Самоубийство

Александр Владимирович Коромыслов был человек спокойный. Нет, не так. Александр Владимирович Коромыслов был человек очень спокойный. Опять не отражает сути… Может быть вот так попробовать: Александр Владимирович Коромыслов был человеком без нервов. Во-от, уже больше похоже на правду.
Еще в раннем детстве он привел прямо-таки в ужас родителей тем, что, долго глядя на тлеющие угли костра на даче под Питером, вдруг нетвердой походкой младенца подошел и поднял один из угольков маленькой ладошкой. Ребенок спокойно поднес пышущий жаром кусок догорающего дерева к глазам и с интересом рассматривал бордовый с налетом переливающейся черноты цвет маленького кусочка Солнца. От неожиданности взрослые на мгновение оцепенели; первым очнулся дядя Ваня и, подскочив к мальчику, выбил у него из руки раскаленную головешку. Только после этого повисшую на секунду в воздухе тишину прорезал оглушительный рев ребенка – и было совершенно не понятно, что вызвало этот крик: то ли сильный ожег, то ли обида оттого, что лишили интересной игрушки.
Но рука распухла и сильно болела, малыш плакал (особенно по ночам), а потому было ясно – боль он чувствовал, как и другие, вот только относился к этому иначе. А маленький Сашенька навсегда запомнил с двух годовалого возраста, что к огню голыми руками прикасаться нельзя.
Примерно таким же образом он понял, что в воде нельзя дышать – это может привести к смерти – когда семилетним мальчишкой, кувыркаясь в волнах прибоя на морском пляже, просто сошел с мелководья на глубину. Никто ничего подобного не ожидал, и он просто шагал по пологому дну, пока не погрузился в воду с головой. Естественно, стал захлебываться, тонуть. Малыш отталкивался от плотного песка ногами, неловко сучил тоненькими ручками, на мгновение выныривал, делал глоток воздуха вместе с соленой морской водой, кашлял где-то на границе этих сред, и погружался снова. Мальчик проделывал это молча, никто из взрослых не замечал его или не обращал внимания, может, не придавал значения, думая, что это такая игра. Силы покидали его, легкие наполнились жидкостью, и только тогда он решился позвать на помощь. И каким образом! Голова, может быть, в последний раз показалась над поверхностью, и пацанчик вместе с глотком воздуха выдохнул:
– Пожалуйста… това…щи… пом-могите… Тон-быль-быль-у!
Улавливаете всю абсурдность построения фразы? «Помогите» и «тону» на последнем месте в крике о помощи! Мальчика спасли, но вконец расстроенные и обеспокоенные родители, отвели его к врачу психиатру. Пожилой эскулап, с бородкой клинышком и в старомодном пенсне, долго осматривал ребенка, задавал ему различные вопросы, проводил несложные – в соответствии с возрастом – тесты; потом поговорил с каждым из родителей по отдельности, и, наконец, вынес вердикт:
– Беспокоиться не стоит, ничего страшного у мальчика нет. Более того, берусь утверждать, что он абсолютно здоров, как умственно, так и физически, а некоторые странности его поведения вызваны атараксией. Во всяком случае, очень на это похоже.
Родители переглянулись и, не смотря на уверения в том, что ничего страшного нет, беспокойно заерзали – незнакомый медицинский термин звучал как-то слишком «колюче». Ребенок спокойно вертел в руках стетоскоп – ему было все равно.
– Доктор, извините, а что это такое – атере… атарикс…
– Атараксия, – подсказал врач, – это состояние, которому всегда свойственно чувство покоя. Иными словами, что бы ни происходило вокруг вашего сына, он всегда будет оставаться спокойным, хладнокровным и рассудительным.
Папа с мамой облегченно вздохнули – выдохнули.
– Но тут есть один подвох, – доктор наставительно поднял указательный палец.
Родительское беспокойство не возобновилось, но сменилось уважительной внимательностью.
– Иногда случается, что это редкое заболевание сопровождается у больного некоторым притупление чувства страха, а то и полным его отсутствием. Очень может быть, что и у Сашеньки такие осложнения.
– Вот так осложнения! – папа звонко хлопнул себя ладонью по колену, – позавидовать можно!
– Не скажите, – покачал головой доктор, – это очень опасно. Вот вы, например, понимаете, что с крыши дома прыгать нельзя, разобьетесь?
Мужчина выпучил глаза и развел руками в стороны, как бы говоря – само собой.
– А вот Саша нет, – доктор погладил мальчика по голове, – он должен до этого дойти сам, или принять на веру, если ему расскажут. Второе для него сложнее.
Психиатр поднялся и, аккуратно забрав стетоскоп у юного Александра, повесил себе на шею.
– Так и произошло сегодня на пляже – теперь он понял, что в воде можно захлебнуться. Теперь, прежде чем полезть на глубину еще раз, он прежде научиться плавать. Наверняка были и другие подобные примеры?
Родители часто закивали головами.
– Постарайтесь объяснить малышу некоторые истины, которые кажутся вам прописными, но для него таковыми вовсе не являются, – напутствовал на прощание врач, – и помните, что «отсутствие страха» и «отвага» – понятия абсолютно разные. Первое – болезнь, ведущая к нелепой смерти, второе – путь, делающий человека героем.
Не особо афишируя услышанное, доведя рекомендации медицинского светила лишь до самых близких к семье людей, родственники наперебой стали пичкать маленького Сашу информацией, что можно делать, а что нельзя. На этот раз она содержала не только нормы морали, правового и нравственного воспитания, но (в несоизмеримо большей степени) сведения, которые позволят мальчику понапрасну не рисковать жизнью, только потому, что ему неведомо то, что другие давно чувствуют инстинктивно.
По мере взросления, Александр и сам стал понимать, что к чему, и вопрос «почему, собственно, нельзя переходить дорогу на красный свет светофора?» не пугал его неопределенностью ответа.
В школе он имел репутацию странноватого, но отчаянного малого, которому сам черт не брат. Местные хулиганы предпочитали с ним не связываться потому, что Саша никогда не сдавался, ни перед кем «не гнулся» и, всегда оставаясь внешне спокойным, принимал любые вызовы. Его можно было свалить, но нельзя было сломать. Не будучи как-то особенно отмеченным природой физической мощью, ему частенько доставалось. Но, отлежавшись, он находил обидчиков и, не считаясь со своим здоровьем, снова лез в драку. Так могло продолжаться до нескольких раз.
И о чудо! Как в том рецепте беспроигрышной игры, когда, проигравший все время удваивает ставку до тех пор, пока одним коном не отыгрывает все потери, Александр всегда побеждал. Побеждал, проиграв тысячу раз, но одержав победу в последнем.
Сильные с ним не связывались, слабые, те, кто сам нуждался в защите, лебезили и подлизывались, ища покровительства и робко надеясь на дружбу. Ему было плевать и на тех, и на других. Он жил своей жизнью и не собирался пускать в нее никого.
Но, все проходит, а такая субстанция, как время, проходит быстро и безвозвратно. Александр повзрослел и влюбился, и хотя одноклассницы его избегали так же, как однокашники, сверстницы, близко с ним не сталкивавшиеся, вполне себе интересовались пареньком. Впервые бронированная нервная система, нет, не дала трещину – чуть прогнулась. Да, и проблема  при этом встала перед ним непонятная: а можно ли испытывать подобные чувства? А если можно, то, как к ним относиться? И не опасны ли они для жизни? Раньше его никто не учил этому, а спросить Саша почему-то стеснялся. В конце концов, юноша со свойственным его врожденному заболеванию спокойствием и пофигизмом, просто сделал то, что делали другие – пригласил в кино, в душе надеясь на отказ. Но Лена (так звали его избранницу) согласилась.
А дальше все сложилось само собой: и первое мороженое, и первый поцелуй; прогулки в парке и поцелуи последующие. Первая ночь влюбленных, первая ссора и примирение. В общем, все обыденно и просто. В их школе до сих пор ходит, как сюжет некой легенды, история одной из их ночных прогулок. А дело было так.
Время приближалось к десяти вечера, и Александр провожал девушку, жившую в районе Северного проспекта, после прогулки домой. Решили немного срезать через Сосновский парк. Там-то и вышла им навстречу компания развеселых молодых людей. Были они в изрядном подпитии и явно искали приключений. Саше они были не знакомы и надежды на то, что кто-то из них в сумерках узнает его (если этот кто-то вообще здесь имелся), было мало. Они полукругом обступили влюбленную парочку.
– Это кто это здесь так поздно гуляет? – послышался гнусавый голосок – кто-то явно косил под блатного.
– Дети ночью должны спать, – вторил ему другой безымянный.
– А может это не дети?
– Тогда и спросить с них надо по-взрослому!   
Парней было много, и выглядели они постарше, чем Александр и Лена. Саша попытался сосчитать хулиганов, но это оказалось не так просто – они все время переходили с места на место, меняясь друг с другом. «В конце концов, – подумал он, – какая разница восемь их, десять или пятнадцать – мне и троих не одолеть». Но что-то делать было надо. Не будь с ним девушки, можно было бы просто убежать, но сейчас этот вариант даже не рассматривался. А между тем, ее уже хватали за руки, а его потянули за воротник, толкнули в спину…
Решение пришло внезапно, точнее не решение, а алгоритм действий, который поможет с честью и (очень хотелось на это надеяться) без потерь выпутаться из сложной ситуации. Резким движением скинув чужую руку с плеча, Александр сделал три быстрых шага назад и оказался вне круга нападавших. У девушки округлились глаза, на секунду ей показалось, что ее молодой человек собирается убежать – это противоречило всему, что она о нем слышала. Но Саша никуда не убегал.
– Стойте! – крикнул он, как можно громче, – заткнитесь все!
«Счелк!» – сухим треском переломившейся ветки в безмолвии лесного сумрака раздался щелчок ножа-выкидухи. Хромированное лезвие зловеще блестело в последних лучах заходящего солнца. Ладонь, крепко сжимавшая рифленую рукоятку, не дрожала, да и сама потенциальная жертва не выказывала ничего похожего на испуг. На минуту все удивленно замолчали.
– Послушайте меня, – ровным, теперь без надрыва голосом, произнес он, – и постарайтесь трезво оценить эти слова. Будь я сейчас один – скорее всего, просто убежал бы. С учетом того, что я пробегаю стометровку за двенадцать секунд, а километр выбегаю из трех минут – никто бы меня не догнал. Вы бы повеселились, посчитав меня трусом, а себя победителями, а я бы завтра забыл об этой истории потому, что вы ничего не успели мне сделать. Но вам не повезло.
Парень говорил скороговоркой, резонно предполагая, что столь длинный монолог никто не станет слушать. И действительно, стоило кому-то прервать его речь, и время словесных пикетирований мгновенно сменится на минуты реальных действий – этого им хватит, чтобы разделаться с ним: вряд ли кого-то напугала реальная возможность получить удар ножом в живот, срабатывал стадный инстинкт – это буду не я, нас ведь много. Но пока все молчали.
– Но вам не повезло, – повторил он, чуть сбавив темп, – я не один. И я не могу бросить свою девушку и убежать, а потому обязан защищать ее честь и свою жизнь. И уж будьте уверены – делать это буду до конца. У меня нет иллюзий в конечном итоге этого противостояния, но можете не сомневаться – несколько из вас не вернуться сегодня домой. В лучшем случае их пристанищем станет реанимация, в худшем – морг.
Он перевел дух и продолжил.
– А теперь, ребя, прикиньте: сейчас вам хорошо и море по колено, впереди у вас ночь вина, любви и веселья, а завтра утром вы проснетесь, купите несколько литров пива и, неторопливо потягивая эту «живую воду», будете со смехом припоминать события вчерашнего дня. Просто классного дня…
Он замолчал и обвел взглядом толпу притихших пьяных гуляк. Потом разрезал грудью линию полукруга из человеческих тел, подошел к Лене, взял за руку. В другой по-прежнему был зажат нож.
– Или так, – теперь в голосе звучал металл, Саша больше никуда не торопился, – предположим, двое попадут в больницу с проникающими ранениями, один отправится на тот свет, остальные проведут ночь в «обезьяннике» ближайшего отделения милиции. А потом, когда пройдет суд, живые разъедутся по зонам, где и будут отбывать вынесенные им сроки заключения. Мне уже будет все равно, ведь я буду мертв, а вот вам?
Одной рукой он задвинул девушку себе за спину, вторую – с ножом – выставил вперед.
– Ну! – крикнул он, – выбирайте!
Некоторое время стояла гробовая тишина, потом возникло какое-то шевеление – солнце село, а в сгустившихся сумерках трудно было разобрать, что происходит. Наконец, раздался чей-то голос:
– Пошли, мужики, нас «телки» у Фарида ждут, – и уточнил, – он просил водяры бутылок десять взять.
Они молча растворились в ночи; по мере того, как гопкомпания удалялась, ее коллективный голос сначала прорезался, потом стал громче и, наконец, взорвался громовым хохотом.
– Уф-ф, – облегченно выдохнула Лена, – я так испугалась.
Парень приобнял ее за талию.
– Пойдем, – спокойно сказал он и сунул в карман сложенный нож.
Вот такая история.
Через два года Коромыслову пришла повестка в армию. Он воспринял это обыденно, как воспринимал все в своей странно спокойной жизни, лишь спросил Лену:
– Ты будешь меня ждать?
– Да, – просто ответила она – за время их знакомства, она почти научилась подавлять в себе любые проявления эмоций.
И это было правдой. Пока Александр месил сапогами грязь, прыгал с парашютом, стрелял по мишеням, учился ножевому бою, жрал мерзкое на вид и запах пюре из сушеной картошки, которая в неприготовленном виде похожа на стриженые ногти, Лена училась в техникуме радиотехнического приборостроения. Она избегала веселых студенческих компаний, баров, хождений по ночным клубам, пикников; ни с кем из мальчишек не встречалась больше чем для выполнения домашки, а подруг при таком пуританском образе жизни у нее просто не появилось, да и старые школьные как-то растворились в суете большого города и взрослой жизни.
Через год вернулся Саша, а еще через полгода они поженились. На третьем году семейной жизни Коромысловых у них появился ребенок – чудесный мальчик с карими, как у мамы, глазами. Квартиру подарили родители, обзавелись машиной, позже дачей. Лет через шесть родился второй ребенок, на этот раз девочка. Счастливое семейство! Раз в пять лет ходили на вечера встреч выпускников школы, где и делились новостями своей семейной жизни, показывали фотографии, пару раз даже приводили детишек. Кора – так звали его одноклассники – заматерел, раздобрел, обзавелся небольшим животиком. Лену, не смотря на то, что она была из другой школы, стали воспринимать, как свою.   
Жизнь, как известно, штука сложная. Некоторые утверждают, что она похожа на рояль: полоска белая, полоска черная и крышка. Что ж, возможно так и есть. Были минуты счастья, минуты горя, ссоры и примирения, радости праздников и рутина будней. Похоронили родителей – сначала Александра, потом Елены; они сгорали как-то внезапно, один за другим, лишь Ленина мама продержалась несколько дольше остальных и пережила мужа на три года. Девушка, теперь уже взрослая женщина, плакала, Саша оставался спокойным. Он реально любил родителей, а на людях выказывал скорбь, но броня бесстрастности не давала проявиться чувствам, оставляя глаза сухими, а голову холодной – не гнулась она больше с момента первой и единственной влюбленности.
Страна поменяла государственный строй, дети окончили сначала школу, потом институт, затем внезапно вдруг выросли, причем настолько, что обзавелись собственными семьями, и разъехались кто куда. Жизнь есть жизнь, и тут нет места сказкам с добрыми и злыми волшебниками, все чудеса давно расписаны в ее книге и известны, как «Отче наш». Другое дело, что немногие могут разглядеть их, а уж понять – совсем единицы. Да и не со всеми они случаются, и уж точно, что на долю тех, кому они выпадают, достается их малое количество. А разве не чудо такие, кажется, обыденные и простые вещи, как любовь, рождение новой жизни – Господи! – да чудом можно назвать согревающее тепло костра и глоток доброго вина после того, как заблудился на охоте, вымок до нитки под дождем и замерз до «колотуна» под пронизывающим северо-восточным ветром. Все зависит от восприятия, как говориться: «Кто-то видит в лужах звезды, а кто-то лишь мутную воду». Супруги просто жили и любили друг друга, принимая все происходящее вокруг, как данность.
Но таинства смерти не избежит никто. Как бы не уверяли современные ученые, что они на пороге открытия «элексира» бессмертия – все это чушь! Бессмертна лишь душа. Жаль, что мы не умеем общаться с бестелесным духом. Елена Коромыслова скончалась мгновенно – тромб. Даже Александр Владимирович сначала ничего не понял, думал, просто споткнулась и упала, а оно вон как вышло…
Милиция, врачи, скорая помощь и столь же скорые похороны – все прошло, как в тумане. Все организовали приехавшие из других городов сын и дочь, Саша только финансировал погребальные хлопоты. Нет, он не заламывал руки, не рыдал, вообще никак не проявлял чувств – все привыкли, это было нормальным для него. Но в душе его творилось нечто невообразимое, и он не понимал, что с ним происходит. Там была вселенская пустота и одновременно море жалости, нежности, любви и горечи – океан чувств, в которых ему было отказано природой до этого момента, накрыл его с головой. Слегка помятая сорок лет назад броня нервной устойчивости, наконец, не просто дала трещину, а разлетелась к чертовой матери! Какой ужас было испытать эти ощущения именно в тот момент, когда единственного человека, которому все это предназначалось, уже не было с ним. Не было и уже никогда не будет…
Некоторые уехали прямо с похорон, другие после поминок в недорогом ресторанчике; гости (если позволительно так сказать) раньше, родственники и близкие друзья – позже. Через некоторое время разъехались абсолютно все, и даже дети, пожив несколько дней в квартире отца, наконец, оставили его. Что делать, жизнь-то продолжалась. Но, похоже, не для Александра Владимировича. Разрушенный панцирь спокойствия и невосприимчивости впустил в его жизнь такие фобии и страхи, что она стала казаться невыносимой.
«Если люди чувствуют все это с самого рождения, – думал он, – как же они живут? Mare tenebrarum , холодное и бездонное».
Будь с ним любимая супруга, он бы, наверное, все это перенес, как всегда стоически, пусть беззащитным перед большим миром, но ведь рядом с человеком, который всегда поддержит, всегда поможет. «Боже! А каково же ей было с ним! – пришла ужасная мысль».
С каждым днем Коромыслов впадал в депрессию все больше и больше. Он просиживал на могилке жены целыми днями, заливая свое горе универсальным успокоительным всех времен и народов – водкой. Теперь это не казалось бессмысленным занятием, ибо у него появились чувства. На какое-то время становилось легче, но утром вся тяжесть мира наваливалась на него, а абстинентный синдром дополнял душевное расстройство телесным недомоганием. Как-то раз утром Александр Владимирович вышел на балкон подышать свежим воздухом. Внезапный спазм железной рукой потащил внутренности наружу, он перегнулся через перила, и его вырвало тугой струей болотного цвета. Он так и висел на животе, железная ограда больно врезалась в ребра. Он жил на восьмом этаже, но земля казалась очень близко, и все-таки от высоты закружилась голова. Качнись он вперед, и все было бы кончено через три секунды – так бы он сделал еще месяц назад. Но теперь он познал страх. Аккуратно сполз по перилам на холодный бетон лоджии.
«Нет, – подумал он с отчаянием заживо погребенного, – у меня не хватит мужества».
Бедолага прошел на кухню. В холодильнике стояла бутылка водки, но там было не больше ста грамм. Сегодня ехать на кладбище не было никаких сил. Он вылил остатки спиртного в стакан и, превозмогая отвращение, выплеснул в рот. Через минуту стало лучше, подумалось даже, что сможет добраться до могилки супруги, но это мысль быстро ушла. Зато пришла другая – внезапно так запрыгнула в голову, неотвратимо.
«Пусть я теперь нерешительный рохля, но ведь если все время пить – это решит проблему выбора».
Он побрился, вымыл голову и почистил зубы, оделся и вышел на улицу. Терапевтическое действие от выпитого с утра еще не закончилось, и Александр Владимирович шагал по направлению к магазину легко и спокойно, прямо как в старые времена. А принятое решение сняло все мучавшие его вопросы. Правда, несколько смущало, что такой способ самоубийства не требует мужества, а для всего его прошлого образа жизни это, вроде, совсем не характерно. Точнее так – «было не характерно», но за последние три недели мужчина настолько изменился, что мимолетное смущение улетучилось, едва он подошел к стеллажам, заставленным разномастными бутылками. Театральным жестом снял одну с полки.
– Вот оно, – зачем-то сказал он вслух – наверное, приняв бесповоротное решение, все мы хотим немного попозерствовать перед публикой, – спасение и смерть в одном флаконе.
Из публики рядом оказалась только древняя старушка.
– Что-сь, – она склонила голову набок, – не слышу я уже, сынок.
– Ничего, мамаша, – ему стало стыдно за свою показную пафосность, – все нормально, это я так.
«Мамаша» была всего лет на двенадцать старше Александра Владимировича, и при некотором допущении вполне могла быть раньше его любовницей. Она пожала плечами и покатила огромную тележку вглубь зала. А он, затарившись под завязку недорогой водкой, потащил ее домой, осуществлять свой хитроумный план сведения счетов с жизнью. Этот план был хорош еще и тем, что смерть от алкогольной интоксикации едва ли могла считаться самоубийством. Таким образом, снималась вся тяжесть этого греха на страшном суде, буде такой состоится. Александр Владимирович в Бога не верил, но, как говориться, чем Черт не шутит.
____________________________________

Чем завершилась эта история доподлинно не известно. Лично меня, как одноклассника Коромыслова, никто ни о чем не информировал, на похороны не звал и свидетельства о смерти не показывал. Но на вечера встреч выпускников Кора больше не приходил, на телефонные звонки не отвечал, а домой к нему никто без приглашения никогда не ездил и теперь не собирался. Дети жили в других городах, и узнавать что-то через них было проблематично, да и неудобно – захотят, сами сообщат.
Поредели наши ряды – время разбрасывать камни, время собирать камни – уж половину выкосили болезни, нервные потрясения, несчастные случаи, кого-то просто забрала старость – пришел час. Да и остальные уж на ладан дышат: там скрипит, тут болит, в боку колит, ноги не ходят, да мало ли что. У меня вон тоже катаракта и почки отказывают – далеко от дома не отойдешь, совсем плох стал. Отыграл мелодии Рихтера и Рахманинова мой старенький рояль, пора захлопывать крышку.
Видел я как-то летом одного субъекта в линялой заляпанной майке и трениках с оттянутыми коленками, похожего на Сашку. Старый, высохший весь, как вобла, седые редкие волосы на голове растрепались в разные стороны. Терлось это существо у одноэтажного магазинчика, торгующего спиртными напитками, коих в наше время множество, в компании себе подобных. Они там скопом что-то громко обсуждали, тыкая друг в друга пальцами и вставляя для связки обрывков мыслей фразочки типа, как в фильме «Москва слезам не верит» – «Категорический императив Канта гласит…» Обсуждение прерывалось лишь для того, чтобы опрокинуть в рот полстакана чего-то ядовито желтого, после чего, гул голосов возобновлялся с новой силой. И этот, в трико а-ля восьмидесятые, громче всех орал какую-то ахинею, руками махал, прыгал, как молодой козлик и гоношил собутыльников «взять еще». Живой такой, чертяка!
А может, я ошибся – мало ли на свете похожих людей. Но, по-моему, Александр Владимирович Коромыслов вовсе не умер, а просто спился. Так чего же я ему завидую?