Неудачник. Глава 13 перевод

Окрылённый надеждой на воплощение в жизнь своего плана, Рэдфорд обнаружил, что ему всё труднее и труднее держаться подальше от Беренова. Когда он не был там физически, он был там душой, мысленно наблюдая за прогрессом своего замысла. Казалось, всё идёт хорошо; удачно, что ему удалось убедить Антонину в искренности своего раскаяния, ведь, в интересах Степана, не надо, чтобы пани относилась к нему враждебно.

Ещё до конца месяца он рискнул повторить свой визит в помещичий дом, встретил тёплый приём со стороны баронессы Милицы и, хотя племянница отнеслась к нему нейтрально, осмелел настолько, что через неделю снова приехал. Он не стал реже посещать плебанию, но плебания больше не была единственной целью его поездок за восемь миль от города.

-В большом доме повеселее будет, чем у нас? – однажды заметил отец Флориан со своей тихой улыбкой, когда Рэдфорд торопился уехать от них раньше, чем обычно, так как спешил узнать о здоровье баронессы, у который был насморк.

-Вы правы, сын мой, что спешите покинуть наш грустный дом.

Он глубоко вздохнул и, положив руку на плечо Рэдфорда, добавил торопливым шёпотом:

-Не то, чтобы мне недоставало музыки или весёлой разноголосицы, но всё же…всё же, уж очень у нас тихо. Если бы Господу было угодно благословить нас хотя бы одним младенцем в доме, моя жизнь была бы полна. Вот если бы Агнешка…, но что говорить! Ему не угодно.

Уже не в первый раз замечал Рэдфорд постоянную печаль батюшки, которую тот тщательно скрывал от своих детей. У старого священника, с его беззубой улыбкой и нетвёрдой походкой, имелась тайная грусть. Мало кто подозревал, что в глубинах своей много страдавшей и почти безгрешной души отец Флориан лелеет тайную мечту – мечту о детях, маленьких детях, чем меньше, тем лучше, плачущих, визжащих, и тем более дорогих его сердцу. Это было поразительно, но факт оставался фактом. Разные мечты бывают у людей: добраться до Северного полюса, подстрелить шестнадцати-рогого оленя, получить восторженные рецензии на свой новый роман. Мечтой отца Флориана было качать колыбель, тетёшкать ребёнка на коленях, греметь ему погремушкой, вытирать ему носик – словом, стать дедушкой; но судьба была к нему так неблагосклонна в этом отношении, мечта казалась столь несбыточной, что, несмотря на всё своё смирение, батюшка не мог подавить чувства несправедливости, жившего в глубине его души, хоть и горько корил себя за него.

"Если Степан женится на Антонине, - размышлял Рэдфорд, - это всё поправимо".

-Я говорю глупости; пожалуйста, не рассказывайте об этом никому, - прошептал отец Флориан и снял руку с его плеча.

-Степан у ворот, - продолжил он другим тоном и с несвязным бормотанием двинулся к дому.

Раньше батюшка старался не беседовать с Рэдфордом наедине, из страха быть замеченным Степаном. Он не мог забыть свой испуг во время короткой сцены, произошедшей между ним и его сыном, по поводу предложенной ему банкноты достоинством в пятьдесят флоринов, которую он почти принял. Он не забыл сказанных тогда Степаном слов и трепетал при мысли, что высказанная угроза может претвориться в действие. Разрыв между Степаном и его товарищем означал бы конец неопределённой и не вполне сознаваемой надежде; для отца Флориана Рэдфорд олицетворял благодетеля, единственного человека в мире, который мог стать проводником его бедного невезучего мальчика в счастливый мир баловней судьбы.

Теперь, как правило, Рэдфорд встречал Антонину в школе, и почти всегда в компании Степана. Интересовали ли бы её так школьные дела, не интересуй её школьный учитель? Вот вопрос, который Рэдфорд задавал себе, и чаще всего отвечал на него отрицательно. Но всё-таки существовали сомнения, которые он и попытался разрешить в беседе с Антониной одним ноябрьским днём.

Он встретил её в гостиной плебании, и случилось так, что они были одни. Антонина ожидала возвращения Степана, который пошёл в школу что-то узнать, а пока что Рэдфорд составил ей компанию. Она оседлала своего излюбленного конька и рассказывала ему о своём кумире, Толстом.

-О, это гигант! Не могу передать вам, какими пигмеями мне кажутся все остальные люди по сравнению с ним. Вот это пример жизни, наполненной смыслом! И так же с героями в его книгах: они знают, для чего живут. У каждого есть цель, и эта цель благородна. Вот за что я люблю его; за то, что он живёт ради человечества.

-А жить ради своей семьи, разве это бессмысленно?

Антонина нахмурилась, глядя на голые доски пола.

-Понимаю, о чём вы – обычные разговоры о домашнем предназначении женщины! Я думала об этом, не могу сказать, что я это полностью отвергаю, но жить только ради семьи – это не для меня! Мне нужно большее! В мире так много всего, стольким несчастным требуется помощь!

-А помочь одному из них избежать злой судьбы, - сказал Рэдфорд с внезапным вдохновением, - это не цель?

-Да, это цель, - ответила Антонина, смотря мимо него в окно на купол маленькой деревянной церкви, который виднелся сквозь голые ветви лип и берёз. Ему показалось, что в её глазах зажёгся огонь.

-Вырвать хотя бы одного несчастного из рук злой судьбы, заслонить его как щитом, исцелить его раны, жить для него, умереть ради него – это благородная возвышенная цель, наполняющая жизнь смыслом!

-Повезло же этому несчастному!

Рэдфорд непроизвольно подумал вслух; Антонина резко повернулась к нему от окна, смотря на него почти испуганно. «Вы осмелились разгадать мой секрет?» - казалось, сказали её гордые глаза, а щёки залил румянец возмущения или, может быть, стыда.

Отныне Рэдфорд уже не сомневался, что события развиваются намеченным им путём. Его обострённому зрению казалось, что изменения есть и в его товарище. Осень плавно перетекала в зиму, и Степан уже не был прежним. Он чаще улыбался, в его глазах порой вспыхивал свет. Он словно помолодел, стал более разговорчивым, «стал почти как все», так это сформулировал для себя Рэдфорд.

Дела шли так хорошо, что казалось уже излишним беспокоиться по этому поводу. Но внимание Рэдфорда не ослабевало. Постоянное наблюдение настолько захватило его, что уже вошло в привычку. Он следил за выражением их лиц, прислушивался к их тону, когда они разговаривали друг с другом, анализировал свои впечатления и делал выводы. Но зачем он неотступно размышлял об одном и том, когда всё шло согласно его желаниям, - этого он не мог бы сказать и сам.

Примерно в середине ноября произошло нечто, положившее конец неопределённости.

Во второй половине дня баронесса Милица сидела в большой жёлтой гостиной, ожидая возвращения племянницы из школы. Самовар уже полчаса пыхтел на столе. А баронесса строго соблюдала традицию послеполуденного чая, она научилась следовать ей у английской принцессы, которую, бывало, навещала некоронованная королева; но укоренившееся чувство приличия не позволяло ей приступить к чаепитию без Антонины. Антонина была дитя, но одновременно и хозяйка дома, поэтому отставная фрейлина должна была соблюсти etiquette.

-Так не может продолжаться, - сказала она себе, обозревая двойной ряд тополей, на чьих голых вершинах большие чёрные вороньи гнёзда особенно бросались в глаза, - я должна с ней серьёзно поговорить.

Она говорила это себе вот уже три недели, но всё время умудрялась находить благовидный предлог отложить неприятный момент. Действительно, если бы не раздражение из-за отложенного чаепития, возможно, Антонина бы избежала «серьёзного разговора» и в тот день. Как только дверь, наконец, открылась, баронесса, не давая своей решимости остыть, сразу же ринулась в атаку.

-Довольно, - взволнованно начала она, едва за Антониной закрылась дверь, - положительно, так дело не пойдёт.

-Какое дело? – спросила Антонина, останавливаясь в недоумении.

На ней была белая блузка с красной вышивкой и алая юбка, обычный наряд русинской поселянки. На шее у неё были бусы, а тёмные волосы покрыты хлопчатобумажным платком. Её глаза сияли, она вошла в комнату, напевая весёлый мотив, ведь сегодня был её debut на публике в наряде крестьянки, и она была очень довольна.

-Да эта беготня по деревне в любой час дня, только что не ночи; теперь ещё и в этом смешном наряде! Мой долг прекратить это!

Антонина посмотрела на неё и не сказала ни слова до тех пор, пока, с показным спокойствием, не устроилась на софе.

-А! Так значит долг? – спросила она, расположившись на своём месте так, чтобы хорошо видеть тётку. – Что же вам велит предпринять ваш долг?

Фальшивая решимость баронессы пошатнулась. Она уже по опыту понимала значение такого тона племянницы и её твёрдого открытого взгляда в ситуации малейшего поползновения на бунт против её воли.

Она не вполне остыла, но решила действовать более осмотрительно.

-Да, это мой долг, Антонина, и ты должна признать это. Вспомни, это было желанием твоего отца – отдать тебя под моё покровительство. У меня большой жизненный опыт, а ты…

-Так всё-таки, что вы намерены прекращать? – голос Антонины оставался жёстким.

-Всё, что я хочу, это высказать своё мнение.

-А если оно мне не нужно?

-Тогда… тогда мне придётся обратиться к твоему опекуну.

-Вы так сделаете? – карие глаза вспыхнули.

-У меня нет выбора, Антуся.

Сказав это, баронесса испугалась сама, вспомнив о сотнях схватках с племянницей, в которых та неизменно одерживала верх. Но было уже поздно отступать.

-Прикажешь спокойно смотреть на то, как ты себе вредишь, пусть неумышленно? Ты хоть знаешь, как злы люди? Какие у них острые глаза и языки? А ты, с твоим общественным положением, ещё более уязвима, чем другие молодые девушки.

-А какое дело этим вашим людям до меня?

Она выпрямилась, её щёки покраснели.

-Неужели не понимаешь, что за эти несколько недель ты дала пищу сплетникам в Лемберге на всю зиму?

-Что же произошло за эти несколько недель?

-Да всё! - а главное, твои постоянные встречи со школьным учителем!

Баронесса остановилась, задохнувшись. Наконец-то она сказала, что хотела. Высказало то, что угнетало её все эти дни.

-Вот оно что! – резко сказала Антонина, не опуская глаз. – Понимаю…

-Очень может быть, он достойный молодой человек, - торопливо продолжала баронесса, - и у него прекрасные качества; но ты должна отдавать себе отчёт в том, что встречи tet-a-tet между самыми достойными молодыми людьми и порядочными девушками – это не то, что поощряется в обществе.

-Не поощрялось раньше, хотите вы сказать, - прервала Антонина голосом, звенящим от презрения. - Каких только нелепостей не было в этом ancien regime. С каких пор вы стали его адвокатом, тётушка? Послушать вас, так вы не имеете понятия о правах женщин! Надо было раньше мне сказать, что вы пересмотрели свои убеждения.

-Я не говорю, что я пересмотрела, - баронесса почти заикалась от волнения. Её оружие теперь было обращено против неё. – Я не изменила своих взглядов, но нужно же знать и меру. Я не могу идти против своей совести, то есть, я хочу сказать, против своего общественного долга! – баронесса поправилась, осознав, что слово "совесть" как-то не соответствует идеям fin-de-siecle. – Кроме того, - продолжала она, чувствуя, что ступила на зыбкую почву, - было бы совсем другое дело, если бы мужчина, о котором мы говорим, не был тем, кто он есть. Я вовсе не настолько старомодна, чтобы запрещать свободное общение, в разумных пределах, между молодыми людьми; но если существует опасность возникновения каких-то чувств, то… то необходимо внести ясность.

-А почему вы думаете, что нет ясности между лейтенантом Мильновичем и мной?

-Боже правый, Антонина!

Баронессу ошеломила не столько возможность брака Антонины, несмотря на заверения последней никогда не выходить замуж, сколько мысль о возможности такого брака.

-Нет, нет, не может быть! - воскликнула она, вновь обретя решимость под влиянием этой ужасной мысли. – Ты не понимаешь, о чём говоришь. Ты, которая относишься к цвету дворянства! И он, сын какого-то деревенского священника! Невозможная parti! И даже чисто с человеческой точки зрения, что привлекательного в этом угрюмом, недружелюбном мужлане? А что за ужасные костюмы он носит! Нет, Антонина, невозможно думать о браке с таким человеком! Другое дело, если б это был его друг, у которого такие красивые голубые глаза и который так мило беседует, когда приходит к нам! Тогда, конечно, a la bonheur! Может быть, его фамилия не такая благородная, как наша, но у него прекрасные связи со стороны матери и, как говорят, значительное состояние.

-Мы, кажется, говорим о лейтенанте Мильновиче! – резко прервала её Антонина. – При чём тут другой лейтенант?

-Ни при чём, - вздохнула баронесса. А про себя добавила: «А жаль!»

-Я только хочу донести до тебя всю крайнюю неуместность этой… этой мысли относительно школьного учителя, ведь, в конце концов, он – просто ничто, и продолжать встречаться с ним – значит, бросать ненужный вызов общественному мнению.

Антонина пристально поглядела на тётку. Затем, ни слова не говоря, она поднялась с софы, подошла к огромному столу, за которым когда-то писал свои письма её отец, выдвинула ящик и достала из него коробку. С коробкой в руке, по-прежнему молча, она пошла прочь из комнаты, на ходу поправляя платок на голове.

-Антуся! Чего ты хочешь? Куда ты пошла?

Задержавшись у двери, Антонина повернулась к ней. Краска сошла с её щёк, она была почти что бледной. Когда она заговорила, создалось впечатление, что она с трудом выговаривает слова.

-Я вспомнила, что в школе завтра понадобятся новые стальные ручки. Я обещала учителю, - это слово она проговорила очёнь чётко, - принести их вовремя. Вот я и иду туда, к учителю. Понятно, тётя?

-Ради Бога! Антуся! Ты с ума сошла? Ведь уже почти темно! Пошли кого-нибудь отнести их.

-Я решила отнести их сама, - она подошла на шаг ближе, её ноздри раздувались, - Это раз. Во-вторых, я достаточно взрослая и мне хватает ума, чтобы самой отвечать за свои поступки, не дожидаясь помощи и советов со стороны родственников и друзей. И наконец, мне всё равно, как там общество забавляется на мой счёт. Будете писать моему опекуну, сообщите ему, что я посещаю школу, и буду посещать впредь, столько, сколько захочу. А если вы или он захотите мне помешать, вам придётся, если сумеете, запереть меня в комнате, и позаботиться о том, чтобы под окном не оказалось лестницы. Вы не думаете, что тогда у болтунов в Лемберге будет больше пищи для сплетен, чем есть сейчас? И я ещё скажу вам кое-что. Тот молодой человек, которого вы тут позорите за то, что он школьный учитель, и который носит неуклюжие костюмы из плохой ткани, - это так, я признаю это, - так вот он в сто раз лучше всех молодых людей, что я встречала в вашей гостиной в Лемберге, и которые просто болваны по сравнению с ним, несмотря на то, что превосходно одеты. Вы говорите, он – школьный учитель. В моих глазах, это не позор. Я думала, что с затхлыми пережитками прошлого вроде сословных различий уже покончено. Всё, что нужно человеку, это быть хорошим. А Степан Мильнович – хороший человек. У него возвышенные мысли, он одарённый, и ещё он очень несчастный. Не по своей вине он несчастлив, кто посмеет его осуждать? Уж точно не я! У меня нет времени на разговоры с вами, я ухожу.

-Антуся, послушай! – закричала баронесса, приподнимаясь со своего места, но дверь захлопнулась, и она бессильно повалилась опять на подушки. Взглянув в окно, она увидела, как стройная фигурка скрывается в сумерках среди тополей. Подавленная чувством собственной беспомощности, баронесса зарыдала так горько, что её изящно вышитый носовой платок за несколько мгновений обратился в мокрый бесформенный комок.