I. Аннотация к критской поэме

Так я писал о критской поэме немногим после выхода ее в свет:

«Критская поэма на деле – первое вполне гностическое произведение за все время, в котором гностическое – не россыпь среди прочего, но полноценно, полновесно, целостно явленное; поэма, в которой темы Мережковского не только затрагиваются, но на них – языком Белого (кажется, впервые после Белого) – мало того что вообще даются ответы, так и еще и ответы сии – иные и часто с противоположным знаком (относительно Мережковского).

Критская поэма музыкальна, певуча, плавна, лирична. Уже поэтому она – поэма-в-прозе. Отличие ее – философское crescendo: начинается с убогой болтовни, быта, бытования народа (со всеми этими "тута", "хто идеть?») через более высоких – царя и царедворца (словом – Дворца) – к высокому Акаю, раннему Акеро и сверхвысокому М., ницшеанскому по страсти и гностическому по мировоззрению; почти отсутствует в первой главе и возрастает под конец произведения интеллектуальность произносимого героями, – в этом философское crescendo. В сущности, дух, немыслимая его концентрация – в 3 главе II части. И далее. И дух сей весьма далек от христианского понимания духа и вообще от христианства, дух аннексировавшего.

Еще одной отличительной особенностью мною писанного является особое понимание акосмизма, мироотречности: жизненный, даже сверх-жизненный акосмизм, где жизненность ничуть не мешает отрицанию жизни (которая есть смерть), ибо любит Смерть – как Жизнь: ибо есть жизнь, а есть Жизнь. Акосмизм и свойственное ему отречение от мира и как следствие состояние обретённой неотмирности, безмирности при том менее всего требует отречения от Я — напротив, это триумф Я. Под Я здесь понимается менее всего мелкий эгоизм и более всего – личность, ее ядро и сущность, самосознание, Selbst. В том же буддизме неведение и желание (и даже воля) идут рука об руку и относятся к тому, от чего должно избавляться; у меня же все премного сложнее: исторгать неведение есть главнейшая цель гностика, но волю исторгать менее всего надобно, ибо ее еще следует пестовать.

В критской поэме быт и бытование критское в большой степени низвергается: дальнейшим развертыванием сюжета и вступлением одного героя. Оно – поверхность и фон, при том фон вполне критикуемый (за многое...) часто, слишком часто и попросту нелепый, забавный и даже местами убогий. При том фон зыблемый: зыбью; фон как марево Майи. Быт здесь почти ирреален, ибо реален один герой, М., и здешнее здесь ирреальнее тамошнего.

Обрамление поэмы – два бунта: бунт черни и бунт духа, мятеж духа; они противопоставляются друг другу, а минойские пажити и прочие пасторали суть фон: развертывания духа.

Бытие главного героя стоит под знаком не только борения с природой и ее мерностью – в себе и вовне себя, – но и презрения (которое выше борения для него). – Для М. – природа не храм и не мастерская: она – последнее искушение, храм ложный, ложных богов, которые ему являются, его искушая, она – заря-искусительница, заря неподлинного, кажущаяся подлинным. И он отвергает её. М. – в максимальном контрасте с обставшей его действительностью: минойцы природны в мере наивысшей, они и природа – одно; М. – не только растождествляет свою личность с нею и с ними, но и тщится быть противоположностью природе и всему минойскому Криту.

Египетскую поэму, как и поэму критскую,  пронизывает тема быка.

Если быть точнее, тема борьбы с быком, точнее, с одним красноярым Быком, который есть вместе с тем и бог, и не просто бог, а создавший, который в гностицизме предстает как князь мира сего, существо отрицательное, злой демиург и слепое божество, породившее милостью ошибки мир сей; быки, животные священные для минойцев (как и для египтян), тесно с ним связаны, являясь своего рода символами создавшего. Его и Диониса-Аримана. Бык, бычье противопоставляется Христу и прочим силам, премирным и благим, родом из пресветлой обители – плеромы.

Все бытие главных героев и критской, и египетской есть не коррида, но сакральная тавромахия, переходящая в теомахию, белопламенная игра – насмерть – с судьбою, с миром, с создателем его, с архонтами.

Наверное, важнее, чем где-либо, эпилог, послесловие, комментарии, занимающие ровно половину произведения, ибо они у меня суть продолжение произведения иными средствами».

II.
Критская поэма написана в дореволюционной (старой) орфографии, которая единственно ей приличествует, она лишь проигрывает от новой орфографии, ничего не приобретая взамен, но в силу того, что данный сайт дореволюционную орфографию не распознает (!), превращая писанное в абракадабру, volens-nolens, приходится публиковать в новой.
 
Сноски в конце каждой главы. Потому что нормальные сноски сей сайт также не распознает.

Третье и последнее. Не понимает сей сайт и курсив, который играет роль весьма немалую в моем слове.