Глава 6-5

5

Чем меньше оставалось дней до выборов в Государственную думу, тем с большим нетерпением ожидал этого события Сорокин. Встречаясь в агитационной работе с людьми вверенного ему участка, он видел, что умонастроение большинства склоняется в пользу левых сил, в первую очередь КПРФ, конечно. «Пошло, наконец-то!» - торжествующе думал он и делал прикидочные расчёты. Выходило, что по его участку за КПРФ проголосует почти половина избирателей. «Если бы по всей России так!» - предавался он мечтаниям. Но, судя по информации из газет, радио и телевидения, по всей России было далеко не так. Сорокин был уверен, что средства массовой информации занижают рейтинг левых сил и завышают правых. Они «вешали лапшу» на уши доверчивому обывателю, пользовались хитрющими уловками, чтобы выставить в невыгодном свете КПРФ. Сорокин изумлялся: «Неужели они и вправду нас за дураков считают?» Для него они, то есть, не сами по себе СМИ, а люди, управляющие ими, были классовым врагом.
Злое чувство было Сорокину чуждо, ему трудно было относиться к кому бы то ни было, тем более в своём отечестве, как к врагу. Но как к ним ещё относиться, если они враги на самом деле! Притом чересчур уж больно умные враги. Почему вот они очерняют в первую очередь не пороки, а достоинства той жизни, что была при советской власти? Да потому что главная угроза их режиму кроется в наиболее очевидной из всех нелепостей: зачем отвергать вместе с ложкой дёгтя бочку мёда? Вот и пыжатся, чернят, чтобы народ принял нелепость за «лепость». Советская патриотка Зоя Космодемьянская у них в Отечественную войну боролась не с фашистами, а со своим народом: поджигала якобы избы ни в чём не повинных крестьян. Советские лётчики тоже таранили, оказывается, не фашистов, а своих. И вообще для русских, по их мнению, было бы лучше, если бы войну выиграли фашисты, порядка больше было бы. Правда, так они говорили не очень долго: с 91-го по 93-ий, но Егор Агапович этого не забыл, хотя мстительным человеком не был. Просто он не в состоянии был позабыть такие вещи.
Сорокин страдал от непонимания: зачем они воюют против своего народа, зачем пилят ветку, на которой сидят? Небо обделило его чувством юмора, он слишком серьёзно всё воспринимал. Вот прочёл он, например, статистику о России накануне 1917 года. Статистика говорила, что три четверти населения тогда было безграмотно, постоянно голодало, жило серой, нищей, беспросветной жизнью. А они говорят, что Россия перед революцией была близка к верху благополучия. Другой бы на его месте похихикал над такой несуразностью и забыл. А Егор Агапович от этой несправедливости страдал нешуточно.
Особенно страдал Сорокин в декабре 93-го, накануне тогдашних выборов в Государственную думу. На телевидении и радио был пик либерального разгула. Они, классовые враги, были убеждены в своей победе на выборах и заранее праздновали победу. Они думали, выборы в думу расставят последние точки над «и», и начнётся их безмятежное правление в атмосфере барской роскоши, а народ будет любоваться ими и в восторге аплодировать. В день выборов по телевизору показывали их бал. Они с жеманной снисходительностью обменивались там, на экране, мнениями относительно шансов на победу, делали оптимистичные для себя прогнозы. Слащаво самоуверенные, они ломали из себя аристократов. Как славно бы посмеялся Сорокин над их потугами изобразить из себя элиту, обладай он чувством юмора! Но небо этим чувством его зачем-то обделило, и он страдал. Зато с каким эстетическим наслаждением он смотрел в телевизоре на их ошарашенные, растерянные лица на следующий день, когда стало известно об их поражении на выборах! Народ крепко дал им по мозгам тогда, они долго не могли прийти в себя от этого удара. А когда пришли в себя, то перестали говорить по радио и телевизору, будто герои советского времени воевали против народа и что будто сейчас, при их режиме, благосостояние народа всё растёт. Напротив, усиленно стали долдонить о катастрофе в экономике, но с такой развязной непринуждённостью, что неискушённый обыватель мог подумать, будто это и не они вовсе страну до ручки довели. Они были умными врагами.
С тех пор прошло два года. Два сумрачных, тяжёлых года. Противостояние избранной народом думы и антинародного президента при всём своём драматизме порождало ощущение жуткой, прямо космической застылости. Куда там было тягаться с этой застылостью легендарному застою 70-х, с его застольями, бездумьем, легкомысленной весёлостью! Теперешняя застылость, казалось, убивала всякую надежду на выход из неё.
И вот подошли новые выборы в Государственную думу. Сорокин страстно верил, что это подошёл час избавления от зла. В день выборов он нарядился в парадно-выходной костюм. Егор Агапович был теперь не рядовым избирателем, а членом избирательной комиссии, представителем от КПРФ. Вместе с ним в комиссии работала Алевтина Владимировна. Она успевала всюду, не допускала ни единого нарушения закона. Магия властной силы исходила от неё. Её все, в том числе и председатель комиссии, беспрекословно слушались. Сорокин же прямо поклонялся этой обаятельнейшей женщине.
В первом часу ночи был закончен подсчёт голосов. За кандидата от КПРФ проголосовало большинство. По участку, на котором предвыборную работу вёл Сорокин, это большинство было подавляющим. Поздравляя, Алевтина Владимировна обняла его и поцеловала. И не было в эту минуту на земле человека более счастливого, чем Егор Агапович Сорокин.
Опять он шёл с ней по ночным пустынным улицам. По-домашнему поскрипывал от одиноких их шагов размятый снег, и опять Сорокину казалось, будто всё это из знакомого-знакомого далека. Остановясь у подъезда своего дома, Алевтина Владимировна сказала:
- Спасибо, что проводили, Егор Агапович. Теперь вы знаете, где я живу, заходите.
- Когда? - спросил, глянув с собачьей преданностью, Сорокин.
Алевтина Владимировна засмеялась:
- Экий вы решительный. Тут надо подумать. Знаете что... Подавайте-ка заявление о приёме в партию, я напишу рекомендацию. Вот как вас примут, так и заходите, отметим это славное событие.
Сорокин в восторге чуть было не бухнул: «Слушаюсь!»
Остаток ночи он провёл на кухне у радиоприёмника, ловя сообщения о результатах голосования по всей стране. К утру результаты прояснились. Проведя несложные подсчёты, Сорокин вывел, что в новой думе будет около двухсот представителей КПРФ. Хотя до двух третей мест, позволивших бы преодолевать «вето» президента, КПРФ не дотянула, это всё-таки была победа.
Результаты выборов вызвали смятение и панику в стане «классового врага». СМИ вещали в траурной тональности о конце света, поскольку стало очевидным, что народу разонравилось зло, воплощённое в их режиме. Придя немного в себя, они начали лихорадочные поиски кандидата, способного одолеть лидера КПРФ на предстоящих летом президентских выборах. Предлагались самые нелепые кандидатуры, начиная от заграничных отпрысков царской династии Романовых и кончая диссидентом Солженицыным. Запускался «пробный камень» об отсрочке президентских выборов.
Между тем близилась весна. В повернувшиеся к свету и надежде дни Сорокин во второй раз в своей жизни вступил в Коммунистическую партию. Скобцева в связи с этим напомнила о приглашении. В преддверии назначенного дня Егор Агапович мучительно раздумывал над вопросом, следует ли что-то покупать в подарок. С одной стороны, нелогично было подносить подарок самому себе в честь вступления в компартию. С другой стороны, неудобно было идти с пустыми руками в гости к женщине. В конце концов на него снизошло озарение: он купил цветы. Пришлось выложить за них месячную зарплату, он как раз её только получил.
Цветы Сорокин принёс домой в хозяйственной сумке вместе с хлебом. Хлеб выложил на стол, а сумку с цветами повесил на гвоздь на кухне на обычном месте, чтобы не вызвать подозрений у жены. Но она всё равно учуяла измену. Кивнув на хлеб, она спросила?
- И это всё?
- А чего ещё? - сделал Егор Агапович удивлённый вид и покраснел, он так и не научился непринуждённо лгать, несмотря на рыночные реформы.
- Зарплата где? Ты говорил, дадут сегодня.
- Не дали и не дадут, - произнёс он с неожиданной отвагой. - За следующий месяц, может быть, дадут, а за этот, говорят, «заморозят».
Жена посмотрела недоверчиво. Вдруг со словами: «А в сумке что?» - она сняла с гвоздя сумку и, увидев в ней цветы, посмотрела оловянно.
- Это общественное поручение, - пояснил Сорокин, сделавшись пунцовее цветов. - Мы в партячейке сегодня одного ветерана войны с юбилеем чествуем.
Жена недовольно что-то пробурчала. Сорокин, переутомясь от дачи ложных показаний, прилёг на диван. В шесть вечера он принял тёплый душ, побрился, наодеколонился, надел парадно-выходной костюм и, сказав жене, что идёт на встречу с ветераном войны, отправился с цветами к Алевтине Владимировне Скобцевой.
Каким-то чудом ему удалось превозмочь робость, охватившую его перед дверью её квартиры. Он нажал на кнопку звонка. Алевтина Владимировна с поощрительной улыбкой приняла цветы и, когда Егор Агапович снял пальто, повела его к столу в гостиную.
- Откройте шампанское, - попросила она.
- Я не умею, - буркнул Сорокин и побелел от стыда. - Я никогда не пил шампанского.
Скобцева засмеялась.
- Вы мужественный человек, Егор Агапович. Редкий мужчина сознается перед женщиной в таком пробеле в биографии. Придётся самой за вами поухаживать.
Запенилось в фужерах шампанское, Скобцева сказала тост: «За ваше вступление в ряды борцов за справедливость, Егор Агапович. За наше боевое содружество». Они выпили, и Сорокин вдруг увидел, как прелестна женщина, сидящая за столом напротив. На ней была лёгкая блуза бежевого цвета, так замечательно гармонировавшего с безукоризненно белой шеей, с волнующим её продолжением к груди. А узел светлых волос на её голове был уложен с таким изяществом, что Сорокину казалось, будто перед ним не член КПРФ, а заморской сказочной страны царица. Он не посмел ослушаться её, когда она предложила выпить по рюмке, потом по второй коньяка за победу на предстоящих президентских выборах. Ему стало так хорошо, что с его языка сами собой сорвались дерзкие слова: «Я люблю вас, Алевтина Владимировна». Она как будто не обиделась, приняла его признание, как должное, хотя и не сказала ничего в ответ. Ему было и этого достаточно. Было таким волшебным счастьем сознавать, что она осведомлена о его к ней чувствах и не гонит прочь за это, и даже, напротив, чудесно улыбается! Егор Агапович вдруг понял, что возвышенные слова поэтов о том, как прекрасно умереть во имя любимой, не пустые слова. На пороге пятидесятилетия ему ниспослано было изведать юношеской чистоты любовь. Он, несомненно, принял бы смерть за Алевтину Владимировну если не с радостью, то, по крайней мере, с той же убеждённостью, с какой внутренне был готов положить жизнь на алтарь победы коммунистических светлых идеалов.
Когда приступили к чаепитию, Скобцева достала фотоальбом, последовательно отражавший в фотографиях фрагменты её жизни от младенческого возраста. Сорокин с умилением глядел, как превращалась она из симпатичной пухлой крошки во взрослую женщину неотразимой славянской красоты. Потом с таким же интересом он стал смотреть на превращение во взрослую женщину её дочери.
- Да ведь это!.. Это же... Вашу дочь зовут не Алла Скобцева?
- Просто Алла, - улыбнулась Алевтина Владимировна.
- Да ведь она со мной работала в одном отделе в КОПА! Она у вас предприниматель?
- С этим Алла, слава Богу, «завязала».
- Я знаю! - обрадованно воскликнул Сорокин. - Она помогла мне заработать деньги на квартиру сыну, а потом сказала, что закрывает дело. Это было летом в 94-ом году.
- Правильно. Деньги от своего бизнеса Алла отдала на социальные городские нужды, - с торжеством сообщила Скобцева, затем с ноткой гордости добавила. - Она теперь учится на журналистском факультете МГУ.
Необъяснимая щедрость судьбы, сведшей Сорокина по отдельности с двумя такими замечательными женщинами, оказавшимися матерью и дочерью, потрясла его воображение. Алевтина Владимировна стала для него кумиром.