём свою злобу и тем самым доказывать  немцам свою лояльность к устанавливаемому строю. Предавшие свой народ не могли рассчитывать на какое-либо снисхождение, и были верны своим хозяевам, исполняя любые их требования. Именно тем они и были страшны советским людям. Предатели , трусы, негодяи , готовые совершить какое угодно преступление  шли в немецкую полицию и получали звание «полицаев». Нет, не полицейских даже, а именно «полицаев».Немцы презирали «полицаев», русские ненавидели их, как палачей, как бандитов и считали их вдвое хуже немцев.
  С интеллигентами немцы обращались несколько иначе. Они рады были тем из ниж, которые ничего не поняли в существе советского строя, которые считали буржуазный строй более совершенным, чем советский. Их увлекала возможность оказаться наверху, начальствовать и жить с комфортом, хотя бы это и стоило совести. Таким в Одоеве оказался Блинов по профессии адвокат, и тем более опасный русским, так как его основными действиями были предательство и демагогия. Были среди интеллигентов  просто трусливые , просто слабые люди. Немцы звали их к себе на службу в качестве переводчиков и  убеждали их в тщетности их надежд на возвращение Красной Армии, обещали безопасность, конспиративность, и жирный паёк. Однако и давали понять, что сопротивление  воле завоевателей есть ни что иное,  как враждебность, а как поступают с врачами на фронте, всем известно. Интеллигенты не шли. Они знали, очень хорошо знали, что нельзя служить немцам, но удары сапогами в дверь полицая  и автоматчика-немца ломали сопротивление,  и они покорно шли, покорно служили, проклиная немцев, проклиная себя. Работала в Одоеве врачом Нестерова Галина Георгиевна. До прихода немцев она и медицинская сестра сумели эвакуировать 18 раненных красноармейцев, находившихся в районной больнице на излечении. Нестерова осталась в больнице, чтобы служить русским людям и делала это смело, самоотверженно. Все русские, служившие у немцев, носили белые повязки на левой руке. Жители Одоева, завидев белую повязку на руке человека , сторонились от него, как от опасного больного.
    Уже на второй день пребывания немцев в Одоеве на заборах  и стенах домов появились многочисленные приказы. Чего только в них не было! Всё запрещалось и за каждое нарушение расстрел, расстрел, расстрел. Установлен комендантский час. Люди могли ходить по улицам с 9 утра до 6-ти вечера. В другое время ходить не разрешалось. Наказание – расстрел. Особенно тяжкие кары обещались партизанам и тем, кто им помогает.
    На второй день оккупации Одоева, комендант приказал собрать на площади жителей городка. По улицам проезжала телега, на которой восседал Блинов и выкрикивал: «Германское командование приказало явиться  каждому домохозяину на площадь в 12 часов! За неисполнение приказания все будут наказаны по законам военного времени!» Люди слушали и содрогались. Наказание они и так несли. Тяжелее утраты  Родины может ли быть хуже наказание? Что будет там, на площади? Хорошего ждать нельзя! К 13 часам на площади 30 октября собрались около ста человек, бедно одетых людей: стариков, пожилых женщин и подростков. Появился комендант в сопровождении нескольких солдат, вооружённых автоматами. Солдаты расположились  так, чтобы  люди не могли уйти с площади.  Они стали в улицах, готовые выполнить любые приказания. Люди сжались тесной кучкой, подошли к зданию, где размещался райисполком.
    Комендант, рыжий немец. Блинов ,уже получивший должность бургомистра, два автоматчика, появились на балконе здания. Блинов начал читать приказы. Их было много, и каждый заканчивался словами: «Расстрел», «Будут повешены!», «Будут расстреляны!», Будут повешаны!» Среди других был прочитан приказ о том, чтобы от каждого дома был направлен в  распоряжение комендатуры один трудоспособный человек для заготовки дров. После чтения приказов требовавших беспрекословного подчинения немецким властям, лишавших людей элементарнейших  свобод и грозивших беспощадной расправой со всеми непокорными, жизнь стала совершенно нетерпимой. В сердцах людей кипела приглушённая ненависть, готовая взорваться протестом, мятежом.  Жилищные условия с каждым днём становились нетерпимыми в Одоеве. Жители были ограблены, дров не было. Электростанция не работала, керосина тоже не было, хлеб выпекался для немцев и для тех русских , которые работали на дровозаготовках. Детям  негде было достать молоко, сахара. Дети болели и умирали. Люди старались не выходить из домов. Немцы грабили прямо на улице: отбирали валенки, шапки, шарфы. Житель Одоева Сидякин был застрелен немцами за то, что отказался снять валенки. А в 10-ти километрах от Одоева женщины , плохо одетые, не умевшие владеть пилой и топором, под надзором полицаев заготовляли дрова: они валили деревья, обрубали сучья, распиливали и сносили к дороге. Работа была очень трудной, и эти бедные, голодные люди, работая плохими, тупыми инструментами, были молчаливы. Обессилив, отдыхали, но их вновь подымали окрики полицаев, похаживающих среди работающих, плачущих женщин. Обед состоял из кусочка хлеба, весом 100 грамм и варёной картошки. А после обеда опасный тяжёлый труд. И так изо дня в день. И вот две девушки отказались работать. За это они подверглись наказанию. Их публично высекли розгами. Среди работавших на заготовках дров женщин стали распространяться болезни и чаще других  воспаление лёгких, гриппы, бронхиты. Часто, находясь в лесу, женщины надеялись встретить партизан. Слухи о них доходили и до Одоева, но они были неясные. Однако было известно: партизаны были, они скрывались в лесах, отважные защитники обездоленных, бесчеловечно угнетаемых жителей, пока самые близкие, словно кусочки старой свободной жизни. И по тому, с какой злобой и с каким страхом говорили о них немцы, можно было судить о значительности и серьёзности этой силы, которая могла внезапно обрушиться на всякого захватчика – беспощадная , карательная , уничтожающая, неуловимая. Где находились партизаны, никто не знал. Казалось, в Одоеве их не было, так как партизан никто не видел. Это можно было считать ловкостью разведчиков. Они бывали в Одоеве. НЕ раз жители Одоева видели наулицах Одоева Михаила Крузе, переодетого в женское платье, но никто из тех, кто его видел, ничего не говорил даже своим близким.

ПАРТИЗАНЫ.

В начале октября разгорелись ожесточённые бои между войсками Брянского фронта, 3.,13, 50 –й армиями , группой войск Ермакова, и 2-й танковой армией и 2-й полевой армиями немецких войск. Бои  с превосходящими силами противника отличались упорством и настойчивостью со стороны советских войск, но к 10-му октября порядки наших войск переместились к границам Тульской области, над которой нависла непосредственная угроза захвата её немцами. На территории Калужской области и Тульской областей вливались , подавляя сопротивление 43 армии Резервного фронта  части 12-й  и 11-ой немецких армейских корпусов. Нависла угроза над Калугой и Тулой. В Туле был создан  в начале октября 1941 года Городской Комитет Обороны, во главе которого стояли В.Г.Жаворонков и Н.И. Чмутов, секретарь обкома В.Н.Суходольский.
    16 октября 1941 года состоялось собрание Тульского городского партийного актива, на котором были подведены итоги того, что было сделано в районах области и городе Туле для организованного сопротивления врагу. А сделано было немало. В районах области созданы диверсионные и партизанские группы, которые готовились к действиям в тылу врага, истребительные батальоны, готовые вместе с частями Красной Армии сражаться с немцами, разведывательные партизанские группы и отряды снабжались продовольствием, вооружением и снаряжением. На территории Тульской области создавалась надёжная организация для борьбы с захватчиками.
    Партизанская разведывательная группа была создана из партийного и советского актива в Одоеве в начале октября и утверждена решением райкома партии, который возглавлял тогда Хлебников Александр Александрович. Для связи с группой намечены явочные квартиры. Специально разработанной инструкцией определялся круг деятельности партизанской разведывательной группы. База группы должна была находиться на территории Засеки, севернее села Завалово в 20-ти километрах от Одоева на восток. Расположение партизанской базы именно в этом месте давало возможность партизанской группе под прикрытием леса держать связь с другими партизанскими разведывательными группами. Недалеко от базы проходили дороги на Щёкино и Тулу и Воскресенское-Тулу, что давало возможность партизанской группе производить диверсии и нападения на врагов.. Партизанская разведгруппа состояла из нескольких человек. Командовал группой Михаил Крузе, имевший военную подготовку младшего командира Советской Армии. Колхозники ближайшего колхоза знали о партизанской базе, помогали партизанам, как могли и никто не только не выдал немцам партизан, но  жители села Завалова гордились близким расположением партизанской группы, считали их своими защитниками, а после того, как немцы были изгнаны за пределы области, назвали свой колхоз «Красный партизан».
  Немцы были предупреждены своим командованием о том, что и в Тульской области базируясь в лесах, действовали партизаны. Германское командование требовало от всех солдат беспощадной расправы с партизанами, и расстреливать на месте при малейшем подозрении человека в его причастности к партизанскому движению. Удары партизан по немецким коммуникациям были настолько чувствительны для врага, что немецкая пропаганда всеми силами старалась возбудить в солдатах ненависть к партизанам и добилась того, что вызвала страх перед партизанами и многочисленные убийства мужчин просто из страха перед партизанами, если эти мужчины не шли на службу к немцам. Вражеская разведка, появляющаяся в населенных пунктах, прежде всего,  пыталась установить, нет ли поблизости партизан. Солдаты, останавливаясь в деревнях и сёлах, старались узнать, где находятся мужья оставшихся в селениях женщин, кто они: солдаты, офицеры, партизаны. Насколько нелепы эти вопросы, очевидно. Никому из женщин не приходило в голову сказать, что муж-офицер, политработник, партизан.
    Настолько немцы боялись партизан, находясь на территории нашего района, можно судить хотя бы по такому фактору. Жители деревни Дорогоньки рассказали о том, что в их деревне, расположенной около шоссе Одоев-Щёкино – Тула, в 14-ти километрах от Одоева, в течении всего времени оккупации района находились немцы. Они занимали только те дома, которые стояли вдоль шоссе, но никогда не ночевали в домах слободы этой деревни за оврагом в сторону леса. Они боялись партизан и в направлении слободы выдвигали усиленную охрану из автоматчиков.  Е раз возникали ложные тревоги. Далеко не у всех немцев были крепкие нервы, и тогда раздавались автоматные и даже пулемётные очереди по воображаемым партизанам. Немцы выбегали из домов и занимали оборону. Вскоре выяснялась ложная тревога,  разыскивались виновники, но, видимо, наказания не несли, так как по мнению немцев, лучше ложная тревога, чем смерть от партизанской пули.
    23 октября на партизанской базе собрались члены разведывательной группы. Их было немного, всего 7 человек, а через два дня их стало 12. Быстрое продвижение немецких войск по территории Одоевского района, вынудили группу принять дополнительные меры по маскеровке базы. Часто над лесом появлялись немецкие самолёты-разведчики, которые могли обнаружить даже небольшую группу людей. Нужно было определить место действия группы, установить связь с другими партизанскими отрядами, так как следовало передавать данные разведки частям Красной Армии. В группе было продовольствие, оружие, одежда, но не было средств связи. В то же время в задачу группы входила связь с населением, проведение среди него политической и оборонной работы, распространение листовок, борьба с предателями народа, оказание помощи выходящим из окружения группам красноармейцев.
    24 октября были посланы пары разведчиков для наблюдений за дорогами, идущими в Тулу.  Они должны были произвести наблюдения в течение суток. Оставшиеся партизаны, в том числе и руководитель , должны  были установить связь с соседними партизанскими группами, проверить , на месте ли разведчики, проживающие в сёлах: Павловском, Филимоново, Мишенском, Глинищах. Задачи были значительны и ответственны. Можно было ожидать всяких неожиданностей даже в знакомых деревнях. Самым сложным оказалось установление связи с партизанскими группами других районов. Первые попытки установления связи с группами Крапивнского, Дубенского районов ничего не дали. Из Тулы не могли связаться с ними.
    26 октября на дорогах , за которыми было установлено наблюдение, двигались немецкие части. Их было так много, что они  не всегда соблюдали правила движения  воинских частей, пользуясь лишь данными разведки и головного охранения. Наблюдать за движением войск противника партизанской группе было удобно. Накапливались ценнейшие сведения о числе проходящих  подразделений врага, проезжавших автомашин, танков, бронетранспортеров, орудий, но сведения эти надо было немедленно сообщить Советскому командованию, но средств для сообщения не было. Действия же групп осложнялись: все населённые пункты были заняты немцами, которые усиленно охраняли их и вели тщательное наблюдение. Мужчин, встречавшихся им вне населённого пункта, отбившихся от своих частей красноармейцев немцы расстреливали. Убивали мужчин и в населённых пунктах, нередко на глазах жён и семей. Первая группа немцев, появившееся с запада в районе Апухтино открыла огонь из автоматов по юноше, скакавшем верхом на лошади к селу, и убила его. В селе Красном было убито несколько колхозников только потому, что они показались им подозрительными.   
    Несмотря на всё это, партизаны группы Одоевского района, продолжали настойчиво искать возможностей передать  материалы своих разведывательных операций. Малочисленность группы не позволяла осуществлять диверсионные акты в тылу у немцев.
    В начале ноября группе удалось  установить прочную связь с опорными пунктами, разведчиками,  проживающими в селе Павловском, в деревне Дорогонке, в деревне Дракино, в селе Глинищи и в Одоеве. Среди разведчиков этих селений наиболее активными были в Глинищах семья коммуниста Сорокина Антона Герасимовича, главным образом через его дочь Елену Антоновну, Сорокин Иван тоже коммунист, в скором времени он погиб в Одоеве, Леонидова Мария Леонидовна, учительница, собиравшая для партизан различные данные, распространявшая  среди жителей партизанские листовки. Людей, которые сочувствовали партизанам, всемерно помогали им, было много, но эти люди не считали свои поступки проявлением отваги. Они были уверены, что иначе поступить не могут, хотя и рисковали жизнью своей и жизнью семьи. Сколько их, безымянных героев погибло во время оккупации от рук гитлеровцев, нередко юношей, даже детей. Партизанская разведывательная группа опираясь на поддержку населения , имея опорные квартиры во многих населённых пунктах района, северной её части, собирала важные разведывательные данные и направляла их через связных в Тулу. Теперь стала известна линия связи, по которой шла информация разведки из Одоевского района. Отдельными звеньями этой линии были сторожки лесников. Лесники Истомин Василий Иванович, Акутников Сергей Андреевич и его жена Анна Ивановна были отважными партизанскими связными. Они помогали красноармейцам переходить под Тулой линию фронта и кормили их. Акутников С.А. Указом Председателс Верховного Совета РСФСР от 14 февраля 1966 года награждены медалью «За отвагу», а его жена Анна Ивановна  медалью «За боевые заслуги».
    Цепочки связных сохранялись в строгой тайне и партизанские группы и разведчики не знали её целиком, но эта цепочка существовала. Михаил Крузе, руководитель разведывательной группы проникал в Одоев и уносил из него ценнейшие сведения, которые доходили до Тулы. Этой разведгруппе в период оккупации не удалось связаться с партизанскими  отрядами  действовавшими  на территории Тульской области. Наиболее крупные из них сражались на территории Черепетского теперь Чекалинского,  , на территории Белёвского районов и на территории (сначала Косогорского) Ленинского района, а потом Плавского. Одоевского, Дубенского районов.
    Партизанский отряд, действовавший в Черепетском и Белёвском районах по дорогам Белёв-Козельск , Лихвин, Перемышль  и железной дороге Тула-Козельск, на участке Черепеть – Мышебар и несколько западнее, был создан из бойцов истребительных батальонов Черепетского района и носил название «Передовой». В отряде «Передовой» находился и знаменитый разведчик Александр Чекалин, который был казнён фашистами на центральной площади города Лихвина 6 ноября 1941 года. Партизаны тщательно готовились к каждой операции и поэтому большинство из них были проведены успешно. Успешно действовал партизанский отряд, которым командовал Николай Гаврилович Есипов. Об их действиях много написано, но они не действовали на территории Одоевского района. А в это время Тула сражалась против полчищ немецких войск. Наступил декабрь месяц. Фашисты выдохлись.
     Со дня неудачной попытки гитлеровцев подавить сопротивление защитников Тулы и последней атаки с 7 на 8 декабря, предпринятой немцами по Калужскому шоссе силами до батальона пехоты, в обороне Тулы наступил перелом.
    6 декабря 1941 года началось широкое наступление советских войск от Каширы на юг. Части 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерал-майора Белова Павла Алексеевича непрерывными ударами громили немецкие войска, отбивая десятками населённые пункты. Немцы, бросая технику, отступали на юг.
    В этих условиях предпринятое 50-й армией наступление от Тулы, грозила отрубить клещи, протянувшиеся с Каширы, восточнее Тулы и окружением группировки генерала Клейста . С севера действовали войска генерала Голикова.
    Удар , нанесённый частями генерал-майора Болдина, в районе  Руднево-Крюково-Теплое идалее на Венёв создали возможность окружить 2-ю и 3-ю немецкие танковые дивизии и спасаясь бегством  оставили 200 автомашин, десятки орудий, тягачей, 16 танков, а на дороге на Венёв и выше 100 автомашин, 11 танков и огромное число боеприпасов, решил успех наступления советских войск с севера. Конница Белова отбила Венёв, а 12 декабря Сталиногорск, продолжала наступление на запад, а 12 декабря 1941 года войска, оборонявшие Тулу, предприняли расширенное наступление на юг и запад. Не смотря, на прочность обороны Косой Горы, немецкие войска были разъединены между Косой Горой  и Ясной Поляной. Наши войска  вошедшие в прорыв угрожали группировке немцев на Косой Горе окружением. Косая Гора была взята 13 декабря 1941 года. 3-я немецкая армия откатывалась на юго-запад.
    296 дивизия 50 –й армии разгромила 394 –й мотополк немцев, сапёрный армейский батальон, команду телеграфистов 3-й немецкой армии и 17 декабря овладела городом Щёкино, захватив 8 самолётов, 35 танков, 200 автомашин. Наступательный порыв  советских воинов был так велик, что части без отдыха освобождали один населённый пункт за другим
   Успешное наступление советских войск под Москвой воодушевляло бойцов, оборонявших Тулу. Враг отступал на запад. Операция «Тайфун» разбилась о стойкость советских людей.

ПОД ПЯТОЙ ВРАГА.

    Опасность захвата Тулы миновала. Радостно праздновали туляки свою победу. В Одоеве продолжался оккупационный режим и в Одоеве почти никто не знал о том, как встретила Тула врага. Люди знали, что там идёт сражение, а от Тулы до Москвы, как говорят, рукой подать. Слухи, о поражении немцев под Тулой и Москвой начали доходить только по настроению оккупантов. Именно по настроению немецких солдат могли судить одоевцы о каком-то успехе советских войск.  Именно тогда начала до них доходить, правда. Немцы уже не «гоготали» во всё горло, как это было в конце октября, когда они восклицали: «Сталин капут! Москва наша!» Враги явно нервничали. Офицеры всё больше хмурились, резко покрикивая на солдат, среди которых расширялось и углублялось  совсем  иное настроение. Они не могли скрыть всё в большем размере возникающей тревоги, неуверенности и страха перед перспективой вести войну в условиях русской зимы. Солдаты собирались группами, что-то  горячо обсуждая и по их серьёзным растерянным лицам можно было судить о том, что там, на северо-востоке в районе Тулы сложилась какая-то очень неприятная для них обстановка. Во всяком случае, это была непредвиденная задержка, неприятно возросшая сила сопротивления русских. Раненые, прибывающие из-под Тулы, интенданты и солдаты интендантской службы, проезжающие от фронта в глубокие тылы армии, шофёры транспортных подразделений армии сообщали одну и ту же весть: под Тулой бои, город не взят.
    Немецкая пропаганда продолжала свою трескотню о непобедимости вермахта, о скором падении Москвы. В сводках германского командования сообщалось о продвижении немецких войск к Москве. Они действительно продвигались, но стойкость советских войск под Тулой надломила наступательный дух немцев от солдата до генералов и даже командующих группой армий генерала Гудериана, который отчётливо понимал необходимость ведения войны в зимних условиях. Это были явные симптомы крушения «блицкрига». Болезнь неверия в успех дальнейшего движения к Москве порождалась возрастающими ударами советских войск, ростом их сопротивления. Отчаянные попытки немцев окружить Тулу срывались, кровопролитные бои под Сталиногорском и Венёвом не приносили немцам прежнего удовлетворения. Слишком велики были потери, позади была Тула, имеющая прочную связь с Москвой. Наступление под Серпуховым, было сорвано контрнаступлением советских войск.  Возникшие у немецких солдат сомнения и зародившийся страх обращались в усиление репрессий против мирного населения. Злоба светилась в глазах немецких солдат.
  Реже стали появляться новые немецкие воинские части в Одоеве, а те, которые появлялись, делали то же, что и их предшественники: они продолжали отнимать всё, что было возможно. Отнять: скудные запасы пищи, тёплую одежду, обувь. Командование немецких войск отдавало приказы об отгрузке хлеба, скота, всего, что могло иметь хоть какую ценность. Из ближайших к Одоеву колхозов под охраной немецких солдат двигались к железнодорожной станции Арсеньево обозы и колонны с зерном, стада скота, отнятого у колхозников.
    В Одоеве и колхозах почти не было мужчин, а те, которые были, назначались немцами старостами, полицейскими.
    В начале ноября через Одоевский район проходили советские солдаты, которые шли с надеждой перейти линию фронта и влиться в ряды защитников Родины. Находились и такие, кто не верил в нашу победу и приходил домой, не желая служить немцам, они скрывались, но судьба их была в большинстве случаев трагична.
    Немцы, как известно панически боялись партизан. Через несколько дней после того, как они заняли Одоев, приказано было под страхом смерти всей семьи сдать оружие. Жители Одоева вынуждены были сдать в комендатуру охотничьи ружья. Если немецкие солдаты обнаруживали в доме мужчину, то прежде выясняли, почему мужчина оказался дома И. если доказательства не удовлетворяли их, человек объявлялся партизаном, в лучшем случае военнопленным, а чаще же всего солдаты расстреливали его тут же около дома. Так было расстреляно несколько человек колхозников в селе Красном и в деревне Филимоново. Немцы искали партизан и коммунистов. Мужчин арестовывали, увозили, а на рассвете за больницей, у реки, в глухом овраге, гремели автоматные очереди. Никто из арестованных не возвращался домой.
    В здании, где в настоящее время находится центральная сберегательная касса(сейчас это здание ресторана), располагалось на втором этаже полицейское управление, а на первом этаже – камера предварительного заключения. Именно оттуда уводили на расстрел всех заподозренных в причастности к партизанскому сопротивлению или коммунистических убеждений.
    О каком-либо снабжении населения продовольствием, средствами освещения, немцы не только думали, но и старались создать условия, доводящие людей до отчаяния, гибели от холода, голода, эпидемий. Не было пищи, топлива, одежды, не было возможности как-то найти всё это. Людям под страхом смерти запрещалось покидать пределы Одоева без разрешения, пропуска немецкой комендатуры, а просьбы о пропуске почти всегда отклонялись. Это была продуманная система истребления людей, продиктованная, расовой человеконенавистнической теорией немцев.
  Предатели, пособники немцев, к которым даже оккупанты относились к ним с нескрываемой гадливостью, их кожи лезли вон, чтобы показать свою лояльность, свою рабскую трусливую угодливость. Бургомистр Блинов и его канцелярия постаралась сделать для немцев всё возможное, чтобы способствовать укреплению «нового порядка». Первой их заботой было разыскать лиц, какие могли быть полезны оккупантам. Потребовались переводчики. Бургомистр указал на учительниц немецкого языка Одоевской средней школы. Они отказались, сославшись на плохое знание специальной немецкой терминологии. Под угрозой расстрела, под конвоем немецких солдат они были приведены в комендатуру. Маленький  рыжий немец, опрятно одетый, приветливо улыбаясь, сообщил им, что они будут переводчиками, а в случае отказа их сочтут врагами вермахта немецкого государства, которое беспощадно карает своих противников. Надели им на руки белые повязки и с того дня они жили под конвоем.  Солдаты  комендантского взвода  сопровождали их от комендатуры до дома и от дома до комендатуры. Ночами солдат  с автоматом стоял на посту возле дверей их дома.
    Потребовались «полицаи». Таких , которые охотно соглашались стать ими, было не много. Это были люди, репрессированные органами советской власти за совершённые преступления, другие же стали полицейскими под угрозой расстрела. Они искали возможностей нанести немцам  и их армии ущерб, помочь  советским людям, может быть, даже спасти их, когда это могло бы потребоваться.  Есть факты, которые свидетельствуют  о бесчеловечном отношении немцев  к населению, но имеются и другие факты, доказывающие преданность некоторых полицаев  советскому народу и ненависть к оккупантам. Полицаи тоже носили белые повязки, свидетельство позора и предательства,  малодушия.
    Когда стали поступать в Одоев раненные немецкие солдаты, больных русских выгнали из больницы, а врачам приказали лечить солдат. Это были страшные для врачей дни: беспощадному испытанию подверглись самые благородные чувства врачей, вынужденных лечить ненавистных врагов. И врачам на левые руки вязали белые повязки. Больных русских, пользуясь правом свободного передвижения, врачи лечили на дому,  не считаясь со временем и многими трудностями.
Бургомистр в своей преданности оккупантам  был неутомим. Он решил взяться за организацию школьного дела, а чтоб привлечь к нему учителей, он  объяснял это намерением дать им работу  и таки образом «спасти» от нищеты и голода. Нашлось  2-3 человека учителей, поверивших  бургомистру,  и дело закипело. Школы  могли начать работу, так как были учителя, учебные пособия, оборудованные помещения. Правда, школьных помещений, хорошо оборудованных  осталось не так много, так как большинство их оказались изуродованными немецкими солдатами, которые  не стеснялись использовать школьные здания и клубы в качестве конюшен и казарм.
    19 ноября 1941 года в здании Одоевской средней школы состоялось собрание учителей. Присутствовало на собрании 60-70 человек учителей, преимущественно  начальных классов. Говорил бургомистр, но его речь  состояла из вражеской прославляющей гитлеровскую Германию, её цивилизацию, культуру и воспитания юношества в духе идей нового человека. Каждый из присутствующих отчётливо понимал  всю нелепость предложений бургомистра, тем более, что уже в это время чувствовалась какое-то изменение в настроении немцев. Один бургомистр ни с чем не считался. Он был опьянен немецкой пропагандой и видимостью власти., представленной ему оккупантами. Бургомистр не удержался от угроз. Он предупредил учителей, что проявление саботажа с их стороны будет расцениваться, как враждебное действие против «нового порядка» со всеми вытекающими отсюда последствиями. Наконец, бургомистр заявил о том, что существовавшие школьные программы и учебники не соответствуют задачам «нового порядка» воспитания и их надо переделать. Сам же он явно не представлял, как следует переделать программы и учебники. Он мог только сказать, что все связанное с революцией и социализмом должно быть выброшено. Учителя молчали. Снова стал говорить бургомистр о мнении коменданта, который заявил, что воспитание юношества в духе «нового порядка» - это как раз то, что нужно и сумеет отблагодарить прилежных и старательных, но как можно теперь говорить об обучении детей, если идёт война, и кто будет содержать школы и учителей. Командование  немецких оккупационных войск не решает таких задач.
    Выступил учитель , который сказал, что школы и учителей будут содержать колхозники, что детям нужно учиться и что программы и учебники можно исправить. Больше никто не говорил на этом совещании. Приказано было приступить к исправлению учебников. Учителя разделились на секции, избрали руководителей, и началась непривычная, оскорбительная, унизительная работа. Программы по математике и грамматике изменять не пришлось, но когда начали исправлять программы по литературе, истории, географии, естествознанию, поняли, что исправление их совершенно невозможно, особенно объяснительных записок. То же произошло и с учебниками. Чтобы показать , что объяснительные записки к программам и учебникам исправляются, вычёркивали имена, строчки, абзацы. Таким образом, вычёркивалось так много, что не оставалось материала, который должен быть усвоен учащимися. Работа по исправлению программ и учебников не была закончена, да и не могла быть выполнена. Это отлично понимали все, поэтому, чтобы принять хотя бы какое-нибудь решение,  сочли необходимым предоставить инициативу в обучении и воспитании детей самим учителям. Бургомистру же было объявлено, что работа по исправлению учебников и программ закончена.
    Учителя получили назначения в школы и отправились в сёла и деревни в конце ноября,  но обучение детей в школах началось в начале  и середине декабря, в разные сроки. Оно  и велась по советским программам и советским учебникам, так ,как она велась всегда, как будто бы и не было оккупантов на русской земле. Между учителями и учащимися утвердилось прочное молчаливое соглашение – молчать о том, что дети читали в классе. Работа в школах продолжалась от 3-х до 12-ти дней, а в некоторых школах обучения и вовсе не было. Школьные здания не отапливались, учителя не получали содержания, голодали, многие дети школы не посещали Из затеи бургомистра ничего не вышло.
    В канцелярии бургомистра от коменданта был получен секретный приказ о немедленном составлении списков трудоспособных жителей Одоева. До этого комендант не раз выказывал бургомистру недовольство о плохом и медленном поступлении хлеба и скота в распоряжение немецких войск. А это произошло потому, что весть об изъятии в колхозах хлеба и фуража быстро облетела колхозы. Колхозники поделили скот, зерно, фураж. Зерно надёжно запрятали, лошадей  с повозками разделили по хозяйствам, и когда в колхозы поступило требование  сдать зерно, из колхозов шёл ответ, что зерно уже конфисковали и вывезено немецкими солдатами. Проверить правильность такого ответа совершенно не представлялось возможным, потому что действительно немцы грабили там, где что-либо плохо лежало. Полицаи, которые посылались для проверки таких ответов, ничего не находили и быстро возвращались из колхозов. Колхозники берегли зерно для весеннего сева.
  Вот почему бургомистр спешно принялся за новое подлое дело. Он отлично понимал, зачем понадобились немцам такие списки: на заводах Германии и сельскохозяйственных фермах требовались рабочие руки, и пошёл на хитрость. Предатель знал о голоде и бездействиях , испытываемые  одоевцами и оповестил жителей о том, что всем трудоспособным будет предоставлена оплачиваемая работа и ежемесячный паёк, для этого надо зарегистрироваться в канцелярии бургомистра. Не все поверили этому извещению, а зарегистрировавшиеся ежедневно обязаны посещать здание, отведённое для бургомистра. Люди ежедневно приходили в помещение канцелярии бургомистра и в течение нескольких часов ожидали, когда им дадут работу. Работы не было. Приходили главным образом женщины. Более двух недель продолжались эти посещения, и люди возмущались.
- Да что они, собаки, издеваются над нами?! Голодаем, сидим, как вороны. Пойдёмте , бабы, разгоним этого бургомистра! – с досадой крикнула одна из женщин. Кто-то из канцелярии услышал эти слова. На другой день, женщину жестоко высекли шомполами в полицейском управлении. Другие женщины продолжали ходить в то здание, но уже ничего не говорили громко. Никто им не давал работу и никуда их не отправляли.
    Бургомистр Блинов из кожи лез вон, чтобы выслужиться перед немцами. Многие люди погибали от его доносов. Выдал он и председателя колхоза. Под видом невыполнения требований о сдаче хлеба он был арестован, жестоко избит и помещён в камеру  предварительного заключения, как коммунист. В камере в это время, кроме председателя колхоза, находились раненный лётчик и партизан. Участь всех троих была предрешена: все знали, что их расстреляют. Всех ежедневно допрашивали, и ничего  не добившись, снова избивали, кормили отбросами и то через день. Арестованных  охранял полицай. Двенадцатилетняя дочка председателя колхоза ежедневно носила отцу обед, но только в то время, когда дежурил молчаливый полицай с добрыми глазами. Он никогда не улыбался, но шопотом говорил, принимая продукты:
    Давай, давай. Уходи скорей!    И девочка убегала домой, а на другой день приходила опять.
    Но однажды , в декабре у дверей камеры она увидела другого полицая, хотела убежать, но полицай схватил её за волосы и гаркнул  в ухо.
    Тебе, что тут надо? А ? – и добавил грязное ругательство.
  Я папе покушать принесла…- заплакала горько девочка.- Пусти, полицай!
    А, полицай! Заревел предатель и стал беспощадно избивать  слабую девочку. Он рвал ей волосы, бил по лицу, швырнул на землю и колотил тяжёлыми сапогами. Девочка потеряла сознание. Полицай выбросил худенькое тельце на улицу. Только к вечеру девочка кое-как добралась домой, к больной матери. Более двух месяцев пролежала она в постели. Её мучили кошмары она видела искажённое , свирепое лицо, избивавшего её бандита, - металась в жару, а мать, рыдая, гладила её горячую головку и успокаивала. Девочка не знала, что в тот день, когда её избивал полицай, лётчик, отец и партизан уже были приговорены к расстрелу, который предполагался рано утром следующего дня.
    В ночь на дежурство заступил тот полицай, который передавал председателю колхоза приносимые девочкой продукты. К вечеру поднялась сильная метель, а утром полицай, открыв камеру, никого не  нашёл в ней. Исчез и караульный,  недосчитались и двух винтовок в караульном помещении полицейского управления. Никаких следов не было обнаружено. Арестованные и полицай скрылись, и поймать их не удалось.
    В декабре совсем стало холодно: начались морозы и метели. Зима обещала быть суровой. У жителей городка не было топлива, , не было пищи. До крайней степени отчаяния дошли люди, А появляющиеся в Одоеве немцы продолжали грабить население. Теперь они снимали тёплые вещи, пальто, одеяла, валенки, чулки, женскую одежду и даже женское бельё. Им ничего не стоило прямо на улице снять с человека валенки, пальто, шапку. Всё это солдаты напяливали на себя. Заходили в дома, располагались на ночлег, выгоняли хозяев или не обращали внимания на них. Не считаясь с ними, что в доме женщины, дети, немцы сбрасывали одежду и начинали бить вшей, которых в солдатской одежде было множество. Омерзительной была такая картина : сняв с себя всевозможные вещи, голые солдаты, перебирая бельё, вылавливали из него вшей и били их прямо на столе, а потом одевшись и поужинав за тем же столом , ложились спать, но и во сне чесались и ёрзали. Возле домов, где ночевали солдаты, выставлялись усиленные караулы, часто сменявшиеся в течение ночи: страх не покидал немецких солдат, он усилился, потому что партизаны всё шире развёртывали свои действия против оккупантов.
  Странный вид представляла собой одежда немецких солдат. Можно было видеть немца в истрёпанной, а нередко и ободранной, местами прогоревшей шинели, невероятно грязной, покрытой всевозможными пятнами, в женском платке, накинутая на плечи , в пилотке, перетянутой женским чулком, завязанными под подбородком, в подшитых, залатанных валенках. Солдаты уже не брились и обросли бородами. Давно не умывавшиеся, грязные и обовшивевшие,  - как они не походили на тех упитанных немцев, которые летом проходили по улицам Берлина и упоённо восклицали6»Хайль, Гитлер!». Двое, совсем молодых немцев, заходили в один из домов и, плача, просили женщин постирать им бельё, так как их замучили вши. Женщины отказывали им, говоря, что нет дров, нетеплой воды, нет мыла и юнцы бежали в другие дома, где им так же отказывали.
    Морозы усиливались, свирепели вьюги, дороги то обледеневали, то покрывались снегом. Жителей Одоева, голодных, еле держащихся на ногах, выгоняли под угрозой автоматов на расчистку дорог и если в воинских частях были лошади, то их размещали в жилых помещениях и заставляли женщин чистить им копыта. Людям за их работу ничего не давали.
    Немцы с трудом передвигались по дорогам. Откуда-то со стороны фронта через Одоев проходили небольшие подразделения, скорее бесформенные, неорганизованные , вооружённые группы, вероятно, больные, легко раненные, для некоторых немецкие  офицеры пожалели дать лошадей или машины. Это были мародёры, не останавливающие ни перед чем. К середине декабря в Одоеве всё чаще стали поступать раненные немецкие солдаты и офицеры. Началось движение немецкой армии на юго-запад.  Это движение всё усиливалось: что-то происходило с гитлеровской армией. Одоевцев волновала мысль, которую замирая от радости, они боялись высказать друг другу. Чем мрачнее становились гитлеровцы, тем ярче разгоралась скрытая радость жителей Одоева.
    Над городком стали появляться краснозвёздные быстрые самолёты - истребители . Иногда они снижались, и тогда на улицы сыпались листовки. Немцы старались собрать их, но листки попадали в руки жителей, которые прочитав их, прятали. Стало всё ясно: Советская Армия  быстро наступает и под её ударами немцы, бросая оружие, автомобили, снаряжение отступают на запад. Из дома в дом полетела радостная весть: «Наши идут!» «Наши идут!»  и это была чистейшая правда! Оккупация Одоева закончилась 22 декабря, а 23 декабря Одоев полностью освободили бойцы 1-го гвардейского кавалерийского корпуса генерала Белова П.А.. Наступление продолжалось, и 24 декабря 1941 года Одоевский район был полностью освобождён от немецких войск. Радости жителей Одоева, сёл и деревень не было предела. Наступала новая жизнь и борьба за Победу над врагом, но это уже другая, более счастливая жизнь со всем советским народом вместе. И эта Победа пришла 9 мая 1945 года.

Ветеран ВОВ, краевед УПЕНСКИЙ ЕВГЕНИЙ ВЛАДИМИРОВИЧ.