Верный сын новой Руси Очерк

ПРЕДИСЛОВИЕ

Как известно, литературные традиции Курского края уходят вглубь веков. Куряне по праву считают своего земляка преподобного Феодосия Печерского (?–1074), проведшего детские, отроческие и юные годы в Курске в первой половине XI века и постигшего здесь премудрости грамоты, не только основателем Киево-Печерской лавры и основоположником монашеского общежития на Руси, но и одним из первых книжников и литераторов нашего Отечества.
И ничего удивительного в этом нет. Именно преподобный Феодосий подвиг на литературно-летописную стезю монаха Нестора, благословив его на создание «Повести временных лет». Именно преподобный Феодосий, будучи игуменом Печерской обители, собственноручно сучил нити для сшивания листов книг, когда в этом возникала нужда. Если не верите, то читайте его житие и житие Нестора. Там все описано. А еще Феодосий написал знаменитые послания князьям Святославу и Изяславу Ярославичам. Первого обвинял в узурпаторстве, а второго, находящегося в изгнании (в Польше и других странах средневековой Западной Европы), настойчиво предостерегал о недопустимости смены веры православной на католическую.
Нет ничего удивительного и в том, что куряне к своим землякам причисляют неизвестного до последнего времени автора бессмертного произведения средневековья «Слово о полку Игореве», вложившего в уста князя Всеволода Святославича Буй-тура, князя курского и трубчевского, знаменитые слова:
«А мои-то куряне – опытные воины:
под трубами повиты,
под шеломами взлелеяны,
с конца копья вскормлены,
пути им ведомы,
овраги им знаемы,
колчаны у них отворены,
сабли изострены,
сами скачут, как серые волки в поле,
ища себе чести, а князю – славы». 

В семидесятые годы ХХ века версию, что автором «Слова…» мог быть курянин, дружинник курского и трубчевского князя Всеволода Святославича выдвинул и активно культивировал ее в культурное пространство края педагог, ученый филолог, доцент Курского государственного педагогического института, литературный критик и писатель Исаак Зельманович Баскевич (1918–1994).  При этом он опирался на поэтические строки поэта Николая Николаевича Асеева (1889–1963), не единожды воспевавшего курских кметей.
А в наши дни, к пущей радости и гордости курян, эту версию подхватил и развил до финального завершения доктор филологических наук профессор Александр Николаевич Ужанков, вызволив из забвения имя доселе безвестного автора – игумена Выдубецкого Свято-Михайловского монастыря Моисея, в быту Беловода (Беловолода) Просовича, воина курской дружины северских князей.
Замечательно то, что идею А.Н. Ужанкова тут же поддержали профессор, доктор философских наук, а в прошлом выпускник Курского пединститута Н.И. Нежинец и руководитель издательства «Мироздание» А.А. Мурашкин, опубликовавшие в 2019 году «Слово о полку Игоре под авторством игумена Моисея (Беловолода Просовича).
Следовательно, уже в «темные времена» русского средневековья город Курск и его жители, особенно «сведоми кмети», вызывали пристальное внимание первых писателей Руси. И, возможно, литература, как и культура в целом, в Курском крае обрела бы дальнейшее развитие, если бы не нашествие монголо-татарских орд. Монголо-татарское иго, ныне отрицаемое многими «продвинутыми» учеными, но, тем не менее, существовавшее и терзавшее Посеймье, на многие века отбросило литературное развитие края.
И лишь в 1627 году курянин Афанасий Иванович Мезенцев (Мезенцов) (? – после 1636) вновь напомнил землякам, что литературные традиции в крае возродились.  Являясь ярким представителем местного служивого дворянства (при многих курских воеводах был губным старостой), он не только изготовил «Книгу Большому чертежу» – карту земель Московского государства, но и произвел к ней подробное описанием всех тогдашних городов, сел, деревень, починков, пустыней и монастырей, а также рек, озер, равнин, лесов и гор.
Сидя за столом, пусть даже в светлой хоромине, описания местности не сделать. Следовательно, Мезенцеву приходилось много читать и много путешествовать. При этом постоянно вести, так сказать, «путевые заметки», чтобы потом они могли обрести и форму, и содержание. И это позволяет нам называть Афанасия Ивановича первым писателем-натуралистом Соловьиного края, а его работы – очерками и статьями научно-популярного жанра. 
С полным основанием гордятся куряне и другими своими земляками Сильвестром (в миру – Симеоном) Агафонниковичем Медведевым (1641–1691) и Карионом Истоминым (ок.1650–1717), родившимися в Курском крае в середине XVII века и волею провидения оказавшимися у истоков просвещения, а также отечественной поэзии, поэтики и прозы.
Сильвестр Медведев создал первый в России библиографический справочник «Оглавление книг, кто их сложил…»,. Он также автор таких произведений социально-полемического направления, как «Хлеб животный» и «Манна хлеба животного». А в соавторстве с Карионом Истоминым в период с 1682 по 1688 год написал труд «Созерцание», в котором советовал русским государям быть более внимательными к запросам простого народа, чтобы не повторялись бунты, подобные бунту стрельцов в 1682 году.
Что же касается творческой деятельности Кариона Истомина, то он стал создателем красочного «Букваря» и «Малой грамматики», по которым учились царские и боярские дети.
Видит Бог, не каждому городу России повезло в этом. Даже столичная златоглавая Москва этого времени только принимала сеятелей света и добра со стороны, а не плодила их сама. Впрочем, как и в более поздние эпохи…
Не пройдет и века, как эстафету от Сильвестра Медведева и Кариона Истомина примут подвижники историко-публицистической прозы Иван Иванович Голиков (1735–1801) и Григорий Иванович Шелихов (1747–1795), жившие и творившие во времена царствования императрицы Екатерины Великой. Первый напишет и издаст тридцатитомное собрание сочинений о деяниях Петра Великого и ряд других произведений исторической направленности, а второй опишет свои путешествия к берегам Америки.
А помимо их в это время были еще Иван Петрович Анненков (1711-1784), Иван Федорович Башилов (1749-1792) – автор краеведческого труда «Описание Курского наместничества…» (1785) и «Атласа Курского края» (1786), Ипполит Федорович Богданович – автор лирической поэмы «Душенька» и драмы «Славяне», Алексей Павлович Гиновский (в монашестве Амвросий) (?–1800) – автор «Истории города Курска…», Сергей Иванович Ларионов (? – после 1786) – автор краеведческого труда «Описание Курского наместничества…» (1786) и другие. 
Необходимо отметить, что среди «других» во времена Пушкина и Белинского Курская земля дала Отечеству таких деятелей литературы, как Николай Алексеевич Полевой (1796–1846), Ксенофонт Алексеевич Полевой (1801–1867) и Екатерина Алексеевна (Полевая) Авдеева (1789–1865).
Поэт, прозаик, переводчик, журналист и издатель Николай Полевой был не только современником А.С. Пушкина, его другом и издателем, но и основателем журнала «Московский телеграф», а также автором нескольких десятков повестей, романов и пьес. И хотя он родился не в Курске, а в Иркутске, однако его родовые корни крепко связаны со столицей соловьиного края. Да и он сам с 1813 по1820 год жил в Курске, где выучил иностранные языки и написал свои первые литературные произведения – «отрывки из писем к другу из Курска», «Замечания на статью о Волосе» и ряд других.
Его младший брат Ксенофонт Полевой является автором книги воспоминаний «Записки о жизни и сочинениях Н.А. Полевого» (1861), литературоведческих работ  о творчестве Богдановича, Хомякова, Погодина и большого исследовательского труда «Ломоносов» (1836).   
А их сестра Екатерина Авдеева (Полевая) стала автор десятка книг прозы для детей и домохозяек, в том числе «Воспоминаний о Курске». 
Вслед за ними во весь голос заявят о себе представители дворянского рода Марковых – публицисты, краеведы, прозаики Владислав Львович (1831–1905), Евгений Львович (1835–1903), Лев Львович (1837–1911), Ростислав Львович (1849–1912) и Николай Петрович (1834–1895). Их родословные корни тесно связаны с Щигровским уездом Курской губернии, и им одним из первых принадлежат произведения краеведческой и исторической направленности.
Ближе к нашему времени Курская земля дала стране таких тружеников художественного слова, как Валериан Александрович Волжин (1845–1919), Юрий Николаевич Говоруха-Отрок (1850–1896), Дмитрий Алексеевич Абельдяев (1865–1917), Валериан Валерианович Бородаевский (1874–1923), Пимен Иванович Карпов (1886–1963), Николай Николаевич Асеев (1889–1963), Вячеслав Александрович Ковалевский (1897–1977), Аркадий Петрович Гайдар (Голиков) (1904–1941), Михаил Исидорович Козловский (1909–1974), Даниил Александрович Гранин (1918–2017)  и ряд других.
При этом следует иметь в виду, что география рождения литераторов значительно расширилась. Так, Валериан Волжин родился в Льговском уезде (ныне Конышевский район), Дмитрий Абельдяев – в Щигровском, Валериан Бородаевский – в Тимском, Пимен Карпов – в Рыльском (ныне – Хомутовском районе), Говоруха-Отрок – в Курске, Ковалевский – в Рыльске, Асеев и Гайдар – в городе Льгове.
Наибольших же высот в послевоенный период развития Отечества на литературном поприще достигли такие мастера слова, как уроженец Рыльского уезда Николай Юрьевич Корнеев (1915–2001) – в поэзии, уроженец Медвенского района Константин Дмитриевич Воробьев (1919–1975) и уроженец Курского района Евгений Иванович Носов (1925–2002) в прозе. Кроме того, что они родились на Курской земле и были талантливыми писателями, их объединяет также участие в Великой Отечественной войне и раны, полученные в боях с фашистскими захватчиками. Пройдя закалку духа на полях сражений, они и на литературном поле были в первых рядах бойцов за духовное и культурное воспитание соотечественников. При этом Корнеев и Носов не позарились на столичные хлеба и открывающиеся перспективы, хотя их туда настойчиво манили, а трудились все годы творческой жизни на Курщине.
В постперестроечное время курская писательская организация (КРО СПР) в своих рядах насчитывает более пятидесяти писателей, родившихся на Курской земле. Среди них такие известные прозаики, как Михаил Николаевич Еськов (Пристенский район), Николай Иванович Гребнев (1944–2020) и Леонид Гаврилович Наливайко (1938–2020) (Конышевский район), Борис Петрович Агеев и Михаил Семенович Лагутич (Льговский район), Геннадий Николаевич Александров (Железногорский район), Николай Иванович Дорошенко (Глушковский район). А также поэты – Иван Федотович Зиборов (Советский район), Леонид Михайлович Звягинцев (1937–2017) (Октябрьский район), Алексей Федосеевич Шитиков (1939–2016) (Поныровский район), Юрий Николаевич Асмолов (1961–2018) (г. Курск), Тамара Юрьевна Кравец (г. Обоянь), Вячеслав Александрович Нарыков (1952–2021) (Щигровский район) и многие другие, вставшие на литературную стезю при советской власти. При этом, как шутливо замечает руководитель курской писательской организации Николай Гребнев, районы соловьиного края дали куда больше писателей, чем столица – Курск.
Но, кроме тех литераторов и писателей, кто родился на Курской земле, немало замечательных представителей этого цеха прибыло в наши края из других градов и весей России, которых куряне любят, чтут и считают своими земляками. Первым в этой когорте, как отмечалось выше, был поэт Ипполит Федорович Богданович (1743–1803), автор знаменитой «Душечки», обласканный императрицей Екатериной Великой, но вскоре, правда, ее же и забытый. Потому и оказался вдали от столицы с ее шумными балами и маскарадами. Последние годы жизни он прожил в Курске и был похоронен на Херсонском кладбище.
И если в связи с возрастом Ипполит Федорович на Курской земле не творил, то другой поэт Афанасий Афанасьевич Фет (1820–1892), проживая на Курщине (село Воробьевка) с 1876 по 1891 год, создал четыре сборника лирических стихотворений «Вечерние огни», а пятый, написанный здесь же, был издан после смерти поэта.
В советское время также были замечательные писатели, родившиеся в других краях, но долгие годы жившие и творившие на курской земле. Среди них Алехин Василий Семенович (1925–2006), Баскевич Исаак Зельманович (1918–1994), Бугров Юрий Александрович (1934–2017), Герман Юрий Павлович (1910–1967), Детков Владимир Павлович (1937–2009), Колосов Михаил Макарович (1923–1996), Липкинг Юрий Александрович (1904–1983), Михин Петр Алексеевич (1921–2020), Обухов Михаил Михайлович (1905–1998), Овечкин Валентин Владимирович (1904–1968), Сальников Петр Георгиевич (1926–2002), Чемальский (Муха) Владимир Дмитриевич (1935–2016), Харитановский Александр Александрович (1923–2017), Николай Иванович Шадрин (1947–2018) и добрый десяток других, немало сделавших для организации и творческого роста курского писательского сообщества. При этом Алехин, Баскевич, Колосов, Липкинг, Михин, Обухов, Овечкин, Сальников, Харитановский прошли через горнило Великой Отечественной войны.
К этой замечательной когорте принадлежат и такие писатели, как Юрий Петрович Першин, родившийся в Тамбовской области, Вадим Николаевич Корнеев, родившийся в Туле, Валентина Михайловна Коркина, родившаяся в Ульяновской области, Николай Аверьянович Шатохин, родившийся в Брянской области, Евгений Иванович Латаев, родившийся в Волгограде.
Да, немало прекрасных поэтов, прозаиков, краеведов, литературных критиков и драматургов дала или же, приняв извне, воспитала Курская земля. Да, немало!  Но в данной работе речь пойдет все же о замечательном поэте, публицисте, переводчике, литературоведе, сценаристе, одном из основоположников советской поэзии, уроженце города Льгова Николае Николаевиче Асееве (1889–1963). И хотя он прожил на территории Курского края около двадцати лет, но куряне, несмотря на конъюнктурные свистопляски конца 90-х годов прошлого ХХ века и нулевых годов начала нового XXI века некоторых представителей либеральных злопыхательных кругов в литературном сообществе, с полным основанием считают его своим выдающимся земляком-писателем.
Писать о знаменитостях всегда не просто, а уж писать что-то о Николае Николаевиче Асееве, одного из самых замечательных советских поэтов, авторе восьмидесяти поэтических сборников, архисложно. Ведь к его личности в разные годы обращались известные в Советском Союзе и России литературоведы и литературные критики, писатели и краеведы.
И, конечно же, о земляке-поэте писали курские журналисты, краеведы, сотрудники музеев и библиотек, преподаватели школ и вузов. Особенно много в этом плане сделали отец и сын Лагутичи – Семен Викторович и Михаил Семенович. Постарались также И.З. Баскевич, Ф.Е. Панов, Ю.А. Бугров и другие.
Поэтому не так просто было приступить к настоящему очерку о нашем знаменитом, считай, легендарном земляке. Но согревали душу строки курского поэта Ю.П. Першина из стихотворения «Вдохновение»: «Что не боги горшки обжигают, – это видно и по горшкам…», – вот и рискнул представить на суд читателей данную работу. Причем, в основном, с опорой на труды курских исследователей жизни и творческой деятельности Н.Н. Асеева, моих предшественников.













Настоящий поэт – это человек, который выхватывает из костра жизни горячий уголек и пишет им ясным почерком…
Ф. Искандер



 



КУРЯНИН-ЛЬГОВЧАНИН – 
СЫН НОВОЙ РУСИ






Голос поет щегловый,
мальчик большеголовый,
встань, протяни ручонки
в ситцевой рубашонке!
Н. Асеев


О РОДОСЛОВНЫХ КОРНЯХ ПОЭТА
И ДАТЕ ЕГО РОЖДЕНИЯ

Так уж распорядилась судьба, что будущий известный русский и советский поэт, а также прозаик, публицист, литературовед и сценарист, член Союза писателей СССР с 1934 года Николай Николаевич Асеев родился в старинном городе Льгове Курской губернии в семье страхового агента. По крайней мере, так писали об этом в энциклопедических и справочных изданиях страны и Курского края в советские годы.
Вслед за энциклопедиями это повторяли и курские краеведы, библиографы, журналисты, писатели и литературоведы, в том числе И.З. Баскевич, М.Ф. Шехирев, С.Д. Спасская, Ю.А. Бугров, Ф.Е. Панов, О.В. Лебедева, Т.Н. Антипенко и другие. Впрочем, нельзя исключать и того, что составители больших и значимых энциклопедий ориентировались на работы краеведов и биографов курского разлива… Ведь в Курске уже с 15 января 1965 года существовали улица и переулок, названные в честь поэта Н.Н. Асеева. И в этом же году Курская областная научная библиотека, расположенная на улице Ленина (бывшая улица Московская), стала носить имя Николая Асеева. Следовательно, какие-то исследования и дискуссии проводились и предавались гласности в областных и районных СМИ, в том числе газетах «Курская правда», «Молодая гвардия», «Ленинский путь», а отсюда попадали на страницы столичных литературных газет и журналов, справочников и энциклопедий.
В любом случае в биографических статьях о рождении поэта Николая Николаевича Асеева писалось всегда кратко и сжато до телеграфной строки. Надо полагать, что на такую краткость, когда не указаны даже имя и отчество отца – страхового агента, – повлиял художественный автобиографический очерк поэта «Путь в поэзию», опубликованный в издании «Советские писатели. Автобиографии в двух томах», вышедшем в 1959 году в Москве, в государственном издательстве художественной литературы. (В других изданиях, например, в первом томе пятитомного собрания сочинений Н.Н. Асеева, очерк имеет другое название – «Моя жизнь».)
Здесь об отце Николаем Николаевичем, человеком, известным в стране и имеющим не только поэтический, но и большой жизненный опыт, сказано коротко и с едва скрываемым холодком: «Отец играл меньшую роль в моем росте. Будучи страховым агентом, он все время колесил по уездам, редко бывая дома». Как видим, поэт имени отца и его социально-сословное происхождение не раскрывает. Оно и понятно: в советский период многие деятели литературы и культуры в целом старались родословные корни не предавать публичной гласности. Сказывались годы революции, гражданской войны и репрессий тридцатых годов, когда за принадлежность к дворянскому, купеческому и духовному сословию можно было поквитаться свободой, а то и самой жизнью… Например, о маме-дворянке старался не упоминать детский писатель Аркадий Гайдар, о родителях-дворянах нигде публично не заявлял педагог, писатель, историк и археолог Юрий Липкинг (настоящая фамилия – Липкин), пользовавшийся творческим псевдонимом Александров-Липкинг. Вот и поэт Н.Н. Асеев, несмотря на свою известность в Советском Союзе, старался данной темы не касаться.   
Кстати, об этом довольно ясно и понятно он написал в письме к Л. Озерову, исследовавшему его творчество и в связи с этим попросившему дать более полные сведения о себе. Как сообщает О.В. Лебедева в очерке «Николай Николаевич Асеев», опубликованном в учебном пособии для школьников «Связь времен. Поэтическое слово земли курской» (Курск, 2002), ответ поэта звучал так: «Я издревле и кровно ненавижу писание всяческих автобиографий и анкет. Вся моя жизнь отражена в стихах: в «Курских краях» – детство, в ранних стихах – Москва и Дальний Восток, затем за светский период – последовательные фазы развития. Что же касается подробностей, мало для кого интересных, то, ей богу же, тот, кто интересуется моими стихами, найдет их в строчках, а тому, кто и стихов не любит, не важны и подробности. Поэтому ограничусь датами».
Ответ не только категоричен, но и с долей некоторой внутренней раздраженности и обиды: что, мол, лезете в душу, бередите в ней старые раны. Читайте внимательнее стихи – в них есть все, что хотел сказать и что сказал.
И точно: в поэме «Маяковский начинается», которую сам поэт называл романом в стихах, в главе «Отцы и дети» есть такие строки:
Как вам рассказать о тогдашней России?..
Отец мой был агентом страховым.
Уездом пузатые сивки трусили,
и дом упирался в поля – слуховым.
И в самое детство забытое, раннее –
я помню – везде окружали меня
жестянки овальные: «Страхование –
Российского общества – от огня».

Удовлетворил ли выше процитированный ответ Н.Н. Асеева поэта Л.А. Озерова, сказать не берусь, но многих курян он явно не устроил и не успокоил, а потому поиски и исследования продолжились. Они привели к тому, что в биографии поэта появились данные об отце и матери – представителях дворянского сословия – Николае Николаевиче Асееве и Елене Николаевне Асеевой (Пинской).
Некоторые же особо рьяные исследователи «докопались» до того, что объявили отца поэта не Николаем Николаевичем Асеевым или Ассеевым, как писалась фамилия их рода до 1911 года, а Николаем Николаевичем Штальбаумом. По-видимому, пытались найти в курянине еврейские или же немецкие корни. Казус, да и только!
Возможно, основание для этого послужили выходные данные об авторах в номерах журнала «Проталинка» за 1914 год. Так, по данным Википедии, в первом номере журнала стихотворение Н. Асеева «Елкины женихи» было подписано Н. Штальбаумъ, а в других номерах – Н. Ас;евъ (Штальбаумъ). По-видимому, начинающий поэт примерял для себя творческий псевдоним, взятый из сказки Э. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король». Там в начале сказки есть герой – отец семейства Штальбаумов – медицинский советник. Таким образом, в псевдониме имелся иронический намек на собственного деда – смотрителя уездной больницы.
Но этот историко-биобиблиографический казус попал в справочники, опирающиеся на 1-й том «Словаря псевдонимов» И.Ф. Масанова, изданного в Москве в 1956 году. Естественно, это задело поэта и он добился того, что в 4-м томе словаря, вышедшем при жизни Н.Н. Асеева, появилось опровержение: «Указание на то, что Асеев, Н. – псевд. Н. Н. Штальбаума, – не соответствует действительности. Асеев, Н. Н. – настоящая фамилия».
И Масанову И.Ф., собиравшему сведения для «Словаря псевдонимов» с 1900 по 1945 год, и его последователям – составителям справочников, – стоило искать не придуманные еврейские или немецкие корни в родословной поэта, а обратить внимание на прямых родственников отца. И тогда бы они открыли для себя, что у отца поэта в Курске и Льгове в конце XIX века проживало несколько родных братьев и сестер, носивших фамилию Асеевых – Василий Николаевич, Александр Николаевич, Константин Николаевич, Евдокия Николаевна и Клара Николаевна.
Впрочем, что говорить о составителе «Словаря псевдонимов» и его ранних последователях-биографах, когда и в других более поздних изданиях и работах версия с Штальбаумом продолжает фигурировать. Например, в IV томе 62-томной Большой энциклопедии, изданном в Москве в 2006 году, на странице 47 прямо говорится, что настоящая фамилия Н.Н. Асеева Штальбаум. И в сборнике материалов Асеевских литературных чтений, изданном в 2019 году в Курске к 130-летию со дня рождения поэта, преподаватель Курского электротехнического техникума Э.И. Саушкина в статье «”Простые строки” Николая Николаевича Асеева» без тени смущения пишет: «Родился поэт 28 июня 1889 года в городе Льгове Курской области в семье дворян. Отец – страховой агент Николай Николаевич Штальбаум – не мог уделить сыну много внимания, ему приходилось ездить по всей губернии». Об этом же талдычат и некоторые курские журналисты. И плевать им с высокой колокольни на то, что в 1963 году, незадолго до своей смерти, Николай Николаевич в письме исследователю его творчества Д.М. Молдавскому прямо заявил: «Я был и остался русским, к которому никакое чужое слово не пристанет, повторяй его хоть тысячу раз».
Вот такие чудеса в нашем курском решете!..
Итак, вслед за теми добросовестными биографами поэта, к числу которых, несомненно, принадлежит Т.А. Тартаковская, автор книг «Маяковский в Курске» и «Николай Асеев и Курский край», будем исходить из того, что отец поэта – Николай Николаевич Асеев – и никто иной. Кстати, Т.А. Тартаковская о рождении поэта сообщала так: «9 июля 1889 года в небольшом уездном городе Льгове Курской губернии в семье страхового агента Н. Асеева родился сын, которого назвали в честь отца Николаем».
А следуя за сообщениями родственников поэта по отцовской линии – такие есть в Курске, Льгове и Москве, – о его и, соответственно, их дворянских корнях, без тени смущения повторим, что отец поэта Н.Н. Асеева был дворянином. К тому же в интернетовских ресурсах Википедии и ее копии Рувики также указывается, что «Н.Н. Асеев родился 28 июня (10 июля) 1889 года в городе Льгове (ныне Курской области) в семье страхового агента из дворян». (Последние данные о дворянских корнях отца поэта прозвучали 5 июля 2024 года во время Асеевских литературных чтений в библиотеке имени Н.Н. Асеева из уст его внучатой племянницы.)
Стоит также отметить, что первым из курских серьезных исследователей об этом осторожно обмолвился член Союза писателей России, поэт и прозаик А.А. Грачева. В первой части очерка «Поэт стали и соловьиной трели», опубликованного в книге «Строки, согретые сердцем», он пишет: «Родился Николай Асеев 27 июня (9 июля по новому стилю) 1889 года в малом, но старинном городе Льгове Курской губернии, в семье страхового агента, в обедневшей дворянской семье».
Александр Грачев не раскрывает полностью определения «обедневшей дворянской семье» – по линии отца или по линии матери, возможно, по обеим линиям родителей – ограничивается сказанным, предоставляя возможность каждому читателю доходить до сути собственным путем. Поэтому уточним, что обе линии имели дворянские корни. Но так как в России родословная исстари ведется по мужской линии, то несколько слов о роде Асеевых.

В «Русском биографическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона о роде Асеевых сказано, что «Асеевы – два старинных рода. Один восходит к первой половине XVII века и записан в VI часть родословной книги Рязанской губернии. Другой происходит от боярского сына Никиты Асеева, верстанного поместным и денежным окладом в 1664 году; владел имениями и Воронежской губернии, но герольдией в дворянство не утвержден».
Еще здесь же говорится и о двух дворянских родах Ассеевых (фамилия пишется через два «с»), которые «вписаны в шестые части родословных книг Рязанской и  Воронежской губерний». Основателем воронежской линии Ассеевых значится «Осип Васильевич, верстанный поместным окладом в 1600 году».
Про курских Асеевых и Ассеевых в «Русском биографическом словаре» Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона данных, к сожалению, нет. Но в первом томе «Исторической летописи курского дворянства А.А. Танкова, изданного в 1913 году в Москве, сведения об Асеевых и Осеевых имеются. Так, в «Подлинной писцовой и межевой книге» горда Обояни, его посада и поместных земель в станах Залесском, Салотинском и Рудовском, составленном стольником Авраамом Богдановичем Мантуровым и подьячим Григорием Жеребцовым в 1684 году, фамилия Асеевых появляется дважды. Сначала – при перечислении населенных пунктов и землевладельцев Рудовского стана. И речь здесь идет о деревне Которва. В оригинале сказано так: «Деревня Котова – усадища къ колодезю къ Яблонову. На усадищахъ дворы пом;щиковъ обоянцевъ д;тей боярскихъ» (Кофонова, Котова, Колосова, Алымова, Ламонова) и «Кудинъ да Иванъ Ивановы д;ти Ас;евы». А дальше перечисляются помещики Хализев, Чернышовы. Захаров, Толмачевы и Висковатов. Что и говорить, довольно известные фамилии для Курского края как XVII века, так и нашего времени.
После этого здесь же говорится о «деревне Вышнева Котова, что построена въ прошлыхъ л;техъ вновы. Усадища къ колодезю къ Большому Крюку, а на усадищахъ дворы пом;щиковъ обоянцевъ д;тей боярскихъ» (Колосовы, Леонидов, Карачевцов, Попов, Алымов, Казначеев, Горлов) и опять «Кудинъ да Иванъ Ивановы д;ти Ас;евы». А вслед за братьями Кудином и Иваном Асеевыми следуют дети боярские Никифор Хализев, Никифор Кофонов, Кондрат Беседин, Иван Котов да Федор Ламонов.
Таким образом, род дворян Асеевых по писцовой книге Обояни и Обоянского округа, произведенной по указанию царей Ивана Алексеевича и Петра Алексеевича, в Курском крае отметился во второй половине XVII века. Тогда, с опорой на Белгородскую засечную линию и Белгородский полк, шло активное заселение служивыми людьми не только нашего края, в том числе левобережной стороны Сейма, но и значительной части Дикого поля.
А писцовые книги – сводные описания хозяйства в России в XV-XVII вв. для податного земельного обложения – сошного письма. Составлялись они московскими  писцами и подьячими по указанию царей. В них входили описание городской местности (церкви, дворы, лавки) и сельской местности (пахотные земли, сенокосные угодья, рыбные ловы).
Что же касается такого понятия, как стан, то в Русском государстве XIV-XVII веков это административно-территориальная единица. А несколько позднее, в Российской империи, это административно-полицейский округ из нескольких волостей во главе со становым приставом. В уездах было по 2-3, а иногда и 4 стана.
Кроме писцовых книг, существовали также и десятни – в Русском государстве XVI-XVII веков именные списки служилых людей «по отечеству» – дворян и детей боярских – и «по прибору» (по найму) – стрельцов, казаков, пушкарей, затинщиков, воротных и прочих мелких военных чинов. Применительно к Курскому краю – это Курская, Рыльская, Обоянская, Белгородская, Старооскольская, Путивльская.
И вот в Курской десятне за 1636 год среди городовых служилых по отечеству детей боярских и дворян с окладом в 200 чет, согласно исследованиям А.А. Танкова, значился Осип Васильевич Асеев. А с окладом в 100 чет упоминались Кондрат Степанович Осеев и Кузьма Григорьевич Осеев.
Самый компетентный исследователь курского служивого сословия А.А. Танков о делении дворян на разряды и степени сообщает следующее: «В 1566 году высший разряд служивого сословия государь Иван IV наименовал дворянами. К дворянству были причислены потомки прежних старших дружинников, земских бояр и удельных князей, поступивших на службу к московским царям.
Дворяне в это время делились на три степени: 1) московские дворяне, 2) жильцы и 3) городовые дворяне. Все знатные лица были московскими дворянами, которые владели землями в Московском уезде. Жильцами назывались лица, состоящие на службе в Москве, но не имевшие в Московском уезде вотчин. Городовыми назывались дворяне, служившие в других городах».
Далее А.А. Танков разъясняет, что во времена Ивана Грозного служилые люди второго разряда (жильцы) назывались детьми боярскими и что в Курском крае в эти времена детей боярских было «очень много в городах». Поэтому нередко они занимали младшие должности – голов сотников, десятников, а иногда были и простыми воинами, но для них не был закрыт переход в высший разряд.
К третьему разряду, то есть к городовым дворянам, по мнению А.А. Танкова, «относились стрельцы, пушкари, затинщики, казаки и другие лица. Они могли быть из дворян, посадских или духовных, но не из крестьян и холопов. И из этих служилых людей, которых, естественно, было подавляющее большинство, составлялись полки, в которых головами назначались дворяне».
В качестве информации добавим, что по А.А. Танкову все служилые люди воинскую службу начинали с 18 лет и уходили со службы либо по старости, либо по болезни. Но уже с 15 лет должны были являться в Москве в разряд, а в таких городах, как Курск, Рыльск, Путивль, – к местному воеводе для записи своего имени в список служилых людей. Первые же указания на верстание недорослей на воинскую службу в Курском крае относится к 1532 году.
К сказанному выше стоит сделать и такое дополнение: за воинскую службу казаки получали от 10 до 15 десятин земли (десятина равна 1,09 гектара), а пятидесятник – 20 десятин в одном поле. Кроме того, для кормления лошадей и домашней скотины им выделялись луговые угодья под покосы. А стрельцы, пушкари, воротные и прочие также наделялись земельными участками, но в меньших размерах, чем казаки. (Наибольшие земельные наделы получали бояре, окольничие и дворяне первой статьи – свыше 200 четей (четвертей) или 100 десятин (гектар), дворяне второй статьи – 150 четвертей, третьей статьи – 100 четвертей.)

Однако возвратимся к роду Асеевых. Утверждать, что представитель детей боярских Осип Васильевич Асеев, упомянутый в Курской десятне под 1636 год, являлся родоначальником рода курских Асеевых, в том числе и самого поэта, не возьмусь. Но вероятность, причем большая вероятность этому все же имеется…
Что же касается происхождения фамилии «Асеев», то, скорее всего, как и большинство русских фамилий, она возникла от имени собственного Асей (Осий), что в переводе с древнегреческого означает «спасенный», или от имени Евсей – «благочестивый».
Итак, установлено, что отца поэта, имеющего дворянские корни, звали Николаем Николаевичем Асеевым, и он, по данным самого поэта и его биографов, был страховым агентом губернского подчинения, то есть чиновником невысокого ранга. И никоим образом не помещик-землевладелец.
А где же он проживал?
На этот вопрос дает ответ курский писатель, ученый-историк, краевед, поэт и издатель Юрий Александрович Бугров (1934–2017). В статье об Н.Н. Асееве в книге «Литературные хроники Курского края», изданной в Курске в 2011 году, он сообщает: «Родился в семье чиновника, служившего в одном из учреждений Курска. Семья проживала постоянно в Курске на улице Золотой, 7, хотя родители матери – коренные льговчане, – и рождение Коли в Льгове можно считать случайностью. Но, тем не менее, факт не оспорим».
Улица Золотая была образована в Курске в далеком 1782 году по Генеральному плану строительства города, утвержденному императрицей Екатериной II. И к концу XIX века дома на ней не раз перестраивались. А к нашему времени прежний дом № 7 вряд ли сохранился.
Из того, что пожелал сообщить об отце Николай Асеев в автобиографическом очерке и стихах известно, что «отец играл меньшую роль в его росте». «что «будучи страховым агентом, он все время колесил по уездам, редко бывая дома». Под домом в данном случае, по-видимому, имеется в виду дом деда в Льгове, а не в Курске на улице Золотой.
«Но одно утро, – писал Николай Николаевич, – я запомнил хорошо. Был какой-то праздник, чуть ли не наш именинный день. Мы с отцом собирались к заутрене. Встали раным-рано, сели на крылечке дожидать первого удара колокола к службе. И вот, сидя на этом деревянном крылечке, глядя через конопляник на соседнюю слободу, я вдруг понял, как прекрасен мир, как он велик и необычен. Дело в том, что только что взошедшее солнце вдруг превратилось в несколько солнц – явление в природе известное, но редкое. И я, увидав нечто такое, что было сродни рассказам деда, а оказалось правдой, как-то весь затрепетал от восторга. Сердце заколотилось быстро-быстро.
– Смотри, папа, смотри! Сколько солнц стало!
– Ну что ж из этого? Разве никогда не видал? Это – ложные солнца.
– Нет, не ложные, нет, не ложные, настоящие, я сам их вижу!
– Ну ладно, гляди, гляди!
Так я и не поверил отцу, а поверил в деда»
Эти строки поэта Н.Н. Асеева приводят некоторые биографы, когда хотят подчеркнуть прохладность отношений между отцом и сыном. Из курских исследователей жизни и творчества поэта на них обратил внимание профессиональный врач, краевед и писатель Михаил Семенович Лагутич, автор такого многостраничного литературного труда, как «Провинциальная хроника. Льгов в истории Курского края».
Уроженец города Льгова М.С. Лагутич, естественно, не мог пройти мимо такой личности, как личности известного в стране земляка-поэта Николая Николаевича Асеева. К тому с Николаем Асеевым хорошо был знаком его отец Семен Викторович, в 50-е годы прошлого века неоднократно возивший льговских пионеров в Москву на встречу со знаменитым земляком. А в 1954 году во время очередной поездки отца с пионерами в гости к Асееву шестилетний Миша Лагутич даже имел возможность побеседовать с поэтом. О данном факте он с тонкой самоиронией написал в очерке «Благополучный Асеев».
Выше было сказано, что об отце поэт писал не только прозаическим, но и поэтическим пером. В стихотворении «Мальчик большеголовый», написанном в 1930 году и включенном в поэтический цикл «Курские края», есть замечательные строки, передающие и настроение автора, но не 1930 года, а примерно середины 90-х годов XIX века, и картины родной природы, и ясное утро, и пять солнц.
Голос свистит щегловый,
мальчик большеголовый,
встань, протяни ручонки
в ситцевой рубашонке!
Встань здесь и подожди-ка:
утро синё и дико,
всех здесь миров граница
сходится и хранится.
Утро синё и тихо,
солнца мокра гвоздика,
небо полно погоды,
Сейма сияют воды.
Пар от лугов белёсый
падает под березы;
желтый цветок покачивая,
пчелы гудят в акациях.
Мальчик большеголовый,
облак плывет лиловый,
мир еще занят тенью,
весь в пламенах рожденья.
Не уходи за это
море дождя и света,
чуй – кочаны капусты
шепчут тебе: забудься!
Голос поёт щегловый,
мальчик большеголовый,
встань, протяни ручонки
в ситцевой рубашонке!
Огненными вихрами
сразу пять солнц играют:
счастье стоит сторицей,
сдуешь – не повторится!
Шелк это или ситец,
стой здесь, тепло насытясь;
в синюю плавясь россыпь,
искрами брызжут росы.
Не уходи за это
море дождя и света,
стой здесь, глазком окидывая,
счастье свое ракитовое!

Да, все есть в этом замечательном лирико-романтическом произведении – и герой – мальчик большеголовый, и яркие краски природы, и чувства, и мастерство автора, и лирика, и музыка звуков и слов, и прекрасная образность, и законченный сюжет. Все есть! Нет лишь отца «мальчика большеголового», разрушившего некогда теплые отношения с сыном холодной, отчужденной фразой: «Ну ладно, гляди, гляди!».
К личности отца поэта мы еще вернемся, а пока несколько слов о его матери Елене Николаевне Асеевой (Пинской), о которой биографы Н.Н. Асеева писали и пишут только то, что она болела и умерла, когда юному Коле Асееву исполнилось восемь лет. В принципе, все биографы повторяют лишь слова самого поэта, написанные им в автобиографическом очерке «Моя жизнь», где о матери сказано: «Мать я помню плохо. Она заболела, когда мне было лет шесть, и к ней меня не пускали, так как опасались заразы. А когда я ее видел, она была всегда в жару, с красными пятнами на щеках, с лихорадочно сиявшими глазами. Помню, как возили ее в Крым. Меня взяли тоже. Бабушка была все время с больной, а я предоставлен самому себе».
Примерно то же самое он писал и в других своих автобиографических очерковых работах и в письмах к краеведу С.В. Лагутичу и льговским пионерам в конце 40-х и начале 50-х годов ХХ века.
Были и другие слова поэта о матери, которые приводит в своей работе О.В. Лебедева: «Мать умерла рано. Отец обзавелся другой, чужой мне семьей». Здесь ключевым является слово «чужой», которое и определяет дальнейшие взаимоотношения отца и сына. А потому, как ни печально это осознавать, мы не знаем ни дат жизни Николая Николаевича Асеева (старшего), ни его фотографий, ни того, были ли сводные братья и сестры у поэта от второго брака отца.
Остались неизвестными и годы жизни матери. Впрочем, некоторые исследователи жизни и творчества Н.Н. Асеева пришли к выводу, что Елена Николаевна Асеева умерла в 1897 году, когда будущему поэту исполнилось восемь лет. Например,  курский писатель, кандидат исторических наук, педагог с большим стажем Александр Алексеевич Грачев сообщает следующее: «Мать поэта, урожденная Пинская Елена Николаевна, серьезно заболела, когда мальчику было шесть лет, и умерла, когда ему не исполнилось и восьми лет».
А вот, сколько лет ей было на момент бракосочетания с губернским страховым агентом Н.Н. Асеевым, и сколько она прожила, – осталось тайной. Ни поэт не сказал, ни краеведы не докопались. Однако, принимая во внимание, что в XVIII и XIX веках не только девушки из простых и купеческих семей, но и из дворянских выходили замуж в раннем возрасте, мать поэта умерла молодой, возможно, не дожив и до тридцати лет. Да, это предположение. Но попробуйте опровергнуть его…
К сожалению, не сохранилось и фотографий Елены Николаевны. Хотя, конечно, они были. Пусть не во множестве, но были, ибо в Курске, да и в Льгове уже существовали частные фотоателье, и романтические девушки уже спешили запечатлеть свой юный образ на последующие годы. К тому же имеется и фактическое доказательство сказанному – фотография юного Коли Асеева в возрасте около шести-семи лет, выполненная, по-видимому, в городе Льгове.
И нам остается догадываться, что Елена Николаевна Пинская, дочь уездного дворянина, в юные годы училась в одной из женских гимназий города Курска, что во время учебы в гимназии познакомилась с молодым отцом будущего поэта Николаем Асеевым, а по окончанию учебы вышла за него замуж. (Примерно так, правда, несколько позже, познакомились и стали супругами родители Аркадия Петровича Голикова, будущего известного детского писателя Гайдара, родившегося в 1904 году в городе Льгове.)
Что же касается курских женских гимназий, то на середину 80-х годов XIX века их было две: государственная Мариинская (с 1870 года), образованная в 1861 году, и частная, принадлежащая Ольге Никитичне Красовской и функционировавшая с 1883 года. Мариинская  гимназия располагалась на углу улиц Московской (ныне Ленина) и Чикинской (ныне Ватутина), а частная женская гимназия находилась на улице Фроловской (ныне Радищева).
Кроме названных гимназий, в Курске действовало с 1866 года и Курское епархиальное женское училище, являвшееся всесословным. Однако не хочется даже думать, что дворянка Елена Пинская, единственная дочь льговского уездного дворянина Николая Павловича Пинского, собиралась идти по духовной линии и поступила учиться в данное учебное заведение.

Поговорив немного о родителях поэта, стоит сказать и о его дедушках и бабушках. Но тут опять приходится лишь сожалеть, так как о дедушке и бабушке по линии отца данных нет. Можно лишь догадываться, что многодетный дед Николай и его супруга, оставшаяся без имени, жили в городе Курске. Возможно, на той же самой улице Золотой. И на этом все. Немногим больше известно о дедушке и бабушке поэта по линии матери. Причем не только из автобиографического очерка Н.Н. Асеева, но из его стихов, вошедших в поэтический цикл «Курские края».
Но сначала посмотрим, что и как о нем сообщают курские исследователи и биографы поэта. И здесь, на взгляд автора данных строк, писатель Михаил Лагутич в упоминаемом ране очерке «Благополучный Николай Асеев» представляет наиболее полную характеристику Николаю Павловичу Пинскому.
«Дед – Николай Павлович Пинский, пишет он, –  имел чин губернского секретаря. С ноября 1878 года по 15 марта 1890 года работал смотрителем уездной больницы. Эта должность была чисто хозяйственной. Характер имел совсем непростой, независимый, возможно, и неуживчивый. Прослужив 12 лет, требует надбавки выплаты к жалованью за все годы, чего и добивается! Вероятно, занимается также дачей денег под проценты. Иначе как можно объяснить прошение в суд о взыскании с должников – крестьян Алексея Мищенкова 18 рублей, а с Ильи Баклагина аж 300 рублей, сумма очень нешуточная. Причем жили эти крестьяне в разных деревнях».
Другой курский писатель Александр Грачев к этому добавляет, что Николай Павлович Пинский – «дворянин, имевший чин губернского секретаря…» И,пересказывая автобиографический очерк самого поэта, сообщает, что Николай Павлович «был заядлым рыболовом и охотником, знатоком природы соловьиного края, а также фольклора, народных песен и сказок».
В работе О.В. Лебедевой, упоминаемой выше, дед характеризуется как «дикий барин», охотник, фантаст из орловских дворян». А заведующая литературным отделом Курского областного краеведческого музея Е.Д. Спасская в биографической статье о поэте, опубликованной в краеведческом словаре-справочнике «Курск», наделяет Н.П. Пинского такими эпитетами, как «неисправимый фантазер и мечтатель». Фантазером и мечтателем называет его и писатель Ю.А. Бугров.
Но задолго до них заместитель директора школы № 8 города Курска и, по-видимому, преподаватель русского языка и литературы Т.А. Тартаковская писала: «Николай Павлович Пинский – строитель местной больницы, фантазер и выдумщик. Страстный охотник, рыболов, влюбленный в родную природу, он часто брал с собой внука, и они пропадали по неделям в лесах и на реке. Мальчик заслушивался красочными рассказами деда из охотничьей жизни, которых тот знал множество. И первые стихи он тоже услыхал от деда. Дед пел, аккомпанируя себе на торбане, старинном русском музыкальном инструменте». И вывод ее таков: «От деда у Асеева и подлинная любовь к фольклору, и яркость, былинность речи, и «курских глаз его синева».
Но основой сказанному о деде поэта М.С. Лагутичем, А.А. Грачевым, О.В. Лебедевой, Е.Д. Спасской и Т.А. Тартаковской, а также многими другими, как отмечалось выше, послужили сообщения самого Н.Н. Асеева, написанные им в автобиографическом очерке, в стихах и письмах.
Сначала обратимся к автобиографическому очерку, где о деде Сказано следующее: «И все же главным моим воспитателем был дед. Это он мне рассказывал чудесные случаи из его охотничьих приключений, не уступавшие ничуть по выдумке Мюнхгаузену. Я слушал, разинув рот, понимая, конечно, что этого не было, но все же могло быть. Это был живой Свифт, живой Рабле, живой Робин Гуд, о которых я тогда не знал еще ничего. Но язык рассказов был так своеобразен, присловья и прибаутки так цветисты, что не замечалось того, что, может быть, это и не иноземные образцы, а просто родня того Рудого Панька, который также увлекался своими воображаемыми героями».
А теперь посмотрим, как прорисован, да-да, не прописан, а именно: прорисован образ Николая Павловича в стихотворении «Дед», написанном в 1927 году и вошедшем в цикл «Курские края». Идем к книжной полке домашней библиотеки, берем книгу с одноименным названием, изданную в 2014 году в Курске по заказу комитета по культуре Курской области, осторожно открываем, находим произведение и, наполняясь радостью общения с великим поэтом и его замечательным поэтическим слогом, читаем первые строки:
Травою зеленой одет,
лукавя прищуренным глазом,
охотничьим длинным рассказом
прошел и умолкнул мой дед.
Забросив и дом, и жену,
и службу в Казенной палате,
он слушал в полях тишину,
которой за подвиги платят.

Дальше идет поэтический рассказ не только об увиденном юным льговчанином Колей Асеевым, когда «сверкала его «лебеда» / на двести шагов без отказа», но и услышанном от деда: «медведицы жертвенный рев, / на лапах качавшейся задних…» или «и зимнею ночью он шел / с волками на честную встреч». А завершают образ деда и показывают отношение к нему внука-автора следующие строки, наполненные искренностью, теплой памятью и любовью:
Какой там помещичий быт, –
он жил между сивых и серых,
в оврагах лесов и пещерах, –
прошедших времен следопыт.
И я, его выросший внук,
когда мне приходится худо,
лишь злую подушку примну,
все вижу в нем Робина Гуда.
Зеленые волны хлебов,
ведущие с ветром беседу,
и первую в мире любовь
к герою, к охотнику – к деду.
 
Как видим, перед нами встает не только охотник, безземельный потомственный дворянин, оставивший карьеру секретаря Казенной палаты, муж, покинувший жену ради охоты, расчетливый заемщик (по М. Лагутичу), но и неисправимый романтик, и Робин Гуд. Правда, не с луком и стрелами, а с тульским двуствольным ружьем за правым либо левым плечом и патронташем, нашпигованным латунными гильзами, как кукурузный початок семечками,  на поясе. А еще с неистощимым запасов шуток и прибауток, старинных песен и сказов…
Много позже, в 1962 году, Н.Н. Асеев, возвращаясь памятью во времена своего льговского детства и к образу деда Николая Павловича, в статье «Русский стих», опубликованной в книгу «Разговор о поэзии», писал: «Устный стих существовал в народе, и не только в виде былин и песен, которые имеют опору в сопровождающем их музыкальном аккомпанементе. И не только древние гусли, но и до наших дней сохранившиеся бандуры и торбаны в значительной степени помогали исполнителю в строе повествования. Это был обычно речитатив, заканчивающийся аккордом струн и мелодической голосовой нотой. Так пел мой дед, аккомпанируя себе на торбане. Только много позднее узнал я, что слышанное мною от деда было отрывком из шевченковского  «Слепого».
Чайки-челны спускали,
Пушками их уставляли,
Из широкого устья днепровской выплывали
Среди ночи темныя,
Среди моря синего,
За островом Тендром утопали, погибали...
 
     Теперь я беру, конечно, уже канонический текст, но, я помню, что именно так, целым куском, шел речитатив, трагически заканчивающийся рыдающим аккордом струн и длительным дрожанием старческого голоса. Меня, ребенка. тогда трогало  это до слез, да и сейчас трогает. Это был стих, сопровождаемый аккомпанементом струн; это был прообраз давнего времени, когда стих и мелодия были объединены не только рифмой и размером, но и главным образом выразительностью исполнения». И признавался в том, что на всю жизнь запомнил стихи, которые по старинному русскому обычаю пел его дед, человек высокообразованный, знавший не только фольклор, но и отечественную литературу, владевший музыкальными инструментами.
После этого вновь возвращаемся к очерку Т.А. Тартаковской, в котором приводятся примеры фантастической неуемности Николая Павловича Пинского, некогда поведанные читателю самим поэтом.
«Особенно запомнились Николаю Асееву «охотничьи истории»  деда, – делится с почитателями творчества поэта своими наблюдениями и исследованиями Тартаковская. – В одном из писем Н. Асеева есть подробное описание  этих рассказов, – и цитирует: «Первым живым поэтом, встретившимся мне в жизни, был мой дед Николай Павлович Пинский. Его фантастические рассказы о собственных приключениях должны были бы быть записанными, с рифмами или без рифм, оставаясь настоящей поэтической выдумкой. Например, о быках, дравшихся у шалаша, в котором дед заночевал. Быки дрались так яростно, что от летевших от ударов их лбов искр загорелся шалаш. Или же о зайце, унесшем дедовы часы. Зайца этого потом, когда он из русака  сделался уже беляком, все же настиг выстрел деда. Часы оказались в целости, висели у зайца на шее, но что удивительно - они все еще шли! Вот какой был завод!
И попробовали бы вы, будучи слушателем, усомниться в слышанном. Как все самолюбивые авторы, дед критики не терпел!».
Пересказав содержание письма, Т.А. Тартаковская делает вывод: «Характерно, что во всех воспоминаниях о Николае Павловиче Пинском Асеев подчеркивает, что именно деду он обязан своим поэтическим дарованием, поэтическим видением. Асеев пишет, что дед был знатоком языка, говорил на чистейшем орловско-курском диалекте, обладал способностью увлекать слушателя своими красноречивыми рассказами».
Однако чтобы личность Николая Павловича Пинского стала более завершенной, стоит добавить такой существенный штрих: в молодости он по одним данным похитил, по другим – выкупил из крепостной зависимости свою будущую супругу Варвару Степановну. Об этой романтической истории в биографии деда сообщает и сам поэт, и многие его биографы, обыгрывая факт в самых ярких красках и деталях.
В автобиографическом очерке Н.Н. Асеева «Моя жизнь» о бабке Варваре Степановне Пинской сказано мало. Поэт лишь отмечает некоторые внешние ее черты: «круглолицей старухе, не утерявшей своего обаяния, голубизны своих доверчивых глаз, своих вечно деятельных рук».
Зато в стихотворении «Бабка», написанном в 1927 году и включенном поэтом в цикл «Курские края», Николай Николаевич Асеев красок, ярких слов, изысканных метафор и эпитетов для представления ее образа не пожалел.
Так как каждая строка этого замечательного стихотворения, – и по содержанию, и по эмоциональному наполнению, и по стилистике, и по художественному исполнению, – несет большую бытийную, социальную, культурную и историческую информацию о Варваре Степановне, то процитируем это лирическое произведение полностью:

 Бабка радостною была,
бабка радугою цвела,
пирогами да поговорками
знаменита и весела.
Хоть прописана в крепостях
и ценилась-то вся в пустяк,
но и в этой цене небольшой
красовалась живой душой.
Не знавала больших хором,
не училась писать пером,
не боялась ходить босой
по лугам, покрытым росой.
В тех лугах на ее на след
и набрел пересмешник дед.
Нашутил перед ней, рассмеял,
всеми росами насиял.
На колени пред ней упал,
из неволи ее выкупал.
И пошла она за него,
за курских глаз его синевой.
Так и жили они с тех пор,
губы в губы и взор во взор.
А поссориться доводилось –
ненадолго хватало ссор.
Бабка радостною была,
бабка иволгою плыла
по-над, яблоневыми ветвями –
мастерица на все дела!
Отглядела на синий лен,
отшумела под белый клен.
До сих пор в нее — над рекою –
соловьиный напев влюблен.

Из информативного наполнения стихотворения следует, что знакомство «дикого барина», охотника и пересмешника Николая Павловича Пинского и юной крепостной, не ведающей грамотности, девушки-красавицы произошло до отмены крепостного права в 1861 году. Надо полагать, что отважившемуся на безрассудный поступок парню было не более 20-25 лет, а девушки и того меньше.
Следовательно, Николай Пинский мог родиться где-то в конце тридцатых годов XIX века, а Варвара Степановна – в первой половине или в середине 40-х годов того же XIX века.
К моменту же написания стихотворений «Дед» и «Бабка» (1927) их уже не было в живых. На это указывают строки произведений: в стихотворении «Дед» – «прошедших времен следопыт», а в стихотворении «Бабка» – «отглядела на синий лен, / отшумела под белый клен».
Конечно же, все это – лишь предположения и догадки автора данного очерка. Но тем не менее эти предположения имеют под собою большую долю вероятности и верности…
Еще из этого замечательного стихотворения видно, что свое неумение писать Варвара Степановна сторицей компенсировала добрым характером, рукоделием и знанием поговорок и песен. Кстати, об этом кратко поэт Н.Н. Асеев  сообщал в письме к льговским пионерам в начале 1950-х годов.
Счастливое же сочетание ее веселого нрава, отзывчивости души и сердца с грамотностью мужа, его знанием народного фольклора, его склонностью к фантазированию стало той питательной средой, в которой будущий поэт находился и варился с юных лет.
Приведя некоторые сведения о родителях поэта, его деде и бабке по материнской линии, вернемся к датам, на которые он просил обратить внимание в ответном письме поэту  Льву Адольфовичу Озерову. В данном случае нас интересует дата рождения большеголового мальчика Николая Асеева.
До недавнего времени в разных солидных справочных изданиях и энциклопедиях шло негласное соревнование между 27 и 28 июня  (по старому стилю) и, соответственно, между 9 и 10 июля 1889 года по новому исчислению. И здесь перевес был за 10 июля (28.06). О данной дате рождения поэта сообщали такие издания, как «Краткая литературная энциклопедия» (М., 1962), «Русские советские писатели. Поэты. Библиографический указатель. Т. 2 (М., 1978), «Русские писатели. 1800–1917 (М.,1989), «Русские писатели. Биобиблиографический словарь (М., 1990), «Русские писатели 20 века. Биографический словарь» (М., 2000), «Малая Курская энциклопедия» (Курск, 2005; составитель Ш.Р. Гайзман), «Малая Курская энциклопедия» (Хайфа, 2008), «Русские писатели. ХХ век. Биографический справочник (М.,2009) и «Новая Российская энциклопедия в 12 томах. Т. 2.
Данной даты рождения Н.Н. Асеева придерживался его биограф, автор книги «Николай Асеев. Очерки творчества (М., 1969) А.С. Карпов. Были и другие биографы, считавшие 10 июля верной датой рождения поэта.
Из курских биографов поэта, приверженцев данной даты, стоит назвать Юрия Александровича Бугрова, Евгению Дмитриевну Спасскую, Елену Николаевну Чурилову, а также курских педагогов Т.А. Тартарскую и О.В. Лебедеву.
О том, что льговчанин Н.Н. Асеев родился 9 июля (27.06) 1889 года, сообщалось в таких солидных изданиях, как «Большая советская энциклопедия» (М., 1970), «Большая Российская энциклопедия» Т. 2 (М., 2005) и «Большой энциклопедии в 62-х томах». Т. 4 (М., 2006).
Среди курских биографов поэта и исследователей его творчества данной даты рождения придерживались Михаил Федорович Шехирев, Михаил Семенович Лагутич и Александр Алексеевич Грачев, а также составители сборника материалов «Асеевские литературные чтения» (Курск, 2019).
Стоит отметить, что в ходе первых Асеевских литературных чтений, проходивших по инициативе сотрудников Курской областной научной библиотеки имени Н.Н. Асеева 9 июля 2019 года (ковидного года), было принято решение датой рождения Н.Н. Асеева считать все же 9 июля 1889 года.
Возражений этому решению не последовало, и курские исследователи жизни и творческой деятельности своего знаменитого земляка-поэта на всех последующих мероприятиях, посвященных творчеству Николая Асеева, оперировали данной датой. Правда, оперировали в основном курские почитатели земляка и его поэтического наследия – сотрудники библиотек, местные поэты и прозаики, некоторые литературоведы из вузов и сузов.
О том, что льговчанин Н.Н. Асеев родился 9 июля (27.06) 1889 года, сообщалось в таких солидных изданиях, как «Большая советская энциклопедия» (М., 1970), «Большая Российская энциклопедия» Т. 2 (М., 2005) и «Большой энциклопедии в 62-х томах». Т. 4 (М., 2006).
Среди курских биографов поэта и исследователей его творчества данной даты рождения придерживались Михаил Федорович Шехирев, Михаил Семенович Лагутич и Александр Алексеевич Грачев, а также составители сборника материалов «Асеевские литературные чтения» (Курск, 2019).
Стоит отметить, что в ходе первых Асеевских литературных чтений, проходивших по инициативе сотрудников Курской областной научной библиотеки имени Н.Н. Асеева 9 июля 2019 года (ковидного года), на местном уровне было принято решение датой рождения выдающегося поэта и земляка курян Николая Николаевича Асеева считать все же 9 июля 1889 года.
Возражений этому решению не последовало, и курские исследователи жизни и творческой деятельности своего знаменитого земляка на всех последующих мероприятиях, посвященных творчеству Николая Асеева, оперировали данной датой.
Правда, оперировали в основном курские почитатели земляка и его поэтического наследия – сотрудники библиотек, местные поэты и прозаики, некоторые литературоведы из вузов и сузов. За пределы Курска и Курской области это не вышло – не нашлось героев стучаться в двери высоких кабинетов чиновников от литературы и культуры столицы и что-то там доказывать.
Однако жизнь, несмотря на ковидные годы (2019, 2020 и 2021), а также начавшуюся 24 феврале 2022 года специальную военную операцию Российской Федерации  на Украине по ее денацификации и демилитаризации, на месте не стояла. Утром 5 июля 2024 года в большом читальном зале  (на третьем этаже) Курской областной универсальной научной библиотеки проходили вторые Асеевские чтения, посвященные 135-летнему юбилею поэта. И свершилась сенсация. Да еще какая!
В ходе чтений из уст начальника отдела научно-исследовательской работы и информационного обеспечения Государственного архива Курской области (ГАКО) Ирины Сергеевны Ефремовой прозвучало: знаменитый земляк курян, талантливейший поэт, прозаик, литературовед и переводчик  Николай Николаевич  Асеев родился 5 июля (23.06) 1889 года.
Чтобы сенсационное сообщение не выглядело голословным и воспринималось не только на слух, но и фиксировалось еще зрительной памятью, на большом жидкокристаллическом экране были продемонстрированы архивные документы. Среди них запись в журнале Льговской Знаменской соборной церкви о рождении в семье живущего в городе Льгове дворянина Николая Николаевича Ассеева и его законной жены Елены Николаевны – оба православного исповедания ¬– сына Николая 23 июня 1889 года.
Естественно, записи, внесенные протоиереем Знаменской соборной церкви в присутствии двух свидетелей, были от руки и с использованием правил грамматики и орфографии русского языка того времени. А еще они имели порядковый номер в церковной книге регистрации гражданских актов (рождения, крещения и так далее).



 

Первая (левая) часть фрагмент церковной записи о рождении сына Николая у родителей Н.Н. Асеева и его жены Елены Николаевны. ГАКО. Ф.217. оп.3. д.113. л.762. об.763. Запись предоставлена И.С. Ефремовой по просьбе автора.



 

Вторая (правая) часть фрагмент церковной записи о рождении сына Николая у родителей Н.Н. Асеева и его жены Елены Николаевны. ГАКО. Ф.217. оп.3. д.113. л.762. об.763. Запись предоставлена И.С. Ефремовой по просьбе автора.

Спрашивается, какого рожна надо теперь приверженцам псевдофамилии «Штальбаум»? Неужели и после этого будут талдычить свое?.. Скорее всего, будут. Ибо, во-первых, никто из них на этих Асеевских чтениях не присутствовал, а во-вторых, и это куда прочнее, дело не в архивных документах и исторических фактах, а во внутреннем убеждении человека, в его вере. А веры у нас всех, как некогда подметил Н.Н. Асеев, разные. Кто-то верит в Библию, кто-то – в Коран, а кто-то – только в себя, любимого. И нет никакой силы в мире, чтобы заставить такого индивида изменить свои убеждения. 
Участники вторых Асеевских чтений и гости данного мероприятия с замиранием сердец слушали доклад И.С. Ефремовой, а когда он был окончен, то бурными аплодисментами приветствовали данное открытие.
Еще бы – такая сенсация! Столько лет шли разные споры о дате рождения поэта и земляка курян – и такая веская точка благодаря действиям сотрудников Государственного архива Курской области.
После И.С. Ефремовой с докладом о новых находках о принадлежности отца поэта и его братьев и сестер к дворянскому роду выступила дальняя родственница Н.Н. Асеева Анастасия Вячеславовна Розанова, юрист по образованию и жительница Москвы. Ее доклад также сопровождался демонстрацией столичных архивных документов на экране дисплея.
Итогом вторых Асеевских литературных чтений стало то, что будущий поэт Николай Николаевич Асеев (до 1911 года его фамилия будет писаться с двумя буквами «с» – Асс;ев) родился 5 июля, а крещен 7 июля  1889 года (по новому стилю) в городе Льгове в дворянской семье.
Остается лишь сожалеть, что по окончанию этих чтений не будет издан сборник материалов, как было во время первых чтений в 2019 году.










Может быть, по зову долга,
Иль сбегая от долгов,
Я приеду в город Ольгов –
Древнерусский город Льгов.
Ю. Першин


О ГОРОДЕ ЛЬГОВЕ, ДОМЕ ДЕДА
И ЛЬГОВСКОМ ДЕТСТВЕ ПОЭТА

Итак, выяснив все обстоятельства о дате рождения поэта и некоторые моменты о его родословных корнях, надо полагать, что пришло время более полно поговорить о льговском детстве большеголового мальчика Коли Асеева и о городе Льгове. Сначала о городе.
«Городок был совсем крохотный – всего в три тысячи жителей, в огромном большинстве мещан и ремесленников, – сообщал в автобиографическом очерке «Моя жизнь» Н.Н. Асеев о городе своего детства. – В иной крупной деревне народу больше. Да и жили-то в этом городишке как-то по-деревенски: домишки соломой крытые, бревенчатые, на заводах огороды; по немощеным улицам утром и вечером пыль столбом от бредущих стад на недальний луг; размеренная походка женщин с полными ведрами студеной воды на коромыслах. «Можно, тетенька, напиться?» И тетенька останавливается, наклоняя коромысло.
Город жил коноплей. Густые заросли черно-зеленых мохнатых метелок на длинных ломких стеблях окружали город, как море. На выгоне располагались со своим нехитрым снаряжением свивальщики веревок; за воротами домов побогаче видны были бунты пеньки; орды трепачей, нанятых задешево бродячих людей, сплошь в пыли и кострике, расправляли, счесывали, трепали пеньку. Над городом стоял густой жирный запах конопляного масла – это шумела маслобойка, вращая решетчатое колесо. Казалось, что конопляным маслом смазаны и стриженные в кружок головы, и бороды степенных отцов города – почтенных старообрядцев, у которых на воротах домов блестел медный осьмиконечный крест. Город жил истовой, установленной жизнью.
Малый город, а старинный. Имя ему было Льгов, то ли от Олега то ли от Ольги название свое вел: верно, был сначала Ольгов, или Олегов, но со временем укоротилось название – проще стало Льговом звать… Вот так и стоял этот старинный город, стараясь жить по старинке. На конопляники выходил он одним краем, и на самом краю, прямо упираясь в коноплю, стоял одноэтажный домик в четыре комнаты, где родился автор этих строк».
Да, Н.Н. Асеев не наделяет город своего детства романтическими красками и ореолами, описывает в реалистических тонах и, возможно, с некоторой неловкостью за него – простого, немногоэтажного, деревянного и соломенного, запыленного и утопающего в степных травах Центрального Черноземья и сельскохозяйственных растениях. С простым, бесхитростным и отзывчивым населением. Отсюда и появилось у некоторых исследователей, например, у курского библиографа и краеведа Михаила Федоровича Шехирева такое обидное определение Льгову, как «маленький захолустный городок».
В более уважительных тонах о городе Льгове периода детства будущего поэта приводит писатель и краевед Михаил Семенович Лагутич в книге «Провинциальная хроника. Льгов в истории Курского края». По его данным, в 1890 году в городе существуют почтово-телеграфная контора и станция, кожевенный завод, богадельня на 16 человек, пожарная часть, в которой 7 рабочих, 8 лошадей, 8 рукавов к трубам, 8 бочек, одна лестница, 9 ведер, 8 летних и 4 зимних телеги. С 1869года через город проходит железная дорога Курск –Киев, а несколько позже, в 1897 году открывается вторая ветка железной дороги: Льгов – Брянск.
Административно-управленческая и хозяйственная система состоит из Уездного предводителя дворянства, четырех начальников земств, суда из 4-х судей, дворянской опеки из двух человек, уездной земской управы из 4-х человек, городской управы из трех человек, полицейского управления их двух человек, начальника тюрьмы, начальника воинской команды.
За здоровьем населения следят земские врачи (четыре человека), а за грамотностью населения земские учителя.
В 1896 году в городе значится 546 домов, в том числе 24 каменных. В нем проживает 5220 человек. Есть гостиница и училище, три улицы – Курская, Дворянская и Дерюгинская – освещаются керосиновыми фонарями.
Кроме этого, в городе есть паровая механическая мельница купца О.И. Дерюгина и общественная читальня купца Жданова. В дополнение к имеющемуся каменному Знаменскому собору с 1888 года строится каменная церковь Николая Чудотворца. Началось строительство первого в губернии Льговского сахарного завода.
Да, в городе летом пыльно и душно, весной и осенью на городских и проселочных дорогах грязно, топко и темно – улицы-то не мощены и не освещены, – часто случаются пожары, но город все же растет и развивается.
В некоторых источниках встречается, что первые упоминание о Льгове в летописях были под 1152 год, когда возле него якобы собрались половцы, шедшие на помощь к суздальскому князю Юрию Долгорукому. Однако здесь речь, скорее всего, шла о черниговском Ольжище, а не о курском Ольгове-Льгове. Зато доподлинно известно, что указом императрицы Екатерины II в 1779 году при образовании Курского наместничества и его уездов Монастырская свобода стала основанием уездного города Льгова. 
Описывая Льгов, Н.Н. Асеев не упустил возможности в нескольких словах рассказать и об одном из преданий возникновения названия. Столичные биографы поэта, в том числе писатель Владимир Ильич Мильков, высказывали предложение провести «научное обоснование догадке Асеева о названии города».
В автобиографическом очерке, как нетрудно это заметить, дается и краткое описание дома деда Николая Павловича и бабки Варвары Степановны Пинских, в котором до десяти лет безотлучно проживал Коля Асеев. И преподносится читателю это обыденно и ненавязчиво: «и на самом краю, прямо упираясь в коноплю, стоял одноэтажный домик в четыре комнаты, где родился автор этих строк».

 

Дом Н.П. Пинского, в котором родился Н.Н. Асеев. Из свободного доступа в Интернете.

Надо отметить, что Н.Н. Асеев пишет о Льгове в автобиографическом очерке, но и в письмах, и в стихах. Причем не только в тех, что войдут в поэтический цикл «Курские края», но и в других, например, вошедших в поэму «Маяковский начинается». Выше из этой поэмы уже приводились строки об отце – страховом агенте. Теперь дополним их другими, сообщающими о частых пожарах в городе Льгове:
…Слова у отца непонятны: как полисы,
как дебет и кредит, баланс и казна…
И я от них бег и прятался в лесу,
и в козны с мальчишками дул допоздна.
А ночью набат ударял…
И на плечах голых,
что сбегались, спросонья дрожа,
пустивши приплясывать огненный сполох,
в полнеба плечом упирался пожар.
Я видел, как бревна обняв и облапав,
и щеки мещанок зацеловав,
призвав стопудовье зловещего храпа,
коробит огонь жестяные слова.
«Российского общества» плавилась краска,
угрюмые расширились этажи…
И все это было как страшная сказка,
которую хочется пережить.

Конечно, в оригинале строки этого стихотворения, в соответствии с принятыми нормами стихосложения того времени, в которых пропрядали отголоски символистической и футуристической молодости поэта, излюбленный стиль самого В.В. Маяковского, располагались «лесенкой». Однако – да простит читатель, – чтобы не мучиться в скачках и прыжках по лестничным порожкам и не теряться в рифмах и ритмике, придется пользоваться ровнострочным исполнением стихотворения. Ибо главное здесь не мастерство стихосложения, а информационная наполняемость произведения, передающая события 90-х годов XIX века и некоторые аспекты жизни города Льгова и его населения. А если кого такой подход не устраивает, то можно взять соответствующий томик Н.Н. Асеева и прочесть данные строки так, как они напечатаны.
Теперь же посмотрим, как описан город Льгов и дедов дом в поэтическом цикле «Курские края», к которому рекомендовал обращаться Николай Николаевич Л. Озерову и другим исследователям го творчества, если возникнет вопрос о детских годах поэта. Сначала идет ода дому под одноименным названием «Дом». Стихотворение написано в 1926-1927 годах.
Дом стоял у города на въезде,
окнами в метелицу и тьму;
близостью созвездий
думалось и бредилось ему.
Било в стекла заревое пламя,
плыл рекой туман;
дом дышал густыми коноплями,
свежестью, сводящею с ума.
Он хотел крыльцом скрипучим дергать,
хлопать ставней, крышей грохотать;
дом хотел шататься от восторга,
что вокруг такая благодать;
что его, до стрех обстав, подсолнух
рыжей рожей застил от других,
точно плыл он на прохладных волнах
калачей и лопухов тугих.
Что с того, что был он деревянным,
что, приштопан к камню, в землю врос, —
от него тянулись караваны
свежих рощ и вороненых гроз.
 
Не принимая во внимание поэтическую сторону стихотворения, – а она, конечно, замечательна образностью, лиричностью, звуковой гаммой, метафоричностью, авторским присутствием и участием, – стоит уделить несколько слов его информативности. Как и в очерке, в стихотворении дом стоит на окраине города, он упирается окнами в конопляное поле и дружит с подсолнухами. Дом деревянный и с крылечком, причем, скрипучим крылечком. И в этом автор как бы дает себе установку на текст будущего автобиографического очерка «Моя жизнь», который, – так уж сложилось, – биографы чаще всего используют в своих работах о жизни и творчестве поэта. А к стихам, вопреки совету Н.Н. Асеева, обращаются реже. Отсюда складывается впечатление о первичности прозаического автобиографического текста очерка «Моя жизнь» или «Путь в поэзию», а не стихов.
Однако продолжим цитировать строки «Дома», чтобы через поэтическое исполнение и оформление получить дополнительную информацию и о здании, и о людях, его населявших, и об их быте:
В доме – плыли тени
кошки, кружки, фикуса, луны,
детских откровений и смятений,
тишины и старины.
Сквозь пазы
растрескавшихся кафель
плыл жарок и затоплял края,
где басовый стариковский кашель
гул вливал в рассохшийся рояль.
В доме пели птицы –
сойки, коноплянки и клесты.
И теперь еще мне щебет снится,
зори, росы, травы и кусты.

И видим, что в доме из четырех комнат, то построенном самим Николаем Павловичем, то ли приобретенным им уже в виде готового жилья, есть и кухня с печью, облицованной кафелем, есть и рояль, на котором, возможно, до своей болезни музицировала мать будущего поэта Елена Николаевна. А еще в доме цветы и птицы в клетках, тенями мелькают кошки, самые что ни наесть свободолюбивые домашние животные, которые «ходят сами по себе».
Завершают же стихотворение строки, далекие от детского восприятия окружающего мира и бытия 90-х годов XIX века, более подходящие к взрослому осмыслению прошлого и к модному в начале XX века очернению и поруганию мещанской сути жизни людей провинциальных городов патриархальной России:
И теперь... глаза бы не глядели,
уши бы не слушали иной,
кроме той предрассветной трели,
что будила детство за стеной.
И когда, тавровое мещанство,
я теперь смотрю тебе в глаза,
я не знаю, где я умещался,
кто мне это в уши насказал.
Может, в клетке,
              может, из-за прутьев,
горькой болью полный позарез,
в сны мои протискивался грудью
свежезаневоленный скворец?!
Потому не дни, не имена я,—
темный страх в подворье затая,
лишь тебя по бревнам вспоминаю,
дом мой, сон мой, ненависть моя!

Если в предыдущих строках наблюдается дань принятому в интеллигентных кругах развенчанию мещанской морали, то в заключительных четырех строках – его искренние чувства к дому, много подарившему ему хороших впечатлений, знаний и навыков, но и принесшему горе – долгую мучительную болезнь и смерть матери, разлад с отцом.
Впрочем, со временем, которое, как известно, лучший лекарь от всех душевных болезней, поэтическая острота воспоминаний о доме притихла. И в автобиографическом очерке «Моя жизнь» Николай Николаевич Асеев дает совсем иную картину дома своего детства.
«…Я писал, печатался, пользовался вниманием читателей; буду еще писать и печататься, стараясь, это внимание оправдать, – делится своими мыслями о прожитом и планами на ближайшее будущее поэт и тут же наиболее важное, являющееся для него постоянной константой: – Но хотелось бы еще подчеркнуть, что впечатления детства остаются самыми яркими и откладываются в памяти гораздо прочнее, чем впечатления других – последующих возрастов. И поэтому ни роскошные крымские, ни величественные кавказские красоты не создавали у меня в памяти такого прочного образа, как конопляник против нашего старого дома во Льгове; это море конопли, куда мы ребятами уходили в поисках приключений, в большинстве случаев сочиненных собственной фантазией. Даже итальянские впечатления – чудесные остатки римских кварталов старого города, даже соборы и дворцы Флоренции и Венеции не заслонили в памяти вида родного домика с деревянным крылечком, на котором так не сиделось в детстве. Не заслонились в памяти и крутые повороты лугового Сейма, опушенные темнеющей зеленью дальних дубрав».
Вот такие знаковые сравнения, причем в пользу малой родины, навеяны высотой прожитых лет и опытом жизни человека, прошедшего через огонь, воду и медные трубы славы. Все познается в сравнении! И как тут не вспомнить слова известного тульско-курского писателя-прозаика Петра Георгиевича Сальникова (1926–2002), сказанные журналисту и начинающему писателю их Хомутовки Н.А. Шатохину: «Родина, брат, она сильнее».
Что же касается освещения города Льгова в поэтических строках, то они имеются, как отмечалось выше в цикле «Курские края», а точнее, в стихотворении  «Детство», написанном Н.Н. Асеевым в 1930 году. Впрочем, в стихотворении повествуется не только о городе Льгове, его ближайшей округе и природе, но и о главном символе края – соловьях:
…Вот таков же и город Льгов,
инде звавшийся Ольгов-градом,
жил среди полей и лугов
отраженным губернским складом.
Через Сейм – деревянный мост,
место праздничных поздних гуляний;
соловьиный передний пост
на ракитовой лунной поляне;
а за ним, меж дубов, у ворот
Князь-Барятинского парка,
их насеяно невпроворот,
так, что небу становится жарко.
Тут и там, и правей и левей,
в семь колен рассыпаются лихо, –
соловей, соловей, соловей,
лишь внимать поспевай соловьиха!
Соловьями наш край знаменит,
он не знает безделья и скуки;
он, должно быть, и кровь пламенит,
и хрустальными делает звуки.

На прекрасном природном фоне, под бесконечные присказки и песни деда и бабки проходили первые детские годы будущего поэта, а пока что «мальчика большеголового в ситцевой рубашонке». В дополнение к сказанному в первой главе очерка о детстве Коли Асеева (с опорой на стихотворение «Мальчик большеголовый») приведем строки поэта из его автобиографического очерка «Моя жизнь». Эти строки значительно расширяют наши познания о детских играх и забавах как героя данного очерка, так и его сверстников – мальчишек уездного города Центрально-Черноземной России..
«Не очень отличалось мое детство от жизни десятков соседских ребят, босиком бегавших по лужам после грозового дождя, собиравших «билетики» от дешевых конфет и обложек папирос и пивных ярлыков, – сообщает Николай Николаевич о детских играх своего поколения. – Это были меновые знаки разного достоинства. Но действительными ценностями были лодыжки – вываренные и выбеленные на солнце кости от свиных ножек, часто крашенные в фуксине и продававшиеся парами. Но покупать их было охотников мало. Главное – это была игра в лодыжки. Были и другие игры. Например, поход в конопли, которые представлялись нам заколдованным лесом, где живут чудовища. Так жил мальчонка провинциального города, не барчук и не пролетарий, сын страхового агента и внук фантазера-деда Николая Павловича Пинского, охотника и рыболова, уходившего на добычу на недели в окрестные леса и луга».
К сказанному можно добавить, что сельские и городские ребятишки того времени играли в лапту, в городки, в клепик, в казаков-разбойников. Кроме того, в летнюю пору ходили купаться в реке, загорали до угольной черноты и удили рыбу, в лесу собирали ягоды и грибы. В зимнее время катались с горок на санках или на ледунках – старых плетушках с наледью на днищах, наполненных соломой. Иногда некоторые богатые родители своим юным чадам приобретали у местных умельцев лыжи и коньки-снегурки.

 

Юный льговчанин Коля Асеев. Фото из свободного доступа Интернета.

Неутомимый следопыт, краевед-исследователь и вожак льговской пионерии с конца двадцатых годов ХХ века Семен Викторович Лагутич разыскал юных друзей Коли Асеева и записал их воспоминания о детской поре и играх с будущим великим поэтом. А сын С.В. Лагутича, врач по образованию и писатель по призванию души Михаил Семенович Лагутич довел до нас эти хрустальные зерна, эти ценные моменты из далекого детства Коли Асеева и его друзей П. Загородних и М. Богомазова. И приведем эти воспоминания так, как они проходят в очерках М.С. Лагутича.
П.Д. Загородних: «...Не любил, когда кто-то из нас допускал во время игры обман или жульничество. Во время своих игр мы убегали в обширные посевы конопли... Варвара Степановна, бабушка Коли, не разрешала внуку играть с нами в эти игры. Тогда он сидел на ступеньках крыльца, с грустным видом наблюдал, как мы «воюем» или «разбойничаем». Часто мальчики и девочки, обычно это было вечером... садились на траву около дома Пинских. Коля сидел на средней ступеньке и рассказывал нам сказку или стихотворение. В восемь-девять лет он их много знал. Ему их рассказывала бабушка, а Коля обладал хорошей памятью...»
М.С. Богомазов: «... У Коли было несколько книжек с картинками к сказкам. Игрушек я у него никогда не видел... Запомнились мне два случая. Это произошло в 1897 году или в 1898 году... вспыхнуло несколько хат. Мы видели, как по улице бегали охваченные паникой люди... Нам хорошо было видно... Коля стоял с широко раскрытыми глазами... На лице испуг и сострадание... Затем он побежал домой... Ни в этот, ни на следующий день Коля на улицу не вышел. То, что он видел, произвело на него большое впечатление. Он заболел. В постели пролежал несколько суток.
… Спустя месяц после пожара... рыбаки... поймали в реке Сейм..., большую рыбу. Рыба лежала на повозке. А хвост волочился по земле. Это был сом... Мне запомнилось, что , когда Коля увидел такую большую рыбу, то с удивлением и восторгом воскликнул: «Ух! Какой большой кит!» Мы ему говорим, что это сом, киты у нас не живут. А он так и остался в своем мнении – рыба кит!»
Огромное спасибо С.В. Лагутичу за его неутомимость в поисках такой ценной информации о детских годах поэта Н.Н. Асеева. Кстати, не без помощи С.В. Лагутича к льговским пионерам, завязавшим переписку с Николаем Николаевичем Асеевым, от поэта пришло письмо с такими подробностями из его детства, как умения плавать в восемь лет. Впрочем, процитируем строки этого письма из очерка М.С. Лагутича «Благополучный Николай Асеев», опубликованного в 56 выпуске литературного альманаха «Курские перекрестки» за 2019 год:
«…Что же вам написать о Льгове? Я там не был давно и, наверное, он не тот, каким был при мне. Ведь это была почти деревня.  На всей нашей улице было только три дома под железными крышами. Остальные под соломенными. Лучше всего было на реке Сейм или как его называли местные жители – «на Семи». Самое большое впечатление у меня осталось от того как я переплывал в первый раз восьмилетним мальчонкой реку туда и обратно. Это было на краю города, там, где был острог. Берег там высокий, песчаный и в нем гнездились стрижи. Мы их не трогали. Они считались «святой» птицей. Переплыл я реку со страхом и трепетом, а вдруг судорога ногу сведет! Но, переплыв и наевшись росшей на берегу ежевики, уже осмелел и назад плыл уверенно.  О курском прошлом я написал целый ряд стихов – из них вы можете узнать все мною запомненное...».
А вот строки поэта о своем детстве из другого письма: «Городок наш веселый на взгорье, с базаром и говором окрестных крестьян, и парк с тысячами соловьев, и заросли ежевики над Сеймом, на песчаных берегах которого мы ребятишками зажаривались дочерна, и пусканье "змеев" под облака, и игры в плиты на дорожке перед домом с соседскими ребятишками ¬– все это стало светлым образом детства».
Какие все же замечательные люди, отец и сын Лагутичи, сохранившие для потомков таким изумруды сведений о нашем земляке-поэте Н.Н. Асееве! Насколько была бы беднее без этих сведений биография поэта, даже страшно подумать… Однако возвратимся к стихотворению «Детство» и увидим, что, кроме игр и походов с дедом-охотником в ближайшие лесные угодья, были еще и поездки в окрестные города. Это Рыльск, Путивль, Суджу, Обоянь и, возможно, Щигры.
Города мои, города!
Сквозь времен продираясь груду,
я запомнил вас навсегда,
никогда я вас не забуду.
Суджа, Рыльск, Обоянь, Путивль,
вы мне верную службу служили.
Вы мне в жизнь показали пути,
вы мне звук свой в сердце вложили.

Впрочем, о городах, в которых юный Николай Асеев побывал перед поездкой в Курск, сообщается и в автобиографическом очерке поэта: «И я почти с тоской, как о потерянных чудесах, вспоминаю о городах моего детства – о Курске и Льгове, о Судже и Обояни, о Рыльске и Фатеже. Они стали теперь совершенно другими, неузнаваемыми, лучше обстроенными, украшенными…». Говорится о данных городах Курского края и в других произведениях Н.Н. Асеева, и в го письмах С.В. Лагутичу.
В городе Льгове будущий поэт прожил десять лет. И за это время не только вволю наигрался с окрестными мальчишками в подвижные игры, не только наслушался дедовских рассказов об охоте и прочих приключений, не только побывал в окрестных городах, но и прошел, по-видимому, домашнюю подготовку для поступления в престижное учебное заведение города Курска. Об этом факте поэт в автобиографическом очерке «Моя жизнь» не пишет, но косвенно говорится в стихотворении «Дом», в котором есть такие строки: «…по косым линованным тетрадям / он твердил столетние азы». 
Да, эти слова относятся к самому дому, наделенному автором человеческой душой. Поэтический образ?! Верно, образ. Но косвенно этот образ с указанием  косых линованных тетрадей, которыми пользовались и по сей день пользуются начинающие ученики, прямо указывает на юного Колю Асеева, приступившего под руководством деда к постижению азов грамотности.
Завершить же данную главу очерка хочется словами Т.А. Тартаковской, которые как нельзя лучше подчеркивают подготовку «большеголового мальчонки из провинциального города, не барчука и не пролетария, сын страхового агента и внук фантазера-деда Николая Павловича Пинского, охотника и рыболова», и неграмотной бабки Варвары Степановны, превосходно знавшей родной народный язык. Звучат они так: «На всю жизнь запомнил поэт бабушкины пословицы, поговорки, ее любовь к точному образному слову. В статье «Жизнь слова» он вспоминал: «Моя бабушка, помнившая еще крепостное право, всегда поправляла говорившего, что нужно пойти за водой: «За водой пойдешь – не вернешься! По воду пойти – вот как надо сказать!» Для нее слово «вода» было еще полно живого значения пути, уводящего куда-то вдаль!»
Таким образом, Варвара Степановна для Николая Николаевича Асеева – что Арина Родионовна для Александра Сергеевича Пушкина.
А еще Н.Н. Асеев, как сообщает Т.А. Тартаковская, писал, что «никакая школа, никакой специальный вуз не могут научить писателя понимать жизнь слова так, как учит этому народ. «Народный говор, бытовая речь пронизаны образами, живописны, красочны, дают пищу воображению», – констатировал поэт. И не случайно он называл своими учителями в поэзии деда Николая Павловича и бабушку Варвару Степановну Пинских, прекрасных знатоков русского народного языка.
С великолепным багажом знаний родного языка, фольклора, множества слов южнорусского диалекта, полученных от деда и бабки, в 1899 году он отправился в Курск на учебу в реальном училище.



Город Курск на веков гряде,
неподкупный и непокорный,
на железной залег руде,
глубоко запустивши корни.
Н. Асеев


О КУРСКОМ ПЕРИОДЕ ЖИЗНИ
НИКОЛАЯ АСЕЕВА

О курском периоде жизни будущего знаменитого поэта Николая Николаевича во всех энциклопедиях и литературных справочниках говорилось и говорилось весьма мало. Все сообщение заключалось в двух-трех фразах типа: «В 1899 году дед отвез  мальчика в Курск, где он учился в Курском реальном училище» или и того короче: «В 1909 году Николай Асеев окончил Курское реальное училище».
А дальше уже шло сообщение  о том, что после окончания реального училища уехал в Москву поступать в коммерческий институт. Примером такой краткости курского периода жизни Николая Асеева может быть википедическая статья в Интернете, в которой вообще одно единственное предложение «Мальчик был отдан в Курское реальное училище, которое окончил в 1907 году».
Не «грешили» длиннотами и курские биографы поэта. Так, в статье «Н.Н. Асеев» писателя, ученого-филолога, литературоведа и литературного критика, доцента Курского педагогического института Исаака Зельмановича Баскевича (1918–1994) читаем: «Поэт родился в маленьком старинном городе Льгове, учился в курском реальном училище. У библиографа и краеведа, бывшего заведующего отделом хранения основного фонда библиотеки имени Н.Н. Асеева Михаила Федоровича Шехирева (1923–1998) и того короче: «Окончив в 1909 году Курское реальное училище, Николай Асеев поступил в коммерческий институт в Москве…». 
Даже  такой доброжелательный биограф поэта, как курский педагог Т.А. Тартаковская, и та в описании курского периода жизни Николая Асеева немногословна. «Юность Н. Асеева связана с городом Курском, – сообщает она. – С девяти лет отдали его в Курское реальное училище».
Затем, отталкиваясь от стихов поэта о Курске и его автобиографического очерка «Моя жизнь», делает уточнение: «Годы детства на всю жизнь запомнились поэту: и катания на санках с горы, и сверкающая на солнце река Тускарь, и детские игры. Годы пребывания в реальном училище были для Асеева годами мужания».
Она же, возможно, одним из первых курских биографов обращает внимание читателей на участие шестнадцатилетнего реалиста Николая Асеева в революционных событиях 1905 года и на его поэтические начинания. «Вместе с друзьями Н. Асеев принимал участие в тайных сходках, – писала Т.А. Тартаковская в очерке. – Еще, будучи в реальном училище, Н. Асеев писал стихи, увлекался театром, мечтал об артистической деятельности».
Уже что-то… А то: учился в Курске в реальном училище и, окончив, уехал в Москву... Нет данных ни о Курске того времени, ни о Курском реальном училище.

Курск… Губернский город Курск, в отличие от уездного Льгова, в русских летописях или, точнее, в «Житии» преподобного Феодосия Печерского, принадлежащего перу монаха Нестора, упоминается уже с первой половины XI века. В поучениях сыновьям его под 1067 год называл князь Владимир Всеволодович Мономах. А с 1095 года Курск становится удельным градом сына Мономаха Изяслава Владимировича. После образования Курского удельного княжества в городе ставшем столицей княжества, побывало не менее десятка князей. Наиболее известным стал один из главных героев «Слова о полку Игореве» курско-трубчевский князь Всеволод Святославич, прозванный за силу и мужество Буй-туром. В 1223 году дружина курского князя Олега участвовала в битве с монголами на реке Калке. И одна из немногих уцелела в этой печальной для русского воинства битве.
В 1238 году Курск был осажден монголо-татарским войском, героически сражался, но пал. Куряне частично были убиты, частично взяты в плен и уведены в монгольские степи. А город и его крепость были разрушены и сожжены. Местность пришла в запустение.
В 1596 году на старом городище русскими воеводами и служилыми людьми «по отечеству» – детьми боярскими да дворянами – и «по прибору», то есть по найму – стрельцами. Казаками, пушкарями и прочими – была возведена новая Курская крепость. Город, словно птица Феникс, возродился из пепла.
В период с 1612 по 1634 год (да и позже тоже) Курск и его крепость не один раз пытались взять поляки, литовцы, банды запорожских казаков, ногайские и крымские татары. Но он выстоял и всегда давал отпор врагам. Об этом довольно подробно сказано в книге С.И. Ларионова «Описание Курского наместничества…», изданной в 1786 году в Москве.
В XVII веке Курск являлся важной составляющей Белгородской засечной линии – системы укреплений, фортификационных сооружений и городов-крепостей. Управлялся воеводами и их помощниками в виде городских, стрелецких и казачьих голов.
С 1727 по 1779 год Курск входил в состав Белгородской губернии и являлся уездным центром. А с 1779 по 1797 год был столицей Курского наместничества. В это время в Курске создаются образовательные, культурные и другие учреждения: в 1783 году  открывается дворянское училище, которое в 1786 году преобразовано в Главное народное училище; в 1792 году учреждается типография и начинает работу театр; в 1794 году на Херсонской улице вводится в действие двухклассное Малое народное училище.
Важным этапом в жизни города становится 1797 год, когда Курское наместничество преобразуется в Курскую губернию и Курск становится столицей губернии. И в 1808 году в столице соловьиного края Главное народное училище преобразовывается в гимназию.
Развитие железнодорожного транспорта в Российской империи привело к тому, что в 1868 году  открылось регулярное сот Курска до Москвы, а в 1870 году – от Киева до Курска. В 1869 году железная дорога соединила Курск с Харьковом, а в 1894 году – с Воронежем. Курск становится важнейшим железнодорожным узлом России.
В 1895 году в Курске стараниями губернатора А.Д. Милютина и головы городской управы Г.А. Новосильцева при сиротском приюте, имеющем уже кирпичный флигель, баню и прачечную, хозяйственный сарай и ледник, теплицы и погреб, огород и сад, стали действовать учебные художественно-промышленные и ремесленные мастерские. Следующим важным деянием властей города и губернии стало создание в 1896 году в Курске Семеновской метеорологической обсерватории при учительской семинарии и открытие здесь же Курской ветеринарно-бактериологической лаборатории, на базе которой готовились вакцины и лечебные сыворотки для предотвращения и лечения эпидемиологических заболеваний. В 1896 году значительно расширилась городская телефонная связь, зародившаяся еще в 1891 году.
В 1897 году в Курске городскими властями учреждена и стала ежедневно функционировать Семеновская публичная библиотека. И в этом же году прошла Первая общая перепись населения. Согласно ее данным, в Курске с учетом пригородных слободок, проживало 75721 человек. Сословный спектр  населения города по переписи 1897 года в цифровом выражении выглядел следующим образом: дворяне потомственные – 3970 человек, дворяне личные – 2550, духовенство – 1470, почетные граждане – 1150, купцы – 1110, мещане – 24850, крестьяне – 40140, военные и казаки – 30, иностранцы – 210, другие – 250.
Следующим важным событием в жизни города стало то, что в апреле 1898 года на улице Херсонской была построена электростанция, а несколько позже - трамвайная линия.

 

Трамвай на Красной площади Курска. Конец XIX века. Фото из Интернета.

Кроме того, в 1898 году в Курске была учреждена фельдшерская школа с 4-летним курсом обучения и в дополнение к «Курским губернским ведомостям» стало выходить ежемесячное издание «Ветеринарная хроника Курской губернии». А незадолго до приезда будущего поэта Николая Асеева в Курск на учебу в реальном училище, городские власти заключили договор с бельгийским акционерным обществом об устройстве временного электрического освещения улиц Московской и Херсонской. Кроме того, акционерное общество обязывалось электрифицировать некоторые учреждения и частные дома в центральной части Курска.

 

Улица Московская. Фото из Интернета.

В 1900 году в Курске была открыта вторая женская гимназия, располагавшаяся в трехэтажном кирпичном здании на Московской улице. Как и в Мариинской женской гимназии, здесь было обязательное семилетнее образование и 8-й дополнительный класс с педагогической направленностью и углубленным изучением одного из предметов. Имелись и подготовительные классы.
В гимназии обязательными предметами были закон Божий, русский язык, алгебра, геометрия, физика, история, география и рукоделие. К необязательным относились французский и немецкий языки, танцы, пение, рисование. В 8-м классе изучались также педагогика, гигиена, дидактика, методика русского языка.
Обучение было платным – от 40 рублей в приготовительном и до 60 – в дополнительном восьмом классе.
Стоит заметить, что к началу XX века в Курске, кроме мужской классической, 2 государственных женских и двух частных женских гимназий, Курского реального училища, были еще Курская учительская семинария, Курская духовная семинария, Курская земская учительская школа, Курское землемерное училище. Но и на этом  образовательный потенциал не заканчивался. В городе имелось не менее 6 приходских школ, 3 воскресные (две женские и одна мужская), 2 приютские и, возможно, некоторые другие. Процент грамотного населения, в том числе и женского, значительно увеличился.
Впрочем, приведем конкретные данные о числе учащихся в Курске за 1899/1900 учебный год.
Сначала рассмотрим мужские средние учебные заведения. В мужской гимназии училось 362 ученика, в реальном училище – 558; в землемерном училище – 71; в земской учительской семинарии, при которой имелось образцовое начальное училище (два учебных заведения) – 141; в духовной семинарии – 542; в духовном училище – 228. Не трудно заметить, что более демократический подход к набору учащихся был в Курском реальном училище и в Курской духовной семинарии.
 Но возвратимся к сути дела. И тут обнаружим, что в городе имелось учебное заведение, в котором вместе обучались и мальчики, и девочки. Это Курская земская фельдшерская школ. В ней числилось 25 человек , из них 11 юношей и 14 девушек.
 Что же касается средних женских учебных заведений, то в женской Мариинской гимназии обучалось 381девочка (девушка); во 2-й женской гимназии – 410; в частной женской гимназии госпожи Красовской – 132; в епархиальном женском училище – 255.
Процесс обучения в системе начальных учебных заведений города выглядел та: в приюте для девочек под патронажем императрицы Марии – 54; в приюте для мальчиков имени великой княгини Ксении Александровны – 39; в уездном трехклассном училище – 159; в двух образцовых двухклассных училищах (Александровском и Семеновском) – 294; в Мариинском женском начальном училище – 98. Кроме того, в 5 частных городских одноклассных школах для обеих полов обучалось 119 (89 мальчиков и 30 девочек). А в 6 училищах для мальчиков, находящихся в совместном ведении дирекции, инспекции и учительских советов, – 644; в 4-х подобных училищах для девочек – 353; в 3-х подобных училищах для обеих полов – 76; в частной школе третьего разряда для мальчиков – 14.
Таким образом, во всех курских городских учебных заведениях в 1899/1900 учебном году обучалось 4955 человек, в том числе 1806 девочек и девушек. Это был огромный рывок вперед по сравнению с данным периодом прошлого века. 
Стоит отметить, что сюда не попали данные о частной женской учительской школе Людмилы фон Рутцен, учрежденной в 1900 году, в которой училось 65 девушек. И нет также данных о Курской торговой школе и некоторых других небольших учебных заведениях.
Ведя речь о развитии социальной и культурной жизни города, стоит также отметить, что в начале нового века в Курске действовали детская музыкальная школа М.П. Гердличко и музыкальные классы А.М. Абазы.
Что же касается Курского реального училища, то оно, по данным курских педагогов и краеведов, было открыто в 1873 году по инициативе городского головы П.А. Устимовича и Курского губернского земского собрания.
Первоначально училище, согласно данным курских краеведов, располагалось на углу Московской улицы (современная Ленина) и Чикинской улицы (современная Ватутина) в здании, принадлежавшем городскому управлению. К сентябрю 1907 года был возведен новый двухэтажный каменный корпус вдоль Чикинской улицы. Он соединялся со старым корпусом, внутри которого было совершенно изменено размещение классных комнат.
В училище принимались дети дворян, купцов, священников, разночинцев, мещан и крестьян. Обучение было платным: родители или же опекуны учеников, проживающих в городе, обязаны были платить 60 рублей, а родители (опекуны) иногородних учеников платили 75 рублей. (Позже, с 1911 года, сумма годовой плату была поднята на 10 рублей.)  Срок обучения в реальном училище длился семь лет. Учащиеся обязаны были иметь специальную униформу и строго соблюдать дисциплину и внутренний распорядок. Нарушители дисциплины строго наказывались.

 

Здание Курского реального училища. Из свободного доступа в Интернете.

Как проходил по учетам училища Николай Асеев – иногородним, льговским учеником или все же местным, курским – и кто оплачивал его учебу, трудно сказать: биографы и краеведы этими вопросами не заморачивались. Но, учитывая разлад с отцом, плату за его обучение, скорее всего, вносил льговский дед Николай Павлович, фантазер и охотник, самодеятельный музыкант и исполнитель старинных песен. А еще, надо полагать, и пенсионер по ведомству здравоохранения. Впрочем, нельзя исключать и того, что часть оплаты за обучение сына и за его проживание в чужой квартире, все же осуществлял отец, страховой агент.
Как сообщают авторы сборника «Очерки по истории народного образования Курского края», в учебном плане училища главное внимание уделялось изучению математики, естествознания, физики, рисования и черчения. До шестого класса преподавание шло по единой программе, позже учащихся делили на два потока. В первом молодежь готовили к поступлению в технические вузы, а во втором – в специальные учебные заведения.
Важную роль в жизни училища играл попечительский совет, состоявший почти все годы из видных государственных и земских деятелей Курской губернии. Стоит отметить, что на протяжении десятилетий Курское реальное училище славилось также и качеством своего преподавательскою состава. Одним из его педагогов был известный русский исторический живописец Александр Константинович Дамберг преподававший в нем рисование и черчение.
В училище имелась собственная библиотека со значительным числом книг, и преподаватели следили за тем, чтобы их подопечные как можно больше читали не только отечественную классику, но и зарубежную. Практиковались экскурсионные поездки по губернии, в том числе на новые промышленные предприятия, чтобы учащиеся видели воочию культурный и технический прогресс. За отдельную плату учеников могли обучать и бальным танцам.
Здесь, по-видимому, стоит прерваться в рассказе об истории города Курска и Курского реального училища и возвратиться к герою очерка, которого мы оставили после приезда из Льгова в Курск и поступления в училище. Ибо все остальное происходило не только на глазах будущего поэта, но и при его непосредственном участии. И на данном этапе следует воспользоваться исследованиями Евгении Дмитриевны Спасской (1947–2021).
В чем-то поправляя коллегу по педагогической и литературно-краеведческой деятельности Т.А. Тартаковскую, в чем-то соглашаясь с ней, а где-то допуская собственные неточности, но в любом случае расширяя информацию о жизни Николая Асеева в Курске и его учебе в реальном училище, она дала интересные сведения. В биографической статье «Асеев (Ассеев) Николай Николаевич, опубликованной в краеведческом словаре-справочнике «Курск», изданном в 1997 году, Е.Д. Спасская сообщает следующее: «Десятилетним мальчиком привез его дед в Курск, чтобы определить в реальное училище. Оно считалось одним из лучших в России. Рядом с ним, на 2-й Сергиевской (ныне улице Володарского) в доме № 34 жили двоюродные братья отца. Сын одного из них, Василия, – Сергей – уже учился в реальном…»
Здесь необходимо прервать цитирование текста статьи уважаемой Е.Д. Спасской, чтобы внести пояснение: в доме № 34 по улице 2-й Сергиевской жили не двоюродные братья отца поэта, а родные, в том числе Василий Николаевич Асеев. (Выше, когда шла речь о родословной Асеевых, уже назывались братья и сестры отца поэта.) А вот сын Василия Николаевича Асеева – Сергей Николаевич – доводился реалисту Николаю Асееву двоюродным братом. Двоюродным братом ему приходился и другой, младший, сын Василия Николаевича – Николай. (Кстати говоря, потомки Василия Николаевича Асеева от го сына Николая живы и предпринимают меры к расширению данных о родословной и о биографии поэта.)
Однако возвратимся к биографической статье Е.Д. Спасской. А в ней рассказывается о том, что семья Асеевых в конце XIX и в начале нового XX века «принадлежала к культурной сфере курского общества; в доме была хорошая библиотека, музыкальные инструменты».
Проливает свет Е.Д. Спасская и на отношение юного Николая Асеева к учебе, и на его участие в товарищеских сходках, и на революционную деятельность. «Пытливость ума, начитанность выделяли юношу среди других учащихся реального, но он был со многими дружен, участвовал в товарищеских сходках, – пишет она с явной приязнью к будущему знаменитому поэту. – На таких встречах обсуждались не только литературные, но и политические проблемы.<…> В училище были хорошие учителя, в частности словесник Е.А. Данилевич, у которого будущий поэт квартировал. Он во многом повлиял на литературные вкусы Н. Асеева: русская и зарубежная классика, устное народное творчество – все это формировало его мировоззрение».
Замечательно. Жаль, что причину ухода льговского «мальчика большеголового, не барчука и не пролетария», сына страхового агента из семьи дяди Василия Николаевича Асеева на квартиру к преподавателю словесности не пояснила. И хорошо, что этот пробел восстановил Юрий Александрович Бугров в своем очерке о Н.Н. Асееве. «В 1899 году, – пишет этот дотошный исследователь. – Николай Асеев поступил в Курское реальное училище. Жил Николай Асеев в доме брата отца – Василия Николаевича – на улице 2-й Сергиевской, 34. Почему не на Золотой – неясно…  Но деспотичная жена дяди Василия угнетающе действовала на юного реалиста, и он ушел жить на квартиру к своему классному наставнику, жившему на Можаевской улице, почти на углу с Мирной».
К этому остается добавить, что случилось это событие еще на первом году обучения.
Далее, оставив за скобками своего исследования 1903 год, когда по инициативе местной интеллигенции и при активной поддержке губернатора Н.Н. Гордеева в губернском центре были учреждены Курская губернская ученая комиссия и музей, который будет открыт в 1905 году, Е.Д. Спасская перешла к революционным событиям 1905 года. «В феврале 1905 года, – сообщает она, – учащимися была составлена петиция против строгости надзирателей. Дирекция отвергла ее, и учащиеся вышли на демонстрацию, которая была разогнана полицейскими. Николая Асеева и нескольких его товарищей, исхлестанных нагайками, заперли в полицейском участке, где они провели всю ночь».
Но если взглянуть на это дело несколько шире, то увидим, что волнения начались не в реальном училище, а среди учащихся Курской духовной семинарии. В конце января, как сообщают курские историки и краеведы, учащиеся семинарии прекратили занятия, собирались группами в общежитии и учебных помещениях, жарко обсуждали события в Петербурге, протестовали против существовавшего порядка, запрещавшего выпускникам семинарии поступать в высшие учебные заведения и получать светское образование, вместо молитв и псалмов пели революционные песни. Следом за ними, но только 9 февраля солидарно с семинаристами прекратили занятия учащиеся Курского землемерного училища, начались волнения среди учащихся мужской гимназии и реального училища. Вскоре они были поддержаны учащимися женской гимназии, учительской семинарии, фельдшерской школы и частной учительской школы Рутцен.
В этот же день началась забастовка железнодорожных рабочих станции Курск, потребовавших прибавки жалованья. 10 февраля их поддержали коллеги в Дмитриеве  и Льгове. Движение по железной дороге было приостановлено на сутки. Руководство дороги обещало удовлетворить требования бастующих.
12 февраля 1905 года в Курске на демонстрацию, организованную гимназистами мужской гимназии, вышли учащиеся реального училища, учительской семинарии и землемерного училища. И, действительно, среди демонстрантов от реального училища был и будущий известный советский поэт Николай Николаевич Асеев. Когда колонна учащихся мирно шла по Московской улице, направляясь к женской гимназии, то навстречу им из-за угла вывалила толпа пьяных дворников, лавочников. прочих торгашей и переодетых сотрудников  полиции (около 300 человек) и стала разгонять демонстрантов, применяя насилие. И тут важно понимать, что подавляющее большинство демонстрантов курских средних учебных заведений было представителями привилегированного класса – детьми дворян, а избивали их представители низших сословий. Правда, руководил массовой экзекуцией полицмейстер, дворянин Зорин. 
Как пишут курские историки, многие подростки были жестоко избиты и арестованы полицией. (Среди пострадавших и прятавшихся у родственников от ареста находился и Николай Асеев.) Это в свою очередь вызвало недовольство среди населения города, в том числе среди дворян и интеллигенции, направивших губернатору жалобы на действия полиции и их добровольных помощников.
Курск забурлил. Забастовали рабочие епархиального свечного завода и булочники. Их поддержали работники губернской типографии. Очередной забастовкой пригрозили железнодорожники станции Курск. Волнения перекинулись на ближайшие к Курску уезды, где и без того уже вырубали помещичьи лесные угодья, жгли и грабили поместья.
15 февраля губернатор Н.Н. Гордеев, обеспокоенный напряженным положением в Курске, телеграфировал министру внутренних дел, что в городе могут начаться вооруженные беспорядки, так как в губернскую управу – главный штаб забастовочного движения – доставлено разное оружие, что там при большом стечении интеллигенции и гимназистов произносятся «возмутительные речи» и открыто проводится сбор денег на вооружение рабочих.
Действуя «кнутом и пряником», курским городским властям удалось успокоить учащуюся молодежь и вернуть ее в учебные заведения, вскоре приступившие к проведению занятий. Спал накал и организованного забастовочного движения на предприятиях города. А в апреле в город были введены казачьи части, чтобы не допустить массовых выступлений рабочих 1 мая.
На этом участие ученика старших классов реального училища Николя Асеева прекратилось, хотя волнения в городе вспыхивали вновь и вновь. Особенно острыми они были осенью этого года. Так, 18 октября между курскими забастовщиками и казаками произошли первые столкновения. В ответ на это собрание забастовщиков, проходившее в здании губернской земской управы, к губернатору направило делегацию с требованием убрать казаков с улиц города и разрешить провести 19 октября общегородскую демонстрацию. Н.Н. Гордеев согласился с данными требованиями и разрешил проведение демонстрации. Пообещал он и убрать с улиц казаков.
19 октября демонстрация началась в 12 часов. Колонна демонстрантов – от 7 до 8 тысяч человек – от здания губернской земской управы двинулась к Красной площади. Демонстранты несли красные знамена и пели революционные песни. Навстречу им выехал губернатор в сопровождении казаков. Но Н.Н. Гордееву напомнили о его обещании, и он отослал казаков в казарму и уехал сам.
Но за квартал до Красной площади, где предполагалось проведение общегородского митинга, на колонну демонстрантов сначала напали хулиганы, которые были отогнаны выстрелами дружинников, а затем и организованные толпы черносотенцев. Дружинники из-за своей малочисленности и слабого вооружения защитить колонну не смогли, и черносотенцы начали бросать в демонстрантов камни и преследовать всех убегающих, избивая их палками и другими предметами.
Когда демонстранты разбежались и улица опустела, черносотенцы, подогреваемые спиртным, бросились грабить дома евреев. Такого погрома город Курск еще не видел. Он замер в тревожном напряжении…
Видя, что местные полицейские и воинские подразделения не справляются с все разрастающимся крестьянским волнением в губернии, 18 ноября правительство прислало в Курск дополнительные войска под началом генерала Ф.В. Дубасова. Но когда Дубасов на совещании у губернатора Николая Николаевича Гордеева заявил, что «сожжет все бунтующие селения вместе с селянами», Гордеев обратился к правительству с просьбой о его замене и своей отставке.
Однако возвратимся к училищу и его ученику Никола. Асееву. Согласно исследованиям, проведенным авторами книги «Очерки по истории народного образования Курского края», в 1906 году в дополнении к реальному губернскому училищу было открыто городское четырехклассное учебное заведение. Но уже в 1907 году оно было преобразовании его в семиклассное. В принципе, появление нового реального училища в городе на жизни и учебе льговчанина Николая Асеева не отразилось. Он продолжал учиться в первом училище.
В 1907/8 учебном году в первом реальном училище, где завершал учебу Николай Асеев, насчитывалось 237 учащихся. Среди них были дети крестьян, мещан, купцов, чиновников, дворян, духовенства и разночинцев. Однако в истории училища и города Курска их имена не сохранились. А вот имена выпускников прежних лет остались в памяти курян. Как сообщают авторы книги «Очерки по истории народного образования Курского края», это оригинальный изобретатель А.Г. Уфимцев, это Н.В. Морозов, посвятивший свою деятельность полярным исследованиям. Это выпускник училища 1897 года В.Н. Перцев, ставший позже пытливым историком, автором книги «Гогенцоллерны», действительным членом Академии наук БССР. Это выпускник 1892 года Л.К. Мартенс, профессиональный революционер, с 1919 года официальный представитель Советской России в Соединенных Штатах Америки. После возвращения из США Л.К. Мартенс был назначен членом президиума ВСНХ, председателем «Главметалла». Ему принадлежит большая заслуга в решении вопроса об изучении и промышленном освоении КМА. В 1927 г. Мартене стал ректором Московского механического института имени Ломоносова. По его инициативе издавалась «Техническая энциклопедия», главным редактором которой он работал 14 лет. А еще среди выпускников Курского реального училища были революционные деятели И.Ф. Дубровинский, окончивший его в 1895 году, Е.Г. Богатырев, связавший свою судьбу с «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», В.П. Милютин, ставший при Советах Народным комиссаром земледелия.

 

Николай Асеев во время учебы в Курском реальном училище. Фото из свободного доступа в Интернете.

Знал ли о ком-либо из них старшеклассник Николай Асеев? Можно предположить, что о ком-то слышал. Например, об Анатолии Уфимцеве, в 1898 году взорвавшем «адскую машину» в здании Знаменского собора, а потом отбывавший ссылку в Северном Казахстане. Возможно, на товарищеских сходках, на которых как дружно сообщают биографы Н.Н.  Асеева, он был непременным участником, вели разговоры и о других выпускниках училища.
По идее, в 1907 году Николай Асеев, приобретя знания и некоторые практические навыки, должен был завершить учебу в Курском реальном училище. Ведь, как говорилось выше, срок обучения в нем был всего лишь семь лет. И в некоторых энциклопедиях и справочниках («Русские писатели. 1800–1917», «Русские писатели 20 века», «Большая Российская энциклопедия») эта дата указана. Но в других источниках и в работах курских краеведов датой окончания Н.Н. Асеевым училища называется 1909 год.
Сразу встают вопросы. Например, почему такое разночтение? И что сообщал сам поэт по данному поводу? Чем, кроме учебы, занимался будущий поэт? Какие книги читал? Влюблялся ли?..
Вопросы, вопросы, вопросы… Их столь много, и они так плотно прилегают друг к другу, словно семечки в корзине созревшего подсолнуха. Их не сосчитать. Да к тому же они прикрыты от взора любопытных глаз золотым бархатным покрывалом.
В отличие от Курска, о котором Н.Н. Асеев писал и стихами, и прозой довольно много, о годах учебы в реальном училище и самом реальном училище сказано мало и с неохотой.
Начнем со стихов. В стихотворении «Город Курск», написанном в 1930 году (лишь последняя строфа добавлена в 1943) и включенном в поэтический цикл «Курские края», есть такие зачинные, запевные строки:
Город Курск стоит на горе,
опоясавшись речкой Тускарь.
Хорошо к ней слететь в январе
на салазках с крутого спуска.
Хорошо, обгоняя всех,
свежей кожею щек зазяблых
ощущать разомлевший снег,
словно сок мороженых яблок.

Замечательные поэтические строки, наполненные солнцем и морозом, радостью и удалью мальчишки лет десяти-одиннадцати. В них и описание Курска, раскинувшегося на холмах, и река Тускарь, опоясывающая исторический центр города, где когда-то стояла деревянная крепость (детинец). Ранее Тускарь являлась водной преградой для врагов и защитницей города, теперь же она всего лишь граница саночных скольжений и ребячьих забав. Но как верно все подмечено. В двух строфах – и зимний городской пейзаж, и история города.
Почему так? Да потому, что детские впечатления, когда и дома выше, и трава зеленее, и снега пушисты и глубоки, и морозы крепче, самые яркие и запоминающиеся. Вот и по прошествии лет они вылились в искрящиеся светом и чистотой строки.
Следующие строки стоит привести из стихотворения «Детство», ибо в них лирический герой уже не просто мальчик, а ученик реального училища с тяжелым ранцем за спиной:
Детство. Мальчик. Пенал. Урок…
За плечами телячий ранец…
День еще без конца широк,
бесконечен зари румянец.
Мир еще беспредельно пуст:
света с сумраком поединок;
под ногой веселящий хруст
начеканенных за ночь льдинок.

Процитированные строки двух стихотворений – «Город Курск» и «Детство», – кстати, написанных в одном стихотворном размере, объединяет зимний пейзаж города. По-видимому, из всех времен года периода учебы в реальном училище Николаю Асееву больше всего запомнилась зима с ее снегами, морозами и проказами. В подтверждение этому следующие строки из стихотворения «Город Курск»: «Снова вьется метель столбом», «и курятся вокруг снега, / завиваясь в крутом буране». Или вот эти, с предварительной отсылкой к истории города:
Я опять на прямом пути,
на тропе своей стародавней,
на просторе, а не взаперти
позабытых детских преданий!
Город Курск стоит на горе,
дымом труб дыша на морозе.
На зеленой зимней заре
хорошо в нем скрипят полозья.

Дважды обозначив, что Курск «стоит на горе», то есть обозначив природный ландшафт, автор вновь возвращается к теме зимы, но уже в увязке природы и времени года с историческими особенностями города, бытом людей. Что-то было увидено и подмечено им самим, что досталось в наследство от деда и бабки – мастеров на сказания, на были и небылицы, – а что-то почерпнуто из книг по литературе и истории:
От дыханья застывший пар
закурчавленных в иней бород;
ставший коробом, как у бояр,
на тулупе овчинный ворот.
От зари он – как вырезной,
как узором кованым шитый.
Старина в нем сошлись с новизной, –
обе полы временем свиты.
 
Город Курск у Асеева не только снежный и морозный, он у него разный: губернаторский, дворянский, обывательский, мальчишеский, юношеский. Вот так в стихотворении «Детство» преподнесен губернаторский:
Губернаторский дом был строг:
полицейский с тяжелой шашкой
здесь стоял, чтоб никто не смог
подлететь к нему мелкой пташкой.
За зеркальным окном – цветы:
пальмы, крокусы, орхидеи
из торжественной пустоты
смотрят в улицу, холодея.

Но это не все. Чтобы подчеркнуть значимость и важность губернаторского дома, поэт к сказанному выше вносит дополнительный штришок, придающий и торжественность, и мощь власти, и динамику:
У подъезда карета ждет,
и как будто совсем без усилья
пара серых с места берет
и летит, обдавая пылью.

А вот так запечатлела детская память дворянский Курск начала ХХ века с его бытом,  шиком и нарочитой роскошью привилегированного класса:
Лишь дворянских выборов съезд
отражался в начищенной меди,
однимались с належанных мест,
покидая берлоги, медведи.
Полторацкого номера
учащенно хлопали дверью:
эполеты и кивера,
палантины, боа и перья.

Процитированные выше строки были из стихотворения «Детство». Теперь посмотрим, как показан автором мальчишеский и юношеский Курск, город гимназистов и реалистов. И для этого возвратимся к стихотворению «Город Курск». Возвратившись, читаем следующие строки, описывающие наиболее запомнившиеся автору картины тех времен:
О, республика детских лет,
государство, великое в малом!
Ты навек оставляешь след
отшумевшим своим снеготалом…

Некоторые курские почитатели поэтического таланта Н.Н. Асеева относят эти лирические строки на счет реального училища. Однако, на взгляд автора данного очерка, они все же о городе Курске и его мальчишках, а не о Курском реальном училище и его учащихся. Впрочем, это не столь важно, тут важнее то, как это подано поэтом читателю. А читателю  оно подано замечательно.
Следующие же строки не только о Курске и некоторых моментах жизни городской молодежи, но и, частично, о реалиях предреволюционного 1905 года в массе курских гимназистов, реалистов и семинаристов:
Не захлопнуть ли вновь урок,
сухомяткой не лезущий в глотку,
не пойти ль провести вечерок
на товарищескую сходку?

И как знаем, реалист Николай Асеев не раз и не два ходил на эти «товарищеские сходки».
В стихотворении «Город Курск» нет описания революционных событий февраля 1905 года, в которых реалист Николай Асеев, как отмечалось выше, принимал непосредственное участие. Зато здесь упоминание о мальчишеских драках реалистов, возможно, самого Николая Асеева, будущего поэта:
Открываются небеса
никому не известных далей.
Туго стянуты пояса
вкруг мальчишеских тонких талий.
Всякой хитрости вопреки, –
никому никаких поблажек, –
снова лечатся синяки
светлым холодом медных пряжек.

А строки из стихотворения «Детство», процитированные ниже, как бы являются своеобразным продолжением тому, о чем только что говорилось:
На душе еще нет рубцов,
еще мало надежд погребенных:
среди сотни других сорванцов –
полувзрослый-полуребенок.

Однако не только о мальчишеских драках, как правило, до первой крови из разбитых губ и носов, рассказывает поэт о временах своего ученичества в Курском реальном училище, но и о том, что время неустанно движется вперед. И при этом движении не только происходит взросление лирического героя, но и «взросление» его размышлений о мироустройстве, к сожалению, не всегда справедливом:
Но за годом учебный год
отмечает с различных точек
жизни будущего – господ,
жизни будущего – чернорабочих.
Дело здесь не в одних чинах,
не в богатстве,
                не в блюдах сладких,
а в наследье веков, в сынах,
в повторяющихся повадках.
 
Подчиняясь движению времени, кануло в Лету детство. Но ему на смену уже спешит юность. И теперь куда важнее и интереснее лирическое повествование автора «Города Курска» о первых любовных чувствах повзрослевших друзей-реалистов. И здесь поэт очень тактичен. Лишь осторожными намеками, призывая на помощь зимнюю пору с ее снегами, метелями и морозами – явными антагонистами теплых чувств, – он говорит о первых юношеских уроках нежных отношений с девушками:
Снова вьется метель столбом.
Снова, вызвав внезапный румянец,
посвящают стихи в альбом
чьих-то дочек или племянниц.
Снова клятвы о дружбе навек,
вопреки расстояньям и срокам...
Подрастает, растет человек,
с этим главным считаясь уроком.
И курятся вокруг снега,
завиваясь в крутом буране,
и, вздымая времен рога,
подрастают мои куряне.

Поэтому нет ничего удивительного в том, что появляются, причем откровенным рефреном, такие строки:
Не разгладить ли ветром бровь,
не припомнить ли вновь старинку,
не пойти ли сквозь вьюгу вновь
на товарищескую вечеринку?

Как видим, вновь речь о товарищеской вечеринке, но уже не о прежней, с беседами о революционном переустройстве общества, а с разговорами и спорами о литературе, дружбе, любви. Возможно, о городских новостях текущих дней, о походах в кино и театр, о посещении музея.
Надо заметить, что в Курске того времени – имеется в виду 1904–1907 годы, – кроме «Курский губернских ведомостей», издавались другие газеты («Курский листок», «Курянин». В них, наряду с очерками, заметками и статьями, печатались стихи местных поэтов, например, Л.Г. Чемисова и В.Е. Иванилова. В 1903 году И.Д. Стрельский (Стрелков) вместе с группой начинающих литераторов издал сборники стихов и рассказов «Отражение» и «Проблески». В 1904 году, как сообщают И.З. Баскевич и Ю.А. Бугров, курские поэты и прозаики – В. Иванилов, Л. Чемисов, И. Квасников, Н. Овсянников, П. Сошников и другие, – объединившись, издали небольшими тиражами сборники «Проблески» и «Отражение». Прозаик и драматург И.А. Купчинский в 1906 году опубликовал сборник очерков «Курск и куряне. Из истории о Курске», вызвавший живой интерес у читателей.
Словом, что читать (естественно, помимо классики) и что обсуждать в молодежных кругах, было пусть и не очень много, но все же достаточно…
Знакомство же Николая Асеева с историей города Курска, с летописями, как сообщает он сам, с классическими поэтическими и произведениями на исторические темы, например, со «Словом о полку Игореве» или со «Сказанием о городе Курске», тут же  отразилось в следующих строках все того же стихотворения «Город Курск»:      
Сразу даже решить нельзя:
то ли клики в военном стане,
собрались ли в поход князья,
на базар ли спешат крестьяне.
Мягкий говор, глухое «ге»,
неотчетливые ударения,
словно лебедь блуждает в пурге
и теряет свое оперенье.

Здесь не только продолжение поэтического лирико-эпического повествования о городе Курске, причем, как не трудно это заметить, с опорой на его историческое прошлое, но и тонко подмеченные особенного южнорусского говора курян. А следом повторное возвращение к истории города, к воинской доблести и славе курян, к героическим страницам курского бытия, непременно вызывающих гордость у читателей за своих предков:
Дорогие мои друзья,
я вас полным именем кличу.
Вы и впрямь до сих пор князья
и по стати и по обличью.
Вы не блеском своих дворцов, —
вы творцами были на деле,
вы на землях своих отцов,
как на княжьем престоле, сидели!

В последующем поэт не раз еще будет обращаться к исторической теме о Курске и, главное, о курянах.
Да, согласится читатель, о многом сказано, а где же слово поэта в ближайших родственниках? Не волнуйтесь, уважаемый читатель, оно есть. Именно со знакомства с ними начинается цикл «Курские края». И это знакомство не очень приятное – чувствуется недовольство поэта своими ближайшими родственниками. За их, мягко говоря, прохладное отношение во времена детства и юношества, сторицей отплачено:
Что мне вспомнить?
Чем меня дарила
родина щербатая моя?
Рытые да траченые рыла –
пьяные дядья да кумовья.
Со времен забытого удела
на веки веков
здесь земля не струнами гудела –
 громом волосатых кулаков…

Правда, курский известный журналист Федор Емельянович Панов (1930–2017), процитировав эти строки в своем очерке «Дом у конопляника», акцент на отношениях поэта к родственникам не ставил. Он писал о другом, о волновавшем его в восьмидесятые и девяностые годы ХХ века: «Тем, кто сегодня слишком громко кричит о прекрасном дореволюционном времени, о вольготной жизни и высокой духовности России, не худо бы прочесть весь цикл «Курские края» и особенно небольшую поэму о детстве «Вступление». <…> Асеев запечатлел в исповедальной лирике только прошлое. И то, что он воздерживается от поспешных восторгов послереволюционной новизной, делает честь нашему земляку – поэту и гражданину. А слова «рытые и траченные рыла» объяснял последствиями частых и страшных эпидемий оспы, после которых лица у людей делались «рытыми да траченными».
Однако автор этого очерка остается при своем мнение: у «пьяных дядьев» Николая Асеева были рытыми и траченными не только лица, но и души. И это не замелило воскреснуть в стихах. Однако в целом к курянам, как жителям города Курска, так и его уездам, Николай Николаевич Асеев относился с добрыми чувствами. Еще в стихотворении «Вступление», во второй его части он писал:
Стойте ж да бывайте здоровеньки!
Вас не тронет лесть или хула
Люшенка да Нижни Деревеньки»,
тенькавшие в донь кроркрла.
Стойте крепче. Вы мое оплечье,
вы мои деды и кумовья,
вы мое обличье человечье,
Курские края.

В этих строках и любовь, и признательность, и уважение  к землякам-курянам. Впрочем, такие же добрые чувства звучат и в строках стихотворения «Город Курск»:
Дорогие мои друзья,
я вас полным именем кличу.
Вы и впрямь до сих пор князья
и по стати и по обличью.
Вы не блеском своих дворцов, —
вы творцами были на деле,
вы на землях своих отцов,
как на княжьем престоле, сидели!

Заключительным же аккордом авторского признания в любви к городу, без всякого сомнения, звучат заключительные строки: стихотворения «Город Курск», в которых даются новые краски и городу, и его повседневной жизни, и  его населению – умелому труженику и храброму воину:
Город Курск на веков гряде,
неподкупный и непокорный,
на железной залег руде,
глубоко запустивши корни.
Он в овчине густых садов,
в рукавицах овсяных пашен
не боится ничьих судов,
никакой ему враг не страшен.

Теперь посмотрим, как описан курский период жизни у Н.Н. Асеева в его прозе. В автобиографическом очерке читаем: «Город Курск – «Куреск», «Куроск». Ведь не от слова же курица происходит его старинное название! И я стал рано задумываться над этим именем, стараясь разгадать его происхождение. Нет, не курица, которая «не птица» даже по народному присловью, была его прообразом. Вошла в уши песня: «Ой, рано, рано куры запели, ой дид ладо, куры запели!» Что это? Разве куры поют? «Курам на смех»,– говорится в другой поговорке. Да разве куры смеются? Не могло быть, чтобы эта бессмыслица вошла в поговорки. Значит, не обыкновенных кур, или, как в Курске говорят, «курей», подразумевала народная этимология. Какие-то другие «куры» имелись в виду и в песне и в поговорках. «Как кур во щи». Почему ж не курица? Да потому что куром называлась дикая лесная птица, довольно сильная, и крик ее был похож на смех, и пел этот кур по лесам рано, рано и попадался «во щи», только будучи добыт на охоте. И вот среди лесов, среди сырых боров заложен был город – «Куреск», по многочисленности обитавших в лесах «куров» названный так, а не иначе. И воображение уже развивало целую цепь представлений. Почему эти птичьи названия присвоены не только одному этому городу. Ведь вот – соседом ему расположен к северу Орел, а к югу Воронеж! Не связаны ли они, эти названия, чем-то общим, хотя бы во времени? Не были ли они порубежными форпостами на государственных границах давних времен? Линией защиты от вторгавшихся степных орд? И, наконец, не о них ли сказано в применении к князьям «Слова о полку Игореве»: «единого гнезда шестокрыльцы»? Три гордых птицы – шесть крыл Кура, Ворона и Орла прикрывали Русь от набегов; и не сами князья, а названия городов натолкнули автора «Слова о полку Игореве» на этот образ. И стал я задумываться, вглядываясь в историю. Ведь вот какие тайны смысловые заключены в названиях городов Курских. История городов моего детства увлекала меня в летописи. С них я и начал свое знакомство с литературой...».
Вот так, пусть и прозой, а не стихами, но весьма чувственно и восторженно, словно в оде, поведал нам Н.Н. Асеев о городе Курске, соединив воедино и древние легенды, и мифы, и свои наблюдений, и философские размышления. Читая эти строки, любой чуткий к художественному слову курянин не может не восторгаться сказанным нашим земляком. Не многие так умели описать родной город и родной край в прозе, поэтично и возвышенно. Разве что Евгений Иванович Носов, названный при жизни Мастером…
 А вот об учебе в реальном училище сказано сухо и очень официально, будто для служебной анкеты, когда и не хочется распространяться, но надо, служба или положение обязывает. Упомянув об окончании своего льговского детства, он сообщает: «Потом идет ученичество. Оно не было красочным. Средняя школа давно описана хорошими писателями – начиная с Помяловского, кончая Вересаевым. Разницы было немного. Разве что наш француз отличался париком, а немец – толщиной. Но вот математик, он же и директор, запомнился тем, что преподавал геометрию, распевая теоремы, как арии. Оказывается, это было отголоском тех далеких времен, когда учебники еще писались стихами и азбуку учили хором нараспев».
Завершает же это сообщение совсем кратко: «Учение кончилось, вернее, оборвалось: уехав в Москву, я скоро перезнакомился с молодежью литературного толка; а так как стихи я писал еще учеником, то и в Коммерческом институте мне было не до коммерции…»
А автор статьи о творчестве Асеева О.В. Лебедева приводит другое краткое высказывание поэта на данную тему: «Учился в Курском реальном училище, окончил его, кажется, в 1909 году, затем поступил в Московский коммерческий институт…».
Ни о мальчишеских драках, ни о первых опытах нежных отношений с девушками, ни о товарищеских вечеринках с друзьями, ни о чтении книг и походах в театр или кино. Нет даже упоминаний, что во время летних каникул, а они имели место быть, он ездил в Льгов к деду Николаю Павловичу и бабке Варваре Степановне – его первым учителям в поэзии.
Но тут к нему на помощь приходят курские исследователи и кое-что из умалчивания поэта предают огласке. Например, педагог Т.А. Тартаковская, подтвердив, что Николай Асеев писал стихи в годы учебы в Курском реальном училище, рассказывает еще о том, что он «увлекался театром, мечтал об артистической деятельности». Педагог и заведующая отделом литературы Курского областного краеведческого музея Е.Д. Спасская не только констатирует то же самое, но и сообщает следующее: «Артистка областной филармонии В.Н. Андреева вспоминала, что они вместе часто выступали в клубах города, но победила поэзия. Он посылал свои стихи в журнал «Русская мысль».
А профессор Ф.Ф. Майский сообщил о замечательных учителях Курского реального училища: преподавателе русского языка – А.Е. Данилевиче, французского – А. Брио, немецкого – М. Маякушеве, истории – С.И. Латинском. И пояснил, что они не только любовь к своим предметам привили, но и с передовой литературой Отечества и зарубежья привили. А также высказал предположение, что именно эти учителя развили в нем чувства свободолюбия.   

Как известно, капля камень точит… Так, капля за каплей, толика за толикой малых сведений – и проясняются некоторые моменты курского периода жизни Николая Асеева.
«Хорошо, хорошо, – как бы согласится придирчивый читатель, – но как быть с двумя года – 1907 и 1909 – как датами окончания училища? Неясность остается. Она не исчезает как утренний туман под лучами летнего солнца».
И вот тут мы обращаемся к статье  Е.А. Белошапкиной «Ты всему была заказчица, что в строке отозвалось», опубликованной в сборнике материалов «Асеевские литературные чтения». Как помним, сборник был подготовлен к 130-летию со дня рождения поэта. Читаем: «В юности у всех бывает первая любовь, которая кажется самой главной в жизни. Пережил это чувство и наш Асеев. Его первой любовью была гимназистка Варвара Андреева. Она и стала причиной дуэли между Николаем Асеевым и Александром Садовским, студентом того же реального училища. В этом «треугольнике» Асеев был самым молодым, моложе Варвары на 5 лет. Но видимо юношеский максимализм, стремление к справедливости и сильнейшее чувство ранней влюбленности не позволили ему избежать этого трагического случая. Результат – ранее в легкое, лечение, отъезд в Харьков. Об этом мы узнали из писем Варвары Андреевой-Садовской, которая будучи уже в пожилом возрасте, писала [их] Николаю Асееву. Все эти интересные факты из жизни поэта мы узнали от заведующей музеем Асеева – Валентины Михайловны Сидоренко».
Оказывается, сотрудникам музея давно известен такой интересный факт в биографии поэта, почему-то не попавший на страницы его биографий, по крайней мере, написанных курскими авторами. Ладно, сам Н.Н. Асеев в автобиографическом очерке не желал его вспоминать – не очень-то красил этот негатив его биографию. Но почему помалкивали курские биографы? Не знали?! Или же знали, да стеснялись «подпортить» официальную биографию поэта?.. Но упоминания о дуэлях А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова их биографий не портили уже более полутора веков.
К сожалению, автор статьи Е.А. Белошапкина не указала даты дуэли. Видно она всего лишь добросовестно пересказала то, что сочли нудным ей довести. И за это ей большое спасибо.
Но если дуэль имела место в 1907 году, а за ней последовало длительное лечение Н.Н. Асеева, в том числе и Харькове, то вполне понятно откуда возникли два дополнительных года учебы. Да, это всего лишь версия, а не доказанный факт. Но версия довольно правдоподобная, имеющая право на свое существование.
Окончательно туман неопределенности был развеян данными, обнаруженными в статье кандидата филологических наук Ф. Майского «»Николай Асеев в Курске», опубликованной в «Учительской газете» от 24 ноября 1979 года. Среди прочих интересных фактов из курского периода жизни поэта автор статьи сообщает, что обнаружил протокол реального училища от 20 апреля 1909 года о допущении Николая Асеева к сдаче к выпускным экзаменам, по результатам которых он получил аттестат за № 740.
На этом можно было бы и точку в данной главе поставить. Но спешить не будем, ибо курскими исследователями установлен факт посещения города Льгова двадцатилетним Н.Н. Асеевым в 1909 году перед поездкой в Москву.

 

Николай Асеев в городе Льгове в 1909 году со своими друзьями. Фото из журнала «VIP».

Курский краевед и писатель М.С. Лагутич сообщает: «В 1909 году Асеев получает аттестат об окончании училища и на лето приезжает в Льгов, вероятно, в последний раз. И вот что зафиксировано в архивном документе: «1909 г. мая 23 дня Льговский уездный исправник, усматривая из произведенного дознания, что студент Николай Николаев Асеев, дворянин Николай Владимиров Санцевич, Константин Владимиров Курлов, купец Александр Иванов Степин и дочь чиновника Мария Федорова Сафонова показанием свидетелей… уличаются в том, что в ночь на 23 мая позволили себе публично петь в городском саду революционные песни. А потому усматривая в этом деянии признаки нарушения пункта 3 обязательных постановлений изданных Курским Губернатором 3 июля 1907 г. <…>, Постановил: …как вредных общественному порядку, подвергнуть аресту при Льговской тюрьме…».
Об этом факте, подчеркивая революционную деятельность земляка-поэта, сообщают и некоторые другие курские исследователи, например, А.А. Грачев и Т.А. Тартаковская. Тартаковская, правда, со ссылкою на воспоминания жены поэта.
Только определение выпускника Курского реального училища как «студента Николая Николаевича Асеева» официальным лицом, проводившим дознание по делу исполнителей революционных песен, указывает на то, что Асеев уже был студентом Московского коммерческого института. И в этот институт, надо полагать, он поступил в 1908 году, ибо учебный год и в царской России тех времен начинался с сентября. Кстати, на это обстоятельство прямо и однозначно указывает современный исследователь родословных Асеевых и Ассевых Альтаф Гюльахмедов. В интернетовской статье «Асеевы, Ассеевы», размещенной на сайте «Проза.ру», он сообщает: «Затем [Н.Н. Асеев] учился на экономическом отделении в Московском коммерческом институте (1908–1910)».
Вот вам и еще одно объяснение того феномена, что окончание Николаем Асеевым Курского реального училища колеблется между 1907 и 1909 годами.
А еще описываемый факт ареста Н.Н. Асеева в Льгове в мае 1909 года говорит о том, что дед и бабка поэта были еще живы и тихо доживали свой век в доме у конопляника. Не будь их, то к кому бы поехал выпускник реального училища, не к чужим же людям?..
И как тут не согласиться с выводом писателя М.С. Лагутича, что биография поэта Н.Н. Асеева еще слабо изучена. Действительно, столько разных расхождений, недомолвок, недопониманий, недосказанностей…
Однако пора ставить точку на данной главе очерка и переходить к другой главе.


Москва грохотала тоскою булыжной,
на дутых катили тузы по Тверской –
торговой смекалкой,
                да прищурью книжной,
да рыжей премудростью шулерской.
Н. Асеев


В ПЕРВОПРЕСТОЛЬНОЙ

Как сообщал Николай Николаевич Асеев и как повторили за ним некоторые биографы, окончив Курское реальное училище и имея на руках аттестат № 740, Николай Асеев сразу же отправился в Москву и поступил в коммерческий институт. Возможно, на этом настаивал его отец, обязывавшийся оплатить учебу. Бесплатного обучения в высших учебных заведениях Российской империи практически не существовало. За «государственный кошт» студентов почти не было. Правда, вольнослушательство лекций в институтах и университетах не подразумевало платы. Впрочем, слово самому поэту из его автобиографического очерка «Моя жизнь».
«Уехав в Москву, – сообщает Н.Н. Асеев, – я скоро перезнакомился с молодежью литературного толка; а так как стихи я писал еще учеником, то и в Коммерческом институте мне было не до коммерции, и в университете, куда я поступил вольнослушателем, – не до вольного слушания. Мы стали собираться в одном странном месте. Литератор Шебуев издавал журнал «Весна», где можно было печататься, но гонорара не полагалось. Там я познакомился со многими начинающими, из которых помню Владимира Лидина, из умерших – Н. Огнева, Ю. Анисимова. Но не помню, каким именно образом судьба свела меня с писателем С. П. Бобровым, через него я познакомился с Валерием Брюсовым, Федором Сологубом и другими тогдашними крупными литераторами».
Заметим, что поэт, переводчик и художник Сергей Павлович Бобров (1889–1971) был ровесником Асеева, но уже входил в окружение известного в те годы поэта и основоположника русского символизма Валерия Яковлевича Брюсова (1873–1924), автора таких поэтических сборников, как «Третья стража» (1900), «Городу и миру» (1903), «Венок» (1906). А также автор исторических романов «Огненный ангел» (1908) и «Алтарь победы» (1913). Для молодых поэтов, к которым относился и Николай Асеев, Валерий Брюсов был мэтром, учителем.
Если с С.П. Бобровым курянина сближала юность и дружба равных по увлеченности поэзией сверстников, то в лице В.Я. Брюсова он видел опытного в делах стихотворчества наставника.
По данным писателя В.И. Милькова, автора книг «Николай Асеев», свою первую встречу с В. Брюсовым Н.Н. Асеев описывал так: «Мы с Сергеем Бобровым были влюблены тогда в сестер Синяковых. В их небогатом доме в Замоскворечье любили стихи, увлекались музыкой, живописью и театром. Поэт С. Бобров был знаком с Брюсовым. Он привел меня в дом Брюсова на Первой Мещанской. Там собиралась молодежь. Я побывал на трех брюсовских субботах, где подавали чай и бутерброды. Брюсов рассказывал о литературных новостях, излагал свои взгляды на стихотворческие теории».
Естественно, начинающий поэт Николай Асеев внимательно прислушивался не только к словам В.Я. Брюсова и его ближайших друзей, но и к словам его оппонентов. И все впитывал подобно тому, как летняя прогретая жарким солнцем земля впитывает освежающие капли и струи дождя. Но душевного трепета у Асеева от встреч с Брюсовым не наблюдается. И в этом плане куда пронзительнее описана собственная встреча другого земляка курян поэта и прозаика Пимена Ивановича Карпова (1886–1963) с кумиром революционно настроенной литературной молодежи – Максимом Горьким в 1905 году. Сердечный трепет и почитание. Правда, позже Пимен Карпов будет находиться в переписке с Львом Николаевичем Толстым, Валерием Брюсовым и Александром Блоком. Но это будет потом…
Но возвратимся к автобиографическому очерку поэта. А он, развивая поднятую им тему знакомства со столичными литераторами, пишет: «Раза два был в «Обществе свободной эстетики», где все было любопытно и непохоже на обычное. Однако все эти впечатления первого знакомства заслонило вскоре иное. Это была встреча с Маяковским. Здесь не место воспоминаниям: о Маяковском я написал особо. Но со времени встречи с ним изменилась вся моя судьба. Он стал одним из немногих самых близких мне людей; да и у него не раз прорывались мысли обо мне и в стихах и в прозе. Наши взаимоотношения стали не только знакомством, но и содружеством по работе. Маяковский заботился о том, как я живу, что я пишу».
В этом отрывке очерка «Моя жизнь» Николай Николаевич Асеев привычно спрессовал воедино события нескольких лет своего московского бытия – жизни, учебы, литературного творчества. А если более точно, то временной период с 1909 по 1915 год. И опять же почти ничего не рассказал о своей поэтической деятельности да и об образовательной тоже. Ведь учеба в Московском коммерческом институте продолжалась…
Время встречи Владимира Владимировича Маяковского (1893–1930) с начинающим поэтом-курянином Николаем Асеевым  биографы и исследователи определяют по-разному: кто-то, как, например, писатель М.С. Лагутич, называет 1912 год, кто-то – 1913, а кто-то и 1914. Маяковский был на 4 года моложе Асеева, но в поэтических кругах Москвы, благодаря своей настырности, харизматичности и революционному напору, был хорошо известен в поэтических кругах и слыл вожаком футуристов.
Родившийся в обедневшей дворянской семье Владимир Маяковской рано остался без отца, умершего в 1906 году от заражения крови после укола пальца иголкой. В этом же году вместе с матерью и сестрами переехал в Москву, где продолжил обучение с 4-го класса в 5-1 московской гимназии. Но  из 5-го класса был исключен за неуплату обучения. Семья бедствовала.
В Москве Владимир Маяковский познакомился в революционно настроенными студентами, начал увлекаться марксистской литературой. В 1908 году вступил в ряды РСДРП. Был пропагандистом в торгово-промышленном подрайоне. В период с 1908 по 1909 год трижды арестовывался по делу о подпольной типографии и по подозрению в связи с анархистами-экспроприаторами. Но за недоказанностью вины был освобожден от уголовной ответственности. Однако до освобождения из-за своего скандального поведения побывал в Басманной, Мещанской, Мясницкой арестантских частях и Бутырской тюрьме.
Находясь в заключении, стал писать стихи.
Освободившись после третьего ареста в январе 1910 года, вышел из рядов РСДРП, но революционного накала в душе не потерял. Та же прыть и напористость, то же юный задор. В 1911 году пробовал заниматься живописью. Занимался в подготовительных классах Строгановского училища. Поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества.
Познакомившись с поэтом и художником Давидом Бурлюком (1882–1967), основателем футуристической группы «Гилея», вошел в поэтический круг и примкнул к кубофутуристам. В 1912 году в футуристическом сборнике «Пощечина общественному вкусу» опубликовал стихотворение «Ночь». И с ноября этого года стал участвовать в публичных выступлениях. С 1913 года стихи Маяковского стали публиковаться на страницах футуристических изданий «Молоко кобылиц», «Дохлая луна» «Рыкающий Парнас» и других.
И нет ничего удивительного, что не сразу после знакомства, а со временем Николай Асеев попал под обаяние этого харизматичного человека, пробовавшего себя не только в поэзии, но и в живописи, и в драматургии и в сценическом искусстве, кстати, в 1914 году исключенном из художественного училища вместе с Д. Бурлюком.
Отсюда и асеевские знаменитые рубленные строки, представляющие поэтический образ: Маяковского - хулигана, горлопана и главаря:
Он шел по бульвару,
худой
и плечистый,
возникший откуда-то сразу,
извне,
высокий, как знамя,
взметенное
в чистой
июньской
несношенной голубизне.

Или вот эти:
Я глянул
откуда такие берутся?
Крутой и упругий
с затылка до пят!..
Быть может,
с Казбека
или с Эльбруса –
так
тело распластывает водопад?
Тревожный,
Насмешливый
и любопытный,
весь нерастворимый
на глаз и на слух,
он враз отличался —
какой-то обидной
чертой превосходства
над всем,
что вокруг.

Упомянув вскользь журнал «Весна» и его издателя литератора Шибуева, Асеев не пожелал сообщить, какие стихи там безгонорарно опубликовал и под какими псевдонимами. Не предал огласке и свои опыты в переводе произведений таких зарубежных авторов, как Маллармэ, Верлен, и Вьель Гриффен, Теодора Амадея Гофмана. Пригодилось знание иностранных языков, полученное в Курском реальном училище. Не сообщил о своем вольнослушательстве лекций в Харьковском университете в 1911 году. По одним данным – на филологическом отделении, по другим – на юридическом..
Все опять туманно, расплывчато, неясно…
Новые «белые пятна» и «проплешины» в биографии поэта постарались восстановить и обнародовать исследователи его творчества и биографы, в том числе курские. Например, М.С. Лагутич сообщает: «Осенью [1909] Николай Асеев уезжает в Москву продолжать учиться в Коммерческом институте. Это было желание отца. Но бухгалтерия совсем не в духе мечтательного юноши. Он быстро входит в круг известных тогда литераторов В. Лидина, Н. Огнева, Б. Пастернака, В. Брюсова, А. Белого, В. Хлебникова. Асеев примыкает к так называемым футуристам, призывавшим «… бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. и проч. с «Парохода Современности». Они были «революционерами в поэзии». Решающей становится встреча с Владимиром Маяковским, состоявшаяся в 1912 году. Эта дружба пройдет через всю жизнь поэтов».
Солидарно с М.С. Лагутичем, но в то же время более объемно освещает первоначальное московское житье-бытье Н.Н. Асеева А.А. Грачев. «Молодость будущего поэта была невероятно целеустремленной и плодотворной, – пишет он в упоминаемом выше очерке. – Это стало возможно благодаря тому, что летом 1909 года Николай Асеев по настоянию родственников поступает на экономическое отделение Московского коммерческого института, в котором учился в 1909–1912 годах. Однако душа юноши тяготела не к торговле, – повторяет он слова самого Асеева, – а к поэзии. Недаром в юности его звали «Бюль-Бюль», то есть соловей. Н.Н. Асеев принимает решение стать одновременно вольнослушателем историко-филологического факультета Московского университета, а затем на некоторое время он выезжает на учебу в Харьковский университет». И далее А.А. Грачев пишет, что «обучение в вузе не было определяющим для Н.Н. Асеева, тем не менее институтская, а затем университетская атмосфера привили постоянный интерес к знаниям и умениям, особенно в области русского языка и литературы!
Многие биографы отмечают, что печататься студент Московского коммерческого института и слушатель двух университетов Н.Н. Асеев начал в 1910 году. Но автор интернетовской статьи на «Проза.ру» «Его стихами говорило время» Борис Рябухин, отметив раннее знакомство начинающего поэта с В. Брюсовым, А. Белым, Ф. Сологубом, В. Хлебниковым, Б. Пастернаком, утверждает, что он  «начал печататься в 1909 году под псевдонимом «Малка-иволга». Через год стал одним из руководителей издательства «Лирика», вошел в группу «Центрифуга».
Насколько верно это утверждение в привязке к 1909 году, трудно сказать, однако опровержений не последовало. А факт участия Н.Н. Асееве в создании издательства «Лирика», правда, вместе с Сергеем Бобровым и Борисом Пастернаком, подтверждается многими исследователями творчества поэта. Про «Центрифугу» и речь заводить не стоит – все биографы в один голос говорят о наличии данного эпизоде в творческой жизни Николая Асеева.
В ходе работы над данным очерком автору повезло увидеть ксерокопию одного документа – прошения, написанного рукой студента Московского коммерческого института Н.Н. Ассеева в 1910 году, где он просит руководство института дать ему справку для поступления в Харьковский университет. Не приобщить данную копию к очерку было бы грешно.

 

Копия прошения Н.Н. Асеева от 9 сентября 1910 года. Из архива Курской областной универсальной научной библиотеки имени Н.Н. Асеева.

Одно непонятно: почему Асеев себя именует «бывшим действительным слушателем 2-го курса экономического отделения Московского  коммерческого института, а не действительным студентом этого института…

 

Ксерокопия обложки хранится в Курской областной библиотеке имени Н. Асеева.
 
Неужели бросал институт, чтобы потом восстановиться?.. Или вообще не восстанавливался, о чем завуалировано сообщает сам, когда намекает, что после знакомства с московскими поэтами стало не до коммерции?.. В любом случае Николай Николаевич Асеев путаник еще тот.

 

Ксерокопия странички списка посторонних слушателей Харьковского университета за 1911 год.

Зато о том же, что в Харьковском университете Н.Н. Асеев учился на постоянной основе, есть веские подтверждения – список посторонних слушателей и слушательниц Харьковского университета за 1911 год и запись в нем о студенте Николае Асееве.
На второй строчке списка слушателей сверху запись о Н. Асееве с указанием года и места его рождения, а также оконченного им учебного заведения и даты поступления в университет (1910). Кстати фамилия слушателя Асеева здесь написана с двумя буквами «с».
А вот слушателем какого факультета (отделения) – филологического или юридического – здесь, к сожалению, не указано.
Зато, что он учился не на филологическом, а на юридическом отделении университета, косвенно говорят его строки из поэмы «Маяковский начинается» в главе «Отцы и дети»:
Я вырос
и стал бы, пожалуй, юристом…
А может – бандитом,
а может – врачом…
Но резкого зарева
             бликом огнистым
я с детства
            был взбужен и облучен.

Впрочем, это высказывание поэта могло быть всего лишь поэтически оформленными образами и символами как льговского детства с частыми пожарами в деревянно-соломенном городе, так и бурного времени первого и второго десятилетий ХХ века в России с экстравагантными допусками и предположениями, в отличие от реальностей дней.

Литературная жизнь в Москве в конце XIX века и начале второго первого десятилетия ХХ века бурлила и кипела. Еще не канул в Лету критический реализм, ставивший целью правдивое воспроизведение действительности в искусстве, еще процветал противник реализма – символизм, главная питательная среда Серебренного века России в искусстве в целом и в литературе, в частности.
Символизм – это нереалистическое направление в искусстве и литературе (особенно поэзии), первое и самое значительное из модернистских течений, возникших в России. Главная идея символизма – выражение с помощью символа интуитивно постигаемых сущностей и идей.
Тон задавали «старшие» символисты, чья литературная деятельность началась в 1890-е годы: Валерий Брюсов, Константин Бальмонт, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус и другие. Но в затылок им уже дышали, а где-то обгоняли и вырывались вперед «младшие», дебютировавшие в 1900-е годы и существенно обновившие облик этого литературного течения: Александр Блок, Андрей Белый, Вячеслав Иванов.
Они утверждали, что искусство – это прежде всего постижение мира иными, не рассудочными, а интуитивными путями. Их кредо – символ, главное средство передачи созерцаемых тайных смыслов. А потому образ-символ – это, по их мнению, оружие, более действенное, чем художественный образ, которое помогает прорваться сквозь покров повседневности к высшей реальности. От реалистического образа он отличается тем, что передает не объективную суть явления, а индивидуальное представление поэта о мире. Отсюда и непременный, непреходящий  интерес к высшим сферам жизни, неподвластным рациональному познанию. Отсюда и ориентация на идеалистическую философию и мистицизм. Отсюда создание А. Блоком образа Прекрасной Дамы. Следующая цель символистов – это использование ассоциативных возможностей слова (множественность значений). Образ-символ. По их видению, должен быть принципиально многозначимым и обязан был содержать в себе перспективу безграничного развертывания смыслов. В итоге – символ это не иносказание, а некий образ, требующий от читателя ответной творческой работы, поэтому он как бы соединяет автора и читателя. В этом и заключался переворот, произведенный символизмом в искусстве.
Одновременно с этим набирало силу такое литературное течение как русский авангард или авангардизм – поразительное, хулиганское по сути и по смыслу явление, опровергающее и свергающее с пьедесталов прежних кумиров. Как отмечали литературоведы, авангардизм привнес в литературу «фейерверк неологизмов, поэтические ристалища и шокирующие перформансы, а также таланты, метеорами промелькнувшие на литературном небосклоне.
Во второй столице Российской империи в период с 1907 по 1909 год прошли художественные выставки, в которых участвовали братья Давид и Николай Бурлюки, Наталья Гончарова, Михаил Ларионов. Уже появились стихи «председателя земного шара» Велимира Хлебникова, а в 1910-м родилась футуристическая группа «Будетляне».
Это, по мнению литературоведов, был прорыв в литературной жизни. Именно из этого ядра развивается русский футуризм.
Современный исследователь авангардизма С.Ф. Кузьмина в работе «Поэзия Серебренного века», гуляющей по страницам Интернета, заявляет: «Для Серебренного века характерна многомерность культурного развития. В первой трети ХХ столетия ярко и активно проявили себя авангардные  направления и течения, возникшие в споре не только с символизмом и акмеизмом, но и со всем предшествующим опытом классического искусства.
Авангард как явление культурной жизни охватил все ее значимые стороны – живопись и архитектуру, поэзию и философию, литературу и прикладные искусства. Он  дал  крупные  фигуры  ХХ в.: художников –  М. Шагала, К. Малевича, В. Кандинского, поэтов – Велимира Хлебникова, В. Маяковского, Д. Хармса, Н. Заболоцкого, филологов – Ю. Тынянова, Р. Якобсона, В. Шкловского.
При всей разнородности программ и манифестов  авангард осознает себя как искусство,  категорически негативно относящееся к  реалистическим и любым другим традициям, правилам, канонам и уже апробированным эстетическим принципам, фундаментальным ценностям и основам традиционного искусства. 
Для авангарда характерен общий пафос  «нового левого радикализма»,  направленного против официального искусства, религии, нравственных и идеологических норм, резкий  анархический протест  против всего ретроградного и консервативного, обывательски-буржуазного и  «академического».
Ученые-филологи и литературные критики пришли к выводу, что  «русский поэтический авангард (1908 год – первая половина 1930-х) обычно отсчитывают с футуризма, а точнее, с кубофутуризма группы «Гилея», к которой из поэтов принадлежали братья Давид и Николай Бурлюки, Владимир Маяковский, Велимир Хлебников, Алексей Крученых, Василий Каменский, Елена Гуро, Бенедикт Лившиц.
Это сообщество складывается с конца 1900 х годов, а прогремело в Москве после выхода своего первого сборника «Садок судей» в 1910 году. Названия сборников футуристов были нарочито вызывающими: «Дохлая луна», «Затычка», «Пощечина обществен¬ному вкусу».
Представители этих литературных движений не только публично яростно спорили с противниками, но и друг с другом. И в этом бушующем литературном мире начались, по определению М.Ф. Шехирева, «сложные поэтические искания» Н.Н. Асеева.

Воспитанный дедом и бабкой на русском фольклоре, набравшийся знаний о русской литературе в стенах Курского реального училища, Николай Николаевич на первых порах, пока не познакомился близко с В. Хлебниковым, Б. Пастернаком и В. Маяковским, больше тяготел к символистам. Поэтому и печататься начал в журнале «Весна», издаваемом Николаем Шебуевым с 1908 года.
Среди стихов того времени, было и стихотворение «Старинное», написанное в 1910 году и посвященное Юлиану Анисимову. В нем и символика, и мистицизм и исторические мотивы. Вот начало стихотворения:
В тихом поле звонница
точит малый звон…
Все меня сторонятся,
любил – только он.
Он детина ласковый,
тихой да простой, –
против слова царского
знался сиротой.
Вышел царь на красное
широкое крыльцо,
потемнело властное
царское лицо;
и, махнувши белою
жестокою рукой,
пустил душу смелую
на вечный покой.

А заключительная часть такая:
Не заплачу, не покаюсь, грозный царь,
схороню лихую петлю в алый ларь,
схороню под сердцем злобу да тоску,
перейду к реке по белому песку,
кину кольца, кину лалы да янтарь –
не ласкай меня, пресветлый государь.

Кстати, когда Н.Н. Асеев стал безгонорарно сотрудничать с этим журналом, то на его страницах уже публиковались произведения таких классиков Серебряного века, как Леонида Андреева, Константина Бальмонта, Николая Гумилева, Александра Куприна, Игоря Северянина. Здесь также печатались стихи Велимира Хлебникова и Николая Агнивцева. А на страницах журнала, кроме поэтического и прозаического, существовал еще библиографический раздел с литературными рецензиями. Еще здесь публиковались рисунки, шаржи, путевые заметки, очерки и зарисовки этнографического характера, партитуры романсов, репродукции картин известных художников – М. Врубеля, И. Бродского. Так что это было не совсем второразрядное и второсортное захудалое издание.
Сообщая о своих исканиях и обретениях на стезе начального литературного творчества, Н.Н.Асеев писал: «...Когда говорят о чувстве родины, мне кажется, что чувство это начинается с любви к месту своего рождения, к росту в родном краю, а затем со знания его истории, расширяющегося в знание всего мира. Не с березок и соловьев, которыми обычно украшают все русские пейзажи, не с саней и бубенцов, которые считаются необходимыми аксессуарами русского стиля. Родина начинается с любви к слову, к своему языку, к его истории, его звучанию.
 Поэтому-то, хотя мои исторические домыслы, быть может, малого стоили, но мне они помогли ознакомиться с летописями, с историей своей земли, своего языка. Я и писать начал с коротеньких рассказов о прошлом, с картинок исторической жизни давних времен, сдобренных собственной фантазией. Значительно позже я увидел, что такой путь повествования был в ходу еще давным-давно, когда языческие предания использовались в летописных наших записях. Печатал я свои домыслы в детских журналах».
К сожалению, Н. Н. Асеев не называет эти детские журналы, послужившие трамплином для последующего прыжка в более веские издания. Возможно, одним из таких журналов был детский журнал «Проталинка», в котором поэт, как упоминают некоторые исследователи, публиковался с 1914 года. А другие?.. Другие по-прежнему остались неизвестными.
Не называет Николай Николаевич и свои первые произведения, опубликованные в детских журналах. О них, возможно, основанных на мифах и легендах Курского края, остается лишь догадываться.
«Но мне хотелось не ограничиваться воспроизведением прочитанного, продолжает исповедоваться Н.Н. Асеев в автобиографическом очерке «Моя жизнь». – Я попробовал писать стихи. Сначала они были в таком же полуисторическом, полуапокрифическом роде. А потом мне засветилось написать что-нибудь свое, не связанное с узнанным в летописях. Но все учебники и поучения в этом плане сводились к подделке, к подражанию уже известному. Я жаждал своего опыта, своей истории, неповторимой и неповторенной. Одним словом, мечталось написать такое, чего еще никто не написал. И вот, откинув все примеры и указания, я начал писать такое, что было в прямом смысле «ни на что не похоже». Это были восклицания, упреки, мольба о чем-то.
Я никому не показывал этих стихов», – завершает разговор на данную тему поэт и представляет читателям эти строки:
Разум изрублен
и скомканы вечностью вежды.
Ты не ответишь,
Возлюбленный,
прежняя моя надежда!
Но не изверуюсь,
мыслями скованный тесными,
нет, не изверуюсь,
нет, не изверуюсь, нет, не изверуюсь!
Буду стучать к тебе,
дикий, взъерошенный, бешеный,
буду хулить тебя,
чтоб ты откликнулся – песнями!

«Что это было? – спрашивает самого себя поэт после огласки стихов. – Обращение ли к древнему идолу истории? Отчаяние ли молодости, не находящей меры и веса собственным чувствам?»
И сам же отвечает: « По-моему, как я теперь это понимаю, – было, прощание с Перуном языческого обоготворения истории, места своего рождения, прощание со своим детством».
И далее, исповедовавшись, уже более спокойным тоном повествует: «Но так я и вырвался из повторений пройденного на дикую бесшабашную волю собственного порыва. Так я отбросил размеры и строфы, руководясь лишь биением собственного сердца, когда оно билось шибче,– значит, слова были правильные, когда оно не чувствовалось, а поддавалось логическому рассуждению,– это были ненужные упражнения».
А нам остается добавить, что ко всему прочему, это была дань поэта русскому литературному символизму, эра которого постепенно приходила в упадок и закатывалась, уступая место русскому авангардизму с разными его течениями и ответвлениями – акмеизмом, провозглашавшим освобождение от символизма, эгофутуризмом, кубофутуризмом, футуризмом.

 

Н.Н. Асеев. Фотография из свободного доступа в Интернете.

Однако возвратимся к автобиографическому очерку Н.Н. Асеева, в котором он в том же исповедальном духе пишет: «Наконец мне показалось, что ум с сердцем пришли в лад, когда однажды по весне я написал:
Пламенный пляс скакуна,
проплескавшего плашменной лапой...
Над душой — вышина —
верхоглавье весны светлошапой.

Почему «проплескавшего», почему «плашменной» лапой? И, наконец, что это за «светлошапая весна»? Так спрашивали, должно быть, меня тогда. А потому, что цокот копыт по булыжной мостовой, в самом деле, был похож на плеск весла по воде, а то, что копыто ложится плашмя,– широкое копыто рысака, это и подчеркивает его плеск о камень. А «светлошапая», по-моему, уж совсем понятно всякому. Ведь облака, белые как пуховая шапка, плывут весной так высоко; вот и светлошапая весна! Ощущение весны над Кремлем и контраста от столпившихся у Иверской калек, нищих, уродов было настолько резко, что об этом нельзя было не написать».
Отталкиваясь от этих и предыдущих строк поэта, многие исследователи, в том числе и курские, сообщали, что, начиная с 1910 года, Николай Асеев  много писал и экспериментировал со словом, звуком и поэтической строкой. Еще сообщали, что он пробовал себя не только в стихах и прозе, но и переводе иностранных авторов, и в литературной критике, и даже в сценическом искусстве. Но победила все же поэзия.
И здесь уместно сказать, что все эти асеевские новые словообразования и словосочетания – «проплескавшего плашменной лапой», «верхоглавье» весны «светлошапой» – плоды и последствия влияния главного конструктора новых слов Велимира Хлебникова.
Велимир (Виктор) Владимирович Хлебников (1885–1922) в 1903 году окончил 3-ю Казанскую гимназию и поступил в Казанский университет. Учась в университете на физико-математическом факультете, пишет стихи и пьесы, участвует в орнитологических экспедициях (1904–1907), изучает иностранные языки, увлекается творчеством Ф. Сологуба и В. Иванова. В 1908 году переезжает в Санкт-Петербург, где переводится на физико-математический факультет Петербургского университета. Знакомится с символистами Алексеем Ремезовым и Сергеем Городецким. Увлекается мифологией. В 1909 году знакомится с Николаем Гумилевым и А.Н. Толстым, сближается с М. Кузьминым. В феврале 1910 года знакомится с художником М. Матюшкиным, его женой-поэтессой Еленой Гуро, братьями Давидом, Владимиром и Николаем Бурлюками и переезжает жить в квартиру Бурлюков. В марте 1910 года стихотворение В. Хлебникова «Заклятие смехом» публикуется в сборнике «Студия импрессионистов»
О, рассмейтесь, смехачи!
О, засмейтесь, смехачи!
Что смеются смехами,
что смеянствуют смеяльно,
О, засмейтесь усмеяльно!

В 1910 году он издает сборник «Садок судей». В 1911 году Хлебникова исключают из университета, и он отправляется в речное путешествие в Астрахань. В 1912 году он издает брошюру «Учитель» с рисунками В. Бурлюка, в которой предсказывает революционные события 1917 года. В декабре 1912 года появляется сборник «Пощечина общественному вкусу» с призывом «сбросить Пушкина и других с парохода современности» и с ругательными отзывами в адрес Горького, Куприна, Блока, Сологуба, Аверченко, Черного, Кузьмина, Бунина.
В 1913 году Хлебников издает сборник «Ряв!», 1914 – «Изборник стихов», а Давид Бурлюк печатает первый том его сочинений.
Подводя итог сказанному, констатируем, что В. Хлебников – один из самых самозабвенных экспериментаторов в русской поэзии ХХ в. Противоречивым и сложным было отношение к его фольклору. Он довольно широко использовал в своих стихах и поэмах и сказки, и заговоры, и песни. Его произведения пестрят бесчисленными ссылками на арабских, индийских, иранских поэтов и мыслителей древности. Со всем этим багажом В. Хлебникова Николай Асеев был знаком не понаслышке. И многое из хлебниковского багажа впитал в себя.
Однако возвратимся к нашему герою и его литературной деятельности в группе «Лирика». Отмечая важность встречи и знакомства Николая Асеева с писателем, критиком и художником Сергеем Бобровым в смысле дальнейшего развития собственного творчества, курский писатель А.А. Грачев вслед за другими биографами поэта сообщает: «С ним и под его руководством в 1913 году Н.Асеев и Б. Пастернак создают постсимволическую группу «Лирика».
Причем не просто создают группу, стоит добавить к сказанному Грачевым, а готовятся к изданию одноименного литературного альманаха, в котором позже появятся стихи Н.Н. Асеева и других участников этого литературного объединения.
Выше давались небольшие биографические справки о С.П. Боброве, В.В. Маяковском и В. Хлебникове, теперь, по-видимому, стоит сказать несколько слов и о Пастернаке.
Борис Леонидович Пастернак (1890–1960) родился в Москве в интеллигентной еврейской семье, увлекавшейся поэзией и музыкой. В 1901 году Борис Пастернак поступил в 5-ю московскую гимназию. В 1903 году, упав с лошади, стал хромать. В 1908 году поступил в Московский университет. В 1912 году окончил философское отделении историко-филологического факультета университета. Был участником встреч кружка символистов издательства «Мусагет».
Как видим, Сергей Бобров, Николай Асеев и Борис Пастернак не просто близкие по духу люди, но и ровесники. Это их сближает, сдруживает. И это же заставляет «не ждать у моря погоды», а надеяться лишь на собственные силы, собственный энтузиазм и собственный успех. Вот и создали группу «Лирика».
Среди стихов Николая Асеева этого времени стихотворение «Терцины другу», посвященное Борису Пастернаку. В нем пронизанные символами строки:
Мы пьем скорбей и горестей вино,
и у небес не требуем иного,
зане свежит и нудит нас оно.

Оратай и сеятели слова,
мы отдыху не предаемся. Здесь
мы не имеем пристани и крова.

Но прошумит воскреснувшая весь…
В декабре того же 1913 года (с датой 1914 год на титульном листе) группой «Лирика» в типографии П.П. Рябушинского издается первый сборник стихов Бориса Пастернака «Близнец в тучах». Сборник небольшой, всего в 48 страниц. И тираж его невелик – 200 экземпляров. Но важно то, что предисловие в нем написано Николаем Асеевым, который объявляет лирику Пастернака «оппозиционной».
В литературных кругах Москвы и сборник, и предисловие к нему восприняли иронически, ибо и автор сборника, и автор предисловия известными не были, они только-только начали пробовать свои силы на извилистой и скользкой литературной стезе. Новички. А новичков по старой русской традиции если не бьют, то всегда уму-разуму учат. Причем от чистого сердца.
«И вот они уже собирают разбросанные их предшественниками окурки, скучно сосут выжатый и спитый лимон и грызут крошечные кусочки сахара...», – язвили и издевались многочисленные оппоненты, в том числе и В. Маяковский в своем «Первом журнале русских футуристов».
Но Николай Асеев и его друзья по группе «Лирика» не сдаются, держат удар. У них свои планы и свои виды на литературу, свое творчество и стихосложение. И в соответствии с этими планами в 1914 году группа издает первый поэтический сборник Николая Асеева «Ночная флейта».
Сборник небольшой. В нем всего 32 страницы и три десятка стихотворений, написанных поэтом в 1910, 1911, 1912 и 1913 годы. Среди них «Песня таракана», «Внезапье», «Ночной поход», «Фокусник», «Как вынесло утро тяжелые стрелы…», «Москве», «Безумная песня», «Башня королей», «Терцины другу» и другие.
Поэтические произведения 1910 года представлены стихотворением «Башня короля», в котором такие лирико-эпические строки::
В далеком поле вечер,
а здесь и свет и боль…
О, глее твой белый кречет,
покинутый король?!

«Песня таракана», написанная в 1911 году посвящается  С. Боброву. В ней лирико-реалистические строками перемешиваются с символами:
Надев зеленую ермолку
 и шубу белую песца,
я посещаю втихомолку
покои сонного дворца.
 
И продолжается это стихотворение в том же размеренном лирико-повествовательном ключе.
Но иной ритм и иная эстетическая сила звучат в стихотворении «Внезапье», написанном также в 1911 году и посвященном В. Брюсову:
Бился пульс нараставшего горя,
по шумела лавина годин…
Смеясь, в наклоненном проборе
встречал серебро господин.

Вполне в ключе символистов и символизма. А еще и с легким тонким намеком на барское положение героя стихотворения по отношению к другим героям, с намеком на уходящую эпоху. Намек намеком, но в стихотворении «ночной поход», написанном в 1912 году, снова тонкая лирика и сплошные символы:
Губы твои в мрак зароются…
Но – поворот руля, –
низкие горы вдали откроются:
это – опять земля!

Естественно, поэт не мог пройти мимо московской темы. В стихотворении «Москве», написанном в 1912 году, читаем навеянное мистикой Хлебникова или же сказами деда Николая Павловича:
И ты передо мной взметнулась
твердыня дрёмного Кремля, –
железным гулом содрогнулась
твоя священная земля.
«Москва!» – и голос замирает,
и слова выспреннего нет,
взор опаленный озаряет
следы величественных бед…

Многие критики и исследователи отмечали, что первый сборник  Асеева «Ночная флейта» нес в себе и черты символизма, и влияние модных тогда авторов разных школ. Недаром Сергей Бобров в напутственном предисловии призывал «отдать себя чистой лирике», «изучению схем лирических движений».
Другие отмечали, что «в словесных поисках раннего Асеева наличествуют и новации предреволюционных лет, а еще в них ощущается влиянием его первых учителей и наставников. И среди них, в первую очередь, называют Велимира Хлебникова и Владимира Маяковского. Хотя сам Маяковский, ознакомившись с «ночной флейтой, в сердцах говорил Асееву: «Что вы, Асеев, там с Бобровым возитесь? Ведь он же символист! Пишите так же, как и я, и это будет поэзия будущего».
А курский писатель А.А. Грачев приводит нелестное высказывание поэта из есенинского окружения В. Шершеневича, что первые стихи Асеева – «символическая дешевка». 
Как отмечалось выше, Николая Асеева, несомненно, привлекало хлебниковское полусказочное обожествление мира природы. Ранние стихи Хлебникова ритмико-интонационным и образным строем в чем-то напоминают языческие заклинания. Подобный прием виден и в асеевских «Песнях солнцу» и других произведениях, в том числе и тех,  строки которых были процитированы выше. Без всякого сомнения, Николаю Николаевичу Асееву, воспитанному дедом и бабкой на русском фольклоре, был близок и понятен хлебниковский интерес к истории, к судьбам славянства, хлебниковская тяга к «древнерусским» неологизмам, смысловыми оттенками уходящими в корневую основу языка. Это не единожды отмечали исследователи его творчества, в том числе и курские.
Но сколько бы Николай Асеев не подвергался влиянию разных поэтических школ и течений, он все равно оставался реалистом по самому своему видению мира и восприятию бытия. И это проявилось в его новом поэтическом сборнике «Зор», изданном в том же 1914 году.
Сборник «Зор» значительно тоньше «Ночной флейты», в нем всего 16 страниц на серой бумаге, да и издан он «самописью» – текст вписан тушью от руки и литографирован. Естественно, что и стихотворений в нем было меньше. Зато все они были написаны в 1914 году. Стоимость экземпляра была определена в 50 копеек.
Среди стихов, напечатанных в «Зоре»,  кстати сказать, посвященном Ксении Синяковой, новой возлюбленной поэта, один за другим следуют «Запевает», «Звончаль», «Начало зора», «Гремль», «Тунь»,  «Дорогая царевна»,  «Не спасти худым коуям…» и другие.
Вот звонко-серебристые строки из стихотворения «Не спасти худым коуям…»
Не спасти худым коуям
стольный град.
Нынче ночью зацелуем
ваших лад.

А следующие из стихотворения «Звончаль:
Тулумбасы, бей, бей,
запороги, гей, гей!
Запороги вороги –
головы не дороги.

Не лишним будет сказать, что оформлением «Зора» занималась сестра Ксении Синяковой, художник  Мария Михайловна Синякова-Уречная. (О сестрах Синяковых чуть ниже.)
Как отмечали литературные критики, в том числе и автор книги «Николай Асеев» А.С. Карпов, писавший, что «Ночная флейта была для Асеева лишь подготовительным классом в школе поэтического мастерства», сборник «Зор» стал новым явлением в творчестве поэта.  Уже с первых строк в нем говорилось об интересе к подлинно народному языку, к слову как произведению искусства. «Асеев стремился внести в охлажденный, препарированный интеллигентский язык русской поэзии начала века уже позабытое звучание старой речи, на которой объяснялись «низовые да посадские», – на разные лады писали они.
Правда, в большинстве справочников по литературе и в энциклопедиях неизменным остается: с 1914 года у поэта Николая Асеева одно за другим выходили сборники стихов «Ночная флейта», «Зор», «Леторей», «Оксана». Составители этих изданий, преследуя краткость статей, спрессовывали время и события.
В действительности же все было иначе. Взять хотя бы тот же самый 1914 год. В это время группа «Лирика» преобразована ее создателями в «Лирень» – дань футуристическим традициям в области образования неологизмов. И в исходных данных сборника Н.Н. Асеева «Зор» красовалось слово «Лирень». А еще в 1914 году, как уже упоминалось выше, поэты-ровесники С. Бобров, Н. Асеев и Б. Пастернак создают литературную группу «Центрифуга», планы о которой вынашивались с 1913 года. Не трудно заметить, что уже в самом названии заложена ассоциация с механическим аппаратом, предназначенным для разрушение какой-то массы на отдельные составляющие с использованием центробежных сил.   
Надо отметить, что особенностью теории создателей «Центрифуги» стало то, что при написании лирического произведения центром внимания становилось не само слово, а интонационно-ритмические и синтаксические структуры. «Центрифуга» просуществовала до конца 1917 года и, по мнению литературоведов, стала самым длительным по времени объединением футуризма. А книги под маркой «Центрифуги», как ни удивительно, выходили в Москве до 1922 года.
Что же касается творчества Николая Асеева, то в 1914 году, кроме публикации сборников «Ночная флейта» и «Зор», он систематически печатался в детском журнале «Проталинка». Здесь были напечатаны стихи «Перуне, Перуне…», «Над Гоплой», «Стяни пояс туже», «Песня Андрия» и другие. Позже часть этих стихов будет напечатана в новых сборниках поэта.
В качестве примера приведем отдельные строки из некоторых
Ой, в пляс, в пляс, в пляс!
Есть князь, князь, князь,
светлоумный, резвоногий,
нам его послали боги!

Это первоначальные игриво-плясовые строки стихотворения без названия, а следующие, похожие на заклинание древних славян, из стихотворения «Перуне, Перуне…»:
Перуне, Перуне,
Перуне могучий,
 пошли наши стрелы
за черные тучи.

Мотивам древних преданий о русских богатырях, конечно же, присутствуют и первой строфе безымянного стихотворения, написанного в 1914 году:
Стяни пояс туже,
стряхни кудри ниже,
повей, повей, друже,
к ставке княжей ближе –
золотой бородою.

В журнале «Проталинка» стихи Николая Асеева, в которых событийный сюжет остается на вторичных ролях, за пределами поэтического образа, чередовались с его прозаическими произведениями на тему исторических преданий. Позже эти стихи вошли в цикл «Сарматские песни». И, по мнению литературоведов, «сарматы Асеева были сродни блоковским скифам и брюсовским гуннам».
А еще и 1912, и 1913, и 1914 год отметились не только творческим единением С. Боброва, Б. Пастернака и Н. Асеева и их дружбой, но и их увлеченностью сестрами Синяковыми – Зинаидой, Надеждой, Марией, Ксенией и Верой – «музами русского футуризма». Как сообщают биографы Н.Н. Асеева с опорой на его воспоминания и воспоминания Б. Пастернака, В. Маяковского и их друзей, сестрами Синяковыми были увлечены С. Бобров, Б. Пастернак, В. Хлебников, В. Маяковский
С сестрами Синяковыми Николай Асеев познакомился в 1912 году, когда учился в Харьковском университете. Услышав от студентов, что в доме Синяковых любят искусство – музыку, пение, танцы, чтение стихов, рисование, ваяние, беседы о литературе, – он стал к ним заходить. Сестры, рано лишившиеся родителей, отличались не только любовью к искусству, но и независимым видом и экстравагантностью. В легких светлых платьях, похожих на древнегреческие хитоны, с распущенными волосами гуляли по аллеям парка. Шокируя местную публику.
Внимание Николая Асеева привлекла красавица Оксана, которая была на три года моложе его самого. Оксана или Ксения Синякова в это время завершала учебу в музыкальном училище и планировала продолжить образование в Москве. Помня горький опыт своей первой любви в Курске и не очень приятные последствия этой любви – дуэль и ранение, – Асеев не форсировал события, хотя и оказывал Оксане знаки внимания и своего расположения.
В том же 1912 году Ксения и ее сестра Мария переехали в Москву и стали жить у их старшей замужней сестры, оперной певицы Надежды Михайловны на Малой Полянке. Ксения поступила в Московскую консерваторию, а Мария – в художественную студию Рерберга. И вот сюда зачастили известные и малоизвестные, но амбициозные московские поэты и художники.
Согласно данным биографов поэта, в Москве за сестрами «роился весь цвет футуризма». По их мнению, «за старшей, оперной певицей Зинаидой, ухаживал Владимир Маяковский. Своенравная Надежда пережила мучительный роман с Борисом Пастернаком. В художницу Марию был влюблен Давид Бурлюк. Велимир Хлебников, наведывавшийся в Москву наскоками, приударял за каждой сестрой по очереди (название его поэмы «Синие оковы» отсылает к фамилии Синяковых, и пятая часть этой поэмы посвящена именно Ксении, где «и жемчуг северной Печоры / таили ясных глаз озера»). Младшая Вера, в конце концов, вышла замуж за писателя Семена Гехта, но до этого до 1924 года побывала замужем за поэтом Г.Н. Петниковым. Но это будет позже. А пока…
А пока между Николаем Асеевым и Ксений Синяковой, студенткой консерватории, была взаимная приязнь, дружба и стихи.
!914 год ознаменовался не только стихами начинающих поэтов Николая Асеева, Сергея Боброва, Бориса Пастернака, Владимира Маяковского и новыми изысканиями Велимира Хлебникова, но и Первой мировой войной, смрадно-огненные вихри которой кружили на полях Европы.






И я по лицам узнаю
и по рубашкам кумачовым –
судьбу грядущую свою,
протоптанную Пугачевым.
Н. Асеев


В ГОДЫ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ
И ГРАЖДАНСКОЙ ВОЙН

Как сообщал в автобиографическом очерке «Моя жизнь» сам Николай Асеев, как повторяют за ним все его биографы, В 1915 году он не только пишет стихи и готовит к изданию новые книги, но и призывается в действующую армию, на войну. Впрочем, слово самому поэту.
«В 1915 году меня забрали на военную службу, – оставляя за скобками  стихи и книги, отношении ч Ксенией Михайловной Синяковой и друзьями-поэтами, информирует читателей и потомков Н.Н. Асеев. – В городе Мариуполе я проходил обучение в запасном полку. Затем нас отправили в Гайсин, ближе к Австрийскому фронту, чтобы сформировать в маршевые роты. Здесь я подружился со многими солдатами, устраивал чтения, даже пытался организовать постановку рассказа Льва Толстого о трех братьях, за что сейчас же был посажен под арест. Из-под ареста я попал в госпиталь, так как заболел воспалением легких, осложнившимся вспышкой туберкулеза. Меня признали негодным к солдатчине и отпустили на поправку».
Здесь мы прервем исповедание поэта и вслед за некоторыми курскими исследователями жизни и творчества Н.Н. Асеева заметим, что воспаление легких и вспышка туберкулеза случились не сами по себе, а стали последствиями дуэли и ранения легкого, плохо залеченного в 1907 году. Антибиотиков тогда не существовало, не было и современных технологий, и лечение внутренних органов, в том числе легких, было делом сложным и не всегда удачным. Асееву еще повезло, но, как видим, последствия ранения его настигли спустя годы…
А еще стоит обратить внимание на такой факт: когда Россия вступила в войну с Германией и Австро-Венгрией и их союзниками на стороне Антанты (Франции и Англии), то российская интеллигенция, в своем большинстве,  проникшись патриотизмом, поддержала власть в этом решении. А вот человек с дворянской родословной, поэт Николай Асеев, которому в эту пору было двадцать пять лет, общему патриотическому психозу не поддался. Это чувствуется по его стихам того времени. Например, в стихотворении «Граница», написанном в октябре 1914 года, такие строки:
Какой человек в подъемнике
подбросился вверх, как мячик?..
Склонились внезапно домики
для взоров искусно зрячих.
Их много вдали, игрушечных,
свалилось, как черный козырь,
когда от дыханий пушечных
бежали по небу розы.

В стихотворении «Объявление», написанном в 1915 году, когда мировая война уже грохотала вовсю мощь, и ура-патриотические настроения из-за воинских потерь в стране заметно убавились, в стихотворении «Объявление» появились не столько футуристические, сколько философские строки:
Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц будет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое глухое ухо.

Да, здесь налицо звуковая игра слов, очередной авторский поэтический эксперимент – что есть, то есть. Но сквозь эту игру уже просматривается недовольный ропот улиц, которого не слышит разве что глухой и не видит слепой.
Поиски новаторства, новизны, продолжение экспериментов со звуковым рядом наблюдается и в строках следующего стихотворения этого времени:
Летняя ночь
Когда земное склонит лень, –
Выходит с тенью тени лань,
Волну сердито взроет линь,
С ветвей скользит белея лунь,
И чей-то стан колеблет стон,
То – может пан, а может – пень
Из тины тень, из сини сонь,
Пока на Дон не ляжет день.

(Через сорок с лишним лет, в 1959 году,  этим стихотворением Н.Н. Асеев подпишет второй том «Стихотворения и поэмы» М.А. Шолохову. После смерти Шолохова этот том с автографом Асеева будет храниться в Музее-заповеднике писателя.)
Но жизнь продолжается, и Николай Асеев, ощущая себя частицей русского народа, пишет, а затем публикует в 1915 году в детском журнале «Проталинки», точнее, в приложении к журналу публикует «Повесть об Эймунде и  Рагнаре…», своеобразное переложение скандинавских саг о временах князя Ярослава Мудрого.
В этом же году совместно с поэтом Г. Петниковым под эгидой «Лирень» издает книгу стихов «Леторей». В книжке 32 страницы. Она в мягкой обложке, оформление которой вновь взяла на себя сестра Ксении Синяковой Мария Михайловна Уречина, выпускница художественной студии Рерберга.
В книги такие стихи Асеева, как «Торжественно», «А мы убежим», «Объявление», «Осада неба», «Пожар на барже», «Выбито на ветре», «Граница», «Заповедная буща», «Гроздва», «Михаил Лермонтов», «Брегобег», «У самого синего», «Морской шум» и другие. Даже в названиях некоторых стихотворений чувствуется влияние В. Хлебникова и В.Маяковского.
Выше уже приводились цитаты из стихотворений «Торжественно», «Граница» и «Объявление», поэтому этим ограничимся и перейдем к следующему сборнику Н.Н. Асеева «Ой конин дан окейн!», изданному в 1916 году в Москве издательской группой «Лирень». Как и предыдущие, новый поэтический сборник небольшой – 14 страниц. В нем стихи, навеянные военными событиями, фронтовыми буднями и буднями тыла, – «Повей вояна», «Еще», «Исковерканный страхом», «Венгерская песнь», «Откровение», «Скачки», «Проклятие Москве», «Через гром» и другие.
В качестве примера приведем заключительные строки стихотворения «Повей вояна»:
Еще смертей двойных, тройных
всходил опары воздух сдобный,
а уж труба второй войны
запела жалобно и злобно.
Пускай тоски, и слез, и сна
не отряхнешь в крови и чаде:
мне в ноги брякнулась весна
и молит песен о пощаде.

Курский исследователь творчества земляка М.Ф. Шехирев, ознакомившись со стихами Н.Н. Асеева, изданными в 1916 году, в том числе в сборнике «Ой конин дан окейн!», констатировал: «Жизнь вносит крутой поворот в его творческую биографию. Поэт как бы заново открывает для себя окружающую действительность. Он гневно осуждает чуждую народу войну, которая оскорбляет и достоинство человека, и красоту природы».
С этим не поспоришь. Особенно пронзительно это звучит в стихотворении «Венгерская песнь»:
Простоволосые ивы
бросили руки в ручьи.
Чайки кричали: «Чьи вы?»
Мы отвечали: «Ничьи!»
Бьются Перун и Один,
в прасини захрипев.
Мы ж не имеем родин
чайкам сложить припев.
Так развевайся над прочими,
ветер, суровый утонченник,
ты, разрывающий клочьями
сотни любовей оконченных.

Вместе с тем, как не трудно это заметить, поэт продолжает экспериментировать и со словом, и с фоникой, и с ритмикой, чтобы достичь наивысшей грани выражения чувств и мысли.
По-видимому, в это время происходит знакомство земляка курян с набирающим поэтическую силу уроженцем Рязанской земли Сергеем Есениным. Сам Асеев об этом не пишет, но в воспоминаниях Ксении Михайловны Синяковой-Асеевой такой факт имеется. Если, конечно, верить Интернету и его ресурсам. В Дзене, в биографической статье о Ксении Михайловны сообщается, что однажды в их дом, где уже были Асеев, Хлебников и другие гости, пришел простуженный Сергей Есенин. Впрочем, цитируем из Дзена: «Асеева вспоминала, как однажды собрались Есенин, Катаев, Маяковский, естественно, были они с Колядкой. Сережа попросил салфетку – насморк замучил. А когда надоело ждать, не выдержал – высморкался в скатерть. Началась драка. В ванную комнату к Асеевой ворвался Хлебников. Встал на колено: «Ксаночка, будьте моей женой! – Велимир, что вы?.. На кухне же сидит мой Коля! – Ну и что, что Коля? Ну и что?» – буднично пожал плечами Хлебников».
Если все верно, то о такой встрече ведущих поэтов России лучше не вспоминать. И тут –хочешь или не хочешь – сами собой напрашиваются асеевские слова о родине, но уже не в привязке к «пьяным дядьям и кумовьям», а к пьяным и скандальным друзьям: «Что мне вспомнить? Чем меня дарила родина щербатая моя?»
Кстати, в этой же дзеновской статье говорится также, что «когда сестры перебрались в Москву, их одаренные гости не только стихи читали, но и за водкой бегали. Отец Пастернака, волнуясь о пропадавшем у Синяковых сыне, иначе как клоакой их квартиру не называл. Жили без церемоний».
Исследуя данный период в творчестве Н.Н. Асеева, курские литературоведы единодушно отмечали: «В сложные годы поэтических исканий Николай Асеев  все чаще брал курс на Маяковского. Трудно сказать, что сблизило их. Сам Асеев объясняет это несколько упрощенно. Он говорит, что оба они, в отличие от «высокообразованного и глубоко эрудированного сноба Б. Пастернака, были уличными мальчишками, недоучками и провинциалами, вдруг попавшими в огромный город». Это не совсем так. Даже очень ранние стихи и высказывания поэтов – и Асеева и Маяковского – говорят о широте кругозора, о культуре»
И далее, опираясь опять же на слова Николая Николаевича Асеева, развивают мысль о том, что «никакой особой провинциальности к моменту знакомства у них не было, если, конечно, не называть так запас впечатлений и слов, незнакомых коренным москвичам или петербуржцам».
«Скорее всего, – приходят к выводу курские исследователи, – здесь сыграло роль  другое. «Уличные мальчишки» были людьми дерзкими, очень активно воспринимавшими жизнь, угловатыми и по-юношески радостными взахлеб. Асеева тянула к Маяковскому независимость его нового друга и его неустроенность, на расстоянии казавшаяся абсолютной свободой. И, конечно, – огромный талант, который не мог не найти отклика у молодого поэта, продиравшегося сквозь настороженное и холодное равнодушие редакций и редакторов».
Отсюда попытка создания собственных издательств и выпуск собственных изданий – пусть небольших, в 14-30 страниц, – но своих, без поклона крупным столичным и московским издательствам.
В 1916 году рядовой Русской императорской армии Н.Н. Асеев (и это при наличии у него высшего образования) параллельно с лечением и последующим реабилитационным периодом пишет стихи и издает новую книжку, уже пятую по счету, «Оксана». На этот раз в исходных данных книги значится не «Лирень», как у предыдущих, а «Центрифуга».
Уже само название книги – в ней 86 страниц – говорит о том, что она посвящается его любимой девушке Ксении Михайловне Синяковой. А потому в книге не только стихи о ненужной народу войне, о горе и страданиях, обращение к истории Отечества и фольклору, но и о любви, – «Кремлевская стена». Сомнам бути», «Сорвавшийся с цели», «Гудошная», «Стяни пояс туже», «Перуне, Перуне!», «Пляска», «Песня Андрия», «Над Гоплой», «Об 1915», «Весна войны» и многие другие.
Стихотворение «Кремлевская стена» состоит из двух частей. Первая начинается такими строками:
 Тобой очам не надивиться,
когда, закатами увит;
на богатырской рукавице
ты – кровью вычервленный щит!
И эти царственные грани,
подъемля древний голос свой,
ведут мой дух в былые брани,
в разгул утехи громовой.

А вторая завершается следующими:
И пурпур башни оближет,
ты встанешь – странно светла:
в тот миг мне горло пронижет
замолкнувшая стрела.

Здесь и отсылка к истории, и реалии дней настоящих, тревожных и напряженных. В тех же тонах, несмотря на нарочито веселы нрав и плясовую ритмику, написано стихотворение «Гудошная». В нем вот такие нарочито веселые и в то же время грустные строки:
Огремли глухой посул
племени Боянова,
прослышаем нами гул
струньенника пьяного.
Титлы черные твои
киноварью теплятся,
ай люли, ай люли,
киноварью теплятся.

А в стихотворении «Весна войны» еще мрачнее картина: Злым дыханием войны, смрадом наполнены строки этого произведения. Злость и раздражение от войны, от начинавшейся в стране разрухи, падения нравов и духовных устоев слышатся в них:
Полков почерневшая копоть
обвешала горные тропы,
им любо, им бешено топать
в обмерзшие уши Европы.

О любви к Ксении говорят строки таких стихотворений, как «Я знаю: все плечи смело…» (1915), Ушла от меня, убежала…» (1916), Осмейте разговор о смерти…» (1916).
В первом нет имени героини и нет прямых признаний в любви, но строки говорят и о героине, и о любви поэта к золотоволосому предмету его обожания:
Как море держит в ладони,
с горячего сняв песка,
и кажется, вот утонет
изгиб золотого виска…

Еще явственнее чувства поэта к предмету обожания просматриваются в следующем стихотворении:
Ушла от меня, убежала,
не надо, не надо мне клятв!
У пчел обрывают жала,
когда их тревожат и злят.
Но эти стихи я начал,
чтоб только любить иначе,
и злобой своей не очень
по ним разгулялась осень.

А в третьем стихотворении, которое, кстати, завершает сборник, и имя героини в них названо – Оксана:
…И эти стихи стали пачкой летучек,
которых прочесть никому не посметь,
где краской сырою ложатся на тучах
«Оксана – жизнь и Оксана – смерть!»
Чьи губы новы
и чьи руки – не вы,
чьи косы длиннее и шире Невы,
как росы упали от туч до травы:
и ветер новых войск –
небывших дней толка
ведет межмирный поиск,
где синий сбит колпак.
И эту русую росу,
и эту красную грозу
я первый к звездам донесу.

Что и говорить, в данном стихотворении чувствуется влияние Владимира Маяковского. Позже, в середине двадцатых годов, сам Николай Асеев о влиянии Маяковского на его творчество и жизнь в целом напишет: «Я, двадцатисемилетний поэт, выученик символистов… я, увлекавшийся переводами Маллармэ, Верлена и Вьеле Гриффена, благоговевший перед Теодором Амадеем Гофманом, восторженно носивший в сердце силу и выдержку горестной судьбы Оскара Уайльда, одним словом, я – рафинированный интеллигент” – стал заметным революционным поэтом и теоретиком «Лефа» – «Левого фронта искусств».
Но это, повторимся, будет позже, а пока в том же 1916 году после очередной военно-медицинской комиссии рядовой Николай Асеев, которому исполнилось двадцать семь лет, был признан годным для прохождения воинской службы и вновь отправлен в действующую армию. По данному факту он писал: «На следующий год меня переосвидетельствовали и вновь направили в полк. Там я пробыл до февраля 1917 года, когда был избран в Совет солдатских депутатов от 39-го стрелкового полка. Начальство, видимо, решило избавиться от меня, и направило в школу прапорщиков. В это время началась февральская революция. На фронт наш полк идти отказался, и я с командировкой в Иркутск отправился на восток. В Иркутск я не поехал. Забрав свою жену, двинулся с нею до Владивостока, наивно полагая поехать зимой на Камчатку».
Сказано кратко, сжато, емко. К этой краткости писатель и уроженец города Льгова М.С. Лагутич добавляет: «Солдатская служба ему явно не нравилась. После февральской революции Асеева избирают в Совет солдатских депутатов от 34-го стрелкового полка. Он был самым грамотным в этом Совете…». А другой курский писатель А.А. Грачев вносит свои пояснения по поводу отправки в Иркутск: «Командование, чтобы избавиться от него, отправляет Н. Асеева на учебу в школу прапорщиков в Иркутск».
Но самое важное здесь то, что по дороге в Иркутск Николай Асеев умудряется заскочить в Москву, сделать предложение Ксении Синяковой стать его женой, и когда та дала согласие, в нанятой пролетке мчит сначала в ближайшую от Москвы маленькую деревенскую церковь и упрашивает священника обвенчать их. Все, как в повестях А.С. Пушкина и других русских писателей Золотого века.
Священник сначала отказывается венчать их без свидетелей и благословения родителей. Тогда Николай Асеев вкратце обрисовывает их «сиротское» положение и причину скоропалительного венчания. После этого церковнослужитель был вынужден согласиться и венчает молодых. Исполнив традиционный для того времени обряд бракосочетания, Николай и Ксения Асеевы, налегке, без баулов и чемоданов, отправляются на вокзал, садятся в поезд с ранеными солдатами-сибиряками и катят в сторону Иркутска. Это происходит в конце сентября 1917 года.

 

К.М. Синякова. Фото из свободного доступа в Интернете.

Ксения Михайловна Синякова родилась в 1892 году, и ей на день венчания не менее двадцати пяти лет. Взрослая серьезная девушка, которой пора задуматься о своей будущей жизни… Но под серой солдатской шинелью она видит не солдата, а поэта. И безропотно идет за поэтом в Сибирь, а то и дальше – за край земли русской.
Дорога до Иркутска, а затем и до Владивостока, которую некоторые курские исследователи последнего времени, например А.А. Грачев, назвали дорогой «дезертирства поэта», красочно описана Н.Н.Асеевым в очерке «Октябрь на Дальнем». Сам поэт себя дезертиром, в отличие от Сергея Есенина, гордо заявлявшего, что «другую взял я отвагу, был первым в стране дезертир», ни в автобиографическом очерке «Моя жизнь», ни в других очерках не называет. Вполне успешно обходится без этого определения.
Когда чета Асеевых оказалась во Владивостоке, то туда дошли вести о Великой Октябрьской Социалистической революции и приходу к власти большевиков. Асеев в партии большевиков никогда не состоял, но прямо с вокзала он отправляется на поиски местного Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов. И что его поразило, так это нахождение в городе бесчисленного множества японцев, китайцев и корейцев – даже не у кого было спросить, где местный Совет.
Придя в Совет, Николай Николаевич предлагает свои услуги экономиста и поэта. Его принимают помощником заведующего биржей труда некоего Никифорова, а с подачи Никифорова – и журналистом в местную газету «Дальневосточное обозрение»  – сначала выпускающим, позже в качестве фельетониста. Руководство биржи выделяют помещение для проживания: «Живите, радуйтесь, налаживайте семейный быт».
О работе помощником биржи в автобиографическом очерке «Моя жизнь» сообщил следующее: «Что это было за заведование – вспомнить стыдно: не знающий ни местных условий, ни вновь народившихся законов, я путался и кружился в толпах солдатских жен, матерей, сестер, в среде шахтеров, матросов, грузчиков порта. Но как-то все же справлялся, хотя не знаю до сих пор, что это была за деятельность. Выручила меня поездка на угольные копи. Там я раскрыл попытку хозяев копей прекратить выработку, создав искусственный взрыв в шахте. Вернулся я во Владивосток уже уверенным в себе человеком».
А о работе в газете в этом автобиографическом очерке пишет так: «Начал работать в местной газете, вначале литсотрудником, а в дальнейшем, при интервентах, даже редактором «для отсидки» – была такая должность. Но взамен я получил право печатать стихи Маяковского, Каменского, Незнамова».
В редакции газеты меньшевики, эсеры и большевики. Между ними постоянная грызня за власть. Непросто чужому да еще и в чужом городе влиться в местное общество, стать своим среди своих. Потому, вспоминая это время, Н.Н. Асеев в очерке «Октябрь на Дальнем» писал: «В городе, кроме жены, у меня была лишь одна знакомая; она тоже еще не освоилась с местом… Эта единственная моя знакомая здесь – Революция».
Энергичный и деятельный Николай Николаевич, немного обжившись в городе, начинает подбивать коллег по редакции на создание творческой группы. Так возникает «Балаганчик», в который, по воспоминаниям Асеева, вошли он сам, а также М. Скачков. А. Богданов, В. Штемпель и еще несколько местных интеллигентов.
В автобиографическом очерке «Моя жизнь» о творческой деятельности созданной группы Н.Н. Асеев пишет: «Вскоре приехал на Дальний Восток поэт Сергей Третьяков; был организован нами маленький театрик – подвал, где мы собирали местную молодежь, репетировали «Похищение сабинянок» Леонида Андреева».
Кроме подготовки спектакля, участники «Балаганчика» начинают публиковать в газете стихи, устраивают чтения, выступают в трудовых коллективах. А Николай Асеев, «московская штучка», в дополнении к этому читал новым друзьям лекции по футуризму. Совместно с С.М. Третьяковым приступили к изданию журнала «Бирюч», то есть глашатай. В нем печатали стихи, этюды о природе, заметки о событиях текущих дней, памфлеты, очерки, рассказы.
Так уж случилось, как отмечают исследователи, что в это время восточная окраина России стала местом притяжения футуристов. В те годы во Владивостоке и Чите жили и творили М. Аветов, С. Алымов, Д. Бурлюк, Н. Насимович (Чужак). Связующим звеном для них стала газета «Дальневосточное обозрение», где появились их произведения, и «Балаганчик» с его журналом «Бирюч».
Через некоторое время первоначальное литературно-художественное общество «Балаганчик» по инициативе Н.Н. Асеева, автора пяти поэтических книг, написанных большей частью в духе уходящего символизма, но уже тянувшегося к футуризму, преобразовалось в группа «Творчество» (1919 год).

 

Члены группы «Творчество» в Чите, 1922 год. Слева направо в верхнем ряду – Пальмов, Чужак, Аветов, Незнамов, в нижнем ряду – Асеев, Третьяков, Силлов, Петровская.

В «Творчество» вместе с Николаем Асеевым входили поэты Сергей Третьяков, Давид Бурлюк, Николай Насимович (Чужак), Владимир Силлов, Ольга Петровская, Петр Незнамов и художники Виктор Пальмов и Михаил Аветов. Как позже вспоминала О. Петровская, «участников группы объединяла общность литературных вкусов и большая работа по пропаганде творчества Маяковского, Блока, Пушкина, Хлебникова и Пастернака». И к этому, возможно, приложил руку Николай Асеев, как человек, хорошо знавший и Владимира Маяковского, и Бориса Пастернака, и Велимира Хлебникова.
И вот уже в Дальневосточных изданиях появляются не только произведения учредителей «Творчества» и местных авторов, но и поэтические произведения Владимира Маяковского, в том числе поэма «150 000 000» и пьеса «Мистерия-буфф». Как  отмечают биографы Маяковского и Асеева, с этими произведениями «горлана-главаря» «владивостокские читатели знакомились практически одновременно с петроградцами и москвичами». Кроме произведений Маяковского, печатаются стихи В. Каменского, П. Незнамова.
Но и в Центральной России не дремали. Как сообщают литературоведы, в 1918 году в Петрограде издается «революционная хрестоматия футуристов «Ржаное слово». В нее  вошли произведения Н. Асеева, Д. Бурлюка, В. Каменского, Б. Кушнера, В. Маяковского и В. Хлебникова. Вступительную статью «Эту книгу должен прочесть каждый!» написал  В. Маяковский, а предисловие – нарком просвещения Советской России Анатолий Васильевич Луначарский (1875–1933). В предисловии А.В. Луначарский отметил: «Книга написана футуристами. Разно к ним относятся, и многое можно о них сказать критического. Но они – молоды, а молодость революционна. Неудивительно поэтому, что от их задорного, яркого, хотя подчас и причудливого искусства – веет родным нам воздухом мужества, удали и шири».
А Владимир Маяковский в личном дружеском письме Асееву на Дальний Восток писал: «Громовой привет и широкое футуристическое мерси за агитацию нашего искусства и за восславление моей скромной персоны, в частности... Если что-нибудь поэтическое начнется, будет идти в ДВР... Хочу приехать в Читу».
В Читу, правда, не приехал – московские дела не отпустили.
Удивительное дело, в стране Гражданская война, бесхозяйственность и разруха, железнодорожный транспорт почти не действует, а если и работает, то с перебоями, то же самое и почта с телеграфом, а общение между поэтами столицы и ее дальних окраин осуществляется!
Стоит заметить, что группа «Творчество» с июня 1920 года издавала одноименный журнал, учрежденный Приморским краевым комитетом РКП(б). Его редактором был Н. Чужак. Этот журнал, по мнению многих исследователей литературной жизни страны тех лет, стал культурным центром Дальнего Востока. В журнале публиковались не только произведения участников творческой группы и В.В. Маяковского, о чем говорилось выше, но и статьи В.И. Ленина, и очерки о злодеяниях японских интервентов на Дальнем Востоке, в том числе об убийстве Сергея Лазо.
И здесь, по-видимому, стоит вновь обратиться к очерку Н.Н. Асеева «Октябрь на Дальнем».  Вот его пояснение о творческой деятельности журнала: «Из Читы откликнулся Петр Незнамов; из Никольска-Уссурийска, из Верхнеудинска, из Николаевска-на-Амуре  нам слали письма с поддержкой и приветом. Кой-когда приходили письма и стихи, написанные кривыми бледными буквами, огрызком карандаша, очевидно, на камне или на обрубке пня, – это были самые ценные, – из сопок от партизан».
Сообщает Н.Н. Асеев и о своем знакомстве с красным командиром Сергеем Лазо 12 марта на митинге у вокзала. «Рядом со мной стоял молодой человек, чрезвычайно красивый, рослый и осанистый, с любопытством и удивление наблюдавший за мной, – пишет Николай Николаевич. –  Видя безуспешность моих попыток [выступить], он наклонился ко мне и спросил вполголоса: «В чем дело, товарищ? Что вы хотите говорить?» Я ответил, что хочу «говорить» стихи о партизанах, и назвал себя. Тогда он мягко, но властно продел свою руку мне под локоть и, проговорив: «Тогда идемте сюда», – повлек меня за собой».
Поэт оказался на трибуне из ящиков и пятнадцать минут читал стихи грузчикам, которые «слушали стихи как надо, без кашля и шепота». После него выступал человек, приведший поэта к трибуне. «Он говорил коротко и сильно – пишет Асеев. – Это была не речь, а скорее ряд лозунгов, сжатых в общепонимаемый шифр, взбадривающих и освежающих, увлекательных и неожиданных в этом городе, задушенном тяжестью интервенции». Когда выступавший скрылся в толпе грузчиков. То Асеев спросил у ближайших участников митинга: «Кто это был?» Ему ответили: «Это Лазо, красный командарм».
Вот так неожиданно состоялось знакомство поэта с видным революционером и красным командиром Приморского края, «навсегда врубивший в сердца пяти тысяч грузчиков и в сердце поэта свой быстрый, свежий, молниеносный облик».
Вскоре после этой единственной встречи Сергей Лазо был схвачен белогвардейской контрразведкой при содействии японских интервентов и зверски убит. Но его трагическая участь, как пишет Н.Н. Асеев, «немало способствовала сплочению той ненависти к интервенции, силой которой были сброшены впоследствии один за другим все временные властители и ставленники чужеземных империалистов».
А исследователи творчества Н.Н. Асеева отмечали: «На политический рост поэта повлияли встречи с руководителями Владивостока, ценой собственной жизни утверждавшими идеи Октября. Мельников, Сибирцев, Уткин, Суханов… Неизгладимое впечатление оставил в душе поэта Сергей Лазо. Гибель Лазо, его нечеловеческие муки, зверства интервентов – все это тяжелым ударом обрушилось на поэта. Переживания его вылились в стихи «Память о Лазо».
В автобиографическом очерке «Моя жизнь» о С. Лазо Николай Асеев не пишет, но сообщает, что из газеты пришлось уйти: «Началась интервенция, газета подвергалась репрессиям, оставаться, хотя бы и номинальным редактором, было небезопасно. Мы с женой переселились из города на 26-ю версту, жили не прописавшись…».
В 1921 году во Владивостоке выходит сборник стихов Николая Асеева «Бомба». Хотя сборник напечатан полуподпольно в издательстве «Дальневосточная трибуна» и в полуподпольной типографии, в нем 62 страницы, на которых два цикла  – «Заржавленная лира» и «Стихи сегодняшнего дня» – со стихами разных лет.
Среди стихотворений сборника стоит отметить «Сегодня», написанное поэтом сразу же после встречи с Сгем Лазо, и опубликованное  в газете «Дальневосточное обозрение» 12 марта 1920 года. Начинается оно так:
Сегодня – не гиль позабытую разную
о том, как кончался какой-то угодник,
нет! Новое чудо встречают и празднуют –
 румяного века живое «сегодня».

А две завершающие строфа звучит в виде обращения поэта к солнцу – дарителю своего светлого, теплого, доброго. Николай Асеев, подобно древнеславянскому волхву, обожествляет солнце:
Товарищ – Солнце! Выведи день,
играющий всеми мускулами,
чтоб в зеркале памяти –
                прежних дребедень
распалась осколками тусклыми.
Товарищ – Солнце! Высуши слез влагу,
чьей луже душа жадна.
Виват! Огромному красному флагу,
которым небо машет нам!

Таким же революционным пафосом наполнены строки стихотворений «Если опять этот дои – бог…», «Предчувствие», «Воззвание», «Небо революции», «Стихи сегодняшнего дня», «Первомайский гимн», «Кумач», «Ответ», «Радиосвязь», «Сказ», «Человечьему сыну», и другие.
Деревня – спящий в клетке зверь,
во тьме дрожит, и снится кнут ей,
но вспыхнет выстрел, хлопнет дверь,
и – дрогнут сломанные прутья…

Эти строки из стихотворения «Предчувствие», а следующие из «Ответа», опубликованного 30 мая 1918 года в газете «Крестьянин и рабочий» под названием «Стальному объятью»:
На мирно голубевший рейд
был, как перчатка, кинут крейсер,
от утомительного рейса
спешивший отдохнуть скорей…
Но не кичитесь, моряки,
своею силою тройною:
тайфун взметает здесь пески –
поэт идет на вас войною!

Надо сказать, что поводом к созданию этого лирико-публицистического произведения послужило прибытие в бухту Владивостока английского крейсера «Суффолк», вставшего рядом с японским крейсером «Асахи», уже угрожавшему городу своими крупнокалиберными орудиями. И пусть оно несколько в иносказательном плане – эзопов язык потребовался, чтобы, во-первых, стихотворение было опубликовано в оккупированном врагами городе, во-вторых, чтобы не пострадали газета и сам автор. Но кому оно предназначалось, те все поняли.
А еще это стихотворение напоминает нам, живущим в 20-х годах XXI века, о современной внешнеполитической обстановке, когда и Англия, и США, и Япония опять угрожают России  и бесцеремонно и нагло посылают бандеровцам Украины пушки и танки, и другое смертоносное оружие.
При этом, как охотно отмечали исследователи советского периода, все произведения «публицистической поэзии сборника «Бомба» были пронизаны пафосом революции. «Бомба» была книгой, оторвавшейся от камерных стихов юности поэта, радостно писали они. – Красота и сила революции утверждались в ней совершенно недвусмысленно».
И точно. Вот строки из стихотворения «Стихи сегодняшнего дня», написанного в 1921 году и состоящего из трех частей:
Тебя расстреляли – меня расстреляли,
и выстрелов трели ударили в дали,
даль растерялась, расстроилась даль,
но даже и дали живому не жаль.

Конечно, в представленных строках живая игра звуков, слов, ассоциаций, аллитераций, ассонансов, диссонансов, анафор, эпифор и эпистроф – чувствуется мастерство поэта, – но и революционного накала никуда не деть. Этот накал горячим пламенем бьет из каждого слова, из каждого слога.
А разве стихотворение «Первомайский гимн» не о революционном времени? О нем:
Была пора глухая,
была поря немая,
но цвел, благоухая,
рабочий праздник мая!

И в стихотворении «Кумач» революционная стихия плещет во все стороны символом борьбы пролетариата – кумачом, используя при этом такой стилистический прием, как парцелляция, суть которой состоит в расчленении стихотворной строки на части, чтобы придать усиление интонационной выразительности произведения:
Красные зори,
красный восход,
красные речи
у Красных ворот,
и красный
на площади
Красной
народ.

С использованием парцелляции еще острей и ярче, еще стремительнее и динамичнее, порой в один вздох, в один крик, в один яростный звук показан вихрь революционной борьбу в стихотворении «Северное сияние» («Бег»):
Наши лиры заржавели
от дымящейся крови,
разлученно державели
наши хмурые брови,
и теперь перержавленной лирою
для далеких друзей солирую:
«Бег,
тех,
чей
смех,
вей,
рей,
сей
снег!
Тронь струн
винтики,
в ночь лун,
синь, теки,
в день дунь,
даль, дым,
по льду
скальды».

А еще в сборнике «Бомба» были стихи «Заржавелая лира», «Волга», «Первый день», «Несмеяна», «Мировей» и другие.
Естественно, сборник вызвал жгучую ненависть и озлобленность белогвардейщины. Почти весь тираж был конфискован и сожжен, типография разрушена. Хорошо, что Николай Асеев успел несколько экземпляров подарить друзьям и отослать в Москву В. Маяковскому. Иначе книга бы не сохранилась. Над Асеевым нависла угроза ареста. Получив возможность вырваться из белогвардейских тисков, Николай Асеев с женой Оксаной в мае 1921 года перебрался в Читу.
Сам поэт об этом переезде из Владивостока в Читу, столицу буферной Дальневосточной республики (с 1921 года), сообщал так: «С удостоверением дипкурьера, выданным мне представителем РСФСР Романом Цейтлиным, погибшим в последних схватках с отступающим врагом (застрелен белогвардейцем), выехал я на запад, в «буфер», в Читу».
Кстати, Владимир Маяковский, получив сборник и прочтя его, прислал в ответ свою книгу с надписью: «Бомбой взорван с удовольствием. Жму руку – за!».
В постперестроечной России, когда со времен горбачевской пресловутой перестройки так называемыми либералами и демократами принято корить все советское, нашлись литературные критики, которые асеевскую «Бомбу» предали остракизму и издевке. Так, в одной из интернетовских статей можно прочесть  «рецензию» некоего литературоведа В. Катеринич о книге «Бомба».
«Натужный пафос, упругий ритм, кумачовые краски и риторика, риторика, риторика, – без тени сомнения хлестко пишет она и цитирует строки из стихов поэта: «Заводы, слушайте меня, / готовьте пламенные косы: / в России всходят зеленя / и бредят бременем покоса». Или: «Рабочие России, / мы жизнь свою сломаем, / но будет мир красивей / цветущим Первым маем...»  Резюме же такое: «Асеевское «румяного века живое сегодня» стало настолько вчерашним, что подобного рода стихи добровольно прочтет разве что литературовед. И дело еще в том, что они воспринимаются (и являются таковыми) как бледная тень революционного Маяковского».
На это либеральствующей даме, возможно, навострившей нос на Запад, как сделали многие либералы после начала специальной военной операции на Украине, хочется сказать: критиковать легко, особенно давно ушедшего в мир иной, но сами напишите что-нибудь подобное асеевскому, прозвучавшему на всю страну. Не напишите, ибо кишка тонка… А вот охаивать – тут вы и вам подобные – большие мастера.
О том, что Н.Н. Асеев не был «тенью Маяковского», а его другом. Весьма точно и образно сказал курский литературовед Николай Гетьман: «О том, как ценил Маяковский Асеева, дорожил его мнением, свидетельствуют многие примеры. «Есть у нас ещё Асеев Колька, этот может, хватка у него моя» – это ли не признание авторитета, таланта и заслуг нашего земляка? Маяковский любовно называл его «Асейчиком», «Колядкой», а на титульном листе томика стихов написал собственноручно: «Дорогому Кольке». Зная о курских глубинных корнях простонародной речи в асеевской поэзии, Маяковский спрашивал: «Асейчик, что такое шерешь? (По-курски это означало молодой утренний ледок на лужицах). «А где вы взяли это, Володечка?» – отвечал Асеев. «Да вот у вас там в стихе: «пробиваясь сквозь шерешь синий»... Этот диалог – яркое свидетельство того, как хорошо знал творчество своего друга Маяковский, ценил литературный и разговорный язык этого «странного курского просторечия».
Вот вам, либеральная мадам, и бледная тень…
Вслед за четой Асеевых в Читу перебрались и другие члены «Творчества». Как сообщают литературоведы, В Чите «Творчество» пропагандировало новое искусство, проводя массовые лекции в самом большом помещении города – зале Учредительного собрания.
В 1921 году здесь, как и ранее во Владивостоке, группа создала Дальневосточные мастерские Искусствостроения. На базе этого работали секции, проводились выступления, выставки, конкурсы. Значимым направлением работы была пропаганда творчества В.В. Маяковского – его произведения публиковались в журнале «Творчество», а в декабре 1921 года Асеев на сцене местного театра поставил трагедию «Владимир Маяковский». В главной роли дебютировал Сергей Третьяков. Постановка имела большой успех.
Литературоведы также отмечают, что творческая группа состояла в хороших отношениях с государственным институтом народного образования, консерваторией, театром в Чите. Но самое главное: она установила связь с Советской Россией.
В Интернете в «Рувики» сообщается, что «художники «Творчества» занимались в основном прикладным искусством созданием плакатов, оформлением митингов, траурных мероприятий, спектаклей». Но к этому стоит добавить, что и о журнале не забывали. И издаваемые «Творчеством» книги, – а их в 1921 году вышло несколько, – оформляли.
В 1921 году в Чите вышел публицистический сборник «Неравнодушные строки», посвящённый памяти Сергея Лазо и других жертв японских интервентов и белогвардейцев. Стоит отметить, что при «Творчестве» было создано издательство «ПТАЧ», названное по первым буквам фамилий участников группы – Пальмова, Третьякова, Асеева и Чужака.
В «ПТАЧе» опубликовали сборник «Сибирский мотив в поэзии», в который вошли лирико-футуристические стихи Д. Бурлюка и С. Третьякова, литературоведческие статьи Николая Чужака и Николая Асеева, а также сборник стихов Третьякова «Ясныш» и сборники статей Чужака «К диалектике искусства» и «На больные темы».
Кроме того, под эгидой «Творчества» выходили поэтические сборники «Пёстрые щупальца», «Слова и пятна», «Художественные арабески», «Первое мая», «Цветостепь», сатирический журнал «Дуболом».
Воистину революционная творческая деятельность, не ведающая ни сна, ни отдыха, передающая дыхание времени, мыслей и поступков.
Так, незаметно для себя, уроженец Льгова, а в более широком смысле – курянин  Николай Асеев стал активнейшим проводником в культурной жизни Приморья идей и поэтики Маяковского. И не поэтому ли жители Дальнего Востока до сих пор считают Николая Асеева своим поэтом?..
В январе 1922 года из Москвы в Читу пришло распоряжение от наркома просвещения А.В. Луначарского, в котором недвусмысленно предлагалось поэту Николаю Асееву незамедлительно прибыть в Москву. Юной Советской республике срочно требовались молодые и сильные, с революционным жаром в груди, писательские кадры.
И тут же автор революционных солнечных строк:
Товарищ – Солнце!
Высуши слез влагу,
чьей луже душа жадна.
Виват! Огромному красному флагу,
которым небо машет нам! –
уже  мчит со своей музой и верной спутницей Ксенией Михайловной Асеевой (Синяковой) «на перекладных в Москву, чтобы, как пишет сам, «двинуться навстречу «Лефу».
А в августе этого же года группа «Творчество» перебралась в Москву – вслед за уехавшим Николаем Асеевым, прихватившим с собой не только жену - красавицу Оксану, – но и рукопись будущей книги «Стальной соловей». Позже почти в полном составе участники «Творчества» вошли в «Левый фронт искусств» («Леф»), лидером которого был Владимир Маяковский.
Так завершилась дальневосточная эпопея поэта-курянина Николая Николаевича Асеева, давно и начисто порвавшего со своим дворянскими корнями и безоговорочно принявшего социалистическую революцию и Советскую власть.















Читатель, стой!
                Здесь часовая будка.
Здесь штык и крик.
                И лозунг. И пароль.
Н. Асеев


В ЛЕФЕ

Так уж решила судьба, Николай Асеев в годы Гражданской войны не несся в конной лаве на беляков, надрывая в  невидимом крике горло, подобно Николаю Островскому, автору романа «Как закалялась сталь». Он не водил в штыковые атаки полки дивизии легендарного начдива Василия Ивановича Чапаева, подобно Дмитрию Фурманову.  И не бился  красным курсантом в степях и лесах Украины ни с  петлюровцами. Ни с белоказаками, ни с зелеными и прочими бандитами, ни с  польскими панами, как делал это его младший уроженец Льгова Аркадий Гайдар. Ему случилось одним из первых мастеров художественного слова сражаться за революцию и Советскую власть звенящим, как сталь, поэтическим слогом и словом. А умело и вовремя сказанное слово, как известно с исстари, и на подвиг ведет, и любые крепости и города берет.
Советской России, отринувшей традиционных церковных духовных поводырей, настоятельно и неукоснительно требовались светские духовные лидеры и наставники, которые могли повести за собой массы. Одним из таких лидеров оказался Владимир Маяковский, поднятый на вершину литературного небосклона России революционными волнами. Уже в 1921 году он получил разрешение в Наркомпросе на создание издательства революционного толка и выпуск журнала «Леф» – «Левого фронта искусства» – носителя и пропагандиста новой эстетики. Но литературных кадров, разбежавшихся по разным течениям и углам, вдрызг разругавшихся между собой за место на литературном Олимпе, не хватало. И тут Маяковский вспомнил о старом знакомце, поэте Николае Асееве и настоя в Наркомпросе о его вызове в столицу.
Прибыв с супругой Ксенией в Москву и кое-как обустроившись, тридцатитрехлетний поэт, переводчик, журналист и публицист Николай Николаевич поспешил к Маяковскому. Был насторожен. Однако встреча после четырех с половиной лет разлуки, после двух революций и двух войн, когда оба повзрослели не на годы, а на целые эпохи, была дружеской и приятной для обоих.
Жадный до творчества Николай Асеев сразу же, без раскачки и лишних слов, окунулся в литературную и общественную жизнь столицы, переживающей не лучшие времена – было и холодно, и не сытно, мягко говоря.
Маяковский предложил включиться в работу «Лефа», чтобы объединить под его крылом все современные литературные школы и течения. Планов было много, но дело двигалось не так быстро, как хотелось.
Помогая другу, Асеев подготовил и опубликовал в ГИЗе с благословения Главполитпросвета двадцатистраничную брошюру «Аржаной декрет», как бы ответный жест на «Ржаное слово», морально поддержавшее его во Владивостоке. После этого принялся за составление книжки по материалам рукописей стихов, привезенных из Читы. Определился с названием – «Стальной соловей». Пока в издательстве ВХУТЕМАС – «Высшие художественные мастерские» – шла подготовка к изданию этого сборника в «Серии поэтов», работал над стихотворениями «Софрон на фронте» и «Буденный».
К концу 1922 года в личной творческой копилке поэта, кроме поэмы-агитки «Аржаного декрета», была поэма «Софрон на фронте», изданная отдельной книгой в 14 страниц. Литературный критик А. Карпов эти произведения Н.Н. Асеева охарактеризовал так: «»Софрон на фронте» и «Аржаной декрет»  – агитпоэмы. Они далеки от художественного совершенства, более того, откровенно иллюстративны, попросту прозаичны. Но найденная здесь сугубая конкретность изображения, доверительность интонаций станут характерными особенностями асеевского стиха».   

 
 
Современный плакатный портрет Н.Н. Асеева. Автор неизвестен. Из свободного доступа Интернета.

Пополнили творческую копилку поэта и два издания «Стального соловья» – в первом 24 страницы, во втором, исправленном и дополненном – 27 страниц.
Среди напечатанных стихотворений особое место занимает «Россия издали», в котором такие строки:
Три года гневилась весна,
 три года грохотали пушки,
и вот – России не узнать,
пера и голоса кукушки.
Заводы весен, песен, дней,
отрите каменные слезы:
в России вора голодней
земные груди гложет осень.

Поэма «Буденный» еще не была опубликована, но «Марш Буденного» из нее, положенный на музыку А.А. Давиденко, уже распевала вся Москва.
С неба полуденного
жара не подступи,
конная Буденного
раскинулась в степи.
Не сынки у маменек
в помещичьем дому,
выросли мы в пламени,
в пороховом дыму.

И это принесло известность поэту. О нем заговорили не только в литературных и окололитературных кругах, но и в газетах и журналах. Но нашлись и недовольные, и среди них, как ни странно, сам герой поэмы, легендарный полководец Гражданской войны Семен Михайлович Буденный (1883–1973).
Исследователь творчества Н.Н. Асеева Борис Рябухин в статье «Его стихами говорило время», посвященной 125-летию со дня рождения поэта, а ныне обретающуюся на интернетовском сайте «Проза.ру», сообщает: «Луначарский опубликовал в «Правде» в 1923 году открытое письмо тов. Асееву «Как нехорошо выходит!», из которого следует: «Тов. Буденный Вас не понял, а тов. Сосновский  подверг Вас самому строгому и, главное, в значительной мере совершенно справедливому экзамену с постановкой вам отметки – единица».
«Затравили стального соловья, – делает вывод Б. Рябухин – И Асееву  пришлось его оживить».
А несколько ниже пишет и о тех, кто участвовал в травле, и о тех, кто защищал: «Литкритика набросилась на Асеева. Семен Родов писал в статье «А король-то гол»: «Прав все-таки Каменский, что поэт-футурист по существу только жонглер». А Г. Лелевич  утверждал: «Трагедия  Асеева – трагедия литературного попутчика, искренне рвущегося к революции, но отягощенного богемно-футуристическим прошлым». Когда же Борис Пастернак стал уговаривать Асеева уйти из «Лефа» – их дружба дала   трещину: «Отчего эта вечная натянутость между мной и Колей? – сокрушался Пастернак.  – Он ведь так много сделал для меня, что, может быть, даже меня сделал…». Маяковскому доставалось больше, но его  забота об Асееве  продолжалась до конца жизни».
Однако возвратимся в 1922 год, в год, когда не стало Велимира Хлебникова, умершего в нищете. В августе в Москву из Читы прибыли товарищи Николая Асеева по «Творчеству». Они привезли изданный там асеевский сборник «Сибирская бась», со стихами, ранее опубликованными в газетах и журналах Владивостока и Читы. Таким образом, можно констатировать, что 1922 год в жизни и творческой деятельности поэта стал вполне удачным.
Что же касается «Лефа», то в конце 1922 года в его рядах, кроме В.В. Маяковского и Н.Н. Асеева, членствовали писатели и теоретики искусств Алексей Крученых, Осип Брик, Сергей Третьяков, Василий Каменский, Борис Пастернак, Петр Незнамов, Борис Арватов,, Николай Чужак, Виктор Перцов, Семен Кирсанов и художники-конструктивисты Александр Радченко, Варвара Степанова, Антон Лавинский и Владимир Татлин. На позициях, близких к «Лефу», состояли Виктор Шкловский, Сергей Эйзенштейн, Д. Вертов, Б. Кушнер и ряд других представителей литературы, кино и изобразительного искусства.
29 марта 1923 года в Москве вышел первый номер  «Лефа».  Состоял из пяти разделов. Важной особенностью номера стало то, что в нём были опубликованы манифесты: «За что борется «Леф»? «В кого вгрызается «Леф»? «Кого предостерегает «Леф»?
Как сказано в Рувики, «члены объединения ЛЕФ стремились к созданию нового революционного пролетарского искусства. Таким искусством они считали конструктивизм и кубофутуризм, противопоставляя эти направления искусству классическому. Видели себя продолжателями дела старых футуристов, изложивших свои идеи в манифесте «Пощёчина общественному вкусу» в 1912 году. Они считали, что искусство должно сформировать новую среду жизни и, как следствие, новый тип человека. А значит, футуризм на этом новом этапе должен стать не просто направлением в искусстве, но общественным движением. По их представлениям, искусство нужно подчинить агитационным и производственным задачам, выполнению социального заказа.
Соответственно, участники «Лефа», отказываясь отстанковых форм изобразительного искусства, развивали фотографию, кинохронику, документальный и агитационный жанры, в литературе их излюбленными жанрами стали репортаж и фактический очерк».
Николай Асеев полностью поддерживает программную установку товарищества «Леф». Он пишет немало стихотворений, фельетонов, памфлетов, в соответствии с этими требованиями. Часто публикуется на страницах журнала.
Вместе с тем он не забывает и об издании своих персональных сборников. Поэма «Буденный» в 1923 году издается отдельными книгами в Москве «Красной новью» (26 страниц), в Екатеринбурге «Уралкнигой» (16 страниц) и в Петрограде «Кругом» (60 страниц). Да, Н.Н. Асееву, как отмечалось выше, пришлось пережить нападки критиков и С.М. Буденного, но они вскоре отошли на второй план забылись, а творчество продолжилось. В это же время или, может быть, несколько позже в Москве и Петрограде издательством «Круг» публикуется поэтический сборник Николая Асеева с явно футуристическим названием «Избрань», что, по-видимому, означало «избранное». Не «из брани» же, на самом деле…
В сборнике на 136 страницах шесть разделов:  «Ученичество», «Любви», «Война», «Заржавленная лира», «Сегодня» и «Техника стиха. В первом разделе стихи, написанные поэтом в 1912 году; во втором – произведения, увидевшие свет в период с 1913 по 1914 год; в третьем – стихи 1914–1916 годов; в четвертом – стихи 1916–1918 годов; в пятом – стихи 1914–1920 годов; в шестом – произведения, вышедшие из-под пера автора в 1920–1922 годах.
На данный момент «Избрань» стала самым существенным сборником поэтических произведений автора как по количеству страниц, так и по тематическому наполнению и по технике исполнения. В нем нашлось место и классической лирике, и символизму и футуризму. Чего не было в нем из модных течений этого времени, так это имажинизма, во главе которого до 1922 года стоял поэт Сергей Александрович Есенин (1895–1925), кстати, одно время, в 1915–1916 годах находившийся в дружеских отношениях с курским поэтом из народа Пименом Ивановичем Карповым (1886–1963). В 1916 году С.А. Есенин посвятил П.И. Карпову следующие стихотворные строки:
Друг ты мой, товарищ Пимен,
кинем мы с тобою камень
в небо кинем.
Исцарапанные хотя,
но доберемся до своего берега
и водрузим свой стяг,
а всем прочим
осиновый кол поставим…
 
Как считают отечественные литературоведы, русский имажинизм официально оформился 30 января 1919 года, когда в печати: сначала в четвёртом номере воронежского журнала «Сирена», а потом в московской газете «Советская страна» появилась «Декларация имажинистов». Декларация была подписана С.А. Есениным, В.Г. Шершеневичем, А.Б. Мариенгофом, Р. Ивневым, Г.Б. Якуловым и Борисом Эрдманом
Имажинисты считали главным в поэзии образ. Они сводили к образу не только форму художественного произведения, но и его содержание, рассматривая поэтическое содержание как эволюцию образа.
Создателем имажинизма считался Анатолий Мариенгоф (1897–1962), организовавший в Пензе первое сообщество имажинистов. Осенью 1918 года, переехав в Москву, он вместе с Вадимом Шершеневичем, тем самым Шершеневичем, который назвал первые стихи Николая Асеева «символической дешевкой», и Сергеем Есениным создал «Орден имажинистов». Вскоре к ним примкнули Александр Кусиков, Матвей Ройзман, Иван Грузинов, драматург Николай Эрдман, художники Георгий Якулов и Борис Эрдман. А несколько позже – В.В. Королевич, С.З. Полоцкий, И.И. Афанасьев-Соловьев и В.И. Эрлих.
Расцвета имажинизма пришелся на период с 1919 по 1922 год. В это время имажинистам удалось издать около 60 работ (поэтических сборников, теоретических трактатов). Они открыли несколько издательств – «Имажинисты», «Плеяда», «Чихи-Пихи» и «Сандро». Выпускали журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Поэты-имажинисты часто проводили в кафе творческие вечера, которые запомнились слушателям не только чтением стихов, но и скандалами и эпатажными выходками выступающих.
Объединение имажинистов было зарегистрировано наркомом просвещения А.В. Луначарским как официальная структура. Организация имела свой устав, а её председателем в 1920 году был избран Сергей Есенин, считавший главным источником образности народную мифологию. И в этом был близок Асееву. Кстати, считается, что первые стихи Есенин, как и Асеев, опубликовал в 1910 году.
Первые признаки упадка этого литературного течения после пары лет активной деятельности появились в 1921 году, когда Сергей Есенин – самая яркая звезда сообщества – стал отходить от имажинизма. Он заявил, что его товарищи «кривляются ради самого кривляния». В 1922 году закрылось «Стойло Пегаса» – литературное кафе имажинистов, а в 1924 году прекратил выходить журнал «Гостиница для путешествующих в прекрасном». Тогда же Есенин заявил о «роспуске» группы.

 

Н.Н. Асеев. Фото 20-х годов ХХ века. Из свободного доступа в Интернете.

Однако, ведя речь об имажинизме, мы забежали немного вперед. События же 1923 года в творческой жизни Николая Асеева продолжались и завершились тем, что увидел свет его очередной 60-страничный сборник поэтических произведений «Совет ветров». Сборник был напечатан в Москве и Петрограде издательством ГИЗ. В новой книге стихов Н.Н. Асеева два раздела: «Гастев. Стихи из стали и стекла» и «Россия издали. Приморские песни».
Как писали биографы поэта, сборник «Совет ветров», как и предыдущий – «Стальной соловей», получил «высокую оценку коллег по перу». Надо полагать, коллег по перу из футуристического сообщества, так как имажинисты, даже на закате деятельности их ордена, чужой поэзии, особенно высокой, не признавали. Вместе с тем находились и такие литературные критики, что Асеев «попал в объятья Владимира Маяковского», что он всего лишь «последователь Маяковского, его бледная копия». И, надо признаться, на это имелись некоторые основания, по крайней мере, внешнего плана.
Стоит отметить, что в 1923 году Николай Асеев не только активно работал в «Лефе», писал и публиковал стихи, но и проводил в семинары по поэзии в кружке «Молодая гвардия», организованном для начинающих литераторов. И здесь, кстати, он познакомился с начинающим литератором Михаилом Александровичем Шолоховым, посещавшим этот кружок. А его наработки по теории стихосложения и лекции слушателям поэтических семинаров позже легли в статьи по литературоведению («Проза поэта»).
Ведя речь о творческой деятельности Николая Николаевича Асеева в середине двадцатых годов, все биографы поэта дружно отмечают, что работа его в «Лефе» стала не только очередной вехой в его жизни, но и наивысшим периодом дружбы с Владимиром Владимировичем Маяковским. И верно, в 1924 году в соавторстве с В.В. Маяковским Николай Асеев в Москве, в «Кооперативном издательстве публикует 28-страничную иллюстрированную книжку со стихотворным, возможно, даже поэтическим названием «Одна голова всегда бедна, а потому бедна, что живет одна». Следом в этом же году в московском издательстве «Финансовая газета» вышла 22-страничная книга «Рассказ о Климе, купившем крестьянский заем, и Прове, не подумавшем о своем счастье», написанная Асеевым в соавторстве с Маяковским. В соавторстве с Маяковским были изданы книги «Ткачи и пряхи, пора нам перестать верить заграничным баранам» (М.: Моссукно, 1924. – 28 с.), «Рассказ о том, путем каким с бедой управился Аким» (М.: Кооперативное издательство, 1925. – 26 с.), «Сказка про купцову нацию, мужика и кооперацию» (М., 1925. – 16 с.) и «Первый Первомай» (Л., 1926. – 16 с.)
Не трудно заметить, что эти сборники из разряда книг-агиток, пропагандистских листков, подобных тому, что делалось до этого В.В. Маяковским в «окнах РОСТА», но только в стихах. И направлены они были на поддержание новой экономической политики (НЭП) советского государства, за исключением разве что последнего сборника «Первый Первомай», созданного по итогам заграничной поездки Владимира Маяковского.
1924 год в жизни государства – Союза Советских Социалистических Республик – ознаменовался смертью вождя пролетариата – Владимира Ильича Ленина (Ульянова) (1870–1924), обожаемом Владимиром Маяковским. Напомним, что к образу Ленина до его смерти В.В. Маяковский не раз обращался в своих произведениях. В 1920 году он воспел его в стихотворении «Владимир Ильич». В 1922 году – в некоторых главах поэмы «Пятый интернационал». В следующем 1923 году Владимир Ленин, как главный лирический герой, живет и действует в стихотворении «Мы не верим!», После же смерти Ильича, в 1924 году его образ появляется  в стихотворении «Комсомольская» и знаменитой поэме «Владимир Ильич Ленин». (А забегая несколько вперед, отметим, что в 1927 году образ В.И. Ленина будет выведен Маяковским в главах поэмы «Хорошо».)
А вот Николай Асеев до 1924 года к личности вождя и главе первого в мире социалистического государства в своем творчестве не обращался. Но его смерть все изменила разом. Появляются «Реквием», в котором чеканным шагом революционных литературных полков и дивизий звучат строки: 
Если день смерк,
если звук смолк,
все же бегут вверх
соки сосновых смол.
С горем наперевес,
горло бедой сжав,
фабрик и деревень
заговори, шаг:
«Тяжек и глух гроб,
скован и смыт смех,
низко пригнуть смогло
горе к земле всех!
Если умолк один,
даже и самый живой,
тысячами родин,
жизнь, отмети за него!»

В «Реквиеме» нет имени Владимира Ильича Ленина, оно подразумевается, его надо видеть между строк и пауз, между слов и рифм, между метафор и символов. Таков стиль поэта Асеева. Зато рефреном проходят строки:
С горем наперевес,
зубы бедой сжав,
фабрик и деревень
ширься, гуди, шаг:

Нарушая хронологию событий, но продолжая тему образа Ленина в произведениях Николая Асеева, отметим, что в 1925 году в газете  «Звезда Востока» было опубликовано стихотворение «Годовщина смерти вождя», в котором такие строки:
Зачем стихами писать об этом?
Что выдумать ту стиху:
где горе в горле –
        куском не пролетит,
где строки болью текут?
Затем стихами, чтоб не стихали
тот говор и тот рассказ,
Что бились сами, гремя сердцами,
боль, гнев, тоска!
 
И вновь нет имени и фамилии Ленина, хотя слово «Мавзолей» упоминается. Нет имени главного лирико-эпического героя и в поэме «Русская сказка», написанной в 1926 году, есть такие пронзительные строки:
Он лежит под стеной кремлёвской,
невелик и негрозен с виду,
но к нему – всех слёз переплёски,
всех окраин людских обиды.

Следующее стихотворение «Молодость Ленина» Николаем Асеевым было написано в 1927 году. Возможно, по следам поэмы В.В. Маяковского «Хорошо», возможно, по велению собственного сердца и собственной души.
Однако возвратимся к 1924 году и персональной творческой деятельности Николая Николаевича Асеева.  Во-первых, в этом году им был издан очередной сборник стихотворений «Из чего приготовляются конфеты?». В нем 16 страниц, и издан он при финансовой поддержки Моссельпрома. Во-вторых, в 1924 году Н.Н. Асеев написал поэму «Двадцать шесть», посвященную памяти Бакинских комиссаров, расстрелянных английскими интервентами. Начинается поэма «Вступлением», в котором такие строки:
Темен Баку,
                дымен Баку.
Отчаянье.
             Ночь.
                Нефть.
Решетка у лба
                и пуля в боку –
для тех,
            кто не скрыл гнев.
Фонтаном встаем
         восемнадцатый год,
беспомощен и суров.
Британская Индия
               маршем шлет
своих офицеров.
Им нефть нужна,
              им нужен хлопок,
а хлыст и поход их страсть…
Но пуще –
      хочет английский сапог
советскую смять власть.

И сразу на память приходят строки стихотворения «Баллада о двадцати шести» Сергея Есенина:
Пой песню, поэт,
Пой.
Ситец неба такой
Голубой.
Море тоже рокочет
Песнь.
Их было
26.
26 их было,
26.
Их могилы пескам
Не занесть.

Оба произведения написаны на одну и ту же тему и в один и тот же год. Оба пользовались успехом у читателей и одобрительными отзывами советских литературных критиков. И пусть они написаны в разных стихотворных размерах и в разным пошаговым ритмических рисунках, но оба замечательны и по содержанию и по психологическому накалу, и по технике исполнения. А это говорит о том, что когда произведение написано мастерски и талантливо, то уже не важно, к какой школе или к какому литературному направлению принадлежит автор. Все эти «измы» становятся мелкими, второстепенными и ненужными, всего лишь побочным шлаком каждого персонального творческого горна.
Писатель и литературный критик А.С. Карпов о поэме Н.Н. Асеева «Двадцать шесть» писал много, подробно отмечая как ее достоинства, так и недостатки, но суть сказанного выразил все же в таких словах: «Поэма Асеева трагична в своей основе, но нотки отчаяния, прорывающиеся в начале ее, сменяются разливающейся все шире чувством высокой скорби».
В 1924 году из-под пера Н.Н. Асеева выходит поэма «Лирическое отступление», опубликованная во 2-м номере журнала «Леф» под заголовком «Дневник в стихах». Этим, по мнению В.И. Милькова, «подчеркивалась любимая лефами документальность произведения». В ней поэт, ведя речь о любви и отношениях между женщиной и мужчиной в то же время, как отмечают некоторые литературоведы, с революционной ненавистью громит «кабалу мещанских взглядов и привычек». И начинает он с предупреждения традиционного для охраняемых секретных военных объектов:
Читатель, стой!
                Здесь часовая будка.
Здесь штык и крик.
                И лозунг. И пароль.
А прежде –
            здесь синела незабудка
веселою мальчишеской порой.

И дальше, описывая с таким же жаром и напором отношения между представителями мужского и женского полов, идет до заключительных строк:
Если делаешь все вполовину, –
 разрывайся ж
                и сам пополам.
О, кровавая лет паутина!
О, треклятая губ кабала!

А уже упоминаемый выше литературный критик А.С. Карпов перебрасывает сравнительный мосток от этой поэмы к стихотворению «Оксана». И таким образом как бы указывает на то, что под лирическими героями произведения надо видеть самого автора и предмет его любви и обожания – Ксению Михайловну Асееву, «красавицу Оксану». Возможно, предполагал о каком-то конфликте между ним… А курский писатель А.А. Грачев, говоря о поэме «Лирическое отступление», акцентировал внимание на том, что она «вызвала серьезную дискуссию в обществе в связи с отступлением от революционных принципов в условиях НЭПа».

 

Стоят: А.М. Родченко, В.В. Маяковский, А.М. Лавинский, М.Е. Кольцов, Л.А. Гринкруг; сидят: А.С. Левин, М.Ю. Левидов, Н.Н. Асеев, В.Б. Шкловский и Б.Ф. Малкин. Москва, 1924. Фото из фондов музея В.В. Маяковского в свободном доступе Интернета.

Если при первом, довоенном знакомстве в Маяковским Николай Асеев стихов ему не посвящал, то, работая бок о бое в «Лефе», он и фамилию Маяковского в своих произведениях не раз упоминал, и стихи о нем писал. А что же Маяковский? Кроме слов благодарности в письмах, о чем говорилось выше, Владимир Владимирович в 1924 году в своем большом стихотворении «Юбилейное», в котором он сравнивал себя с Александром Сергеевичем Пушкиным, фамилию курянина все же назвал. Как правило, литературоведы, вспоминая об этом, цитируют всего две строки: «Правда, есть у нас Асеев Колька. / Этот может. Хватка у него моя». А все предыдущие строки оставляют за скобками, словно мало значимое. Однако в этот раз данные строки приведем в общем контексте этого стихотворного отрывка, чтобы напомнить или же увидеть сравнительную суть сказанного Владимиром Маяковским. И, уж извините, не «лесенкой», как это делал сам Владимир Маяковский, чтобы получить лишнюю копейку за строку, а обыкновенными прямолинейными строками:
Не просчитались бы, за вас полсотни отдав.
От зевоты скулы разворачивает аж!
Дорогойченко, Герасимов, Кириллов, Родов –
какой однообразнейший пейзаж!
Ну Есенин, мужиствующих свора.
Смех! Коровою в перчатках лаечных.
Раз послушаешь… но это ведь из хора!
Балалаечник!
Надо, чтоб поэт и в жизни был мастак.
Мы крепки, как спирт в полтавском штофе.
Ну, а что вот Безыменский?! Так…
ничего… морковный кофе.
Правда, есть у нас Асеев Колька.
Этот может. Хватка у него моя.
Но ведь надо заработать сколько!
Маленькая, но семья.
 
Резко, очень резко прошелся Маяковский по коллегам, прежде чем упомянуть Асеева и его трудоголизм на поэтической ниве. Но и тут не обошлось без скрытой иронии: мол, делалось все для содержания «маленькой семьи», а не для мировой известности, не для «раздувания мирового пожара».
Исследователь творческой деятельности земляка курян, поэта Н.Н. Асеева Борис Рябухин, давая отпор хулителям творчества Асеева в первой половине 20-х годов,  в  интернет статье «Его стихами говорило время» на сайте «Проза.ру» пишет: «Асеев уже обрел свой голос, выбрал свой путь. Илья Сельвинский признал: «Асеев прежде всего, личность, у которой нет двойника». Но в душе Асеева, – все же делает небольшую оговорку Рябухин, – еще шла борьба за свою неповторимость: «Я был тогда между молотом и наковальней» («Моя жизнь»). Он признался  Ю.Н. Тынянову: «Мне надоело благополучие  у Маяковского. Я решил писать неблагополучные стихи». Это касалось поэмы «Лирическое отступление» (1924). Поэма вызвала бурные дискуссии. К мещанскому уклону в жизни в поэме относится драматический образ «рыжего времени». Асеев издает подряд девять книг стихов «Стальной соловей», «Совет ветров», «Избрань», «Изморозь»…
В  книге «Совет ветров», вместо волжской удали Стеньки Разина, поэт пытается вторить «стонам стали». В стихотворении «Стальной соловей», живого соловья свели «к точным формулам».  Манифестом провозглашена лирика «машинизма».
Прочитав сборник, Луначарский пришел к выводу, что Асеев Маяковского уже перерос», – делает окончательный вывод Б. Рябухин.
Стоит заметить: высокая оценка наркома просвещения А.В. Луначарского поэтического мастерства Николая Асеева, сказанная именно в то время, когда В.В. Маяковский действительно гордо  парил на поэтическом небосклоне, много стоит.

1925 год в литературной жизни страны ознаменовался многими веховыми событиями. Так, в январе на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей оформилась Российская ассоциация пролетарских писателей (РАПП), которая стала самой массовой организацией в стране, так как ее отделения возникли во многих губерниях России. Например, в Курской губернии в конце 1926 года начала оформляться Курская ассоциация пролетарских писателей (КАПП). Особенностью РАПП стала ее массовость, в ее ряды включались рабкоры и литкружковцы. И как итог – в РАПП состояло более 4 тысяч членов.
Руководил РАПП генеральный секретарь Л.Л. Авербах. Его ближайшими помощниками, главными активистами и идеологами являлись писатели Д.А. Фурманов, Ю.Н. Либединский. В.М. Киршон, А.А. Фадеев, В.П. Ставский, критик В.В. Ермилов.
Идеологическая направленность РАПП выражалась в журнале «На литературном посту, главном ее печатном издании. В журнале выдвигались и предавались огласке основные концепции развития литературы, которые в конечном итоге сводились к принципу «союзник» или «враг». Были еще «попутчики» в лице крестьянских писателей. Основным направлением в литературе рапповцы признавали «психологизм живого человека» и психологический анализ изображения героя. И сразу же после образования ассоциации стали непримиримы к представителям других литературных течений. Как сообщают литературоведы, от рапповцев крепко доставалось таким разным писателям того времени, как Максим Горький. Владимир Маяковский. Сергей Есенин, Михаил Булгаков и Алексей Толстой.
А литературоведы, в том числе и В.И. Мильков, обращают внимание «на широкий выход к читателю произведений М. Горького, Д. Фурманова, А. Толстого, А. Серафимовича, Л. Леонова, К. Федина, А. Чаплыгина, В. Шишкова, М. Пришвина, Л. Сейфуллиной и других.
Как-то незамеченным для биографов поэта и исследователей его творчества прошло стихотворение Николая Асеева, предназначенное Анне Ахматовой, написанное в 1924 году и имеющее название «А.А. Ахматовой». Стихотворение небольшое, поэтому его стоит процитировать полностью:
Не враг я тебе, не враг!
Мне даже подумать страх,
Что, к ветру речей строга,
Ты видишь во мне врага.
За этот высокий рост,
За этот суровый рот,
За то, что душа пряма
Твоя, как и ты сама,
За то, что верна рука,
Что речь глуха и легка,
Что там, где и надо б желчь, –
Стихов твоих сот тяжел.
За страшную жизнь твою,
За жизнь в ледяном краю,
Где смешаны блеск и мрак,
Не враг я тебе, не враг.

Не трудно заметить, что в стихотворении поэт не нападает, а защищается от напрасных, ничем не оправданных обид и обвинений со стороны Анны Андреевны Ахматовой (1889–1966), потомственной дворянки, родившейся в один год с Николаем Николаевичем Асеевым. Да и дни рождений обоих поэтов были близки друг у другу. Но литературных школ они придерживались разных: если в юности Асеев был ближе к символистам, то Ахматова вместе с мужем Н. Гумилевым, Сергеем Городецким, Михаилом Кузьминым заявляли о себе как о создателях школы акмеизма. Провозглашавшей культ конкретности, материальности и вещественности литературных образов. И, естественно, противника символизма. Когда в 1923 году Н.Н. Асеев стал ярким приверженцем «Лефа», то А.А. Ахматова считала себя независимым от всех течений поэтом. Но считать Асеева врагом и нападать на него – это уж необузданная крайность!
Возможно, виной всему обида Анны Ахматовой на советскую власть за лишение прежних социальных привилегий?.. Возможно, обида за смерть мужа Николая Гумилева, отца ее сына Льва Гумилева, расстрелянного в 1921 году за антисоветские действия, была перенесена на Асеева как певца революции?.. Но с Николаем Гумилевым она развелась еще в 1918 году. Да и Николай Асеев никаким боком не был причастен к смерти Николая Гумилева.
Не был, не состоял, как писалось некоторое время в анкетных данных, а защищаться пришлось. Вот и появилось стихотворение «А.А. Ахматовой» с корректными, не оскорбляющими ни человеческого достоинства, ни профессионального поэтического мастерства, характеристиками поэтессы. 
В 1925 году не стало поэта Сергея Есенина, успевшего опубликовать поэмы «Черный человек», «Русь Советская» и «Анна Снегина». Перестали издаваться произведения уроженца деревни Турки Рыльского уезда Курской губернии, писателя-самоучки, поэта и прозаика Пимена Карпова, попавшего в немилость властей за свою позицию по «крестьянскому вопросу». Но на авансцену советской литературы стал выходить земляк Николая Асеева, уроженец города Льгова, детский писатель Аркадий Петрович Гайдар (Голиков) (1904–1941), бывший юный краском и бессребреник, в жилах которого по материнской линии бежала дворянская кровь.
 Если об уходе из жизни поэта С.А. Есенина Николай Николаевич искренно жалел и посвятил ему стихотворение «Смерть Есенина» (1925) и очерк «Плач по Есенину» («Сергей Есенин») (1926), то о творческой деятельности П.И. Карпова, возможно, слышал, возможно, что-то читал, возможно, вспоминал иногда в разговорах с коллегами по поэтическому цеху.  А вот, о появлении писателя-земляка А.П. Гайдара, автора повести «В дни поражений и побед», изданной в Ленинграде в альманахе «Ковш», вряд ли слышал. К появлению же РАПП отнесся с настороженностью. Во-первых, это были конкуренты «Лефа», видевшего себя объединителем всех течений в литературе, а во-вторых, ему претила агрессивная политика рапповцев по отношению к собратьям по перу.
Впрочем, все переживания и настороженности не помешали Николаю Николаевичу в 1925 году издать персональные сборники стихов «За рядом ряд», «Октябрьские песни», «Песни Пищика», «Поэмы», «Топ-топ-топ». В сборнике «За рядом ряд», изданном «Московским рабочим», 31 страница. На этих страницах такие произведения, как «Первомайское солнце», «Годовщина смерти вождя», «Сакко и Ванцетти», «Памяти Багинского и Вечеркевича» и другие.
Революционный пафос во вех этих произведениях – это и стиль, и визитная карточка поэта Асеева. А стихотворение «Памяти Багинского и Вечеркевича» прямо начинается словом «Революция»:
Революция!
Родина родин,
безграничны твои пути!
Только тот  и жив и свободен,
кто сумел по ним пройти.

Сборник «Октябрьские песни» был издан в Ленинграде «Молодой гвардией», издательством ЦК комсомола, основанном в 1922 году и специализирующемся на публикации художественной литературы, общественно-политический и научно-популярных книг, журналов и газет. В сборнике 30 страниц со стихами: «В те дни, как были мы молоды», «Майский марш», «Лозунг – тревога», «Новая кремлевская стена», «Поэма», «В атаку тьмы», «Реквием».
В качестве примера поэтического слога поэта, неустанно воспевающего революцию, приведем несколько строк из стихотворения «В те дни, как были мы молоды»:
На жизнь болоночью плюнувши,
завернутую в кружева,
еще Маяковский юношей
шумел, басил, бушевал
…………………………
Мы пели: вот отольются им
тугие слезы веков.
Да здравствует Революция,
сломившая власть стариков!

Последние две строки так понравились биографам поэта и литературным критикам, видевшим в них поэтическое кредо Асеева, что их непременно цитировали во всех статьях и очерках.
Сборник «Поэмы» был напечатан Московско-Ленинградским государственным изданием. В нем 90 страниц, с произведениями этого поэтического лирико-эпического жанра большого объема, в том числе «Двадцать шесть», «Софон на фронте», «Буденный», «Лирическое отступление».

 

На снимке слева направо:  В. Шкловский, Л. Краснощекова, В.Маяковский, Н. Асеев. На спортивном празднике. 1920-е годы. Из свободного доступа Интернета.

Сборник «Песни Пищика» был издан дважды. В Москве «Радугой» на 9 страницах, но с иллюстрациями художников Малаховского и Снопкова. А также в Москве ГИЗом на 14 страницах и с рисунками Э. Криммера.
А сборник «Топ-топ-топ» вышел в Ленинграде, в издательстве ГИЗ. В нем было 14 страниц со стихами, проиллюстрированными художницей В. Еромолаевой.
И в этом же году впервые был опубликован сборник художественной прозы Н.Н. Асеева «Расстрелянная земля». Сорокастраничный сборник фантастических рассказов вышел в московском издательстве  «Огонёк».
Кроме сборников, в 1925 году в 9-м номере «Красной нови» Н.Н. Асеев опубликовал поэму «Свердловская буря», в зачине которой стояли знаменитые строки: «Я лирик по складу души, / по самой строчечной сути», – которыми он раз и навсегда определял свое поэтическое начало. И отметал шелуху всяких придумок и «измов». А еще в этом году, к 100-летию восстания декабристов на Сенатской площади Петербурга, написал стихотворения «Петербургский холодный туман», «Синие гусары» и «Если начинаешь стрелять». Наиболее значимым из этих произведений является стихотворение «Синие гусары», в котором такие строки, воспевающие молодость, героику, дух свободы, жертвенность и революционный пафос борьбы: 
Розовые губы,
витой чубук,
синие гусары –
пытай судьбу!
Вот они, не сгинув,
не умирав,
снова
 собираются
в номерах.
Скинуты ментики,
ночь глубока,
ну-ка, запеньте-ка
полный бокал!
Нальем и осушим
и станем трезвей:
– За Южное братство,
за юных друзей.

В следующем 1926 году Николаем Николаевичем Асеевым  были изданы небольшие, от 14 до 50 страниц поэтические сборники «Громы о мрамор» в Харькове, «Красношейка» в Москве, «Самое лучшее» в Москве (библиотека «Огонька»), «Сенька беспризорный» в Ленинграде (Издательство «Молодая гвардия»). Параллельно с этим его стихи печатались в журналах и альманахах, где увидели свет «Русская сказка» и «Время лучших». Стихотворение «Время лучших» было посвящено Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому (1877–1926).
Над огромным
неподвижным краем
время –
лучшим сердце утомлять…
Умираем?
Нет не умираем, –
порохом идем к тебе земля.

О стихотворении «Время лучших» автор книги «Николай Асеев» А.С. Карпов сказал, что оно «служит выражением не только мироощущений поэта, но и его эстетических позиций!
Позже литературоведы почти единодушно скажут, что произведения Н.Н. Асеева «Лирическое отступление», «Синие гусары», «Время лучших» и «Русская сказка» «по праву вошли в золотой фонд лучших лирико-эпических произведений поэта». И, по-видимому, на это время, то есть на первую половину 20-х годов, приходятся написанные Николаем Асеевым самые лирические строки, посвященные жене Ксении Михайловне Асеевой.
Сначала, по-видимому, вот такие нежные, немного салонные, богемные, но все равно интимные и проникновенные:
Рука тяжелая, прохладная,
Легла доверчиво на эту,
Как кисть большая, виноградная,
Захолодевшая к рассвету.
Я знаю всю тебя по пальчикам,
По прядке, где пробора грядка,
И сколько в жизни было мальчиков,
И как с теперешним не сладко.
И часто за тебя мне боязно,
Что кто-нибудь еще и кроме,
Такую тонкую у пояса,
Тебя возьмет и переломит,
И ты пойдешь свой пыл раздаривать.
И станут гаснуть окна дома,
И станет повторенье старого
Тебе до ужаса знакомо...
И ты пойдешь свой пыл растрачивать...
Пока ж с весной не распрощаешься,
Давай, всерьез, по-настоящему,
Поговорим с тобой про счастье.

Да, высокая, тонкая лирика, чем-то напоминающая есенинскую с его «…ты уйдешь своей дорогой / распылять безрадостные дни, / только нецелованных не трогай, / только негоревших не мани» и явно выходящая за футуристические догмы.
Затем, как помним, в 1924 году в поэме «Лирическое отступление» были такие строки:
Нет,
ты мне совсем не дорогая;
милые
такими не бывают...
Сердце от тоски оберегая,
зубы сжав,
их молча забывают.
Ты глядишь –
меня не понимая,
слушаешь –
не видя и не веря,
даже в этой дикой сини мая
видя жизнь –
как смену киносерий.
Целый день лукавя и фальшивя,
грустные выдумывая шутки,
вдруг –
взметнешь ресницами большими,
вдруг –
сведешь в стыде и страхе руки.
Если я такой тебя забуду,
если зубом прокушу я память –
никогда
к сиреневому гуду
ни идти сырыми мне тропами.
«Я люблю, когда темнеет рано!" –
скажешь ты
и станешь как сквозная,
и на мертвой зелени экрана
только я тебя и распознаю.
И, веселье призраком пугая,
про тебя скажу смеясь с другими:
– Эта –
мне совсем не дорогая!
Милые бывают не такими.

В этих строках есть и обида, и разочарование, и даже нотки некой истеричности лирического героя, совсем не свойственной мужчине. Теперь же, в 1926 году, совсем иной слог, иная манера письма, иная интонация. Здесь лиричность и нежность, исповедальность и признание в любви. Но признание не юношеское, похожее на трепетное порхание красивой бабочки с многоцветными крылышками, а взрослого мужчины, имеющего большой жизненный опыт и знающего вес каждому сказанному им слову:
Не за силу, не за качество
золотых твоих волос
сердце враз однажды начисто
от других оторвалось.
Я тебя запомнил докрепка,
ту, что много лет назад
без упрека и без окрика
загляделась мне в глаза.
Я люблю тебя, ту самую,–
все нежней и все тесней,–
что, назвавшись мне Оксаною,
шла ветрами по весне.
Ту, что шла со мной и мучилась,
шла и радовалась дням
в те года, как вьюга вьючила
груз снегов на плечи нам.
В том краю, где сизой заметью
песня с губ летит, скользя,
где нельзя любить без памяти
и запеть о том нельзя.
Где весна, схватившись за ворот,
от тоски такой устав,
хочет в землю лечь у явора,
у ракитова куста.
Нет, не сила и не качество
молодых твоих волос,
ты – всему была заказчица,
что в строке отозвалось.

Завершить же эту главу стоит тем, что в период с 1924 по 1926 год, поэт Николай Николаевич Асеев не только активно трудился в «Лефе» и писал замечательные поэтические произведения, о которых речь шла выше, но и пробовал себя в качестве сценариста. Об этом как-то мало пишут, но тем не менее по его сценариям в 1924 году был снят фильм «Необычайное приключение мистера Веста в стране большевиков», в 1925 году – «Броненосец «Потемкин» совместно с Ниной Агаджановой и в этом же году «Федькина правда» совместно с Александром Перегудой.
Известный курский журналист и литератор Федор Емельянович Панов (1930–2017), окончивший в 1963 году сценарный факультет ВГИКа, в очерке «Время «рыжего цвета» или Молодые годы Николая Асеева» писал; «Наш земляк сделал в двадцатые годы весьма удачный заход в киноискусство. Это Николай Асеев написал политически заостренный литературный сценарий первой полнометражной советской кинокомедии «Необычайные приключения мистера Веста в стране большевиков». Фильм этот дал своеобразную путевку в искусство двум «бывшим» – 23-летнему выходцу из тамбовских дворян кинорежиссеру Льву Кулешову  и актрисе Александре Хохловой из рода знаменитых ученых и врачей Боткиных. Молодой супружеской паре, до конца жизни сохранившей лебединую верность друг другу, в двадцатые и тридцатые годы по делу и без дела напоминали их происхождение. Но всякий раз в таких случаях действовал «Асеевский заряд»: они ведь первую советскую комедию создавали, высмеивали американских буржуев».
Показав роль Николая Асеева не только в создании первых советских киносценариев и в судьбе «бывших» Л. Кулешова и А. Холодовой. Федор Панов несколько ниже сообщил, что «утвердившийся в кино, заслуживший звание народного артиста СССР Лев Кулешов не шибко благотворил автора первого комедийного сценария и старался свалить на Асеева недостатки первой своей комедии».
О том, как были встречены зрителями два других киносценария – «Броненосец «Потемкин» и «Федькина правда», – Ф.Е. Панов сообщить не пожелал. А данную часть очерка он завершил тем, что Асеев после 1925 года «больше не стучался в двери киностудий, а писал стихи и песни».
В другой же части очерка Федор Емельянович поделился своими знаниями о том, что в двадцатые годы в стране, завершающей восстановительный период после разрухи 1-й мировой и Гражданской войн широким фронтом шло движение «синеблузников». Активно поддерживаемое профсоюзами. И приводит строки стихотворения К.Я. Листова, ставшие гимном «синеблузников»:
Мы синеблузники,
Мы профсоюзники,
Мы не соловьи,
Мы только гайки
Великой спайки,
Одной трудящейся семьи.

А приводит он их для того, чтобы рассказать об активном участии поэта и земляка курян Николая Николаевича Асеева в движении «синеблузников». Отметив, что в «бурные двадцатые годы» Владимир Маяковский и Сергей Есенин часто выступали в клубах и участвовали в литературных и политических дискуссиях, нередко заканчивающихся скандальными историями», Ф.Е. далее пишет: «Николай Асеев избегал шумных споров, но был одним из создателей и постоянных авторов «живой газеты» «Синие блузы». <…> Он надевал новенькую рабочую спецовку и выходил читать свои стихи. Считалось, что авторов в этих концертных бригадах не было. Даже очень талантливых людей здесь называли просто исполнителями».
А завершим эту главу очерка тем, что в 1926 году, как бегло отмечалось выше, Н.Н. Асеев приступил к написанию стихов о Курском крае – «Вступление» и «Дом». И хотя отдельные строки из этих стихотворений уже цитировались, трудно отказать себе в желании процитировать некоторые другие, например вот эти из «Вступления»:
Стойте ж да бывайте здоровеньки!
Вас не тронет лесть или хула,
Люшенка да Нижни Деревеньки,
тенькавшие в донь колокола. 
 





Стойте крепче.
Вы мое оплечье,
вы мои деды и кумовья,
вы мое обличье человечье,
Курские края.
Н. Асеев


СНОВА В КУРСКЕ

В 1927 году в Москве и Ленинграде увидели свет новые сборники стихов Н.Н. Асеева. Среди них «Время лучших» (47 страниц), «Изморозь» (56 страниц с циклом стихотворений о декабристах), «Ночные страхи» (8 страниц с иллюстрациями А. Самохвалова).
Специально для детей младшего возраста был опубликован сборник «Про заячью службу и про лисью дружбу» В сборнике 18 страниц и рисунки мари Михайловны Синяковой.
В начале этого года Н.Н. Асеев завершил шлифовку стихотворений «Вступление» и «Дом», к написанию которых он приступил в конце 1926 года. Кроме того, почти на одном дыхании написал новые стихи на тему своего детства, посвященные деду Николаю Павловичу и бабке Варваре Степановне. Они так и назывались «Дед» и «Бабка». Четыре этих стихотворения еще нигде напечатаны не были, так как поэт уже имел решение создать целый цикл произведений о Курском крае и разом все опубликовать.
А еще в 1927 году случилась неожиданная поездка поэта Николая Асеева в Курск. У большинства столичных литературоведов и биографов поэта она даже не упоминается – это же не путешествие за границу. Но курские краеведы и почитатели таланта поэта тут постарались осветить ее как можно шире. Правда, широкого полотна из двухдневного пребывая Н.Н. Асеева в городе его юности как-то не получилось. Все сводилось к тому, что Асеев приехал в Курск вместе с известным советским поэтом Владимиром Маяковским.
Впрочем, все по порядку. Общение лефовцев Владимира Маяковского и Николая Асеева, вопреки сложившемуся мнению, что Асеев – всего лишь ученик Маяковского, – было взаимным. Владимир Владимирович, родившийся в селе Багдады Кутаисской губернии (Грузия), с детства воспитывавшийся на грузинской культуре, а позже – на классическом литературном русском языке, – интересовался у Асеева курским южнорусским говором. Особенно часто это происходило во время его работы над поэмой «Рабочим Курска, добывшим первую руду…».
Ученый-филолог, доцент кафедры литературы Курского педагогического института, литературный критик и писатель И.З. Баскевич по данному факту, опираясь на воспоминания Н.Н. Асеева, писал: «Ранее В. Маяковский был знаком с Курском главным образом по рассказам Н. Асеева. Маяковский нередко расспрашивал его о звучании стиха: «Как у меня там по-курски?». Очевидно, благодаря Н. Асееву в поэму «Рабочим Курска, добывшим первую руду, временный памятник работы Владимира Маяковского» вошла знакомая, пожалуй, только одним курянам речка Тускарь».
Поэма «Рабочим Курска…» была написана в 1923 году под впечатлением от доклада академика И.М. Губкина «К разгадке Курской аномалии», а в 1924 году В.В. Маяковский приехал в Курск и, выступая перед рабочими и школьниками старших классов, читал главы из этой поэмы, в том числе такие строки:
И когда казалось –
                прав надеждам тризну,
из-под Курска прямо в нас
настоящею земною любовью брызнул
будущего приоткрытый глаз.

И вот эти, в которых тонкий намек на курских соловьев:
Лучше всяких «ЛЕФов» насмерть ранив
русского ленивый вкус,
музыкой в миллион подъемных кранов
цокает, защелкивает Курск.

И эти, заключительные строки поэмы, воспевающей Курский край и его людей – тружеников:
Двери в славу – двери узкие,
но как бы ни были они узки,
навсегда войдете вы, кто в Курске
добывал железные куски.

И когда в 1927 года В.В. Маяковский засобирался с вояжем по южным городам Советского Союза, Николай Николаевич Асеев, услышав о том, попросил его «завернуть» в Курск. И, естественно, взять его с собой. Маяковский согласился. Согласился и организатор данного турне по городам и весям юга страны П.И. Лавут.
Вечером 18 февраля они отправились с Курского вокзала Москвы пассажирским поездом, идущим на юг, и, преодолев 500 километров, утром 18 февраля уже были на вокзале в Курске.
Далее, как сообщает Т.А. Тартаковская в своих очерках, опубликованных в сборниках Литературная краеведческая работа в школе» (Курск, 1962) и «Из прошлого и настоящего Курского края» (Воронеж, 1971),  «ранним февральским утром В.В. Маяковский, Н.Н. Асеев и П.И. Лавут прибыли в Курск. С вокзала ехали на извозчике. Николай Николаевич Асеев с большим волнением рассказывал о старинном Курске, объяснял, что находилось в том или ином здании раньше. Маяковский слушал жадно, расспрашивая о подробностях, обратил внимание на многочисленные флюгера, бывшие на многих домах в то время».
Татьяна Тартаковская, а следом за ней и Е.Д. Спасская приводят и воспоминания П.И. Лавута, из которых следует: «Николай Асеев любовно рассказывал о традиционной в Курске резьбе по дереву, украшающей дома. Остановились в гостинице, и сейчас же Николай Асеев повел Маяковского осматривать город, показал здание бывшего реального училища, вспоминал о детстве и юности».

 

Николай Асеев. Фото 1926 года. Из журнала «VIP»

В очерках Т.А. Тартаковской и биографической статье Е.Д. Спасской нет сообщения о таком факте путешествия по Курску, как посещения Николаем Николаевичем квартиры дядьки Василия Николаевича и Полины Николаевны Асеевых, у которых он некоторое время квартировал, когда в 1899 году поступил в реальное училище. Василия Николаевича уже не было, но была еще жива Полина Николаевна. Она-то позже и поведала своим потомкам, что Николай Асеев в их дом на улице Володарского заскочил на 10-15 минут. Был в богатой шубе на лисьем меху и «широким жестом отбросил ее полы, когда присаживался на стул». Обменявшись несколькими фразами, заявил: «Меня Володька ждет!» – и раскланялся навсегда. Владимир Маяковский действительно ждал его на улице возле дома.
(Об этом в одном из интервью в 2015 году поведала Нина Николаевна Зосимова (в девичестве Асеева) (1928– после 2015), курский педагог с многолетним стажем и дочь репрессированного Николая Васильевича, бывшего офицера белой армии, арестованного в 1937 и расстрелянного как болгарский шпион в 1938 году.) 
Однако возвратимся к городу Курску и событиям 19 февраля 1927 года.

Сначала несколько слов о городе, только начавшем оживать после 1-й мировой войны, двух революций – Февральской буржуазной и Октябрьской социалистической, а еще и Гражданской войны 1918–1921 годов. Как сообщают краеведы, – народ любознательный и дотошный, – с 1923 года в городе имелось 3500 зданий и свыше 200 государственных и общественных учреждений и организаций.
В городе работала восстановленная и модернизированная тепловая электростанция, дававшая ток для освещения в ночное время центральных улиц, государственных, культурных, социальных и общественных учреждений, частных домов  и промышленных предприятий, в том числе трамвайных путей как основной пассажиро-транспортной системы.
Промышленные предприятия представляли Курское отделение сахарного треста «Сахаротрест», Курская швейная промышленность «Куршвей», Государственное управление спиртово-водочной промышленностью «Госспирт», Табачная фабрика «Профинтерн», Управление маслобойными заводами «Управмасзав», Государственная строительная контора «Строитель», Топливный трест «Топтрест», Губернская мясохладобойня, Мельнично-продовольственный отдел «Мельпрод», Мельница № 15, № 17, № 32, № 4, Управление кустарной промышленностью «УКП», Механическая сито-пробойная мастерская, Государственный мыловаренный завод, воско-свечной завод.
Предприятия отдела местного хозяйства представлены 1-м комбинатом, к которому относятся электростанции и водопровод, и 2-м комбинатом, где сконцентрированы  бани, гостиницы, похоронное бюро, городские сады и ассенизация. Кроме них есть еще авторемонтные мастерские, гараж и гужевой обоз, контора «Экспедитор».
Губернский Полиграфический трест, располагавшийся на улице Золотой, имел в своем подчинении три типографии. А губернский кожевенный трест «Кожтрест», находившийся на улице Первышевской, располагал тремя государственными заводами и 1-й государственной обувной фабрикой.
Еще в Курске работали конфетная фабрика с производственной мощностью до 500 пудов разных кондитерских изделий в месяц, красочная фабрика «Красный Октябрь», хлебопекарня.
Торговая городская сеть не была единой, ее представляли губернская товарная биржа, акционерное общество «Хлебопродукт», Курская контора по экспортной и импортной торговле «Госторг», представительства Петроградского единого потребительского общества «ПЕПО», «Главшвеймашины», Московского потребительского общества «Москоммуна», «Мосторга» и контора «Коопсаxapa».
Среди торговых заведений города были универсальный магазин ГУМ, магазины «Крымтабактреста» и треста «Хлебопродукты», книжный склад губоно, книжный магазин Курского книжного издательства, магазины № 1 и № 2, объединения «Куршвея», оптово-розничные магазины № 1 и № 2 «Коопсахара», мельничные лавки № 1 и № 2.
Кроме того, имелись магазины и склады Губсоюза: розничный магазин, продуктовый магазин, книжный магазин, оптовый склад, склад земледельческих орудий, ссыпной пункт на Раздельной, ссыпной пункт на Ямской, ссыпной пункт на станции Рышково, тряпичный склад, два яичных склада, мыловаренный завод.
Объединение «Центральный рабочий кооператив» располагало 6 бакалейными магазинами, 1-м мануфактурно-галантерейным, 1-м обойно-красочным, 1-м черно-бакалейным, 1-й кондитерской и булочной и 1-й парикмахерской.
Особенностью торговой сети Курска было то, что почти все магазины, склады, базы и прочие организации имели телефоны, а среди их руководителей и заведующих можно было встретить фамилии бывших курских купцов и предпринимателей.
Банковские учреждения города представлены Курским отделением Государственного банка, Курским отделением торгово-промышленного банка и Курским отделением Всероссийского кооперативного банка.
Судя по тому, в каком порядке представлялись данные о курских социально значимых учреждениях, руководителями губернии и города Курска большое внимание уделялось вопросам здравоохранения. В 1923 году в Курске находились: Губернское управление делами здравоохранения (ул. Ленина, 48); Военно-санитарный отдел (ул. Ленина. 16); Врачебный контроль и экспертиза – врачебно-контрольная комиссия по определению степени утраты трудоспособности и бюро врачебной комиссии по определению разрядов инвалидности; Судебно-медицинский эксперт (ул. Ленина, 94) и Судебно-химическая экспертиза (ул. Смирительная, 11).
Лечебную помощь населению губернии и города Курска оказывали:
1. Губернская народная больница с терапевтическим, родильным, хирургическим, венерическим, глазным, ушным, носовым и горловым, нервным, детским отделениями и рентгеновским кабинетом (ул. Садовая, 11, главврач – М.Н. Розанов).
2. Амбулатория городской народной больницы (на углу улиц Садовой и Кондыревской).
3. Городская народная больница для заразных больных оспой, дифтеритом, корью, скарлатиной, тифом и прочими болезнями (Ямская гора, 2; заведующий – врач Д.В. Чемерисов).
4. Амбулатория при городской народной больнице.
5. Губернская психиатрическая больница в деревне Сапогово (врач И.Н. Байчер).
6. Больница при губернском исправительно-трудовом доме за Московскими воротами (заведующий – врач Язвин). (Ныне здесь административно-учебные здания Курского медуниверситета.)
7. Больница при губернских местах заключения (тюрьме) за Херсонскими воротами (врач Дмитриев).
8. Уездно-городская амбулатория с терапевтическим, гинекологическим, глазным, ушным и венерологическим отделениями (ул. Воротная, 4; заведующий – врач С.Г. Кроль).
9. 1-я городская амбулатория (ул. Преображенская, 5; заведующая – врач Рождественская).
10. 2-я городская амбулатория (ул. Золотая, 10; заведующая – врач Баринова).
11. Электро-свето-водо лечебница для нервных больных (ул. Золотая, 10; заведующий – врач Н.Н. Моисеев).
12. Диспансер для больных туберкулезом (ул. Фроловская, 42; заведующий – врач С.М. Брауштейн).
13. Санаторий для больных туберкулезом в д. Сапогово (заведующий – врач Фельди).
Кроме того, врачебная помощь горожанам – застрахованным рабочим, служащим и членам их семейств – была организована на дому в шести местах (районах) города. В Курске действовали зубоврачебная лаборатория (ул. Ленина, 13) и зубоврачебный кабинет при уездно-городской амбулатории.
Большое внимание уделялось властями города вопросам охраны материнства и детства. В губернском центре действовали:
а) Родильный приют (Дом матери и ребенка) на улице Ленина, 27;
б) Консультация для беременных женщин (ул. Ленина, 27);
в) Консультация для матерей с грудными детьми (ул. Золотая, 10);
г) Убежище для матерей с грудными детьми (ул. Можаевская, 2);
д) Приют имени С. Перовской  для детей от 1 до 3 лет (ул. Мясницкая, 36).   
В 1926 году была проведена перепись населения. Согласно данным этой переписи в Курске проживало 82440 человек. В городе имелось 10 школ первой ступени и 9 школ второй, 2 железнодорожные школы и школа для глухонемых. В этих школах обучалось свыше 6500 учащихся. Дошкольные учреждения представлены 5 детскими домами (им. Пирогова, им. Октябрьской революции, им. Урицкого, им. Павловой, им. III Интернационала), детским приемником-распределителем, губернским показательным детским садом и детским садом № 1 на ул. Троицкой.
А средние профессионально-технические учебные заведения города составляли: Курский педагогический техникум (150 учащихся и 25 преподавателей), опытная школа при педагогическом техникуме  (275 учащихся и 27 преподавателей), музыкальный техникум (150 учащихся и 20 преподавателей), сельскохозяйственный техникум (95 учащихся и 17 преподавателей), землеустроительный техникум (150 учащихся и 15 преподавателей), профессионально-техническая школа (350 учащихся и 24 преподавателя), промышленно-экономический техникум (145 учащихся и 24 преподавателя).
(Кстати говоря, в период с 1923 по 1927 год в Курском землеустроительном техникуме обучался Леонид Ильич Брежнев (1906–1982), будущий государственный и партийный деятель. В свою курскую студенческую юность он писал стихи, и печатал их в местных газетах. Известно его стихотворение того времени, опубликованное в курской газете «Комсомолец»:
Смело вперед! Разорвите оковы,
Сбросьте кровавые цепи царей,
Юным порывом, огнистой волною
К новому счастью – смелей!
К жизни, к прекрасному солнцу свободы,
К светлым идеям великих творцов,
Смело шагайте юные взводы,
Помня заветы отцов!..

Вот так проявил себя будущий генсек ЦК КПСС в Курске.)
Кроме средних профессионально-технических учебных заведений, были курсы пожарных техников (28 слушателей), курсы строительных десятников (20 слушателей и 9 лекторов), курсы сестер милосердия им. Пирогова (125 слушательниц и 12 лекторов), фельдшерско-акушерские курсы и курсы ротных фельдшеров (204 слушателя и 24 лектора), курсы по торфодобыванию (18 слушателей), курсы стенографии (47 учащихся и 1 преподаватель),  курсы бухгалтерии (75 учащихся и 8 преподавателей), рабочий факультет – рабфак (350 студентов и 25 преподавателей).
При школах и педагогическом техникуме работали кружки самодеятельности. В одном из таких кружков в качестве самодеятельного режиссера выступал будущий известный советский писатель Юрий Герман. 14 марта 1926 года Курск посетил нарком просвещения А.В. Луначарский, который не только встречался с партактивом и советскими руководителями города и губернии, с педагогическими коллективами, но и посетил спектакли самодеятельных артистических групп. Ему очень понравился спектакль, поставленный юным режиссером Юрием Германом, о чем Ю.П. Герман, будучи уже писателем, не раз вспоминал.
В 1927 году в городе работало 7 клубов, летний сад профсоюзов, в котором имелись библиотека с читальным залом, кино, кружки по интересам, световая газета, детские площадки. В городе также было три библиотеки – губернская (Семеновская)  и две районных, одна из которых называлась Центральной. Книжный фонд губернской библиотеки исчислялся 26000 томами, а районных – по 7000.
Работали драматический театр и губернский историко-археологический и кустарный (краеведческий) музей, с 1923 года вместе с музеем искусств располагавшийся в здании бывшего женского монастыря на улицу 1-ю Сергиевскую (ныне ул. М. Горького). Действовали Летний театр в Первомайском парке, кинотеатры и другие объекты культурно-социального предназначения.
В городе издавались газеты «Курская правда» – печатным органом Курского губкома РКП(б), губисполкома и губернского комитета профсоюзов, ответственным редактором которой на тот период времени являлся В.Г. Гришанин, и уже упоминаемый выше «Комсомолец» – печатный орган Курского губкома РКСМ. Возглавлял молодежную газету С.А. Самсонов.
В ведении Курского губкома РКП(б) находилось и книгоиздательское товарищество, располагавшееся в доме № 87 на улице Ленина, а также оптово-розничный магазин этого книгоиздательства (ул. Ленина, 22).
С газетами и книгоиздательством была тесно связана жизнь литературных сообществ города. Как сообщают краеведы, после того, как в 1923 году прекратил свое существование Курский Союз поэтов, литературная жизнь в Курске и других городах края все же не умерла, а продолжалась. Ведь и в губернском центре, и в других городах губернии имелись училища и техникумы (а на периферии их становилось все больше и больше, так как молодому государству требовались значительные кадры учителей, врачей, агрономов и инженеров), следовательно, количество талантливой молодежи только росло. Да и прежние литераторы не все выехали в Москву и другие крупные города Советского Союза. Многие, оставаясь на обжитых местах, продолжали писать и публиковаться в газетах. 
Поэтому не прошло и трех лет, как, подчиняясь общесоюзной тенденции развития культуры, в Курской губернии заявила о себе новая литературная организация – Курское объединение крестьянских писателей (КОКП). Здесь заметную роль играли уже известные в крае писатели Леонтий Гаврилович Чемисов (1856–1939) и Василий Ефимович Иванилов (1869–?). Входили в это литературное объединение и начинающие писатели – прозаик Михаил Максимович Горбовцев (1895–1978), поэты Иван Миронович Еськов (1900–?), Иван Ерин, Иван Попков, Федор Титов и другие.
В 1926 году они, как сообщает И.З. Баскевич, издали сборник «Зерна», в котором, кроме произведений вышеназванных авторов, были также стихи М. Кочевой,          Н. Распопова, А. Костенко, Ф. Овсянникова и проза        П. Путника и А. Синицына.
Стоит также знать, что параллельно с Курским объединением крестьянских писателей с 1926 года в Курске и губернии действовала и Курская ассоциация пролетарских писателей (КАПП), структурное подразделение Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), учрежденной в Москве в январе 1925 года.
Основой Курской ассоциации пролетарских писателей стал литературный кружок в Ямской слободе. В него входили Максим Михайлович Подобедов (1897–1993), заведующий отделом пропаганды и агитации Ямского райкома партии, родом из крестьян, Михаил Яковлевич Булавин (1900–1991), житель Ямской слободы, в будущем автор романов «Боевой девятнадцатый» и «Богучарцы», Борис Андреевич Метько (1908–1928), способный поэт, рано ушедший из жизни, и другие курские литераторы. Несколько позже (в 1927 году) к ним присоединились Михаил Исидорович Козловский (1909–1974), сын железнодорожного служащего, писавший стихи, и прозаик Сергей Васильевич Будников (1900–1989), а также некоторые журналисты газеты «Курская правда», как, например, П. Эркау и Л. Ярковский.
Шефство над капповцами взяла редакция газеты «Курская правда», возглавляемая тогда В.Г. Гришаниным, писавшим не только статьи и заметки, но и рассказы, и очерки, и фельетоны (правда, под псевдонимом Нина Ш). При газете издавался литературный журнал «Рефлектор», вскоре переименованный в «Трактор», в котором публиковались произведение курских авторов, в том числе и капповцев. Но чаще всего произведения курян печатала все же сама газета «Курская правда», роль которой в становлении литературной жизни края была очень и очень высокой. (Об этом тепло и аргументировано писал И.З. Баскевич.)
Как писали И.З. Баскевич в «Курских вечерах» и Ю.А. Бугров в «Литературных хрониках Курского края», во второй половине 20-х годов в Курске были и другие небольшие литературные объединения, например, на кожзаводе, которые в 1927 году «подгребла» под себя и растворила в себе Курская ассоциация пролетарских писателей. Кстати, это объединение для всех литераторов оказалось положительным, ибо совместными силами ими в 1927 году был издан коллективный сборник «В гору». В этом сборнике среди других были и произведения поэта из Щигров Николая Владимировича Романовского (1909–1944), пользовавшегося псевдонимом Юнак.
Кроме того, И.З. Баскевич сообщает, что в эти годы особняком от всех других держались Павел Леонидович Загоровский, Алексей Григорьевич Кепов и Юрий Павлович Герман (1910–1967). Возможно, к ним стоит добавить и Михаила Петровича Лоскутова (1906–1940), работавшего журналистом и публиковавшего свои стихи и очерки.
Таким образом, Курск был уже совсем иным городом, который помнился Н.Н. Асееву с времен его юности. Но, несмотря на это, город всколыхнул в поэте самые потаенные нежные чувства и мысли.

Из опубликованных работ Т.А. Тартаковской видно, что «в расклеенных в городе афишах не было имени Н. Асеева, так как совместно они должны были выступать позднее, на Украине». Тем не менее, вечером 19 февраля в гарнизонном Доме офицеров (бывшем здании Дворянского собрания, а в настоящее время – филармония № 2 имени Г.В. Свиридова) состоялась встреча московских поэтов с жителями Курска, среди которых были не только рабочие, старшеклассники и учащиеся средних технических учебных заведений, но и представители местной интеллигенции в том числе журналисты и литераторы. (На встречу с московскими поэтами приходили и курские литераторы, члены Курской ассоциации пролетарских писателей (КАПП) – Максим Подобедов (М. Суровый), Михаил Булавин, Борис Панько, Михаил Козловский и другие.)
Маяковский выступил с лекцией «Лицо левой литературы», читал стихи, отвечал на многочисленные записки. А во время второго отделения неожиданно для присутствующих он объявил: «Со мною приехал талантливый поэт, ваш, курский поэт Николай Асеев. Своими стихами он доставит вам удовольствие. Для вас несомненный выигрыш».
Куряне встретили это сообщение бурными аплодисментами. Возможно, кто-то из них уже был знаком со стихами Николая Асеева, но ассоциировать поэта со своим земляком, даже не думал. И вот, пожалуйста, поэт-земляк, да еще рядом с такой литературной глыбой, как Владимир Маяковский.
Растроганный теплым приветствием земляков, Николай Николаевич, выйдя на сцену, читал курянам «Синих гусар», «Русскую сказку», «Время лучших».
«Все бывшие на вечере, – пишет Т.А. Тартаковская, – вспоминали, с какой теплотой встречали куряне своего земляка, ведь среди слушателей были и те, кто знал Н. Асеева по реальному училищу, были друзья его юности».
На следующий день, то есть 20 февраля вечером, снова в Доме офицеров, несмотря на то, что зрителей и слушателей собралось не столь много, как в первый раз, Владимир Маяковский выступил с лекцией «Идем путешествовать». Параллельно с этим рассказал о своих заграничных поездках, о том, что видел в других странах.
Куряне слушали, затаив дыхание. Давно им не приходилось бывать в других странах. Да и живых писателей, известных всей России, не каждый день увидишь…
После официального доклада, непременного атрибута того времени, В. Маяковский и Н. Асеев, сменяя друг друга, читали свои стихи.
Принимали обоих поэтов восторженно. Когда кто-либо из них завешал чтение очередного стихотворения своим хорошо поставленным голосом, зал наполнялся дружными бурными аплодисментами.
«Те, кому посчастливилось быть на вечере поэтов, – повторила Т.А. Тартаковская, – вспоминали, что тогда Маяковский с особым чувством прочитал свою поэму «Рабочим Курска, добывшим первую руду», а Н. Асеев – некоторые стихи из будущего цикла «Курские края» –«Вступление», «Дом», «Дед», «Бабка».
Правда. Т.А. Тартаковская указала еще и чтение Асеевым в этот вечер таких стихотворений, как «Мальчик большеголовый», «Детство» и «Курск», но с этим она явно поспешила. Дело в том, что данные стихи будут написаны только в 1930 году. 
С большими сокращениями о данном факте из жизни и творческой деятельности Николая Николаевича Асеева после Т.А. Тартаковской и по ее следам писали И.З. Баскевич, Ю.А. Бугров, Ф.Е. Панов Е.Д. Спасская, В.Б. Степанов, М.С. Лагутич, А.А. Грачев. Так или иначе, это приятное для сердца курян событие освещали некоторые другие курские краеведы, литературоведы и журналисты.
А у поэта Н.Н. Асеева после теплого приема его поэзии земляками и на фоне светлых воспоминаний о городе своей юности, возможно, и зародилась мысль о дальнейшем продолжении цикла стихотворений, посвященных Курскому краю, что в 1930 году и оформилось в замечательные «Курские края».
Впрочем, завершить данную главу стоит строками их стихотворения «Свет мой…», написанного поэтом в 1927 году и предназначавшегося его персональной музе Ксении Михайловне.
Свет мой оранжевый,
на склоне дня
не замораживай
хоть ты меня.
Не замораживай
в лед и в дрожь,
не завораживай
в лень и ложь.
……………….
……………….
Если все была бы
только выгода, –
где тогда искать бы
сердцу выхода?
Свет мой оранжевый,
на склоне дня
не замораживай
хоть ты меня.

Судя по тексту стихотворения, «веет оранжевый» был не только музой, но еще и женщиной, что-то постоянно требующей от мужа-поэта, который и так трудился денно и нощно не покладая рук, словно раб на галере.




Знать, недаром на свете живу я,
если слезы умею плавить,
 если песню сторожевую
я умею вехой поставить.
Н. Асеев


В КОНЦЕ ДВАДЦАТЫХ 
И В НАЧАЛЕ ТРИДЦАТЫХ ГОДОВ

1928 год в жизни страны ознаменовался тем, что была проведена административная реформа, в результате которой упразднялись губернии и уезда, а образовывались большие по территории области и края с окружным и районным делением. Не стало Курской, Тамбовской, Воронежской, Орловской губерний, зато на их территориях была образована огромная Центрально-Черноземная область (ЦЧО). Прежние центры губерний, как, например, Курск, становились всего лишь центрами округов, а несколько позже (с 1930 года) даже районными центрами. Естественно, культурная и общественная жизнь в них тут же затихала, приходила в упадок. Правда, на столице это не отразилось. Она жила своей бурной жизнью, в том числе и литературной.
Ушли в прошлое «Леф» и «Новый Леф». просуществовавший всего лишь год, на смену им появился образованный В.В. Маяковским «Реф» – Революционный фронт искусств. Но даже его организатор понимал, что  жизнь «Рефа» долговечной не будет – события стремительно менялись. 
В 1928 году признанный уже властями поэт Николай Асеев совершает поездку за границу – продолжительное турне по Европе, с посещением Италии и Франции. До него здесь побывали С.Есенин и В. Маяковский. Сергей Есенин, если верить Захару Прилепину, много куролесил. Владимир Маяковский вел себя скромнее, в дебошах замечен не был. Николай Николаевич, находясь в Италии, посетил А.М. Горького, заботившегося о собственном здоровье. По крайней мере, по официальной версии. В гостях у Горького и в беседах с ним о советской литературе и путях ее развития провел две недели. На память о той встрече с А.М. Горьким осталась фотография и очерки.

 

Н.Н. Асеев и А.М. Горький. Италия, 1928 год. Фото из свободного доступа Интернета.

Возвратившись на Родину, пишет цикл стихов о буржуазном Западе, которые публиковались как в «Новом Лефе», так и в «Рефе» – новых журналах лефовцев. И вновь один за другим выходят его сборники «Молодые стихи», «Разгримированная красавица» и «Семен Проскаков».
Сборник «Молодые стихи» вышел в ГИЗе Москвы и Ленинграда в серии «Универсальная библиотека». Страничный объем в нем по сравнению с предыдущими сборниками, был значительным – 90 страниц.
Сборник мемуарных очерков и путевых записок «Разгримированная красавица» увидел свет в Москве, в издательстве «Федерация» и был впоследствии назван литературоведами «полем битвы Асеева за новую жизнь и новое искусство».
Поэма «Семен Проскаков» вышла отдельной книжкой в ГИЗе Москвы и Ленинграда. Кроме самого произведения и стихотворных примечаний по истории о Гражданской войне, в книге был портрет автора. В поэме, посвященной Гражданской войне в Сибири, Н.Н. Асеев постарался рассказать, как организовывалось и как крепло партизанское движение. Лирико-публицистическое повествование имело под собой исторический материал. В ее центре образ горнорабочего, связавшего свою судьбу с революцией и ставшего одним из видных борцов за Советскую власть.
Как отмечали многие столичные литературные критики, в поэме наблюдается  «тяготение поэта к сюжету». А из курских литературоведов на это произведение большое внимание обратил в конце шестидесятых годов кандидат филологических наук. Доцент Курского государственного педагогического института Андрей Ефимович Кедровский (1935–2002). В очерке с длинным названием «Из истории советской исторической поэмы: Некоторые итоги развития жанра в 20-е годы», опубликованном в 94-м томе «Ученых записок», он весьма лестно отозвался о данном произведении земляка.
Другой курянин, Николай Семенович Гетьман, работавший заведующим методическим отделом Курской областной библиотеки, с опорой на воспоминания самого Асеева, приводит реакцию Маяковского на эту поэму. «Когда Маяковский прочитал асеевского «Семёна Проскакова», – писал он, – взволновался и с какой-то хорошей завистью сказал: «Ну ладно, Колька! Я тоже скоро кончу свою вещь! Тогда посмотрим!». И далее цитирует уже слова самого Н.Н. Асеева: «Это была и высшая похвала, и удивительно хорошее чувство поэтического соревнования. С ним легко и весело было работать, из-за этого широкого размаха душевной мощи, которая увлекала и заражала собой без всяких нравоучений».
Следующий 1929 год в жизни поэта Николая Николаевича Асеева был юбилейным – ему исполнилось сорок лет. Вполне зрелый возраст. Да и творческой деятельности он оказался богатым на выход новых сборников и новых произведений в них. Во-первых, вышел сборник стихов «Цирк». Он был издан в Москве, в ГИЗе. Сборник имел 16 страниц со стихотворениями последних лет и был в очередной раз проиллюстрирован рисунками Марии Михайловны Синяковой. (Это обстоятельство говорит о том, что Николай Николаевич не только имел добрые отношения с сестрами жены Ксении, но и старался помочь им материально и творчески при всяком удобном случае.)
Во-вторых, наладилось сотрудничество с издательством «Прибой» в Ленинграде. Здесь были изданы «Дневник поэта» и «Работа над стихом». 
Сборник «Дневник поэта» – солидное издание – целых 230 страниц в твердом коленкоровом переплете форматом 14х20,4 см. Содержательную сторону сборника составляли статьи и очерки: «Арзрум», «Записная книжка «Лефа» о работе автора в журнале «Леф» под руководством В. Маяковского, «Страдания молодого Вертера», «Октябрь на Дальнем», «Собственные поминки», «Наша рифма», «Мелодика или интонация», «Литературное обозрение «Избяной Обоз», «Плач по Есенину» с анализом творчества поэта и «Ключ сюжета».
Если коротко о каждом произведении этого сборника, то в «Арзруме», написанном еще в 1917 году, речь о творчестве Хлебникова и Маяковского и об их отношении к поэзии А.С. Пушкина. В «Записной книжке  «Лефа», Н.Н. Асеев писал о своем месте в литературе и сообществе литераторов.
«Как я себя чувствую в литературе? – спрашивал он себе. И тут же метафорично отвечал: – Как морская рыбешка в пресной воде. Если вычеркнуть эпитеты, которые всегда почти играют украшающую роль, то получится хорошо: просто – как рыба в воде.
Кроме близких друзей, с которыми ничего не может изменить отношений,– Маяковского, Брика, Пастернака, Шкловского и всех лефов, – ко мне хорошо относятся М. Голодный, Светлов, Бабель, О. Форш, Н. Тихонов, А. Веселый. С ними – хоть и видишься редко – чувствуешь непрерывную связь доверия и симпатии неослабевающие со временем».
Среди недругов называет Воронского и сетует, что «в Туле и в Курске, в Киеве и в Харькове» во время встреч с читателями те задают одни и те же вопросы, «записки были так похожи, что будто они писались одним и тем же лицом».
В статье «Страдания молодого Вертера» рассказывает о неком писателе Зеленском, который «в первые дни своей молодости был искренне и глубоко увлечен творчеством поэта Маяковского», но затем кардинально изменил свое отношение. Предателем его Асеев не называет, но в тексте все же мелькает слово «предательство».
В статье «Собственные поминки» пишет об уходе из «Лефа» Пастернака и Лежнева, но выражает уверенность, что движение это еще крепко: «Лефовская метла связана прочно, она хорошо метет литературную дорогу будущему».
В статьях «Наша рифма», «Мелодика или интонация», «Литературное обозрение «Избяной Обоз», делится своими глубокими познаниями в области стихосложения и поэтики, приводит десятки конкретных примеров, ненавязчиво подсказывает тем, кто желает знать теоретические особенности и приемы в работе со словом.
В «Плаче по Есенину», естественно речь идет о творческой деятельности С.А. Есенина, которого, судя по тексту, Асеев всегда уважал как большого русского поэта. О биографии Есенина – ни слова.
Об очерке «Октябрь на Дальнем» довольно много говорилось выше, когда речь шла о жизни и творческой деятельности поэта в период с 1917 по 1921 год. Поэтому повторяться не стоит.
И хотя некоторые исследователи творчества Николая Николаевича Асеева заявляли, что его проза по своему художественному достоинству слабее поэтических произведений, согласиться с этим невозможно. В этой прозе свои достоинства – автобиографичность и мемуарность, авторское присутствие и исповедальность, экспрессивность и драматизм, информативность и хронологическая событийность. Да и публицистический стиль изложения добротен и хорош, особенно в «Плаче по Есенину» и «Октябрь на Дальнем».
А в 165-страничном сборнике «Работа над стихом», были статьи о поэзии и подборка стихов этого года. По-видимому, Н.Н. Асеев решил провести эксперимент и представить читателям сборник с произведениями разных жанров. Надо полагать, что читатель был благосклонен, так как негативной реакции на данный сборник не последовало. Можно считать, что эксперимент прошел удачно. А чтобы не осталось сомнений. Приведем строки из некоторых стихотворений этого сборника. Вот лирико-философские строки зачина «Дыханья эпохи»:
У Пушкина чаши,
у Гаршина вздохи
отметят сейчас же
дыханье эпохи.
А что мы отметим,
а что мы оставим
на нынешнем свете 
на нашей заставе?

А эти  начальные лирико-эпические строки из стихотворения «Молодость Ленина», в котором, в отличие от предыдущих стихов о вожде, есть хотя бы его имя (и имя брата Александра):
Далека симбирская глушь,
тихо времени колесо…
В синих отблесках вешних луж
 обывательский длинен сон.
………………………………..
Узко-узко бежит стопа,
начиная жизни главу;
будут ждать гостей и попа
и Владимиром назовут.

А эти лозунгово-маршевые строки из стихотворения «Десятый Октябрь» говорят и об отношении поэта к революции и о его мировоззрениях и философском восприятии действительности:
Сумерки
          кровли домов одели…
В память,
    как в двор ломовик,
                тарахтя,
грузом навьючив
                дни и недели,
вкатывается
               Десятый Октябрь.
Тысячи слов,
                совершая обряд,
будут его возносить,
                славословя.
Я же
         тропу моего Октября
вспомню,
         себя изловив на слове
«искренность»…
          Трепет летучих искр,
искренность –
   блеск непогасшей планеты.
Искренность –
                это великий риск,
но без нее
                понимания нету.
 
Общая же оценка литературных критиков сборникам «Работа над стихом» и «Дневник поэта» заключается в том, что «Асеев вводит читателя в свою поэтическую лабораторию и одновременно страстно утверждает свое понимание поэзии, свое представление о ее судьбе и путях развития». Что ж, вполне приличная оценка прозаического труда поэта Николая Асеева.
И в этом же году, как сообщают исследователи поэтического творчества поэта, Николай Асеев написал биографическое стихотворение «Чернышевский», которое не вызвало отторжения у литературных критиков, хотя к данному жанру лирико-эпического повествования они всегда относились настороженно.
В стране же 1929 год стал отправным этапом в годы первой пятилетки индустриального развития промышленности СССР и началом сплошной коллективизации сельского хозяйства, с массовым образованием колхозов и совхозов. Если факт индустриализации всегда освещался отечественными историками с положительной стороны, ибо это был рывок вперед, то сплошная, насильственная коллективизация сельского хозяйства всегда имела неоднозначные оценки. И часто связывалась с репрессиями конца 20-х и началом 30-х годов. Впрочем, в отечественной литературе и индустриализация, и коллективизация получили живой отклик.
Николаю Николаевичу Асееву, городскому жителю, ближе были вопросы индустриализации и урбанизации городов, поэтому и писал стихи на данную тему, повествуя о Магнитке, Кузбассе и Днепрогэсе, а коллективизацию сельского хозяйства со всеми ее перегибами старался обходить стороной.
В феврале 1930 года Владимир Маяковский и Николай Асеев порвали с «Рефом» и вступили в РАПП, с которым ранее неоднократно полемизировали и даже конфликтовали на почве стратегии развития отечественной литературу. А 14 апреля В.В. Маяковского не стало – застрелился, доведенный до самоубийства неустроенностью личной жизни, разбалансировкой литературных пристрастий. Ведь не так просто психологически было бросить созданное им детище «Леф» и «Реф» и перейти в чужой стан – РАПП.
Трагический уход из жизни друга и собрата по поэтическому перу, как сообщают биографы Н.Н. Асеева, он тяжело переживал. Мало того, первым встал на защиту имени Маяковского и его творчества от нападок хулителей и ревнителей чистоты советской литературы. Так, курский писатель А.А. Грачев в очерке «Поэт стали и соловьиной трели» пишет: «Н. Асеев начал борьбу за возрождение образа великого поэта уже в 1930 году. Он написал ряд страстных статей, выступал на Первом съезде советских писателей в 1934 году в защиту поэзии В.Маяковского. …Смело выступил против не только поэтов и литературных критиков (И. Сельвинского, Б. Пастернака, Д. Бедного), но и политиков, выступавших заодно с хулителями поэзии умершего друга. …Асеев занял гражданскую позицию и встал на защиту своего коллеги и друга. Он вступил в прямую полемику с противником творчества В. Маяковского – известным соратником вождя Октября В.Д. Бонч-Бруевичем, – и, опираясь на документы, доказал, что высказывания В.И. Ленина [о творчестве Маяковского] были как положительными, так и отрицательными. Н. Асеев высказал суждение, что не всегда слова руководителя государства бывают единственно правильными и объективными».
Автору же этого очерка видится то, что смерть друга вызвала у Н.Н. Асеева воспоминания об их совместной поездке в Курск в 1927 году. А воспоминания, в свою очередь, подвигли его на продолжение стихотворного цикла «Курские края». В 1930 году Николай Николаевич написал стихотворения «Мальчик большеголовый», «Детство» и «Город Курск», отдельные строки из которых уже цитировались выше, в первых трех главах очерка, когда речь шла о детстве, ученической поре и юности льговчанина Николая Асеева. Поэтому повторное цитирование будет лишним и не этичным. Но поговорить есть о чем.
Во-первых, важно отметить, что стихотворения «Детство» и «Город Курск» по своему строчному объему, широте разных планов и сюжетных линий, описанию природы, быта и характера лирических героев, большой информативной составляющей о месте действия и времени действия больше присущи маленьким поэмам, чем стихотворениям. К тому же они постоянно как бы перекликаются друг с другом, дополняя и уточняя одно другое.
Во-вторых, стоит обратить внимание читателя на то, что курская тема, ранее в творчестве Н. Асеева звучавшая как-то приглушенно, не в полный голос, здесь властно вступает в свои права. И зазвучала как гимн – сильно, торжественно и уверенно, что дружно отмечают не только курские краеведы и почитатели поэтического таланта Н.Н. Асеева, но и многие его биографы всей нашей большой страны. «Поэзия глубинных российских краев и полузабытое очарование детства определяют тональность этих стихов, мягкую, раздумчивую... – отмечали они. – Никогда еще не ощущалась с такой силой связь с родиной, с родимой землей, с затерявшимися в российских просторах городками и селами».
В-третьих, в полную меру поэт использует сюжет и его особенности, внутреннюю драматургию развития событий. А этого в более ранних произведениях, как неоднократно отмечалось, не было. Здесь сюжет – стальной стержень, вокруг которого ряд за рядом поднимаются и выстраиваются прекрасные эпитеты, метафоры и прочие поэтические тропы. Многопланова  и подача лирических героев – мальчика-реалиста и юноши-реалиста, а также города Курска. Все это, а также добротная прорисовка природного, бытового и общественного фона больше присущи лирико-эпическим поэмам, чем стихотворениям.
Говоря о стихотворном цикле Курские края», В. Мильков отмечал, что его достойно завершило стихотворение «Город Курск» и радовался тому, что «все здесь противоречит духу и букве лефизма».
Да, что есть, то есть.

 

Портрет Н.Н. Асеева. !930-е годы. Фото из свободного доступа Интернета.

И хотя курский писатель Михаил Семенович Лагутич в своем очерке сообщал, что «после смерти Маяковского Асеев пишет много, но публикуются, в основном, стихи агитационные», тем не менее, в 1930 году он издал сборники «Проза поэта», «Запеваем!», «Избранные стихи» и «Кутерьма».
В сборнике «Проза поэта» (около 200 страниц) в какой-то мере идет повтор того, о чем поэт писал в сборнике «Разгримированная красавица», то есть здесь присутствуют фантастические произведения. И хотя проза Асеева – это свидетельство его поисков, критиками она была воспринята неоднозначно.
«В рассказах, собранных в книге «Проза поэта», – писали они, – меткие бытовые зарисовки («Охота на гиен») соседствуют с мрачными фантасмагориями («Война с крысами») и напряженными раздумьями о судьбах поэзии, а стало быть, и о своей судьбе («С девятого этажа»), а за всем этим встает стремление уловить облик эпохи. Оно, это стремление, ощутимо и в суховатой повести «Санаторий», где главное для Асеева – передать «то чувство рабочей ответственности, которое он внушает всякому своей непрерывной, будничной, размеренной, напряженной работой».
А в стостраничном же сборнике «Запеваем!», изданном в Москве ГИЗом, пять разделов: «Запеваем!», «Бой с бытом», «Последний разговор», «Драматические фрагменты» и «Переводы». Даже названия разделов говорят о тематическом направлении стихотворений сборника.
Для курян, надо полагать, значимый интерес представляют поэтические сборники Н.Н. Асеева «Избранные стихи» и «Кутерьма». В «Избранных стихах», вышедших в Москве в издательстве ГИЗ, на 238 страницах стихи и поэмы. Стихи размещены в разделах «»Путешествие», «Героика», «Курские края», «Стихи этих лет», «Оранжевый цвет» и поэмы. (К сожалению, данного сборника в областной научной библиотеке нет, поэтому ответить на вопрос, какие стихотворения и поэмы, кроме цикла «Курские края», были здесь напечатаны, не представляется возможным. Можно лиши предполагать, что здесь не обошлось без «Синих гусар» и поэмы «Семен Проскаков».) А сборник для детей младшего возраста «Кутерьма» (Зимняя сказка), опубликованный в Москве госиздательством, на 16 страницах имел не только чудесные стихи Н.Н. Асеева, но был проиллюстрирован художником, уроженцем горда Курска Александром Александровичем Дейнекой (1899–1969).
Как видим, А.А. Дейнека родился в тот самый год, когда десятилетний Николай Асеев был привезен в Курск. Естественно, о существовании друг друга земляки долго не знали, каждый шел по жизни своим путем.
К 1930 году Александр Дейнека окончил учебу в Курской железнодорожной школе, в 14-15 лет – художественную студию известного курского художника того времени Михаила Николаевича Якименко-Забуги (1878–1942). В период с 1915 по 1917 год учился в Харьковском художественном училище. В 1918 году – Курске, фотограф местного уголовного розыска, руководитель секции изобразительных искусств, оформитель агитпоезда, театральных постановок, пишет плакаты для Курского отделения «Окон РОСТА». Затем была служба в Красной Армии. В период с 1920 по 1924 год – Москве, студент ВХУТЕМАСА. В 1921 году участвует в оформлении Московского театра революционной сатиры. В это время познакомился с В.В. Маяковским, который часто посещал мастерские художников-оформителей.
Экспрессионизм, футуризм и конструктивизм в искусстве, эксперименты со звуком, словом и цветом связывают художника и поэта.
Когда произошла встреча поэта Н.Н. Асеева и художника А.А. Дейнеки, трудно сказать, но к моменту оформления им книжки «Кутерьма», в творческом багаже А.А. Дейнеки уже были картины «Курск. После дождя» (1925), «На стройке новых цехов» (1926), «Оборона Петрограда» (1927), «Пейзаж» (1929, по мотивам курского края).
Итогом творческого сотрудничества Н.Н. Асеева и А.А. Дейнеки стало оформление «Кутерьмы» черно-белыми рисунками.
Понравились или не понравились рисунки поэту, судить трудно, но после 1930 года А.А. Дейнека в оформлении произведений и книг Николая Асеева уже не участвовал. Конечно, жаль, что начавшееся творческое сотрудничество двух знаменитых курян так быстро оборвалось.
Что же касается чудесных стихов, то процитируем несколько строк:
Мороз
      зубами скрипнул,
                землю облапил
и перегрыз
         электрический кабель.
Эту улицу
              и вон ту
погрузил он
                в темноту.

Замечательная образность и прорисовка картин действий мороза, похожего на медведя с могучим лапами. Детям сказочность всегда понятна и воспринимаема сердцем и душой.   
Кроме вышеперечисленных сборников, согласно данным  литературоведа А.С. Карпова, в 1930 году Николай Николаевич написал «Антигениальную поэму» и поэму «Необычайное».  Пафос первой заключался «в будничности героического и в общности высокого». Во второй же требовалось «отодрать пелену слепую, словно окалину мглущую взгляды, сорвать».
Карпов не пишет, где были изданы эти поэмы, но можно предположить, причем с большой вероятностью, что именно они были опубликованы в сборнике «Избранные стихи» – страничный объем сборника вполне позволял это сделать. Впрочем, не стоит судить да рядить, лучше процитировать несколько строк из «Антигениальной поэмы» и «Необычайного»,
Вот начальные искристые от московской зимней поры с ее морозами и метелицами строки парной (смежной) рифмовки:
Хорошо
           гуляет вьюга за окном,
белый сумрак
             расстилает волокном.
Хорошо
         в Москве метелице гулять,
засыпать в снега
                дворцы и флигеля.
Хорошо
              московской умнице
перелетывать
                по улице

А эти строки из поэмы «Необычайное» написанной «белым стихом»:
Чего я хочу? Необычайного,
Того же, что Гоголь и Шамиссо.
Чтоб нос путешествовал по проспекту,
а тень отделялась от каблуков,
свертывалась, как пергамент, в ролик
и  исчезала в широких карманах
похитителя серых теней.

Необычайное – не только в этом,
не только в выдумке и балагурье,
но и в том, чтобы смотреть
преувеличенными глазами,
но и в том, чтобы дышать
преувеличенными глотками,
преувеличенными шагами
жизнь настигать и перегонять;
оно в нарушении хода событий,
в переиначенной жизни героя, в том,
чтобы выдать одно за другое,
в меткости слов и в яркости чувств.

Необычное – всюду, всюду…
 
В период с 1931 по 1933 год Николай Николаевич издал сборники «Днипробуд», «Первомайские сигналы», «Песня», «Эстафета», «Большой читатель», «Избранные стихи».   
В сборнике «Днепробуд» всего 12 страниц. Издан он в 1931 году в Москве государственным издательством (ГИЗ). И в этом же году повторен в Харькове, правда, под названием «Третий решающий». Само название сборника говорит о том, что стихи в нем посвящены индустриализации страны в годы первой пятилетки.
Эта же революционно-индустриальная тема и в стихах сборников «Первомайские сигналы» (М.: Молодая гвардия», 1931. – 15 страниц) и «Песня» (М.: Библиотека «Огонек», 1931. – 48 страниц).
Сборник стихов «Эстафета» вышел в Московско-Ленинградском издательстве ГИХЛ, что расшифровывается как государственное издательство художественной литературы, серии «Массовая библиотека». В сборнике 96 страниц с произведениями последних лет. Он имеет предисловие Е. Усиевича и примечания С. Коляджина.
В 1931 году Н.Н. Асеев попробовал свои силы в драматургии. Вместе с Э. Багрицким, М. Бродским, Н. Дементьевым и М. Светловым они перевели с польского на русский язык пьесу Б. Ясенского «Слово о Якове Шеле» и издали ее под названием «Галицийская жакерия». Данное произведение под общей редакцией Э. Багрицкого вышла в Москве, в издательстве «Московский рабочий». В книге было 160 страниц. Но здесь важно даже не количество страниц книги, а факт знакомства Н.Н. Асеева и его совместная творческая деятельность с такими поэтами Советского Союза, как  Эдуард Георгиевич Багрицкий (настоящая фамилия – Дзюбин) (1895–1934) и Михаил Аркадьевич Светлов (1903–1964). Первый к этому времени был известен как автор поэмы «Дума про Опанаса» (1926) и глав из поэмы «Смерть пионерки» (1932). Второй – как автор «Гренады», «Рабфабовки» и «Песни о Каховке». Да и Николай Иванович Дементьев (1907–1935), выпускник Литературно-художественного института имени В.Я. Брюсова и литературного отделения МГУ, также был известен в поэтических кругах, ибо состоял в литературном объединении «Перевал» и систематически печатался в журналах «Красная новь», «Молодая гвардия», «Новый мир», «Октябрь». Это ему было посвящено стихотворение Э. Багрицкого «Разговор с комсомольцем Н. Дементьевым». (К сожалению, данных о поэте М. Бродском найти не удалось.)
Но 1931 год в жизни поэта Н.Н. Асеева ознаменовался не только выходом его книг, но и тем, что именно в этом году он и его супруга Ксения Михайловна получили новую квартиру в Доме писательского кооператива в Камергерском переулке, позже – МХАТовском, как будет звучать в некоторых работах его биографов.
По данным М.С. Лагутича русская писательница Елена Моисеевна Ржевская (1919–2017) позже в своих воспоминаниях о данной квартире  Асеевых, их быте и открытости писала: «Накануне Асеев и Кирсанов выступали в Политехническом. По окончании, мы, студенты ИФЛИ дождавшись на улице, когда они выйдут, мы обступили их, а Павел Коган запальчиво спросил, как это они, друзья Маяковского, мирятся с тем, что поэзию захлестывает пошлость. Асеева это как-то задело, раззадорило, он предложил всем нам завтра вечером прийти к нему домой и продолжить разговор. И вот пришли. Проезд Художественного театра, «Синие гусары», «Глухие гитары, высокая речь... Кого им боятся и что им беречь...»
Двери открыла нарядная женщина в белом накрахмаленном фартучке – жена, – пригласила входить. Николай Николаевич просил располагаться и подождать его, он звонил, что задерживается на радио.
Маленькая квартирка показалась бонбоньерочной и обращение Асеева к жене на «вы» – отчасти тоже. Он вошел свежий, седой. Предупредил: только без стихов, слушать не станет, – видимо, одолели начинающие поэты.  Пишущих стихи было двое – Павел Коган и Сергей Наровчатов.  С ними пришли студенты МГУ – историк, – да я, да мой брат и его товарищи – оба студенты технических вузов. Но почему-то всем было дело до поэзии, вернее до того, что происходит: радио, печать и экран захлестнуло дешевыми, прекраснодушными, ласкательными, как сказали бы в старину, а попросту угодливыми стихами. Досталось в разговоре – и это было по душе Асееву – Лебедеву-Кумачу с его облегченными, бездумными тогда стихами и песням; кто б мог знать, что это он окажется автором такой патетической, суровой песне войны.
Асеев был увлечен разговором и, в свою очередь, подначивал нас куда-то такое обо всем этом написать.
Был сервирован чай. И, усаживая нас за стол, Асеев предложил все же прочитать по одному стиху. Почитал Павел, заинтересованно им выслушанный. Затем – Сергей…»

 

На фото слева направо: Н.Н. Асеев, К.М. Асеева, П.В. Незнамов и В.М. Гехт. Москва, 1931 год. Из фонда Курской областной универсальной научной библиотеки имени Н. Асеева.

Вот такой была гостеприимная квартира четы Асеевых в 30-е годы. И это никак не согласуется, не вяжется с более поздними умозаключениями и утверждениями некоторых современных авторов о прижимости и скаредности Ксении Михайловны и даже некотором высокомерном ее отношении к другим дамам. Впрочем, в жизни всякое случается, да и люди с возрастом меняются…
Всего один сборник «Большой читатель» увидел свет в 1932 году. Издан он был в Москве издательством «Федерация». И на 136 страницах имел три раздела: «Большой читатель», «Опасность не миновала» и «Плакаты и лозунги».
Также один сборник вышел в 1933 году. Это «Избранные стихи». Напечатало его издательство «Федерация». Здесь на 210 страницах два стихотворных раздела – «Время лучших» и «Москвичи». Тираж сборника – 5200 экземпляров.
Малокнижие поэта в 1932 и 1933 годах, возможно, объясняется его активной работой в подготовке создания Союза писателей СССР и работой в столичных журналах.




















Единение возможно там, где один может представлять собой целое без другого, например, в отношении между двумя друзьями, когда ни один не подчинен другому.
И. Кант


В СОЮЗЕ ПИСАТЕЛЕЙ СССР

В начале 1930-х годов фактически не стало левовцев и рефовцев, однако деление писателей по социальным признакам – на пролетарских, крестьянских, их попутчиков и союзников – уже не соответствовало реальному содержанию творчества литераторов. К тому же среди так называемых попутчиков, не состоявших в рядах организаций пролетарских писателей, были такие маститые литераторы, как К. Федин, М. Шолохов, А. Толстой, Л. Леонов, М. Шагинян, П. Тычина и другие.
Частые жалобы писателей одних групп и объединений на коллег из других объединений в советские и партийные инстанции вызывали раздражение властей. В конце концов, руководство страны пришло к выводу, что с делением писателей на разные группы пора прекращать. И 23 апреля 1932 года вышло постановление Политбюро ЦК ВКП (б) «О перестройке литературно-художественных организаций», которое и обозначило новую эру во взаимоотношениях государства и писателей. В нём было констатировано, что в стране «успели вырасти кадры пролетарской литературы и искусства, выдвинулись новые писатели и художники с заводов, фабрик, колхозов». Следовательно, прежние «рамки существующих пролетарских литературных и художественных организаций (ВОАПП, РАПП, РАМП, РОКП и другие) становятся уже узкими и тормозят серьёзный размах художественного творчества». Поэтому предлагается ликвидировать разрозненные литературно-художественные организации и создать единые творческие союзы по направлениям.

 

На фото слева направо: С. Кирсанов и Н.А. Москва, начало 1930-х годов. Фото из фондов Курской областной универсальной научной библиотеки имени Н. Асеева.

Что касается писательского объединения, то 17 мая 1932 года Оргбюро ЦК ВКП(б) утвердило состав оргкомитета Союза советских писателей по РСФСР и приняло решение о создании подобных комитетов в других республиках. Кстати говоря, поэт-курянин Николай Николаевич Асеев был вначале кандидатом в члены, а потом членом оргбюро будущего Союза писателей СССР.
Без споров и прений почётным председателем союзного оргкомитета был избран  Алексей Максимович Горький как наиболее авторитетный писатель текущего времени. Для выработки и утверждения руководящих органов будущего союза и устава наметили созвать 1-й съезд советских писателей.
Следует отметить, что первые рабочие встречи инициативной группы, в которую входили А. Фадеев, Н. Асеев, В. Ставский и другие известные в стране писатели, проходили на квартире у А. М. Горького, на них присутствовали писатели разных социальных взглядов
Первые материалы по повестке дня и учредительным документам готовил секретарь фракции ВКП(б) оргкомитета Иван Михайлович Гронский, журналист и общественный деятель, которому приписывается первое употребление термина «социалистический реализм» в 1932 году в «Литературной газете». Статья «О социалистическом реализме», написанная  писателем-прозаиком Александром Александровичем Фадеевым (1901–1956) вместе с философом и общественным деятелем Павлом Федоровичем Юдиным (1899–1968), стала важнейшей идейной вехой в подготовке съезда. Политбюро ЦК ВКП(б) рассмотрело и утвердило ее 6 мая 1934 года, а затем она была опубликована в «Правде».
Планировалось, что 1-й съезд писателей должен был пройти в начале 1934 года. Однако дата съезда несколько раз переносилась по разным причинам. Окончательно утверждена она была на 15 августа 1934 года.
За несколько месяцев до съезда был выработан проект Устава Союза писателей СССР. Также начала работу комиссия по приёму писателей в Союз писателей во главе с П. Юдиным. В ее состав входили Всеволод Иванов, Петр Павленко, Константин Федин, Николай Асеев, Федор Гладков и драматург Александр Афиногенов.
15 августа 1934 года на собрании партгруппы Оргкомитета Союза советских писателей П. Юдин доложил, что заявления о принятии в Союз писателей написали буквально все литераторы, сколь либо известные в СССР, кроме Анны Ахматовой. Все – это 2500 членов, из которых 1500 действительных и около 1000 кандидатов. При этом прием в ряды Союза писателей первой волны был самый демократический за все время существования этого союза.
Стоит также заметить, что из всего количества писателей (2500 человек) только около трети их были членами ВКП (б), а остальные – беспартийные. (В дальнейшем число партийцев в рядах Союза писателей СССР постоянно росло.)
Как и планировалось, 15 августа 1934 года начал работу 1-й съезд Союза писателей СССР, который утвердил Устав и все другие документы, необходимые для нормальной работы этого объединения.
Согласно Уставу в редакции 1934 года, «Союз советских писателей ставит генеральной целью создание произведений высокого художественного значения, насыщенных героической борьбой международного пролетариата, пафосом победы социализма, отражающих великую мудрость и героизм коммунистической партии».
Уставом же давалось и определение социалистического реализма как основного метода советской литературы и литературной критики, следование которому было обязательным условием членства Союза писателей.
Высшим органом Союза писателей СССР был съезд писателей, который избирал правление СП СССР. Правление, в свою очередь, избирало Председателя правления и формировало секретариат правления, управлявший делами СП в период между съездами.
Предусматривался также и пленум правления Союза писателей – еще один управленческий орган, подотчетный съезду, – который должен был проводиться не реже одного раза в год.
Структурными подразделениями Союза писателей СССР были региональные писательские организации со структурой, аналогичной центральной организации: СП союзных и автономных республик, писательские организации областей, краёв, городов Москва и Ленинград.
Печатными органами Союза писателей СССР стали «Литературная газета», а также журналы «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Вопросы литературы», «Литературное обозрение», «Юность», «Советская литература», «Театр», «Звезда», «Костер». Журнал «Советская литература» издавался на иностранных языках.
В ведении правления Союза писателей СССР находилось издательство «Советский писатель», Литературный институт имени А.М. Горького, Всесоюзное управление по охране авторских прав, Всесоюзное бюро пропаганды художественной литературы, Центральный дом литераторов (ЦДЛ).
При правлении Союза писателей СССР действовал Литературный фонд СССР, а региональные писательские организации также имели свои литфонды. В задачу литфондов входило оказание членам Союза писателей материальной поддержки в форме обеспечения жильем, строительства и обслуживания «писательских» дачных поселков, медицинского и санаторно-курортного обслуживания, предоставления путевок в Дома творчества писателей, оказания бытовых услуг, снабжения дефицитными товарами и продуктами питания.
Согласно Уставу 1934 года, прием в члены Союза писателей производился на основании заявления, к которому должны были быть приложены рекомендации трех членов Союза писателей. Писатель, желающий вступить в Союз, должен был иметь две опубликованные книги и представить рецензии на них. Заявление кандидата рассматривалось на заседании местного отделения Союза писателей СССР. Оно должно было при голосовании получить не менее двух третей голосов. После этого его рассматривал секретариат или правление Союза писателей СССР, и для принятия в члены требовалось не менее половины их голосов. Кандидат в члены Союза писателей СССР имел такие же привилегии и социальные гарантии, как и действительный член, кроме права голосовать на съездах и быть избранным в руководящие органы.
Руководителем Союза писателей СССР был председатель Правления. Первым председателем Правления Союза писателей СССР на период с 1934 по 1936 го был избран А.М. Горький, но он от этой должности самоустранился.  И руководство деятельностью Союза фактически осуществлял 1-й секретарь Союза писателей Александр Щербаков.
Что же касается Н.Н. Асеева, то он вошел в редакционную коллегию «Литературной газеты» и был избран в состав правления, в котором активно работал многие годы. Это свидетельствует о большом авторитете поэта среди коллег по литературному горячему цеху во времена второго пятилетнего плана экономического, социального и культурного развития страны.
Освещая деятельность земляка-поэта в первой половине 30-х годов, писатель Михаил Лагутич в своих очерках писал: «Много времени отнимала общественная работа. В то время отказаться от нее было невозможно. Асеев входит в комиссию по приемке в Союз писателей, в правление Литературного фонда занимавшегося широким кругом вопросов по обеспечению быта писателей. Страстно увлекается охотой и большим теннисом, выступает даже в крупных соревнованиях».
Заметим также, что в 1934 году в Союз писателей СССР были приняты такие уроженцы Курского края, как Сергей Сергеевич Анисимов, Пимен Иванович Карпов, Аркадий Петрович Гайдар, Михаил Петрович Лоскутов, Мария Давыдовна Чернышева (Марич), Николай Николаевич Сидоренко, Владислав Евгеньевич Евгеньев-Максимов, Вячеслав Александрович Ковалевский. А еще в Союз писателей были приняты те земляки курян, которые родились вне Курской губернии, но на стезю литературы встали в Курске или в Курском крае. Это Вадим Андреевич Сафонов, одногодок Аркадия Гайдара и льговчанин. Это Юрий Павлович Герман, некоторое время проживавший с родителями в Льгове, это Максим Михайлович Подобедов, Михаил Яковлевич Булавин и некоторые другие. Возможно, членом СП СССР стали Рита Райт (урожденная Раиса Яковлевна Черномордик, в замужестве – Ковалева), прозаик и переводчик, а также Леонтий Гаврилович Чемисов, старейший курский писатель, участник 1-го съезда рабселькоров Курской губернии 1927 года, персональный пенсионер СССР с 1933 года. К сожалению, точных данных о них по членству в Союзе писателей нет…
И не лишнем будет сказать несколько слов о каждом из них, хотя бы потому, что приему их в Союз писателей СССР приложил руку и поэт Н.Н. Асеев как член приемной комиссии.
Сергей Сергеевич Анисимов (1876–1948) родился в городе Фатеже. Публиковался в журналах «Восходы», «Юная Россия», «Современник», «Северные записки», «Былое» и других. Автор книг «Вечный снег и лет» (1901), «Картины Кавказа» (1915), «На пути к смерти» (1917), «На высоте» (1923) и других (в период с 1901 по 1930 год издал более 30 книг).
Пимен Иванович Карпов, о котором говорилось выше, к моменту приема в Союз писателей СССР был автором несколько сборников стихов и прозы, в том числе «Знойная лилия» (1911), «У плуга» (1911), «Трубный глас» (1920), «Погоня зв радостью» (1920), «Звездь» (1922), «Русский ковчег» (1922). А также автором романа «Пламень» (1913) и двух книг воспоминаний «Верхом на солнце» (1933).
Аркадий Петрович Гайдар (Голиков) (1904–1941) к этому времени опубликовал книги «Жизнь ни во что», «РВС», «На графских развалинах», «Угловой дом», «Школа», «Четвертый блиндаж», «Дальние страны», «Мои товарищи», «Сказка о военной тайне» и некоторые другие.
Михаил Петрович Лоскутов (1906–1940) родился в Курске в семье железнодорожников. Работал журналистом в газете «Курская правда». С 1926 года – в Ленинграде. Автор двух книг фельетонов «Конец мещанского переулка» (1928, 1929) и книги «Рассказы о дорогах» (1933).
Мария Давыдовна Чернышева (Марич) (1893–1961) родилась в Ямской слободе города Курска. Писала пьесы и рассказы Публиковалась в журналах «Красная новь», «Прожектор», «Народный учитель» и других. В 1925 году, к 100-летию восстания декабристов, опубликовала роман «Северное сияние». Она – автор романов «Сухие ветви» (1927) и «Ссылочный невольник», сборника «История фабрик и заводов» (по предложению А.М. Горького) (1931).
Владислав Евгеньевич Евгеньев-Максимов (1883–1955) родился в деревне Демидовке Суджанского уезда Курской губернии. Автор книг о Н.А. Полевом, Н.А. Некрасове. М.Е. Салтыкове-Щедрине, Н.Г. Чернышевском, Н. А Добролюбове и другим. Автор книги «Очерки по истории социалистической журналистики в России XIX века» (1927) и трехтомника о б истории журнала «Современник» (1934-1939).
Вячеслав Александрович Ковалевский (1897– 1977) родился в Рыльске в семье священника. Жил в Москве. Автор книг «Некий час» (1919), «Цыганская венгерка» (1922). В 1930-е годы по просьбе А.М. Горького работал над сбором материалов для «Истории фабрик и заводов», результатом чего стала книга «Хозяин трех гор», опубликованная в 1937 году.
Николай Николаевич Сидоренко (1905–1980) родился в Курске. В 1925 году уехал в Москву. К 1934 году автор поэтических сборников «Салют» (1926) и «Разрушенная тишина» (1930).
Юрий Павлович Герман (1910–1967) родился в Риге, но с начала 1920-х годов на территории Курской губернии. Вместе с родителями жил в Обояни, Льгове. Дмитриеве и Курске. Здесь окончил школу и начал заниматься литературным творчеством.Стихи и рассказы публиковал в уездных газетах и в газете «Курская правда». С 1929 года в Ленинграде. Учился в техникуме сценических искусств. К 1934 году автор книг «Рафаэль» (1931), «Вступление» (1931) и «Бедный Генрих» (1934).
Максим Михайлович Подобедов (1897–1993) родился в Смоленской губернии. С 1921 года жил в Курске. Здесь началась его проба поэтического пера. В 1925 году в журнале Рабкор-железнодорожник» напечатал поэму «Ленинец». С 1928 года – в Воронеже. Здесь издал книги «Эстакада» (1930), «Предревкома» (1931), «Рождение человека» (1934).
Михаил Яковлевич Булавин (1900– 1991) родился в Белостоке, но детские годы и годы юности прошли в Курске. Первая публикация рассказ «Голод» в альманахе «В гору» (1927) и в сборнике «Четвертая полоса» (1929). Печатался в «Курской правде». С 1934 года в Воронеже. И с этого же года в Союзе писателей СССР.
Рита Райт (урожденная Раиса Яковлевна Черномордик, в замужестве – Ковалева) (1898– 1989) родилась в Херсонской губернии, но в детстве жила в Курске. В 1922 году участвовала в работе Курского союза поэтов. Являлась первым переводчиком произведений Г. Белля. Ф. Кафки. Д. Селинджера, У. Фолкнера. К. Воннегута. На немецкий язык перевела стихи В.В. Маяковского. Написала воспоминания о Маяковском, Пастернаке, Хлебникове, Ахматовой и художественную биографию Р. Бернса.
Леонтий Гаврилович Чемисов (1856–1939) родился в городе Дмитровске Орловской губернии, но жил в слободе Михайловской Дмитриевского уезда Курской губернии. Издал несколько сборников стихотворений и рассказов. В 1933 году ВЦИК СССР назначил ему персональную академическую пенсию за многолетнюю революционную  и литературную деятельность.
А вот поэтесса и детский писатель Елена Александровна Благинина (1903– 1989), родившаяся в Орловской губернии, но детство и юность проведшая в Курске и здесь же начавшая творческий путь в начале 20-х годов (Курский союз поэтов), в Союз писателей вступит несколько позже, в 1937 году.
Позже в СП СССР будет принят и Вадим Андреевич Сафонов (1904–1999). Он родился в семье инженера-путейца в Керчи, но с раннего детства проживал с родителями в городе Льгове. В 1923 году уехал в Москву. Учился на биологическом факультете МГУ, Высших вечерних литературных курсах. Работал в газете «Труд», преподавал в вузах. Печататься стал с середины 20-х годов. Был знаком с В.В. Маяковским, С.А. Есениным, Н.Н. Асеевым. Первая научно-фантастическая книга «Победитель планеты» вышла в Москве в 1933 году. (В Союз писателей СССР В.А. Сафонов будет принят в 1941 году.)
Как видим, формально подбиралось неплохое землячество литераторов, имевших родственные корни с Курским краем. Но в реальности о дружественных отношениях между ними в тридцатые годы, почти ничего не известно. Вероятней всего, что они, хотя и находились в одном союзе, но дружбу между собой не водили. Возможно, даже не знали, что они – земляки. Такое, к сожалению, сплошь и рядом было, есть и будет…
Отходя немного в сторону от литературной и общественной деятельности писателей, в том числе и Н.Н. Асеева, отметим, что в то же 1934 году произошли важные изменения и на малой родине Асеева. 13 июня 1934 года была образована Курская область, выведенная из состава ЦЧО, прекратившего свое существование. Государственные и партийные власти СССР и РСФСР пришли к выводу, что укрупнение областей и краев в экономическом, культурном и социальном плане себя не оправдало. Вот и стали реформировать.
С образованием Курской области город Курск получил статус областного центра, и в нем сразу же начались формироваться областные органы управления – обком партии, облисполком, горком и  горисполком, а также управления культуры, образования, здравоохранения, строительства, транспорта и другие.
В 1934 году в Курске был учреждено первое высшее учебное заведение – Курский государственный педагогический институт. А при редакции газете «Курская правда» – главном партийном, советском и профсоюзном печатном органе области – образовано Курское областное книжное издательство, в котором стали издаваться литературные альманахи и сборники курских литераторов.
В 1934 году стало формироваться и объединение курских литераторов, которое со следующего года возглавил член Союза писателей СССР Михаил Михайлович Киреев (1903–1971). В литобъединение входили Михаил Горбовцев, Петр Заломов. Петр Бульбанюк, Михаил Дорошин, Николай Корнеев, Михаил Козловский, Николай Белых и другие.
И пусть это прямого отношения к жизни и творчеству Николая Николаевича Асеева не имело, но надо полагать, его интересовало как часть истории Курского края. А история края, как помним, занимавшая его думки и мысли с юных лет. С выходом же в свет стихотворного цикла «Курские края»  эти мысли и думки лишь углубились, чтобы со временем излиться в замечательные строки «Богатырской поэмы».
Однако возвратимся к жизни и творческой деятельности Николая Николаевича Асеева. В 1934 году он издал сборники «Москва-песня», «Обнова», «Поэмы» и «Удивительные вещи».
Солидный по количеству страниц – 222 страницы –сборник стихотворений, оформленный художником Т. Мариной, вышел в Московском товариществе писателей. В нем были разделы «Москва-песня», «Старомосковье», «Начало», «Перестройка», «Москва в бинокле», «Московские дни» и «Вокруг Москвы». Без лишних слов понятно, что поэтические произведения данного сборника – это дань поэта не только столице Родины, но и городу, в котором он встал на поэтическое крыло.
Сборник «Обнова» со стихами, написанными поэтом в период с 1932 по 1933 год, вышел в Ленинградском издательстве писателей. В нем было 118 страниц. И на каждой странице искренние чувства поэта, радующегося за достижения страны в области производства. Культуры, быта и социального строительства.
Стошестидесятистраничный сборник «Поэмы» увидел свет в Москве, в издательстве «Советская литература». Поэмы подобраны автором так, что здесь и воспевание революционной борьбы, и размышления автора об необычном в обычном.
А стотридцатипяти страничный сборник стихотворений «Удивительные вещи» с авторским предисловием вышел в Москве в Госиздательстве.
Николай Асеев, как видим, в 1934 году не только активно занимался общественными делами, связанными с созданием Союза писателей СССР, но и высоко держал планку своего творчества. При этом не знал, что «компетентные органы» уже внимательно приглядываются к нему. По данному поводу исследователь творчества поэта Борис Рябухин в интернетстатье делится своими находками в архивах КГБ СССР: «Власть то приближала Асеева, то отталкивала. Вот  факты из «Спецсообщения секретно-политического  отдела ГУГБ НКВД СССР  «О ходе Всесоюзного съезда советских писателей» от 31.08.1934 года: «В кругах, близких к руководству, выражают уверенность, что  на происходившем  сегодня совещании у В.М. Молотова найдут модус для дальнейшей совместной работы Горького с бывшими членами президиума Оргкомитета Юдиным и Ставским, Панферовым и др. в будущем правлении Союза советских писателей. Поэт Николай Асеев получил адресованное через президиум съезда письмо от брата административно ссыльного поэта Николая Клюева — Петра Клюева. Судя по содержанию письма, Асеев не единственный адресат».
И это происходит тогда, когда только что закончил работу 1-й Съезд Союза писателей СССР, когда в памяти каждого участника съезда еще свежи, а порой и горячи приветственные слова руководителей партии и правительства, выступления  коллег, когда утвержден план работы на ближайшие два года.
А еще это спецсообщение секретно-политического отдела руководству  Главного управления государственной безопасности НКВД СССР косвенно указывает на то, что за помощью обращались ни к кому-нибудь, а именно к Асееву. Возможно, знали, что он в помощи не откажет…
К сожалению, хлопоты Петра Клюева и Николая Асеева поэту Николаю Алексеевичу Клюеву (1887–1937), близкому другу Сергея Есенина и Пимена Карпова, не помогли. Он стал одной из многочисленных жертв сталинских репрессий 30-х годов.
В 1935 году Николаю Николаевичу Асееву удалось издать только один сборник своих произведений – «Песенник». Вышел он в Москве, в издательстве «Советский писатель. На 110 страницах сборника четыре раздела стихотворений – «Военные», «Героика», «Задушевные» и «Молодежные». Художественным оформлением сборника занималась сестра жены поэта – Мария Синякова.
По-видимому, общественная работа в Союзе писателей СССР – правление, Литературный фонд, участие в редколлегии «Литературной газеты» – отнимали время от персонального творчества. Впрочем, земляк поэта, писатель Михаил Лагутич в своих очерках об Асееве писал, что поэта «прижимали» с изданием книг, и он даже жаловался главе государства И.В. Сталину на притеснения.
Но вот наступил декабрь 1935 года, и, по данным исследователей, И.В. Сталин, которому приписывают выражение: «Других писателей у меня нет», – однажды публично заявил: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи. Безразличие к его памяти и произведениям  преступление». Это заявление главы государства резануло по сердцу Н.Н. Асеева, что он обязался создать роман в стихах о В.В. Маяковском. И буквально с первых чисел января 1936 года приступил к написанию многогранного произведения «Маяковский начинается».
В 1936 году не стало Алексея Максимовича Горького, и у руля Союза писателей СССР встал «красный граф» Алексей Николаевич Толстой (1883–1945), автор книг «Лирика», «Заволжье», «Красный шут», «Сорочьи сказки», «Хромой Барин», «Граф Калиостро», «Детство Никиты», «Хождение по мукам», «Похождение Невзорова, или Ибикус», «Аэлита», «Гиперболоид инженера Гарина» и других. Но, как сказано в Интернете, фактическое руководство Союзом писателей СССР осуществлял генеральный секретарь Союза писателей Владимир Петрович Ставский (Кирпичников) (1900–1945).
Во время Гражданской войны А.Н. Толстой покинул Россию, но в 1923 году одним из первых эмигрантов возвратился в Советский Союз. Нашел общий язык с руководителями страны и активно включился в литературную жизнь советского общества.
Какие отношения сложились между Н.Н. Асеевым, дворянином по происхождению, ни в грош не ставившего свои дворянские корни, и А.Н. Толстым, гордившегося своим аристократическим происхождением, трудно сказать. Но в 1936 году земляк курян издал всего лишь одну книгу – «Однотомник». Правда, в этой книге было более 500 страниц, и входили в нее следующие разделы: «Молодость», «Октябрь на Дальнем», «Путешествие», «Лирическое отступление», «Большой читатель», «Москва-песня», «Песня» и «Роман прошлого года».
Впрочем, кроме этой книги, в 1936 году Николай Николаевич систематически публиковал в журналах и «Литературной газете» отдельные главы или же отрывки из них из произведения «Маяковский начинается».
В 1937 году поэт переиздал в Москве отдельной книгой (52 страницы) поэму «Семен Проскаков» и продолжал публиковать в журналах отдельные части романа в стихах «Маяковский начинается». А в 1938 году в Москве, в «Советском писателе» издал сборник «Высокогорные стихи» с переводами стихов поэтов Украины и Кавказа и солидный сборник (327 страниц) «Избранные стихи» с разделами «Путешествие». «Героика», «Курские края», «Стихи этих лет», «Оранжевый свет», «Песни», «Роман позапрошлого года». «Песни».
Отмечая творческую деятельность земляка, курский исследователь Михаил Шехирев писал: «Мотивами кипучей молодости, грозовой свежести нового мира проникнуты сборники стихов Н.Н. Асеева «Время лучшим», «Молодые стихи», «Москва-песня», «Высокогорные стихи». В них поэт создает лирический образ стремительного времени, наполненного борьбой и созиданием, утверждением новых нравственных ценностей. А литературный критик А.С. Карпов отмечал: «30-е годы ознаменованы, с одной стороны, решительным подчинением стиха задаче непосредственного участия в деле социалистического строительства, а с другой – решительным расширением тематических рамок».
С ними солидарен и современный критик В.А. Шошин. В интернет статье он констатирует: «В 1930-е Асеев продолжает жанровые поиски, разрабатывает, в частности, международный политический фельетон («Надежда человечества», «Берлинский май»). Значительным событием литературно-общественной жизни стал перевод на русский язык поэзии Т. Шевченко. Наряду с Н. Тихоновым, А. Твардовским, Н. Ушаковым, Б. Пастернаком, М. Исаковским Асеев знакомит с жизнью братских республик, пишет посвященные Кавказу «Высокогорные стихи».
В том же духе говорят и современные курские почитатели таланта своего земляка: «30-е годы – время напряженных творческих исканий Н. Асеева. Смысл этих исканий достаточно точно определил Н. Тихонов, когда говорил, что он – «черный труженик стиха, перепробовавший все размеры и жанры... в поисках проникновения в современную тему со всех сторон».
А автору этого очерка ничего не остается, как процитировать несколько строк из раздела «Высокогорные стихи», хотя бы из стихотворений «Дагестан» и «Партизанская лезгинка», чтобы вновь почувствовать магию асеевского слога.
Смотри, как остры плечи гор,
как бурка свесилась с плеча,
он вьет коня во весь опор,
его полет разгоряча.

Эти строки, рисующие образ горца, из стихотворения «Дагестан», а следующие из «Партизанской лезгинки»:
За аулом далеко
заржала кобыла…
«Расскажи нам, Шалико,
что с тобою было.
От каких тяжелых дел,
не старея,
молодым ты поседел,
спой скорее».

В 1937 и 1938 году, как известно, по стране прокатились волны репрессий против военных и политических деятелей страны. Затронули эти репрессии и советских писателей. Одни, как Н. Заболоцкий, Д. Хармс, Л. Гумилев, попали на долгие годы в лагеря и лишения. Другие – как И. Бабель, Г. Белых, Б. Пильняк, С. Третьяков, друг Асеева по Владивостоку, Чите и ЛЕФу, – расстреляны. А ведь все они приветствовали революцию и пели ей дифирамбы. Но судьба была благосклонна к поэту Николаю Николаевичу Асееву – беда обошла его стороной. Впрочем, все же затронула…
Курский писатель Михаил Семенович Лагутич по данному вопросу пояснял: «В 1939 году широко отмечалось 50-летие Николая Николаевича Асеева. Он был признан ведущим современным поэтом. Газеты заполнились поздравлениями одному из руководителей Союза писателей страны. Значит, он устраивал власть, был ей нужен, писал стихи полезные. Но никто тогда и после не смог его упрекнуть, что льстил, мол, перед властью. Конечно, он понимал, что в стране творится совсем не то, о чем они мечтали с Маяковским. Сгинули в лагерях два брата его отца. Не зря в эти годы он в значительной мере уничтожил свой архив, чтобы, если что, не повредить себе и своим друзьям. Вызывает большое уважение к Асееву¬-человеку то, что когда начиналась очередная травля не только кого-либо из друзей, но даже из литературных недругов, Асеев никогда не принимал в этом участие, как бы его не просили и чтобы за это не обещали. Он всегда оставался человеком порядочным, со своим понятием о чести. Поэтому все чаще стали обходить его стороной награды и премии, все реже стали печатать».
Что касается «сгинувших в лагерях двух братьев отца поэта, не названных по имени Лагутичем, сказать что-либо дополнительно, не представляется возможности – нет информации. А вот о том, что в 1937 году жертвой репрессий стал двоюродный брат Николая Николаевича – Николай Васильевич известно из интервью дочери Николая Васильевича – Нины Николаевны Асеевой-Зосимовой, ранее упоминаемой в данном очерке в связи с приездом Н.Н. Асеева в Курск в 1927 году. В интервью корреспонденту «Городских известий», данному в 2015 году, Нина Николаевна поведала: «Отец моего папы Николая Васильевича Асеева и отец Николая Николаевича были родными братьями».
А далее уже корреспондент пишет от себя со слов Нины Николаевны: «О том, что поэт Николай Асеев  ее родственник, девятилетняя Нина узнала после ареста отца в 1937 году».
И вновь в интервью прямая речь Нины Николаевны: «Мама целый год не могла устроиться на работу как жена «врага народа». Семья бедствовала, продавала имущество…»
Однажды девочка прочитала в календаре стихотворение и подпись: «Н. Асеев» – сообщает далее интервьюер и приводит слова Нины Николаевны: «Говорю: маме: «Вот у нас однофамилец – поэт». Мама отвечает: «Нет, это наш родственник, двоюродный брат папы». Я предложила обратиться к нему за помощью, на что мама сказала: «Нет, нельзя. Иначе у него будут неприятности». Мы считались членами семьи «врага народа» до 1957 года. Отец так и погиб. Он был белым офицером, и обвиняли его по сфабрикованному делу о сотрудничестве с болгарской разведкой».
К этому стоит добавить, что много позже, будучи уже известным курским педагогом, Нина Николаевна Зосимова читала справку по расстрельному делу отца, из которой следовало, что он был арестован 7 декабря 1937 года и расстрелян в ночь с 26 на 27 марта 1938 года в урочище Солянка.
Знал ли об этом в 1938 году поэт Н.Н. Асеев, живший в Москве и, судя по всему, не поддерживающий отношений ни с отцом, ни с дядьями, ныне трудно судить. Возможно, что-то знал… Как, например, его земляк, детский писатель Аркадий Гайдар, знавший о судьбе сестры Натальи Петровны Поляковой (Голиковой), жены «врага народа» комиссара РККА, попавшего под репрессивный каток. Ей пришлось «сбежать» из Москвы в Курск и влачить с сыном Левой скудное существование. Аркадий Гайдар оказывал ей моральную и материальную помощь, а в 1939 году даже навестил в Курске на съемной квартире.
Зато 1939 год в жизни Николая Николаевича Асеева был не просто благополучным, но и знаковым. Во-первых, поэту исполнилось 50 лет – отличный юбилей: юбиляр еще крепок физически и идет к новым высотам и вершинам  в свое творческом полете. Во-вторых, в этом году им было завешено большое многоплановой произведение «Маяковский начинается» и рукопись сдана в Гослитиздат для верстки и последующей публикации. В-третьих, увидели свет стихотворные сборники «»Зоревое пламя» в издательстве «Правда» и «Наша сила» в Гослитиздате. В-четвертых, за многолетний литературный труд, прославляющий революцию и советскую Отчизну, ее достижения и ее людей-тружеников, поэт-юбиляр был награжден орденом Ленина – высшей государственной наградой Советского Союза.
Представление на орден, по-видимому, писал новый руководитель Союза писателей СССР А.А. Фадеев, находившийся у руля советского писательского сообщества с 1938 года, который также получил высокую государственную награду. Кстати, в этом году были награждены В. Катаев, С. Михалков и многие другие советские писатели. Получил орден «Знак Почета» и уроженец Льгова, детский писатель Аркадий Петрович Гайдар (Голиков).
На получение ордена Ленина Николай Асеев, как сообщает курский писатель М.С. Лагутич, отозвался стихотворением, опубликованном в «Литературной газете». В стихотворении такие символические и в то же время реалистические до публицистичности строки:
Вколото
эмаль и золото
не только в мой
      пиджачный лацкан, –
пыланьем ордена,
вниманьем Родины
весь труд писательский
         возвышен и обласкан.

В мае 1939 года поэт Николай Николаевич Асеев отдыхал в санатории писателей в Крыму. Для него это был, по-видимому, рядовой эпизод в жизни, так как записей об отдыхе не оставил. Зато из дневниковых записей Аркадия Петровича Гайдара за 2 мая 1939 года следует: «Ялта. 16-я комната. Паустовский, Каверин, Финн, Диковский, Тренев, Вирта, Уткин, Евг. Петров, Асеев, Лагины и другие».
И пусть фамилия поэта стоит не на первом месте, но она, как видим, названа, а не спрятана среди «других», не столь важных для Гайдара персон, как, например, М.П. Лоскутов, пребывавший также в это время в Ялте (о нем запись от 17 мая), или В.О. Перцов (о нем запись от 28 мая).
Отталкиваясь от дневниковой записи А.П. Гайдара от 2 мая 1939 года и его перечня писателей, по-видимому, будет не лишним дать о них краткие биографические справки.
Константин Георгиевич Паустовский (1892–1968) родился в Москве в большой семье выходца из казаков. Учился в Киевской 1-й гимназии. Позже, оставшись без отца, бросившего семью, помогал матери. В годы революции и Гражданской войны странствовал по стране, побывал в Одессе, Сухуме,  Батуми, Тбилиси, Ереване, Баку и Джульфе. С 1923 года – в Москве.
В одесскую одиссею К.Паустовский познакомился с молодыми писателями, сотрудниками «Моряка» – Катаевым, Ильфом, Багрицким, Шенгели, Львом Славиным, Исааком Бабелем. К маю 1939 года – автор книг «Встречные корабли», «Блистающие облака», «Кара-Бугаз», «Орест Кипренский», «Жизнь Грина» и других.
Вениамин Александрович Каверин (1902–1989) родился младшим ребенком в большой еврейской семье капельмейстера 96-го Омского полка А. Зильбера и пианистки Анны Дессон. Окончил Ленинградский институт восточных языков (1923) и Ленинградский госуниверситет (1924), а в 1929 году защитил кандидатскую диссертацию. К литературному творчеству приступил в начале тридцатых годов. К моменту встречи с Гайдаром и Асеевым в Ялте в мае 1939 года был известным писателем, автором остросюжетных романов «Исполнение желаний», «Два капитана» и «Открытая книга».
Константин Яковлевич Финн (настоящая фамилия Финн-Хальфин) (1904–1975) родился в Москве. Участник Гражданской войны. Во второй половине 20-х годов учился на Высших литературных курсах. Печататься начал с 1926 года. Автор книг «Мой друг» (1926), «Третья скорость» (1930), «Окраина» (1932), «Большие дни» (1933).
Сергей Владимирович Диковский (1907–1940) родился в Москве в семье художника. Его детство и юность прошли в Причерноморье. После окончания школы работал курьером, хористом, носильщиком на вокзале, расклейщиком афиш, библиотекарем. С 1925 года – журналист. На литературном поприще с 1928 года после выхода приключенческого романа «Взрыв», написанного в соавторстве с Л. Оваловым, будущим автором детективных рассказов и повестей о майоре Пронине.
В период с 1928 по 1929 год служил в РККА, участвовал в конфликте на КВЖД. С 1931 года спецкор «Комсомольской правды» по Дальнему Востоку, с 1934 – спецкор газеты «Права». Автор рассказов «Железная утка», «Рыбья карта», «Васса», «Госпожа Слива», «Труба», «Комендант Птичьего острова», «Конец Саго-мару», «Бери-бери». (Погиб 6 января 1940 года в бою во время советско-финской войны.)
Константин Андреевич Тренев (1876–1945), драматург, автор пьесы «Любовь Яровая», удостоенной Государственной премии СССР, родился в деревне Бакшеевке Харьковской губернии в семье бывшего крепостного крестьянина. С 1903 года учился в Петербургском археологическом институте. Принимал участие в революционных событиях 1905 года. В 1912 году встречался с А.М Горьким. И в этом же году опубликовал пьесы «Дорогиных» и «Владыку». В 1913 – «На ярмарке», в следующем ¬«Самсона Гречика» и «В пути» и «Любовь Бориса Николаевича». В 1925 году в МХАТе поставлена пьеса К.А. Тренева «Пугачевщина», а в 1927 – «Любовь Яровая».
 Николай Евгеньевич Вирта (настоящая фамилия Карельский) (1906–1976) родился в селе Большая Лазовка Тамбовской губернии в семье священника. В 1921 году родители Николая Вирты за связь с мятежниками были расстреляны, а он стал писарем сельсовета. Параллельно учился в Тамбове. В 1923 году в «Тамбовской правде» опубликовал свой первый рассказ о деревенской жизни. С ним и вошел в советскую литературу.
Иосиф Павлович Уткин (1903–1944), поэт, родился на станции Хинган в семье железнодорожного строителя. Детство прошло в Иркутске, где окончил начальное трехлетнее училище. После того, как отец оставил семью, помогал матери. Когда же в Иркутске стали организовываться красные отряды для борьбы с белогвардейцами, стал бойцом одного из отрядов. Воевал с колчаковцами, освобождал Дальний Восток от белогвардейцев и интервентов. В 1922 году в Иркутске работает в газете «Власть труда», здесь же печатает свои стихи. С 1924 по 1927 год учится в Московском государственном институте журналистики. В 1925 году работает заведующим литературным отделом «Комсомольской правды», параллельно публикуется в журналах «Огонек», «Прожектор», «Смена». В 1927 году издает поэтический сборник «Первая книга стихов». В 1928 году едет за границу. Встречается с А.М. Горьким в Сорренто. Возвратившись из загранкомандировки, работал в столичных изданиях, в которых систематически печатает свои стихи о комсомоле, Красной Армии и ударных стройках, героинями которых являются советские женщины.
Евгений Петрович Петров (настоящая фамилия Катаев) (1903–1942), прозаик, драматург, соавтор с И.А. Ильфом авантюрных романов «12 стульев» и «Золотого теленка». (Погиб на фронте во время Великой Отечественной войны.)
Лазарь Иосифович Лагин (настоящая фамилия Гинзбург) (1903–1979), писатель, родился в Витебске в еврейской семье. В 1919 году в Минске окончил гимназию и ушел добровольцем в Красную Армию. А вскоре стал одним из руководителей комсомола в Белоруссии. С 1924 года – в Москве. Учится в Институте народного хозяйства, а с 1930 – в Институте красной профессуры. В 1932 году работает журналистом в журнале «Крокодил», открытом при газете «Правда» и под ее патронажем. С 1934 года – заместитель главного редактора журнала, а с 1936 – член Союза писателей СССР. В 1938 году издал повесть-сказку «Старик Хоттабыч» – главный труд своей творческой жизни.
Вот в такой компании отдыхали в ялтинском санатории писатели Асеев и Гайдар.
О взаимоотношениях между ними в те санаторно-оздоровительные дни говорят следующие скупые строки дневниковых записей Аркадия Гайдара. Так, 23 мая Гайдар пишет о походе на концерт и о разговоре с Н.Н. Асеевым, которому  его« замечания понравились». Следующая запись в дневнике, где упоминается Асеев, датирована 24 мая и в небольшом сокращении выглядит она так: «На днях с большой помпой справили день рождения Осипа Резника. Много было хохота. Вчера Гира-Литовец читал стихи… Асеев читал стихи. Уткин – тоже…Уткин об охоте на уток. Остроумно!»

 

На переднем плане А.П. Гайдар и Н.Н. Асеев, на дальнем – В.О. Перцов. Ялта. Май, 1939 год.

Из записи в дневнике от 28 мая следует, что «вчера до глубокой ночи шел спор после вечера чтеца Журавлева», в котором участвовал Асеев, Перцов, Козин и сам Гайдар, который «остался при своем…», надо полагать, мнении. А за день до этого он отметил: «В газетах временное затишье. Но тревожно на свете».
Кстати, Виктор Осипович Перцов (1898–1980) – советский литературовед, доктор филологических наук, автор исследований творчества В.В. Маяковского и других советских писателей. А Козин – это, по-видимому, Сергей Андреевич Козин ((1879–1956) – филолог и языковед.
Надо отметить, что об общении в Ялте Гайдара и Асеева в разное время писали курские краеведы, журналисты  писатели, в том числе такие известные, как Ю.А. Бугров и Ф.Е. Панов. Но полнее и шире написал об этом Михаил Лагутич в очерке «Трудная жизнь Аркадия Гайдара» и в книге с тем же названием. Не процитировать строки М.С. Лагутича было бы грешно.
 «Опубликована интересная фотография, сделанная в этом санатории, – пишет Михаил Лагутич. – Писатель Перцов об этом эпизоде вспоминал: «На первом плане смотрящий на нас Гайдар, по соседству с ним в таком же плетенном кресле Асеев. Асеев писал в то время свою поэму «Маяковский начинается» и был всегда в приподнятом настроении, вещь явно удавалась. И хотя открытого чтения он не устраивал, но по кусочкам, по строфам – произносил отдельные строки и даже отрывки. Часто спорили. Асеев – человек бешеного темперамента в споре, но переубедить Гайдара часто не мог».
 «Возникает вопрос, – делится далее своими размышлениями с читателем М.С. Лагутич, – общались ли они?» – И сам же отвечает на него: «Скорее всего, несмотря на всероссийскую известность, просто не знали о землячестве. Гайдар считался «арзамасцем», а Асеев «московским», в детали никто не вникал».
И далее, чтобы развеять все сомнения у читателя, приводит выдержку из письма Ксении Михайловны Асеевой от 4 мая 1966 года своему отцу Семену Викторовичу (1911–1999), краеведу, литератору, инициатору создания музеев в городе Льгове – краеведческого, Гайдара и Асеева: «Очень близких отношений у Николая Николаевича с Гайдаром не было. Очевидно, потому, что Асеев поэт для взрослых, а Гайдар – исключительно только детский писатель».
Но и этим М.С. Лагутич не удовлетворяется и приводит воспоминания писателя Виктора Осиповича Перцова: «А Перцов пишет: «Гайдара я увидел впервые в Ялте. Думаю, что и Асеев мало знал его до этой встречи, но сразу же очень расположился к нему. И у меня с Гайдаром как-то сразу сложились отношения простые и, если не дружбы, то, сказал бы я, взаимного доверия.
...К. М. Асеева – жена поэта – рассказала мне, что после пребывания в ялтинском доме творчества Аркадий Гайдар пришел как-то к ним в Москве и оставил о себе памятку. «Хочу подарить», – сказал он, и вытащил из кармана маленький расписной деревянный котелок...
Больше эти писатели-земляки не встречались».
Таков вывод не только В.О. Перцова, но М.С. Лагутича, которому огромное спасибо за его поиски и исследования. К этому можно лишь добавить, что в 1939 году Н.Н. Асеев стал депутатом Моссовета.
Теперь несколько слов о фото с изображением Гайдара и Асеева. Простота А.П. Гайдара в таком штрихе: по-видимому, с времен службы в Красной Армии во время отдыха освобождал ноги от всякой обуви. Простота в поведении и общении.  Вот Н.Н. Асеев – совсем иной типаж: если не аристократичен, то интеллигентен и строг в бытовой ситуации. Ноль внимания на фотографа, да и соседа справа – Гайдара. Явно не стремится быть запечатленным «при случае». Ему достаточно и официальных фотосъемок для сборников и статей в журналах и газетах.
Теперь же возвратимся к фразе А.П. Гайдара, оброненной им в дневнике: «В газетах временное затишье. Но тревожно на свете». И это не пустой звук. Писатели со своим обостренным чувством мироощущения, как никто лучше, чувствовали приближение большой кровавой войны. На что-то, например, на события в Испании, и Германии, они осторожно откликались, что-то лишь обозначали в своих черновых записях, откладывая на потом. Например, «на потом» Н.Н. Асеев отложил свой яростный отклик на убийство в Испании поэта Гарсиа Лорки.
И тревожность в сердцах и душах большинства советских писателей возникла не на пустом месте. К ней подталкивали важные военно-политические события, происходившие в мире.
Гражданская война в Испании, развязанная против республиканского правительства генералом Франко, на стороне которого открыто выступили немецкие и итальянские воинские части, завершилась победой франкистов, придерживающихся фашистской идеологии.
25 ноября 1936 года против СССР был заключен «Антикоминтерновский пакт» между Германией и Японией, к которому в ноябре 1937 года присоединилась Италия.
Не напоминает ли этот пакт заключение в феврале 2022 года странами ЕС и НАТО под главенством США договора на борьбу с Россией из-за конфликта на Украине?.. На взгляд автора данного очерка, Напоминает. Всё – точь-в-точь, один в один. Только тогда в роли инициатора выступала гитлеровская нацистская Германия, теперь же паханом являются Соединенные Штаты Америки. Они, самочинно присвоившие себе звание самой демократической страны в мире и статус гегемона и жандарма с единоличным правом судить и миловать в застрельщиках и подстрекателях. Только, как были США в ХХ веке империей абсолютной лжи и зла, чего не желали замечать доморощенные либералы и демократы, так такими и остались в XXI веке. Правда, ныне их блестящая упаковка из демократии, прав человека и свободе печати несколько потускнела и продырявилась, обнажив истинную сущность подлости, фарисейства и негодяйства. Однако вернемся к событиям тех далеких лет.
В марте 1938 года германские войска оккупировали Австрию – и мир, вещавший о демократии, не шелохнулся. В конце сентября 1938 года свершился Мюнхенский сговор между Германией, Великобританией, Францией и Италией по разделу Чехословакии. Снова все, кроме СССР, промолчали. А 1 октября германские войска пересекли границу Чехословакии, а к 10 октября заняли Судетскую область.
Не дремали и поляки – извечные европейские забияки, подстрекатели и провокаторы. 2 октября 1938 года польские войска оккупировали Тешинскую область Чехословакии (Тешинскую Силезию).
2 ноября Первый венский арбитраж отделил от Чехословакии в пользу Венгрии южную территорию Подкарпатской Руси, а в пользу Польши – ее северную часть.
Таким образом, все четче и четче на западе замаячила опасность для Советского Союза. Впрочем, опасность исходила не только с запада, но и с востока. В июле 1938 года произошли столкновения с японскими милитаристами на озере Хасан, в 1939 – на Халхин-Голе. Японцы, зверства которых были памятны Николаю Асееву еще с 1920 года, изрядно получив по зубам от бойцов Красной Армии, притихли. Но надолго ли?..
В марте 1939 года гитлеровская Германия оккупировала оставшиеся территории Чехословакии. И поляки стали подбивать Гитлера на совместный поход против Советского Союза. К этому Гитлера подталкивали и главы Англии и Франции. Руководству Советского Союза ничего не оставалось делать, как подписать договор с гитлеровской Германией о ненападении (23 августа 1939 года), получивший название «пакта Молотова – Риббентропа». Этот договор в некоторой мере притушил разговоры населения СССР о войне с Германией.
1 сентября 1939 года войска Германии вторглись на территорию Польши, разрушив планы Пилсудского о совместном походе Польши и Германии на Советский Союз. Как говорится, не рой яму другому, сам в нее упадешь… (Позже западные историки назовут 1 сентября 1939 года началом Второй мировой войны, хотя правильнее было бы датой начала этой войны считать день Мюнхенского сговора.) 
Действуя в рамках договора с Германией, СССР ввел войска в восточную часть капитулировавшей перед немцами Польши и, освободив, присоединил к себе западные территории Украины и Белоруссии, оттяпанные у России во время интервенции и Гражданской войны Польшей и Венгрией при покровительстве стран Антанты.
В ноябре 1939 года Советское правительство предложило Финляндии отодвинуть границу от города Ленинграда на расстояние, недоступное артиллерийскому огню с финской стороны. Взамен предлагались территории в два раза большие в Карелии. Но финны, тихо «подбадриваемые» Германией, не пошли на уступки. 30 ноября 1939 года советские войска перешли границу. Началась советско-финская война, получившая у историков название «зимней войны», длившейся до марта 1940 года. (Потери СССР – от 95348 до 126 875 человек, потери финнов – от 23 до 76 тысяч человек.)
(В 2023 году Финляндия, «подбадриваемая» США и онацистившимися, позабывшими уроки Второй мировой войны странами Европы, отбросила свой нейтральный статус, вступила в НАТО и открыто повела антироссийскую внешнюю политику. Задружила с бандеровской Украиной, проводившей с 2014 года геноцид русских в Донбассе. Забыла добро, сделанное ей Советским союзом, не ставшим подвергать ее контрибуции и прочим справедливым возмездиям за активное союзничество с гитлеровской Германией в годы Великой Отечественной войны. На Западе добро, к сожалению, никогда не помнили и не помнят. Психология плебеев.)
26 июня 1940 года Советское правительство в ультимативной форме потребовало от Румынии вернуть Бессарабию, отторгнутую от России еще в 1918 году. Румыния, ранее не хотевшая об этом и слышать, теперь, видя нарастающую мощь Советского Союза, согласилась и выполнила требование СССР. Так на освобожденных территориях была образована Молдавская ССР. В августе 1940 года в состав Советского Союза на правах союзных республик после мощных просоветских демонстраций добровольно вошли Литва, Латвия и Эстония. На этот факт в дневнике Аркадий Гайдар реагирует так: «СССР – это уже Бессарабия, Литва, Латвия, Эстония».
На какое-то время в Европе наступила тишина. Но когда 27 сентября 1940 года последовал союзнический договор или тройственный пакт между Германией, Италией и Японией, получивший название «ось Берлин – Рим – Токио», к которому вскоре примкнули Венгрия, Румыния, Словакия и Финляндия, то разговоры о скорой войне в Советском Союзе возобновились. Громко на данную тему не говорили, но шептались постоянно, в том числе и писатели.

 

На фото слева направо: Н. Асеев, М. Сельвинский и Б. Пастернак. Москва. Конец 30-х – начало 40-х годов ХХ века. Из фонда Курской областной универсальной научной библиотеки имени Н. Асеева.

 (Ныне, как уже отмечалось выше, геополитическая ситуация повторяется. Разговоров о новой, третьей мировой войне, к тому же ядерной, во всех слоях общества как по одну, так и по другую сторону столько, что телевизор лучше не включать… И дай бог, чтобы все обошлось только разговорами.)   
В 1940 году долгожданное произведение Николая Николаевича Асеева «Маяковский начинается», уже не роман, а повесть в стихах, вышло в 3-м номере «Роман-газеты» и отдельной книгой (140 страниц) в твердом переплете в издательстве «Советский писатель». Иллюстрировала книгу художник Мария Синявская-Уречина, сестра Ксении Михайловны Асеевой. В книге было 17 глав и эпилог. Еще одна книга «Маяковский начинается» увидела свет в издательстве «Современник». В этот раз в ней были портрет автора, 157 страниц текста и 19 глав (добавились две новые главы).
Как пишут исследователи творчества Н.Н. Асеева, в том числе сотрудники музея имени М.А. Шолохова (статья в Дзене), это произошло следующим образом: «В октябре 1940 года на очередном заседании А.А. Фадеев, выступая с докладом о Сталинских премиях, выдвинул ряд писателей на премию, в том числе Михаила Александровича Шолохова с романом «Тихий Дон» и Николая Николаевича Асеева с поэмой «Маяковский начинается».
К сказанному остается добавить, что поэт Николай Асеев, как и прозаик Михаил Шолохов, в 1941 году стал лауреатом Сталинской премии I степени.
Можно, конечно, было и на этом завершить данную главу и приступить к следующей тем более что некоторые отрывки из данного произведения уже цитировались выше. Но долг обязывает хотя бы запевные строки все же привести, чтобы почувствовать ритмику и лирику стиха, яростное дыхание далекого времени.
К чему начинать
историю снова?
Не пачкай бумаги
и время не трать!
Но где же оно –
первородное слово,
которое сладко
сто раз повторять?
Теперь –
эти всеми забытые встречи,
рассвет наших взглядов
и рань голосов,
едва повернувшись
далеко-далече
откинуло времени колесо.
Тогда еще
чудо слыло монопланом,
бульварами
конка трещала, звеня,
и головы,
масленные колопляным,
в кружок –
окружали повсюду меня.

Москва грохотала
тоскою булыжной,
на дутых
катили тузы по Тверской –
торговой смекалкой,
да прищурью книжной,
да рыжей примудростью
шулерской.

Он шел по бульвару,
худой
и плечистый,
возникший откуда-то сразу,
извне,
высокий, как знамя,
взметенное
в чистой
июньской
несношенной голубизне.

Можно привести и вот эти строки из главы «»Косой дождь»:
Мы все
любили его за то,
что он не похож на всех.
За неустанный его задор,
за неумный смех.
Тот смех
такое свойство имел,
что прошлого рвал пласты;
и жизнь веселела,
когда он гремел,
а скука ползла в кусты.

Не будут лишними и эти строки, повествующие о развитии страны:
Страна работала
не покладая рук,
оттачивала острие штыка
и только изредка
вбирала сердцем звук
отважного,
отборного стиха.

 А эти строки говорят о том, что В.В. Маяковский порвал с футуризмов. Некогда им же и созданным:
Но все ж
футуризм
не пристал к нему плотно;
ему предстояла дорога
– не та;
их пестрые выкройки,
песни, полотна
кружила истерика
и пустота.

Впрочем, это относились в какой-то мере и к самому автору поэмы. Он тоже отошел от футуризма. А в целом, что ни процитируй, все будет и искренно, и верно, и прекрасно!
Итак, в повести в стихах «Маяковский начинается» около 160 страниц с прекрасными строками и строфами поэта, и, конечно, их всех не процитировать, чтобы показать мастерство автора, его богатый словесный запас, его умение насытить произведение чувствами и образами, эпитетами и метафорами и тем многим, что и является истинной поэзией. А потому лучше повторить за биографами Асеева, что «Маяковский начинается» – самое весомое произведение Николая Николаевича Асеева.
На интернетовском сайте «Куряне в культуре» об этом произведении можно прочесть следующие оценочные определения, отредактированные временем и сконцентрированной энергией лучших отечественных литературных критиков: «Поэтическая книга о Маяковском стала заметным явлением литературной жизни предвоенных лет. Критика отозвалась на нее многочисленными статьями и рецензиями.
События в поэме охватывают несколько десятилетий. Асеев дает образ Маяковского в движении, в росте. Каждая глава – новый мазок кисти. Вместе они – эти мазки – сливаются на расстоянии и дают законченный и цельный портрет.
В истории русской литературы поэма о поэте – вещь не часто встречающаяся. Это большое реалистическое полотно – многокрасочное,  многоплановое, сложное по своему построению. Собственно говоря, это цикл законченных поэм, связанных с образом Маяковского, с его эпохой, с его друзьями, поэм, совмещающих в себе и историко-литературное исследование, и размышления о будущей поэзии, и первоклассную лирику.
Поэма «Маяковский начинается» вызвала споры уже при своем появлении. Вскоре после завершения поэмы на заседании бюро президиума Союза советских писателей состоялось ее обсуждение с участием поэтов и критиков.
Александр Фадеев заявил, что «значение и высокое достоинство поэмы Асеева – бесспорно. Среди советских поэтов Асеев, несомненно, один из крупнейших и самых талантливых». Алексей Толстой подчеркнул: «Не нужно в критике культивировать директивный тон, не нужно обсуждать то, чего в произведении нет. Гораздо важнее говорить о том, что и как сделано поэтом».
Поэма Асеева при всем, казалось бы, ее историзме бала произведением, обращенным в настоящее. Более того – эта поэма принадлежала к тем произведениям, которые вооружали наш народ накануне войны».
Сказано точно, сжато, емко, корректно и аккуратно. А потому добавить что-либо новое, неповторяющееся, никем ранее не сказанное, несмотря на все богатство русского языка, вряд ли удастся.
В более позднее время литературовед А.С. Карпов, проводя анализ поэмы, писал: «Маяковский начинается» – не только вершина творчества Асеева, но и одно из крупнейших завоеваний советской поэзии. Поэма о великом поэте революции не могла быть только рассказом о вчерашнем дне, она была устремлена в будущее, определяя пути, по которым пойдет советская поэзия».
К этому можно добавить лишь то, что и сам автор данного произведения Н.Н. Асеев не единожды возвращался к ней, чтобы дополнить очередными строфами и главами.
Близко к выводам А.С. Карпова о литературной ценности и культурной значимости поэмы «Маяковский начинается» писал и литературный критик В.И. Мильков, добросовестно разобрав ее буквально по фрагментам и строчкам и дав исчерпывающие комментарии каждой цитате.
 А иначе и быть не могло, ибо поэма «Маяковский начинается» была произведением мирового уровня, да и остается таковой и в наши, исковерканные и порченные западной массовой культурой, дни.




Война в наши двери стучится,
предательски ломит в окно…
Н. Асеев

В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ

1941 год для поэта Николая Николаевича Асеева начинался радужно и искристо: во-первых, за книгу «Маяковский начинается» в марте он стал лауреатом Сталинской премии 1-й степени. А премия 1-й степени – это не только 100 000 рублей, диплом и нагрудный знак, но и десяток других льгот – от бесплатного проезда в транспорте и снижения платы за коммунальные услуги до права на бесплатные услуги домов отдыха, санаториев и госдачу. (Кстати, лауреаты Сталинской премии 2-й степени получали пятьдесят тысяч рублей, 3-й степени – двадцать пять тысяч.  А в числе первых лауреатов Сталинской премии вместе с Н.Н. Асеевым были А.Н. Толстой, С.Н. Сергеев-Ценский, М.А. Шолохов, А.С. Новиков-Прибой, И.Д. Купала, П.Г. Тычина, К.А. Тренев, А.Е. Корнейчук, Н.Ф. Погодин, С. Вургун, А.Т. Твардовский, В.А. Соловьев, С.В. Михалков, И.Э. Грабарь.) Во-вторых, в Москве в «Детиздате» вышел очередной сборник стихотворений для детей «Гимн ремесел». Сборник небольшой – всего 16 страниц, ¬ но красочно оформлен художником Л. Головановой.
Но радость от творческих достижений 22 июня 1941 года мгновенно померкло – нацистская Германия, вероломно нарушив мирный договор, заключенный Молотовым и Риббентропом в 1939 году, напала на страну. Напала не одна, а в союзе со многими странами Европы, культивировавшими фашистскую идеологию ненавистничества к Советской России и русским людям. Напала – подобно своре диких псов, жаждя легкой победы и поживы…
Как и миллионы советских людей, поэт Николай Асеев был и оскорблен, и возмущен. Чувства праведного гнева вылились в слова и строки стихотворения «Победа будет за нами!», напечатанного 23 июня во многих центральных газетах Советского Союза.
Война в наши двери стучится,
предательски ломит в окно,-
ну что же, ведь это случиться
когда-нибудь было должно!
Об этом и в песнях мы пели,
и думали столько годов:
за нами высокие цели,
чтоб каждый был драться готов.
Охвачена мыслью одною,
всей массой объединена,
встает большевистской стеною
взволнованная страна.
Не будем ни хвастать, ни охать,
нам в мире с фашизмом – не быть;
кровавую руку – по локоть
должны мы ему обрубить.
Вперед –  без останова!
Фашизм разгромим навсегда,
чтоб это проклятое слово
исчезло с земли без следа;
чтоб эти кровавые руки
детей не пугали в ночах;
чтоб ихней звериной науки
погас зараженный очаг.
Вперед – и победа за нами,
за славой советской самой –
гордящейся сыновьями
двухсотмиллионной семьей!

Эти слова, наполненные благородной яростью к врагам и искренней уверенностью автора в победе советского народа над нацистской Германией и ее союзниками, как и слова песни «Вставай, страна огромная, / вставай на смертный бой / с фашистской силой темною, с проклятою ордой», действительно вдохновляли людей на мужество и героизм. На беспримерную жертвенность и на массовый подвиг во имя Родины.
Вскоре за этим стихотворением последовали  «Полет пуль», «Контратака» и «Будни войны». Заключительные строки «Полета пуль» звучали так:
Уже нас назад не вернуть,
мы порохом пущены в дело,
навеки проложенный путь
должны долететь до предела.
Рукой нас теперь не словить,
как взмывшую в небо комету,
бронею не остановить, –
на свете брони такой нету.
Мы насквозь ее просверлим,
куда бы враги не засели,
покуда не дрогнет Берлин,
пока не ударим по цели!

Речь, вроде бы о простой пуле, но стремительная пяля – всего лишь образ стремления всего светского народа к победному сражению в Берлине – конечной цели Великой Отечественной войны. Образностью, лирикой, близостью к родной природе, что характерно для русского человека, и одновременно жесткой и неудержимой в своем порыве поступью атакующих цепей советских воинов наполнены строки стихотворения «Контратака»:
Стрелок следил во все глаза
за наступлением неприятеля,
а на винтовку стрекоза
крыло хрустальное приладила.
И разобрал пехоту смех
на странные природы действия, –
при обстоятельствах при всех
блистающей, как в годы детские.
И вот – сама шагай нога – 
так в наступленье цепи хлынули,
и откатилась тень врага назад
обломанными крыльями..
И грянул сверху бомбовоз,
и батареи зев разинули –
за синь небес, за бархат роз,
 за счастья крылья стрекозиные.

А в стихотворении «Будни войны» есть такие щемящие сердце строки:
Это невероятно:
камни дорог в крови,
в прачечных ржавые пятна,
а люди – туда и обратно,
туда и обратно, –
как ничего не случилось,
как муравьи!

Как все это напоминает наши дни, дни времени специальной военной операции на Украине, начатой 24 февраля 2022 года и продолжающейся в августе 2024 года, когда город Курск и юго-западные окраины Курской области не просто военное порубежье с обандерившейся и онацистившейся Украиной, а зона военных действий. (С 6 августа 2024 года.) Здесь рвутся мины, снаряды ракеты и беспилотники, под завязку начиненные смертью. Здесь бегут от войны и гибнут люди. А ржавые от крови пятна есть не только на асфальте дорог и в прачечных, но и в госпиталях и в больницах. А все – из-за предательства вождей советской эпохи М.С. Горбачева и Б.Н. Ельцина, поддавшихся на лесть и лживые посулы западных псевдодемократов. Впрочем, куряне не только пожинают плоды страха, горя и разрушений домашних мирных очагов, но и мужественно сражаются на фронтах СВО. А те, кто не сражается, те ежедневно и еженощно несут трудовую вахту и помогают своим защитникам словом и делом.
По возрасту и состоянию здоровья Николай Асеев в Красную Армию призван не был. Сначала находился в Москве и работал в столичных изданиях и правлении Союза писателей. В это время небольшими книжками в Гослитиздате выпустил «»Первый взвод» и «Стихи». В первой книжке 24 страницы, во второй – 88 страниц.
Затем, когда враг приблизился к столице на опасное расстояние, Николай Николаевич Асеев вместе с писателями Федором Гладковым, Леонидом Леоновым, Борисом Пастернаком, Александром Фадеевым, Константином Фединым и другими был отправлен в эвакуацию. С ним поехали жена и ее сестры, которых Николай Николаевич не мог оставить в столь тяжелые времена без своего попечительства.

 

Николай Асеев. Фото 1940-х годов. Из свободного доступа в Интернете.

Надо заметить, что не все советские писатели избрали эвакуацию, кто-то, как П.И. Карпов остался в Москве и вступил в народное ополчение, кто-то ушел корреспондентами военных и гражданских газет, как льговчанин А.П. Гайдар, курянин Н.Н. Сидоренко.
(Из известных курских литераторов 30-х годов, являвшихся членами литературного объединения и публиковавшихся в курских предвоенных альманахах, на фронт ушли Николай Корнеев (добровольцем), Никита Истомин, Николай Белых, Михаил Козловский.)
Находясь в эвакуации в городе Чистополе на Каме, в августе-ноябре 1941 года пишет большое стихотворение «Москва-Кама», в котором окончательную точку ставят слова: «Однако в мозгу: «Домой, в Москву!». А в 1942 году из-под его пера выходит прекрасное лирическое стихотворение «Городок на Каме», которое начинается такими словами:
…Спасибо тебе,
городок на Каме –
глубокий,
надежный советский тыл, –
что с нашею прозою
и стихами
ты нас не обидел
и приютил.

А завершается:
И город
на прочные гвозди подкован,
и городу
сильная правда ясна,
и нету на свете
народа такого,
которого б так
волновала весна!

Надо полагать, что под фразой «и городу сильная правда ясна» подразумевалась правда о войне и борьбе советского народа с полчищами еврофашистов во главе с гитлеровским вермахтом. Но и личные неприятности и горечи, связанные с самоубийством поэтессы Марины Цветаевой 31 августа 1941 года, могли присутствовать в этой фразе. Не исключено, что здесь же закамуфлировано, зашифровано также возмущение автора на систематический отказ редактора «Правды» и его заместителя печатать его «не героические» стихи.
Что касается горечи Николая Асеева по поводу самоубийства поэтессы Марины Ивановны Цветаевой, обратившейся к нему как к председателю Литфонда Союза писателей СССР накануне за помощью в трудоустройстве, то он ничего лучшего, как место посудомойки при столовой предложить ей не смог. Мешали эвакуационная неразбериха и «непонимание» местных властей. И она уехала от него в Елабугу, где должна была проживать в связи с эвакуацией, расстроенной. А через несколько дней (1 сентября) к нему в Чистополь из Елабуги приехал сын Цветаевой Георгий, которого в семье звали Муром, с письмом от нее.

 

Портрет Н.Н. Асеева первой половины 1940-х годов. Фото из свободного доступа Интернета.

Как сообщает Борис Рябухин в очерке «Его стихами говорило время»: «В письме к Асееву Цветаева писала: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь – просто взять его в сыновья – и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына – заслуживает. А меня – простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете – увезите с собой. Не бросайте!»
По-видимому, Георгий показал Асееву и другое письмо, точнее предсмертную записку, на этот раз адресованное ему, сыну. В записке она писала: «Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але – если увидишь – что любила их до последней минуты, и объясни, что попала в тупик».
Прочтя эти предсмертные послания Цветаевой, Николай Николаевич не просто глубоко расстроился, а был «совершенно потрясен», о чем, кстати, юный Георгий Эфрон, написал в дневнике. (Юноше в ту горестную пору было около шестнадцати лет.)
И хотя Н.Н. Асеев вместе с Муром сходил в райком партии и добился там прописки юноши на его жилплощади, чувство вины из-за смерти Марины Цветаевой на многие дни и годы поселилось в его душу. По-видимому, корил себя за то, что не проявил большей чуткости к бытовым и творческим бедам этой женщины и талантливой поэтессе…
Забегая вперед, скажем, что при возвращении из эвакуации в Москву именно Николай Асеев добился постановления о выезде Георгия Эфрона в Москву по месту жительства. И именно он, а ни кто другой, сопровождал Мура «во всех канцелярских походах». А дело это в те суровые времена было весьма непростым, тем более что Георгий Сергеевич Эфрон в связи с осуждением отца Сергея Яковлевича Эфрона за антисоветскую деятельность считался сыном «врага народа».

Теперь же несколько слов о Марине Ивановне Цветаевой. Родилась она 8 октября 1892 года в семье московских интеллигентов. Ее отец Иван Владимирович был искусствоведом, филологом, профессором Московского университета и основателем Музея изящных искусств. Мать Мария Мейн – пианисткой. Когда Марине было 14 лет, ее мать умерла от туберкулеза.
Как пишут ее биографы, к поэзии Марина Цветаева пристрастилась с шести лет, когда начала писать стихи, причем сразу на русском, немецком и французском языках.
В 1910 году, находясь в Коктебеле, в гостях у Волошина, восемнадцатилетняя Марина Цветаева познакомилась с Сергеем Эфроном, сыном революционеров-народовольцев Якова Эфрона и Елизаветы Дурново. А в январе 1912 года они обвенчались. И в этом же году Цветаева и Эфрон издали две книги с «говорящими» названиями: «Волшебный фонарь» – сборник Цветаевой и «Детство» – произведение Эфрона.
В этом же году, в сентябре, у них родилась дочь Ариадна, которую для краткости они звали Алей. В 1917 году родилась дочь Ирина, умершая в чумном 1920.
Во время Гражданской войны С.Я. Эфрон оказался в рядах Добровольческой армии Деникина. Из Крыма с остатками белой армии перебрался в Турцию, а затем в Европу. О судьбе мужа Марина Цветаева не ведала не менее четырех лет. И только летом 1921 года Илья Эренбург, давний приятель Марины, передал ей письмо от Эфрона. 11 мая 1922 года М.И Цветаева вместе с дочерью Алей  отправилась в эмиграцию – сначала в Берлин, а затем в Прагу. Семья воссоединилась.
В 1925 году Эфроны, уже с сыном Георгием (дома его звали Мур) перебрались в Париж. В 1928 году в Париже вышла книга  Цветаевой «После России». Как оказалось – последний прижизненный сборник поэтессы.
В марте 1937 года в Москву уехала двадцатипятилетняя Ариадна Сергеевна, выпускница престижной школы Лувра, историк искусства и книжный график. В Москве она устроилась в советский журнал, который выходил на французском языке. Много писала, переводила. Звала родителей. Осенью все того же 1937 года в Москву вернулся Сергей Яковлевич Эфрон. Его поселили на государственной даче в Болшеве,
Марина Ивановна долгое время не хотела покидать Францию. И только в начале 1939 года она с сыном Муром все же приехала в Москву. Семья вновь воссоединились. Но радость воссоединения семьи продлилась недолго. Уже в конце августа 1939 года по обвинению в шпионаже арестовали и отправили в лагерь Ариадну. Она оговорила себя и дала показания против отца. На основании ее показаний вскоре был арестован Сергей Яковлевич Эфрон. (Его расстреляли в октябре 1941 года.)
Марина Цветаева, проживая в Москве, перебивалась переводами. Как сообщают исследователи ее жизни и творчества, на собственные стихи у нее времени уже не было.
Осенью 1940 года Борис Пастернак и литературовед Анатолий Тарасенков попытались издать сборник ее эмигрантских стихов – с прицелом на последующий прием в Союз писателей СССР. Но на него дал отрицательную рецензию один из крупнейших на тот момент советских литературных критиков Корнелий Зелинский. И выход сборника не состоялся. Семью спасали лишь переводы иностранных авторов да частная помощь от писателей, близких к ее семье.
В начале августа 1941 года М.И. Цветаева, поддавшись общему настроению московской интеллигенции, вместе с сыном уезжает в эвакуацию. Попадает в Елабугу – довольно большой город, основанный еще в XVI веке, с пристанью на реке Каме, объектами легкой, пищевой, перерабатывающей и нефтяной промышленности и всеми советскими и культурными учреждениями того времени. Здесь снимает угол – часть горницы за перегородкой у супругов Бродельщиковых.
Как сообщают ее биографы (со ссылками на воспоминания хозяев дома) Марина Ивановна каждый день уходила из дома на поиски работы, но ничего подходящего найти не могла. Это обескураживало, угнетало и приводило в смятение. О мытарствах матери сын Георгий писал в дневнике: «…мать была в горсовете, и работы для нее не предвидится; единственная пока возможность – быть переводчицей с немецкого в НКВД, но мать этого места не хочет». Видимо, считала работу переводчиком в НКВД ниже своего достоинства…
Потом малоудачная поездка в Чистополь, где находились председатель Правления Союза писателей А.А. Фадеев и писатели Ф.В. Гладков, Л.М. Леонов, Б.Л. Пастернак, К.А. Федин, К.А. Тренев, К.Г. Паустовский, Н.Н. Асеев, М.В. Исаковский и некоторые другие. Там, по итогам собрания выше названных коллег по творческой деятельности ей, не состоящей в Союзе писателей, но уважаемой за поэтическое творчество, а еще не имеющей ни одной рабочей или сельскохозяйственной профессии, было предложено всего лишь место посудомойки в столовой писателей и прописка.
 Далее, как установили исследователи, 31 августа она в подавленном состоянии осталась в доме Бродельщиковых одна, сказавшись нездоровой. Георгий и хозяйка ушли на очередной воскресник – расчищать место под аэродром. Хозяин с маленьким внуком отправился на рыбалку – дополнительный паек к скудному ужину никогда еще лишним не был. Дождавшись их ухода, Марина Ивановна покончила с собой. Похоронили ее 2 сентября 1941 года, причем так похоронили, что могила в военные годы затерялась.

Некоторые исследователи, в том числе Б. Рябухин, ведя речь о данном печальном эпизоде в жизни поэта, акцентируют внимание читателя на том факте, что Марина Цветаева за помощью обратилась именно к Николаю Асееву, ибо знала о его честности и порядочности, о способности понимать и сопереживать, но, главное, оказать помощь. И он, что мог в тех непростых обстоятельствах, сделал… Правда, место посудомойки Цветаеву не устраивало, и она, как знаем, выбрала иное разрешение ситуации. Тем не менее смерть М.И. Цветаевой черной тенью легло на душу и на биографию Николая Николаевича Асеева, оказавшегося без вины виноватым.
Годы спустя, дочь М.И. Цветаевой, Ариадна Сергеевна Эфрон, обиженная на советскую власть, обвинила Асеева в «равнодушия, жестокости, трусости», называла убийцей. Более конкретно об этом сообщает Альтаф Гюльахмедов в статье «Асеевы, Ассеевы», размещенной на интернетовском сайте «Проза.ру»: «Дочь Марины Цветаевой Ариадна Эфрон, находившаяся в то время в заключении, впоследствии обвиняла Асеева в самоубийстве матери (неоказании ей помощи в эвакуации) и писала Б.Л. Пастернаку в 1956 г.: «Для меня Асеев – не поэт, не человек, не враг, не предатель – он убийца, а это убийство – похуже Дантесова».
Сказано безапелляционно, яростно, надрывно, наотмашь и… несправедливо, если не лживо.
Словом, Ариадна Эфрон поступила так, как поступали многие люди либеральной начинки в конце 80-х годов прошлого века, когда разрушали Советский Союз. Для таких либералов все вокруг виноваты, и только они одни – ангелы во плоти. Ей бы вспомнить, как собственным языком и собственными руками подвела отца «под монастырь». Но нет, забыла… А вот обвинять другого – пожалуйста! Причем весьма изощренно: сравнила Асеева с убийцей А.С. Пушкина Дантесом, а заодно поставив мать выше Пушкина по поэтическому творчеству. Надо сказать, иезуиты до такого не додумались бы. С таким же успехом она могла бы обвинить Асеева и в смерти В. Хлебникова, умершего больным и нищим в 1922 году, и в смерти С. Есенина, повесившегося в ленинградской гостинице «Англетер» 28 декабря 1925 года, и в смерти В. Маяковского. Как же: не увидел, не почувствовал, не предусмотрел, не предотвратил; проявил черствость и бессердечие…
Более объективно эта печальная история выглядит в интернетстатье Ю. Чуприниной «Московская легенда: «красавица Оксана», сподвижница и муза – Ксения Асеева-Синякова». «Что до некрасивой истории, которую сегодня так часто ставят Асееву в вину, то все неоднозначно, – делится собственным видением той трагедии автор с читателями. – Дело было в эвакуации. До Чистополя, куда уже уехали сестры Синяковы, не подлежащий по возрасту призыву Асеев добрался 25 августа 1941-го. Уже на следующий день к нему обратилась бедствующая Марина Цветаева с просьбой о помощи. Николай Николаевич высоко ценил ее стихи, оказывал протекцию в Москве и тут тоже принялся хлопотать. Спустя пять дней Цветаева повесилась в Елабуге, передав через сына Мура письмо: «Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь – просто взять его в сыновья – и чтобы он учился. … Не оставляйте его никогда. Была бы без ума счастлива, если бы он жил у Вас. Уедете – увезите с собой. Не бросайте».
Как видим, Николай Асеев  только-только приехал в Чистополь, еще не успел после дороги разобраться в сложившейся обстановке, не представился местным партийным и советским властям, а к нему уже обращаются за помощью… Ни к кому-нибудь, а именно к нему, ибо знают о его порядочности, честности, умению сочувствовать.
Далее автор статьи идет по стопам большинства литературоведов и сообщает, что «Асеев предсмертную волю Цветаевой не выполнил». Однако на этом точку, в отличие от других исследователей, не ставит, а информирует: «Очевидцы утверждают: поэт искренне старался помочь, но вмешалась известная своей скаредностью Ксения. Прожив у Асеевых всего несколько дней, Мур перебрался в интернат, а вскоре уехал в Москву».
А чтобы у читателя сложилась более полная картина и слова «известная своей скаредностью Ксения» не выглядели клеветой и кощунством, автор статьи небольшую информацию об отношениях М.И. Цветаевой и К.М. Асеевой в предыдущие дни еще мирного довоенного времени: «Ксения Цветаеву никогда не любила. Марина Ивановна не была легким человеком, даже приходя к Асеевым в дом, демонстративно обращалась только к Николаю Николаевичу, а мимо его жены проходила, едва кивнув, как мимо мебели. Кому это понравится? Ксения Михайловна себя ценила, даже оставляла автографы на книгах мужа: «Другу Асеева и моему другу от Оксаны Асеевой».
Ох, уж эти богемные женщины – известные во все времена и эпохи соперницы и стервы… Если не укусят друг друга, то обязательно ущипнут.
Автор интернетстатьи «Московская легенда: «красавица Оксана», сподвижница и муза – Ксения Асеева-Синякова», как бы защищая Асеевых, дала и небольшую характеристику сыну Цветаевой Георгию или Муру, как любила его называть Мария Ивановна. И выглядит эта характеристика так: «Ершистый и избалованный шестнадцатилетний Мур никак не походил на сиротку, мечтающую попасть под опеку. Сам писал в дневнике: «От Асеева веет мертвечиной. Как скучно живут Асеевы! У него – хоть поэзия, а у ней и у сестер – только разговоры на всевозможные темы».
А участница Цветаевских чтений  В. Чикрина отмечала: «По большому счету заступничество Асееву и не нужно: ни «трусом», ни «предателем» он не был. Достаточно обратиться к фактам. Неоспоримым документом являются опубликованные в 2004 году дневники Георгия Эфрона. Зафиксирована точная дата знакомства Цветаевой с Н. Асеевым – 1 апреля 1941 года».
С этого времени, как сообщает В. Чикрина, имя Николая Асеева начинает часто встречаться на страницах дневника. При этом видно, что Асеев пытается помочь с публикацией ее сборника. И это – в то время, когда некоторые из прежних знакомых Цветаевой предпочли стать с ней незнакомыми. 
По данным В. Чикриной, в Чистополь Г.Эфрон приехал 4 сентября, сразу же после похорон матери. И едва ли не с первого дня завел разговор о возвращении в Москву: «…мое решение сегодня к утру было окончательно принято: я возвращаюсь в Москву и устраиваюсь там» записано в его дневнике 7 сентября.  А помочь в этом опять должен был Асеев, оглушенный, как обухом топора, смертью Цветаевой. К тому же и собственный быт Асеева и опекаемых им женщин был не просто скудным, а удручающим.
«Асеевы вовсе не барствовали в Чистополе, как иногда это представляется в ряде публикаций, – констатирует В. Чикрина, – Он, его жена и три ее сестры жили в одной комнате без удобств в здании школы, здесь же готовили на керосинке».
К этому можно также добавить, что и Ксения Михайловна Асеева, и ее сестры, как сообщают биографы Ксении Михайловны, выезжали в ближайший колхоз, что принять участие в уборке урожая.
А Чикрина, продолжая защиту поэта от лживых нападок, напоминает, что «не стоит забывать и о болезни Асеева – туберкулезе», а также о том, что «Мур, очень тщательно следивший за собой и своим здоровьем, вряд ли бы согласился на совместное  проживание с больным человеком в таких стесненных условиях да еще в окружении «старух».
Вывод же В. Чукриной таков: «В дневнике Эфрона мы не найдем ни слов благодарности Асеевым за помощь, ни каких-либо намеков на то, что они стремились от него избавиться».
Впрочем, как было сказано выше, находясь в Москве, он от помощи Н.Н. Асеева «во всех канцелярских походах» не отказывался. К этому остается добавить то, что по достижении призывного возраста Георгий Сергеевич Эфрон был призван в Красную Армию и, к сожалению, погиб на фронте.
Что же касается завещанных Мариной Цветаевой Н.Н. Асееву рукописей ее стихов, то брать их на хранение он не стал, а передал их в Литературный музей как надежную государственную организацию, призванную и хранить, и исследовать, и публиковать подобные материалы.
Надо также отметить, что находившиеся в то время в Чистополе писатели никаких обвинений в адрес Н.Н. Асеева не выдвигали и не собирались выдвигать. По факту смерти Марины Цветаевой , естественно, сожалели, но продолжали вести жизнь в соответствии с эвакуационными возможностями  своими профессиональными действиям. По возможности писали, что-то из стихов на военную тему и остро патриотической публицистики печатали,  выступали в трудовых коллективах рабочих и колхозников.
Поэт и прозаик, собиратель фольклора Виктор Федорович Боков (1914–2009), находившийся в те дни в Чистополе, позже вспоминал об одном из выступлений:  «Состав выступающих был цветом литературы: Леонов, Федин, Пастернак, Исаковский, Асеев, Тренев. Из молодых, входивших в зрелую компанию мастеров, был только я. Зритель, в основном – эвакуированный народ. В плохо отапливаемом зале сидели люди, потерявшие свои родные гнезда, и ждали от наших слов тепла, как от дров в печи. Хлеб давали по карточкам, красота была не нормирована».
Да и Борис Пастернак, находившийся в те дни в Чистополе, как говорилось выше, отмечал не факт трагической смерти Цветаевой, а моменты творческой деятельности коллег по перу. В одном из своих стихотворений, как установил М.С. Лагутич, он писал:
 В дни Авдеевских салонов,
Где лучшие среди живых,
Читали Федин и Леонов,
Тренев, Асеев, Петровых...

Относительно третьей версии в стихотворной  фразе «и городу сильная правда ясна» – конфликта с редактором газеты «Правда» и его заместителем, – как установили курские литературоведы со ссылкой на статью историка Д. Бабиченко «Неизвестный Асеев» («Вопросы литературы» № 4 за 1991 год), дело было куда серьезнее. По их мнению, «главный редактор «Правды» П.Н. Поспелов и его заместитель Е.М. Ярославский хотели бы видеть в газете исключительно слаженный, без изъянов механизм, действующий под лозунгом «Все для фронта, все для победы!». А искренние стихи Асеева, не укладывавшиеся в этот трафарет, не устраивали. Его обвиняли в очернительстве».
Подумать только: война, военное положение в стране… главная газета страны… – и очернительство. Тут попахивало уголовным делом и скорым по военному времени судом…
Поспелов и Ярославский не понимали, что на фронте, в окопах, в перерыве между кровопролитными боями бойцам требовались не только пафосные, героические стихи, но и стихи, напоминающие мирную жизнь, говорящие о добре и любви. Возможно, именно в таких теплых, «мирных» стихах и заключался настоящий патриотизм. Примером этого могут быть стихи курского поэта Н.Ю. Корнеева, в годы войны пулеметчика, писавшего так:
На фронте, кто бы ни спросил
О родине моей ,
Обрадованно говорил:
– А-а. курский соловей!
И улыбался невзначай
Светло, как будто я
Был прислан на передний край
К ним в званье соловья.
И я не спорил ни с одним, –
Пусть соловьем зовут,
Хоть я был просто рядовым,
Охрипшим от простуд. 

Естественно, несправедливые обвинения надолго выводили Н.Н. Асеева из душевного равновесия. И в такие дни, как констатируют курские литературоведы, «у Асеева появлялись в ответ на незаслуженные упреки строки не для печати»:
Вот пример: сидишь, поэму пишешь,
горбишься над ней и день и ночь,
в каждой строчке только тем и дышишь,
как стране трудом своим помочь.
Как бы ни был смысл ее опошлен
мутью непустых, неточных слов,
сколько черновых штрафов и пошлин
в год ее работы наросло!

В конце концов, редакторские упреки «правдистов» привели к тому, что он написал «Личное письмо» И.В. Сталину, от которого сохранился черновик с такими строками:
К Вам пишу я вновь, товарищ Сталин,
Скоро мне придется умереть.
Я хочу, чтоб Вы без желчи стали
На мою фамилию смотреть.

Конечно этих строк в окончательном варианте «Личного письма» не было, там были другие, не менее яркие и пронзительные в поэтическом плане, но более взвешенные и аргументированные. В них автор, как дружно утверждают литературоведы, отстаивает свободу творчеств. Причем не только для себя, но и для всего писательского сообщества. И – в это трудно ныне поверить: дошли ли письмо до И.В. Сталина, или не дошло, а было перехвачено его канцеляристами, – но с сентября 1942 года стихи поэта стали печатать и в «Правде», и в других столичных изданиях.
В 1943 году Н.Н. Асеев пишет и публикует большое, из 5 частей стихотворение «Письма к жене, которые не были посланы». Написано оно как бы от имени человека, побывавшего на Первой мировой войне, а потому в чем-то автобиографично. Но только в чем-то…  В целом, речь тут о войне текущей, о важности теплых человеческих отношений, помогающих выживать в тяжелую годину.
В  заключительной главе этого стихотворения есть такие строки:
Через ветер, через вьюгу,
через сумрак ледяной
мы бросаемся друг к другу:
«Где ты»
Здесь ли ты со мной?»

И эти строки сразу же ассоциативно отправляют читателя к стихотворению К. Симонова «Жди меня, и я вернусь…». Ибо они – из одного великого лирико-психологического ряда высшей литературной, патриотической и нравственной пробы.
В 1943 году поэт опубликовал и стихотворение «Надежда», в котором первая строфа звучит так:
Насилье родит насилье,
и ложь умножает ложь;
когда нас берут за горло,
естественно взяться за нож.

А завершающая ставит все точки над «i»:
У всех, увлеченных боем,
надежда горит в любом:
мы руки от крови отмоем,
и грязь от лица отскребем,
и станем людьми, как прежде,
не в ярости до кости!
И этой одной надежде
на смертный рубеж вести.

Кстати, за данное стихотворение, как сообщил в короткой заметке для литературного альманаха «Курские перекрестки» литератор Я.М. Солодкин, Н.Н. Асеев получил нагоняй от секретаря ЦК ВКП (б) А.А. Щербакова. Рассказывая об этом факте известному литературоведу и критику Бенедикту Сарнову, Асеев не утаил, что Щербаков, распекая его за «политически вредное» стихотворение, орал и топал ногами.
В этом же году Николай Николаевич Асеев, вдохновленный освобождением Курска из-под фашистской оккупации, возвращается к циклу «Курские края» и дополняет стихотворение «Курск» следующими строками:
Он над малой стоит рекой,
мочит яблоки, сушит груши
и не знает еще, что покой
будет навек его нарушен.
Он теперь опален огнем,
а тогда был так безопасен...
Как давно не бывал я в нем!
Как я многим ему обязан!

 
 
Портрет Н.Н. Асеева. Из свободного доступа Интернета.

А письмо к Сталину, смягчившее нравы редакторов «Правды», еще аукнулось Николаю Николаевичу. Согласно данным литературоведа Бориса Рябухина, «уже во время Великой Отечественной войны секретные сведения из «Информации наркома государственной безопасности СССР В.Н. Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову о политических  настроениях и высказываниях писателей»  от 31.10.1944 года гласили: «По поступившим в НКГБ СССР агентурным сведениям, общественное обсуждение и критика политически вредных произведений писателей Сельвинского, Асеева, Зощенко, Довженко, Чуковского и Федина вызвали резкую, в основном враждебную, реакцию со стороны указанных лиц и широкие отклики в литературной среде».

 

Портрет Н.Н. Асеева начала 1950-х годов. Фото из свободного доступа Интернета.

Конкретно об Асееве было сказано: «Поэт Асеев Н.Н. по поводу своего вызова в ЦК ВКП (б), где его стихи были подвергнуты критике, заявил: «Написанная мною последняя книжка не вышла из печати. Меня по этому поводу вызвали в ЦК, где ругали за то, что я не воспитываю своей книжкой ненависти к врагу. Нашли, что книжка получилась вредной… Я, конечно, соглашался с ними, но сам я считаю, что они не правы. Вступать с ними в борьбу я не видел смысла. Мы должны лет на пять замолчать и научить себя ничем не возмущаться. Все равно молодежь с нами…».
Догадывался ли талантливейший поэт сталинской эпохи Николай Николаевич Асеев, что находится «под колпаком» компетентных органов, неизвестно, но что имело место, то имело…
 А вот с такими выводами литераторов, в том числе и курских, что «в годы Великой Отечественной войны лирика Асеева была неразрывно связана с героической борьбой советских людей с фашизмом», стоит согласиться. И не беда, что «в отличие от Н.Тихонова, А. Твардовского, М. Алигер, П. Антокольского, В. Инбер и некоторых других поэтов, Николай Асеев, как утверждают литературоведы, не написал ни одного масштабного произведения, подобного «Маяковский начинается». Зато его лучшие лирические стихи продолжили «замечательную традицию русской классической поэзии ХIХ века, которая, с одной стороны, воспевала подвиг, мужество и храбрость русского солдата, а с другой – с неподкупной правдой рассказала о самых тяжких страданиях, выпадавших во всех войнах на долю солдата». И что не менее важно: стихи Николая Асеева, написанные им в годы Великой Отечественной войны, «не потерялись в многоголосье советской поэзии, всецело подчинившей себя победе над врагом». Стоит также поддержать и такое мнение литературоведов, что «стихи поэта своей «асеевской» нотой, сугубо личностной окрашенностью выделялись из огромного потока проходных военных стихов и, выйдя за рамки своего времени, привлекают внимание и сегодняшнего читателя». Что верно, то верно.
А жизнь между тем продолжалась. В 1944 году поэту Николаю Николаевичу Асееву исполнилось 55 лет. Но юбилей прошел тихо и незаметно. Ведь шла кровопролитная война, и на фронтах гибли и калечились советские люди. А в Союзе писателей СССР сменился руководитель; вместо А.А. Фадеева председателем Правления был избран поэт Николай Тихонов – старый товарищ Асеева.



Докажи, что слова – не вода,
времена – не иссохший песок,
что высокая зрелость плода
в человечий вместилась висок.
Н. Асеев


В ПОСЛЕВОЕННЫЕ ГОДЫ

В период с 1942 по 1945 год Николай Николаевич Асеев издавал только «Владимир Владимирович Маяковский» в 1943 году. Вышла 46 страничная книжка в московском издательстве «Молодая гвардия» в серии «Жизнь замечательных людей». Хотя стихи и поэмы, конечно же, писал.  И только в 1946 году в Ленинграде, в издательстве «Советский писатель» выходит его 80-страничный сборник «Пламя победы» с двумя разделами стихотворений – «Люди яростного труда» и «Пламя победы». В этих разделах стихи последних лет и поэмы «Урал» и «Пламя победы», написанные поэтом за годы Великой Отечественной войны.
И в стихах и в поэмах акцент все же сделан не только на героизм советских воинов. Но и на трудовую доблесть народа, не покладая рук трудившегося во благо победы и восстановления разрушенного фашистами народного хозяйства. А в поэме «Урал» (1944) еще приводится и история освоения этой бесценной кладовой страны и вклад Урала и его население в индустриальную мощь страны, в ее стальной щит и меч.
Вот лишь некоторые строки из этой поэмы:
Стара земная кора,
ох, как стара!
Большая прошла пора
пока
с горой не сошлась гора

И дальше:
На Урале
мощны и жарки
новые топки
разожжены.
Новой сталью
отменной марки
армии наши
вооружены.

Большая поэма «Пламя победы» состоит из нескольких глав, но начинается она также с истории мирного времени, когда:
Была жизнь,
прекраснее синего вечера:
ясноглаза, светлолоба
прелестью облика человечьего, –
гляди на нее да любуйся в оба.
Была жизнь
прочна и богата:
с затылка до пят
золотой водопад
без примеси суррогата.

Да, есть здесь и гиперболическое преувеличение мирной довоенной жизни, в которой имелись как великие достижения в области индустриализации страны, так и жестокие и бессмысленные (сверхсуррогатные) репрессии тридцатых годов. Но по сравнению с лихолетьем военного времени мирная довоенная жизнь, естественно была «прекраснее синего вечера». А потому лирику зачина сменяют почти публицистические чеканные строки о суровых буднях войны:
Давно разделали саперы
крутой овраг,
куда, не чувствуя опоры,
сползает враг
И утро вспыхнет спозаранку
дыханьем мин,
а сверху – бомбы,
с флангов – танки,
и выбит клин!

В главе  «День победы» автор нашел слова, подобные левитанскому громогласью, изливавшемуся из раструбов площадных громкоговорителей во всех городах и весях страны:
Граждане
Советского Союза!
Враг разбит,
растоптан в пыль и прах!
Пала с сердца
тяжкая обуза,
радость,
крылья ширь во весь размах.

Завершают же поэму такие торжественные пафосные строки:
Над землею,
родною сырою
встань на страже,
как огненный смерч,
знак победы, оружье героя –
Сталинградский
блистающий меч!

Отмечая достоинства поэм «Урал» (1944) и «Пламя победы» (1945), литературовед А.С. Карлов выразился так: «Поэмы – это обращение к великой истории, ко вчерашнему дню Советской страны, к той жизни что была «прекраснее вечера, ясноглаза, светлолоба» и «прелестью облика человечьего» утверждала закономерность подвига народа».
Он же говорил, что «поэзия Асеева выдержала суровые испытания военных лет», что стихи Асеева, пропитанные «боевым задором, неиссякаемой бодростью», несли на газетных полосах и на страницах журналов нелегкую солдатскую службу».
А литературный критик и писатель В.И. Мильков к этому добавлял: «В поэмах войны – «Урал» (1944) и «Пламя победы» (1945) – Н. Асеев выразил главную задачу времени – осмыслить подвиг народа, показать закономерность жизненности и могущества Советской страны. А чтобы слова не расходились с делами, он цитировал следующие строки:
Это –
нового племени сила,
негасимого пламени страсть, –
 все, что выплавила
и взрастила
в четверть века
Советская власть.
 
В следующем 1947 году в Москве, в издательстве «Правда» выходит его 50-страничный сборник «Избранные стихи», а в Гослитиздате – 360-страничная книга «Избранные стихотворения и поэмы», Еще в этом году им была издана в «Детгизе» 15-страничная книжка для детей «Тешка». В ней такие замечательные начальные строки, которые тут же увлекут юного слушателя или читателя к дальнейшему продолжению истории о приключениях котенка:
В зимний вечер из потемок
появляется котенок:
сверху сер, а снизу бел,
очень горд и очень смел.
Называется он Тёшка,
ясноглаз и шерсть густа,
хоть его мамаша-кошка
совершенно без хвоста.

А в 1948 году в Москве, в «Советском писателе» 25000 тиражом увидела свет книга «Избранное». В ней 320 страниц, портрет. А биографическая справка в конце как бы ставит окончательную точку. Однако сведения в справке имеют отличие от того, что говорилось поэтом в автобиографическом очерке. Например, отозвали в Москву из Читы не в 1922 году, а в 1920, награжден орденом Ленина не в 1939-м, а в 1940 году. Вроде бы мелочь, но из подобных «мелочей» и биография может искривиться. Что же касается стихов, то они распределены по разделам «Время лучших», «Дела минувших дней», «Гроза над миром», «Стихи о молодости» и «Стихи о Маяковском».
В большом по количеству стихотворений разделе «Время лучших» такие произведения, как «Кумач», «Первомайский гимн», «Двадцать шесть», «Свердловская буря», «Реквием», «Днепр», «Время лучших», «Днепробуд», «Весна страны», «»Кавказ», «О словах» и другие.
Из данного раздела выше цитировались строки стихотворений. Но, возможно, начальные строки из стихотворения «Время лучших», посвященного памяти Ф.Э. Дзержинского, процитировать стоит, чтобы еще раз почувствовать пафос асеевского слога, размера, тембра, интонации, ритмики:
Время, время,
не твое ли зверство
не дает ни сил,
ни друзей сберечь?
Умирает
от разрыва сердца,
чуть прервав,
едва закончив речь…

А эти строки из стихотворения «О словах»:
Я в заботах о поэзии
бьюсь о слова,
и слова отделяются туго,
но я рад,
что на них заявляют права,
как на сталь,
на машины,
на уголь.

В разделе «Дела минувших дней» – «Декабристы», «Декабрьский туман» и «Чернышевский».
Раненым медведем мороз дерет.
Санки по Фонтанке летя вперед.
Полоз остер – полосатит снег.
Что это там голоса и смех?
– Руку на сердце свое положа,
я тебе скажу:  – ты не тронь палаша!
Силы такой становись поперек,
ты б хоть  других – не себя поберег…

Это начальные строки из стихотворения «Декабристы», а следующие строки из стихотворения «Во весь рост», входящего в раздел «Гроза над миром»:
Они не любили повадок наших,
кривили вельможный рот,
страшась,
что вольное знамя поднявши,
их смелет в муку народ.

Надо сказать, что кроме данного стихотворения, в разделе «Гроза над миром» были стихи, написанные о войне, в том числе «Полет пули», «Когда над фронтом», «Ясная Поляна», «Врагам». «Наши люди», «День победы» и другие.
В разделе «Стихи о молодости» – стихи «Не за силу, не за качество», «Заплыв», «Весенняя песня», «Крылья времени», «Дети на танке» и другие. А в разделе «Стихи о Маяковском» всего два произведения: «Последний разговор» и поэма «Маяковский начинается».
Выше цитировались отдельные строфы из поэмы «Маяковский начинается», теперь предлагаются строки из начала стихотворения «Последний разговор», исполненные в том же ключе, что и в поэме:
Володя!
Послушай!
Довольно шуток!
Опомнись,
вставай, пойдем!
Всего ведь
как несколько куцых суток
 ты звал меня
 в свой дом!
Помимо стихов этого сборника, поэтом были написаны и такие произведения, в которых говорилось о том, что и как волнует их автора:
Стихи мои
из мяты и полыни,
полны степной прохлады
и теплыни.
Полынь горька,
а мята горе лечит;
игра в тепло и холод –
в чет и нечет.

А еще в стихах поэт искренне говорил почему и для кого он пишет свои произведения:
Вещи –
 для всего народа,
строки –
на размер страны,
вровень звездам небосвода,
в разворот морской волны.

Для жителей Курского края отрадно то, что именно в 1948 году льговчанин Семен Викторович Лагутич, главный вожак льговской пионерии и замечательный краевед-поисковик, начал систематическую переписку с Николаем Николаевичем Асеевым. Всего им, как сообщает в своих очерках его сын, писатель Михаил Семенович Лагутич,  было написано не менее 16 писем. И, по-видимому, получено примерно столько же ответов от поэта. Но за давностью времен сохранилось лишь три ответа Н.Н. Асеева, жаждавшего, судя по текстам его писем, живого и тесного общения с земляками. (Все сохранившиеся письма Н.Н. Асеева благодаря заботам неутомимого и энергичного краеведа и патриота города Льгова и Курского края в целом С.В. Лагутича, находятся в музее города Льгова.)

 

Ксения Михайловна и Николай Николаевич Асеевы. Фото из свободного доступа Интернета.

По очерковым данным писателя Михаила Семеновича Лагутича, самым интересным было письмо Николая Николаевича Асеева от 29 января 1949 года, которое вслед за М.С. Лагутичем следует привести полностью, ибо в нем и подтверждение ранее сказанному о льговском детстве поэта, и новая информация о Курском крае, и размышления поэта.
«Уважаемый Семен Викторович! – обращается Н.Н. Асеев к своему визави, отвечая на его письмо. – Задумали вы хорошее дело – написать о нашем родном городе, освежить его историю, которая является частицей истории нашей области, богатой своим прошлым. Курская область – древний рубеж России, принимавшая на себя удары ордынских набегов первою. Была щитом всей нашей земли. И недаром в названии ее поселений до сих пор звучат забытые символы. Взять хотя бы имена ее городов: Рыльск, Суджа, Обоянь, Путивль – все это дышит какой-то забытой историей. Рыльск врылся в землю, защищая ее от набегов. Суджа – место разборов дел округа. Обоянь несет в себе значение объятости, обаяния, т.е. власти, обладания. О Путивле говорить не приходится – он еще в «Слове о полке Игореве» упомянут.
Также звучат историей и многие другие названия. Даже названия сел у нас необычно образны: Люшенка, Сугрово, Городенск… Все они что-то значили первоначально. Большинство из них овеяно какой-то поэтической образностью.
Что касается самого Льгова, что смысл его имени тоже нужно отыскать и разыскать исторические корни. То ли это было древнее поселение Ольгово, то ли даны были какие-то льготы. И отсюда его название.
Все это значительно и интересно не только для Курской области, но и шире. Я рад, что находятся земляки, любящие свою Родину и желающие поднять с наших мест дымку исторической затуманенности.
Что касается моей особы, то сведения обо мне весьма просты. Я родился и провел свою юность в домике, что выходил окнами на выгон перед слободкой, прямо в конопляное поле... Справа был квартал занимаемый помещиком Борзенковым. Слева был домик, помню фамилию Воробьевых…
Дед мой, Николай Павлович Пинский, был смотрителем городской больницы. Он был страстный охотник, рыболов, пропадал по неделям в полях и на реке. Он сам был из Орла. Бабка, Варвара Степановна Пинская была еще крепостной крестьянкой, вышла замуж за деда по страстной любви: он ее, кажется, и выкупил из неволи. Мать умерла рано, отец – страховой агент – все время был в разъездах, да и женился он во второй раз скоро, так что дед и бабка, собственно, и были моими воспитателями. От деда я получил в наследство любовь к воле, к полям и лесам: от бабки – рассказы о крепостном праве, о давней жизни и быте. Она была неграмотна, но памятью обладала превосходной. Была добра, работяща и в молодости, должно быть, очень красива.
Моя память о Льгове самая добрая, несмотря на то, что быт в нем тогда был довольно таки страшноватый, как и во всех уездных городах России; власть исправника почти неограниченная в своем произволе, купечество из старообрядцев, кулачные бои, городское похмелье ремесленников, самодурство и чванство соседних помещиков. Но густые заросли конопли, в которые мы мальчишками забирались как в девственный лес, но близость лесов и свежее дыхание реки, близость к народу, умному и работящему, окружающие меня с детства, были сильней других впечатлений…
Напишите мне про Льгов нынешних дней, про ваш быт и жизнь. А я действительно давно подбираюсь к этой теме. Мною начата вещь под названием «Курская аномалия»,  не только о труде и железе грунтовом, но и о бесценной руде человеческих сердец, о крепкой железной жиле, на которой стоит наша область, – железной жиле выносливости, мужества и силе народной.
Ваш земляк Ник. Асеев».
Весьма доброе и теплое письмо, из которого видно, что мысли о малой родине постоянно заботят поэта, побуждают его браться за перо или усаживаться за пишущую машинку. Только жаль, что о судьбе задуманной им вещи «Курская аномалия» ничего неизвестно…
В 1949 году Николаю Николаевичу исполнилось 60 лет – время выхода на пенсию в соответствии с советским законодательством. В таких случаях известных в стране юбиляров стараются поздравить не только родные и близкие друзья, но и власти. Эти – в зависимости от общественного статуса юбиляра. А вот большого по союзным масштабам поэта Николая Асеева власти обошли молчанием. Ни наградили, ни сборника произведений не издали. Почему? Не известно. Возможно, свою негативную роль сыграли спецдонесения сотрудником МГБ в ЦК ВКП (б) в 1943 и 1944 годах, о которых речь шла выше…
И только в 1950 году в «Советском писателе» вышел сборник «Разнолетье» с портретом автора и разделами: «Вступление», «Начало», «Стихи о Ленине», «Предгрозье», «Октябрьские стихи», «Стройка», «Лирика», «Зарубежье», «Великая Отечественная» и «Эти дни».  Уже по названиям разделов видно, что на 276 страницах сборника поэтический путь автора от его начального периода – 1910 года, – до дней 1950 года.

 

Н.Н. Асеев. Фото из свободного доступа Интернета.

Если же обратим внимание на малую родину поэта, то увидим, что в Курском крае идет к завершению восстановительный период после разрушительных последствий войны и немецкой оккупации, что в Курске уже сформировалось и действует литературное объединение, а в областном книжном издательстве выходят сборники курских поэтов и прозаиков. В 1950 году издан первый выпуск «Курского альманаха» с произведениями участников Великой Отечественной войны В. Овечкина, И. Юрченко, В. Москаленко, Н. Истомина, Е. Маслов, Н. Белых и других. А поэт-фронтовик Н.Ю. Корнеев уже опубликовался в двух сборниках: в коллективном – «Стихи о войне» (1946) и персональном – «Дорога» (1948). В 1949 году две книги издал член Союза писателей СССР с 1941 года В.В. Овечкин – пьесу «Настя Колосова», поставленную на сцене Курского драматического театра имени А.С. Пушкина, и рассказ «Слепой машинист».
Возможно, с подачи С.В. Лагутича или из общения с курскими литераторами, в том числе Н.Ю. Корнеевым, время от времени наезжавшем в столицу для общения с известными поэтами, Николай Николаевич Асеев был в курсе литературной жизни в соловьином крае. А кому-то из обращавшихся к нему курян, надо полагать, помогал и добрым словом, и добрым советом…
Согласно сведениям, изложенным писателем М.С. Лагутичем в очерках об Асееве, кроме переписки неравнодушного к истории города и его знаменитым в деле литературы и культуре жителям льговчанина Семена Викторовича Лагутича, были и личные встречи.
«Сергей Викторович Лагутич, будучи в Москве в 1950, 1953, 1954 гг.,  встречался с поэтом на его квартире по ул. МХАТа, а два раза был на его даче, – пишет Михаил Семенович. И далее дает еще одно не менее ценное по информативному наполнению и психологическому содержанию, характеризующую личность великого поэта, пояснение: – К сожалению, воспоминания об этом затерялись. Однако сохранилась запись о том, как зашел разговор об организации в Льгове музея поэта. Неожиданно, Асеев резко запротестовал: «Никакого музея чтобы не было. Пусть будет обо мне память у льговчан – мои книги, моя любовь и память о всех льговчанах всех лет».
Это не только подчеркивает скромность Николая Николаевича Асеева, но и побуждает его в 1962 году написать небольшое поэтическое произведение «Стихи про себя», в котором есть такие строки:
 Не был в милости у начальства
и чинам был не заслужен, –
только ты о том не печалься:
был зато я с народом дружен.
Не хочу, чтоб мою квартиру
превратили в один из музеев,
где б вожатый юному миру 
пояснял: «Вот как жил Асеев»
Я не Горький, не Станиславский,
не Шаляпин и не Есенин;
к государственной щедрой ласке
невнимателен и рассеян.

А вот совсем по-иному поэт относился к своему поэтическому дому, двери которого, как и двери его настоящей, реальной квартиры, всегда были открыты для друзей и для гостей:
Я дом построил из стихов!..
В нем окна чистого стекла, –
там ходят тени облаков,
что буря в небе размела.
Я сам строку свою строгал,
углы созвучьями крепил,
венец к венцу строфу слагал
до самых вздыбленных стропил.
И вот под кровлею простой
ко мне сошлись мои друзья,
чьи голоса – не звук пустой,
кого – не полюбить нельзя.

Благодаря подвижнической деятельности льговского краеведа, литератора и педагога-самородка С.В. Лагутича переписка с поэтом в 1950-е годы продолжалась непрерывно. Как отмечалось выше, были и встречи с поэтом, в том числе льговских пионеров в 1954 году. О данной встрече писатель Михаил Семенович Лагутич в очерках писал: «В июле 1954 года в Москву на экскурсию директор Льговского дома пионеров Семен Викторович Лагутич повез группу кружковцев. Решили встретиться и с Николаем Николаевичем Асеевым. И вот, в 11 часов дня в Александровском саду у Кремлевской стены к нам подошел пожилой мужчина, выше среднего роста, одетый в белый костюм. Его сразу узнали. Каждому он пожал руку, и завязалась беседа. Видно было, что он очень рад встрече. Интересовался льговскими новостями, впечатлениями о Москве. Сам рассказывал, каким помнит Льгов. Обещал обязательно посетить родину. В киоске купил для всех мороженое и пирожные. Каждому подарил свою книгу, также просил передать книги с автографами в Дом пионеров, школу и в детскую библиотеку.

 

Льговские пионеры с Н.Н. Асеевым. Из очерковых работ М.С. Лагутича. Москва. 1954 год.

Чувствовалось, что ему не хочется прощаться, просил писать почаще. Запомнилось, что поэт попросил, если кто помнит, прочитать хотя бы одно его стихотворение. Но по памяти никто не смог. Тогда погладил меня по голове и спросил: «Ну, а ты Мишук, стихи любишь?» На что я ответил: «Не-а». Конечно, Николая Николаевича все это очень расстроило и обидело, но вида он не подал».
Стоит пояснить, что льговчанину «Мишуку, в то время было шесть лет, и когда льговские пионеры фотографировались с земляком-поэтом – фотографировал их Семен Викторович, – то он стоял рядом с отцом и на снимок не попал. О чем позже не раз пожалел.
По-видимому, не лишним будет сказать, что встречи льговчан – С.В. Лагутича и ребят из Дворца пионеров – со знаменитым поэтом и земляком Николаем Николаевичем Асеевым проходили в годы, ставшие знаковыми в истории Отечества и Курского края. Во-первых, в марте 1953 года умер «вождь всех народов» Иосиф Виссарионович Сталин (Джугашвили) (1879–1953), оставивший после себя неоднозначный след в отечественной и мировой истории. Во-вторых, пролезший на вершину политической и государственной власти после смерти Сталина земляк курян (родился в селе Калиновка Дмитриевского уезда Курской губернии) Никита Сергеевич Хрущев (1894–1971), в 1954 году передал Украине Крым, а из большой по территории Курской области выделил Белгородскую область.
Как на эти знаковые моменты в истории Отечества реагировал Н.Н. Асеев, трудно сказать. Наверное, где-то переживал, а на что-то и не обратил внимания. Однако очевидно одно: таких стихов, какие были им написаны по поводу смерти В.И. Ленина, о Сталине он не сочинил. Хотя до этого, как знаем, письма к главе государства писал не единожды.
Что же касается его творческой деятельности, то в период с 1951 по 1954 год, к своему 65-летию Николай Николаевич издал книгу «Избранные стихи и поэмы» (1951), в которой было около 400 страниц, и «Избранные произведения» в двух томах (1953). Оба солидные издания вышли приличными, в два десятка тысяч, тиражами в Гослитиздате в Москве.
В книге «Избранные стихотворения и поэмы» были следующие тематические разделы: «Октябрь», «Жизнь страны», «Детям», «Наша земля», «Нерушимый союз демократий». Отдельным разделом были представлены поэмы, в то числе «Урал» и «Пламя победы».
Николай Асеев – истинный патриот страны, поэтому в этом сборнике, как и во многих предыдущих, если не во всех, история Отечества представлена наилучшим образом.
Ведя речь о двухтомнике сочинений Н.Н. Асеева «Избранные произведения», стоит отметить, что в первом томе (227 страниц) были разделы «»Выросли мы в пламени», «Весна страны», «Родная земля» и «Человечество с нами». И без перечисления названий стихотворений понятно, что в разделах были стихи о революции, о периоде индустриализации и расцвета мощи советского государства, о военной поре и послевоенном времени, когда западные страны во главе с Соединенными Штатами Америки уже строили планы новой войны против СССР.
Во второй том (223 страницы) вошли такие поэмы, как «Двадцать шесть», «Семен Проскаков», «Черный принц», «Маяковский начинается» и «Урал». Кроме перечисленных поэм, здесь были переводы произведений славянских поэтов: поляков А. Мицкевича и Ю. Тувима, чехов К.-Я. Эрбена и Я. Неруды.
А еще в период с 1952 по 1955 год он работал над поэмой о Гоголе, по мнению литературоведов, самым трагическим произведением поэта. Как и стихотворный цикл «Курские края». «Поэма о Гоголе» состоит из отдельных частей-глав. Начинается она главою «Родна», в которой такой лирический зачин:
Едут чумаки по степи,
движутся медленно;
на колесах словно цепи,
холодно, ветрено.
В Нежин соль везут из Крыма,
степь расстилается;
их котлы черны от дыма,
ночь надвигается. 

В главе «Петербург» уже звучат тревожные нотки:
«Зачем я оставил Полтаву,
свой Нежин покинув, уехал
в огнями сверкавшую славу,
в манящую близость успеха.
В тот город, где бледные ночи,
где нет ни родного, ни друга,
в туман без чудес и пророчеств,
 где царствуют циркуль да вьюга».

 И хотя завершается поэма главой с названием «Конец», в которой трагизм жизни и деятельности Н.В. Гоголя представлен во всех красках, последняя же строфа все же оптимистична:
Умолкнут все звуки былого,
промчатся все призраки мимо,
лишь вечно горящее слово
навеки неиспепелимо!

Борис Пастернак в феврале 1953 года, ознакомившись с некоторыми частями поэмы, писал Н.Н. Асееву из Болшева: «Дорогой Коля! Чтением твоего «Гоголя» обновил наше пребывание в Болшеве. <…> Что сказать тебе? Читать поэму было мне радостью, наслаждением. Она – привольный, ненавязчивый вырез из более широкого мыслимого мира необязательных изображений, где наряду с нею стояли бы по соседству другие произведения такой же подлинности и чистоты. В одиночестве она немыслима и трагична как выпущенный в непогоду чистый беззащитный ребенок.
Очень хорошо, что она держится не единством темы, не упорством узко поставленной задачи, а природой сказочной стихии вообще. Отовсюду пронизывающей ее и придающей ей ее бесхитростную замысловатость. В этом тоне – залог ее стройности. Есть главы превосходные («Перспектива», «Петербург», гл. 5, 9). Но и главы уступающие по качеству, дышат тем же,  чем полны наилучшие. Есть стихи поразительные («Портрет» там выходит из рамы). Но и все стихи верны этой манере лучших. Это органическая живая разноценность, без которой не было бы сложности целого. Поздравляю тебя. Теплящаяся краска некоторых кусков, трепет колорита напомнил мне самые свободные твои  дерзания самого молодого твоего прошлого. Конечно, все это сказано сейчас совсем по-другому, да так оно и нужно».
Такова оценка поэмы старого друга, а в чем-то, возможно, и соперника Николая Асеева.
Многие литературные критики,  том числе  курские, почему-то писали, что в первые послевоенные годы в творчестве Н.Н. Асеева наблюдался некий спад его деятельности и лишь во второй половине 1950-х годов возобновилась активность. Возможно, это  так. Критикам, не издающим собственных художественных книг, живущих за счет щипания перьев из книг других авторов, виднее…
У Асеева же после выхода двухтомника в 1953 году и перерыва в юбилейном 1954-м в 1955 году в издательстве «Советский писатель» получил путевку в жизнь 100-страничный сборник «Раздумья», в котором были разделы «На страже мира», «На отдыхе», «Стихи о Гоголе» и «Стихи детям».
Этот небольшой по страничному объему сборник литературоведы приняли одобрительно, называли его «вехой на творческом пути поэта и на пути советской поэзии», видели в нем «начало нового этапа развития советской культуры.
Ведя же речь о «Поэме о Гоголе», литературные критики отмечали не только трагичность образа главного героя – Гоголя, – но и трагичность самой России, и ее многострадального народа. Но в то же время указывали на то, что в «сборнике много стихов, полных оптимизма, в которых отразился взгляд на мир человека, стоящего на самом пороге новой эпохи - эпохи всеобщей справедливости».
Спорить с этим не стоит, зато стоит процитировать несколько лирико-философских строк из стихотворения «Наша профессия», чтобы увидеть отношение поэта к профессии:
Если бы люди собрали и взвесили,
словно громадные капли росы,
чистую пользу от нашей профессии,
в чашу одну поместив на весы,
а на другую бы – все меднорожие
статуи графов, князей, королев, –
чудом бы чаша взвилась, как порожняя,
нашу бы – вниз потянуло к земле!

 

Николай Асеев. Москва. 1950-е годы. Фото из очерковых работ М.С. Лагутича.

Не менее лиричные и в то же время философские, прочувствованные, наделенные образностью и метафоричностью строки и в стихотворении «Друзьям», написанного в 1954 году:
Хочу я жизнь понять всерьез:
наклон колосьев и берез,
 хочу почувствовать их вес
и что их тянет в синь небес,
чтобы строка была верна,
как возрождение зерна.

В 1956 году в Гослитиздате вышел в свет новый поэтический сборник Н.Н. Асеева «Памяти лет». В нем 448 страниц с произведениями, написанными в период с 1912 по 1955 год, и портрет автора. Стихи размещены по раздела «Начало», «Юность», «Героика», «Зрелость» и «Поэмы». А в 1957 году вышел сборник с незамысловатым названием «Стихи». В нем на 256 страницах были произведения, написанные в 1914 – 1956 годах. Среди них – стихотворение «Пять сестер», посвященное сестрам  Синяковым, в котором такие светлые и добрые, несмотря на публицистический привкус, строки:
Они прошли, безвкусью не покорствуя
босыми меж провалов и меж ям,
не упрекая жизнь за корку черствую,
верны своим погибнувшим друзьям.

Кроме стихов, в сборнике нашлось место для автобиографии автора и его портрета.
А в Курском крае, с которым поэт Николай Асеев поддерживал связь через льговчанина Семена Викторовича Лагутича и его питомцев из Льговского дворца пионеров, наблюдались значительные подвижки в развитии литературной жизни. В 1954 году в Союз писателей СССР был принять прозаик Михаил Макарович Колосов (1923–1996), автор книги «Голуби». В 1956 году члена Союза писателей стали прозаик Михаил Максимович Горбовцев (1895–1978), прозаик Михаил Михайлович Обухов (1905–1998) и прозаик Федор Павлович Певнев (1912–1979). В 1957 году к ним присоединился поэт-фронтовик Николай Юрьевич Корнеев (1915–2001).. На очереди были поэт Егор Иванович Полянский (1932–1999) и прозаик-фронтовик Евгений Иванович Носов (1925–2002). У каждого из них были публикации в областных газетах «Курская правда» и «Молодая гвардия», в «Курском альманахе» и альманахе «Простор», в коллективных сборниках «Первые рассказы» и «Радуга». Каждый из них в своем персональном литературном багаже имел по нескольку сборников, изданных как в Курске, так в Воронеже и Москве.
Николай Николаевич Асеев в послевоенные году был не только председателем Литературного фонда Союза писателей СССР, но и членом комиссии Правления по приему в ряды Союза писателей новых членов. Следовательно, он приложил руку к приему вышеназванных курских литераторов в Союз писателей. И не исключено, что радовался количественному росту коллег по перу в Курском крае – его малой родине.

 

Н.Н.Асеев. Москва. 1950-е годы. Фото из свободного доступа Интернета.

В 1957 году в Москве началась работа по созданию Союза писателей РСФ. Дело в том, что с 1934 года в самой большой и стержневой республике Советского Союза собственной писательской организации не существовало. Были писательские организации в Москве и Ленинграде, а в РСФСР не было. И вот пришло время такой организации появиться в России и всех ее субъектах.
Естественно, Н.Н. Асеев принял деятельное участие в создании Союза писателей в РСФСР и искренне радовался появлению писательской организации в 1958 году Курской области. Костяком Курской писательской организации стали М.М. Колосов – первый ее руководитель (ответственный секретарь), М.М. Горбовцев, М.М. Обухов, В.В. Овечкин, Ф.П. Певнев, Н.Ю. Корнеев, Е.И. Полянский и Е.И. Носов.
И не будет преувеличением сказать, что Николай Николаевич с удовольствием следил за развитием литературной жизни в Курском крае, особенно за творческим ростом курских поэтов. И, по мнению курских литературоведов, «активно помогал молодым поэтам в период хрущевской оттепели».
А литературный критик В.А. Шошин в интернет статье «Писатель ХХ века» прямо заявляет: «Асеев охотно читал лекции в Литературном институте, помог войти в литературу многим молодым поэтам, среди них Н. Анциферов, И. Бауков, А. Вознесенский, Ю. Мориц, В. Соснора, Ю. Панкратов, И. Харабаров.
Он же приводит и воспоминания академика Д.С. Лихачева, из которых следует, что  «совсем неожиданным в свиданиях с Николаем Николаевичем было то, что он преимущественно говорил не о своей поэзии, не о своих стихах, а о стихах молодежи, любил их читать».
Многие исследователи творческой деятельности Н.Н. Асеева отмечали его желание переводить произведения зарубежных авторов на русский язык и, как правило, в связи с этим упоминают о переводе Асеевым в 1957 году стихов главы китайского государства Мао Цзэдуна. Но, как уже отмечалось выше, переводил он и прибалтийских писателей и польских и чешских.
А вот для курян, на взгляд автора этого очерка, важнее то, что известный поэт Советского Союза, как сообщала педагог Т.А. Тартаковская в своей работе «Его стихами говорило время, в декабре 1957 года прислал своим землякам-курянам новогоднее послание «Счастья вам, дорогие куряне», в котором такие строки:   
Курские раздолья и угодья,
курская повадка, удаль, стать...
Разрешите мне на новогодье
под окном у вас пощедровать!
Добрый вечер, щедрый вечер, люди,
все, кто мне по-прежнему сродни!
Знаю я, что добрый вечер будет –
щедрые и вечера и дни.
Кланяюсь я Тускари и Сейму,
кланяюсь я людям и полям.
Радости, здоровья и веселья
земляки мои, желаю вам!

К сожалению, Тартаковская не сообщила, каким образом это новогоднее послание было направлено курянам: через редакцию газеты «Курская правда», через Курскую писательскую организацию, через льговчанина Семена Викторовича Лагутича или каким иным способом. Возможно, прочитано во время одной из передач на радио или на телевидении… А что Николай Николаевич любил и умел выступать и на радио и на ТВ, отмечали многие его биографы.
Впрочем, как бы ни было отправлено это стихотворное послание курянам, суть не в этом, а в том – и это лавное, – что оно дошло, что порадовало земляков, что сохранилось хотя бы в очерке Т.А. Тартаковской.
Продолжая разговор о творческой деятельности Н.Н. Асеева, следует отметить и выход из-под его пера в 1958 году стихотворения «Песнь о Гарсии Лорке». Оно небольшое, всего на одну страничку. Но курские литературоведы весьма единодушны в том, что это стихотворение в «поздней лирике поэта занимает особое место.
«Романтической приподнятостью, отчетливой песенной интонацией, внутренней собранностью она как бы сопрягается с такими его творениями, как «Синие гусары» и «Русская сказка», – пишут они. – Героическая по своему содержанию «Песнь о Гарсиа Лорке» вместе с тем образно емко, полно и художественно убедительно выражает асеевское понимание поэзии и места поэта, имеет программное значение в его творчестве».
И дальше, переходя уже от частного, к более широкому и глобальному, утверждают: «Поэзия предстает здесь уже не только воплощением человечности, но и воплощением гордой, несгибаемой силы. И раздвигаются границы стихотворного повествования: смерть поэта предстает здесь как трагедия народа, ослепленного, обманутого»:
Почему ж ты, Испания, в небо смотрела,
когда Гарсиа Лорку увели для расстрела?
Андалузия знала и Валенсия знала,–
что ж земля
                под ногами убийц не стонала?!
Что ж вы руки скрестили и губы вы сжали,
когда песню родную на смерть провожали?!
Увели не к стенке его, не на площадь,
увели, обманув, к апельсиновой роще.

А вывод их таков: «Но это – не плачь о смерти, это – песнь о жизни»:
Но пруды высыхали,и плоды увядали,
и следы от походки его пропадали.
А жандармы сидели, лимонад попивая
и слова его песен про себя напевая.







 И горжусь я, и веселюсь,
 пусть и в сердце старостью ранен,
 что сильна моя новая Русь
 и что я ее сын – курянин.
Н. Асеев


БОГАТЫРСКАЯ ПОЭМА

В 1959 году был очередной юбилей поэта – 70 лет со дня рождения. Правление Союза писателей, во главе которого с 1954 года находился Алексей Сурков, решило порадовать юбиляра изданием его новых книг, а также направило в ЦК КПСС представление на награждение его орденок Трудового Красного Знамени..
Книги вышли, причем солидными для поэтических сборников тиражами – 20000 и 25000 экземпляров. В издательстве «Молодая гвардия» увидела свет 300-страничная книга стихов «Самое лучшее», а Гослитиздат порадовал автора и юбиляра собранием его поэтических произведений «Стихотворения и поэмы» в двух томах. 
В книге, изданной «Молодой гвардией», под рубрикой «Новое» шли разделы «Звездные стихи», «Стихи о Западе» и «Весенняя песня». Под рубрикой «Недавнее» находились разделы «Кумач», «Памяти павших», «Маленькие поэмы», «Молодая Москва», «Пионерские стихи», «В дороге», «Летнее письмо», «Курские края», «Эстафета», «Крылья времени», «Высокогорные стихи», «Человечество с нами», «На отдыхе» и «В те дни, как были мы молоды».
Не надо иметь семь пятин во лбу, чтобы понять, что в этой книге поэтические произведения как о новых достижениях Советской страны в области культуры, науки, образования, промышленного производства. А еще здесь стихи о революционном и боевом прошлом и бесконечных кознях Запада. Здесь также стихи о путешествии поэта по стране, в том числе по Кавказу и поэтические циклы, посвященные Москве и Курскому краю. – двум самым дорогим сердцу поэта местам на всем земном шаре. А в разделе «В те дни, как были мы молоды», естественно, речь идет о юности самого автора и его поколения, об их любви и мечтах.
Важной особенностью стихов этой книги является наличие в образах лирических или лирико-эпических героев представителей народа, причем не просто народа, а народа-борца, народа-труженика, народа-воина, народа-созидателя. Не зря же среди его поэтических лозунгов были следующие строки:
И стихи должны такие
быть, чтоб взлет, а не шажки,
чтоб сказали: «Вот – стихия»,
а не просто: «Вот – стишки». 
 
Если вести речь о двухтомнике Н.Н. Асеева, то в первом томе (368 страниц) находились избранные стихи разных лет. И они, в какой-то мере  повторяли стихотворный ряд сборника «Самые лучшие»  – здесь и начало поэтического пути, и стихи о революции, и лирические произведения о времени индустриализации страны, и стихи военного времени. И, конечно же, стихи о днях текущих.
 Во втором же томе (около 300 страниц) – одни поэмы. Среди них яркие произведения, написанные в двадцатые и тридцатые годы, – «Двадцать шесть», «Черный принц», «Лирическое отступление», «Свердловская буря», «Русская сказка», «Сенька беспризорный», «Красношейка», «Семен Проскаков», «Рабфак», «Необычное», «Гундоровский полк», «Маяковский начинается». Причем «Маяковский начинается»  представлен с новыми главами, написанными в 50-е годы. Здесь же и поэмы,  изданные в послевоенные годы, – «Урал», «Пламя победы» и «Поэма о Гоголе».   
Кульминационным моментом празднеств стало торжественное вручение юбиляру 28 июля 1959 ордена Трудового Красного Знамени. Статус этого ордена ниже, чем ордена Ленина, но все равно это очень высокая государственная награда. Не столь часто и не многим она вручалась за литературный труд. Например, из курских писателей орденом Трудового Красного  Знамени удостоились только Валентин Владимирович Овечкин и Евгений Иванович Носов.
В целом, как отмечают литературоведы, 70-летний юбилей Николая Николаевича Асеева в стране отмечался широко. О поэте и его творчестве писали в газетах, говорили на радио и на телевидении. Современный исследователь творчества Н.Н. Асеева В.А. Шошин констатировал: «…К его 70-летию было опубликовано около 20 статей Л. Озерова, С. Васильева, И. Гринберга, Б. Слуцкого, Л. Ошанина, В. Котова и других». И он же приводит слова, сказанные поэтом С. Наровчатовым: «Неуемный темперамент жил в нем, сухое горенье без чада и копоти все время обжигало его душу». А от себя добавляет: «Талант его был разносторонним, он писал также статьи, очерки, киносценарии, раздумья о литературе, тексты к музыкальным произведениям (либретто оперы М.Коваля «Емельян Пугачев» в соавторстве с В. Каменским).
А курский писатель А.А. Грачев приводит свой перечень советских «молодых талантливых» поэтов, которых в свое время поставил на поэтические крылья Н.Н. Асеев. В этом списке С. Мартынов, Я. Смоляков, А. Яшин, А. Передреев, С. Гудзенко и М. Луконин. Кроме того, А.А. Грачев цитирует высказывание поэта А. Вознесенского о своем наставнике Н.Н. Асееве: «Я не встречал человека, который бы так беззаветно любил чужие стихи… он цепко ценил В. Соснору и Ю. Мориц».
Еще более полное определение А.Вознесенского о Н.Н. Асееве приводит М.С. Лагутич в очерке «Благополучный Николай Асеев»: «Асеев, пылкий Асеев со стремительным вертикальным лицом, похожим на стрельчатую арку, фанатичный, как католический проповедник, Асеев «Синих гусар» и «Оксаны», менестрель строек, реформатор рифмы. Он зорко парил над Москвой… Я не встречал человека, который так беззаветно любил бы чужие стихи. Артист, инструмент вкуса, нюха, он, как сухая нервная борзая, за версту чуял строку… Асеев – катализатор атмосферы, пузырьки в шампанском поэзии… Он рыцарски отражал в газетах нападки на молодых скульпторов, живописцев».
Приятно это читать и отрадно осознавать, что поэта-земляка Николая Асеева так любили, уважали и высоко ценили лучшие мастера поэтического слова разных эпох советского  времени, в том числе его бывшие ученики.
Вполне вероятно, что поздравительная телеграмма юбиляру пришла и от курских писателей за подписью ответственного секретаря Курской организации Михаила Макаровича Колосова. Дело в том, что писатели того времени, многие из которых прошли через горнило войны, в отличие от современных, разделенных разными организациями, были общительны, тактичны и внимательны друг к другу. Об этом лучше всего говорят их письма друг другу – теплые, добрые, светлые.
И уж точно известно, что юбиляра поздравил частник Великой Отечественной войны, педагог, ученый-филолог, доцент, заведующий кафедры литературы Курского государственного педагогического института, литературный критик Исаак Зельманович Баскевич. Он был выпускником Московского института истории, философии и литературы (МИФЛИ), и в студенческие годы  дружил с поэтами Кульчицким и Коганом. Возможно, вместе с ними посещал публичные выступления Н.Н. Асеева и слушал его лекции.
27 июля 1959 года И.З. Баскевич в газете «Курская правда» под псевдонимом Я. Избачев печатает статью «Николай Асеев», посвященную семидесятилетию этого знаменитого поэта и друга Владимира Маяковского.
Пробежавшись по основным вехам жизни и творческой деятельности поэта Николая Николаевича Асеева и «оседлав любимого конька», Баскевич констатировал: «Постепенно изживая нечеткость мировоззрения, поэт создает произведения, вошедшие в сокровищницу советской литературы, – «Марш Буденного», поэма «Двадцать шесть», «Свердловская буря», «Семен Проскаков», «Синие гусары» и «Русская сказка». Его стихи приобретают политическую заостренность, бичуют мещанство, обличают капиталистический мир, утверждая победную силу социализма».
Он также отметил творческий подъем поэта в 50-е годы и цитировал строки асеевских стихов о Курске. И обратил внимание читателей на то, что «напевный и в то же время звонкий асеевский стих дорог нам тем, что строем своих строчек, своими живыми образами несет оптимистическое утверждение идеалов коммунизма, жизни – борьбы, красивых и чистых чувств».
Прочел ли юбиляр эту статью или же нет – неизвестно. Но если прочел, то, естественно, ему было приятно знать, что его не только читают, но и любят, и ценят земляки.
А еще в 1959 году Н.Н. Асеев написал лирико-эпические стихотворения «Илья» и «Микула» по мотивам былин народных преданий, а также завершил работу над новым произведением, посвященном Курскому краю и его людям – воинам и созидателям, – «Богатырская поэма». Над ней он работал с 1956 года и эпиграфом к которой стала строка из «Слова о полку Игореве»: «А мои ти куряни сведоми къмети…».
Сначала несколько слов о стихотворениях «Илья» и «Микула», сюжетная канва которых, по мнению курских литературоведов, во многом пересекается в сюжетом «Богатырской поэмы». И странно было бы, если бы сюжеты этих произведений не пересекались и не перекликались между собой… Ибо все они написаны по мотивам преданий, бытовавших и на Курской земле. Еще курский педагог и писатель Юрий Александрович Липкинг, с пятидесятых годов преподававший историю в Курском государственном педагогическом институте и активно занимавшийся краеведением, обнаружил «следы Ильи Муромца, оставленные на Курской земле». В книге «Далекое прошлое соловьиного края» есть очерк с названием «Где родилась былина». В этом очерке он утверждает, что, вполне вероятно, местом рождения былины мог быть Курский край, где есть и речка Смородина, и селение Черная Грязь, и крестов, подобных Левонидову, имелось предостаточно. А уж старинных дубов, на которых мог сидеть Соловей-разбойник, было несчитано. Некоторые дожили до наших дней.
Сделав небольшой экскурс в историю курской литературы, возвратимся к нашей теме и посмотрим, так ли это. Но сначала несколько строк из стихотворений «Илья» и «Микула», чтобы потом можно было чем-то конкретным оперировать. Вот зачинные «богатырские» строки из «Ильи», по своей конструкции весьма близкие былинному сказу:
Тридцать три он года высидел,
скудно ел и бедно жил;
в рост поднялся – крышу высадил,
вширь раздался – стены сбил.
И подался к бору хмурому
на великие дела
из-под города с-под Мурома,
с Карачаева села.

Теперь обратимся к начальным строкам стихотворения «Микула» и постараемся усмотреть внутреннюю связь между ними:
Все труднее передвигаться,
все дрожливей перо в руке:
завершается навигация
и на суше и на реке.
Что еще нам готовит старость?
Строй годов свалить на дрова?
Поселить на сердце усталость?
Забывать заставишь слова?

Пока, вроде бы никакой связи не наблюдается. В первом стихотворении автор отправляет своего лирико-эпического героя. Богатыря Илью Муромца в героические странствия, а во втором пока лишь сетования на подступившую старость. Однако спешить не будем и процитируем новые строки из «Микулы»:
Все твои лихие посулы
ты на нас поистратишь зря. –
в нашем сердце – образ Микулы,
неустанного богатыря.
Он, закинувший в небо сошку,
поднимается в полный рост,
получив от земли дорожку
до могучих далеких звезд.

И что же?.. А то, что теперь эта внутренняя связь. Как не трудно заметить, начала проявляться. Уже отрадно. А чтобы стало еще отраднее, возвратимся к «Илье» и посмотрим, как разворачивается сюжет произведения, и видим, как автор от времен «седой старины» перебросил символический мосток в дни своего семидесятилетия, к своим современникам:
Тем и любо, тем и дорого:
он не князю угождал –
он берег страну от ворога,
от татар освобождал.
Так проехал он по времени,
по стране во все концы;
у его стального стремени
встали новые бойцы.
И, как весен свежих отклики,
в честь старинного Ильи
продолжают снова подвиги
богатырские свои.

Отлично. А у «Микулы» с этим делом как? А здесь примерно все то же самое – образное, красивое, патриотическое:
Разве ж мы не Микулы потомки
в богатырском нашем краю?
Разве мы в мировые потемки
не метнули вешку свою?!

Есть, есть связь! А теперь перейдем к «Богатырской поэме» и процитируем начальные строки, задающие тон всему сюжету произведения, и посмотрим наличие связи этого произведения с предыдущими. Читаем и видим::
Был я молод, а стал я стар,
время лезть к зиме на полати,
но сердечный юности жар
до сих нор еще не истратил.
Кто в Евангелие, кто в Коран, —
веры многие есть на свете, —
я ж поверил в своих курян —
сведомых кметей!

Уже в этих замечательных лирико-эпических строках полное соответствие мнению тех курских литературоведов, которые подметили «перекличку» произведений. И в одном, и в другом, и в третьем присутствует один и тот же автор – посеребренный налетом многих лет Боян земли Русской и Курской. Старость, словно тать, подкралась тихо и незаметно. Но, несмотря на это, сердечный жар в душе Бояна не угас, а потому он хочет передать потомкам славное былое отчего края, чтобы знали, помнили и берегли в памяти до последующих поколений:
Что же это за «сведомы кмети»,
что в поход подымали стяги?
А по-моему, это
были курские работяги.
На конях князья разъезжали
в шишаках узорных,
кметы ж в лаптях врагов отражали
в тех боях упорных.
А когда эти битвы стихали,
князь сиял, славословьем украшен;
кметы ж вновь боронили, пахали
черноту  наших пашен.

Так образ богатырей – Микулы-пахаря или былинного Микулы Селяниновича и Ильи Муромца – отожествляется сереброглавым Бояном с курскими сведомыми кметями – воинами от сохи, в годину лихую оставляющими родные очаги, сошки и вступающими в княжескую дружину, чтобы защитить от врагов отчую землю – Отечество.
Так было в начале XI века при Владимире Мономахе, отражавшем набеги половцев; так происходило в начале XVII века при отражении нашествия польских панов, возмечтавших покорить Русь; так случилось в 1812 году, когда на Россию напали европейские орды, возглавляемые Наполеоном. Но ярче всего это проявилось при отражении нападения в 1941 году европейских фашистских полчищ, возглавляемых гитлеровской Германией. Но и в наши дни это проявляется вполне зримо и отчетливо: вновь на защиту Родины добровольно встают сотни тысяч россиян во всех регионах нашей необъятной России, чтобы свернуть шею украинскому, европейскому и американскому нацизму, выступающему под лозунгами… демократии.
Далее, если мы возвратимся к стихотворению «Микула», то увидим, что поэт в нем перебрасывает космический мост от времен древних богатырей, времен Микула Селяниновича и Ильи Муромского, к временам настоящим:
Прошумело столетий чудо,
отозвалось эхом в веках;
было – вестью древнего люда,
стало – вещью в наших руках.

А в следующих чудесных строках «Богатырской поэмы»  присутствует свой поэтический и метафорический путепровод. Этот символический путепровод проложен от княжеских времен к времена детства автора, то есть к началу ХХ века:
Знал я их, будто век с ними жил,
будто о конь ходил за сохою,
пил и ел, и коней сторожил
летней полночью темной, глухою…

Казалось бы, все сказано и о связи времен, и о наследниках богатырей Ильи и Микулы, но автору этого мало, он рисует огромное полотно происходящего, показывает образы и характеры героев из новых поколений, причем сразу из двух – взрослого и юного. И все это с применением прекрасных метафор, на которые Н.Н. Асеев был большой мастер: 
Их глаза были синью небес,
облака были бородами;
их запястий тяжелый вес
перебрасывался пудами.
И когда, бороздой семеня,
нес я полдничать им па поляны,
до небес поднимали меня,
вскинув на руки, великаны.
Приподняв к самим небесам,
вновь меня опускали на почву,
чтоб я чувствовал землю сам
под босою ногою прочно.

Но одного полотна с описанием преемственности поколений потомков русских богатырей от сохи автору показалось мало, и он дополняет его новой картиной, вставляя в нее некоторые социальные и бытовые подробности:
Говорят, электричество в ней
проникает через подошвы:
кто ступает подошвой ступней,
тот становится сильный и дошлый!
Ничего, что лишь лук да квас,
да краюха в чистой тряпице, —
прибавлялся силы запас,
помогал на земле укрепиться.
И, читая потом про Илью,
про Микулу читая былины,
я прикладывал их к былью
земляков моих курских старинных.

Здесь, как видим, уже не ассоциативная, косвенная связь сюжетных линий рассматриваемых произведений, а конкретная, акцентированная самим автором. Причем многослойные и многокрасочные, с примерами воспитания настоящего патриота своей земли, своего Отечества. На трудовом созидании и непрерывной связи поколений. Промежуточный же вывод автора «Богатырской поэмы» таков:
Близко видел я их вокруг,
солнцебровых древлян плечистых,
поворачивавших, как плуг,
жизнь свою в свете зорь лучистых.

А что же далее? А далее в стихотворении «Микула» идут устремленные в космическое пространство мысли и чувства автора, вылившиеся в следующие оптимистические строки:
Да такое ль еще случится,
до таких ли взмоем высот?
И от старости станем лечиться,
прорываясь сквозь небосвод.
Станем жить –
             сколько воли станет,
разве – если уж все надоест,
потемнеет, замрет, увянет, –
на себе мы поставим крест.
Да навряд ли в нас кровь поостынет;
ближе к солнцу переселяясь,
мы и там, в мировой пустыне,
установим с землею связь!

Переход от начала к середине ХХ века в «Богатырской поэме» более медленный, чем в «Микуле», зато более подробный, с разбором событий и обстоятельств социальных преобразований:
Был расписан церковный свод
во святых угодников лики;
за царей, за дворян-господ
возносили дьяконы клики...
Но в туман уходили года
мятежей, коронаций, свадеб...
И умчались вскачь господа
из своих сожженных усадеб.

Не употребив в стихотворении слова «революция», автор тем не менее показал итог революционной бури, сметшей прежни порядки и устои. И вот уже строки о новом мире и социальном устройстве общества, хотя и здесь этих определений нет:
Гордецы у нас мужики:
им не надо с нуждою знаться,
им не надо теперь в батраки
к кулаку идти наниматься!
Величава у баб наших стать:
им не пробовать рабской лямки
и не надо себя продавать
к богатеям в кормилки-мамки!

Представив общую картину переустройства российского общества, автор переходит на конкретное обращение к Курскому краю, своей малой родине, с корой он благодаря переписки и общения с льговчанином Семеном Викторовичем Лагутичем укрепил духовную связь, обострил свою память. И преклонный возраст, на который он сетовал в начале произведения, уже не помеха, а катализатор добрых дел:
Хоть и знаю – невмоготу
всех курян назвать поименно, –
поднимаю на высоту
нашей области Курской знамена.
Что в ряду других областей
не отстала, не ослабела
и из дробных земель-волостей
стала частью великого целого.

Великолепное знание русского языка, его южнорусских особенностей, отменное владение техникой стихосложения помогают автору публицистические по факту строки наделить и музыкальностью, и лиричностью, и поэтичностью, не говоря уже о патриотическом и идеологическом наполнении. А вместе с этим представить картину развития Курской области в послевоенные годы.
Та земля, что старинной была,
но за облако сошку кинув,
на великие чудо-дела
разогнула могучую спину.
И всей правдой своей души
поняла: коммунисты правы!
И пошла, как пожары, тушить
всенародных врагов оравы.

Да, о Великой Отечественной войне в «Богатырской поэме» нет прямого упоминания, но в фразе: «И пошла, как пожары тушить всенародных врагов оравы», – не трудно угадать и нагрянувшие на Курскую землю вражеские полчища почти всех стран Европы в главе с нацистской Германией, и победу нашего народа-богатыря в Курской битве, и восстановление народного хозяйства, разрушенного войной и оккупацией. Особенно ясно и четко о восстановлении края сказано в следующих строках поэмы:
И построила новый дом,
и засеяла новое поле,
и своим помогла трудом
всесоветской великой воле.

Несколько выше было сказано, что в «Богатырской поэме» автор умело использовал публицистические нормы и приемы, чтобы показать развитие Курской области. Да, это так. Однако и лирического наполнения в ней предостаточно. Примером этому служат строки с описанием природы родных мест, по которым «ходят парни-богатыри» и «девушки-богатырши» – потомки Ильи Муромца и Микулы Селяниновича: 
Хороша наша Сейм-река,
хоть она не Ока, не Волга,
но по зарослям ивняка
соловьи гремят без умолка.
А по берегу до зари, –
чем рассвет золотей и ширше, –
ходят парни-богатыри.
ходят девушки-богатырши...
Ну, а как их иначе назвать?
Если – вы посудите сами –
тут какие слова ни трать,
их дела назовешь чудесами.

И нет ничего зазорного в том, что автор не приукрашивает действительность пятидесятых годов, когда населению Курской области, особенно в сельской местности, было не до «молочных рек с кисельными берегами», не до медовых пампушек и сдобных булок; перебивались простыми продуктами питания и простыми товарами народного потребления. Верный своим принципам говорить обо всем честно и правдиво поэт и пишет просто и ясно и о жизни курян, и об их делах, направленных на поднятия края:
Ничего, что был лук да квас,
да краюха в чистой тряпице. —
уж такой у нас сил запас,
что другим надо торопиться.
Ведь такие теперь дела
наша область стала ворочать, –
ни в какие колокола
ею сделанного не опорочить!

Дошкольные детские годы автора этого очерка пришлись на вторую половину 50-х годов и начало 60-х. И в памяти зафиксировалось как скудность бытовой жизни селян, когда основным лакомством было парное молоко, а мясо и конфеты – по праздникам, так и то, что односельчане, в том числе и родители автора, много работали, обрабатывая поля, трудясь на фермах, сажая сады и лесопосадки. И при этом находили время на веселье в редкие часы досуга, а главное, бесконечно верили в лучшие времена. Были оптимистами. Ныне, к сожалению, больше пессимистов, хотя полки магазинов ломятся от продуктов питания и всевозможных товаров…
Впрочем, оставим собственные воспоминания и возвратимся к рассматриваемым произведениям Н.Н. Асеева, чтобы проследить  продолжение связи между ними. Читаем одно, читаем другое и видим, что в них, подчиняясь воле и замыслу автора, перекличка продолжается. Вот строки из стихотворения «Микула»:
Что же ты грозишься, старость,
завывая под вьюги стон,
намывая на разум усталость,
навевая на веки сон?
Что ж, что трудно передвигаться, –
сердце бьется, словно в сетях:
намечается навигация
на всемирных дальних путях!

Да, в них тень грусти имеется. Особенно в первоначальных, но в заключительных все же больше оптимизма и жизнелюбия. А следующие строки, наполненные светом сопричастности к краскам родного края, к его достижениям, из «Богатырской поэмы». И в них уже нет и намека на пессимизм:
И горжусь я и веселюсь,
пусть и в сердце старостью ранен,
что сильна моя новая Русь
и что я ее сын – курянин!

Таким образом, единокровная, единотематическая связь между этими произведениями, несомненно, существует. И она подобно той связи, какая прослеживается в стихотворениях «Детство» и «Город Курск» поэтического цикла «Курские края». Да и с «Курскими краями», если вдуматься, имеет много общего и по тематическому наполнению, и по художественному исполнению поэтических произведений.
И не будет преувеличением еще раз отметить, что на появление «Богатырской поэмы» свою положительную роль сыграли и переписка Н.Н. Асеева с С.В. Лагутичем, и их личные встречи, и письма льговской детворы из Дома пионеров. Автор данного очерка абсолютно уверен в том, что именно они побуждали поэта вновь и вновь обращаться памятью к малой родине, к сказам и песням деда и бабки, к легендам и мифам Курской земли, к былинам.
Надо полагать, и не без веских оснований, что Семен Викторович Лагутич был тем самым курянином, который и с днем рождения поэта поздравил, и одним из первых с чувством радостного удовлетворения оценил появление поэмы.
Важным обстоятельством здесь является то, что в 1959 году в Москве вышел поэтический альманах «День поэзии», в котором первые страницы занимала  «Богатырская поэма» землякам-курянам» Н.Н. Асеева. Так что куряне могли ознакомиться с ее содержанием раньше жителей столицы. Кстати, в сборнике были стихи таких курских поэтов и земляков Асеева, как В. Буханов, А. Говоров, В. Гордейчев, Д. Ковалев, Н. Корнеев, Ю. Лебедев, В. Москаленко, М. Обухов, Е. Полянский, Н. Сидоренко, А Колупаев, Н. Овчарова, А. Флягин, И. Юрченко и некоторые другие.
Надо понимать, что альманах «День поэзии» был учрежден по инициативе поэта Л. Ошанина в 1956 году. Его тираж составлял 15 тысяч экземпляров. А в редколлегию вошли самые известные поэты Советского Союза того времени – В. Луговской, М. Светлов, Л. Ошанин, С. Щипачев, А. Твардовский, С. Маршак, Я. Смеляков, Р. Рождественский, С. Смирнов. Н. Асеев, М. Луконин, Е. Долматовский, С. Кирсанов, С. Михалков и другие.
И вот в 1959 году в четвертом ежегодном выпуске альманаха не только «Богатырская поэма» Н.Н. Асеева, одного из выдающихся поэтов страны, но и стихи авторов, имевших кровную связь с Курским краем. Некоторые из них, как, например, Николай Николаевич Сидоренко (1905–1980), Николай Юрьевич Корнеев (1915–2001), Михаил Михайлович Обухов (1905–1998), Егор Иванович Полянский (1932–1999), были известны как курским, так и столичным читателям. Остальные – не очень. Поэтому несколько слов о каждом из названных участников альманаха 1959 года.
Виталий Степанович Буханов (1926–1965) родился в селе Беловское Белгородского уезда Курской губернии в семье советского служащего. Участник Великой Отечественной войны с 1944 года. В 1950 году окончил Литературный институт им. М. Горького. Работал в редакции газеты «Белгородская правда». Автор поэтических сборников «Северский Донец» (Харьков, 1957), «Крутые берега» (Курск, 1958), «Степные цветы» (Белгород, 1960) и других. Член СП СССР с 1962 года.
Александр Александрович Говоров (1938–2010) родился в поселке Тим Курской области. Здесь окончил среднюю школу и начал писать стихи. В 1958 году дебютировал в альманахе «Простор». Первая книга стихов – «Веснянка» вышла в Курске  в 1960 году. В 1962 году окончил Литературный институт имени М. Горького. Жил и работал в Москве. Член СП СССР с 1962 года. Автор 30 книг стихов и прозы.
Владимир Григорьевич Гордейчев (1930–1993) родился на станции Касторной Курской области. Публиковаться начал с 1950 года в курских областных газетах и «Курском альманахе». Первый сборник его стихов вышел в 1957 году, по которому он был принят в СП СССР. Автор 30 сборников стихов и прозы. Трижды (1967-1969, 1975-1979 и 1988-1995) избирался председателем Воронежского отделения СП РСФСР.
Дмитрий Михайлович Ковалев (1915–1977). Участник Великой Отечественной войны. После войны многие годы жил в городе Льгове. Был дружен в писателями В.В. Овечкиным и Н.Ю. Корнеевым. Жил в Москве. Член СП СССР с 1957 года. Автор 20 поэтических сборников.
Юрий Михайлович Лебедев (1920–1990) родился в Курске в семье служащих. Работал корреспондентом газеты «Курская правда». Печатался в «Курских альманахах», коллективных сборниках и журнале «Подъем». Автор книг «Медвежий штат» (басни) и «Мартовский ручей» (лирика).
Виктор Матвеевич Москаленко (1911–1989) родился в городе Путивле Курской губернии. Участник Великой Отечественной войны. В послевоенные годы жил и работал в городе Обояни Печатался в газетах и в курских литературных альманахах. Автор сборников «Стихи и басни» (Курск, 1953) и «Слово и дело» (Курск, 1957).
Наталья Глебовна Овчарова (1923–2008) родилась 29 августа  года в Вологде. Участник Великой Отечественной войны. Награждена орденом Красной Звезды. В 1947 году семья Овчаровых приехала в Курск, на родину мужа. В Курске Н.Г. Овчарова окончила педагогический институт. Работала в газете «Молодая гвардия». Публиковалась в курских областных газетах и литературных альманахах. В 1957 году Овчаровы переехали в Белгород. Здесь Н.Г. Овчарова стала работать редактором Белгородского книжного издательства. В 1967-1970 и 1972-1975 годы избиралась ответственным секретарём Белгородской писательской организации. Лауреат Всероссийской премии «Прохоровское поле».
Алексей Анисимович Колупаев (1922–1992) родился в селе Крупец Курской губернии. После Великой Отечественной войны жил в Курске, работал в редакции газеты «Курская правда». Писал стихи и очерки. Публиковался в областных газетах, альманахах и коллективных сборниках.
Анатолий Николаевич Флягин (1918–1968) родился в городе Костроме. После Великой Отечественной войны жил в Курске, работал в областных газетах «Молодая гвардия» и «Курская правда». Писал стихи для детей, басни. Сочинял песни. Печатался в газетах и «Курском альманахе». Автор книг «Лесной концерт» (1961), «Цыпленок Петя» (1963), «Мы идем в цирк» (1966).
Иван Иванович Юрченко (1924–1986) родился 5 июля  года в Гомеле. Участник Великой Отечественной войны. В 1950 переехал в Курск и стал работать в газете «Курская правда». С 1950 года участвовал в издании «Курских альманахов», «Просторов» и других ежегодных сборников. Автор книг «Созидание» и «Урожай». С 1963 года жил в Москве, работал в газете «Советская Россия» политическим обозревателем.
Ныне, к сожалению, не установить, кто был инициатором такого состава участников альманаха «День поэзии» за 1959 год. Возможно, инициатива исходила от Николая Сидоренко, автора знаменитых поэтических строк «Еще Москва лежала в колыбели, / а Курск уже сражался за Москву»; возможно инициатором был Николай Корнеев, человек волевой и целеустремленный; но, возможно, инициатива исходила и от самого Николая Асеева, пожелавшего сделать приятное землякам-поэтам и поднять их творчество до союзного уровня…
Впрочем, не важно, кто был инициатором такого издания, значительно важнее то, что альманах показал содружество курских поэтов с Николаем Асеевым и их общий настрой на развитие литературы Курского края. Именно в этом, на взгляд автора данного очерка, и заключается суть  появления такого знакового издания в знаковый для Асеева год.
Естественно, все курские поэты, опубликовавшиеся в 1959 году в альманахе «День поэзии», получив его, стали первыми читателями «Богатырской поэмы» своего знаменитого земляка.
Возможно, среди первых читателей «Богатырской поэмы» была и Нина Николаевна Асеева, в замужестве Зосимова, о которой говорилось выше. Еще с конца тридцатых годов она следила за новинками поэта-родственника Н.Н. Асеева. А будучи уже взрослой дамой и педагогом одной из курских школ, она после долгого молчания и соблюдения материнского вето, наложенного в конце 30-х годов, все же осмелилась в 1960 году написать Николаю Николаевичу Асееву письмо в Союз писателей СССР. В письме, конечно же, с некоторыми подробностями сообщила, кто она такая и почему пишет.
А вскоре пришел и ответ поэта.
 «Милая моя незнакомая племянница Нина Николаевна! – писал Николай Николаевич. – Я действительно являюсь двоюродным братом Вашего отца Николая Васильевича Асеева, о котором я, к сожалению, ничего больше не знаю. Было у Вашего деда, брата моего отца, двое сыновей – Сергей и Николай. Сергей, кажется, в Киеве… А у моего деда было очень много детей, так что я всех своих дядей и теток не перечислю. Помню только, что жили в Курске тетя Дуня, тетя Клара, дядя Вася, во Льгове еще жил Александр Николаевич Асеев, в Ялте — Константин Николаевич. Дядю Васю, Вашего деда, я помню, также как и тетю Полину, его жену. Помню и детей их, тогда еще мальчиков, Сережу и Колю. Дальше мои сведения обрываются…»
В конце письма поэт написал свой московский адрес в проезде МХАТа, 2,  и советовал слать письма ему домой, минуя Союз писателей.
Потом были и другие письма поэта своей курской внучатой племяннице. А вместе с письмами, возможно и журналы и книги с его произведениями…
(Ныне эти письма Н.Н. Асеева хранятся в музее его имени в городе Льгове.)
Среди курян, публично откликнувшихся на «Богатырскую поему», стала педагог Т.А. Тартаковская. Правда, это произошло уже после выхода в 1961 году поэтического сборника Н.Н. Асеева «Лад», в котором были и стихотворение «Микула» и «Богатырская поэма». В очерке «Николай Асеев и Курский край», опубликованном в 1971 году в сборнике «Из прошлого и настоящего Курского края»», она писала: Говорят, что чувство родины, любовь к земле, где родился и вырос, обостряются с годами. И вот семидесятилетний поэт создает «Богатырскую поэму» с подзаголовком «Землякам-курянам». Поэма вошла в одну из лучших последних книг Асеева «Лад».   
«Богатырская поэма» проникнута любовью к родным местам, почти былинному прошлому курского края, и гордостью за исполинские силы курян, и восхищением прекрасным настоящим и будущим Курской области, – радостно длится она своими мыслями с читателями и тут же уточняет: – В «Богатырской поэме» переплелись и древние сказания, и образы «Слова о полку Игореве», и наша современность. Героическое прошлое, русская история протягивают руку настоящему».
С восторгом она отмечает, что «поэма посвящена родной курской земле, земле богатырского народа», что курские крестьяне для Асеева – это сказочные богатыри».
«Недаром многие строки поэмы перекликаются с былинами об Илье Муромце и особенно о Микуле Селяниновиче, – пишет в очерке Т.А. Тартаковская. – Устное народное творчество всю жизнь питало поэзию Асеева своими благотворными соками. И рисуя образ своих земляков, курских крестьян, Асеев наделяет их чертами «солнцебровых древлян плечистых», чьи «глаза были синью небес, облака были бородами». Это сильные мужественные люди, которые еще со времен «Слова о полку Игореве» героически сражались с врагом, а в мирные годы «боронили, пахали черноту наших пашен».
Тартаковской принадлежат и такие пафосные строки: «Богатырская поэма» рассказывает не только о прошлом, но и настоящем и будущем нашей Родины, это «вдохновенное слово о тех, чьим трудом и ратным подвигом стояла и стоит русская земля».

 

Н.Н. Асеев во время отдыха. Фото из свободного доступа в Интернете.

А следующие строки ее очерка: «Курские «парни-богатыри» отстояли свою родину от врагов в суровые годы войны, а сейчас совершают чудеса в труде», – прямо отсылают нас к нашим дням и событиям, происходящим на курском пограничье с обандерившейся Украиной. Вновь курским чудо-богатырям приходится бить вражьи полчища укранацистов, поляков, французов, американцев и англичан на землях Беловского, Суджанского, Кореневского, Рыльского и Глушковского районов. Как ни горько это осознавать, но на данный момент (середина августа 2024 года) дело обстоит именно так…
Стоит заметить, что сборник «Лад», изданный в 1961 году в Москве «Советским писателем», по сравнению с предыдущими, небольшой. В нем всего 150 страниц, правда, с иллюстрациями. Состоит он из следующих разделов: «Друзьям», «Москва», «Россия», «Время» и «Звездные стихи».
По данным известной курской журналистки Т.Н. Антипенко к появлению в свет сборника «Лад» приложил руку поэт С. Лесневский. В очерке «Асеев продолжается» она писала: «Именно Лесневский предложил Николаю Николаевичу собрать эту книгу стихов последних лет. Конечно, не все они равноценны, и то, что писалось, допустим, под влиянием антицерковной пропаганды, не назовешь удачей. Но Асеев жив теми стихами, которые шли против идеологического течения, и лучшие Лесневский старался включить в «Лад». Например, «Песнь о Гарсиа Лорке» – произведение о беззащитности поэта перед грубой силой тирании».
Как писали столичные литературоведы, «последний сборник стихов Асеева «Лад» получил высокую оценку читателей, критиков и поэтов». Они же обращали внимание на то, что «стихотворение «Решение» можно рассматривать как послание грядущим поколениям, идея жизни во имя человечества. Творить добро – вот смысл, вот истина!
И это непреложное решенье,
Что с каждым часом глубже, и ясней,
Я оставляю людям в утешенье.
Хорошим людям. Лучшим людям дней!

И они же отмечали, что «поэт обладал способностью оценивать действительность с точки зрения мировой и российской истории, умением сопоставлять события прошлого и настоящего, находить истоки современных явлений, прогнозировать будущее».
Что верно, то верно: искренность и историзм, обращение к глубинам народной мудрости и философии, к народному фольклору и яркому слову – вот суть асеевского мировоззрения.
Интересными является и исследования курских литературоведов по поводу «Лад». Сборник «Лад», – дружно заявляют они в интернетстатье  на сайте «Куряне в культуре», – появился в нашей литературе как явление глубоко закономерное. Новый подъем народного самосознания не мог не продиктовать поэтам новых стихов».
А чтобы в этом не было никаких сомнений, проводят более подробную расшифровку сказанному с использованием этнологических приемов; «Наименованием книги поэт выбрал старинное русское слово, краткое звучанием, емкое смысловой значимостью. В искусстве слово «лад» означает стройное, песенное звучание речи, ее поэтическое совершенство. В ощущении мира и бытия человеческого – согласие, счастливое чувство полноты жизни. В книгу вошли отклики на события общественно-политической жизни страны, в думах поэта отозвались заботы советского народа об упрочении мирного, созидательного пути развития Отчизны».
По мнению этих исследователей, «сердцевину книги «Лад» составил цикл «Москва – Россия».  А вот стихи о былинных богатырях Илье и Микуле, стихи о Кутузове, о Льве Толстом, о Ленине, поэтические картины курских мест в «Богатырской поэме» они считают новыми открытиями в поэзии Николая Асеева.
Возможно, это и так. Но больше такое действо все же похоже на обращение поэта к своим первоначальным использованиям народных преданий в поэзии 1910-х годов, только уже на более высоком витке своего творчества. Помните: «Перуне, Перуне!» или «Талумбасы, бей, бей, запороги, гей, гей!».
Проводя анализ стихотворениям «Бронза» и «Илья», в которых усматриваются исторические мотивы, исследователи отмечают, что «факт истории устанавливается как данность, от которой нити идут к современности». А в качестве доказательства приводят следующие строки:
…у его стального стремени
встали новые бойцы,
и они уже в наши дни:
продолжают снова подвиги
богатырские свои.

И тут вновь никуда не деться от ассоциации сегодняшних дней курского порубежья, находящегося в огне жарких сражений русской правды с западной кривдой, поставившей во главе своей лжи одурманенных посулами беззаботной жизни украинцев, падких на халявщину и забывших нашу общую  историю, предавших память дедов и прадедов. 
Подробнейшего анализа удостоилось и стихотворение «Кутузов», в котором автор «образ полководца прорисовывает через восприятие его недругами, которые плетут интриги, дают ненужные советы, честолюбивы и завистливы».
Естественно не остался незамеченным исследователями и раздел сборника «Звездные стихи». «Цикл состоит из пяти стихотворений, – свидетельствуют они. – В первом поэт утверждает право стиха дать «таинственную встречу со звездою». Небо для поэта – не безмолвие, это голос миров, к которым устремлен человек. В стихотворении «Полет», центральном в цикле, встреча с иными мирами представляется как встреча с давним другом». И, конечно же, видят в этом «пример отклика поэта на полет первого космонавта Ю.А. Гагарина».
А общий вывод таков: «Поздний  Н. Асеев ощущает себя пусть малой, но неотделимой частью единого океана поэзии. Он сам сравнивал поэзию с океаном, а поэтов – с ручьями и реками, питавшими его».
Таким образом, курские исследователи творчества Н.Н. Асеева в целом и его произведений в книге «Лад», в частности, провели подробный анализ произведений и сделали отличный отзыв.
О том, что сборник «Лад» получил всеобщую высокую оценку, пишет и современный литературовед В.А. Шошин в интернетстатье «Писатель ХХ века». «Лад», – приходит к выводу он,  – это напряженные раздумья о современности, о проблемах бытия; при этом стихи философского склада сочетаются с публицистикой и пейзажной лирикой».
Такая высокая оценка поэтического сообщества Советского Союза побудила председателя Правления Союза писателей СССР Константина Федина направить в партийные органы и правительство страны представление на присвоение Н.Н. Асееву Государственной премии. Но в высоких партийных и государственных властных кабинетах решили по-другому.
А курская журналистка Т.Н. Антипенко о данном факте писала так: «60-е годы принято считать вершиной асеевской славы. Тогда была выдвинута на Ленинскую премию его книга «Лад», вокруг которой создалась такая атмосфера, словно поэт являлся единственным претендентом на награду. Накануне Л.А. Озеров вел телевизионную передачу, а утром оказалось, что премию присудили другому.
«Звонит мне Асеев, – рассказывает Лев Адольфович, – приглашает к себе, просит купить пирожных. Прихожу – он бледный, берет «Дневник писателя» Достоевского, читает: «Как хорошо, что это благо не произошло, а то бы мне пришлось лобызаться со своими недругами. Я хочу быть просто честным русским писателем».
Все понятно. Но Т.Н. Антипенко все же подчеркивает: «Врагов у него всегда хватало – и явных, и скрытых. Отсюда – стихи об одиночестве, непонимании окружающими. В последние годы, по свидетельству Оксаны Михайловны, мало кто оставался близок Николаю Николаевичу. Л.А. Озеров был одним из немногих преданных друзей».
А вот уже не раз упоминаемый в очерке И.З. Баскевич, ознакомившись с книгой «Лад» и произведениями в ней, особое внимание обратил на «Богатырскую поэмы». В эти годы он увлекся исследованием «Слова о полку Игореве» и ее возможным автором, имеющим курские корни, а потому в своих многочисленных работах на данную тему обязательно упоминал Н.Н. Асеева как предтечу этой версии.
«Исторический подход к осмыслению русского национального характера, обозначенного уже в «Курских краях», – писал он в очерке об Асееве, – позволяет Н.Н. Асееву – автору «Богатырской поэмы», посвященной землякам-курянам, раскрыть неразрывную связь «сведомих кметий» из «Слова о полку Игореве». А также былинного Микулы-пахаря и – воинов Отечественной войны, тружеников колхозных полей, создателей искусственных спутников Земли».
Он же называет Николая Асеева «выдающимся советским поэтом», произведения которого вошли в сокровищницу русской литературы. Такая оценка профессионального критика и писателя поэтического дарования нашего земляка дорогого стоит.
1 октября 1985 года Исаак Баскевич публикует в «Молодой гвардии» статью «Обращаясь к истокам», в которой продолжает речь о «жемчужине русской письменности» – «Слове о полку Игореве». В связи с этим критик вновь упоминает произведения Николая Асеева «Курские края» и «Богатырская поэма». И отмечает, что Асеев задолго до исследовательских работ С. Коткова и других лингвистов «чутьем поэта» обнаружил в «Слове» признаки курского говора. А несколько ниже обращает внимание и на тот факт, что именно Асеев «высказал убеждение, что «сведомые кмети» – не лучшие княжеские дружинники, как считает большинство ученых, а простые пахари-оратаи, «курские работяги», вынужденные копьем, мечом и луком владеть так же искусно, как и сошкой в поле».
Еще полнее и шире он пишет в статьях «Слово и время» («Курская правда», 07.07.1989) и «Догадки Н. Асеева» («Молодая гвардия», 01.09.1990). Финальную же точку в обращении к версии Н.Н. Асеева о курских корнях автора «Слова…» ставит в книге «А мои те куряне – опытные воины…», изданной в 1993 году.
В итоге, опираясь на строки знаменитого советского поэта, Исаак Баскевич выдвинул версию, что автором бессмертного «Слова…» мог быть курянин. И эта версия до сих пор никем не опровергнута.
Вот таким было влияние «Курских краев» и «Богатырской поэмы» на Баскевича. Лучшей оценки творчеству поэта, его исторической проницательности и поэтическому предвидческому дару вряд ли придумаешь.
Кроме книги «Лад», в 1961 году семидесятидвухлетний поэт издал в «Советском писателе»315-страничную книгу «Зачем и кому нужна поэзия». В ней следующие разделы: «Наша профессия», «Современники» и «Воспоминания о Маяковском». Естественно, в первом разделе шла речь об особенностях современной литературы и, в частности, о поэзии, а в целом – о культуре. В разделе «Современники», эпиграфом к которому стали строки стихотворения «Дом»:
Я дом построил из стихов!
В нем окна чистого стекла, -
Там ходят тени облаков,
Что буря в небе размела… –
шла галерея портретов-воспоминаний о В. Хлебникове, С. Есенине, М. Светлове, А. Твардовском, П. Тычине и других.
Что же касается третьего раздела, то само его название лучше любых слов говорит о том, что здесь речь шла о Владимире Маяковском и эпохе Маяковского. Литературные критики высоко оценили эту книгу асеевской прозы. Если суммировать сказанное ими, то это выгляди так: «Собранные вместе в книге статьи эти позволяют говорить об Асееве-теоретике, создавшем оригинальную концепцию поэтического искусства. Это живой рассказ мастера о своем производстве: рассуждения дополняются здесь живо написанными воспоминаниями, свой собственный поэтический опыт позволяет как кровное, личное воспринимать исследуемые поэтом законы поэзии. Это не академический трактат: менее всего склонен Асеев утверждать в своей книге истины в последней инстанции. Это разговор об истоках поэзии и ее структурной почве, о жизни слова и поэтическом вдохновении. Это разговор о том, что позволяет поэзии быть всегда нужной людям, вдохновлять людей на великие дела».
Еще в 1961 году, 7 марта, Н.Н. Асеев, как сообщает писатель М.С. Лагутич, прислал письмо пионерам Селекционной станции Льговского района, в котором он еще раз рассказал о своем детстве и городе Льгове конца XIX – начале XX веков. Начиналось же письмо стихотворными строками:
Уважаемые ребята!
Я вам искренне говорю,
что топор, пила и лопата –
любят утреннюю зарю!
Освещает она на совесть
их сияющие дела,
и блестят они, запунцовясь:
лопата, топор и пила.

Стихотворные строки были написаны не в «столбик», а простой прозаической строкой, за которой следовали добрые и теплые слова поэта: «Я нарочно выписываю эти стихи в строку, чтобы вам яснее стало, о чем они говорят. А говорят они о том, что труд становится блестящим, когда он начат рано, еще при утренней заре, которая и отражается в самых простых орудиях труда – пиле, лопате, топоре.
Это – не нравоучение, не урок, – поясняет детям известный и умудренный жизненным опытом человек, – а ощущение самим поэтом трудового усилия на утренней заре. И на ранней заре утра и на ранней заре возраста.
Что же вам написать о Льгове? – спрашивает он ребят. И тут же сам отвечает: – Я там не был давно и, наверное, он не тот, каким был при мне. Ведь это была почти деревня. На всей нашей улице было только три дома под железными крышами. Остальные под соломенными. Лучше всего было на реке Сейм или как его называли местные жители – «На Семи».
И дальше уже следовал рассказ о его первом опыте переплывания Сейма в восьмилетнем возрасте.

 

Ксения Михайловна и Николай Николаевич Асеевы. Фото из свободного доступа Интернета.

По-видимому, это было последнее письмо поэта своим юным корреспондентам с малой родины. Подкравшаяся болезнь заставила поэта и переписку прекратить, и от планов поездки в Курск и Льгов отказаться.
Несмотря на болезнь, Николай Николаевич, продолжал заниматься творческими делами. Писал стихи, статьи, выступал в защиту культуры.
О жизни поэта и его деятельности в 60-е годы литературовед В.А. Шошин со ссылками на воспоминания о нем современников, писал: «В свою последнюю весну, уже тяжело больной, Асеев предпринял активные усилия по защите памятников культуры, организации сбора подписей под петицией в ЦК КПСС».
Эту особенность характера поэта отмечали многие биографы, в том числе и курские – Ф.Е. Панов, Е.Д. Спасская, Т.Н. Антипенко, М.С. Лагутич и А.А. Грачев.
Последними прижизненными книгами поэта стали «Самые мои стихи» и «Разговор о поэзии». «Самые мои стихи» вышла в Москве, в издательстве «Правда» (Библиотека «Огонек») в 1962 году. В ней всего 32 страницы со стихами, написанными в 1961 и 1962 года. Книга «Разговор о поэзии» вышла в издательстве «Советская Россия» в серии «Библиотека сельского клубного работника». В ней около ста страниц с прозаическими произведениями автора по вопросам литературы и культуры».
Литературовед В.А. Шошин отмечал: «В статье Асеева «Что же такое структурная почва в поэзии» мысль о преемственности поколений ставилась в прямую зависимость от сохранения «структурной почвы», которую возделывали предшественники».
В стихах, написанных Н.Н. Асеевым в 1962 году, есть и размышления о поэзии, и наказ новому поколению советских поэтов, и предупреждение. Вот строки из стихотворения «Скажи с кем ты знаком», наполненные и драматизмом противоречия, м парадоксальностью, и долей некоторой надежды:
С кем я знаком? Со Стендалем,
 с Пушкиным, с Гоголем, с Достоевским.
«Да, но ведь эти из дальней дали!
Что ж на сегодня?»
                Звенит мелочишка,
но не отметишь великих имен.
Может, еще подрастут мальчишки,
станут Мужами своих времен…
…………………………………..
………………………………….
Не одни мы живем на свете,
и не клином сошелся свет.
Верю: будет земля в рассвете,
знаю: встанет живой поэт.

А это заключительные строки из стихотворения «Сверстники», несмотря на трагизм неизбежного, все же  наполнены оптимизмом:
В свой последний поход идущие
на передовые,
все равно мы верим в грядущее,
как и те, рядовые.

В стихотворении «Молодым поэтам», как бы отвечая на строки стихов Андрея Вознесенкого и Юнны Мориц о поэзии, Николай Николаевич рекомендует поддерживать традиции, доставшиеся в наследство от великих предшественников:
Без выверенной традиции,
скрививши рот,
иначе – не разродиться ей,
не выдать под.

И, конечно же, в стихах 1962 года есть новые поэтические послания своей жене и верной музе многих лет Ксении Михайловне:
Ты моешь посуду,
ты чинишь белье,
какое ты чудо,
виденье мое!

Эти запевные строки, наполненные зрелой нежностью и в о же время светом юной любви из стихотворения «Женщине в зеленом». А следующие, с нескрываемой тревогой о ее будущем, из завершающей части стихотворения «Стихи про себя»:
Лишь тебе бы не стало плохо:
для домой конторы – кто ты?
Вот о том до последнего вздоха
не оставят меня заботы!

В целом же они четко и ясно перекликаются с бессмертными строками стихотворения «Простые строки», написанного в 1960 году:
Я не могу без тебя жить!
Мне в дожди без тебя – сушь,
мне и в жары без тебя – стыть,
мне и Москва без тебя – глушь!
Мне без тебя каждый час – год,
если бы время мельчить, дробя;
мне даже синий небесный свод
кажется каменным без тебя.

Многие курские исследователи творчества Н.Н. Асеева в последние годы его жизни обращали внимание на рост философских мировоззрений поэта и в поэзии и в литературоведческой прозе. Например, М.С. Лагутич писал: «В последние годы жизни его стихи становятся философскими, в них мудрость прожитых лет». И в качестве подтверждения своих слов цитировал следующие асеевские строки:
Я твердо знаю: умереть не страшно!
Ну что ж, упал, замолк и охладел.
Была бы только жизнь твоя украшена
сиянием каких-то добрых дел.
Лишь доживи до этого спокойствия
и стань доволен долей небольшой
чтобы и ум, и плоть твоя, и кости
пришли навек в согласие с душой…

А еще М.С. Лагутич заостряет внимание читателей на «лебединой верности» поэта жене. «Вызывает уважение к Асееву-человеку и его однолюбчивость, – пишет он. – Рядом с ним была только одна женщина – «несравненная Оксана». И никаких сплетен или намеков! Трудно встретить у других такие строки:
 Я больше теперь никуда
                не хочу выходить из дому:
пускай все люстры в лампах
                горят зажжены.
Чего мне искать
          и глазами мелькать по пустому,
когда-ничего на свете
                нет нежнее моей жены.
Я мало писал про нее:
                про плечи ее молодые,
про то, как она справедлива,
                доверчива и храбра,
про взоры ее голубые,
                про волосы золотые,
про руки ее,
     что сделали в жизни мне
                столько добра».

И это он не уставал повторять всю свою долгую жизнь, – констатирует Михаил Семенович.
А литературовед Борис Рябухин еще напоминает читателям, что Н.Н. Асеев не только стихи посвящал жене, но и писал ей письма. «Такие письма вызывают уважение, писал он в статье «Его стихами говорило время», опубликованной в 18-м номере «Московского литератора» 2014 года (к 125-й годовщине со дня рождения поэта). – Особенно прекрасна однолюбчивость Асеева. Рядом с ним была только одна женщина – «несравненная Оксана», его жена  Ксения Михайловна. У русского поэта  была своя Лаура. «Духоня моя милоглазая!»
Его письма к жене сравнимы со стихами, хотя написаны прозой. Целый цикл замечательных стихов Асеев посвятил  своей жене, с которой прожил более полвека. У нее на руках он и умер в июле 1963 года.
Она вспоминала: «В последний день его жизни, когда я пришла в больницу «Высокие горы»,  Николай Николаевич сел на постели и начал читать стихи. Со стихами уходил он из жизни…».      
И он же называет Н.Н. Асеева не только «Курским соловьем», но и «классиком всей России, мирового масштаба, как Велимир Хлебников».
Да, 16 июля 1963 года Николая Николаевича Асеева не стало. Умер на больничной койке, читая стихи. Какая сила воли! Какой изумительный финал!..
Похоронен великий поэт в Москве на Новодевичьем кладбище. «До самой последней минуты, – говорилось в некрологе, опубликованном коллегами-писателями, – несмотря на тяжелую болезнь, Николай Николаевич работал для поэзии. Творческий порыв, душевная молодость, удивительное жизнелюбие, пламенная любовь к своей Родине – вот черты большого человека и гражданина, каким был и остается в наших сердцах Николай Асеев».

 

Памятник на могилах Н.Н. Асеева и К.М. Асеевой.

В 1985 году, прожив более 90 лет, упокоилась и Ксения Михайловна Синякова-Асеева, жена и муза поэта, к которой современники относились по-разному: одни благотворили и преклонялись перед ее красотой, другие обвиняли в заносчивости, скрытности, даже скаредности. Хотя, с другой стороны, многие отмечали открытость и гостеприимность дома Асеевых.
Согласно ее предсмертной воле, похоронена она рядом с супругом. Ныне на их могилах находится общий скромный памятник, который в настоящее время, как пишет М.С. Лагутич, побывавший на могиле поэта в недавние времена, сильно затемнен ветвями и листьями деревьев.
Возможно, не лишним будет сказать, что в 1963 году, 27 мая, не стало и поэта Пимена Ивановича Карпова, пожелавшего быть захороненным на малой родине в селе Турка. Всю жизнь эти земляки-писатели и ровесники прошли по литературной стезе рядом, но параллельными путями, по большому счету, не пересекаясь друг с другом даже членствуя с 1934 года в одном Союзе писателей. Хотя, конечно, знали друг о друге, и виделись на общих писательских мероприятиях, и читали что-то друг у друга. Но взаимоотношений, тесного общения, не говоря уже о дружбе, не случилось. Так уж, надо полагать, решила всемогущая судьба-насмешница…
Необходимо также сказать, что после смерти Н.Н. Асеева его творческая жизнь не прекратилась. Пусть не столь часто, как хотелось бы, но книги поэта с его произведениями продолжали выходить. Это «Стихотворения» (М., 1967), «Стихотворения и поэмы» (Л., 1967), «Жизнь слова» (М., 1967), «Солнечная прописка» (Владивосток, 1973), «Стихотворения» (М., 1983), «О поэтах и поэзии» (М., 1985), «Стихотворения и поэмы» (Ставрополь, 1987), «Родословная поэзии…» (М., 1990), «Стихотворения. Поэмы. Воспоминания. Статьи» (М., 1990), «Избранная лирика» (М., 1990), «Избранное» (М., 1990), «Я не могу без тебя жить» (М., 2011), «Курские края» (Курск, 2014) и другие.
Кроме того произведения Н.Н. Асеева публиковались в коллективных сборниках, в том числе и в Курске. Благодаря большой поисковой и исследовательской работе, проделанной сотрудниками Курской областной универсальной научной библиотеки, мы располагаем солидным списком этих сборников и произведений Н.Н. в них. А все потому, что все, созданное поэтом-земляком, – вне времени, вне конъюнктуры, вне девальвации. Это – золото чистой пробы. 
И хотя Список коллективных сборников бесконечно длинен по перечню и широк по освещению содержания, предлагаем его полностью, чтобы в очередной раз порадоваться за нашего талантливого земляка. Правда, оставим только названия сборников, место их издания и год выпуска.
Итак, в период с 1971 по 1975 год вышли «Сборник стихов» (М., 1971), «Великая Отечественная: стихотворения и поэмы». В 2 т. Т. 1. (М., 1975).
В период с 1976 по 1979 год увидели свет сборники: «Колокола веков» (М., 1976), «Великий Октябрь» (М., 1977), «Времена года» ( М., 1977), «Весна человечества» (М., 1977), «Души и мускулов работа» (Л., 1977), «Парус – 77» (М., 1977), «Строки любви» (Воронеж, 1977), «60 лет советской поэзии» (М., 1977), «Присяга» (Пермь, 1978), «Поэзия Европы». В 3 т. (М., 1979), «Прометей обрел свободу» (М., 1979).
В 1980 году вышли сборники: «Дорога Победы» (М., 1980), «Заревое знамя Пресни» (М., 1980), «Несказанная страна» (Магадан, 1980).
В период с 1981 по 1984 год  со стихами Н.Н. Асеева опубликованы коллективные сборники: «День поэзии, 1956-1981» (М., 1982), «Комсомольская путевка» (Пермь, 1982), «Двойная радуга» (М., 1983), «Здравствуй, книга» (М., 1983), «Москва» (М., 1983), «Отечество славлю (Киев, 1983), «Человек на своем месте» (М., 1983), «Венок славы». В 12 т. Т. 4. Сталинградская битва (М., 1984), «Встречи с прошлым», № 5 (М., 1984), «Прекрасен наш союз» (М, 1984), «Восточные мотивы» (М., 1985).
В период с 1985 по 1986 год изданы: «Лирика военных лет» (М., 1985), «С Лениным в сердце» (М., 1985), «Советская поэзия 60-70-х годов» (М., 1985), «Я твой поэт, моя страна» (М., 1985), «Братья родные (М., 1986), «Время, вперед!» (М., 1986.), «Звездный час» (М., 1986), «Музыка в зеркале поэзии», № 2 (Л., 1986), «Нет у любви бесследно сгинуть права…» (М., 1986), «Советская поэзия «М., 1986).
В период с 1987 по 1988 год, в разгар горбачевской перестройки, вышли сборники: «Воздух детства и отчего дома…» (М., 1987), «Мечи – на орала» (М., 1987), «Мы и наша семья!» (М., 1987), «Мысль, вооруженная рифмами» (Л., 1987), «Музыка в зеркале поэзии», № 3 (Л., 1987), «Революцией призванные»  (М., 1987), «Рожденная Октябрем» (М., 1987), «Россияне» (М., 1987), «Гранитный город» (Л., 1988), «Поэтические течения в русской литературе конца ХIХ – начала ХХ века» «М., 1988), «Путешествие в страну Поэзия». В 2 кн. Кн. 2. (Л., 1988), «…Это в сердце было моем» (М., 1988).
В период с 1989 по 1990 год, когда горбачевская перестройка начала пробуксовывать на всех путях и впереди уже маячил развал Советского Союза, подготовленный спецслужбами США и осуществленный отечественными псевдодемократами и псевдолибералами, были изданы сборники: «День поэзии» (М., 1989), «Избранные страницы». В 2 т. Т. 2. Поэзия /(М., 1989), «Кибернетический Пегас» (Л., 1989), «Поэзия периода Великой Отечественной войны и первых послевоенных лет» (М., 1990), «Русская советская поэзия» (М., 1990).
В новой рыночно-капиталлистической России вышли негусто: «Живая мебель : русская фантастика 10-20 гг. XX в.» (М., 1999), «Добровольцы» (М., 2001), «Сухумские мотивы» (М., 2005), «Русский футуризм» (СПб., 2009).
В Курске стихи Н.Н. Асеева публиковались в литературном альманахе «Курские перекрестки» (2012, № 2/7; 2014, № 14; 2019, № 56). 



Не бывать искусственным талантам,
стоящим дешевые гроши,
вровень с настоящим бриллиантом,
режущим простую гладь души.
Н. Асеев


ВМЕСТО ЭПИЛОГА
(Память курян о земляке)

Как отмечалось выше, Николай Николаевич Асеев категорически был против создания ему музея. Но после его смерти и куряне, в том числе Семен Викторович Лагутич, и вдова Ксения Михайловна озаботились об увековечении памяти поэта и в Москве, и на малой родине.
Но сначала, вдова и друзья поэта добились того, что в 1963 году в «Советском писателе» с небольшими дополнениями была переиздана книга «Лад». А московское издательство «Художественная литература» приступило к выпуску собрания сочинений поэта в пяти томах. В период с 1963 по 1964 год эти тома поступили как в библиотеки страны, так и в книжные магазины.
Если кратко, то в 1-м томе (456 страниц) были произведения Н.Н. Асеева, написанные в 1910 – 1927 годы, в том числе поэмы «Софрон на фронте», «Аржаной декрет», «Буденный», «Огонь», «Черный принц», «Автобиография Москвы», «Королева экрана», «Лирическое отступление», «Электриада», «Двадцать шесть», «Свердловская буря», «Красношейка», «Сенька беспризорник» и «Про заячью службу и про лисью дружбу». Кроме того, в этом томе был портрет поэта и автобиографический очерк «Путь в поэзию» – в начале тома и примечания – в конце.
Во втором томе (415 страниц) напечатаны стихи и поэмы, написанные в период с 1927 по 1930 год. Среди стихотворных циклов находились «Столичная лирика», «Оранжевый свет» и «Курские края». Поэмы представлены «Семеном Проскаковым», «Рабфаком», «Кутерьмой», «Антигениальной поэмой» и «Необычайным».
В третьем томе (528 страниц) опубликованы стихи и поэмы, написанные в 1930 – 1940 годах. Поэм всего две: «Гундоровский полк» и «Маяковский начинается».
В четвертом томе (592 страницы) произведения, написанные поэтом в период с 1941 по 1963 год. Здесь поэмы «Урал», «Пламя победы». «Поэма северных рек», «Поэма о Гоголе». В этом томе  переводы Н.Н. Асеева.
В пятом томе (716 страниц) проза – очерки, рассказы, повести, путевые записки, статьи, рецензии, воспоминания, в том числе «Зачем и кому нужна поэзия» и «воспоминания о Маяковском». В этом же томе алфавитный указатель произведений, помещенных в 5 томов.
Таким образом, все известные произведения Н.Н. Асеева были опубликованы. И пятитомник стал настоящим памятником поэту, к которому, надо заметить, «не заросла народная тропа», так как все тома довольно подтрачены читательским вниманием: потерты обложки, потрескались и прохудились на сгибах коленкоровые корешки, залоснились от пальцев некоторые страницы.
Кроме того, в Москве в честь поэта была названа улица, о которой, по данным М.С. Лагутича, поэт и ученик Асеева Виктор Федорович Боков в сентябре 1988 года написал стихотворение «Улица Асеева»:
Шел по Москве
                задумчиво, рассеяно,
Не видя и не слыша ничего.
И вдруг читаю: «Улица Асеева» –
И оживился – я ведь знал его!
Он посвящал мне строчки нежные,
Беседой продолжительной дарил.
За рифмы выговаривал небрежные,
За смелость и за образы хвалил.
Все существо его стихами грезило
О, как любил он Пушкинскую речь!
Он старился, но только тронь поэзию,
Он – рыцарь и в руках сверкает меч.
А улица его лежит у рынка,
Прислушиваясь к разным голосам
В том уголке, где старая старинка
Дала дорогу к новым корпусам.
На улице его не умолкает
Живая речь, живой поток людей.
Асеев понемногу привыкает
К новорожденной улице своей.

Еще в Москве, на доме, где жил и творил поэт, к его восьмидесятилетию со дня рождения была установлена мемориальная доска. А ученик Н.Н. Асеева, поэт, переводчик и литературный критик Лев Адольфович Озеров (1914–1996) посвятил ему такие строки:
Говоря откровенно, друзья,
Без Асеева мне нельзя.
Мне нельзя без его хулы,
А еще – без его похвалы
И без строгой его доброты,
И без доброй его прямоты.
Он на место поставит меня:
 – Без строки не живи ни дня,
От словес отличай слова –
Вот где таинство мастерства!
Нет занятья у нас полезнее:
От стихов отличай поэзию!
На Асеева я смотрю,
Как на этого дня зарю.
Седина его в синеве,
А ступни в росистой траве.
На бумаге – его рука,
Под рукою – его строка,
Признаю его старшинство
Не за долгие годы его -
За его рабочую стать.
За уменье над возрастом встать,
За желанье работать впрок,
Как синоптик и как пророк.
Признаю его добрую власть
За уменье трудиться всласть
Без оглядки на божество
И без ссылки на старшинство.
Нет, товарищи, нет, друзья,
Без Асеева нам нельзя.

Стихи – это тоже памятник. По Пушкину – нерукотворный…
А что же в Курске и в Курском крае? А в Курске 15 января 1965 года старые улица и переулок с не очень удобопроизносимыми названиями Бойволовская и Буйволовский решением горисполкома были переименованы в Асеевскую улицу и Асеевский переулок. Это, во-первых. Во-вторых, имя поэта присвоили Курской областной научной библиотеке. Как сообщают краеведы и сотрудники библиотеки, она была открыта для читателей 16 мая 1935 года. А двумя днями раньше, 14 мая, сообщалось о решении местных органов власти присвоить библиотеке имя А.М. Горького.
Имя А.М. Горького, данное библиотеке, употреблялось в документах до сороковых годов, но постепенно было утрачено. Произошло это, вероятно, потому, что  решение о его присвоении исходило не от ВЦИК РСФСР, а значит, не имело юридической силы.
В 1965 году на улице Ленина закончилось строительство нового здания библиотеки, которое было торжественно открыто для читателей 27 июля 1965 года. За несколько месяцев до этого решением Совета Министров РСФСР от 5 марта 1965 года Курской областной научной библиотеке было присвоено имя Николая Николаевича Асеева.
«И есть нечто знаменательное в том, что, поднимаясь по ступенькам областной библиотеки имени Николая Асеева, чье имя она носит, куряне, люди разных лет и профессий, не минуют своим взором установленный при входе в читальный зал мраморный бюст поэта – своего земляка», – писал И.З. Баскевич.

 

Современное здание Курской областной универсальной научной библиотеки имени Н.Н. Асеева. Фото из свободного доступа в Интернете.

 

Бюст Н.Н. Асеева в вестибюле Курской областной библиотеки. Фото из свободного доступа Интернета.

К этому остается добавить, что большой гипсовый бюст Н. Асеева  – плод работы (1967) курянки, скульптора Розы Владимировны Трегуб (1924–2005).
По данным сотрудников краеведческого отдела, в библиотеке собраны и хранятся десятки книг поэта, среди которых имеются и раритетные издания вековой давности.
Знакомя читателей с асеевским достоянием библиотеки, Елена Николаевна Чурилова писала: «С первых дней работы библиотеки в ее фонде собирались, бережно хранились и предоставлялись в пользование читателям книги Н. Н. Асеева, материалы о его творчестве».
В фондах библиотеки, согласно данным Е.Н. Чуриловой, представлены издания произведений поэта, литература о нем. Есть в них и книги, вышедшие в 20-30-е годы, т. е. до времени образования библиотеки. Это «Стальной соловей» (М., 1922), «Совет ветров» (М., 1923), «Время лучших» (М., 1927), «Дневник поэта» (Л., 1929), «Запеваем!» (М.-Л., 1930), «Эстафета» (М.-Л., 1931), «Избранные стихи» (М., 1933), «Москва-песня» (М., 1934), «Обнова» (Л., 1934).
Она же сообщает, что в библиотеке имеются издания периода 1935-1948 годов. И перечисляет их: «Песенник» (М., 1935), «Семен Проскаков» (М., 1937), «Высокогорные стихи» (М., 1938), «Наша сила» (М., 1939), «Маяковский начинается» (М., 1940), «Стихи» (М., 1941), «Пламя победы» (Л., 1946), «Избранные стихи и поэмы» (М., 1947), «Избранное» (М., 1948)».
Называют она и книги поэта, изданные в 1950–1960 годах. Это «Памяти лет» (М., 1956), «Лад» (1963), «Разгримированная красавица».
 И особо отмечает, что «большую часть этого собрания представляют книги, подаренные уже после смерти Николая Николаевича, в начале 70-х годов, его вдовой Ксенией Михайловной Асеевой». С неменьшей гордостью делится она с читателями сведениями об изданиях Н.Н. Асеева, подаренных в разное время друзьями библиотеки и ее сотрудниками Леонидом Александровичем Литошенко, Иосифом Григорьевичем Виденским, Михаилом Федоровичем Шехиревым, Борисом Дмитриевичем Оробинским, Раисой Васильевной Долматовой, Светланой Ивановной Белевцевой, Зоей Станиславной Вишневской, Ириной Александровной Беляевой и другими.
К этому можно добавить, что все сотрудники библиотеки, особенно отдела краеведческой литературы постоянно собирают книги, сборники, журналы и газеты со статьями о жизни и творчестве Н.Н. Асеева. Часть их находится на книжных полках, часть хранится в специальной папке.
В один год с открытием Курской областной библиотеки в доме № 49 на улице Ленина в Курске, в Москве вышла книга Дм. Молдавского «Николай Асеев», которая, по-видимому, стала одним из первых экспонатов библиотеки о нашем земляке.
К 80-летию со дня рождения поэта Н.Н. Асеева увидели свет книга литературного критика и писателя А.С. Карпова «Николай Асеев» и книга А. Серпова «Николай Асеев. Очерк творчества».
В сборниках о нем писали О. Смола «Асеев на Дальнем», Н. Сергованцев «Поэт солнечный, молодой» («Огонек», № 29), Б. Слуцкий «Мне никогда не будет сорок» («Юность», № 9).
Из курян о поэте-земляке в 1969 году писали педагог Т.А. Тартаковская «Большой настоящий поэт» («Курская правда», 10.07.69), студентка В.В. Чернова «О структуре неологизмов в творчестве Н. Асеева» (Ученые записки. КГПИ, Т. 56. – С. 229-239).
Статью «Время говорило его словами» опубликовал в 12-м номере журнала «Агитатор» кандидат филологических наук, доцент, заведующий кафедрой литературы КГПИ Андрей Ефимович Кедровский (1935–2002).
Все эти отзывы о поэте Н.Н. Асееве, как и многие другие книги о нем и его творчестве, а также книги самого Николая Николаевича, изданные после его смерти, хранятся в фондах Курской областной универсальной научной библиотеки, составляя значительную часть Асеевиады и помогая новым поколениям асееведов писать свои работы о нем.
Естественно, в библиотеке имеется картотека (и не одна), чтобы читателям проще было находить нужные материалы об Асееве, а также сотрудниками в том числе  отдела  краеведческой литературы Е.Н. Гранат, А.Е. Ерофеевой, Е.М. Капустиной составлен список этого богатства.
По-видимому, в том же 1969 году или несколько позже в Курске на здании среднего профессионально-технического училища № 1 (ул. Серафима Саровского), где в начале XX века располагалось Курское реальное училище, в котором учился Н. Н. Асеев, установлена мемориальная доска, посвященная поэту.
В 2014 году, к 125-летию со дня рождения Н.Н. Асеева, на площадке перед входом в библиотеку была установлена скульптурная композиция поэту – бронзовый бюст на гранитном пьедестале – работы курского скульптора Игоря Анатольевича Минина.
В 2019 году, как отмечалось выше, в библиотеке прошли первые Асеевские чтения, по итогам которых был издан сборник. Этот сборник с работами курских (и не только) ученых-филологов, педагогов, журналистов, сотрудников библиотек и музеев, краеведов и писателей достойно пополнил асеевские фонды. Как самой областной научной библиотеки, так и Льговского литературно-мемориального музея Н.Н. Асеева
В 2023 году в большом читальном зале библиотеки ее сотрудниками был организован «Асеевский балкон» с экспозициями, рассказывающими о жизни и творческой деятельности нашего выдающегося земляка. Как сообщила заведующая отделом краеведческой литературы областной библиотеки Е.В. Мазнева, основанием для этого послужили «пробелы» в образовании и культуре молодежи. И чтобы эти пробелы были устранены, а молодежь имела свободный доступ к очагу культуры края, к знаниям, было принято решение о создании Асеевского балкона.

 

Фрагмент памятника Н.Н. Асееву перед зданием Курской областной универсальной научной библиотекой. Фото из свободного доступа Интернета.

По мнению курян, создание Асеевского балкона стало «не только ярким культурным событием, но и данью памяти выдающемуся русскому поэту, прозаику, литературоведу, драматургу, сценаристу и переводчику». И теперь на территории Асеевского балкона проводятся разные литературные мероприятия, встречи с поэтами и прозаиками края, с интересными людьми.
В ноябре 2009 года (в 120-летие со дня рождения Н.Н. Асеева) в Курске был открыт Литературный музей как филиал Курского областного краеведческого музея, и в нем есть экспозиции, посвященные великому земляку-поэту.

Что же касается увековечению памяти поэта в городе Льгове, то как пишет писатель Михаил Лагутич, «после смерти Н.Н. Асеева переписка С.В. Лагутича и его встречи продолжались с вдовой – Ксенией Михайловной». «Встал вопрос о музее, – сообщает Михаил Семенович далее. – К этому времени деревянный дом (как писал Асеев) был обложен кирпичом, в нем были квартиры. Дом был старый и горсовет принял решение его снести. Когда об этом сообщили Ксении Михайловне, она тут же шлет телеграмму: «Льгов. Лагутичу. Приостановите слом дома-музея Асеева комиссия будет писать Курскому обкому. Асеева».
Вскоре, согласно сведениям М.С. Лагутича, «в дело подключился секретарь Общества памятников истории и культуры С.А. Хухрин, взявший на себя все остальные хлопоты по организации музея и ставший его директором».
Более подробно о создании музея Н.Н. Асеева сообщал курский краевед и писатель Юрий Александрович Бугров в статье «К истории Льговских литературных музеев», в которой речь шла также и о музее А.П. Гайдара (Голикова).
«Есть литературные города известные, скажем, Таруса, – несколько издали начинал рассказ Юрий Александрович. – Льгов менее на слуху, хотя  заслужил свою причастность к литературе тем,  что стал родиной поэта Николая Асеева и детского писа-теля Аркадия Гайдара. Здесь, в Льгове, писал главную книгу своей жизни «Районные будни» Валентин Овечкин. В редакции районной газеты начинал свой путь в литературу Юрий Герман. Многие годы в летние месяцы жил и работал поэт Дмитрий Ко¬валёв. Здесь прошли детские годы писателя, лауреата Государ¬ственной и Пушкинской премии Вадима Сафонова.  В дорево¬люционное время стали известными прозаик Валериан Волжин и поэт Федор Шатковский. Сюда шли письма Льва Толстого. И это не весь перечень связанных со Льговом литераторов. Не правда ли, действительно, «Льгов необыкновенный».
А ниже он повествовал уже о Семене Викторовиче Лагутиче – «удиви¬тельном человеке, энтузиасте, патриоте, организаторе музеев».
«Одна часть его жизни, – сообщал Ю.А. Бугров, – была посвящена работе с подрост¬ками, другая – краеведению. В 1932 году он стал одним из орга-низаторов пионерского движения в Льгове, затем директором Дома пионеров, да так и проработал на этом посту, с небольшим перерывом на военные годы, до 1973 года».
И приводил интересные факты из биографии С.В. Лагутича. «В 1934 году С. Лагутич был призван на военную службу в Красную Армию. Но через пять месяцев по распоряжению Председателя ЦИК М.И. Калинина был демо¬билизован и направлен на «партийно-воспитательную работу по месту жительства».
Оказывается это было сделано по письму льговских пионеров «всесоюзному старосте», в котором они писали: «…Сменилось пять заве¬дующих пионерским клубом, и ни один ничего хорошего для нас не сделал… как только Сеня ушёл служить в ряды РККА, всё пошло вверх дном».
Юрий Бугров сообщил, что Семён Викторович принимал участие и в Великой Отечественной войне. Был ранен в июле 1941 под Смоленском. После лечения в госпитале – снова фронт и  на защита Москвы в ноябре 1941 года. При освобождении Волоколамска очередное тяжелое ранение – военные госпитали и демобилизация. 
Сразу после войны, как поведал Юрий Бугров, С.В Лагутича наряду с кипучей деятельностью с под-ростками,  начинает заниматься сбором материалов для будущего краевед¬ческого музея. А также устанавливает связь с земляком, поэтом Николаем Асее¬вым.
И далее, естественно, речь о переписке и личных встречах С.В. Лагутича с поэтом Н.Н. Асеевым, о которых говорилось выше.
Как и Михаил Лагутич, Юрий Бугров поделился с читателями тем, что «после кончины поэта переписка и личные встречи продолжались с вдовой Ксе¬нией Михайловной в результате чего встал вопрос об откры¬тии музея Н. Асеева, хотя бы в одной комнате. Видя искренний интерес земляков к лично¬сти поэта, она согласилась передать будущему музею мебель, вещи, рукописи, оставшийся архив. Но в старом доме жили люди, да и  в Доме пионеров свободных помещений не было, там создавался музей другого земляка – А.П. Гайдара.
Городские власти на призывы не реагировали, ссылались, как всегда, на объективные причины – отсутствие финансирова¬ния, невозможность переселить живших в доме людей, – искренне сетовал Юрий Александрович, повествуя о сложившихся обстоятельствах. – А одна¬жды, на заседании горсовета, было принято решение: дом, где родился Н. Асеев, снести».
Кульминацией драматической обстановки стало, по мнению Ю.А. Бугрова, то, когда Семен Викторович Лагутич увидел уже подошедший к дому бульдозер. Действуя решительно С.В. Лагутич «каким-то образом уговорил бригадира отложить работу по сносу дома до утра. И помчался на почту звонить Ксении Михайловне. Вечером из Москвы пришла телеграмма: «Льгов. Лагутичу. Приостановите слом дома-музея Асеева. Комиссия будет писать Курскому об¬кому. Асеева». А на следующий день из обкома в Льговский райком раздался звонок: «Вы что там, белены объелись? Асеев крупнейший поэт, друг Маяков¬ского. Дом срочно ремонтировать и открывать музей!».
Так Семен Викторович Лагутич, действуя на свой страх и риск, идя против течения и решения местных властей, заложил основу создания литературного музея Н.Н. Асеева в Льгове. Эстафету от С.В. Лагутича, отошедшего в тень из-за занятости другими делами, принял секретарь Льговского общества памятников истории и культуры Семен Афанасьевич Хухрин, бывший кадровый офицер, поселившийся в Льгове в 1958 году. Именно он добился того, что 27 июля 1985 года Льговский партийные и советские власти приняли решение об учреждении литературно-мемориального музея.
Но одно дело решение о создании музея на бумаге, и совсем другое – воплощение в жизнь этого решения. Поэтому не менее трех лет ушло у С.А. Хухрина на восстановительные работы дома, на сбор материалов, на розыск редких изданий Н. Асеева.
Журналист Тамара Николаевна Антипенко в статье «Асеев продолжается», опубликованной 26 августа 1990 года в «Курской правде», писала: «Сергей Афанасьевич Хухрин поднял на ноги и российский Союз писателей, и Институт мировой литературы, и комиссию по литературному наследию. <…> Добился реставрации здания.
Претендентов на наследие Асеева было много, но Оксана Михайловна поверила именно Хухрину и передала в дар не только книги, документы, мебель, но со временем даже личную переписку с мужем».
Заметим, что все это делалось до ухода К.М. Асеевой из жизни в 1985 году.

 

Литературно-мемориальный музей Н.Н. Асеева. Фото из свободного доступа в Интернете.

Свою лепту в подготовку экспозиции музея внес и неутомимый энтузиаст, краевед, литератор, педагог и музейный работник Семен Викторович Лагутич, передавший музею письма поэта, адресованные лично ему и льговским пионерам, фотографии и записи воспоминаний сверстников Н.Н. Асеева об их общем детстве. Это тоже является жемчужинами среди тысяч других экспонатов.
Далее, как сообщают льговские краеведы, а также сотрудники музея, 15 октября 1988 года состоялся торжественный митинг, посвященный открытию дома-музея Н.Н. Асеева. Звучали стихи Асеева, песни на его слова, с размышлениями о жизненном пути поэта выступили преподаватели Курского государственного педагогического института и многие другие ораторы. Немало добрых слов и даже аплодисментов было адресовано на митинге С. А. Хухрину, директору Льговского дома-музея.
Прямо во время митинга в дар музею были преподнесены редкие издания книг Асеева. А сотрудники областной библиотеки, носящей имя поэта, передали музею  настольную лампу, ручку, документы, принадлежавшие Н. Асееву и подаренные ранее библиотеке вдовой поэта К.М. Асеевой.
Так, хотя и со скрипом из-за бюрократических препон властей – а когда у нас что-то доброе и созидательное делается без скрипа т трудностей? – на улице Советская, 77/7, был открыт Льговский литературно-мемориальный музей Н.Н. Асеева как филиал Курского областного краеведческого музея.
В июле 1990 года, как сообщает Т.Н. Антипенко, по инициативе директора С.А. Хухрина, в здании музея была проведена научная конференция, на которую приехали почти все известные литературоведы того времени. Занимающиеся исследованием жизни и творческой деятельности нашего земляка. Среди них были известный поэт, профессор Литературного института имени М. Горького Лев Адольфович Озеров, доктор филологических наук Игорь Олегович Шайтанов, старший научный сотрудник музея Б. Пастернака, поэт Олег Столяров, доктор филологических наук, профессор Ивановского государственного университета Л. Н. Таганов.
Как сообщают сотрудники музея, за время своего существования он несколько раз менял свой статус. Но с 2014 года вновь стал филиалом областного краеведческого музея.
Его фонды в настоящее время насчитывают более 8 тысяч предметов, среди которых и письменный стол, подаренный Асееву В.В. Маяковским в 20-е годы ХХ века, когда они вместе трудились в ЛЕФе, когда были и друзьями по жизни, и соперниками в поэтическом творчестве.

 

Письменный стол. Подаренный Н.Н. Асееву В.В. Маяковским. Фото из свободного доступа в Интернете.

Есть фонды, касающиеся не только Асеева и его лучшего друга Маяковского, но и В. Овечкина, Ю. Германа, А. Гайдара. В. Сафонова и других писателей и поэтов, живших во Льгове. Поэтому на стенде «Льгов литературный» можно увидеть портреты поэтов и писателей, литературная судьба которых связана с городом Льговом.
Экспозиционная площадь музея, по данным его сотрудников, составляет 88 кв. метров. При этом часть архивных материалов еще не изучены и не опубликованы. Видимо, нет больше таких энтузиастов, какими были С.В. Лагутич и С.А. Хухрин.
Кроме музея, в городе Льгове в целях увековечения памяти о земляке-поэте одна из улиц носит имя Н.Н. Асеева, а в городском сквере имени поэта установлена скульптурная композиция с его бюстом.

 

Стенд с портретами льговских знаменитостей. Фото из свободного доступа Интернета.

Если в здании музея проводятся научные конференции и Асеевские чтения, то у памятника – встречи с писателями и гостями города. Здесь можно и стихи поэта почитать, и свои вирши, посвященные ему, продекламировать, и песни спеть. Последняя такая встреча прошла в июле 2024 года, когда отмечалось 135-летие со дня рождения поэта. Прошла сразу после Асеевских литературных чтений в областной библиотеке.
Среди гостей льговчан были члены Союза писателей России Е. Латаев, А. Алферова и Д. Жуков, члены Союза курских литераторов и Льговского литературного объединения «Тополь», а также родственница поэта из Москвы, его внучатая племянница Анастасия Вячеславовна Розанова.
Среди других почетных гостей, как сообщила участница этой встречи Т.И. Страхова – руководитель Союза курских литераторов, на празднике присутствовали: депутат Курской областной Думы Ирина Анциферова – еще одна родственница Н.Н. Асеева, галерист и художник из Курска Олег Радин, представители местной администрации.

 

У памятника Н.Н. Асееву в городе Льгове. 10 июля 2024 года. Фото из свободного доступа Интернета.

Ведущей юбилейного торжества была директор Льговского мемориального музея Н.Н.Асеева Валентина Михайловна Сидоренко. Звучали стихи юбиляра, интересные факты из биографии земляка. В знак уважения к памяти были возложены цветы к подножию памятника Николаю Асееву от благодарных почитателей его таланта и земляков.
. О создании иллюстраций к произведениям Н.Н. Асеева для детей младшего возраста, в том числе к книге «Кутерьма», гостям праздника рассказала заведующая отделом краеведческой литературы Курской областной универсальной научной библиотеки имени Н.Н. Асеева Елена Васильевна Мазнева. «Они как бы противоречат самому смыслу детской иллюстрации, – пояснила она, – дети любят яркое, пёстрое, что-то такое живенькое, а Дейнека пошёл совсем по другому пути. На чёрных листах, на чёрном фоне белой гуашью нарисовал свои рисунки».
Уже исполнилось 135 лет со дня рождения поэта, но, как оказывается,  это не мешает открывать все новые и новые странички из его биографии, его жизни и творчества. Ибо велик человек и как гражданин, и как литературный деятель.
В годы горбачевской перестройки, когда до власти и до СМИ дорвались псевдодемократы и, по большому счету, псевдолибералы, залаявшие по указке западных спецслужб, люто ненавидевших Советский Союз, на разные голоса на достижения социализма, сделавшие слова «патриот» и «патриотизм» ругательными, досталось и Н.Н. Асееву. А кому тогда не попало? На А.П. Гайдара «наехали», на М.А. Шолохова напали, облаяли А.М. Горького, прошлись издевательски по А.Н. Толстому. В героев же вывели диссидентов, эмигрировавших из СССР и из-за бугра охаивавших страну, даже призывавших правительства западных стран бомбить атомными бомбами Москву.
Лжедемократы и лжелибералы с хорошо подвешенными языками, мастера ерничать и зубоскалить, делать черное белым, а белое – черным, в кознях и вранье преуспевали знатно. Особенно во времена правления Б. Ельцины. Чувствуя за собой поддержку власти, попытались навесить всех собак и на Асеева. Но население Курской области, которую ельцинисты глумливо отнесли к «красному поясу», презирали и Ельцина, и его присных, а к своим выдающимся землякам Н.Н. Асееву и А.П. Гайдару верность сохранили. Не позволили ни из памяти их вычеркнуть, ни снести их музеи и памятники, ни переименовать названные в их честь улицы. Словом, отстояли. Давая отпор клеветникам, писатель А.А. Грачев отмечал: «К чести поэта нужно сказать, что Н.Н. Асеев не писал кляуз, не подписывал писем, осуждающих «инакомыслящих», и стремился не участвовать в травле коллег-писателей по политическим и идеологическим мотивам, как бы его не просили и чтобы ему не обещали. Так, например, было не только в случае компании осуждения его бывшего друга Б. Пастернака по поводу присвоения ему Нобелевской премии по литературе, но и в других. Строить подобным образом свои взаимоотношения с властью, по моему мнению, ему удавалось во многом благодаря своим личным качествам. Н.Асеев был не только интеллигентным и вежливым человеком, но и стремился быть государственником и патриотом. Главное для него было активное творчество, ориентированное на ускорение социалистического строительства, а это невозможно без власти, концентрирующей все силы страны на достижении поставленной цели. Не всегда соглашаясь с властью, он никогда не вступал в прямую конфронтацию с ней, не был оппозиционером, так как понимал, что это может нанести вред народу и ослабить страну. Да, он был осмотрителен в период тоталитаризма и культа личности И.В. Сталина, не желая бесславно пропасть в лагерях. Поэтому Н. Асеев стремился к позитивным формам работы, к партнерскому взаимодействию с властью».
Да, куряне, спасибо им за это,  по-прежнему любят и уважают своего земляка – сына великой Руси-России – Николая Николаевича Асеева, поэта, патриота и Гражданина с большой буквы. А как его не любить, когда он был предтечей в поэзии последующим поколениям курских поэтов, в том числе Николаю Юрьевичу Корнееву (1915–2001), Егору Ивановичу Полянскому (1932–1999), Евгению Алексеевичу Шанину (1933–2014), Алексея Федосеевича Шитикова (1939–2016). Был примером для Ивана Федотовича Зиборова, Юрия Петровича Першина, Вадима Николаевича Корнеева, Валентины Михайловны Коркиной, Василия Григорьевича Золоторева, Владимира Николаевича Рябинина, Вадима Михайловича Шеховцова, Юрия Николаевича Асмолова (1961–2018) и десятка других.
Многие из этих поэтов в своем творчестве пошли по следам Николая Асеева и в поэтическом обращении к «Слову о полку Игореве» и «курским кметям».
Не забывают о своем знаменитом земляке курские краеведы, литературоведы, журналисты и писатели-прозаики. Вновь и вновь в своих произведениях они обращаются к жизни и творческой деятельности Николая Николаевича Асеева. Если ранее это делали  И. Баскевич, Ю. Бугров, Н. Гетьман, М. Шехирев, Е. Спасская, Ф. Панов, то в новейшее время этим активно занимались М.С. Лагутич и А.А. Грачев, издавая на собственные средства свои персональные книги.
Большая часть произведений этих авторов вошла в очередной выпуск литературного альманаха «Курские перекрестки», приуроченный к 130-летию со дня рождения поэта-земляка.
Завершая очерк, автор хочет поделиться с благожелательными читателями своими мыслями о том, что не все жизненные и творческие моменты земляка курян исследовал и описал. Н.Н. Асеев – это такая глыба, что для полного освещения только одного его поэтического творчества потребовалось бы ни одна книга, а несколько. Понимая это, автор решил акцент поставить лишь на жизненной, духовной и поэтической связи поэта с Курским краем и его отдельными индивидуумами, как, например, Семен Викторович Лагутич. А вот насколько это удалось, судить вам, уважаемые читатели.





Краткая хронология жизни и творчества Н. Асеева

1889 год, 23 июня (по старому стилю) 5 июля (по новому в городе Льгове родился будущий поэт Николай Асеев (Ассеев).
Отец поэта – Николай Николаевич Ассеев (? – ?), дворянин, страховой агент.
Мать – Елена Николаевна Ассеева (Пинская) (? – около1897) – дворянка.
Дед по линии отца – Николай Николаевич Ассеев (годы жизни неизвестны).
Сведений о бабке по отцовой линии нет
Дед по линии матери Николай Павлович Пинский (годы жизни неизвестны) – дворянин, смотритель Льговской уездной больницы.
Бабка по линии матери Варвара Степановна Пинская (годы жизни неизвестны).
1899–1909 годы – учеба в Курском реальном училище.
1905 год – участие в революционных демонстрациях гимназистов, реалистов и семинаристы.
1909 год – студент Московского коммерческого института. Пение в Льгове революционных песен.
1910 год – знакомство в Москве с поэтами В. Лидиным, Н. Огневым, Б. Пастернаком, В. Брюсовым, А. Белым, В. Хлебниковым и другими.
1910 год – первые публикации стихов в московских изданиях.
1910 год – перевелся в Харьковский университет.
1911 год – знакомство в Харькове с сестрами Синяковыми.
1912 год – возвращение в Москву. Продолжение дружбы с сестрами Синяковыми.
1913 год – Завершение учебы. Дружба с поэтами С. Бобровым, Б. Пастернаком. Знакомство с В. Маяковским.
1913 год – Сотрудничество с детским журналом «Проталинка» и журналом «Весна».
!913 год – Н. Асеев, С. Бобров и Б. Пастернак создают литературную группу «Лирика».
1914 год – выход первого персонального сборника «Ночная флейта».
1914–1915 годы – издание сборников «Зор» и «Леторей»,
1915 год – призван на службу в действующую армии. Участие в 1-й мировой войне.
1916 год – издание сборников «Ой конин дан окейн!» и «Оксана».
1917 год – избран в Совет солдатских депутатов. Направлен командованием на учебу в Иркутскую школу прапорщиков. Женитьба на Ксении Михайловне Синяковой (1892–1985) и отбытие во Владивосток.
1917– 1921 годы – журналистская работа во Владивостоке. Участие в революционном движении дальневосточников. Знакомство с С. Лазо.
1921 год – опубликовал сборник стихотворений «Бомба». Вынужден бежать из Владивостока в Читу.
1922 год – вызван наркомом А. Луначарским в Москву. Новая встреча с В.В. Маяковским. Издание агитационных произведений «Аржаной декрет», «Софрон на фронте» и сборника «Стальной соловей».
1923–1930 годы – работа в ЛЕФе «Новом ЛЕФе» и РЕФе. Дружба, сотрудничество и творческое соперничество с В.В. Маяковским.
1923–1930 годы – изданы сборники стихов и поэм «Буденный», «Избрань», «Совет ветров», «Из чего приготавливают конфеты?», «Одна голова всегда бедна…» (в соавторстве с В. Маяковским», «Рассказ о Климе…» (в соавторстве С В. Маяковским), «Ткачи и пряхи…» (в соавторстве с В. Маяковским), «Рассказ о том, путем каким…» (в соавторстве с В. Маяковским), «Сказка про купцову нацию…» (в соавторстве с В. Маяковским),, «За рядом ряд», «Октябрьские песни», «Песня Пищака), «Поэмы», «Красношейка», «Первый Первомай», «Самое лучшее», «Сенька беспризорный», «Время лучших», «Изморозь», «Ночные страхи», «Про заячью дружбу…», «Молодые стихи», «Семен Проскаков», «Цирк», «Запеваем»!», «Избранные стихи», «Кутерьма».
1925– 1930 годы – издание сборников прозы «Расстрелянная земля», «Разгримированная красавица» и «Проза поэта.
1927 год – поездка в Курск с В.В. Маяковским. Чтение стихотворений из цикла «Курский край».
1929 год – издание книг по вопросам литературы и искусства «Дневник поэта», «Работа над стихом».
1931 год – обретение собственной квартиры.
1931– 1934 годы – издание поэтических сборников «Днипробуд», «Первомайские сигналы», «Песня», «Эстафета», «Большой читатель», «Избранные стихи», «Москва-песня», «Обнова», «Поэмы», «Удивительные вещи».
1934 год – активное участие в создании Союза писателей СССР. Член Правления СП СССР, Председатель комиссии по приему в Союз писателей. Председатель Литфонд СП СССР.
1935–1940 годы – издание поэтических сборников.
1939 год – награжден орденом Ленина.
1940 год – опубликовал поэму «Маяковский начинается.
1941 год  – лауреат Сталинской премии 1-й степени.
1941 год, август – эвакуирован с семьей в Чистополь.
1941–1946 годы – издание сборников поэзии «Первый взвод», «Стихи», «Пламя победы»
1943 год – издание книги воспоминаний «Владимир Владимирович Маяковский»
1946–1959 годы – издание десятка солидных сборников стихов, в том числе собраний сочинений в 2-х томах.
1959 год – награжден орденом Трудового Красного Знамени.
1960–1963 годы – издание поэтических сборников «Лад» и «Самые мои стихи».
1961–1962 годы – издание книг по вопросам литературы и искусства «Зачем и кому нужна поэзия» и «Разговор о поэзии».
1963 год, 16 июля – смерть поэта.
1963–1964 годы ¬– издание пятитомного собрания сочинений Н.Н. Асеева.
 






























Краткие биографические данные
о курских авторах,
писавших о жизни и творчестве Н.Н. Асеева

Антипенко Тамара Николаевна, родилась 21 февраля 1947 года в Курске. Журналист. Публицист. Член Союза журналистов России. Член Союза курских литераторов с 2015 года. Автор 6 книг публицистики. Почетный работник культуры и искусства Курской области. Лауреат премий им.К.Д. Воробьева (2005), В.В. Овечкина (2009) и П.Г. Сальникова (2016).
Баскевич Исаак Зельманович 11.10.1918 –30.09.1994). Участник Великой Отечественной войны. С 1946 года жил в Курске, работал в КГПИ. Литературный критик и Член СП СССР. Автор многочисленных научных работ, посвященных творчеству М. Горького, А. Фадеева, Н. Асеева, В. Овечкина, Н. Корнеева, Е. Носова и других курских писателей. Автор любимых курянами книг прозы «Горький в Курске» (Курск, 1959), «Курские вечера» (Воронеж, 1979), «А мои те куряне – опытные воины…» (Курск, 1993). Награжден орденом Отечественной войны II степени и медалями.
Бугров Юрий Александрович (01.09.1934 – 18.01.2017).  С 1958 года жил в Курске, работал инженером на заводах «Прибор» и КЗПА. Кандидат исторических наук. Краевед. Публицист. Поэт. Прозаик. Издатель. Член Союза журналистов России. Член союза писателей России. Автор 4-х десятков книг стихов и прозы. Создатель литобъединения «Спектр», клуба краеведов-библиофилов «Кмети» (1984) и инициатор создания Курского областного общества краеведов (1988). По его инициативе изданы краеведческий словарь-справочник «Курск» (1997) и Большая Курская энциклопедия (2004-2005). Заслуженный работник культуры Российской Федерации (1996). Победитель творческого конкурса «Человек года – 2003». Лауреат Всероссийской энциклопедии «Лучшие люди России» (2008). Награжден почетным знаком «За труды и Отечество» (2009).
Гетьман Николай Семенович родился в 1930 году в г. Лутугино Луганской области в рабочей семье. Краевед. Окончил Харьковский библиотечный институт. С 1955 года проживал в Курске. Работал в городской детской библиотеке директором (1956-1960), затем заведующим методическим отделом Курской областной научной библиотеки (1960-1970, 1971-1976), а в период с 1984 по 1993 год – директором централизованной библиотечной системы Курска. Автор сборника «Мы в коммунизм за партией идем» (1959) и ряда статей для краеведческого словаря-справочника «Курск» (1997) и Большой Курской энциклопедии (2004-2009).
Грачев Александр Алексеевич родился 13 января 1950 года. С 1977 года проживает в Курске. Кандидат исторических наук. Общественный деятель, поэт, прозаик. Член СП России с 2019 года. Автор двух сборников стихов «Золотой туман» (2013) и «Соловьиная аномалия» (2015) и сборника очерков о курянах-писателях «Строки, согретые сердцем» (2018). Лауреат литературной премии имени П.И. Карпова (2015), лауреат литературной премии губернатора Курской области  «Литератор года» (2016), лауреат премии имени Ю.А. Бугрова (2018). Награжден юбилейной медалью «75 лет Курской битвы» (2018).
Лагутич Михаил Семенович родился 23 июня 1948 года в городе Льгове. Окончил Льговское медучилище и Курский мединститут. Врач. Краевед. Публицист. Прозаик. С 1981 года активно публиковался в различных газетах, журналах, сборниках, альманахах. Автор двух десятков книг. Имеет Благодарность Министра здравоохранения России, награжден Почетной грамотой ЦК ВЛКСМ, памятным знаком Курской области «За труды и Отечество», Почетной грамотой Президиума Союза писателей России, медалями «За заслуги в развитии краеведения», «100 лет со дня рождения М.А. Шолохова» и др. Лауреат литературных конкурсов им. А. Гайдара (2014) и П. Карпова (2017), «Человек года – 2019».
Лагутич Семен Викторович (11.05.1911 – 17.09.1999) родился в городе Льгове. Педагог. Краевед, Мемуарист. Музейный работник. Публиковался в областных и районных газетах. Инициатор создания музеев А.П. Гайдару и Н.Н. Асееву. Первый директор Льговского краеведческого музея и музея А.П. Гайдара. Автор воспоминаний, опубликованных сыном М.С. Лагутичем.
Панов Федор Емельянович (08.06.1930 – 21.01.2017) родился в селе Солдатском Харьковской области. С 1950 – профессиональный журналист. Публицист. Очеркист. Член Союза журналистов России, член Союза курских литераторов. В 1953 переехал на постоянное жительство в Курскую область. В 1963 окончил ВГИК (сценарный факультет). Снимался в фильме «Сердце матери». Работал в «Курской правде». Печатался в областной прессе, а также в «Литературной России», в коллективных сборниках (очерки и рассказы), написал сценарий художественного фильма об Артеме (Ф.А. Сергееве). Автор книги очерков и рассказов «Калинушка и соловей»(2010). 17 раз отмечен премией В. Овечкина. Награжден орденом «Знак Почета», медалями.
Спасская Евгения Дмитриевна (22.02.1947 – 19.05.2021) родилась в Москве в интеллигентной семье. После окончания Курского педагогического института работала учителем в школе. Педагог. Краевед. Литературовед. Музейный работник. Составитель и редактор книг «Книга о Мастере» и «Мастер с нами» (о жизни и творчестве Е.И. Носова), 5-ти томного собрания сочинений писателя Е.И. Носова (2005). Публиковалась в местной прессе, в журнале «Толока», в альманахах «Порубежье» и «Курские перекрестки». Автор книги «Что для меня неповторимо… Заметки краеведа» (Курск, 2006). Лауреат премии им. Е.И. Носова (2011).
Степанов Владимир Борисович (21.06.1934 – 24.01.2017) родился в Курске. Журналист. Краевед. Публицист. Член Союза журналистов России. Член Союза курских литераторов (2010). Печатался в областных газетах, коллективных сборниках, литературных альманахах. Автор десятка книг краеведческой направленности и множества статей для словаря-справочника «Курск» (1997) и «Большой курской энциклопедии» (2004 -2005). Лауреат журналистского конкурса «Любимый город», лауреат областного творческого конкурса имени В. Овечкина (1998), лауреат областного творческого конкурса «Курская антоновка» в номинации «Человек года – 2003».
Шехирев Михаил Федорович (1923 – 1998) родился в сибирском селе Алымке. С 1949 года в Курске. Возглавлял отдел хранения основного фонда библиотеки имени Н.Н. Асеева, а вскоре снискал себе славу одного из видных краеведов. Автор-составитель сборника «Гордость земли Курской» и ряда статей для краеведческого словаря-справочника «Курск» (1997) и Большой Курской энциклопедии (2004-2005).





















Используемая литература и источники:

Александров-Липкинг Ю. Где родилась былина // Далекое прошлое соловьиного края. – Воронеж: ЦЧКИ, 1971. – С. 130-139.
Амоскин А.С., Белявский Ю.В., Некрасов В.А. Очерки по истории образования Курского края. – Курск, 2004. – 186 с.
Аниканова И. Памяти Николая Асеева. Стихотворение // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 3.
Антипенко Т. Асеев продолжается // Курская правда, 26.08. 1990.
Асеев Н. Собрание сочинений в 5 томах. Т. 5. – М., 1963-64, – С. 557-569, 656.
Асеев Н. Дневник поэта. – Л.: Прибой, 1929. – 230 с.
Асеев Н. Маяковский начинается: повесть в стихах в 17 гл. с эпилогом / Н. Асеев ; [ил. М. Синяковой]. – М. : Сов. писатель, 1940. – 137, [1] с., [16] л. ил.
Асеев Н. Избранная лирика. – М.: «Детская литература», 1977. – 158 с.
Асеев Н. Избранное. – М.: Художественная литература, 1990. – 511 с.
Асеев Н. Путь в поэзию. Автобиографический очерк. // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 92-100.
Асеев Н. Курские края. Стихотворный цикл. Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 106-116.
Асеев Н. Богатырская поэма. // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 117-120.
Асеев Н. Заржавленная лира: Стихотворения, поэмы. – М.: Комсомольская правда: НексМедиа, 2013. – 238 с.: ил. (Великие поэты; 87).
Баскевич И.З. Н.Н. Асеев [Текст] / И. Баскевич // Курские вечера. – Воронеж: ЦЧКИ, 1979. – С. 94-99.
Баскевич И.З.  Обращаясь к истокам // Молодой гвардии, 01.10.1985
Баскевич И. Слово и время // Курская правда, 07.07.1989.
Баскевич И. Догадки Н. Асеева // Молодая гвардия, 01.09.1990.
Баскевич И.З А мои те куряне – опытные воины… – Курск: «Крона, 1993. – 44 с.
Большая Курская энциклопедия (БКЭ). Т. 1.  Кн. 1. Курск, 2004. – С. 47.
БКЭ. Т. 2. Общественная история. – Курск, 2010. – С. 54-55, 90-91.
Большая Советская энциклопедия.– М.: Изд-во «Советская энциклопедия», 1970. – С. 313.
Большая энциклопедия. В 62 томах. – М.: «ТЕРРА», 2006. – Т.4. – С. 47.
Бугров Ю. Семейные предания Асеевых. // Курская правда, 28.06.1989.
Бугров Ю. Н.Н. Асеев // Литературные хроники Курского края. Курск: Издательский дом «Славянка», 2011. – С. 105-106, 137.
Бугров Ю. К истории льговских музеев. Очерк. // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 128-135.
Вишневская З. В стране Асеева. // Курская правда, 06.07. 1983.
Воробьев В. Асеев продолжается // Курская правда, 08.12.1989.
Гетьман Н. Есть у нас еще Асеев Колька // Курская правда, 16.07.2007.
Гетьман Н. А есть у нас еще Асеев Колька… Очерк. // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 136-138.
Грачев А.А. Поэт стали и соловьиной трели. [Текст] /А. Грачев // Строки, согретые сердцем. Курск: ИД «Славянка», 2018. – С. 59-120.
Гюльахмедов А. Асеевы, Ассеевы. // Проза.ру.
Демченко А. Маяковский в Курске: Разговор о социализме и загранице // Газета ДДД, 20.08.2012.–  С.5.
Долматова Р. Землякам-курянам. // Курская правда, 08.07.1979.
Карпов А.С. Николай Асеев. Очерки творчества. – М.: Просвещение, 1969. – 160 с.
Карпов П.И. Из глубины. Автобиографическая повесть // Собрание сочинений в двух томах. Том 2. Стихотворения. Воспоминания, Публицистика – Курск: Издательский дом «Славянка», 2012. – С.244-253.
Кедровский, А. Время говорило его словами. / А. Кедровский // Блокнот агитатора. - 1969. - № 12. - С. 32-37.
Кедровский, А.Е. Из истории советской исторической поэмы: Некоторые итоги развития жанра в 20-е годы. А.Е. Кедровский // Ученые записки / КГПИ. – Курск, 1972. – Т. 94: Вопросы литературы. – С. 58-60.
Краткая литературная энциклопедия. – М.: Государственное научное изд-во «Советская энциклопедия», 1962. – С. 339.
Лавут П.И. Два поэта / П. И. Лавут // Маяковский едет по Союзу: воспоминания. – Изд. 3-е, доп. – М., 1978. – С. 57–61.
Лагутич М.С. Благополучный Николай Асеев / М. С. Лагутич // Льговские истории. – Льгов, 2001. – С. 224-233 : фот.
Лагутич М.С. Н.Н. Асеев во Льгове и о Льгове / М. С. Лагутич // Курский край. – Курск, 2004. – № 6/7. – С. 70-76.
Лагутич М.С. Ранние публикации Николая Асеева / М. С. Лагутич // Курский край. – Курск, 2004. – № 12/13. – С. 36.
Лагутич М.С. Благополучный Асеев // Провинциальная хроника. Льгов в истории Курского края. – Курск: ИД «Славянка», 2014. – С. 87-108, 493-510.
Лагутич М.С. Николай Асеев. Очерк с ил. // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 32-48.
Лагутич М.С. Николай Асеев. Из Коллекции М.С. Лагутича. Малоизвестные работы Н. Асеева и о нем. // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 49-84.  /
Лагутич М.С. Трудная жизнь Аркадия Гайдара. – Курск: ИД «Славянка». 2019.
Лебедева О.В. Николай Николаевич Асеев // Связь времен. Поэтическое слово земли Курской: Литература, учебное пособие / под общей ред. В.А. Ачкасова. – Курск: Изд-во Курского госпедуниверситета, 2002. – С. 142-150.
Майский Ф. Молодость в Курске. // Молодая гвардия, 26.06.1979.
Майский Ф. История Творчества. // Курская правда, 08.07.1979.
Майский Ф. Николай Асеев в Курске // Учительская газета, 24.11.1979. – С. 4
Майский Ф. История одной фотографии. // Молодая гвардия, 05.01.1980.
Майский Ф. Курску многим обязан. // Курская правда, 05.07.1989.
Малая Курская энциклопедия. Составитель Ш.Р. Гойзман. – Курск, 2005. – С. 25. 
Малая Курская энциклопедия. – Хайхва, 2008. – С. 60.
Маяковский. Сочинение в двух томах. Т. 1. – М.: Изд-во «Правда». 1987. – С. 215-223..
Молдавский Д.М. Николай Асеев / Д.М. Молдавский. ; М.-Л. : Худож. лит., 1965. ; 151 с.
Молдавский Д.М. Из писем Н. Н. Асеева. // Господин леший, господин барин и мы с мужиком. – М.- Л., 1966. ; С. 327-337.
Маяковский. Сочинение в двух томах. Т. 2. – М.: Изд-во «Правда». 1988. – С. 218-231.
Мильков В. Поэт неугасающей молодости // Молодая гвардия, 1959. - – № 6. – С. 199-209.
Мильков В.И. Николай Асеев. Литературный портрет – М.: Изд-во «Советская Россия», 1973. – 200 с.
Молдавский Д.М. Воспоминания о Николае Асееве. М.: Сов. писатель, 1980. – С. 225 (304 с.).
Новая Российская энциклопедия в 12 томах. Т. 2. – М., – С. 640.
Озеров Л. Читая Асеева // Литературная Россия, 19.07.1963 г. – С. 16-17.
Панов Ф.Е. Дом у конопляника // Калинушка и Соловей. – Курск: И.Д. «Славянка», 210. – С. 88-93.
Панов Ф.Е. Встретились однажды Асеев и Гайдар // Калинушка и Соловей. – Курск: И.Д. «Славянка», 210. – С. 84-88.
Панов Ф.Е. Время «рыжего цвета», или Молодые годы Николая Асеева // Калинушка и Соловей. – Курск: И.Д. «Славянка», 210. – С. 93-97.
Пахомов Н. Сын Руси [Текст] / Н. Пахомов // Асеевские литературные чтения: 130 лет со дня рождения Н.Н. Асеева. Сборник материалов. Курск, 2019. – С. 15-22.
Пахомов Н.Д., Пенькова А.Н. Курск: вехи пути. Эволюция власти и общества за тысячу лет. Сборник очерков по истории Курского края в 3-х книгах. Книга 2. – Курск: КРОО «Союз курских литераторов», 2021. – 460 с.
Пахомов Н.Д., Пенькова А.Н. Курск: вехи пути. Эволюция власти и общества за тысячу лет. Сборник очерков по истории Курского края в 3-х книгах. Книга 3. – Курск: КРОО «Союз курских литераторов», 2021. – 488 с.
Пахомов НД., Домашева М.Г. Вехи пути. Литературная нива Курского края. Очерки. Курск: ИД «Славянка», 2019. – 360.
Русские советские писатели. Поэты. Библиографический указатель в 2 томах. Т. II. – М.: Книга, 1978.
Русские писатели. Биобиблиографический словарь. – М.: Просвещение, 1990. – С. 49.
Русские писатели. ХХ век. Биографический словарь. – М.: Просвещение, 2009. – С. 40-42.
Русские писатели  20 века. Биографический словарь. – М.: Научное изд-во «Большая Российская энциклопедия», 2000. – С. 45.
Русские писатели. 1800–1917. – М.: Изд-во «Советская энциклопедия», 1989. – С. 116-117.
Русский биографический словарь Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона. – М.: Эксмо, 2007. – С. 61.
Рыжков П. О чем рассказала ракетка. // Городские известия, 29.07.2021.
Рябинин В. Асеев. Отрывок из поэмы // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 82-92.
Рябухин Б. Его стихами говорило время. // Московский литератор, 2014. – № 18.–  Проза.ру.
Сарнов Б. Веселое звание поэта // Новый мир, 1959. – № 6. – С. 225-232.
Саушкина Э.И. «Простые строки» Николая Николаевича Асеева // Асеевские литературные чтения: 130 лет со дня рождения Н.Н. Асеева: Сборник материалов: 9 июля 2019 года. – Курск, 2019 – С. 53-59.
Слуцкий Б. Создатель // Литературная газета, 27.06.1959 г. – С. 3.
Советские писатели. В 2-х томах. Т. 1. – М.: Гос. изд-во «Советская энциклопедия», 1959.
Советский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1988.  – 1600 с.
Соколова Ю. Об открытии памятника Н.Асееву. // Городские известия, 12.07.2014.
Солодкин Я. Нагоняй за за «Надежду» // Курские перекрестки, 2019. – № 56. – С. 90-91.
Спасская Е.Д. Асеев (Ассеев) Николай Николаевич. Биографическая статья // Курск. Краеведческий словарь-справочник. – Курск, 1997. – С. 24-25.
Спасская Е. Певец родного края // Городские известия, 09.07.2009.
Степанов В. Здравствуйте, куряне! // VIP, 2007. – № 2. – С. 69-71.
Танков А.А. Историческая летопись курского дворянства. Т.1. – М., 1913. – С. 540-541, 555, 561.
Тартаковская, Т.А. Маяковский в Курске / Т. Тартаковская // Литературно-краеведческая работа в школе. ; Курск, 1962. – 92 с.
Тартаковская Т. Большой настоящий поэт. // Курская правда, 10.07.1969.
Тартаковская, Т.А. Николай Асеев и Курский край / Т. Тартаковская // Из прошлого и настоящего Курского края. ; Воронеж, 1971. ; 126 с..
Тартаковская, Т.А. Н.Н. Асеев / Т. Тартаковская // Курский край в художественной литературе. ; Воронеж, 1976. ; С. 55-68.
Ткачева О. Под сенью замечательных имен // VIP, 2007. – № 4. – С. 95-100.
Харитонова Н. Не иссякнет родник // Ленинский путь, 08.07.1989.
Хухрин С. Стихи после нас не умрут // Курская правда, 07.07.1989.
Хухрин С. Страницы жизни. // Ленинский путь, 08.07.1989.
Хухрин С. Вы говорите как пророк. // Не хлебом единым, 1994, № 8.
Чурилова Е.Н. Жизнь и творчество Н.Н. Асеева // Курский край: Наши земляки. Том XVIII из ХХ томного издания. – Курск, 2004. – С. 143.
Чурилова Е.Н. Сорок четыре года с именем Н. Асеева // Городские известия, 09.07.2009.
Шехирев М.Ф. Н.Н. Асеев // Гордость земли Курской. Сборник очерков о знаменитых земляках. – Курск, 1991. – С. 16-19.