Глава 7-2

2

Левенцов пытался сосредоточиться за столом у окна над изобретательскими разработками. Мешало монотонное мычание. От соседней избы дорога сбегала вниз по косогору к пруду, и там, на окраинном лужке, с раннего утра до вечерних сумерек отбывал заключение на привязи бычок Мишка. Рой бешено кусающих слепней, оводов, шмелей и прочей непонятной шушеры нескончаемо вился над ним. Мишке было больно, и он мычал. Ещё глупее обстояло дело с жаждой. На лужке ни деревца, от солнца негде спрятаться, хотелось пить, и бычок опять мычал. У него тоже было понятие о собственном достоинстве, поэтому начав мычать, он мычал уже не переставая.
В этот раз Мишка мычал без перерыва уже два часа. Левенцов не мог ни на чём, кроме этого мычания, сосредоточиться. Всё это давало Вячеславу повод не любить деревенские порядки. Так называемая деревенская тишина доставала непредсказуемостью звуков. Каждый звук воспринимался как гром с неба, и нервы напрягались в ожидании: когда грянет следующим гром. В самом логове городских шумов, в «пещерке» у вокзала, Левенцов не замечал их, потому что всё разнообразие звуков там сливалось в монотонный гул. А тут завоет от тоски собака на другом конце деревни, а впечатление такое, будто завыло под твоим окном.
Хозяин наконец принёс ведро воды, Мишка напился и успокоился, воцарилась тишина. Стало так хорошо, что сосредоточиваться на работе Левенцову расхотелось. Взгляд его праздно задержался на четвёрке пожилых женщин, собравшихся у водоколонки. Несмотря на жару, они были укутаны, точно цыганки, в разношёрстное, неприглядное тряпьё. Но лица у них в ходе беседы являли такую возвышенную серьёзность, что Левенцову подумалось, будто они взялись наконец копнуть причину свалившейся на Россию катастрофы. Он вслушался. Увы, женщины обсуждали не причину, а одно из заурядных следствий: делились друг с другом информацией, где и почём крупа в райцентре, где и почём сахарный песок. Смотреть на них стало неинтересно.
Левенцов перевёл взгляд на молодую женщину в нарядном вечернем платье, неторопливо идущую с мусорным ведром. Следом за ней ковыляла во взрослых женских туфельках на высоких каблуках девочка лет девяти. Туфли поминутно норовили соскочить у неё с ног, но ей каким-то непостижимым образом удавалось в самый последний момент удержать их, да при этом девочка ещё умудрялась изображать из себя шествующую на бал принцессу. Это было трогательно и грустно. Пожилые и в город ездили в тряпье, а молодые вот наряжаются даже мусор отнести на свалку. Развлечения в деревне - дефицит. Клуб заброшен, на ремонт нет денег. Автобус в райцентр ходит редко, да и проезд не по карману. А легендарные пятачки с удалыми гармонистами на околице по вечерам представляются теперь молодёжи непроходимой дичью или фантазией выживших из ума старух и стариков.
Впрочем, молодёжи в селе по пальцам можно перечесть. И ребятни не видно. Школу за ненадобностью закрыли, Ксюша учится в райцентре. Без детворы и молодёжи деревня точно неживая. Болезненно воспринимал Левенцов это вымирание при полной безучастности якобы ещё живущих. Он чувствовал, что тупеет в этой атмосфере с её чистым, деревенским воздухом. Двухгодичной давности иллюзия, будто, придя в Тимохино, он пришёл наконец домой, давно истаяла. Ему делалось весьма неуютно при мысли, что он так и закончит свои дни здесь, в этой пустыне, зловеще оттенённой убаюкивающей красотой растительной природы. На фоне этой растительной красоты слишком уж бесстыдно торжествовало животное начало. Мычали, требуя внимания и жратвы, коровы, блеяли овцы, козы, гоготали гуси, покрякивали утки, лаяли собаки. И люди подлаживались под животное начало, ибо никакой другой работы не было, кроме как набить брюхо своим животным с расчётом набить потом за их счёт брюхо самим себе. Отвратительны были предсмертные визги поросят и прочей живности, убиваемой, к примеру, в честь светлого пасхального дня Воскресения Христова. Неприкрытое человеческое ханжество выступало здесь во всей красе.
Левенцов сосредоточился наконец на деле, но тут окно в избе напротив отворилось, и оттуда грянула ритмизованная «музыка». Вячеслав вновь рассредоточился. Он знал по опыту, что под эту современную кассетно-магнитофонную какофонию сосредоточиться никак нельзя. В этой «музыке», вполне отвечавшей духу времени, не было ни чувств, ни мысли, ни мелодии. В назойливо повторявшихся болезненно резких переходах, претендовавших на оригинальность, ощущалась жалкая попытка хоть как-то отличить одну пошлость от другой. Отличить тем не менее было трудно.
Левенцову от природы была дарована утончённая чувствительность к подлинно прекрасной музыке, от которой он получал несравненно большее эстетическое наслаждение, чем человек с обычным слухом. Но тем большую муку испытывал он от фальшивых музыкальных поделок, а таковые бывали даже и в произведениях великих композиторов. Что же касается теперешней «музыки», Левенцов воспринимал её, как один из элементов вымирания, как вопли торжествующего Сатаны. А молодёжь слушала её как будто с упоением по два, по три часа непрерывно. Иные даже по улицам ходили с музыкальными наушниками. Это представлялось нездоровым, что-то в этом было от психического заболевания. Молодёжь, конечно, в своей болезни не была виновна, ей негде было познакомиться с шедеврами музыкального искусства, вникнув в которые она поняла бы, что современные кассеты - жалкий суррогат. Но её кормили только пошлостью, кормили на дискотеках, по радио, по телевизору - везде. Даже на радио «Ретро» как будто специально подбирали к озвучиванию самые низкопробные мелодийки из тех, что были в ходу в 50-е - 70-е годы. А так называемое «Радио России» любую озвученную музыкальную пошлость непременно сопровождало фразой: «Настоящая музыка на настоящем радио!» И неискушённая молодёжь к этой вездесущей пошлости привыкла, приняла её за натуральное искусство.
В «музыкальной» избе напротив жила молодая пара. Муж работал шофёром в организации, прежде называвшейся совхозом, а теперь акционерным обществом. Жена училась в райцентре в педагогическом училище. Теперь у неё были летние каникулы, и она с утра до вечера крутила на магнитоле «музыку». Однажды Левенцов спросил её:
- Неужели вам нравятся шумы, которые вы так терпеливо слушаете?
- Я покупаю самые модные кассеты, - обиженно ответила та.
Бедное создание. Ей не приходило в голову, что слово «мода» к музыке неприменимо. И это создание готовилось стать воспитательницей подрастающего поколения!
- А почему вы слушаете это «самое модное» на максимальной громкости? - продолжил Левенцов. - Вы же будущий педагог, вам должно быть известно, что в слишком шумном не воспринимаешь эстетического, как в слишком горячей пище - вкуса. Изобретатель промышленного парового двигателя Уатт говорил о шумном следующее: «Невеждам шум внушает идею силы, а скромность в машине им так же мало понятна, как и в людях». Вы не находите, что это высказывание вполне применимо к музыке?
- Не знаю, как Уатт, - беспечно ответила соседка, - а я ловлю кайф, только когда громко.
Впрочем, её можно было понять. Когда Левенцов плотно закрывал ставни окон, приглушённая таким способом музыка соседки звучала как совсем уже невразумительное бормотание. Это была характерная особенность современной музыки, громкость представляла не количественный её показатель, а качественный, без грома и треска она обращалась в нелепую бессмыслицу. Великолепный символ нынешнего времени!
- А почему вы, когда включаете свою магнитолу, открываете одновременно окно? - задал Левенцов будущему педагогу каверзный вопрос.
Он думал, она смутится, растеряется. Ничуть не бывало! Соседка ответила с той же беспечностью:
- Я не эгоистка, пусть другие послушают, у кого магнитолы нет.
Она считала, будто делает благо соседям, развевая своей магнитолой деревенскую тоску. Только она лукавила перед собой, полагая, будто делает это «благо» бескорыстно. Ей хотелось не этого. Ей хотелось, чтобы все слышали, как она «гуляет». Многие в Тимохино при любом удобном случае выставляли напоказ свою «гульбу»: прокручивание компакт-дисков, дикие пьянки с дикими шумами и плясками и вообще любое очумление. Жители Тимохино заблуждались, заблуждались искренно. Они думали, будто выставление напоказ бездуховности характеризует их с самой лучшей стороны - они гуляют!
Шумы, производимые магнитолой будущей учительницы, доставали не столько своей ритмичной монотонностью, сколько резкими, претендующими на мелодию переходами, которые болезненно действовали на нервы и, что ещё хуже, откладывались в памяти. По этим повторявшимся изо дня в день резким переходам, по той или иной их последовательности Левенцов распознавал настроение соседки, её расположенность к «кайфу» в этот день. Сегодня она начала с кассеты, которую прокручивала относительно редко. Это означало, что соседка расположена прокручивать весь свой запас кассет. То есть она не оставляла Левенцову никакой надежды сосредоточиться сегодня на работе.
Он подумал, какое это сомнительное дело - изобретать для блага человечества. Максвелл открыл вот электромагнитное поле, Герц с Поповым на базе этого открытия изобрели радио, потом их последователи изобрели телевизоры, магнитофоны, и что же? Телевизоры разъединили людей, отучили читать книги, мыслить самостоятельно, а теперь ещё стали средством оболванивания. Нелепая неблагодарность! Светлые умы искренно ведь верили, что своим творческим трудом делают жизнь лучше, верили, что слова «лучшая жизнь» будут означать для будущего человечества лучшие возможности для развития духовного начала. Вышло всё наоборот. Отборные теперешние бездари с помощью телевизоров и магнитофонов оболванивают миллионы неискушённых молодых голов, вколачивая в них животное начало.
Левенцов попытался опровергнуть пессимистические мысли. «Как знать, где истина, - подумал он. - У вечности свои масштабы. Для вечности период в два-три наших века - всего лишь миг. И то, что мы скакнули от духовного к животному, имеет печальное значение лишь для нас, для одного-двух поколений, а для вечности такое отступление, может быть, играет роль катализатора в ровном движении к совершенному».
Однако сомнительные мысли не оставили Левенцова, только перешли на личное. Ему уже сорок два. Чем он оправдал своё бытие в этом мире? Чем помог вечности в поисках совершенного? Ответа не было, не хватало чётких данных. Сооружённую им шлакоблочную пристройку к избе совершенством никак не назовёшь. Воду от уличной колонки в дом провёл и в огород - тоже пустячок. Единственным оправданием мог бы послужить его упорный, каждодневный труд над изобретательскими разработками, если бы сей труд был не столь бесплоден. Электромобиль с принципиально новым источником энергии завис незавершённый. Закончен вот проект компьютерной системы, способной по мнению Левенцова освободить человечество от груза рыночных отношений. Но проект этот, судя по всему, останется невостребованным. Левенцов ездил с ним в Москву. Не зная, куда с ним сунуться, обратился в Государственную думу. Взял из газеты один из думских телефонных номеров и позвонил. Его объяснения долго не могли понять. В конце концов направили к какому-то чиновнику. Чиновник не захотел даже смотреть его проект. Нетерпеливо выслушав объяснения, он строго произнёс:
- Я всё-таки не понял, в чём смысл вашего проекта, объясните в двух словах.
- Если в двух словах, - ответил Левенцов, - то смысл в том, что в случае его внедрения в экономическую систему отпадёт надобность в дорогостоящих «шестернях», паразитирующих на несовершенстве рынка.
Чиновник покрутил головой и попросил изложить смысл проекта ещё короче.
- Короче - освободить страну от переизбытка воров, чиновников и вообще от рынка.
Чиновник посмотрел оторопело. Потом изменившимся, очень вежливым голосом вкрадчиво произнёс:
- Простите, но вы не по адресу. Вам надо в генпрокуратуру.
Левенцов не показывал больше свой проект никому. У него накопилось много маленьких «попутных» изобретений, но он опять же не знал, куда с ними обратиться. Обращаться в патентное бюро не имело смысла: оформление патента и затем регулярные денежные взносы на его пролонгацию - слишком дорогостоящая штука, у него таких денег нет. «Зелёная улица», обещанная изобретателям в начале перестройки, обратилась в ярко-красную. Даже организацию изобретателей «ВОИР» закрыли. Единственный вариант - предложить свои наработки напрямую какому-нибудь предприятию. Но известные ему предприятия после приватизации прикрыли производство, а чтобы поискать неизвестные, нужны деньги на дорожные расходы, во-первых. А во-вторых... Во-вторых, ему было просто лень. Законченные маленькие изобретения были ему уже неинтересны, они привлекали его лишь в процессе разработки. По натуре и складу ума Левенцов относился к работникам кабинетного типа. Ему бы только творить, изобретать, а суета, сопутствующая освоению изобретения на практике, не его дело, это дело практиков. А как говорил изобретатель парового двигателя Джемс Уатт: «Ничего не может быть позорнее для человека, как браться не за своё дело».
Но как объяснишь это Наташе и её матери? Они с утра до вечера возятся с коровой и огородом, таскают тяжеленные сумки с молоком и овощами на продажу в город. А Левенцов на их глазах сидит за столом со своими бумагами и за два года не заработал на этом сидении ни копейки. Им с их практическим взглядом на вещи такое явление, конечно, непонятно, он это видел. Левенцов был, как ни крути, на положении паразита в доме. Он хотел, но не знал, как изменить такое положение. Работы для него никакой в деревне не было. Устроиться на работу в райцентре или в Беловодске и ежедневно терять в добавление к рабочим часам ещё и часы на дорогу туда-обратно значило напрочь лишить себя досуга, то есть творчества, то есть цели и смысла жизни.
Левенцова стала донимать бессонница, он просыпался в два или три часа ночи и до утра ломал голову над вопросом, как от такого положения уйти. Он устал от такой головоломки. Усталость приближалась в нём к критической отметке, делалась уже невыносимой. Левенцов готов был бежать куда глаза глядят. Хорошо ещё, что у них с Наташей нет общего ребёнка: у него, к счастью, видимо, бесплодие, это давало моральное право мечтать о побеге. Левенцов не создан для семейной жизни. Он ощущал в себе нечто от высокого человеческого назначения. Только вот в чём оно, высокое человеческое назначение? В разработке компьютерной системы, способной бескорыстно выполнять рыночные функции? Не потянет, конечно, до высокого, но втайне Левенцов гордился этой разработкой. Он не способен и не хочет творить с оглядкой на конъюнктуру. Билл Гейтс на Западе, вон, изобрёл систему связи Интернет и заграбастал за неё прорву денег, его зовут теперь вторым самым богатым человеком в мире, заработавшим своё богатство честно. Левенцов такой «честности» не понимал. Случись ему получить миллионы, он бы голову сломал над вопросом, куда эти миллионы деть, чтобы достались небогатым честным людям. Такой вопрос был бы потрудней, наверно, чем само изобретение.
Зa окном замычало, заблеяло стадо коров, овец и коз, возвращавшееся с пастбища. Левенцов убрал со стола разработки и пошёл во двор. Ксюша загоняла в хлев корову Зорьку. Наташа трудилась в огороде. Вышла из бревенчатой половины и Антонина Ивановна с подойником в руке. Все при деле. Один он как наблюдатель из европейского парламента. Пока его не упрекают. Но Бог весть, на сколько ещё хватит у тёщи и жены терпения, и не кончится ли раньше терпение у него самого? Бежать! Вернуться в Трёхреченск, поступить опять на работу в КОПА, снять недорогую комнату и в полной независимости отдаваться по вечерам, как прежде, своему изобретательскому делу - это представлялось теперь ослепительным, фантастическим прямо счастьем. Нo Наташа? Стоило Левенцову заглянуть в её спокойно-грустные, «инопланетные» глаза, как он начинал ощущать себя предателем, и счастье меркло.
За воротами загоготали гуси. Левенцов пошёл было отворить им калитку, но опередила Ксюша. Стрелой промчалась от хлева к воротам, впустила гусей, улыбнулась. Гуси важно прошествовали через двор к сараю и вопросительно вытянули шеи. Ксюша вынесла из дома большущую миску с варевом из картофельной кожуры с отрубями, поставила её на траву. Гуси, забыв о важности, сноровисто окружили её и принялись за ужин.
Подошёл петух, стал кружить вокруг гусиных поп, выискивая просвет между ними в надежде протиснуться к миске. Просвета не было. Тогда петух запрыгнул на широкую спину гусака, но и оттуда дотянуться с короткой петушиной шеей до миски не представлялось никакой возможности. Петух, однако, упорствовал в своём намерении. В конце концов, потеряв равновесие, он свалился в миску и тут же был беззлобно вышвырнут из неё добродушным гусаком. Ксюша звонко рассмеялась. Петух сконфуженно встряхнулся и прокукарекал неизвестно в честь какой победы.
Левенцов пошёл на улицу. Стадо разбрелось уж по домам, лишь одна заблудшая юная овца стояла посреди пустынной улицы и с трагическим надломом блеяла. Её блеяние напоминало неутешный крик ребёнка. Левенцов спустился к пруду, разделся, искупался. Вода чистая, проточная, пруд был образован безымянной маленькой речушкой. Отрадно было после купанья сидеть на травянистом, экологически чистом берегу, предаваясь мечте о побеге в экологически нечистый город. Он сидел и мечтал, пока не услышал ласковый Наташин оклик: «Слава, ужин стынет».
Ужинали в бревенчатой половине дома, в которой жили Антонина Ивановна и Ксюша. Украшением стола был салат из свеженькой редиски с зелёным луком, другие овощи ещё не поспели. Антонина Ивановна спросила, не желает ли зять рюмку водки. Левенцов отказался. Он не любил водку, тем более, суррогатную, поставляемую деревенским распространителям через нелегальные каналы. Вячеслав выпивал рюмку-две такой водки только за компанию с женой и тёщей в избранные ими праздники. А сам втайне скучал по бутылочке хорошего вина. Но нет натурального вина в деревне. Да и в городе натуральное нынче по карману лишь немногим. С грустью вспоминал Левенцов совсем ещё недавние как будто дни, когда можно было позволить себе при не ахти какой зарплате выпить за присест одну-две бутылочки приличного марочного вина.
После ужина Наташа осталась на половине матери смотреть по телевизору очередную серию очередного западного сериала. Левенцов пошёл в сотворённые им шлакоблочные «хоромы», повалился на диван, включил лампу и стал читать, точнее, перечитывать роман Каверина «Два капитана». Книги он брал в райцентровской библиотеке, и роман Каверина перечитывал на протяжении полугода уже во второй раз. Каверину удалось выразить в этой книге квинтэссенцию духа советского времени, и, читая её, Левенцов раздумывал, в чём же суть тогдашнего духа и почему он стал так притягателен теперь, издали, когда нынешние средства информации с какой-то болезненной нетерпимостью охаивают его. Может, дело было в том, что в советских книгах, радио и телевидении человек изображался возвышенным, каким он мог бы и должен был бы быть, нынешние же средства информации из кожи лезли вон, чтобы показать, какое человек дерьмо. Атмосфера советского времени сдерживала низменные инстинкты, теперь они хлынули наружу. Но втайне человеческой душе всегда неприятна зависимость от плотского, видимо, поэтому на фоне теперешних «истинных ценностей» и стала так притягательна советская атмосфера жизни, хотя в ней тоже в какой-то степени присутствовали и фальшь, и ложь, и многие другие мерзости, заполонившие теперь всё и вся.
Вячеслав всё ещё читал, когда пришла Наташа. Он спросил, чего показали нынче в сериале. Она, обрадовавшись вопросу, стала, всё более вдохновляясь, рассказывать про «красивую» жизнь миллиардеров, про то, кому досталось богатое наследство, и кто кого из-за него убил. Наташа всякий раз, когда Вячеслав просил, пересказывала содержание этой телевизионной дребедени с такой серьёзностью и увлечением, что Левенцов, притворяясь заинтересованным слушателем, внутренне ужасался: какое же его Наташенька убогое существо! Милое, несомненно, наделённое от природы склонностью к внутренней культуре, и всё-таки по какой-то несуразности убогое.