Небезызвестные герои Мунка

«...Что ж, если и придется догореть,
то сделаем со вкусом:
праздно и по-русски.
Мир словом сотворен был –
от наших мантр и рухнет...»

P.S. Это были мои славные попытки в «сложные стихи». Хотела написать целую поэму, но пока опыта и образов не хватает (хотя и здесь их тут прилично, и все они вам хорошо знакомы). Идея такая, что каждые 5 глав отвечают на последующие. Это послания, которые влюбленные оставляют друг другу, обращаясь к Луне – единственной спутнице, перед которой они честны. Упоминания индуистских богов – своеобразный побег от реальности (подобно всем известным романтикам, которые восхваляли когда-то южные страны, тема «лишнего человека»).

Все это было написано в конце 2022 года, когда молодые люди уходили на фронт, либо вовсе уезжали из страны, поэтому расставание для двоих неизбежно. Но даже если герои встретятся – все равно их настигнет разлука, так как время их изменило. Спасибо!

I

В уме образы, слова
не подчиняются текстам.
Когда зачесываю прядь
и поднимаю рукава,
постичь пытаюсь силу Шакти.
А за окном Луна вручает
покой бессовестным чадам,
а всех других вознаграждает
виновными речами.
О, как противен этот диск:
одних волнуешь, других – губишь,
двуликая, растущая.
Я ведь когда-то тоже был,
пустился в бегство добровольно,
создать пытался нарратив,
оставить таинство потомкам.
Ох, как приятно слово «быть»,
когда нет дела до часов, минут, секунд.
И жизнь мне будто говорит:
идут пусть стрелки,
пусть идут.

II

То был ноябрь. Холодало.
Я свои варежки оставил,
угрюмо смотря вслед трамваю.
И словно с облака спустившись,
мне все казалось роковым.
И что-то незнакомое в груди
кружилось, вырывалось изнутри.
Смешно, но чудилось,
что люди понимают,
где у Ахиллеса слабость.
Пришлось даже явить
другую версию себя
и быть во всеоружии:
если посмел бы кто
мой оберег отнять –
пришлось бы выстрелить в лицо
прям так, то бишь не думая,
прям там, чтоб обозначить сразу,
на что способен человек,
влюбившийся случайно,
навсегда, взаправду.

III

Растущая,
о, если б знала,
как мне хотелось в нежность впасть,
и разложиться, как распятый,
на этом острове прикрас.
А сердце мое проиграло:
в тот день робость
приковала все к себе внимание,
за нею следом отвоевала
совесть взгляды,
а чувства где-то на подмостках
за всем следили из-за штор.
И бусы на моей руке,
увы, бренчали грозно,
как будто я в тот вечер
себя позволил полюбить,
а после сам же отвоевывал
нарочно. По сей причине
меня он невзлюбил.
А я впервые –
чувствовал себя роскошно.

IV

Так вот, ноябрь.
Гусиной стала кожа,
когда я стряхивал снежинки,
миражи, мурашки,
стоя в тусклом холле.
Переступил порог, а там
у барной стойки,
без Хемингуэя и «Дайкири»,
лишь мой сидел бескрылый:
отвергнутый, упавший,
он налетался вдоволь,
но все равно вспорхнул,
ко мне в объятья следуя.
И малость стало душно,
по-детски стыдно, что ли,
дыхание сбилось,
кровь прилила к щечкам.
Нежные щены такие с виду,
а в глубине – рычим и воем,
обращенные к светилу,
при схватке с тем, что больше.

V

Улыбка растеклась по лику
от рук дрожащих и моих сопелок.
Под тихой, приглушенной лампой
смотрели, как сбегались тени,
и сами были трафаретом
для льющегося света,
и эпицентром теплоты.
Художница, твоя подруга,
еще не знала, что с полотен
ожили оба персонажа.
От одного мира к другому
шла, вдруг резко развернулась.
Шаг! Всегда бывает так:
когда интимность прерывают –
отшутиться лучший вариант.
Она сложила пальцы сердцем,
а после скрылась в полотнах.
Наверное, искала краски,
чтоб свой этюд переписать,
ведь были мы правдивее
искусства в выставочном зале. Факт!

VI

Мелко волнуется река,
а солнце совершает свой обход:
величественно из глубин встает
и так же быстро удирает прочь.
Тени спадают с тополей,
вуалью следуя к корням.
Так мысли не дают покоя мне,
ведь вспоминаю я тебя.
И в позе Шивы мудрого
улыбчиво слежу за тем,
как мир наследует черты,
что наглухо закрыты тем,
кому не посчастливилось
открыть эдемский сад в себе.
В окошко бьется день:
неспешный вздох утра
сменяется кипучестью
и желчью. Такое варево
в котле на злобу дня.
Я увлекусь и оброню под вечер:
тобой и удавиться буду рад.

VII

Еще чуть-чуть, и
из натянутого в небе покрывала
прорвались бы осадки
в виде падающих ангелов.
Ты хлопала глазами,
угрюмо смотря вслед.
С друзьями танцевала,
пока валился набекрень
и ежился от неумения
течением быть и плыть:
закрыть б глаза на то,
что я – адепт, ведомый
ясным и несчастным,
а ты прекрасна, как Одетт,
хоть и словам моим не веришь.
Вела себя дикообразно
и буква «i»*, пришедшая на ум,
меня ударила хлыстом.
И все в тебе неправильно:
ты придала значение снам
и предала реальное.

* читать как «ай», отсылка
к героине романа Замятина «МЫ»

VIII

Палящий,
о, если б знал,
что я, как Ларра,
горд и жаден,
меня б ты наказал еще сильней.
Я кулаки свои оставил
на стенах в спальне,
глотал пилюли, как свинец,
из ванны выползая.
И под личиною змея
я обступил ее, к греху склоняя.
Она не повелась: зажмурилась
и прочь отправилась
с моего острова раскрас.
Я вида не подал,
что глупость ее трогает.
Не быть мне выдающимся гобсеком:
я стал искать свободные часы, минуты,
когда смогу внимание уделить
тому, кто радует одним своим приходом,
откинув вредность, скупость, злобу.

IX

А снег все же прорвал блокаду
перьевого покрывала.
Два сердца бились
в жутких закрамах.
Болезненного вида ангел
держал в тетиве стрелы,
шлепаясь над нами,
и смехом вызволял
унылое сознание.
Запомнил звук
случайно сброшенных оков
и то, как муза собралась
в единый пазл с тобой.
Мне жутко повезло:
придя домой,
я принялся писать о том,
что потерять успел давно.
А руки не забыли ничего:
ноты игриво бегали
за женским образом весомым.

X

Ноябрь. Мы погружены
в наш танец.
В своем ларце
священные писания оставил:
сколько раз смотрел
угрюмо, томно,
сколько раз скулил
протяжно, звонко,
сколько раз дышала робко,
пока огни в твоих глазах
играли и ветер в волосах
резвился (славный малый).
Я рученьку твою держал
до наступления темноты,
как верный спутник, проводил.
И что-то сжалось изнутри:
возненавидел этот писк.
Меня к себе ты прислонила,
как вдруг я понял: не получится,
увы, себя не в силах
изменить.

XI

Дождь исполняет свой сонет,
вода бежит по трубам.
В панельных колумбариях
огни мерцают тускло.
Зерно сомнения прорастает,
пока еще не понимаю,
что медленно огонь стихает.
Что ж, если и придется догореть,
то сделаем со вкусом:
праздно и по-русски.
Мир словом сотворен был –
от наших мантр и рухнет.
Ох, а я все грезил,
что мы, как вечный,
вездесущий Брахма,
единым с тобой станем.
Видать, нас боги плохо знают:
не перестанет дождь идти
над всеми лжепророками.
Вода залижет раны
и унесет боль к стокам.

XII

А в середине ноября
я чувствовал: оно грядет.
И по кусочкам собирал себя.
Случайно обнаруживал, бывало,
как перышки скользили
напротив бледного лица.
Сердился долго и косился
в небо, строя гримасы
хранителю приставленному.
Знакомьтесь — некто,
он с малых лет, следя за мной,
устало потирал в морщинках лоб,
но все минуты грусти
разделял со мной:
«Я верю, что когда-нибудь
замрут все слезы у людей
и Рай наступит на Земле,
но вам не нужен будет мир,
без боли и страдания –
не станет счастья и любви,
а всякое блаженство насытит».

XIII

О, полная,
спектр моих эмоций невелик,
но чувства дали новые ростки.
Пришлось поверить:
любому сорняку по силам
бетонное покрытие пробить,
а все ради – звезды,
дарующей всем жизнь.
Подобное и раньше находил,
но образ этот снова покорил.
Еще на днях одно письмо
перемешало все внутри.
Себе сказал, что нужно действовать,
расставить все точки над «i».
Признался в том, что ничего не может
хуже быть планеты,
с которой в одиночку борешься
с бездонным злобным интеллектом.
А времени немного оставалось:
внимали свет далеких звезд,
которые давно погасли.

XIV

Последний месяц воздыханий,
осенних ликований
готовил новое признание.
Гурьба буянила на входе,
я затерялся среди масс.
Как следует за ручку ухватившись,
обомлел: напротив ты стоял.
И хоть спланировано было все,
глазам своим решил не верить.
Я наизусть уж знал:
где, в какое время, с кем ты.
Вы могли сказать, что это дико:
зрачки, чужие уши расставлять.
И малость совесть приоткрылась,
но тут же сгинула,
ведь цель была достигнута,
а сласти не было конца.
И с наступлением темноты
на верхние пробрались этажи.
Ты с напряжением шутил,
как вдруг остановился.

XV

И приоткрыл завесу,
что отделяла нас все время.
Меня его раскаяние
совсем не удивило:
за столь короткий срок
всех демонов в лицо
и поименно знал.
Не от того ль, что руки были
связаны похожими пороками?
Я верил: отбирать нужно людей,
которые способны уживаться
с бесами в твоей головке.
На деле ж выбирали болью:
мне твоя порка нравится,
мне это так знакомо.
Когда слова закончились,
мы разложились друг на друге.
Небезызвестные герои Мунка.
Во лбу звезда зажглась,
когда он скромным поцелуем,
мигом счастья, одарил меня.

XVI

Красная линия режет
миры пополам: вверху –
праздник, я чувствую Бога,
и он мне рад, внизу –
Агни в ожидании дара кружит,
и хочется только смеяться
в лицо существу неявному.
Механическим крылом
отделяем прошлое.
Поцелуй прибереги для неба:
если увидишь, как мой
прощальный силуэт стал
еще одним контуром на горизонте,
не сдерживай себя больше.
Наша история подходит
к завершению. И славно то,
что по щелчку мы не замрем;
на время долгое туманом
окружать себя не станем.
Мы не герои, выскочившие
из готических романов.

XVII

А в ноябре все было так:
мы оторвались от земли, туда,
где в черную туманность
звезды были вкраплены.
Затем добрались до Луны,
с которой души мастера
и Маргариты унеслись:
ведь ничего прекрасней нет
для двух влюбленных –
быть одним. Еще немного
наблюдали за Землей,
убедились в праведности слов
Гагарина о том, что нужно
защищать свой дом.
На этом приключение
не закончилось. Как только
мы спустились в мир привычный,
то долго чувствовал огонь,
что перешел ко мне с планеты,
ближе всех приставшей к Солнцу,
благоухал, как плющ с Венеры.

XVIII

Осень переходила в зиму.
Я пожалел за свой талант
при помощи стихов и музыки
опережать всех тех,
кто даты красным отмечал.
Я крылья приобрел однажды,
подобно увлеченному Икару.
Обжегся, опьяненный счастьем,
бросая вызов небесам.
Ох, этот горький дар пророчеств:
наплел тебе той ночью,
мол, не сумеем больше
в лабиринте у Дедала
друг друга открывать,
гонимы будем минотавром.
И что скрывать,
не знала ты, как я в тени
других чудовищ прятал:
они были куда страшней детей,
низвергнутых в тюрьму титанов.

XIX

Жаркий главенствовал
над бледным небом,
точно пейзаж японского панно
на стенке. Я слово дал:
страху не следовать.
Осточертело жить
с тяжелым грузом юности,
винить себя за все проделки.
С одним крылом отправился
края исследовать. Ни слова ей
не обронив об этом, разумеется,
в проулках ночью вздрагивал
при виде силуэтов.
Узнал: моя Юрэй
не собиралась и преследовать.
Замела следы и мысли не забыла
выхватить из головы, чтоб было легче
путь лишений проходить. Нет ничего
печальнее, а вместе с тем красивее
любви, не суждено которой
воплотиться в жизнь.

XX

Мы встретились случайно,
шесть месяцев спустя,
в то время ощущали все,
как приближалось страшное,
но объяснить, что это –
не решались. Открыть
свой новый страх
еще нам предстояло.
В баре сбегались тени,
вот и пришли к началу:
там, где были ранее,
мы больше не встречались.
И хоть сидели рядом,
желаниями, взглядом
друг друга не вознаграждали.
Ты говорила: настанет время,
когда лучам в безрадостном
царстве не поверят. Уже в квартире
долго раздумывал над этим,
а утром выяснилось: во славу тьмы
Солнце взаправду оказалось съедено.

Декабрь, 2022 г.