Размышления перед сном

Одиннадцать часов вечера. Дневальный громко проорал: «отбой!..» и отправился по кубриками выключать свет. Веня любил это время. В кубрике первого курса радиотехнического отделения Сахалинской мореходки по соседству с его койкой располагались койки ещё двадцати двух курсантов. Ребята молодые, - энергии не занимать, поэтому сразу засыпать, как это предписывалось Уставом, не могли, и ещё с четверть часа продолжались разговоры, в основном о девках, воспоминания о событиях прошедшего дня и прочая ерунда.

Веня был самым молодым в роте. Приключения с девками, видимо, у него были ещё впереди, а хвастаться и врать он не любил, поэтому он всегда помалкивал. Зато именно в эти промежуточные минуты между бодрствованием и сном в голову приходили странные и неожиданные мысли.

В этот вечер он вспомнил, как на вечерней поверке старшина роты Коля Прийма, пока его помощник проводил перекличку перед ротой, стоявшей в две шеренги по стойке смирно, зашёл сбоку и неожиданно прервал перекличку:
- Курсант Васинович, два наряда вне очереди!

Толя Васинович был явно не создан для армейской или флотской службы. Мешковатая, сгорбленная фигура, на которой форма не обтягивала молодое тело, а нелепо пузырилась на нём, брюки вечно сползали, поскольку под пряжку можно было свободно вставить два кулака, слезящиеся красные глаза, а главное – мысли, устремлённые куда угодно, только не на окружающие объекты и события текущей минуты. Толя был поэтом, поэтому койка его зачастую представляла картину хаоса, а не флотскую заправку при которой оделяло должно быть туго натянуто без единой морщинки, а в подножии край простыни должен быть завёрнут из под оделяла наружу, являя ровную полосу шириной двадцать пять сантиметров. Такой вид койка имела потому что Толик, в нарушение самых элементарных запретов, в свободные дневные минуты валятся на ней, читая стихи любимого поэта Есенина. Когда же звучала команда на построение, возвращаясь резко из поэтических эмпирей, он вскакивал, забывая оправить койку, за что частенько получал от старшины законные два наряда вне очереди.

Наряды бывали очередные, скажем в караул или дневальным по роте, и внеочередные, даваемые в наказание за различного рода проступки. Очередные были эмоционально нейтральными, а внеочередные делились на хорошие и плохие. Хорошие – это наряды, отрабатываемые работой по кухне. Там приходилось часами выковыривать ножом глазки из картошки, кожура которой была уже ободрана машиной для чистки. Зато проштрафифшийся курсант в конце отработки наряда получал заслуженную компенсацию в виде большого куска вкусно пахнущего хлеба, на которые он сам намазывал серьёзный слой масла, а не ту смешную порцию, которая положена на завтрак всем остальным курсантиам. Кроме того, он получал кружку ароматного чая не из бака ёмкостью пятьдесят литров на всю роту, а лично завариваемого дежурным по кухне для себя и отработавших внеочередной наряд. Эта алюминиевая кружка ёмкостью около полулитра при наливании крутого кипятка нагревалась так, что держать её за ручку было доступно только самым стойким, остальные же пили, подкладывая под донышко платок или какую подручную тряпицу. Сахар же в эту кружку можно было накладывать самому по вкусу. Дополнительным же преимуществом наряда на кухню было то, что в него направляли незадолго перед отбоем, поэтому курсант, отработавший такой наряд, ложился спать сытым, в отличие от всех остальных курсантов роты, у которых ужин заканчивался в семь часов, а голод молодых организмов проявлялся уже через час-полтора после приёма пищи. Поэтому мы были голодными практически всегда, хотя кормили нас неплохо. Таким образом, у отработавших наряд на кухне перед кубриком была святая обязанность принести остатки от ужина своим товарищам, чтобы затем разделить по справедливости.

Сущность плохого наряда заключалась в том, что отрабатывался он после отбоя, когда все не проштрафившиеся засыпали в койках, с блаженными вздохами расправляя уставшие за день тела. Содержание работ предполагало надраивание медных кранов в умывальнике, мокрая уборка палубы шваброй или очистка гальюнов. Всем известно, что медный кран, на который попадает влага, тускнеет после надрайки его уже через пару часов. Кранов в умывальнике восемь, а курсантов в роте около ста, поэтому работы над кранами для проштрафифшихся всегда хватает. Когда штрафнику покажется, что краны уже сияют, он зовёт старшину или его помощника для приёмки работы. Старшина, чаще всего, иронически хмыкнет: «Рано. Придётся повторить». Работа со шваброй не так унизительна, - это привычный труд на флоте, зато уборка гальюнов поручается самым разгильдяям. Кто из них самый, определяет старшина. В нашей роте «самым» был почти сразу же определён совершенно безобидный Толя Васинович. Таким он был определён по совокупности как бы отрицательных качеств. Среди этих качеств было и его определение как поэта, то есть человека совершенно непригодного для службы.

По Уставу, старшина имел право давать не более пяти нарядов одновременно. Поскольку наша мореходка готовила гражданских специалистов для рыбопромыслового флота, гауптвахты в ней не было, хотя она и считалась военизированной. Сильно проштрафившихся просто выгоняли, а особо проштрафившимися занимались органы милиции, определяя их в тюрьму. Толя был поэт, а вовсе не уголовник, каким, к примеру, оказался позднее Олег Козлов. Зато число неотработанных нарядов у него не опускалось ниже трёх-четырёх. После отработки очередного наряда он, чаще всего, получал следующий внеочередной. Понятно, что он от этих неприятностей сильно уставал, но изменить свой образ мышления и поведения он был не в силах по складу характера.

Вот и сейчас, услышав от старшины приговор о начислении очередных двух нарядов, нервы нашего поэта не выдержали, он рухнул на колени, протянул всторону ненавистного мучителя руки, простонал:

- Коля, за что?

- На перекличке курсант должен стоять по стойке смирно, а не как беременная баба или горбатый инвалид войны.

 В этом неожиданном поступке Толика было столько муки, что вся рота смотрела на Колю Прийма с нескрываемой угрюмой ненавистью, которая не сулила мучителю ничего хорошего. Старшина был не просто крепок, фигурой он напоминал равнодушный ко всему шкаф. Но и в роте были отслужившие в армии крепыши, спортсмены-боксёры, а также ранее привлекавшиеся органами за различного рода хулиганские проступки, которые заканчивались нанесением обидчикам травм различной степени тяжести.
Вот, скажем, непростой вопрос: Устав разрешает наказания в виде внеочередных нарядов числом от одного до пяти, а Коля в большинстве случаев давал два. Что это, случайность или любовь в особо магическому числу? Всем известно, что среди чисел особая мистика связана с цифрами 3 и 7, а у Коли – 2. Оттого, что он упрямый хохол или просто непостижимый садист и изувер, получающий наслаждения от вида мук своих подчинённых?

На этими вопросами и размышлял Веня после отбоя. Не сразу к нему пришло озарение, от которого даже пробежал холодок по спине. Сам он был послушным мальчиком. По молодости его лет над ним в роте не издевались ни старослужащие, на старшина. Откровение свыше, поступившее в его мозг, было совершенно неожиланным. Как художник, которому очередная картина представляется почти законченной, и он отступает на несколько шагов назад, чтобы посмотреть на свой труд без особых эмоций взглядом профессионала, Веня стал размышлять о свойствах армейской дисциплины не на основе анализа текущих событий, в которые он вовлечён, а со стороны.

Мысль о том, что армия (флот) без дисциплины просто толпа, кажется нам банальной. Что же составляет суть армии, её коренной принцип, цель существования в мирное время? Веня, наконец понял: цель армейского механизма состоит в том, чтобы из допризывника-человека сделать в кратчайшие сроки службы солдата (матроса) – боевую машину, которая мгновенно, на уровне рефлекса выполнит любое приказаник командира и начальника. Именно эти наработанные рефлексы помогут в минуту скоротечного боя сохранить жизнь боевой машины и, тем самым, выполнить поставленную свыше командирам боевую задачу: захватить плацдарм, выиграть бой, дойти до победы.

Коля Прийма вовсе не садист, он и есть такая боевая машина, натренированная службой в армии. В регулирной армии служат два года (во флоте три), а у нас в мореходке обучение длится четыре года, поэтому, несмотря на почти гражданский профиль наших специальностей, военизированная подготовка в нас заканчивается стажировкой на боевых кораблях флота. Следовательно, есть немало шансов, благодаря флотской дисциплине, и из нас сделать некое подобие боевых машин, хотя бы на время. По окончании службы в армии, в нашем случае, по окончании мореходки солдат или матрос постепенно снова возвращает себе обыкновенные человеческие качества, поскольку жёсткой дисциплины теперь нет. Однако, единожды научившись кататься на велосипеде, человек сохраняет полученные навыки, даже если он десятилетия не садился на велосипед.

Что же хорошего в том, что, снова становясь человеком, он теряет с таким трудом натренированные рефлексы? Дело в том, что, занимаясь мирной жизнью, человек осваивает разные мирные профессии. В некоторых из них, скажем в занятиях наукой, поэзией, живописью, музыкой итд., очень высоко ценятся творческие навыки, при наличии которых человек способен достигать вершин мастерства, недоступных всем остальным. Для проявлений же творчества совершенно необходимо ощущение свободы, ибо отсутствие свободы воспринимается творческим человеком как насилие и превращает истинное творчества в «с Баб-Ягами никчемушную борьбу», как сказал народный поэт и бард Владимир Высоцкий.

P.S. Мог ли Веня предполагать тогда, что через небольшой промежуток времени после окончания мореходки он сменит профессию судового радиста на профессию физика, поклонник Есенина Толя Васинович станет алкоголиком и рано умрёт, а Олег Козлов, отсидев в тюрьме четыре с половиной года за нанесение в пьяном состоянии тяжелой травмы преподавателю мореходки, в конце своей короткой жизни выбросится за борт в состоянии белой горячки. Что в нашей жизни есть судьба, а что зависит от нас самих?

1 сентября 2024 г.