Река Жизни том 3

          Глава 1
          Начало новой жизни

     Так, в чужом доме, глядя в тоске и слезах на московскую луну, началась новая, вторая жизнь Генриетты.
     Утром они пришли в школу впервые вместе, не пряча свои отношения. Ведь отныне и до самой смерти им суждено быть вместе.
     Узнав о решении Генриетты оставить прекрасную семью и броситься в омут с головой, не нашлось ни одного здравомыслящего человека, который одобрил бы её выбор. Когда она рассказала Гертруде о том, что вчера ушла навсегда из дома и решила развестись с Володей, та пришла в ужас:
     – Ты с ума сошла! Бросить такого мужа… Любовь любовью, а жизнь совсем другое дело, – сказала она, ища рукой стул, – у меня даже ноги трясутся.
     Генриетта была ошарашена. Кто-кто, а уж её подруга, знавшая Генриетту лучше других, и та не поддержала её поступок. На перемене директор вызвал её к себе:
     – Генриетта Константиновна, до меня дошли неприятные слухи. Это правда?
     – Правда, Алексей Николаевич.
     Он долго молчал, а потом стал по-отечески убеждать её не делать глупости. Она пыталась объяснить ему причину своего поступка. Как умный и чуткий человек, он понимал её, но…
     – Это обычное дело, когда супруги с годами становятся чужими людьми. Все так живут. Но вспомни, сколько тебе лет. На переправе коней не меняют. Ты погубишь свою жизнь, да и характер у Виктора непростой. Зачем тебе эти проблемы?
     Все, кто хорошо относился к ней, уговаривали не делать глупостей, и она поняла, что никто её не поймёт. У каждого человека своя «вселенная» и свои понятия о счастье.
     Когда они пришли в гости к Анне Антоновне, та просила её объяснить такой поступок. Генриетта сказала, что ей очень горько ломать прежнюю устроенную жизнь, но ведь главное в жизни – это любовь.
     – Какая любовь в пятьдесят лет? – с усмешкой спросила она.
     – «Любви все возрасты покорны» – ещё Пушкин сказал.
     Тётя Аня с сомнением покачала головой и переглянулась с дядей Женей. Случайно, в зеркале она увидела жест, которым та показала мужу, дескать у Генриетты «не все дома».
     Все, все как один, осуждали её поступок. Но, когда она осталась в пустом одиночестве, никому до неё не было дела, а когда стала бороться за своё счастье – подверглась дружному осуждению.
     «Я должна стать счастливой, наперекор общему мнению».
     Природа помогала ей. В свои пятьдесят Генриетта выглядела на тридцать. Стройная, жизнерадостная и улыбчивая, она не только выглядела молодой, но она чувствовала и мыслила ярко, неординарно. Вокруг неё всегда были завистники или те, кто привык жить по заданному шаблону. Таких её энергичная, ищущая натура просто пугала, они её не понимали. Сослуживцы шептались у них за спиной и бросали осуждающие взгляды.
     Пережив трудные первые годы замужества, благодаря их трудолюбию и упорству, их материальное положение за десять лет совместной жизни изменилось в лучшую сторону. Теперь на неё смотрели с уважением и завистью. Владимир Сергеевич ездил в заграничные командировки, купили машину за деньги, скопленные Еленой Андреевной на Сахалине, получили четырёхкомнатную квартиру. Какой нормальный человек станет отказываться от жизненных благ?
     В такой недоброжелательной обстановке прошло две недели их совместной жизни у отца Виктора. Он жил вдвоём со своей младшей дочерью Полиной. Мать Поли рано умерла, и отец перенёс всю свою нерастраченную любовь на дочку. Квартира у отца была трёхкомнатная: одну комнату занимал сам Иван Александрович, другую комнату занимала восемнадцатилетняя сестра Виктора.
     После развода с его матерью, Екатериной Арефьевной, отец женился на татарке Розе, которая родила ему любимую дочку. Иван Александрович обожал её и звал крохотулей даже тогда, когда она выросла и стала взрослой девушкой.
     «Молодым», так он называл сына и Генриетту, он предложил диван в проходной комнате. На большее они и не претендовали, поскольку жить у отца постоянно не входило в их планы. Им нужно было немного времени, чтобы найти себе новую работу и жильё. В прежнем коллективе оставаться работать было нежелательно. Они стали думать о том, куда бы поехать, страна большая, где-нибудь найдётся работа и для них. Как говорила когда-то нянечка из детсада: «Была бы шея – хомут найдётся».
     Сидя за воскресным обедом и выпив с сыном водочки, Иван Александрович, слушая их разговоры о желании поехать хоть на край света, сказал, что у него есть друг, который сейчас живёт в Сибири. Он занимает высокий пост, я напишу ему про тебя. Он обязательно найдёт тебе работу. «Молодые» обрадовались и стали мечтать о поездке в Сибирь.
     – Отец, напиши ему, что я согласен на любую работу.
     Они уже представляли себе свою новую жизнь в Сибири.
     – Я стану работать учителем или воспитателем в детском саду, – мечтала Генриетта, – в Сибири я ещё не жила.
     Им было всё равно где и кем работать, лишь бы быть вместе.
     Время тянулось медленно, теперь они жили в ожидании новостей от отца. Сдерживали себя, чтобы не спрашивать его каждый день. Они старались не показывать свои переживания, не доставлять неудобства хозяевам.
     Генриетте нравилась сестра Виктора, весёлая, с хитроватыми чёрными глазками. Они быстро подружились. Генриетта была наивная и доверчивая, а Полина хитрая и практичная. Противоположности легко сходятся. Полине нравилась будущая жена брата больше, чем прежняя и внешне, и как человек.
     – Ты видела, какие у Генриетты глаза? – спросил её как-то Виктор.
     – Синие, – ответила Полина.
     Она с восхищением наблюдала за отношениями между братом и Генриеттой, по-женски завидуя. Полина мечтала о такой же красивой и преданной любви.
     Счастье «молодых» омрачали переживания о детях. А Генриетта ещё и страдала за Владимира.
     С детьми у Генриетты было непросто. Её ожидание, что они уже взрослые и поймут, не осудят её, оправдались только частично. Сын общался с ними, даже пришёл в гости. Полина проявила к нему интерес и хотела продолжения отношений, но ему она не понравилась и, несмотря на её настойчивые приглашения, он больше в их доме не появился.
     С дочерью у Генриетты возникли проблемы. Верочка не могла простить матери ухода из семьи. Она отказывалась с ними общаться. Генриетта была в отчаянии.
     – Я ведь ушла не от вас, а от мужа, – пыталась она объяснить сложившуюся ситуацию дочери, – вас я очень люблю.
     Но достучаться до сердца родного ребёнка никакие слёзы и объяснения не помогали.
     «Если у тебя есть дети – ты себе уже не принадлежишь», – думала она.
     И если её сердце разрывалась от боли за переживания Верочки, то её сердечные раны дочь густо присыпала горькой солью.
     – Как же ты будешь теперь жить? – спрашивала её участливо Гертруда.
     – Зато у меня теперь есть и мать, и отец, и даже сёстры, – грустно шутила Генриетта.
     Она узнала, что у Виктора, оказывается, есть ещё и младшая сестра Валя. Она после развода родителей приняла сторону матери и с отцом не общалась, не простив ему ухода из семьи. А Генриетта, всю жизнь мечтавшая о сестре, очень обрадовалась, когда узнала, что у Виктора есть ещё сестра, и хотела с ней познакомиться.
     – Мы с ней мало общались. Ей не нравилась моя жена, впрочем, взаимно. Теперь, я думаю, ей будет интересно познакомиться с тобой.
     Но Валя по непонятной причине наотрез отказывалась от встречи. Позже им станет понятно её упорство, а теперь он пытался уговорить её хотя бы познакомиться с его избранницей. После часа бесплодных уговоров, Генриетта огорчённо заметила:
     – Ничего не поделаешь, говорят: «На нет – и суда нет».
     Подошло время очередного отпуска, они занимались поиском работы. Шёл 1989 год, и куда они только ни обращались, везде им отказывали. Генриетта решила снизойти до фабричной работы, но и там всё было занято.
     Однажды Ивану Александровичу принесли телеграмму от сестры из Архиповки, с просьбой приехать скорей, чтобы успеть попрощаться с матерью, она совсем плоха. Это была уже третья телеграмма подобного содержания. Первые две оказались ложной тревогой, но он, как верный сын, каждый раз приезжал, чтобы проводить мать в последний путь.
     На этот раз, Иван Александрович был уверен, что конец близок и предложил им поехать вместе с ним на его родину, попрощаться с бабушкой.
     – Заодно и отдохнёте. Там и лес есть, и речка, и яблок домой привезём мешок.
     Он предложил ехать всем, но Полина отказалась под каким-то предлогом, и они отправились хоронить мать и бабушку втроём.
     – Правильно, поезжайте втроём, а я вас провожу, – сказала Полина, подмигнув брату чёрным глазом.
     Ей не терпелось остаться одной, без надзора отца. Собрались быстро.
     – Голому собраться – только подпоясаться, – шутил Иван Александрович, глядя на них.
     Но тем не менее московских гостинцев загрузили две огромные сумки и чемодан. Там были различные деликатесы, включая гречку, а ведь ехали в деревню, где её и выращивали, но такие были времена… Виктор обливался потом, таща всё это богатство.
     Оба ушли от своих супругов в летней одежде. В чём ушли, в том и поехали. Полина, как и обещала, поехала их проводить. В ожидании поезда обе неспешно прогуливались по платформе, лакомясь мороженым, пока Виктор с отцом курили в сторонке.
     Вдруг Генриетта остановилась и, глядя на молодого человека с кавказской внешностью, стоявшего у края платформы, сказала шёпотом Полине:
     – Сейчас этот человек к нам подойдёт.
     – С чего ты это взяла?
     Но, к её величайшему удивлению, молодой человек повернулся и решительным шагом направился в их сторону.
     – Здравствуйте. Извините, что я подошёл к вам без приглашения. Меня зовут Халид, я внук бабушки Хатидже, известной дагестанской целительницы. Я тоже жду этого поезда, возвращаюсь домой. Иногда я привожу в Москву лечебные травяные сборы от бабушки для высокопоставленных членов правительства. Она с некоторыми из них знакома ещё со времён войны, когда лечила раненых в Крыму. Не могу называть их фамилии, но некоторые из них, став известными людьми, до сих пор пользуются её услугами. Раньше она сама ездила к ним, но сейчас она уже очень старая, и я ей помогаю. Мне, конечно, далеко до неё, но она меня многому научила. Взглянув на вас, я понял, что должен к вам подойти. У вас сейчас сложный период жизни. Я понимаю, что сейчас вы не верите мне, но очень скоро вспомните мои слова. У вас в этом году поменяется судьба. Этот год для вас и вашего друга будет самым тяжёлым, и многое в будущей жизни будет зависеть от ваших поступков и решений в будущем году.
     Полина со страхом смотрела на него: он говорил то, о чём вчера вечером, Генриетта говорила с ней, размышляя о том, что их с Виктором ждёт.
– Я хотел бы вам помочь, но пока это не в моих силах. Бабушка говорит, что моё время ещё не пришло. Возьмите эту арабскую молитву, может она вам поможет, – и он протянул ей листок, исписанный арабской вязью.
     – Какое-то время вам будет трудно, – продолжал он, – но в будущем у вас всё будет хорошо, – и, попрощавшись, Халид отошёл.
     – Кто это сейчас к вам подходил? – спросил Виктор.
     Взволнованные, они рассказали ему о странном незнакомце и показали листок с арабской молитвой.
     Уже в то время они знали, что ничего «случайного» в жизни не происходит, и хотя они не верили словам странного человека, но смутное чувство тревоги всё же закралось в их сердца.
     С той памятной встречи немало событий, носивших мистический характер, произошло у них в жизни.
     Но тут подали их поезд и, провожая глазами столицу, ехавшие на прощание с умирающей Ефросиньей быстро забыли о странном незнакомце и его предсказаниях. И чем дальше они отъезжали от Москвы, тем теплее становилось за окнами вагона и теплей у них в душе. Деревья становились всё веселее и зеленей. Они уже не видели в их кронах жёлтых листьев.
     – А тут ещё совсем лето, – радовалась Генриетта.
     – Что ж ты хочешь, Архиповка гораздо южнее Москвы, – заметил Виктор.
     Поезд приближался к станции Семёновка, и Иван Александрович заторопился, заметно волнуясь:
     – Идёмте в тамбур, поезд здесь стоит всего минуты две.
     Выйдя на дощатый настил станции Семёновка, они увидели встречавшего их дальнего родственника отца дядю Костю, потерявшего одну ногу во время войны. Он ловко обращался со своим стареньким мотоциклом с коляской. Усадив всех, весело подмигнул:
     – Доедем с ветерком!
     До самого села Архиповка от станции Семёновка нужно было ещё проехать по дороге километров семь.
     – Как там мать? – спросил, боясь услышать ответ, Иван Александрович.
     – Не боись, она ещё до второго происшествия доживёт, – усмехнулся дядя Костя.
     Отец обрадованно и разочарованно вздохнул: опять он зря приехал.
     – Пришествия, – поправил дядю Костю Виктор.
     – А-а-а, один хрен, – отмахнулся тот, – она ещё и нас с тобой переживёт.
Генриетта с Виктором старались подавить смех, пряча и отворачивая лица. 
     Выглядели они смешно. Генриетта с Виктором в легкомысленной летней одежде и одетый для похорон строго и мрачно Иван Александрович. Они представляли, как это анекдотично смотрелось бы, случись что. И снова давились от смеха. Так бывает, когда после напряжения и ожидания худшего, случается нежданная разрядка.
     Иван Александрович тоже шутил и балагурил. Собираясь на похороны, он надел парадный тёмный костюм и шляпу. Для солидности прихватил с собой портфель и выглядел весьма солидно. Он хотел, чтобы его сельская родня гордилась им. Так и было: увидев его, сестра Маруся даже слегка оробела, когда он открыл портфель и стал доставать из него московские деликатесы. Да уж, Иван Александрович не ударил лицом в грязь…
     Из всей многочисленной семьи один он выбился «в люди». Иван жил в Москве. Был мастером-монтажником сантехнических работ и ездил по командировкам, пока не вышел на пенсию. Его сын, военный лётчик, подполковник – есть чем гордиться.
     Приехавшие первым делом спросили:
     – Как мать?
     – На заднем дворе кукурузу перебирает, – отвечала виновато Маруся, – ты, Ваня, не обижайся, что дёрнули тебя. Она совсем помирала, а потом встала и пошла помогать.
     Они вышли на задний двор. На крылечке под навесом сидела похожая на пиковую даму, с жёлтым пергаментным лицом, старуха. Поцеловавшись с внуком, она окинула их умным испытующим взглядом.
     Бабушке Ефросинье тогда было уже под девяносто лет, но сидеть без дела она не могла. Генриетте было неловко уйти просто так и она стала помогать ей перебирать кукурузу. Виктор пошёл к отцу.
     Когда они остались одни, старая женщина спросила её напрямик:
     – Чего это вы удумали?
     – Мы любим друг друга, – ответила, краснея, Генриетта.
     – Видать, у тебя муж плохой?
     – Нет, он хороший человек.
     – Не пьёт?
     – Нет, только по праздникам немного.
     – И не гуляет?
     – Нет, он хороший семьянин.
     – Так чего ж тебе надо? У тебя дети есть?
     – Сын из армии пришёл, а дочь учится на программиста. Они взрослые люди.
     Генриетта растерялась, как объяснить этой честной простой женщине, которая прожила всю жизнь с одним мужем и не искала приключений, а добросовестно выполняла свой долг супруги, матери и бабушки, что они соединили свои жизни не по прихоти, а ради большой любви? Сейчас любые слова казались ничтожными и безрассудными.
     – Я полюбила Виктора, – виновато произнесла Генриетта.
     – Кака' така' любовь? С жиру вы беситесь!
     Вот так приговор… а что, если это правда? Слёзы застряли у Генриетты в горле.
     Обе молча перебирали кукурузу: одна – старческими больными узловатыми пальцами, другая – белыми, с красивым маникюром, быстрыми и ловкими пальчиками. Больше они не говорили. Разговор был исчерпан, но слова «Пиковой дамы», не шли у Генриетты из головы. Здесь, среди грязного повседневного труда, романтика их отношений уходила на второй план, теряла свою силу. Она вновь стала сомневаться в совершённом ею поступке.
     «Чего ей не хватало», – думала она, находясь в чужом доме и наблюдая честную и скромную их жизнь.
     А Иван Александрович был в ударе и гоголем ходил по селу, чисто выбритый, надушенный одеколоном, в шляпе и с портфелем. Односельчане смотрели на него с уважением, многочисленная родня наперебой приглашала в гости, расспрашивали о его столичной жизни.
     Как только они приехали в Архиповку, первым делом их сводили на местное кладбище, подводя к могилам усопших родственников.
     «Какие они счастливые, – думала Генриетта, – могилки ухоженные, никто не забыт, а когда мы умрём, придёт ли кто-нибудь»?
     Родни было так много, что они никак не могли запомнить, кто кому и кем приходится. Мать и сестра с племянницей, гордились своим московским гостем. Мужички с одобрением поглядывали на новую жену Виктора, – экую кралю себе отхватил!
     Генриетту, по умолчанию, считали второй женой, регистрация подразумевалась после развода.
     Глава семьи, Степан Журавель, по образованию агроном, принимал родственников хлебосольно, а Маруся оказалась редкостной хозяйкой. Всё в её руках цвело и пело. Степан, несмотря на то что на левой руке у него было только два пальца – большой и мизинец, таким уж он уродился, был очень работящим, весёлым и общительным человеком. По профессии он работал агрономом.
     В домашнем хозяйстве у них была корова, свинья, с десяток кур, утки и большой огород, который пахали на лошади. Семья была работящая, никто не сидел без дела, даже старая мать, с изуродованными работой и возрастом руками, всё время находила себе работу.
     Они тоже предлагали свою помощь, но хозяева категорически были против.
     – Мы рады, что вы приехали в гости, так не позорьте нас, – сердился он.
     В доме спать было душно, и на второй день они попросили постелить им в сарае. Здесь они чувствовали себя свободней и могли укрыться от посторонних глаз. В сарае было прохладно и пахло сложенными в углу спелыми яблоками. Лёжа на душистой соломе, они обтирали их о себя и ели, радуясь уединению и покою. Они, конечно, знали, что через это место прошло радиоактивное облако, и в доме был счётчик Гейгера, но измерять радиацию им не приходило в голову.
     Любовь беспечна, и они с удовольствием купались в местной речке Ревна, левом притоке Десны, пили парное молоко и, с удовольствием хрустя сочными яблоками, радовались жизни.
     Речка была мелкой, но в том месте, где река делала крутой поворот, она образовала глубокий омут. Говорили, что глубина его достигает трёх, или даже больше, метров. Виктор много раз нырял, но тёмная мутная вода пугала и вызывала неприятное чувство, он так и не коснулся руками дна. Омут назывался Ганкин вир, там в старину утопилась несчастная Ганка.
     Генриетта сидела на берегу, глядя на нырявшего Виктора, и думала. Ей представлялась её теперешняя жизнь мутной и таинственной, как этот Ганкин вир. Их общая река Жизни, сделав крутой поворот, как Ревна, образовала глубокий и мутный омут. Но дальше-то Ревна течёт снова светлая и прозрачная, а значит, нужно только пройти этот омут и выбраться на свободу.
     Дни в Архиповке шли по иному времени, они им казались длинными, а ночи короткими. Но шёл уже сентябрь, хотя им казалось, что лету никогда не будет конца, как и их сегодняшней беспечной и праздной жизни. Каждый день они ходили в гости. Половина села Архиповка носила фамилию Журавель, и все они считались роднёй, а другая половина носила фамилию Заяц. Эти фамилии происходили из Запорожской Сечи. Там были и знаменитые Бульба (картошка), и Верёвка, и другие, не менее звучные прозвища.
     Удивительным было то, что, отпраздновав у одних, на следующий день вся весёлая компания отправлялась снова в гости к следующей родне, только увеличиваясь день ото дня. Только однажды, за очередным шумным застольем, заметили первого выбывшего, им оказался Митька Гончаров. Фамилия ему досталась от предков, которые занимались гончарным промыслом.
     – А Митька-то куда подевался? – спросил удивлённо хозяин гулянки.
     – Он в реанимации, – пробасил в прокуренные усы румяный мужик.
     – Вот до чего доводят такие «гулянья», – прошептала Виктору на ухо Генриетта.
     Мужик услышал и закатился от хохота.
     – Он в реанимации, а мы тут смеёмся, как-то некрасиво получается, – сказала она, глядя на румяного мужика с нескрываемым укором.
     – Дядька ещё пуще прежнего закатился смехом, потом закашлялся и, еле отдышавшись, пробасил:
     – Да его реанимирует тётка Шура, сковородой по башке лечит за пьянство. Не переживай девонька, вот он очухается от вчерашней попойки и придёт здоровёхонький, как огурчик.
     Генриетте было скучно и неинтересно в чужой, нетрезвой компании. Но зато как готовили местные хозяйки! Так и не снилось лучшим столичным ресторанам.
     Однако, как ни хорошо было бездельничать, но время отдыха подходило к концу. Пора было собираться домой, в Москву. На прощанье Ивану Александровичу протянули полмешка яблок. Как говорится, чем богаты – тем и рады. Он посмотрел и попросил ещё добавить. Добавили столько, что едва смогли завязать мешок. Генриетта переживала, что нести его придётся Виктору. До станции кто-то из родни подвёз их на своей старенькой машине, а дальше это уже была забота Виктора. Когда, приехав на московский вокзал, Генриетта предложила взять носильщика, Иван Александрович спокойно заметил:
     – А Витька зачем?
     Мешок был неподъёмный, но Виктор, не показывая вида, как ему тяжело, нёс его, обливаясь потом.
     «Как же отцу не жаль родного сына?» – удивлённо думала Генриетта, и сердце её обливалось кровью.
     Поднявшись в квартиру, они первым делом спросили у Полины:
     – Как там, письма нет?
     – Какого письма? – спросила она удивлённо.
     – Ну как же, из Сибири, отец просил у своего знакомого узнать о работе.
     – Отец, ты же обещал…
     Иван Александрович смутился и, виновато поглядев на сына, просто ответил:
     – Я совсем забыл про письмо… напишу.
     И им стало понятно, что помощи от него они не дождутся.
     Полина собиралась с подружкой тоже поехать отдыхать. Через два дня Виктор отвёз их к поезду, а когда вернулся, отец пригласил его покурить в коридор и извиняющимся голосом сказал:
     – Крохотуля просила, чтобы к её приезду вы подыскали себе жильё.
     Одним словом, им сказали, что они здесь гости, и пора бы и честь знать. Как писал М. Булгаков: «Москвичей испортил квартирный вопрос».
     Оказалось, что юная Полина обладала практическим умом и трезво смотрела в будущее, которое не за горами. Она мечтала выйти замуж и обзавестись собственной семьёй.
     Отца их проблемы не волновали, и они поняли, что мечты о жизни в Сибири останутся только мечтами. Судьба извинилась и скромно сказала: «Что поделаешь, значит не судьба».
     Жизнь не любит, когда её дёргают за узду, и всему своё время.
Хмурые и печальные отправились они утром на работу. На решение поставленной задачи у них оставалось всего две недели.


               Глава 2
               Год слёз

     Человеческая душа – потёмки, и не только чужая, но и своя собственная. После слов старой архиповской бабушки, каждый раз обманывающей собственную смерть, Генриетта стала под другим углом смотреть на жизнь. Взять хоть её недавнее прошлое.
     Сколько лет они ждали с Владимиром квартиру, мучаясь по общежитиям, и как радовались и благоустраивали её, получив. А что в итоге? Ей стало скучно и неинтересно в уютной домашней обстановке. А как она ждала его любви, ещё будучи школьницей? И вот, когда он был рядом с ней, и у них была прекрасная семья, она вдруг стала искать приключений на свою голову. «А он, мятежный, просит бури…»
     Не в этом ли кроется загадка человеческой души, что тихое счастье воспринимается ею как застой, остановка движения, потеря стремления к новизне – болото для души. Действительно, чего ей не хватало? Ведь она любила мужа, но это была уже тихая спокойная любовь, подёрнутая ряской застоя. А она подсознательно искала бури… вот и получила.
     Виктор для неё всё ещё оставался загадкой. Он мог часами сидеть молча, занимаясь чем-нибудь, не обращая внимания на неё. А она мучительно искала общего занятия, общего интереса, подозревая, что и он хочет того же. И поэтому они так радовались, когда отец предложил им поехать в Сибирь. Их окрылила идея переехать на новое место и найти себе другую работу. Но всё кончилось тем, что он предложил им перебраться куда-нибудь, чтобы не нарушить планы дочери поскорее выйти замуж.
     Их прогоняли… они стали бездомными. Настроение было схоже с пасмурными дождливыми днями наступившей поздней осени.
     Алексей Николаевич понял это по их голосу и спросил в чём дело. Они вкратце рассказали, что не знают где найти крышу над головой.
     – Как же так? Генриетта, у тебя же была четырёхкомнатная квартира, а у Виктора трёхкомнатная и вам негде жить?
     – Я оставил квартиру жене и детям.
     – А я тоже оставила.
     – А ваши бывшие «половины» не поинтересовались, где вы жить будете?
     Директор был прав, он ещё не знал, что и личные вещи им не отдали. Помолчав, коротко сказал:
     – Поживёте пока в школе.
     Он единственный, кто проявил к ним сочувствие и пошёл на риск, поселив их в пустой комнате, против всех правил. Слепой человек, он видел их положение не глазами, а сердцем. А сердце у него оказалось добрым и отзывчивым. Теперь они временно жили в школе в пустующей комнате.
     Генриетта старалась оживить мрачную обстановку. Она понимала, как чувствует себя Виктор. Поэтому, несмотря на отчаянье, она шутила и смеялась, пытаясь разрядить напряжённую тишину полупустой комнаты. Виктор замкнулся в себе, стал молчаливым и угрюмым.
     – Я не понимаю его, – сказал ей как-то Алексей Николаевич.
     – Я – тоже, – ответила она печально.
     На электрической плитке Генриетта варила обед. Виктор приходил и молча садился за стол. Она старалась его чем-нибудь отвлечь от грустных мыслей.
     «О чём он думает? – ломала она себе голову, – может, он скучает по детям или по жене, как скучает она? Может быть, он уже пожалел, что связал свою жизнь с ней?»
     Но он так изменился, что казался ей чужим незнакомым человеком. Она вспоминала, как ещё недавно они легко находили темы для разговора, как тяготились выходными в ожидании встречи, как бросались друг к другу, словно ища спасения от любовной тоски…
     Где теперь всё это? Разве ради этой казённой комнаты с электроплиткой она разрушила свою жизнь? Или ради того, чтобы молча сидеть в этом белом склепе и слушать плач осеннего дождя?
     Она терялась в догадках, но чувствовала, что в их отношениях назревает кризис, и искала способ наладить прежние отношения.
     Вот он, опасный перекрёсток на пересечении дорог прошлого и будущего. Они сейчас стоят, беспомощно оглядываясь по сторонам и не зная, по какой дороге дальше идти. Если они выберут правильный путь – дальше будет легче… или нет? Она решила поговорить с Виктором откровенно, иначе молчание может погубить их ещё не окрепшие отношения.
     Однажды, пасмурным неуютным вечером, когда они сидели, глядя на голые казённые стены, она сказала:
     – Витя, мне кажется, что тебя что-то мучает. Ты не стесняйся, может, ты тоскуешь по своей семье, по жене, тогда тебе стоит вернуться, пока твоя жена не даёт тебе развода. Она будет рада твоему возвращению, и у вас всё будет по-прежнему. Обо мне не беспокойся.
     – С чего ты взяла, что я тоскую по дому, а тем более по жене? Я вовсе не хочу возвращаться домой и жить по-старому. Как только я вернусь, снова начнутся ссоры. Я обеспечил семью трёхкомнатной квартирой, деньги на детей отдаю, ушёл в одной рубашке. Я сделал всё, что мог, и хочу начать новую жизнь. Моя совесть спокойна.
     – Но ты всё время молчишь, я переживаю.
     – У меня такой характер. Я привык в той семье молчать и не замечаю этого.
     «А я не привыкла, – думала она бессонной ночью, лёжа под казённым одеялом и обводя полными слёз глазами убогую комнату. – Словно больничная палата, а мы двое больных, – думала она. – Хотя нет, Виктор вполне адаптировался, как человек военный, привыкший к казарменной жизни. Он знает, что она его любит и успокаивает светлыми перспективами на будущее. А кто успокоит её?»
     Она смотрела на спокойно лежащего рядом, такого родного и близкого человека. По его словам, всё его устраивает. Так отчего же ей так тревожно, так невыносимо горько и пусто на душе.
     – Что я здесь делаю?

          Прозренье или откровенье
                себя самой?
          Ошибку или невезенье
                зову судьбой?
          Я щедро душу открывала
                перед тобой.
          Тобою лишь одним дышала,
                жила тобой.
          Но от тебя в ответ прохлада –
                предвестье гроз.
          Мне ж, за мою любовь, награда –
                Год слёз.

     Виктор чувствовал её тоску по детям, Владимиру и старался не оставлять одну. Она предлагала ему съездить в Купавну, якобы просто погулять там. Но он прекрасно понимал, что она надеется «случайно» увидеть, хотя бы издалека, свою прежнюю жизнь, а этого никак нельзя было допустить. Только её мысли он не мог контролировать, хотя, судя по последним стихам, вполне понимал её настроение. А она ничего не могла с собой поделать. Грустные строки особенно громко звучали в её душе, когда заканчивались занятия, сотрудники расходились по домам, а незрячие по своим комнатам. Тогда школа до утра погружалась в тишину.
     Виктор быстро и крепко засыпал, и Генриетта смотрела на заплаканное холодным дождём окно, словно пытаясь что-то там разглядеть. В этом туманном мире сейчас существовали только ночь и она. Кто же не знает, что ночь не самый лучший собеседник? И вскоре Генриетту стали одолевать мрачные мысли. Невыразимая тоска гнездилась в душе, отравляя своим дыханием робкие вздохи угасающей радости обманутого сердца:

          Мне хочется домой
          В свои родные стены.
          Но дом уже не мой –
          Такие перемены.

          Мне хочется домой.
          Пустите, Бога ради!
          Как добрый домовой,
          Я дам себя погладить.

          Я просто посижу
          Тихонько в уголочке.
          А после напишу
          В тетрадь вот эти строчки.

     Раньше она подозревала, что одинока, потому что ещё не знала, каким опустошающим и не дающим надежды одиночество может быть. Как же это случилось, что она совсем не узнаёт своего возлюбленного, своего избранника? Неужели судьба решила проверить её чувства на прочность?
     Нет, нет! Нельзя опускать руки, нельзя сдаваться. За любовь нужно бороться. Как говорила незабвенная нянечка из детсада: «Господь каждому даёт крест по его силам». А сила её любви велика. Значит, она сумеет преодолеть все проблемы. И она решила приглашать к ним на обед работавшую в школе мать Виктора – всё же это родной ему человек. Екатерина Арефьевна с удовольствием приняла её предложение, тем более что Генриетта вкусно готовила, даже в таких спартанских условиях.
     Теперь они обедали втроём. Стало веселей и, хотя ей были неинтересны разговоры Екатерины Арефьевны, она радовалась тому, что ей не нужно придумывать темы для разговора и в комнате не висит эта тяжёлая угрюмая тишина. После обеда время пролетало быстро, наступал вечер, и они вновь оставались вдвоём. Как они мечтали об этом ещё совсем недавно! А сейчас, как только она уставала развлекать его своими монологами, тут же наступала тишина, и оглушительно громко дождевые капли стучали по цинковому фартуку окна, и ночь заглядывала в незанавешенное окно под плач северного ветра.
     Удивительно, до какой степени её жизнь была связана с лесом. Уже наступила вторая половина её жизни, а она снова живёт в лесу. Школа стояла хотя и недалеко от станции Купавна, но стоило перейти дорогу, и вы снова оказывались в лесу. Вокруг школы кроме леса и поля, ничего не было. Сейчас, глядя в мокрое окно на разорённый осенью лес, ей хотелось по-волчьи завыть или по-человечьи заплакать. Днём было ещё ничего, кругом люди. Она смеялась, разговаривала, шутила, чтобы никто, а особенно он, не догадались, как тяжело у неё на душе. С каким страхом и волнением ждёт она конца рабочего дня, того момента, когда они останутся вдвоём в своей конуре.
     Вначале, после переезда от отца, когда они спали в проходной комнате, они едва могли дождаться этого долгожданного часа. А какие замечательные слова он тогда говорил… Но ведь это никуда не делось, нужно только набраться терпения и подобрать ключ, чтобы открыть зарытый ими клад.

          Трудный день идёт к концу,
          И окончена работа.
          Слава нашему Творцу –
          На душе одна забота:

          Тихий угол отыскать,
          Чтобы всласть наговориться.
          Ты же станешь вновь молчать…
          Что в душе её творится –

          Тянет в старое гнездо.
          Только не вернуть былого,
          И гнездо разорено…
          Ведь сама ушла из дома.

          Но судьбы не избежать.
          Значит, время окрыляться.
          Полно, сердце, трепетать,
          Жизнь – не смерть,
                чего ж бояться?

     Уже чувствовалось дыхание девяностых годов. Мистика заполонила газеты, журналы и сознание людей, стоящих на пороге грандиозных исторических событий. Страна переживала коллапс. Люди пытались хоть в чём-нибудь найти утешение. Будь то Кашпировский или Чумак. Все заряжали воду. Что ещё оставалось?
     Генриетта подумала:
     «Раз уж Майя в календаре «назначили» конец света, ничего бояться не имеет смысла. Тем более, что из каждого «утюга» только и слышно о нём, так стоит ли мелочиться? Будем жить одним днём», – решила она, засыпая.


               Глава 3
               Предательство

     Генриетту вызвали в ЗАГС города Ногинска по поводу расторжения прежнего брака. У входа она увидела ожидавшего её Владимира, и сердце оборвалось, больно и остро ударив в грудь. Это она сделала его несчастным. Он стоял постаревший, немного сутулясь, такой одинокий, знакомый и родной… Чувство жалости и своей вины перед ним, словно кипятком, окатило её. Господи, как свежа и кровоточит рана в её сердце!
     Четверть века они прожили бок о бок, так и не став единым целым, и всё же… и всё же он навсегда останется для неё родным человеком. Сердце ещё не смирилось с разлукой. Верно говорят, что любовь, если она была настоящей, никогда не умирает насовсем. Только некоторым людям испытание любовью даётся не один раз. Видимо это её случай.
     Внешне спокойно, но плача в душе, она подошла к нему, представляя, что он сейчас чувствует. Они поздоровались и прошли в кабинет. Их встретила приятная женщина средних лет и предложила сесть. Они сели рядом. Сердце у неё колотилось, как бешеное.
     – Вы будете оформлять развод через суд или полюбовно? – спросила женщина.
     – Нет, зачем суд? – в один голос запротестовали они.
     – А как вы решили поступить с жильём, у вас ведь четырёхкомнатная квартира?
     – Я оставляю квартиру мужу и детям, – сказала Генриетта.
     – А гараж и машина?
     – Они останутся мужу.
     Это, конечно, шло вразрез с её интересами, но она поступала так, чтобы дети не считали её алчной и не были на неё в обиде.
     – А как с остальным имуществом? – допытывалась женщина.
     – Надеюсь, мы сами договоримся, – Генриетта вопросительно взглянула на Владимира.
     – Конечно, какие могут быть сомнения, – подтвердил он.
     Она верила ему, как верила всю их совместную жизнь. Оба были рады встрече друг с другом и, выйдя из ЗАГСА, тепло попрощавшись, разошлись, оставаясь друзьями. По крайней мере, ей так казалось…
     Она ехала в электричке и вспоминала последний разговор с Владимиром. Тогда он ещё надеялся вернуть её. Он обещал выполнить все её пожелания, к тому же рассказал, какой он готовил ей сюрприз. Во-первых, они поедут на три года во Францию, во-вторых, исполнилась её давнишняя мечта – им выделили участок земли под строительство дачи. Они сидели в лесу на поваленном дереве. Было тихо и солнечно. Он напряжённо ждал ответа, а у неё язык не поворачивался ранить его отказом. Пауза затянулась, и он мог принять её за раздумье, но ответ у неё был готов:
     – Прости меня, Володя! Я вынуждена тебя огорчить.
     – Не торопись, хорошенько подумай.
     А что тут думать, когда разум говорит тебе – не дури! А сердце – поступай так, что тебе по душе.
     У Генриетты был свой ключ от старой квартиры, и на следующий день она, как обычно, приготовив обед, понесла сыну домашней еды. Она переживала за его здоровье, ведь после службы на флоте у него появились проблемы с желудком. Вот и сегодня она шла через лес знакомой тропинкой, радуясь, что может сделать для него хотя бы эту малость, ведь он днём учится, а ночью подрабатывает извозом. Она шла и улыбалась, представляя, как он придёт домой, а на столе его будет уже ждать готовый обед. Обычно в это время в квартире никого не было. Но не в этот раз. Она вошла в знакомый подъезд и стала подниматься на четвёртый этаж. Кто-то на лестничной площадке работал с дрелью. Генриетта уже дошла до последнего поворота лестницы на четвёртый этаж, когда увидела сына, возившегося с дверным замком.
     «Замок меняет, чтобы я не могла войти!» – полоснуло бритвой по материнскому сердцу.
     Ей было невыносимо стыдно за него и, чтобы его не смущать, она быстро сбежала по лестнице вниз. Увидев рядом с дверью урну, бросила в неё свою ношу. Слёзы горечи и отчаяния застилали ей глаза. Никого не замечая, она бежала, не разбирая дороги. Её сын, которым она гордилась, считала добрым и порядочным человеком, даже не поговорив с ней, втихаря сделал подлость.
     Задыхаясь, добежала она до первых, плакавших последними золотыми слезами, берёзок. С них начинался купавинский лес, с которым она была знакома уже много лет. Но такой потерянной и в таком отчаянье он её ещё никогда не видел и потому взволнованно качал мокрыми ветками. В ушах у Генриетты ещё звучал звук дрели, словно пытаясь просверлить её мозг. Правду говорят, что больней всего нас ранят те, кого мы любим.
     Лес встретил её мелким дождиком, он словно сочувствовал и понимал её горе. Вот он, её единственный и верный друг! Сейчас она может только ему одному доверить эту стыдную тайну, эту боль и разочарование. Первую сердечную рану нанесла ей дочь, отказавшись от общения с матерью. Но судьбе показалось этого недостаточно, и сегодня она нанесла второй удар, рукой сына.
     – Я получила ожог сердца третьей степени! – громко, не стесняясь шепчущих что-то деревьев, крикнула она, уверенная, что они её и услышат, и поймут. Первый, кто проявил сочувствие к её материнскому горю, был именно лес, тихо роняющий с веток скупые холодные слёзы ей на голову.

          О, мой возлюбленный! О, мой зеленоглазый,
          Врачующий мне душу древней фразой,
          Понятной лишь дубам твоим и птицам,
          Да ёлочкам с слезами на ресницах.

          Лишь ты боль сердца матери увидишь.
          Не укоришь, не судишь… не обидишь.
          Здесь у меня и сёстры есть, и братья,
          Готовы все принять меня в объятья.

     Дождь покрывал мелким бисером её торопливые следы, словно оплакивая вместе с ней прошлое. А она всё бежала и бежала по лесной тропе, пока не показался забор школы. Он стоял, словно непреодолимая бетонная стена между её прошлой и настоящей жизнью.
     Не встретив никого в коридоре, Генриетта быстро прошмыгнула в свою «келью», благословляя её пустую тишину. А за окном над полем, расположенным слева от школьного забора, носились вороны, высматривая мышей. Сейчас она сама была, как испуганная мышка, забившаяся в свою норку.
     Говорят, что счастье любит тишину, но, оказывается, горе тоже ищет тишины и уединения.
     Когда болевой шок немного утих, Генриетта принялась готовить ужин к приходу Виктора. Она рассказала ему о случившемся, он понял и принял её горе своим любящим сердцем. Ей стало понятно, что в этом мире она не одна и что у неё есть настоящий друг, которому можно доверить самое горькое и сокровенное.
     Через несколько дней Андрей навестил их. Генриетта была приветлива с ним и ни словом, ни намёком не подала виду, что видела, как он менял замок. Андрей тоже молчал. Он ведь понимал, что так или иначе она узнает о замене замка, но трусливо молчал. С тех пор Генриетта никогда в ту квартиру не приходила.
     «Не обижайтесь на любимых и любящих нас, – думала Генриетта, – на Земле собраны одни грешные, и мы среди них. Поэтому, не нам судить других».
     В квартире оставались её личные вещи, фамильные фотографии, одежда. Гертруда давно уже ей говорила, чтобы она забрала их, но Генриетте было неловко, и она всё оттягивала. Она попросила Андрея принести ей зимние вещи, но он сказал, что отец возражает. Он говорит, что здесь ничего твоего нет.
     «Вот так, работала всю жизнь, даже когда муж был студентом, и ничего не заработала. Осталась и без жилья, и без одежды».
     Октябрь уже подходил к концу, и Виктор предложил ей в выходной день погулять по городу. После просмотра какого-то глупого и пустого фильма в душном непроветренном кинозале они вышли на свежий воздух и неспешно пошли вдоль улицы. В глаза им бросилась неухоженность столицы. Раньше они такого не замечали. Москва стояла мрачная, ощетинившаяся голыми чёрными ветками городских деревьев.
     Они проголодались и подошли к киоску, чтобы выпить горячего кофе и съесть по пирожку. Но, к огорчению, кофе оказался холодным и безвкусным, а в пирожках, кроме теста, трудно было отыскать начинку. Стоя за грязным пластиковым столиком и разглядывая редких пешеходов, они крошили недоеденные куски теста шустрым московским воробьям.
     – Да уж, это вам не Париж, – заметила Генриетта.
     – А ведь ты могла бы сейчас пить кофе с Владимиром в парижском кафе, – заметил Виктор.
     Она только усмехнулась. Ей и тут хорошо.
     Возле урны была навалена огромная куча разного мусора, очевидно скопившегося за несколько дней. По неметёному тротуару ветер гнал невидимой метлой пыль и бумажки, вздымая и закручивая их мелкими вихрями, метя им прямо в лицо. Они уворачивались и удивлялись – это же центр Москвы.
     Вокруг что-то происходило скрытно, исподволь, словно готовясь к решающему прыжку. От этого на душе становилось тревожно и зябко.
     Шёл октябрь 1989 года. Оставалось чуть больше двух месяцев до Нового 1990 года. Что он им принесёт, к чему город готовится уже сейчас, заранее?
     А пешеходы выходили из метро и, не поднимая головы, спешили, подняв воротники, домой в тепло и уют.
     Они невольно вспомнили свою белую необжитую келью, от которой веяло холодом неустроенности. Оба, не сговариваясь, тянули время, стараясь как можно позже возвратиться домой. Как-никак, но тут люди, машины, городские звуки…
     Они решили взять ещё по коржику. Прохожие с сочувствием поглядывали на стоящую в одиночестве у грязного столика парочку, потягивающую остывшую коричневую бурду из бумажных стаканчиков. Вокруг них собрались воробьи со всей округи и внимательно следили, не обломится ли им кусочек. Виктор засмеялся и, отломив половину своего коржика, угостил бедолаг.
     – Не жалко тебе? – лукаво спросила Генриетта.
     – Нет, не жалко, они такие же бездомные, как мы с тобой.
     – Да, мы – бездомные… и торопиться нам некуда, – заметила она грустно. – Зато счастливые.
     Наконец, устав и основательно замёрзнув от пронизывающего ветра, они отправились восвояси, шутя и поддразнивая друг друга, чтобы скрыть свою печаль. Электрички в этот час шли почти пустые. Всем нормальным людям хотелось провести холодный воскресный вечер дома за телевизором и чашечкой душистого чая.
     Пригревшись на скамейке возле друг друга, они нехотя вышли из вагона на продуваемую ветром платформу. Дрожа от холода, спустились по щербатой лестнице и, перейдя шоссе, пошли лесной тропинкой к школе. Лес испуганно шумел вокруг них, процеживая холодный октябрьский ветер сквозь тёмные узловатые пальцы оголённых веток. Он был непривычно наг и беззащитен. Уставшие, они шли молча, и казалось, словно кто-то идёт следом за ними. Было слышно, как шуршит под невидимыми ногами палая листва.

          Долго ли осени стылой листвой ворошить?
          Долго ли в небо унылое вётлам глядеть?
          Время пришло душу, словно лесам, обнажить
          И в ожиданье зимы, словно во сне, замереть.

          Золото красок в лесу – это только мираж,
          Чтобы труднее грабёж октября разглядеть.
          Север дохнёт, и померкнет витраж,
          Прежде чем смертное белое платье надеть.

          Прежняя радость уходит… зови, не зови.
          Поздняя осень не в силах порадовать глаз.
          Крик журавлиный звучит ещё эхом в крови…
          Видят ли ангелы с неба, как пасмурно в нас?

     Лёжа на казённой кровати, Генриетта радовалась, что Виктор быстро уснул и не слышит этого унылого голоса северного ветра.
     «Нужно что-то придумать, чтобы как-то скрасить жизнь, – думала она, – поздняя осень не лучшее время для влюблённых».
     Неприятней всего было то, что они не могли официально оформить свои отношения. Жена Виктора не давала ему развода, а Генриетту оскорбляла мысль, что они, по сути, являются банальными сожителями. Генриетте было отвратительно само это слово, оскорбляющее её представление о любви. Оно словно пачкало их отношения, низводило до обычной пошлой связи. «Гражданский брак» – это не для неё.
     Но судьба решила учить её смирять свою гордыню через невозможность изменить жизнь. Ветер за окном то плакал, то подвывал. Она долго ворочалась, обдумывая сложившуюся печальную ситуацию.
     «Но раз уж они попали в такую историю, значит должен быть и выход», – подумала она, засыпая, и решение пришло само собой.
     Утром она сказала Виктору:
     – Нам нужно купить телевизор.
     Он обрадовался, удивляясь, что они раньше до этого не додумались.
     – Сегодня же после того, как отвезу Алексея Николаевича домой, заеду в хороший магазин и куплю нам телевизор.
     Он взял с собой, на всякий случай, все деньги, что у них были, и в отличном настроении поехал за директором.
     В обеденный перерыв они обсуждали будущую покупку. Екатерина Арефьевна тоже обрадовалась и поддержала их задумку. Отвезя с работы директора домой, Виктор отправился за телевизором в знакомый магазин. Каково же было его удивление, когда продавец, развёл руками и сообщил, что телевизоров нет.
     – Как же так? Я ещё недавно видел их на полках.
     – А теперь их нет, ищите в других магазинах.
     Он объездил кучу других магазинов, но везде ему отвечали одно то же:
     – У нас телевизоров нет, ищите.
     Окончательно отчаявшись, он смущённо намекнул продавцу, что отблагодарит его, если тот сумеет найти. Молодой продавец отошёл куда-то и вышел с довольным лицом, сообщив, что «случайно» нашёл один, последний аппарат. Окрылённый, Виктор вернулся в школу с добычей.
     Отныне по вечерам они уже были не одни, и унылая комната не встречала их угрюмым молчанием.
     Погода портилась, был уже конец ноября, когда Виктор предложил ей сходить в планетарий. Давно уже Генриетта там не была, поэтому очень обрадовалась такому предложению.
     Утром, взглянув в окно, они увидели на жухлой траве первый снежок, но вскоре его уже не стало. Это было первое напоминание о том, что зима уже близко. На улицах было немноголюдно. Ничего удивительного – ведь сегодня воскресенье, народ отдыхает.
     Просторный зал планетария был полон. Они заняли свои места в ожидании чуда. Ведь то, что сейчас доступно всем и каждому, достаточно лишь купить билет, ещё сотню лет тому назад допускало в свои таинства лишь немногочисленных звездочётов.
     Но вот погас свет, и началось волшебство. На время покинув свою планету, под космическую музыку Себастьяна Баха зрители отправились в немыслимое путешествие по Вселенной. Они пролетали между звёзд и созвездий, то приближаясь к ним, то зависая на мгновенье, чтобы полюбоваться космической красотой.
     После показа звёздного неба, последовала эзотерическая лекция. Это уже что-то новенькое… В таинственном полумраке зала, освещённого сиянием миллиардов звёзд и зодиакальных созвездий, зазвучал голос человека:
     – Друзья мои, сегодня перед вами открываются тайны, прежде недоступные смертному человеку. Вселенная видит и слышит нас. И мы откликаемся на её зов. Давайте же, все вместе, произнесём, понятные ей, волшебные звуки:
     – А-у-м-м…
     И зал, как зачарованный, глядя на звёздное сияющее небо, отозвался протяжным многоголосым эхом:
     – А-у-м-м-м…
     Казалось, что все сердца сейчас бьются в унисон, все дыхания слились в одно, чтобы эти загадочные звуки донеслись до Вселенной… или до Бога? Это было настолько волнующе, что мороз пробежал по коже с головы до пят. В эту минуту разрозненные человеческие души как бы слились в единое целое, и верилось, что Вселенная слышит их. А торжественный, невидимый голос предлагал им перенестись силой своего воображения с одной планеты на другую, представить себе их и даже побывать там. Некоторое время в зале стояла тишина, и только музыка Баха сопровождала их вдали от Земли. Затем снова раздался голос и сказал, что пора возвращаться на свою планету.
     – Нам подарили для жизни самую красивую планету. Я предлагаю вам мысленно взглянуть на её бескрайние моря и голубые горы, на её цветущие сады и золотые барханы пустынь, чтобы увидеть красоту планеты Земля.
     Потом они погружались в морские пучины, любуясь сказочными подводными пейзажами под волшебную музыку Римского-Корсакова.
     Потрясённые, вышли они из планетария. В лицо им с размаху ударил резкий северный ветер, возвращая в реальность. Как же эта реальность далека от того, что они только что пережили и прочувствовали! Казалось, что они попали в далёкое прошлое из светлого будущего. Поначалу они не замечали ни осеннего ветра, ни мусора на запущенном сквере, они ещё были где-то очень далеко, и все земные проблемы на какое-то время оставили их…
     Утром они проснулись в хорошем настроении, но уже к вечеру вчерашний морок растаял, вытесненный тревожным недоумением. Придя из магазина с пачкой макарон и подозрительной селёдкой, Генриетта спросила вслух пустую комнату:
     – Что же это происходит?
     Но комната, кичась своими белыми, незапятнанными стенами, давала понять, что она выше этих мелких интересов.
     А между тем полки магазинов на глазах скудели и пустели, улицы зарастали мусором в отсутствие дворников. Из Подмосковья тянулись электрички за колбасой, которая постепенно переставала быть похожей на прежнюю колбасу, а по холодным, опустевшим улицам гулял, беспечно посвистывая, шалый ветер. Город словно вымер.
     К счастью, они ещё не знали, что их ждёт впереди.


               Глава 4
               Начало девяностых

     Осенью проводили на пенсию Гертруду. Генриетта уговаривала подругу ещё немного поработать, но вскоре та объявила, что ей всё надоело и она хочет уйти на заслуженный отдых.
     – Что с тобой? Ещё недавно ты была весёлой и жизнерадостной, а сейчас я тебя не узнаю, – допытывалась Генриетта.
     – Одно могу сказать, пенсию государство даёт не просто так.
     Последний день она дорабатывала с большой неохотой, словно была уже не здесь.
     – Ты не грусти. Приезжай в гости, ведь ты теперь свободная пташка.
     – Как же мне эта школа надоела, если бы ты только знала, – сказала она подруге в ответ на её вопрос, будет ли она скучать по школе.
     А они, её друзья, хотели после занятий посидеть напоследок, душевно поговорить. Гертруда пригубила пару глотков вина и отставила рюмку, сославшись на здоровье.
     – У меня давление. Таблетки не помогают, я неважно себя чувствую.
     Невольно её настроение передалось и собравшимся. Тёплого прощания не получалось. Коллеги, теперь уже бывшие, скромно посидев и выпив винца, закусили тортиком и, пожелав ей здоровья и счастья, разошлись по домам, чтобы уже никогда больше не встретиться. Генриетта пошла провожать подругу на станцию, взяв с неё обещание увидеться в скором времени. Она была уверена, что их дружба будет продолжаться. Она не понимала расчётливый и холодный ум подруги, а ведь та не раз ей говорила: «С глаз долой – из сердца вон», удивляясь, что Генриетта всё ещё переживает за бывшего супруга. Ей были непонятны её рыдания и угрызения совести.
     – Ты вот тут страдаешь за него, а он ещё вперёд тебя женится, – говорила ей «мудрая сова».
     А Генриетта не понимала, что всё сказанное подругой относится и к ней. Она не понимала, что настало время, когда их пути навсегда расходились. Гертруда ставила точку всем прежним отношениям как нецелесообразным. Генриетте предстояло строить новую трудную жизнь, а ей, Гертруде, доживать свою. Ей хотелось только одного – покоя.
     – Наконец-то мне не нужно будет бежать утром на электричку и я смогу спать сколько захочу, читать любимые книги, смотреть телевизор, кошку себе заведу, а больше мне ничего не надо, – сказала она прощаясь.
     Но Генриетта думала, что подруга прячет за шутками свои переживания. Правда, её несколько удивило, с какой лёгкостью простилась Гертруда с коллегами, со школой, в которую они вложили столько души и труда. Ей представлялось, что их расставание будет гораздо печальней и трогательней. Она была поражена спокойным безразличием подруги к одиннадцати годам жизни, проведённым в стенах этой школы.
     – Мне не верится, что мы больше не встретимся утром на нашей тропинке, – огорчалась Генриетта.
     – Зато я теперь свободная! Буду наслаждаться жизнью и отдыхать, как и положено людям моего возраста. Вспомни слова Сенеки: «Побеждать природу можно только следуя ей».
     Это, конечно, мудрые слова… но где же чувства, эмоции? Так просто? Ни слезинки, ни вздоха?
     Потрясённая, Генриетта шла через лес. Ей казалось невероятным, что их многолетняя дружба могла закончиться так просто, словно её и не было. Без Гертруды стало скучно и неинтересно, ведь только ей она могла поверять сокровенные сердечные тайны, зная, что это останется между ними. Ей нравились умные, несколько циничные рассуждения подруги, что немного опускали её с небес на землю.
     Время шло, а она всё тосковала по подруге. Наконец, уговорила Виктора поехать в Ногинск навестить её. И однажды, в выходной день, они отправились в Ногинск. Дома Гертруды не оказалось, и они ждали её, сидя на холодной скамейке у подъезда. Наконец та появилась с хозяйственной сумкой. Она очень удивилась и обрадовалась, увидев их, но почему-то в дом не пригласила, а присела рядом. Поинтересовалась школьными делами, избегая разговоров о себе.
     – Что у меня может быть интересного? Живу себе потихонечку.
     Намекнула только, что у дочери проблемы в личной жизни. Разговор как-то не клеился, сбиваясь на дежурные фразы. Поняв, что в дом их приглашать не собираются, они поспешили на электричку, сославшись на дела. Уже сидя в вагоне и немного согревшись, Виктор заметил:
     – А ты говорила, что она твоя лучшая подруга, а она даже чаю выпить не предложила, – заметил он, глядя на приунывшую Генриетту.
     – Раньше она была другой.
     – Не знаю, но мне кажется, что люди не меняются. Просто ты её плохо знала.
     – Может у неё раскардаш, и она постеснялась нас пригласить.
     – Нет, дело не в этом. Просто ты привыкла всех оправдывать.
     Генриетте было стыдно за подругу перед Виктором и горько от того безразличия, с которым та их встретила. Словно соседи по подъезду задержались на минутку, чтобы перекинуться парой фраз. Больше с Гертрудой они никогда не встречались, хотя Генриетта вспоминала её всю жизнь с теплотой и грустью. Она всё равно считала, что это была самая интересная подруга, научившая её видеть жизнь и под другим ракурсом. Одним словом, Гертруда – лесная «мудрая сова», которая не поддаётся приручению. Возможно, что одна Генриетта и понимала её, и ценила.
Навстречу со свистом и грохотом промчалась электричка из Москвы в Ногинск.
     «Словно наши жизни с Гертрудой: пронеслись в вечности, встретившись на мгновенье», – подумала она.
     До Купавны они с Виктором ехали молча и домой вернулись грустные, голодные и уставшие. Поужинав и отогревшись, они устроились по-студенчески на кровати и включили телевизор. Диктор что-то говорил, но смысл его слов не доходил до сознания: каждый думал о своём.
     – Запомни, твоя лучшая подруга это я, – сказал, обнимая её, Виктор.
     Видимо, он всё ещё переживал встречу с Гертрудой.
     «Вот такое отношение к тебе дорогого стоит», – подумала Генриетта, прижимаясь к его надёжному плечу и улыбаясь.
     А старый год подходил к концу и подводил итоги.
     Итак, она уяснила себе, что дружба может быть и такой… Гертруда занята своими делами, и ей теперь нет до неё дела.
     Галя развелась со своим мужем и вышла замуж за Вадима, а обоих её сыновей отец отсудил себе, оставив ей квартиру. Галя была беременна и с нетерпением ждала, когда возьмёт на руки ребёнка от любимого человека. Её бывший муж уехал с сыновьями на родину к родителям и, по слухам, собирался жениться. Галя с Вадимом уволились и занимались устройством на новую работу. При отсутствии телефонов, они с Генриеттой почти не общались.
     Брат Генриетты Олег теперь жил во Владимире. С тех пор как Олег овдовел, он один растил внука. Всю свою жизнь он мечтал о сыне и теперь целиком посвятил себя его воспитанию.
     Что-то необычно тревожное витало в воздухе в ожидании Новогодних праздников, и настроение у всех было не праздничное. К Новому году страна и каждый отдельный её гражданин подходили с тревожными ожиданиями. Жизнь становилась всё безрадостней и трудней. Экономический спад набирал обороты. С каждым днём всё сложней становилось добывать самые необходимые продукты питания, и Екатерина Арефьевна теперь, кроме обеда, стала приходить и вечером, чтобы выпить чайку, ведь дома её никто не ждал, а в магазинах были огромные очереди. Домой в пустую квартиру идти ей не хотелось, и она частенько засиживалась у них.
     Но неожиданно их проживание на территории школы оказалось под угрозой. Кто-то известил московское руководство о нелегально проживающих в школе лицах, и директору было дано указание срочно навести порядок. Перед обеденным перерывом директор вызвал к себе Екатерину Арефьевну.
     – Катя, мы с тобой больше чем друзья уже много лет. Я хорошо тебя знаю и твой характер тоже. Ты ведь ходишь к Вите каждый день обедать, видя, что им тяжело и без тебя. Зная, что твой сын бездомный и скитается по чужим углам, ты спокойно живёшь одна в двухкомнатной квартире. Совесть у тебя есть? А я теперь вынужден запретить им оставаться в помещении школы после рабочего дня. Говоря простым языком, я вынужден выгнать их на улицу.
     Он замолчал. Молчала и она. Подождав какое-то время, он с раздражением заключил:
     – Я тебе всё сказал, а как тебе поступать, решай сама.
     Она вышла из кабинета, не проронив ни слова, мрачная и расстроенная. За обедом, отводя глаза в сторону, она предложила им переехать к ней в Реутов. То, как это было сказано и с каким выражением лица, пугало и настораживало. Они прекрасно понимали, что это предложение сделано ею не от души, но у них не было иного выхода и они согласились.
     Вечером, поужинав в последний раз в этой неуютной комнате, они собрали свой нехитрый скарб и на предоставленной ради такого случая директорской машине перебрались к матери в Реутов. Виктор тут же вернулся за директором, чтобы отвезти его домой.
     – Ты, Витя, держись. Придётся вам потерпеть, я твою мать знаю.
     Они разобрали свои нехитрые вещички, перевезённые на «Москвиче» одним рейсом. Виктор поставил телевизор поближе, чтобы слушать его с приглушённым звуком, не мешая матери. Им был выделен старый диван в проходной комнате, как и в квартире у отца. Они чувствовали себя неловко, стеснялись разговаривать в полный голос и лишний раз включить телевизор. Ходили на цыпочках, зная непростой характер Екатерины Арефьевны. И всё же им несказанно повезло, они были благодарны ей. По крайней мере, у них была крыша над головой. Другой разговор – надолго ли?..
     А до Нового 1990-го года оставались считаные дни, и Виктор с Генриеттой принялись добывать продукты к новогоднему столу и приступили к генеральной уборке квартиры. Квартира была очень запущенной. Екатерина Арефьевна ею почти не занималась, и во всех закутках, начиная от пространства под ванной и кончая антресолями, за долгие годы накопилось множество ненужного хлама. Так, например, заглянув под ванну, они извлекли оттуда кучу старого заплесневелого тряпья, пару старых стоптанных тапочек и эмалированный таз с окаменевшим цементом.
     – Нашёлся наконец, – обрадовалась хозяйка, – а я-то его обыскалась, – наклонилась над ним Екатерина Арефьевна, – это же мой любимый тазик.
     Но тазик был уже непригоден для использования по назначению, и Виктор пообещал матери поискать в хозяйственном магазине такой же таз.
     Мусора в квартире оказалось столько, что они стеснялись выносить его днём и вытаскивали его, стараясь не попадать на глаза соседям, когда на улице стемнеет.
Наведя порядок, Генриетта принялась готовиться к встрече Нового года. Она запасалась продуктами и консервами, чтобы накануне праздника приготовить что-нибудь вкусное. Она решила порадовать хозяйку и испекла свой любимый наполеон по семейному рецепту. Оказалось, совсем непросто «достать» сгущёнку и сливочное масло. Кухня Екатерины Арефьевны, наверное, впервые узнала, на что она способна, благодаря новой хозяйке. Она никогда не готовила таких блюд и таких салатов. Сама хозяйка, как и её кухня, нуждалась в дружеской руке. Глядя на её заскорузлые пальцы, Генриетта сделала ей маникюр в честь праздника. Не привыкшая ухаживать за собой, та долго отказывалась, ссылаясь на то, что никогда в жизни не ходила в парикмахерскую и не красила ногти.
     – Зачем нам парикмахерская, когда у меня есть маникюрный прибор и лак для ногтей? – смеялась Генриетта.
     И как та ни упиралась, в конце концов она уступила и результатом экзекуции осталась очень довольна.
     Генриетта радовалась, видя, как Екатерина Арефьевна украдкой любуется своим, первым в жизни, маникюром. Ей было от души жаль эту бедную женщину, не знавшую настоящей женской радости, все дни проводившую в однообразной работе, за гроши, которых хватало лишь на то, чтобы прокормиться. Теперь за квартиру будут платить они, и питание станет их заботой. В доме стало пахнуть вкусной едой и чистотой.
     Интересно только, сколько они здесь смогут прожить?


               Глава 5
               «Неисповедимы Пути Господни…»

     Новый 1990 год набирал обороты. Рушилось старое, ускоряя процесс распада государства. Люди ещё этого не знали, но ловили внутренним слухом этот печальный звон по прошлому застойному миру, как ловит ухо звон прощального колокола по почившему. Горбачёв не справлялся с управлением огромным локомотивом, составленным из пятнадцати вагонов союзных республик с пассажирами разных народов, культур и вероисповеданий. Он принимал поспешные непопулярные меры к оздоровлению общества путём ограничения продажи спиртного. Результаты таких мер привели к немыслимым очередям за спасительным алкоголем. Чувство неуверенности в будущем и ухудшение жизни народ пытался заглушить спиртным, а лишившись этого народного лекарства, травился некачественным зельем. Невозможно было купить одеколон или лекарство на спирту в аптеке. Ограничения привели к невиданному ажиотажу вокруг спиртного и росту пьяных на улицах. А на юге страны плакали невинными слезами вырубаемые виноградники, взращённые тяжёлым человеческим трудом.
     Желание насильственно оздоровить общество привело к неизбежным жертвам отравившегося некачественным пойлом народа. Наступали смутные времена. Неопределённость чувствовалась и в малом, и в большом. Не лучшее время для неустроенных, как они, людей.
     Уже второй раз было назначено заседание суда по бракоразводному процессу. Как назло, Виктор заболел и у него была высокая температура. Но что могло его остановить и, выпив горсть лекарств, он поехал в Ногинск, в надежде получить свободу. Но надежды его не оправдались. И на этот раз его супруга не явилась на заседание суда. Она была уверена, что бытовые проблемы охладят пылких влюблённых, и супруг, опомнившись, приползёт к ней на коленях, вымаливая прощение.
     «Он уходил уже, не в первый раз, и всегда возвращался, тем более вернётся теперь, когда в стране такой бардак», – говорила она себе.
     Так что Генриетте было по-прежнему суждено оставаться в постыдной роли сожительницы.
     – А ты думал, что она тебя так просто отпустит? – удивлялась мать. – Она тебя ещё помучает напоследок.
     Настроение у Екатерины Арефьевны было отличное. Она была довольна тем, что наконец-то сын убедится, что она была права, когда пыталась удержать его, глупого, неопытного, от женитьбы. Значит, не зря она тогда бросилась под электричку в знак протеста. Но и облегчить жизнь сына в новых сложных жизненных обстоятельствах она не собиралась, всем своим видом давая понять, что они здесь нежеланные гости.
     Но Генриетта старалась во всём угождать строптивой Екатерине Арефьевне, и у той не было повода, чтобы устроить семейную ссору. Но скандальный характер не давал ей покоя, и она нашла-таки, за что зацепиться. Ворочаясь ночами, она вспоминала прежние «прегрешения» сына и его бывшей жены. Теперь она каждый день стала устраивать скандалы. Поводом могло послужить всё что угодно. Стоило зайти в квартиру, как чувствовалась напряжённость и наэлектризованность, и тут же находился повод, чтобы, например, обвинить сына в том, что, когда он служил в Сибири, забывал мать и редко писал ей письма. Она тогда даже написала письмо командиру полка, чтобы призвать сына к ответственности за пренебрежение матерью, вырастившей его. В другой раз она обвиняла его в том, что, когда приезжала к нему в гости, к месту службы, это кончалось скандалом, и она уезжала домой обиженная и расстроенная.
     Виктор пытался объясниться с ней, но все его усилия были напрасны. Она начинала припоминать ему очередные «обиды», и успокоить её было невозможно, поскольку она не собиралась ничего слушать.
     Видя, как страдает Виктор от материнских нападок, Генриетта, выбрав удобный момент, когда его не было дома, начинала с Екатериной Арефьевной доверительный разговор. Говорила о том, как тяжело ему сейчас, ведь она сама пережила крушение семьи, ведь у него там остались дети. Она, как мать, конечно, понимает его. Тем более, что ей известна его прежняя жизнь с женой. Он устал от семейных ссор, и их задача создать ему спокойную обстановку в доме. Екатерина Арефьевна слушала её и соглашалась.
     – Но он ко мне плохо относился, забывал про меня, – жаловалась она Генриетте.
     – Но теперь-то Виктор заботится о Вас.
     – Это теперь, а раньше… – и снова начинался длинный список претензий, – моя бывшая невестка житья ему не давала.
     – А теперь он счастлив, мы же не хотим заставить его снова страдать?
     – Нет, нет, он мне говорит, что о таких отношениях всегда мечтал.
     – Ну и слава Богу, – заключала Генриетта, – пойдёмте лучше чайку попьём.
     Она тяжело переносила недобрую атмосферу этой квартиры. В её прежней семье все относились друг к другу по-доброму, любили шутить. Екатерина Арефьевна успокаивалась и затихала ненадолго. На день или два в доме воцарялся мир и спокойствие, но потом всё начиналось сначала.
     Они жили словно на минном поле, не зная, когда рванёт. Поужинав, старались куда-нибудь уйти, чтобы вернуться, когда она уже ляжет спать. Только идти им было некуда. Замёрзшие и уставшие они кружили вокруг дома по соседним улицам и каждый раз с надеждой смотрели на окна, но свет в её комнате продолжал гореть, а это означало, что их ждут.
     За всё то время, что они жили у Екатерины Арефьевны, дочь ни разу её не навестила, и Генриетте так и не удалось с ней познакомиться.
     – Почему она отказывается от нашего знакомства? – спрашивала её Генриетта.
     – Она ненавидела Витину жену.
     – Но я же совсем другой человек, может, мы с ней подружимся, – говорила Генриетта.
     Старая женщина поджимала губы и ничего не отвечала.
     Возможно, что Екатерина Арефьевна навещала дочь и они обсуждали новую избранницу, что и служило внезапным ухудшением отношений в семье, после чего она устраивала сыну скандалы. Как знать…
     – А какие отношения у твоей мамы с сестрой?
     – Какое-то время сестра с мужем жили у матери, – проговорил задумчиво Виктор, – они занимали комнату, где теперь её спальня, а мать спала на нашем диване. Это они сделали задвижку на дверь спальни из-за того, что мать подглядывала за ними. Они так же мучились, как и мы, и, в конце концов, мать их выжила. Боюсь, что она и нас выживет.
     – Но ведь с нами ей жить удобно, она сама мне сказала.
     – Это не имеет значения, она всё равно будет чем-нибудь недовольна. Такой уж характер.
     Они шли по безлюдной улице с кривыми деревьями. С неба не падал, а тихо лился, струился частый снег, словно белый дождь. И такая благость, такой покой был разлит вокруг, что им казалось, никто не может нарушить эту природную гармонию, и они решительно направились к дому. Свет в окнах горел приветливо и уютно. Генриетта улыбнулась:
     – Интересно, что нас ждёт на этот раз, может, она скучает?
     – Особенно не обольщайся.
     – Может быть, у неё закончились претензии к тебе?
     – У моей матери хорошая память, она и до детства дойдёт.
     – А что, ты доставлял ей неприятности?
     – Нет, я был спокойным и в магазин ходил, и сестре косички заплетал, и по дому матери помогал.
     В хорошем настроении они пришли домой и выложили на стол покупки. Но, распалённая своими недобрыми мыслями, Екатерина Арефьевна уже дожидалась их прихода, чтобы высказать очередные обиды и жалобы. Вконец измучившись, они молча выслушивали и шли спать, получив очередную порцию негатива, от которого потом долго не могли уснуть. Зато Екатерина Арефьевна, освободив себя и преподав им урок, легко засыпала, довольная собой.
     – Может, мы делаем что-то не так?
     – Дело вовсе не в нас. У матери скандальный характер. Ей нравится такая жизнь. Отец не выдержал и из-за этого ушёл.
     Было понятно, что долго так продолжаться не может. Они настойчиво искали другую работу, но задача оказалась гораздо сложнее, чем они себе предполагали, а ещё сложнее было найти себе жильё.
     В те времена редко кто сдавал квартиры и комнаты, а жить им было негде. Прописки у Генриетты не было, а без прописки не брали на работу. А ведь паспортистка предупреждала её, но она заверила, что пропишется у свёкра. Теперь её нигде не брали на работу из-за отсутствия прописки.
     Удивительно, что Генриетта с Екатериной Арефьевной ни разу не поссорилась, та её уважала. Однажды, когда они вдвоём сидели на кухне и пили чай с оладушками, напечёнными Генриеттой, Витина мать завела с ней странный разговор:
     – Я богатая мать, у меня ведь есть и сын, и дочь. Я вот что подумала, она ведь тоже имеет право на эту квартиру.
     – Ну конечно, – отвечала Генриетта, не понимая, к чему та клонит.
     – Мне с вами жить хорошо, и ты ко мне уважительно относишься. Но дочь есть дочь… Вот я и решила, кто из вас будет лучше за мной ухаживать, тому и оставлю квартиру.
     Генриетта посмотрела на неё и спокойно ответила:
     – Нет, Екатерина Арефьевна, я в такие игры не играю.
     Вечером, когда они с Виктором снова бесцельно кружили по улицам Реутова, оттягивая время возвращения домой, Генриетта рассказала Виктору о разговоре с его матерью.
     – Ну, теперь нам недолго осталось здесь жить.
     – Ты так думаешь?
     – А ты ещё сомневаешься? Она никогда тебе не простит отказа от такого великодушного предложения. Ты, по её мнению, должна была с радостью согласиться и вступить в соревнование. Для неё это было бы лучшим развлечением. А ты лишила её такого удовольствия.
     И действительно, с этого дня старая женщина делала всё, чтобы выжить их. Они были готовы бежать от неё куда угодно, хоть на край света.
     Однажды, возвращаясь с работы, Виктор прочёл объявление, в котором говорилось о том, что срочно требуются работники в совхоз имени «Пятидесятилетия Октября». Они поехали туда, благо это было по той же ветке железной дороги.
Они проехали до станции Электроугли, перешли через виадук, а дальше на автобусе до совхоза. Правда, автобус ходил очень редко.
     Директор совхоза, мужчина средних лет с серьёзными глазами, сидел за большим столом, заваленным кучей бумаг. Увидев перед собой хорошо одетых интеллигентных людей, несколько удивился. Они представились и рассказали, что приехали по объявлению.
     – Навряд ли вам подойдёт то, что я смогу предложить.
     – Мы готовы на любую работу, – ответил Виктор, – но у Генриетты нет прописки.
     – Это мы уладим, но работа есть только в свинарнике, грязная и тяжёлая.
     – Для нас главное, это жильё.
     – Пока я могу поселить вас в общежитии техникума в Электроуглях – там сейчас идёт ремонт и никто не живёт. А дальше, ближе к осени, должна освободиться комната в бараке.
     – Ну что же, мы согласны, – ответил Виктор, глянув на Генриетту.
     Директор пожал им руки, сочувственно глядя на приятную пару. Они были рады, веря, что это временные трудности, а скоро всё наладится.
     – Оформляйтесь, и добро пожаловать, – сказал он, пожимая на прощанье руку Виктору.
     Потом подошёл к Генриетте:
     – Только имя у Вас непростое, а одеваться придётся попроще. В общем, сами увидите.
     – Меня можно звать просто Рита, крестили Маргаритой.
     – Подойдёт, – улыбнулся тот.
     Когда, приехав в школу, они сообщили эту новость Алексею Николаевичу, тот был потрясён и не верил своим ушам, узнав, что они увольняются, собираясь работать в свинарнике.
     – Это до какой же степени Арефьевна вас довела, что вы и на свинарник согласны, – поражался он, – Генриетта, я не представляю тебя, пахнущую французскими духами и ходящую всю жизнь на каблучках, в роли свинарки, которая кормит хрюшек и чистит их испражнения! – возмущался он.
     – Ничего страшного, это ведь не на всю жизнь.
     – Видимо, пришло время перемен, – бодро отвечал ему Виктор.
     А судьба хитро усмехалась. Она решила замутить чистую реку их любви зловонными отходами. Жизнь продолжала испытывать их чувства на прочность. Воистину: «Неисповедимы Пути Господни…»


               Глава 6
               Авгиевы конюшни

     Работники свинарника встретили двух интеллигентных людей неприветливо, тем более что одежды попроще у Генриетты не нашлось, а для покупок другой денег у них не было. Говорят же, что принимают по одёжке. Оказалось, что пословица не обманула. Ей так и не позволили взять из дома одежду. Так что пришлось идти в свинарник в модном французском плаще и туфлях на каблуках. На счастье, они оказались сделанными на совесть, служа и домашними тапочками, и обувью на выход, и для походов по магазинам за продуктами. Идущие на работу женщины, с усмешкой поглядывали на новую свинарку.
     Зайдя в раздевалку, Генриетта быстро переоделась, накинув поверх блузки рабочую робу и сунув ноги в огромные грубые сапоги.
     Свинарник произвёл на неё впечатление внушительным размером. В воздухе стоял ядрёный, режущий глаза аммиачный дух. Несколько мощных вентиляторов работало день и ночь, и от них в помещении стоял несмолкаемый гул. Длинный ангар освещался небольшими окошками, расположенными ближе к потолку, которые давали недостаточно света, поэтому ангар досвечивался электрическими лампочками. По центру ангара были проложены рельсы, на которых стояла тележка с выбеленной известью большой прямоугольной ёмкостью. По обе стороны от рельсов тянулись бесконечной чередой отгороженные друг от друга отсеки для свиней с невысокими бортиками. Пока Генриетта разглядывала место своей новой работы, к ней подошла широколицая женщина средних лет и спросила:
     – Ты, что ли, новенькая? Давай знакомиться, меня Саней зовут.
     – А меня Ритой.
     – Не сбежишь Рита-Маргарита в первый день?
     – Нет.
     – Ладно, иди принимай своё хозяйство, – и она показала рукой на правую сторону ангара, – тут и будешь работать.
     – Весь ряд мой?
     – А чего ты хотела, десять хрюшек?
     – А сколько здесь свиней?
     – Всего в ангаре две тыщи. Одна тыща – моя, другая – твоя.
     – Саня, что я должна делать?
     – Что делать? Говно будешь лопатой грести, – недобро засмеялась Саня, – не боись, будешь как прынцесса на тележке кататься, корма разливать по корытам.
     Саня наслаждалась своей властью, но новенькая не обижалась, а внимательно слушала её. Саня подошла к ёмкости, похожей на башню, стоящей под широкой трубой, выходящей из соседней стены.
     – По этой трубе подаётся горячий корм, – объясняла она, – а ты не зевай, не то каша польётся через край, ошпарить может. Залазь на тележку и следи, а когда останется недалеко до верху, быстро задвигай задвижку, – и она показала, как это делается.
     – Разольёшь корма, верни на место тележку и берись за метлу говно грести. Вот тебе и вся работа.
     Генриетта смотрела на нескончаемый ряд загонов.
     – Смотри и учись, больше показывать не буду.
     Любое дело кажется сложным, когда берёшься за него впервые. Вот и Генриетте сейчас казалось, что она не справится с этой тележкой, с задвижками… Она со страхом смотрела на бачок, на узкую скамейку, расположенную вплотную к нему, и не сводила с Сани глаз, повторяя за той каждое её движение.
     Вот Саня ловко, с силой выдвинула задвижку, и в открытый люк, под напором, хлынул раскалённый поток полужидкой серой каши.
     – Теперь попробуй закрыть, – командовала Саня.
     Генриетта трясущимися руками давила задвижку, но оказалось, что для этого нужно приложить большие усилия.
     – Теперь открой.
     Саня залезла на тележку, чтобы определить, сколько налилось корма, и позвала Генриетту тоже заглянуть, но за паром, валившим от льющегося горячей лавой корма, та почти ничего не видела.
     «Интересно, и как Саня определяет, когда нужно закрывать задвижку?» – думала Генриетта, понимая, что об этом лучше и не спрашивать. Ведь ей и так понятно, что в каждом деле нужно мастерство и опыт.
     Но вот Саня стала потихоньку толкать дверцу и наконец закрыла её полностью.
     – Хватит. Бачок полный.
     Оказывается, что наполнить бачок не так-то просто. На задвижку давил поток корма, льющегося из трубы, так что требовалась немалая сила, чтобы перекрыть его задвижкой. Генриетта радовалась своим первым успехам. Так уж устроен человек, что он испытывает радость и чувство удовлетворения и от простой работы такое же, как и от удачной поэтической строки.
     Саня показала ей, как управляться с электрической тележкой, и они тронулись. Теперь нужно было открывать другую задвижку, расположенную внизу бачка. И опять требовались сила и сноровка, так как нужно было налить достаточно корма, чтобы свиньи наелись, но успеть вовремя закрыть, чтобы каша не перелилась через верх корыта на пол. И опять требовались усилие и внимательность. Теперь Саня занималась своей стороной, заполняя корыта слева, а Генриетта своей – справа.
     «Да, эта работа не для слабых, – думала Генриетта, с трудом управляясь с раздачей корма.
     Руки уже устали, и всё тело ныло от напряжения, а до конца ангара было ещё далеко.
     – Как вы управляетесь с такой работой, тут же мужик нужен!
     – Ещё как управляемся! А куда нам деваться, мы же малограмные, – отшучивалась Саня.
     – Я раньше думала, что это простая работа, а тут своё мастерство нужно.
     И тут Саня поразила её, заметив:
     – «Мастерство без ремесла, что лодка без весла», – как говорила моя бабка.
     – Твоя бабушка философ.
     – А что? Знай наших, – довольно улыбаясь, заметила Саня.
     Некоторое время они ехали молча. Генриетта внимательно следила, чтобы достаточно наливалось горячей жижи, успевая вовремя закрыть заслонку. Проголодавшиеся за ночь свиньи бросались к кормушке, расталкивая с визгом друг друга. Генриетте казалось, что в этот момент они похожи на толстых баб, расчищающих себе дорогу локтями в очереди за «выброшенной» в магазине колбасой. Неожиданно она заметила толстую крысу, идущую с важным видом к кормушке. Она, не торопясь, вразвалочку шла среди бела дня, не обращая ни на кого внимания.
     – Глянь, явилась не запылилась толстозадая, – толкнула в бок Генриетту Саня.
     – Пошла прочь!
     Крыса не обращала на неё внимания, дескать, кто ты такая?
     – Замучила стерва, начальство нас гоняет, а что мы можем сделать?
     – Отравить, например.
     – Умная какая, ты думаешь мы не пробовали? Другие сдохли, а эта, стерва, жрёт только из кормушки, а где попало еду не берёт. Не доверяет. Она уже года два так столуется.
     Наглость умной крысы вызвала в Генриетте возмущение и отвращение. Сама не понимая как, она точным и резким движением ударила скребком нахалку. Саня остановила тележку, не веря своим глазам:
     – Ритка, ты её убила что ли? – недоверчиво спрашивала она, с восхищением глядя на неподвижно лежащую крысу.
     Сойдя с тележки, она с опаской толкнула её носком сапога.
     – Ну ты, девка, даёшь! – и она с восхищением глянула на свою ученицу.
     Они доехали до конца и вернули тележку на место.
     – Саня, а во сколько заканчивается рабочий день? – смущённо спросила её Генриетта.
     – Работаем с восьми до двенадцати, потом перерыв до четырёх, и опять до восьми вечера.
     – Ну давай, – и Саня, хлопнув её по плечу, пошла чистить загоны в своём ряду.
     Генриетта взяла метлу и тоже стала сметать вонючие отходы жизнедеятельности свиней по покатому к желобку полу, смывая остатки водой из шланга.
     В обеденный перерыв, когда все работавшие женщины собирались в подсобке, Саня делилась новостью о кончине крысы. Генриетта не представляла, что это событие сделает из неё героиню. Даже те женщины, что до этого смотрели на неё, как на белую ворону, зауважали новенькую и приняли её в свою компанию.
     – Это надо же, взяла и убила, а мы два года не могли избавиться от этой засранки, – восхищалась матершинница Любка.
     С этого дня на Генриетту смотрели с уважением и симпатией.
     Обедали в тесной подсобке не спеша, с чувством, с толком. На стол поставили глубокие тарелки с нарезанной ломтями колбасой и белыми батонами. В середину стола водрузили большой графин молочного обрата.
     – Ешь давай, не стесняйся, – подбадривали её женщины, видя, что она смотрит на колбасу, – всё дармовое. Нам привозят просрочку, чтобы мы подмешивали хрюшкам в кашу. Так они лучше жрут. Они же умные твари, понимают вкус.
     Генриетта поначалу отказывалась, говоря, что не хочет есть, но голод побудил её съесть сначала кусочек колбаски, а потом ещё и ещё… Со временем она перестала брезговать – колбаса как колбаса.
     – Ешь, здоровей будешь, бери с нас пример, – говорила краснолицая Любка.
     Перемигнувшись с подружкой, они достали аптечные пузырьки со спиртовой настойкой боярышника и, чокнувшись, выпили за здоровье друг дружки. Лица женщин раскраснелись, глаза заблестели.
     – Ритка, дерут тебя кошки, выпей с нами за компанию, – приставала к ней с угощением Любка.
     – Спасибо, я лучше молочка выпью.
     Любка смеялась, хватаясь за живот:
     – Ой, не могу, «я лучше молочка выпью!» – и она беззлобно покатывалась со смеху.
     Женщины были добрые, хорошие, но несчастные. Генриетта относилась к ним с симпатией. Коробило её одно – Любка вставляла после каждого слова матерное, словно яркую бусину в скучное ожерелье, и сама была в восторге от своих импровизаций.
     Порой Генриетте казалось, что свиньи гораздо умней и хитрей людей. К вежливому обращению хрюшки не привыкли и были настроены агрессивно. Поначалу Генриетте было страшно. Они видели перед собой нового человека и проверяли его на профпригодность. Она метлой сгребала их пахучие отходы, а огромные свиньи молча наступали. Они шли, выстроившись в шеренгу следом за ней, с угрожающим видом, презрительно глядя на её согбенную спину. Если Саню они побаивались, то на неё смотрели, как на прислугу. Генриетте казалось, что они усмехаются, глядя на неё, и вот-вот схватят её сзади. Особенно одна, самая крупная и нахальная, свинья приводила её в ужас, когда теснила к бортику, нагло, в упор уставляясь немигающими глазками.
     Саня со смехом смотрела на неё и советовала:
     – Да ты дай ей в пятак!
     Но у Генриетты рука не поднималась, а свинья это понимала и презирала её, глядя, как служанка перелезает через бортик в соседний загон.
     Однажды Саня сказала заговорщицки:
     – Рита, тебе надо бы проставиться.
     Подсчитав свои гроши, они с Виктором в выходной купили, что смогли, и накрыли стол, она – для женщин, а Виктор – для мужчин. Добытая с трудом бутылка водки досталась мужикам, а Генриетта принесла шампанское. Увидав шампанское, Любка виртуозно выразила народным текстом своё неудовольствие и, выпустив пар, завершила свою речь уже более миролюбивым тоном:
     – Лучше убери это с глаз моих, я шампанским не ссу, – и демонстративно достала пузырёк с боярышником.
     Остальные женщины с удовольствием запивали просроченную колбасу «Советским» шампанским и на удивление быстро захмелели.
     – Ну ладно, дайте и мне попробовать, – смилостивилась Любка. Но бутылка была уже пуста.
     А Виктора работники свинарника уважали: лётчик, военный. Он трудился в соседнем ангаре. Начальство ценило трудолюбивого и непьющего работника. Теперь Виктор был уже не учеником, а полноправным свинарём, в то время как Генриетта всё ещё ходила в учениках.
     Однажды она замешкалась, и раскалённая жижа полилась через край бачка, она еле сумела справиться с заевшей задвижкой. Огромный, белёный известью, бак был залит коричневыми потоками. Теперь Генриетте предстояло всё это отскребать и белить заново испачканный бак.
     Однажды ночью выключили свет, и несколько свиней сдохло от ядовитых испарений. У Генриетты тоже сдохло две свиньи. Открыли окна, а когда дали свет, включили вентиляторы. Дышать было нечем. Они с Саней пытались оттащить дохлых свиней, но им не удалось даже сдвинуть туши с места. Позвали на подмогу мужчин, пришёл и Виктор, и те, обливаясь потом, выволокли туши за задние ноги во двор и погрузили на тракторную тележку.
     Генриетта с каждым днём чувствовала себя всё хуже. И однажды во время обеда пожилая свинарка Татьяна, взглянув на неё, ахнула:
     – Да ты вся белая, краше в гроб кладут! Иди во двор, а то в обморок грохнешься. У тебя климакс, что ли?
     – Да.
     Работа отнимала последние силы. Генриетта сильно похудела и в лице ни кровинки. Но работала по-прежнему старательно. Скоро осень и их выгонят из общежития. Вся надежда на комнату в бараке.
     Вечером, когда они возвращались с Виктором домой, пропахшие зловонием, им было невыносимо стыдно, когда люди брезгливо отстранялись в автобусе от них. В общежитии душа не было, и они пытались холодной водой в тазике смыть с себя пропитавший их, кажется даже изнутри, запах свинарника.
     Однажды, за обедом, глядя на Генриетту, баба Таня сказала:
     – Рита, зря вы надеетесь, что получите комнату.
     – Нам директор совхоза пообещал.
     – Он всем обещает. Здесь никто работать не хочет, кроме нас, прокажённых. Все комнаты в бараке заняты, в них люди живут и помирать не собираются.
     – Верно, – вступила в разговор Любка, – вам надо другое место искать, пока ты тут не подохла.
     – У меня в совхозе «Московский» работает сеструха, это рядом с кольцевой, там не то, что здесь, от Москвы не отличишь, – заметила баба Таня, – ты учительница, а там две школы есть, пойдёшь в сентябре работать. Вот куда вам надо ехать.
     – Когда ехать, если мы работаем до восьми?
     – Вот будут праздники и ехайте.
     – Да ведь все учреждения будут закрыты.
     – Хоть посмотрите, может, понравится.
     Приближались майские праздники, и первого мая, сгорая от нетерпения, они поехали в элитный совхоз «Московский», который кормил всё кремлёвское руководство парниковыми овощами. Дорога заняла у них более двух часов, так как совхоз «Московский» находился от Электроуглей на противоположном конце от Москвы. Проехали через всю Москву и, сев на автобус до аэропорта Внуково, выехали за кольцевую дорогу. Проехав ещё шесть километров, слева увидели высокие дома.
     Действительно, это на совхоз было непохоже. Обычный московский микрорайон. Они пошли по улице. Погода стояла прекрасная, народ отдыхал, девчонки играли в классики, а на скамейках сидели люди, наслаждаясь погожим весенним деньком. В воздухе пахло молодой проснувшейся травой, а на кустиках бузины раскрывались молодые сморщенные листочки.
     Они подошли к скамейке, где сидела молодая женщина.
     – Доброе утро, скажите пожалуйста, как нам найти административное здание совхоза?
     – Так сегодня контора не работает, – удивилась женщина.
     – Мы понимаем, но хотим посмотреть, где она находится.
     – А что вы хотите?
     – Хотим устроиться на работу в ваш совхоз.
     И они рассказали о своей ситуации.
     – Меня звать Зоя, – улыбнулась женщина, – вы правильно решили переехать сюда, здесь очень хорошо и вам понравится. Только зачем вам искать работу в теплицах? Лучше вам устроиться в ЖЭК, которая является частью совхоза, там вы быстрей получите квартиру. Вам нужно обратиться к Виноградову.
     – Но ведь сейчас выходной.
     – Сходите сейчас к нему домой, – и она назвала его адрес, – только не говорите, что я дала вам его.
     Они поблагодарили Зою и пошли искать нужный дом. Никогда в жизни они не позволили бы себе такую бестактность, но иного выхода у них не было.
     Наконец они нашли нужный адрес и поднялись на второй этаж. Страшно волнуясь, Виктор нажал на дверной звонок. Сердце у них стучало как бешеное. Дверь открылась, и на пороге показалась женщина, видимо, жена Виноградова. Она с любопытством смотрела на незнакомцев.
     – Извините, пожалуйста, мы можем поговорить с Владимиром Владимировичем?
     – Его нет дома, он пошёл гулять с дочкой на озеро, поищите его там.
     Она, видимо, считала, что они с ним знакомы. Они поблагодарили и вышли на улицу. Где это озеро? Как выглядит Виноградов?.. Спросили у прохожего как им пройти на озеро.
     – Перейдёте Киевское шоссе и через полтора километра увидите озеро.
     – А как оно называется? – спросила Генриетта на всякий случай.
     – «Чайка».
     По хорошей дороге они быстро дошли до озера. Оно было, конечно, не таким большим, как Бисерово, но довольно внушительным. Его окружал живописный, полный солнечного света, негустой лес. Над озером кружили чайки, и воздух благоухал весенней свежестью. Жизнь продолжалась.
     – Мне здесь так нравится! – восхищалась Генриетта, – я хотела бы здесь жить.
     – Значит, мы будем здесь жить. Ведь, как ты говоришь, все твои мечты сбываются, – улыбнулся Виктор.
     Вокруг озера прогуливались люди, но мужчины с девочкой среди них не было. Скорей всего, те уже вернулись домой.
     Опьянённые весной, они решили идти не по дороге, а выйти на шоссе, пройдя напрямую через лесок. О, эта неистребимая жажда приключений! Они и здесь нашли-таки проблему на свою голову. Ориентируясь на шум шоссе, шли напрямик и угодили в заболоченное место. Земля здесь была сырая, и каблуки у Генриетты вязли в грязи, а длинный светлый плащ, цеплялся за ветки. Они устали и испачкались. Как теперь в таком виде явиться к Виноградову?
     Но наконец-то лес кончился, и впереди показалось шоссе. Виктор нашёл чистую лужу, в ней они и вымыли свою обувь.
     Теперь они уже знали дорогу к дому, где жил Виноградов.
     «Интересно, какой он?» – думала Генриетта.
     Звонок, и дверь открыл мужчина лет сорока.
     – Это вы меня искали?
     – Извините нас, Владимир Владимирович, жизненные обстоятельства вынуждают нас обратиться к Вам за помощью, – заговорил Виктор.
     – Мы пришли к вам с просьбой о трудоустройстве. В будние дни мы не сможем вырваться, – волнуясь, поддержала его Генриетта.
     – Ладно, пойдёмте в сквер, – и Виноградов направился в уютный скверик напротив своего подъезда.
     Там они рассказали ему о своих проблемах.
     – А кто Вы, Виктор Иванович, по профессии?
     – Я бывший военный лётчик, подполковник в запасе. Специальной профессии у меня нет. В дипломе записано лётчик-инженер.
     Виноградов задумался.
     – Достойной работы для вас у меня пока нет, но мы что-нибудь придумаем. Обращайтесь в отдел кадров, сошлитесь на меня. Я Вас возьму на работу в ЖЭК.
     На крыльях радости они возвращались в Электроугли, обгоняя само время. Душа ликовала, оставалось только дождаться утра, чтобы забрать документы. Им не верилось, что скоро всё изменится, и они будут вспоминать свинарник, как дурной сон.
     Река жизни вырвется из вонючего болота, поглотившего её, и понесёт их вперёд, сворачивая камни на своём пути.


               Глава 7
               Электроугли

     Не знает человек, где найдёт, а где потеряет. Казалось бы, что может быть хуже того положения, в котором они оказались. Верно сказано, что крест людям даётся по силам их. Значит, чем сложнее жизненная задача, тем больше Господь уверен в том, что ты с ней справишься. Получается, что это человек проявляет малодушие, когда жалуется на судьбу, а Бог верит в него. Они уже не раз замечали, что всё, что ни делается – всё к лучшему. Не выживи их Екатерина Арефьевна из своей квартиры, не решились бы они на такой отчаянный шаг, как пойти работать в свинарник. Не работали бы они в свинарнике, не узнали бы о совхозе «Московский», где и суждено продолжиться их дальнейшей жизни. Спасибо бабе Тане, что рассказала об этом замечательном месте. По сути, она явилась оракулом, определившим их дальнейшую судьбу.
     Удивительно, но они благодарили жизнь за то, что она испытывала их, дав взамен то, о чём они мечтали. А свою работу в свинарнике они понимали как бесценную возможность ещё при жизни устранить причины, вызванные засорением души бытовыми «ценностями». Ведь жизнь, словно река, загрязняется по мере своего продвижения и очищается трудностями и испытаниями, убирая муть и мусор. Характер человека, хочет он этого или нет, Река Жизни обкатывает и шлифует, как дикую горную породу, меняя характер и взгляды на жизнь, меняя его мировоззрение. Конечно, на их жизненном пути будут ещё и пороги, и водопады…
     Очистка «Авгиевых конюшен» подвела итоги из прежней жизни – своеобразный жизненный подвиг. Теперь их уже не пугала и не оскорбляла никакая «грязная» работа.

          Премудрость жизни – в искренности чувства,
          В простых словах, что вложены в уста.
          В смиренье вербы, что ломают с хрустом,
          Для приношений в светлый Храм Христа.

          Вот так и нас судьба ломает с хрустом,
          Готовя, чтоб в Небесный храм ввести.
          Ведёт по жизни Рок людей искусно,
          Чтоб Душу нашу грешную спасти.

          Не искушай судьбу свою напрасно,
          Дозволенной черты не преступай.
          Судьба земная людям неподвластна,
          Что в жизни взял – с любовью возвращай.

          И на закате жизни есть рассветы.
          И на закате жизни есть весна.
          И на закате жизни дуют ветры,
          Мечтой и светом полня паруса.

          А петухи кричат, как заводные,
          И будят день, проснувшись до зари.
          Есть в нашей жизни истины простые,
          Как искры Божьи, что горят в крови.

     Для начала Виктор устроился рабочим по озеленению и благоустройству и целыми днями, в любую погоду, ходил с тяжёлой косилкой по многочисленным газонам, наводя красоту в человеческом мире. Работавшие с прохладцей рабочие были недовольны тем, что Виктор добросовестно исполняет свои обязанности, и упрекали его в том, что он снижает им расценки, а начальство удивлялось перерасходу бензина. Виктор объяснил коллегам, что он должен трудиться, чтобы получить жильё. Они его поняли и относились с уважением.
     – Молодец, мужик, – задумчиво качал головой пожилой рабочий, прикладываясь к бутылочке.
     К концу рабочего дня Виктор физически выматывался, но на душе у него было светло и радостно несмотря на то, что ещё предстояло добираться до Электроуглей два с лишним часа в душных автобусах, на метро и электричке. Казалось бы, что новая работа была не легче предыдущей. Так был ли смысл ездить в такую даль, не имея никаких гарантий на улучшение жизни?
     Японцы говорят: «Чем меньше смысла снаружи, тем больше его внутри».
     «Сейчас нам нужно терпение и вера в лучшее», – думал он, стоя в тамбуре переполненного вагона.
     Вот наконец и Электроугли. Электричка с шипением останавливается. Он выходит на платформу, и стоит только сделать первый глоток отравленного химическим заводом воздуха, как все сомнения бесследно исчезали.
     Но май уже закружил голову и такому, дурно пахнущему, с катышками сажи на подоконниках, неуютному городу. И по ночам на его окраине, под весенней луной в заросшем прудике пели, изнывая от любовного томления, неугомонные лягушки.
     Генриетте не спалось. Она встала и пробралась сквозь коробки и стулья к открытому окну. Луна внимательно глядела на неё с немым укором, словно упрекая в том, что за бытовыми проблемами она перестала смотреть на небо. От звёзд исходили колючие лучики света, как бывает, если смотришь на них сквозь слёзы. Генриетта заметила, что, начиная с проживания у матери Виктора и работы в свинарнике, она не написала ни одной строчки. Видно, ангел, что обычно нашёптывал ей на ушко, ни разу к ней не прилетал. Он не выносил зла и грязи.
     «Скорей бы закончилась эта неустроенная цыганская жизнь», – думала она, вглядываясь в туманное будущее.
     Они знали, что жить в общежитии им осталось недолго, осенью они снова окажутся на улице, пополнив ряды бездомных бомжей. От этой мысли в душе что-то дрогнуло, кольнуло сердце… до слёз. Она ощутила лёгкое движение воздуха в тишине майской ночи. Зашелестела, залопотала на своём детском языке листва ясеня, стоявшего недалеко от окна.
     Ангел пролетел…

          Берегись о звёзды уколоться
          Там, где в небе царствует Луна.
          Чернота небес, как дно колодца,
          Страхом неизвестности полна.

          В сердце, чуть уставшем, ещё много
          Чистого небесного огня,
          Но глядит Луны пустое око
          Равнодушным взглядом сквозь меня.
          Пей, Душа, из вечности колодца,
          Чтобы до краёв была полна
          Лунным светом – отраженьем солнца,
          Высветилась сердца глубина.

     Ночь дышала прохладой на этот затерянный на краю города дом, на эту, обнявшую зябнущие плечи, женщину, молча глядящую на звёзды. А за окном, в заросшем камышом пруду, пели лягушки о том, что жизнь прекрасна. И не стоит забывать, что новое всегда строится на развалинах былого. Так ведь и весна рождается из краха зимнего царства.
     Вчера Генриетта узнала, что её бывший муж женился, и, к своему удивлению, испытала укол ревности, но тут же упрекнула себя за эгоизм. Она должна радоваться, что Владимир обрёл новую семью. Господь смилостивился над ней и снял с души тяжёлый камень: ведь это по её вине он страдал, оставшись без семьи. И всё же ей было больно. Он всё ещё оставался частью её самой. Говорят, если любовь была настоящей, она никогда не умирает, и все, кого мы любили в жизни, остаются в душе навеки. Как же мы прорастаем в тех, кого любим, что и после расставания боимся потерять их!
     Она отошла от окна. Казённое окно было ничем не занавешено, и яркая луна светила на кровать. Виктор, намаявшийся за день, крепко спал, освещённый лунным сиянием.
     Генриетта ещё долго ворочалась, нахлынувшие воспоминания мешали уснуть. Наконец бог сновидений подхватил её и унёс в своё неведомое царство. Сон был беспокойный и поверхностный. Снилось ей, что она ходит ночью под окнами прежнего дома в Купавне и смотрит в окна на пустые комнаты. Неожиданно перед ней открывается дверь прямо в ночь, и на пороге светлым пятном стоит её сын. Генриетта кинулась ему навстречу, но он жестом показал – не входи! Она понимающе кивала головой. В горле комок. Она видит себя как бы со стороны: это она стоит перед дверью, словно нищенка, что не смеет переступить порог.
     Какую эмоционально насыщенную жизнь проживают люди в часы сна, когда их души отсутствуют на Земле! Сновидения заставляют чаще страдать, чем радоваться. Но тут сквозь сон она услышала чьи-то голоса в коридоре общежития и проснулась, продолжая плакать.
     Был ранний рассвет, и в соседнем пруду утомлённо и сладострастно утробно урчали лягушки. Этот звук немного успокоил её. Ночь потихоньку таяла и стекала за горизонт. Спать ей уже не хотелось, и взгляд бесцельно блуждал по чужой неуютной комнате. Ей было горько, страшно и одиноко. Генриетта прижалась к спящему Виктору, но и его сейчас рядом не было. Он ещё летал во сне в царстве Морфея… Интересно, что с ним там сейчас происходит?
     В пять часов утра где-то на окраине этого маленького, вонючего и нещадно матерящегося города запели горластые петухи и разбудили его. Виктор торопился позавтракать, чтобы успеть на первый автобус.
     Они жили в общежитии нелегально. Сторож не знал о них, и после того, как уходили рабочие, запирал входную дверь. Ежедневно Виктору приходилось вылезать через окно.
     Проводив его, она начинала свой трудовой день. Главное, раздобыть хоть какие-нибудь продукты, чтобы к его приезду приготовить обед на старенькой электроплитке. Приходилось ездить в город Железнодорожный, там было больше магазинов. Может, сегодня ей удастся найти яйца или макароны, ведь даже консервы исчезли из продажи, и в магазинах их давно уже не было. Простояв в очереди за сахаром несколько часов, она ушла ни с чем. Сладкого на всех не хватало. Ну что же, «не хлебом единым жив человек».
     – Хорошо бы нам перебраться в «Московский», чтобы ты не тратил столько времени на дорогу, – мечтательно говорила Генриетта.
     – Начальство обещает что-нибудь придумать. Завтра я заеду в суд, надеюсь, что это в последний раз, и я стану свободным человеком. Даже не верится. Ведь в той жизни я был словно мёртвый, это ты подарила мне настоящую жизнь.
     Им ещё предстояло открывать друг друга, учиться видеть и слышать, понимать и принимать, ведь они взрослые сложившиеся личности, и многое предстоит им в себе менять…
     Однажды, на эскалаторе, Виктор с улыбкой неожиданно спросил её:
     – Откуда ты такая взялась?
     – Прилетела из созвездия Водолея, там все такие.
     – Сомневаюсь, что все такие, – сказал он, нежно прижимая её к себе.
     Благословенна Земля, на которой умеют так любить!
     В переполненном автобусе у Виктора в сумке раздавили пакет молока, это был их ужин.
     – Ничего, – сказала Генриетта, – что-нибудь придумаем.
     И они смеялись, радуясь жизни.
     Наконец-то наступило настоящее лето, и с утра на землю потоком лились горячие лучи солнца. Был воскресный день, и сегодня они могли понежиться в постели. В комнате стало душно, солнце нещадно припекало, и, позавтракав, они поспешили из духоты на свежий воздух. Они устроились на заброшенной скамейке под огромным старым ясенем. Дерево укрывало их от палящих лучей. Генриетта подошла к ясеню и прижалась всем телом к его прохладному стволу. Так она простояла какое-то время. Ей казалось, что дерево удерживает её, не хочет отпускать.
     – Генриетта! – позвал её Виктор.
     Она села на скамейку, и он стал читать вслух новую книгу «Стокгольмская история». В книге подробно описывался ненастный март, снег и ветер, но ощущения героя сейчас не находили отклика в их душе. В отличие от героя романа их мучила жара, а не холод. Было невыносимо душно, как перед грозой. Хорошо ещё, что Генриетта догадалась намочить сарафан, но горячий, как из фена, воздух быстро высушил его на ней. Убаюкивающе монотонно гудели мухи, а где-то неподалёку кудахтала, хвастаясь снесённым яичком, курица. Листья ясеня перешёптывались между собой, нагоняя сонливость.
     Виктор зевнул, прикрыл книгу и достал кулёк с семечками. Он, искоса поглядывая на неё, наклонился и прошептал на ушко, что она красивая. Генриетта засмеялась, и её светлые волосы, раздуваемые нежным ветерком, искрились и казались зеленоватыми от процеженного листвой солнечного света. Длинный сиреневый сарафан ниспадал с тонких бретелек мягкими волнами до земли. В этот миг она казалась ему лесной феей.

          Под кружевным шатром у ясеня
          Сам воздух – импрессионист!
          Смеясь, спросила у тебя я:
          – Как мы, он тоже оптимист?

          На мокрой от росы скамеечке
          Не прячем мы счастливых лиц.
          Просыпались на землю семечки
          На радость любопытных птиц.

          Вплетались в лета гимн искусно
          И листьев звон, и звон стрекоз.
          Так хорошо, что даже грустно…
          И словно по спине мороз!

     Они молчали, а из далёкого окна лился волшебный голос Мирей Матье, суля им вечную любовь.
     «Когда-нибудь, ненастным зимним днём, – думала Генриетта, – мы будем вспоминать этот сияющий день. Лишь бы не расплескалось драгоценное вино любви на ухабистых дорогах жизни, лишь бы не разучились мы летать и не окуклились со временем».
     Внезапно налетел сильный ветер. Закружилась и поднялась столбом к небу пыль. Где-то загрохотало и первые, редкие капли дождя крупным горохом посыпались на землю. Смеясь, они побежали в дом, забыв на скамейке скучную книгу.


               Глава 8
               Переезд и свадьба

     Пришло время попрощаться с их временным приютом и старым добрым ясенем. После того как закончилась их «карьера» свинарей, перед ними реально стояла угроза снова оказаться на улице. Виктор, привыкший к военной дисциплине, так же добросовестно работал и на новом месте. Начальство, по достоинству оценив нового работника, уже имело на него свои виды и, узнав о проблеме с жильём, предложило ему переехать на новое место жительства с временным проживанием в одной из комнат спортивной школы. Для переезда ему выделили маленький грузовичок, чтобы он мог перевезти вещи. Нечего и говорить, что, узнав о такой перспективе, они были на седьмом небе от счастья.
     Наконец настал долгожданный день, когда они навсегда покидали этот город с неудобоваримым названием Электроугли. Погрузив в кузов машины свой нехитрый скарб, они уселись на коробки и с ветерком отправились в путь.
     Через некоторое время машина съехала с Кольцевой дороги, свернув на Киевское шоссе.
     В это раннее время машин на дороге было немного, пахло хвоей и утренней свежестью. Лица обдувал упругий встречный поток воздуха. Небо хмурилось, словно собираясь заплакать. Было прохладно, и Генриетта зябко передёрнула плечами.
     – Мне всё ещё не верится, что мы уезжаем из Электроуглей.
     – А мне не верится, что мы там жили, – ответил Виктор.
     По обе стороны от шоссе непрерывной зубчатой лентой тянулись подмосковные леса. Светлые берёзовые рощи чередовались с тёмными сказочными елями и соснами. На них повеяло дыханием древней загадочной Руси. В таких местах должны водиться сказочные лешие, а за непроходимой чащей прятаться избушка Бабы Яги на курьих ножках.
     Леса в этой части Подмосковья сильно отличались от лесов в окрестностях Электроуглей, где деревья были малорослые, чахлые.
     Неожиданно лес расступился, и слева показались первые пяти- и девятиэтажные дома совхоза «Московский». Грузовичок, проехав до конца улицы, остановился возле одиноко стоящего двухэтажного здания спортивной школы.
     Выгрузив коробки, они подошли к двери, но та оказалась запертой. Что ж, ничего не поделаешь, придётся ждать коменданта, но даже это неожиданное препятствие не смогло испортить им праздничного настроения. А вокруг не было ни души, воскресный день ещё не проснулся. Накрапывал тихий июньский дождик. Они сели на коробки и стали ждать. Время тянулось медленно. В это хмурое воскресное утро на улице было тихо и безлюдно.
     Вдруг, откуда ни возьмись, появилась грязная любопытная собачонка. Она тщательно обнюхала все коробки и, отдав предпочтение той, где лежали труды Ленина, деловито пометила её и спокойно продолжила путь по своим собачьим делам. Они рассмеялись, и Виктор заметил:
     – Вот нас и прописали!
     Наконец-то появилась хмурая женщина средних лет с недовольным выражением лица. Она подошла к ним, всем своим видом демонстрируя неудовольствие, и, поднявшись на второй этаж, повела их по длинному коридору, читая на ходу лекцию о том, что частным лицам проживать здесь не положено.
     В который уже раз за их ещё короткую совместную жизнь они чувствовали себя «бедными родственниками». Никому они не нужны, их снова селят, нарушая закон. Радостное настроение покинуло их. Они шли за комендантшей притихшие, как нашкодившие дети, чувствуя себя без вины виноватыми. Возле одной из дверей женщина остановилась и сказала, повернув ключ:
     – Вот ваша комната.
     После того как она ушла, они заперли дверь и вздохнули с облегчением, хотя ещё какое-то время разговаривали шёпотом, робко присев на краешек кровати. Они рассматривали комнату, где им предстояло прожить какое-то время. Она оказалась светлой и более уютной, чем все предыдущие. Осмотрев комнату, они вышли в коридор и пошли обследовать здание. Одно огорчало – туалет и умывальная комната были в противоположном конце коридора. И всё же, несмотря на мелкие неурядицы, они были счастливы. Им не терпелось поскорее выйти на улицу и пройтись по посёлку. Торопливо выложив содержимое коробок на кровать, они заперли комнату и пошли знакомиться с новым местом жительства.
     На их счастье, дождь уже прекратился. Пройдя по незнакомым улицам, они вышли на красивый бульвар. В эту минуту солнце вынырнуло из-за тучи и засверкало миллионом маленьких зеркалец на мокрой листве. Защебетали, перелетая с ветки на ветку, стайки неугомонных воробьёв. Они шли по широкой аллее с уютными скамейками, словно приглашавшими их присесть. По обе стороны аллеи цвели и благоухали недавно посаженные молодые липы.
     – Когда-нибудь, уже старенькие, мы будем сидеть под выросшими липами и вспоминать этот первый день, – задумчиво проговорила Генриетта.
     – Может, мы будем жить в этом доме, – и Виктор указал на строящийся шестнадцатиэтажный дом напротив их скамейки.
     Они, конечно, не верили в такую удачу, но помечтать-то можно…
     Долго ещё бродили они по зелёным улицам, и когда дошли до нового здания почты, небо внезапно потемнело и началась гроза. Со смехом, под вспышками молний и раскатами грома, они прибежали в свою комнату, как две промокшие пташки. Потом, перекусив и напившись горячего чая, они сидели на казённом одеяле и счастливо улыбались. А дождь всё не унимался и весело стучал в окно, словно просился к ним на новоселье.

          О, летние громы –
          Кипенье страстей!
          Дождинки, как гномы,
          Текут из горстей.

          Бегут в тёплом небе
          Стада-облака.
          Есть счастье на свете
          И друга рука.

          Спешат из земли
          В тёплый воздух ростки.
          И люди навстречу
          Добры и легки!

     Им очень хотелось с кем-нибудь познакомиться, но пока они были здесь словно чужестранцы. В этом была своя прелесть новизны, прелесть первооткрывателей, это интриговало и вдохновляло строить радужные планы на будущее. Очень хотелось найти Зою, так много сделавшую для них. Много дней они ходили к той заветной скамейке возле пятиэтажного дома, где встретили её, спрашивали его жителей, но никто ни о какой Зое не слышал. Видимо, это был ангел, который помогает всем любящим сердцам, решили они.
     Приближалось назначенное число на регистрацию брака – вымоленное, вымученное и долгожданное. И опять странное, если не сказать мистическое, совпадение – регистрация назначена на четвёртое августа, день рождения бывшего супруга Генриетты, Владимира. Из 365 дней года, после всех перенесений дат разводов, регистрацию назначили именно на четвёртое августа – мистика какая-то… Можно было бы перенести регистрацию, но они не могли потерять ни дня. Не зря говорится, что браки совершаются на небесах, и многое остаётся тайной для человека. Поэтому они решили ничего не менять, доверившись судьбе.
     Бракосочетание происходило в городе Реутов, в том же ЗАГСе, где Виктор женился в первый раз и там же развёлся. Он пока ещё был прописан у матери.
     «Ах, эта свадьба, свадьба, свадьба» – звучало из приёмника, печальным эхом отзываясь в сердце. Это была вторая свадьба у Генриетты, и такая же более чем скромная, только тогда она была молодая и у неё было много друзей.
Генриетта надела своё выходное платье, Виктор новую рубашку, и они отправились в ЗАГС. Дама, проводившая церемонию, посмотрев на двух скромных немолодых людей, строго спросила:
     – А где же ваши свидетели?
     Они смущённо переглянулись. К счастью, дама всё поняла и быстро сделала своё дело. Вышли они уже мужем и женой, и у каждого за спиной были невидимые крылья. Теперь они будут носить одну фамилию Заяц, пусть и немного смешную, но сроднившую их.
     Ради такого торжественного события они зашли в магазин и купили бутылочку шампанского. Огорчало только то, что пока они доедут до теперешнего дома, шампанское нагреется, а холодильника у них нет.
     В этот день стояла удушающая жара, они очень устали и проголодались. Наконец добрались до заветной входной двери школы, но та оказалась запертой, а ключа от неё у них не было. Измученные и грустные, они ходили вокруг здания и не знали, что делать.
     Тут Виктор заметил, что одна створка окна в туалете на втором этаже приоткрыта. Это внушало надежду, и они пошли искать что-нибудь, что помогло бы добраться до окна. На пустыре за школой они нашли подходящую арматуру. Виктор приставил её к стене. Конструкция шаталась и пыталась повернуться набок, но он стал осторожно подниматься, а за ним и Генриетта. Они пролезли через узкую створку окна и спрыгнули на кафельный пол туалета. Какая же это была радость! С таким восторгом супруги не входили и в шикарные покои царя Гименея.
     Оказавшись в своей комнате, они первым делом сбросили обувь и сняли пропотевшую одежду, заменив её на лёгкую домашнюю. Оказывается, как мало надо человеку для счастья, тем более когда оно достаётся с таким трудом! И пусть у них не было ни фужеров, ни свадебного торта, – этот праздник станет главным событием в их жизни. Они поздравили друг друга, и никакие пышные свадебные поздравления не шли в сравнение с простым сердечным взаимным поздравлением.
     Виктор откупорил бутылку шампанского. Раздался такой звук, словно из-под земли вырывался спящий, до поры до времени, гейзер, и фонтан тёплой, полной солнечной энергии жидкости победно ударил в потолок. Генриетта, пытаясь сохранить хотя бы по глоточку игристого вина, попыталась закрыть горлышко бутылки ладонью, но вино, вырвавшись на волю, стреляло во все стороны упругими очередями, окатив их с головы до ног. Было и смешно, и обидно, ведь они всю дорогу мечтали утолить жажду шампанским. На их счастье, на клеёнке стола осталась небольшая лужица, и Генриетта собрала её в глубокую тарелку. Давясь от смеха, они пили по очереди из тарелки тёплое вино, и оно казалось им самым вкусным на свете!
     В это время сын Генриетты, поздравив отца с днём рождения и посидев немного для приличия, поспешил на мамину свадьбу. Добрая душа, он не хотел обидеть ни отца, ни мать. Единственный человек, который поздравил их с законным браком и составил компанию за скромным свадебным столом. Они рассказали ему, как феерично началась их супружеская жизнь.
     Сын уехал, и в комнате стало тихо, только дождик за окном что-то выстукивал по подоконнику азбукой Морзе.

          Он и Она…
          И тайна меж двоими.
          Он и Она…
          Как и во все века.
          Невидимые струны между ними
          Звучат в ночи нежнее ветерка.

          Пришла любовь – потребовала жертвы,
          Остановила время у черты.
          И было слышно, как звенели нервы
          У ветра, обрываясь с высоты.

          Он и Она…
          Мир созданный двоими.
          Он и Она…
          Слепой судьбы рука.
          И вечность простиралась перед ними,
          Как жизни бесконечная река.

     Новая жизнь начиналась с этого дня, отныне у них будет общая судьба. И что бы в жизни ни случилось, охранять их будет взаимная любовь. Они прошли проверку временем и трудностями. Теперь Вселенная могла говорить с ними на своём вечном языке, которым Бог говорит с душой человека, а любовь и есть переводчик с космического языка на земной.
     За окном снова ударил гром, словно небо салютовало, поздравляя их, отважившихся принять на себя нелёгкую ношу любви.


               Глава 9
               Второй виток жизни

     Теперь уже гражданка, Заяц Генриетта Константиновна, пошла устраиваться на работу по своей специальности.
     Школ было две. Как ни странно, но место преподавателя географии для неё сразу нашлось, правда, с оговоркой: до окончания декретного отпуска по уходу за ребёнком штатного педагога. Генриетта согласилась оформиться на работу на этих условиях.
     Директриса, взяв в руки её трудовую книжку, с осуждением произнесла:
     – Вы, работая свинаркой, испортили себе имидж, и теперь эта запись в трудовой книжке ляжет позорным пятном на всю Вашу жизнь.
     Генриетта очень удивилась, но подумала:
     «Разве может любой честный труд опозорить человека?»
     По вечерам они ходили гулять по бульвару, садились на «свою» скамейку напротив строящегося дома и мечтали. Бульвар заканчивался площадью, на которой красовался великолепный дом культуры «Московский», построенный прибалтами. Москва могла бы позавидовать его красоте и богатству. Великолепные люстры освещали просторный мраморный вестибюль с камином. Широкие двери вели в большой уютный зал с художественно выполненным, на заказ, занавесом и мягкими креслами. Они так давно не были в театре, и вот теперь такой подарок!
     Работа в школе, как всегда, увлекла Генриетту. Приходя домой, она только и говорила о своих учениках.
     Виктор попросил руководство об улучшении условий проживания, ведь в спортивной школе негде было даже помыться. Ему пошли навстречу, и вскоре они поселились в мужском общежитии, занимая одну комнату, а вторую занимали двое молодых людей. Это было гораздо удобней, так как теперь можно было пользоваться ванной комнатой и кухней.
     В конце декабря должна была выйти на работу из декретного отпуска дочь директора школы. Генриетта решила искать работу в детском саду. Всего в посёлке было три детских сада. Все новые современные и хорошо оборудованные. Ни в первом, ни во втором детском саду свободного места воспитателя не оказалось, зато ей повезло в третьем, самом большом, двухэтажном, с просторным физкультурным залом и большой территорией для прогулок. В детском саду было десять групп и, соответственно, большой персонал. Теперь у неё появилось много новых знакомых. Постепенно посёлок становился своим; гуляя, они уже встречали знакомых людей, и у них находились общие темы для разговора.
     Только пережив оторванность от социальной жизни и невозможность общения со знакомыми людьми, человек начинает ценить простое приветствие и обмен ничего не значащими фразами, встретив знакомого человека. Казалось, что жизнь заиграла новыми яркими красками. Всё вызывало живой интерес, любопытство и чувство первооткрывателя, словно жизнь перенесла их на другую планету. И это, сегодняшнее, являлось реальностью, а недавнее прошлое, вместе со свинарником, казалось чем-то нереальным, вымышленным. Воистину, это и было началом их Новой второй жизни после крушения прежней, привычной и устроенной до их встречи. Они словно умерли и вновь воскресли, поскольку всё для них было незнакомо и ново. Судьба давала им редкий шанс подняться на второй виток спирали, открывающий новый жизненный круг. Она высыпала перед ними кучку разноцветных пазлов, предоставив возможность собирать из них картинки новой жизни с учётом прежних ошибок.
Удивительным образом повторялись сюжеты прошлого: и новое место жительства, и новая фамилия, и школа, и детский сад, и общежитие…
     Что же было упущено или плохо исполнено в прошлом? Какие там основные постулаты? Родить сына, построить дом и посадить дерево?
     Она взглянула на часы. Пора приниматься за приготовление ужина.
     «Поживём – увидим», – подумала она и тут же забыла о своих размышлениях. Но жизнь ещё не раз вернёт её к ним.
     Однажды, когда они гуляли по зимнему лесу, прямо перед собой увидели на тропинке пустое птичье гнездо. Они остановились, разглядывая его. Занимаясь йогой в доме культуры, Генриетта научилась обращать внимание на знаки, которые жизнь даёт человеку.
     – Что бы это значило, может, нам квартиру дадут? – обернулась она к мужу.
     – Единственный дом, который строится в Московском, будет готов не раньше, чем через год.
     Генриетта подняла гнездо и принесла его домой. Она положила его в коробку, где лежали две деревянные птицы, привезённые ими из Архангельска.
     На следующий день, проходя мимо конторы, они прочли объявление следующего содержания: «Желающим получить земельный участок для огорода необходимо подать заявление…» Они переглянулись – вот к чему был этот знак! Их заветной мечтой было желание выбраться из общежития и обрести хоть какой-нибудь, да свой угол, своё гнёздышко. Они подали заявление и стали ждать продолжения.
     Сыновья их не забывали, в отличие от дочерей, но ещё ни разу не довелось им встретиться. Недавно их сыновья познакомились и подружились.
     – Андрей, теперь у тебя есть младший брат, заботься о нём.
     Денису к тому времени исполнилось шестнадцать лет. Андрей, уважавший Виктора Ивановича, отнёсся к его словам с большой ответственностью. В дальнейшем они останутся друзьями на многие годы, пока сама жизнь не разлучит их.
     А жизнь шла своим чередом. Случались в отношениях супругов и разногласия, и ссоры. Всё как положено в любой семье. Без этого не бывают живые отношения между людьми, как не прожить жизнь без болезней, но любовь лечит любые болезни, делая душу мудрее, а сердце надёжней. Ведь то, что нас не убивает, делает сильней. Главное, это нужно выбрать чёткую жизненную позицию и держаться за неё, как за якорь. Абсолютного единства мнений и восприятий жизненных обстоятельств добиться от мужчины и женщины, даже в идеальном браке, задача невыполнимая, и это хорошо. Жизнь шлифует душу человека страданием, как Мастер сдирает кожу с алмаза, чтобы сделать из него бриллиант.
     Наступил 1992 год. Он принёс новые радости и новые огорчения, меняя и двигая Колесо судьбы по каменистым дорогам жизни. Главное – это движение. Если Колесо остановится, оно неизменно упадёт.
     Приезжал Валера. Они давно не виделись. Обе пары покинули Купавну и теперь проживали новую жизнь. К сожалению, Виктор был на работе и не смог с ним увидеться. Валера заскочил всего на часок, а Галя не смогла вырваться с работы. Он привёз показать их маленькую дочь. Она была такая же рыженькая, как и он. Видно было, что он души в ней не чает. Они обрели своё счастье, слава Богу!


               Глава 10
               Строительство дачи

     Первый же месяц нового 1992 года принёс радостное известие. Руководство решило назначить Виктора Ивановича на должность начальника участка текущего ремонта. Теперь в его подчинении находились слесари-сантехники, слесари аварийно-восстановительных работ, электрики и плотники. Накануне вызвал его к себе в кабинет начальник ЖЭКа и предложил возглавить участок текущего ремонта. Виктор поблагодарил его, но выразил сомнение: справится ли он с такой сложной и ответственной работой, ведь у него нет необходимого для этого опыта. Ведь отвечать придётся за все наружные и внутренние коммуникации посёлка «Московский», за всё водоснабжение, отопление, канализацию, вентиляцию, электроснабжение…
Начальник ЖЭКа усмехнулся и сказал:
     – Виктор Иванович, уж если Вы самолёты освоили, то и с этой работой прекрасно справитесь, Вы ведь лётчик-инженер.
     И действительно, за короткое время он уже полностью изучил все коммуникации посёлка, наружные и внутренние.
     Никто на свете не может предположить, что потребует от него судьба, пряча, как бы за колеблемым занавесом, будущее, куда никому не удаётся заглянуть.
     А между тем в мужском общежитии, где они занимали комнату, появился новый жилец, взамен уехавшего тихого и скромного Виталика. В первый же день, придя с работы, Генриетта обнаружила, что её коробка, стоящая на антресоли, где хранились мелкие вещи, стоит раскрытая на кухонном столе. Она задохнулась от негодования, когда увидела, что новый жилец дядя Слава, накрутил на палец нитку с деревянной птицей и что есть мочи крутит её, грозя разбить.
     – Глянь, какую фигню я нашёл, – засмеялся он и кинул на стол её северный сувенир.
     – Зачем вы открыли мою коробку?
     – Я посмотрел что там: какие-то птички, гнёздышки, вот я и подумал, что это просто хлам.
     Генриетта представила нормального человека, который находит картинки и игрушки, а детей в квартире нет. Вот он и подумал, что это хлам. Ей стало стыдно, что она так эмоционально среагировала.
     – Это мои птицы. Мы привезли их из Архангельска. По старинным поверьям, их подвешивают к потолку. Считается, что они являются хранительницами домашнего очага.
     – Ну, дела, – покрутил уважительно головой дядя Слава, – извини тогда.
     Он достал сигарету и закурил, но тут же закашлялся.
     – Дрянь какую-то напихали, а так-то табачок ядрёный.
     Скоро кухня наполнилась сигаретным дымом. Дядя Слава сидел в его клубах, и ей казалось, что дым валит у него прямо из ушей. На улице было холодно, и дядя Слава, сидя на табурете в майке, просил не открывать окно:
     – Знаешь, лёгкие у меня слабые.
     Она смотрела, как он дымит, и ей было смешно.
     – Если лёгкие слабые, Вам вредно курить.
     – Ничего, доча, выдержу, – серьёзно отвечал дядя Слава.
     Генриетта задыхалась, но уйти из кухни не было возможности, нужно было заниматься приготовлением еды. А дядя Слава чувствовал себя прекрасно и, театрально закинув ногу на ногу, вёл с ней неспешную светскую беседу. Он держал в жёлтых пальцах очередную сигарету с таким видом, словно представляя её гаванской сигарой.
     Приготовив еду, она вышла на улицу, по которой Виктор, обычно возвращался с работы домой. Захотелось вдохнуть полной грудью чистого вечернего воздуха. И, хотя ещё кое-где лежал снег, но в воздухе уже пахло весной. Едва солнце коснулось горизонта, как западный край неба заалел под наплывающим крылом тумана.

          Крылом накроет кровь заката
          Туман. День проиграл войну,
          Где две сосны, как два солдата,
          Хранят над миром тишину.

          Земля пугающе красива
          Пред тем, как пасть в ночную тьму.
          Ночь острым клювом подхватила
          На лёд упавшую луну.

          Тревожно сердцу в час вечерний.
          Душа пред вечностью стоит
          И слышит ангельское пенье,
          Что Бог нам все грехи простит.

     «А мы… мы сами все ли грехи сможем себе простить?» – думала она, идя навстречу Виктору.
     Ужинали они, примостившись на краешке стола, вплотную приставленного к кровати, с банками и коробками, крупами и кухонной утварью, – развернуться негде!
     Как же она устала ютиться в этой комнатёнке, заваленной вещами, где и для воздуха-то не хватало места, не то, что для жизни двух людей. Каждый день нужно ждать пока освободится очередь в ванную или туалет, ожидая, когда мужчины побреются, и всё такое прочее.
     Однажды, вернувшись с работы, Виктор сказал ей, что в выходной день они поедут смотреть земельные участки в Саларьево. По жребию им достался участок земли в серединке. Недалеко от участков была расположена городская московская свалка, на время заброшенная. С восточной стороны располагалось Хованское кладбище, а ближе к шоссе – село.
     Возле женщины, руководившей этим мероприятием, собралась кучка будущих дачников-огородников. Многие скептически осмотрелись вокруг, потоптались и, разочарованные, разошлись по домам.
     Генриетта с Виктором были счастливы. Вбив четыре колышка по углам участка, они стояли и заворожённо смотрели на кусочек Земного Шара, который отныне принадлежал только им, да они и в шалаше готовы здесь жить!
     До позднего вечера они суетились, исследуя участок и чертя на земле места для огорода и дома, для сада и декоративного прудика. Генриетта мечтала создать здесь райский уголок в японском стиле. Сказывались её детские воспоминания о Сахалине. Они любовались на пустое место, заросшее прошлогодним бурьяном, а перед их очарованным взором уже шумели отягощённые румяными плодами яблони, и юркие рыбки плавали между лотосами в живописном пруду под пение птиц. И не было в их мечтаниях ни городской свалки, ни печального кладбища, а были только весна и лето, солнце, звёзды и луна.
     Потом они сидели в прокуренной кухне и с аппетитом ели, не подогревая, свой пропущенный обед. Они были счастливы.
     Впереди были праздничные дни, и Виктор вместе со сварщиком по нарисованному Генриеттой проекту сварили из купленных списанных труб, за три дня, каркас двухэтажного домика. Фантазии у них было много, а денег мало. Главным гвоздём программы была винтовая лестница, ведущая на второй этаж.
     К сожалению, погода была по-весеннему неустойчивая, капризная. Ясные дни перемежались холодными, ветреными и дождливыми днями, и приходилось торопиться.
Теперь железный остов дома высился на пустом поле, как скелет доисторического животного. Необходимо было делать крышу и «обшивать» дом. В поисках необходимого материала они пошли на лесопилку, расположенную неподалёку. Подойдя к лесопилке, Виктор увидел во дворе отдельно лежащую кучу нестандартного тёса и горбыля.
     – Вот что нам нужно, – сказал он обрадованно.
     Поговорив с директором, он выяснил, что бросовый тёс можно купить. Одна беда, таких денег, которые тот запросил, у них не было. Тогда Генриетта сняла с пальца дорогое кольцо:
     – А если так?
     У директора лесопилки заблестели глазки:
     – Ладно, забирайте, – согласился он, – жене подарю на день рождения.
     Он дал распоряжение, и рабочие, погрузив тёс на грузовик с прицепом, повезли его к будущему дому.
     – Как нам повезло! – радовались они, не подозревая о грозящей неприятности.
     А опасность исходила от деревенских мужичков, заприметивших золотистый, свеженький, так нужный им в хозяйстве тёс. Участок был не огорожен, не считая четырёх колышков. А если так, то, как рассудили мужички, главное – не зевай. И они, сколько смогли, утащили, остальное оставив на «потом».
     Как же удивились, придя утром, Виктор с Генриеттой, обнаружив, что куча тёса за ночь убавилась. Они поняли, что воровать здесь будут всё и всегда.
     – Придётся мне остаться там на ночь и караулить, а иначе мужики весь тёс растащат, – расстроенно проговорил Виктор и принялся за работу.
     Днём в общежитие приехала в гости Екатерина Арефьевна. Ей было любопытно, как они устроились на новом месте. Она очень обрадовалась, узнав, что у них скоро будет дачный домик.
     – Я давно хотела дачу, буду теперь приезжать к вам в гости.
     Генриетта промолчала.
     Весь день шёл дождь, а к вечеру к нему добавился и снег. Виктор пришёл уставший и молча ужинал, пока мать радовалась, что всё так хорошо складывается. Поев, Виктор надел на себя всё тёплое, что у него было, и отправился в Саларьево сторожить оставшийся материал. Было очень ветрено и холодно. Генриетта переживала за мужа – так ведь и воспаление лёгких получить недолго.
     Екатерина Арефьевна, в хорошем расположении духа, отправилась домой, пообещав вскоре их навестить. А Виктор отправился сторожить пиломатериал, прихватив с собой кусок брезента, чтобы укрыться им от ветра. А из окон ближних домов деревни внимательно следили за ним мужики, желающие повторить вчерашний набег. Они ждали, когда его одинокий, сгорбленный под ветром, силуэт, маячивший возле тёса, сдастся наконец и уберётся восвояси. Но тот, зараза такая, оказался упорным. Когда все окна в деревне погасли, Виктор лёг на ледяные доски, укрывшись брезентом. Время от времени он погружался в короткий беспокойный сон, но вскоре просыпался от холода.
     Утром, измученный и замёрзший, он пришёл домой. Он был доволен: ему удалось сохранить строительный материал. За три дня с пятницы и до утра понедельника, с утра и до ночи он обшивал дом, оставаясь на ночь сторожить. Генриетта уходила домой, варила еду и утром спешила на помощь мужу.
     Работы хватало. Он попросил плотников, что работали на его участке, заплатив им за труд, чтобы они помогли ему поставить окна. Те с радостью согласились и даже предложили поставить железные ставни на окна.
     Наконец он закончил эту неподъёмную работу. Осунувшийся и почерневший, весело протянул ей ключи от дома:
     – Принимай ключи, хозяйка!
     Она обратила внимание на его опухшие руки.
     – Что это у тебя? – испуганно спросила она, увидев обмотанную грязной, пропитанной кровью тряпкой руку.
     – Кожа лопнула.
     Вот как достаётся человеку исполнение вечных заповедей: «Родить сына, построить дом…» – вспомнила она древний завет. Осталось посадить дерево.


               Глава 11
               Дом-путешественник

     Но, невзирая на нескончаемые трудности, они всё равно были счастливы. А жизнь, словно проверяя их на прочность, подсыпала им всё новые и новые проблемы, как из рога изобилия. Она словно старалась соскрести тёмный осадок, накопившийся к середине их жизни на дне души. А это – ох, как непросто…
     Но судьба не обделяла их и радостями, как бы показывая, насколько безграничны силы ума и души человека. Нужно только любить всем сердцем, быть открытым и искренним, а главное, благожелательно относиться к миру, в котором поселил тебя Господь. Только с любовью и верой можно справиться человеку с испытанием на Земле жизнью, а потом и смертью. Она лечит его не гомеопатией, а болью, страхом и страданием – веками испытанными средствами… анахронизм, конечно…
К этому времени Генриетта уже не работала непосредственно с детьми. Заведующая детским садом Арина Михайловна поручила ей заниматься воспитательной работой в должности методиста. Теперь у Генриетты был свой кабинет, но засиживаться в нём она не собиралась. Каждый день с утра она обходила все десять групповых комнат. В её обязанность входила проверка и утверждение планов занятий на день, проверка наличия наглядных пособий и прочее. Работа была живая и творческая, так что она не замечала, как быстро пролетало время. С неохотой возвращалась она в кабинет, чтобы писать планы, заполнять таблицу отработанных воспитателями часов и прочей скучной работой. Вечером, пройдя по магазинам, она возвращалась в свою тесную норку. Как правило, к этому времени кто-нибудь из жильцов готовил себе на кухне ужин. Она стеснялась, понимая, что чем вкуснее пахнет её блюдо, тем больше оно соблазняет бедных холостяков и старалась готовить еду проще и быстрей.
     Однажды, когда заведующая собирала коллектив на собрание, позвонил Виктор. Заведующая взяла трубку.
     – Здравствуйте, Арина Михайловна, можно позвать Генриетту Константиновну на пару слов?
     – Если только на пару, у нас собрание.
     Прибежала взволнованная Генриетта, обычно муж не звонил ей на работу, неужели что-то случилось? Но, вопреки её страхам, он сообщил ей ошеломляющую новость:
     – Угадай, что я сейчас держу в руках?
     – Не имею представления.
     «Нашёл время загадки загадывать», – нетерпеливо подумала она, понимая, что народ уже собрался в зале.
     – Сейчас я держу в руке, – он сделал многозначительную паузу, – ключи от нашей квартиры! Жду тебя, приходи быстрей.
     Она сообщила о радостной новости Арине Михайловне, в надежде, что та, зная её ситуацию, с радостью отпустит её и проведёт собрание сама. Но, к её большому удивлению, этого не случилось.
     – Рада за Вас, пойдёмте, все уже собрались.
     Больше часа переливали из пустого в порожнее, не сказав при этом ничего нового. Генриетта сидела как на иголках. Можно себе представить нетерпение человека, пять с лишним лет скитающегося по общежитиям, в то время как ключ от долгожданного счастья был уже в их руках.
     Квартира была в соседнем доме рядом с тем, на который они смотрели в первый раз. Они вошли в пахнущий свежей краской вестибюль подъезда и поднялись на лифте на восьмой этаж.
     О, это неповторимое чувство восторга и любопытства, когда вы впервые открываете дверь в своё новое жилище! Заходящее солнце через большое окно освещало комнату тёплым ласковым светом. Квартира была однокомнатная, с собственной ванной, туалетом и кухней. При квартире была огромная лоджия по длине всей квартиры.
     Они были в восторге и не могли поверить в своё счастье. В девяностые годы получить бесплатное жильё было за гранью возможного. Но, видимо, чтобы охладить их восторг, жизнь подкинула для остроты ощущений неожиданно неприятный сюрприз.
     Всё свободное время Виктор проводил на дачном участке с молотком и пилой в руках. В мае домик был уже полностью построен. Высокий и жёлтый, от облицовывавшего его свежего тёса, он был виден издалека и светился в вечерних сумерках. Теперь они принялись осваивать земельный участок. Для начала привезли два КАМАЗа земли, насыпали её поверх прошлогодней травы и посадили в неё картошку. Местные смеялись над ними, так как начало мая, даже солнечное и тёплое, было не лучшим временем для посадки. Но картошка этого не знала и, пока стояли погожие дни, пустилась в рост. Над землёй появились зелёные кустики. Они радовались, глядя на них. Внезапно похолодало, с севера подул ледяной ветер, а ночной заморозок показал, что местные крестьяне оказались правы. Их первый опыт крестьянской работы потерпел поражение, им было больно смотреть на висевшие, словно тряпичные, почерневшие листья, которые трепал злой ветер.
     Пока Виктор городил из подручного материала что-то наподобие забора, Генриетта стала копать декоративный прудик и относить выкопанную землю на огород. К вечеру у неё разболелась спина, и врач поставил диагноз: люмбаго.
     Тогда за дело взялся Виктор. Вскоре в ямке появилась вода. Они смеялись, – вот тебе и готовое озеро. Но на следующий день вода исчезла и, копнув глубже, лопата вдруг упёрлась во что-то твёрдое. Виктор насторожился и, отложив её в сторону, внимательно оглядел поле. Прямо через их участок тянулось в обе стороны узкое ровное понижение почвы, какое бывает в месте прокладки трубы. Он догадался – это газопровод. Затея с прудом была похоронена.
     Через пару дней к ним подъехала женщина на машине газовой службы и строго сказала:
     – Здесь строительство запрещено. Огородом можете пользоваться, а дом нужно убрать.
     – Куда же я его дену? – удивился Виктор.
     – Это меня не касается, если не уберёте, уберёт бульдозер. Ваш дом стоит на газовой трубе высокого давления.
     Невозможно описать скольких усилий стоило Виктору отыскать кран и трактор с полозьями для перевозки дома. Наконец крановщик поднял дом и поставил его на «сани». Наконец поехали, но из-за того, что Виктор неправильно закрепил трос, метров через десять один полоз сломался и дом угрожающе накренился на одну сторону.
     Всё в жизни относительно, и вчерашняя радость сегодня обернулась большой проблемой. Ведь так и устроена наша земная жизнь: она не терпит обобщений, будучи бесконечно разнообразной и непредсказуемой.
     Несколько дней Виктор метался в поисках домкрата. Наконец где-то в деревне ему одолжили мощный домкрат, и он полез под чудом не завалившийся дом, пытаясь его там установить. Но всё, что он подкладывал под домкрат, утопало в размокшем грунте, и он лазил под домом, выбирая подходящее место. В любую минуту дом мог завалиться и похоронить под собой своего творца.
     Генриетта стояла посреди поля, в отчаянье сжимая руки и понимая всю трагичность их положения. В эти решающие минуты жизнь её мужа висела на волоске, и самое страшное – она бессильна ему помочь. Тогда, ища помощи, она посмотрела на небо с несущимися по нему облаками. Её отчаянье достигло своего апогея. Эта минута запечатлела в её сознании всё, что её окружало до мельчайших подробностей. И это голое, заросшее прошлогодним бурьяном поле, и это небо, словно глядевшее с тоской и печалью на всё, что происходит внизу – на этот дом, готовый сделать непоправимое… Она вдруг почувствовала, что небо слышит её страх. Ей это было уже знакомо, такое она испытала когда-то на Сахалине вечером, возле кладбища на сопке. Как и тогда, она с трепещущим сердцем обратилась к Божьей Матери за помощью, уверенная в том, что она её услышит и поможет. Такие искренние и горячие молитвы слышат на небесах.
     Наконец Виктор вылез, ему удалось подпереть дом. На свалке он отыскал подходящую трубу, и ею заменили сломанный полоз.
     Дом, медленно и страшно кренясь на неровном поле, пополз на свободную поляну, сплошь заросшую одуванчиками. Наконец отцепили трос, и Виктор рассчитался с рабочими. Дом оставили стоять на полозьях, так как грунт был слабый. Оказалось, что дом они поставили на заливном лугу. В дождливую погоду ручей, собиравший воду со всех окрестных болот, превращался в речку, и земля пропитывалась водой, как губка.
     Виктор стал копать канаву по стороне, идущей вдоль ручья, глубиной около сорока сантиметров. Земля была мокрая и тяжёлая, он перекидывал её на участок, стоя по щиколотку в воде, чтобы хоть немного поднять его над низиной. Теперь он возвышался над землёй, как избушка Бабы Яги на курьих ножках, и у Виктора появилась новая работа. Нужно было сделать из остатков тёса крылечко и ступеньки. Они принялись переносить оставшийся тёс на новое место. Теперь деревня была далеко от них. Наконец-то они могли пойти в общежитие и поужинать. Неприятности отступили, и они снова радовались жизни.
     – Мне новое место очень нравится, – говорила Генриетта, вспоминая поляну, всю золотую от цветущих одуванчиков. Она ещё не подозревала, чего ей будет стоить борьба с ними.
     Утром они пришли и осмотрели местность, где теперь будет стоять их домик. Метрах в десяти от дома протекал ручей, а за ним в негустом лесочке они обнаружили заброшенные, почти сравнявшиеся с землёй могилы с сгнившими и упавшими крестами. И снова заброшенное кладбище. К чему бы это? Да… невесёлое соседство.
     Андрей дал им денег на рабицу, и Виктор теперь занимался забором, всё же будет спокойней.
     После того как поставили в доме буржуйку, они стали оставаться в нём на ночь. Приезжали на автобусе вечером с работы, ужинали и допоздна занимались делами. Теперь это был уже настоящий дом. Оставалось только навести в нём уют.
     И однажды, позавтракав, они решили пойти на саларьевскую свалку, что была неподалёку от их дома. Было очень интересно, они никогда в жизни не видели свалку. Это был музей отслуживших вещей, среди которых можно было найти что-нибудь интересное. Свалка была заброшенная и уже успела зарасти редкими деревьями и чахлыми кустиками. Иногда, очень редко, появлялась машина с мусором. Возле какого-то бугорка они увидели что-то блестящее и, раскопав, обнаружили «клад». Это была связка столового набора: ложка, вилка и столовый нож, которую они поначалу приняли за старинные, серебряные. Виктор почистил их зубным порошком, и выяснилось, что они сделаны из мельхиора.
     Потом они нашли цинковое корыто и, привязав к нему верёвку, стали складывать в него свои богатства. Корыто тянули за верёвку и радовались как дети. Нашли ещё тарелки и чашки с небольшими изъянами, в хозяйстве пригодятся, ведь к ним теперь захаживали гости. Потом нашли целый рулон тёмно-вишнёвой ткани и старый шёлковый абажур с бахромой. Уже уходя со свалки, они увидели катушку от кабеля. Генриетта предложила использовать её как круглый стол. Они привезли добычу домой и вернулись за катушкой, которую докатили до дома.
     На свалке им встретилась стая бездомных собак. Хорошо, что они ещё издали услышали их лай и поспешили уйти в другую сторону.
     Из найденной ткани Генриетта сшила накидку на тахту и скатерть на стол. Повесили на гвоздик абажур, и в домике стало уютно. На втором этаже положили на пол матрас, повесили занавески с оборками. Это был их первый дом, их незатейливое гнёздышко. Правда, в нём не было электричества, но оно было им не нужно. До темноты находилась работа на участке, а потом они забирались на второй этаж и, лёжа на матрасе, смотрели на звёздное небо.
     Каждый вечер, в абсолютной тишине, со стороны кладбища слышалось: тук-тук, тук-тук, тук-тук… Они предполагали разное, но так и не нашли этому объяснения.
     – Это гномики качаются на качелях, – говорила Генриетта, и они смеялись, чтобы скрыть друг от друга невольный страх. А смех, как известно, прогоняет всякую недобрую силу, нечисть не любит, когда люди смеются, и уходит подальше.
     Они купили на саларьевском рынке кустики клубники, цветочные клубни и саженец яблони. Молодое деревце посадили на самом высоком месте, чтобы яблонька не замокла. В центре участка вырыли декоративный прудик, благо воды здесь было достаточно. Перед прудом поставили многострадальные качели, которые она купила ещё в прежней семье. Так как их там применить было негде, они стояли в неразобранном виде и мешали работать в гараже. Она уже забыла о них, но однажды Андрей привёз их:
     – Вот вам качели, теперь они пригодятся.
     И правда, они стали любимым местом отдыха. А когда-то все смеялись над ней, не веря, что они пригодятся.
     Скоро соседи, проходя мимо, уже любовались их цветами и дизайном. Приезжала в гости и Екатерина Арефьевна, и Иван Александрович, отец Виктора. Ему дали ключ от калитки, чтобы он приезжал, когда захочет.
     Теперь Иван Александрович зауважал сына, узнав, что тот недавно переведён на должность ведущего инженера сантехнического энергоцеха. Отношение отца к сыну менялось от уважительного, когда тот был командиром эскадрильи, до пренебрежительного, когда тот работал в свинарнике. Сам же Иван Александрович мог похвастаться только семилеткой в селе Архиповка. Однако, приезжая ежегодно в отпуск на родину, ему было приятно похвастаться перед роднёй и соседями успехами своего сына, и вдруг такая оказия! Простой человек чаще судит людей по их статусу, нежели по уму и интеллекту. Теперь же, когда сын, начиная с нуля, сумел наладить свою жизнь, отношение отца вновь изменилось. Он стал общаться и снова им гордился. На дачу зачастили гости званые и незваные.
     Отец пользовался своим ключом, давал им советы, как вести хозяйство. Сестра Виктора вышла замуж. Его на свадьбу не приглашали. После того как она выставила его из отцовского дома, они не общались. Мужа её они видели один раз, когда навестили Ивана Александровича.
     Однажды, подходя к даче, они встретили его с корзинкой клубники, спокойно выходящего из их калитки. Увидев их, он растерялся и прошёл мимо, не поздоровавшись, сделав вид, что не узнал. И каждый раз, когда они возвращались вечером на дачу, поспевшая клубника была уже собрана. Вот так всегда и бывает: когда им было тяжело, никто про них и не вспоминал… Так жизнь потихоньку учит человека уму-разуму: надеяться можно только на Бога и на самих себя. Тем не менее это же счастье, когда ты можешь поделиться плодами своих трудов с другими. Кто сам пережил нужду, получает при этом искреннюю радость и удовлетворение.
     Они занимались делами, пока не стало темнеть. В дом заходить не торопились. Электричества в доме не было, приходилось пользоваться свечами. Зато это было так романтично!
     А вечер был волшебный, таинственный и располагал к тихой беседе. Они засиделись допоздна, мерно раскачиваясь на качелях и глядя на кроны кладбищенских деревьев, чётко прорисованных на фоне зеленоватого неба.
     Лето уже подходило к концу, и природа источала тонкую, едва уловимую, грусть. Совсем по-другому шелестела листва на деревьях, словно печалясь о скором расставании. Туман пополз по траве, забирался на невысокий кустарник, словно пытался бережно укрыть его белым покрывалом. Приближалась ночь.

          Ветер пробежал босой по бору,
          Заглянул и в наш нескучный сад.
          Серый кот прошёлся по забору,
          Лунной ночи несказанно рад.

          А вокруг мерцала бесконечность,
          Мир под ней прозрачно-невесом.
          Шар Земной вплывал в немую Вечность,
          Как в волшебный бесконечный сон.

          Вдруг тебе покажется милее
          Тёмный бор и этот серый кот…
          Дивен космос, но Земля роднее,
          Полная печалей и забот.

     От ручья потянуло сырой прохладой, и они, поёживаясь, заспешили в дом. Буржуйка была ещё тёплой, не успев остыть после ужина, и в домике было тепло и пахло смолой от свежего тёса. Луна освещала таинственным мерцающим светом их тихую обитель. Они не стали зажигать свечу и поднялись по винтовой лестнице на второй этаж. Лунный свет лежал на матрасе, словно поджидая их, чтобы согреться.

          Взошла луна, предвестница печалей.
          Взошла луна, пособница любви.
          И скоро осень к августу причалит,
          Зажжёт лесов волшебные огни.

          И вечный Дух очнётся в тленном теле,
          Вдохнёт полыни горький аромат,
          Как лета, отгулявшего похмелье,
          Что не вернётся никогда назад.

          Придёт сентябрь, и в золотых убранствах
          Притихнут рощи, загрустят луга,
          И станет осень скромно, без жеманства
          Пред небом обнажаться донага.

          В земной юдоли не ищите рая,
          Покуда жизни не замкнётся круг.
          Душа моя, пред Господом нагая,
          Как лист осенний, выпорхнет из рук.

     Вдруг насторожённую тишину дремавшего дома нарушил осторожный негромкий звук, доносящийся со стороны кладбища. Генриетта приподнялась на локте:
     – Слышишь? Опять эти странные звуки: тук-тук, тук-тук… может, у нас домовой живёт? – спросила она, – предупреждает нас о чём-то.
     Но Виктор не ответил, он уже сладко спал.
     А через несколько дней произошло неожиданное событие. В понедельник Виктор получил зарплату, они зашли в магазин, купили запас продуктов и поехали на дачу. Вечером легли поздно, а утром, торопясь на автобус, Виктор забыл кошелёк в доме. Вернувшись вечером с работы, они обнаружили, что замок сорван. В доме всё было перевёрнуто. Постель скомкана и брошена в угол, посуда разбита, продукты исчезли. Тот, кто это сделал, видимо, следил за ними и знал, когда они возвращаются с работы. Он явно не торопился, основательно похозяйничав. Денег своих они, конечно, не нашли, зато посередине комнаты, на полу, на самом видном месте, была оставлена внушительная куча испражнений. Преодолевая брезгливость и омерзение, они принялись за уборку, словно торопясь убрать всё, что могло напоминать о чужом присутствии. Но дух отвращения и гадливости не поддавался выветриванию. Их домик, их мечта были опошлены, загажены чужим злом. А через неделю выкопали их любимую яблоньку. Больше им не хотелось возвращаться в этот осквернённый дом. Всё здесь напоминало о чужом присутствии. Повесили новый замок, и некоторое время дом стоял заброшенным.
     Позже, встретив соседа по даче, они узнали, что из трубы их дома идёт дым, в нём поселились бомжи.
     – Пусть живут, – спокойно ответил Виктор.
     А через пару лет они узнали, что их домик сгорел.
     Эта грустная история их жизни научила их философски относиться и к радостям, и к печалям, как в притче о счастье и несчастье. Всё, что с нами происходит, несёт в себе позитивное начало для нашего жизненного опыта. Вечером Виктор прочёл ей вслух эту притчу:
     «Один китайский крестьянин прожил всю жизнь в трудах, добра не нажил, но обрёл мудрость. Он обрабатывал землю вместе со своим сыном с утра до ночи. Как-то раз сын сказал отцу:
     – Отец, у нас несчастье, наша лошадь ушла.
     – Почему ты называешь это несчастьем? – спросил отец. – Посмотрим, что покажет время.
     Через несколько дней лошадь вернулась и привела за собой коня.
     – Отец, какое счастье! Наша лошадь вернулась и в придачу привела с собой коня.
     – Почему ты называешь это счастьем? – спросил отец. – Посмотрим, что покажет время.
     Через какое-то время юноша захотел оседлать коня. Конь, не привыкший носить на себе всадника, поднялся на дыбы и сбросил седока. Юноша сломал ногу.
     – Отец, какое несчастье! Я сломал ногу.
     – Почему ты называешь это несчастьем? – невозмутимо спросил отец. – Посмотрим, что покажет время.
     Юноша не разделял философии отца, а потому вежливо промолчал и поскакал на одной ноге к кровати.
     Спустя несколько дней в посёлок приехали гонцы императора с приказом забрать всех дееспособных молодых людей на войну. Пришли они и в дом к старому крестьянину, увидели, что его сын не может передвигаться, и покинули дом.
     Только тогда юноша понял, что никогда нельзя быть абсолютно уверенным в том, что есть счастье, а что – несчастье».
     Испытав и радости, и огорчения, они на практике пришли к выводу: всё, что ни делается, – к лучшему.


               Глава 12
               Браки совершаются на Небесах

     Чтобы человек не привязывался к временному, земному миру, Господь отрывает его от любимых «игрушек», как мать отрывает подросшего младенца от груди или соски. Всё делается в положенный срок, вот и человек, когда он уже духовно окреп, подвергается проверкам и испытаниям. То, чем они так дорожили, чему отдавали свои силы, у них «отобрали». Сгорел не их домик, в который они вложили столько любви, труда и слёз, – сгорел символ мечтаний о несбыточном земном рае. Они стали реальней смотреть на жизнь, узнали цену человеческим отношениям и пришли к выводу, что к любой поставленной в жизни цели нужно идти с уверенностью и оптимизмом. Но всегда нужно помнить, что на Земле ничего вечного нет.
     А ещё жизнь учит никогда и никого не винить в своих неудачах и ошибках, не просить помощи, если можешь справиться самостоятельно, и, тем более, не жаловаться на трудности. Помочь – не помогут, а уважать перестанут.
     Сгорело их прошлое вместе с воспоминаниями о трудных и горьких днях, наступило время начать всё с чистого листа.
     Прошло уже немало времени с того момента, как они, оставив обетованный берег, бросились в пучину новой, неизвестной жизни, оказавшейся богатой на события.
     Первые пять лет были полны тревог и волнений, но показали на деле, что они стойко прошли все испытания. Их любовная лодка не разбилась о трудности быта, а даже окрепла.
     На дворе стоял сентябрь. После ужина они решили погулять в соседнем лесу. Был тихий сентябрьский вечер. В лесу пахло грибами и чем-то пряным и волнующим.
     – Уже пахнет осенью, – тихо проговорил Виктор, поднимая с земли жёлтый лист.
     На северной стороне стволов дубов бархатился изумрудный плотный мох. Светло плакали золотыми слезами берёзы о невозвратном лете, и туманы, сложив крылья, ложились отдыхать на сонную траву. Первая вечерняя звезда, ещё бледная и едва различимая, зажглась у них над головой. Шли молча, словно боясь нарушить покой этой торжественной тишины, и в голове ли, в душе ли у Генриетты зазвучали строки:

          Причасти, звезда вечерняя…
          Ночь росою окропи!
          Нелегко босым по терниям
          К небу звёздному идти.

          На траве туманы-лебеди
          Охраняют сон земли.
          Расплескались волны времени
          И снаружи, и внутри.

     Казалось, во всё мире наступило затишье. Вот и их Река Жизни, миновав опасные пороги, вынесла их лодочку на чистую воду, давая время оглядеться и передохнуть перед новыми испытаниями. А звезда смотрела, как два человека, немного уставшие, возвращались домой молча, словно боясь расплескать то благостное состояние души, что бывает после соприкосновения с духовным Светом.
     Вчера они были на службе в церкви Благовещения Пресвятой Богородицы в Солнцево.
     – Я считаю, что пришло время нам с тобой обвенчаться, – задумчиво произнёс Виктор.
     И 25 сентября 1994 года было совершено таинство венчания в храме Благовещения Пресвятой Богородицы. Во время венчального обряда требовалось полотенце. Они принесли с собой шёлковое сувенирное, с красными петушками, что купили в Архангельске. Венчавший их иерей Антоний Малов после венчания попросил
их оставить полотенце в храме для других венчающихся. Они с радостью согласились, теперь оно послужит и другим парам. Возвращались домой пешком, дорога занимала около полутора часов.
     Они всё ещё были под впечатлением вчерашнего дня. Вчера с утра небо было закрыто сплошной облачностью. Но через час, когда они подошли к храму, прямо над куполами образовалось голубое чистое окно. Они удивлённо смотрели на синюю «прорубь», вокруг которой было всё то же серое, закрытое облаками небо. Такое чудо они увидят ещё раз, когда зимой к ним в первый раз, через пять лет разлуки, приедет Верочка. Впечатления вчерашнего дня переполняли их, и они радовались, что могли побыть в тишине, наедине с природой, в эти незабываемые судьбоносные минуты.
     Рядом никого не было кроме неба, ветра и осени, сопровождавшей их до самого дома. Их путь проходил мимо Ульяновского парка, поздравлявшего их с таким замечательным событием восхищённым шёпотом деревьев, потом дорога пошла мимо озера «Чайка», которое первым встретило их, когда они искали здесь Виноградова. Чайки весёлыми криками носились над водой и тоже поздравляли их. Уж они-то знали, что браки совершаются на небесах. Повенчанные уже привыкли к тому, что в главных событиях их жизни рядом с ними была только природа, но они чувствовали, что не одни. Человек никогда не остаётся один, незримо чувствуя рядом… ангела или Бога?
Как непохоже было их состояние после формального бракосочетания на вчерашнее ощущение полёта и защищённости свыше. Но эти высокие чувства накладывали и обязательства.
     «Тот, кто любит, должен разделить участь того, кого он любит», – пришла ей на ум бессмертная фраза из романа «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова.
     Отныне им суждено быть вместе не только на Земле, но и после… на Небесах.
В конце сентября подули северные ветры, словно пытаясь сдуть все прежние их беды и печали. Небо стояло торжественное, пронзительно синее, и глазу не за что было зацепиться. Синяя бескрайняя пустыня. Очень красиво, но… скучно.
     А часики земной жизни тикали, старались не отставать… Как бы молодо ты ни выглядел молодо и какие бы планы ни строил на будущее, ветер времени неизменно отсчитывает песчинки дней и сдувает их в водоворот вечности.

          Как крошки хлеба со стола,
          Сметает время дней страницы.
          Но тает клетка изо льда,
          Где вешняя душа томится.

          И будет радость без причины
          В дне, распахнувшем небеса,
          И птица голосом невинным
          Застелет влагою глаза.

          Как тень испуганных газелей,
          Промчат по небу облака
          На север… Где страна оленей,
          Как сон, забытый на века.

          А нам дана судьба земная
          С её любовью и трудом.
          Вот если б жить, не забывая,
          Что есть лишь миг и… нет «потом».

     Генриетта смотрела в зеркало и не верила, что эту, ещё молодую и полную сил и огня женщину жизнь уже списала, как отработанный материал.
     В 1995 году она простилась с сотрудниками детского сада, пополнив ряды пенсионеров. Это неприятное, но неминуемое событие, которое коснётся, рано или поздно, каждого человека, всегда является для него «неожиданно».
     В молодости мы мечтаем о той счастливой поре, когда не нужно будет ежедневно вставать по будильнику и отправляться в любую погоду на место службы. Но печалимся, когда вдруг появится возможность не бежать с утра на работу, но ты будешь по-прежнему просыпаться, готовить завтраки и найдёшь себе ещё кучу разных дел, чтобы не вести тихую и спокойную жизнь. Тебе покажется скучным читать книги, гулять неспешным шагом и наслаждаться свободой, где никакой начальник не сможет испортить тебе настроение. Но, когда тебе выдают на руки документ о том, что отныне и навсегда ты являешься пенсионером, это совсем другое дело. К счастью, в жизни нашей героини ничего не произошло. В это время она увлекалась живописью, и Виктор смастерил для неё мольберт. В магазине канцелярских товаров они купили масляные краски, кисти и прочее. А началось её увлечение с того, что она увидела закрытое листом фанеры разбитое окно в соседнем доме. Она остановилась и стала рассматривать линии рисунка древесины, в которых проглядывала природная картина, изображавшая ангела, идущего по облакам. Она выпросила эту фанерку и, следуя природному рисунку, написала этого ангела и ещё несколько картин, беря за основу природный рисунок фанеры. Раньше она не замечала этого, а теперь ей попадались в разных местах куски фанеры, в которых она видела сюжеты картин.


 

     После этого занятия она увлеклась картинами из рыбьих костей, приклеивая их на ткань. Получались экзотические рыбы, бабочки и цветы. Раньше она и не подозревала, что рыбные кости могут быть настолько разнообразны и выразительны. Особенно ей нравились косточки из рыбьих голов. Там были и бутоны экзотических цветов, и крылья бабочек, и диковинные водоросли, и рыбки. Она стала покупать крупную рыбу с целью использования костей. Когда продавец, хваля рыбу, сказал ей, что в ней мало костей, она разочарованно произнесла:
     – Жаль, – чем очень озадачила продавца.
     Закончилась поздняя осень с её серыми туманными днями и, наконец, наступила зима. В январе, на день рождения, к Генриетте приехали и сын, и дочь, не общавшаяся с ней пять лет после развода с Сургучёвым. Для Генриетты это был самый дорогой подарок за всю жизнь. Она ни словом, ни намёком не упрекнула дочь, понимая, как та тяжело пережила их развод с отцом. Ведь они жили так дружно, и вдруг – на тебе!
     Отношения между матерью и дочерью были, как и прежде, уважительными и добрыми.
     А в конце марта, на свой день рождения, Верочка вместе с братом подарили им участок земли в деревне Мешково. Это было совсем недалеко от их дома. Туда можно было ходить пешком, пройдя через лес и речку Ликову, всего меньше чем за час.
     В тот же день, едва проводив дорогих гостей, они, сгорая от любопытства, решили сходить и посмотреть на подарок. А погода вдруг резко испортилась. Внезапно подул резкий северный ветер, начался дождь, сменившийся мокрым снегом, и когда они были уже на полпути и перешли речку, с неба обрушился снежный ливень и они услышали раскаты грома.
     – Что это, гроза? – спросил Виктор.
     – Не может быть. Гроза в конце марта?
     Через несколько лет они могли бы понять это как грозное предупреждение, но тогда они были полны решимости и продолжили свой путь. Место их нового участка легко нашли по его описанию, где был вырублен небольшой лесок возле дороги, рядом с двухэтажным кирпичным домом по соседству. Деревья были вырублены и вывезены, и из-под снега торчали только пни.
     – Придётся нам, дорогая, всё это корчевать, – озадаченно заметил Виктор.
     Обводя глазами участок, они уже представляли объём работы, что потребуется от них. Домой вернулись уже не в том радужном настроении, что было вначале, а несколько озадаченными.
     А весна начиналась нехотя, с ленцой, словно хотела сказать им: не торопитесь, наберитесь пока сил, ещё наработаетесь.
     Неожиданно пришло сообщение о смерти дяди Жени. Генриетта, хотя и не являлась прямой роднёй им, но тётя Аня была сестрой первого мужа Елены Андреевны и тётей её любимого брата Алика. Поэтому она считала их родственниками. Это известие огорчило её до глубины души – ведь они уже отпраздновали бриллиантовую свадьбу. Можно себе представить, каково было Анне Антоновне потерять верного друга и спутника жизни.
     Хоронили Евгения Григорьевича на Ваганьковском кладбище, за заборчиком, где уже лежали ранее умершие родственники и мама Генриетты. Там и встретились, впервые со дня развода, Генриетта с Виктором и Сургучёв. Он познакомил их со своей новой супругой. Потом все отправились на квартиру Баранниковых помянуть усопшего. Смерть начинала забирать близких людей, словно хотела напомнить о бренности земного существования.
     Солнце отогревало остывшую за зиму землю, и скоро весь их новый участок земли покрылся сплошным ковром из золотых лютиков. Но любоваться весенними красками у них не было времени. Они корчевали пни, боролись с лесными сорняками, прокладывали по болотистой почве садовые дорожки и наметили место для будущего пруда. Генриетта с помощью рамок определила место, и они принялись за дело. Андрей с Верочкой привезли им заготовки для маленького домика.
     Виктор, теперь уже имевший опыт строительства, за короткое время собрал его, при активной помощи жены. К домику приладили большую открытую веранду с видом на будущий сад, поставили стол и пластиковые кресла, сверху натянули тент, и гости не заставили себя долго ждать.
     Теперь они ходили по всей округе и собирали крупные декоративные камни для альпийской горки. Самый большой Виктор нашёл на дне оврага и, обмотав его верёвкой, несколько часов вытаскивал его оттуда. Верёвка перетиралась и рвалась, но он добился своего, и камень занял своё почётное место. Поставили качели, чтобы можно было отдыхать, но самим отдыхать было некогда.

 

     В выходной день приехал сын Виктора Денис и Верочка.
     Денис решил провести несколько дней на даче со своей девушкой. Вот и вырос незаметно Денис, и у него уже появилась девушка. Они согласились, это был хороший повод познакомиться с будущей невесткой.
     Гости отдыхали и загорали, а хозяева занимались своими делами. Виктор заканчивал работу с верандой, Генриетта готовила обед. Помощь никто им не предлагал, а они не стали просить. Страшней всего, когда, находясь среди близких, вы чувствуете своё одиночество. Они всё ещё надеялись встретить настоящих друзей, им не хватало общения с добрыми интеллигентными людьми, единомышленниками.
     За время работы в Московском у Генриетты и Виктора появилось много знакомых, а с появлением дачи, и традиция все праздники отмечать в Мешково – вначале в маленькой единственной комнатке, где стол едва умещался между окном и чугунной печкой. Но, как говорится, в тесноте да не в обиде.
     Через пару лет они решили построить дом побольше. А началось это с того, что Генриетта как-то, за праздничным столом, сказала, что мечтает о камине.
     – Как бы мне хотелось в зимний день, под пение вьюги, сесть у камина с книгой в руках и смотреть на огонь.
     – Так в чём же дело? Вы уже построили два дома, построите и третий, с камином, – засмеялся Андрей.
     – Для этого нужно построить настоящий дом, а денег для строительства у нас нет.
     – С вашим энтузиазмом вы сами не спеша его построите.
     – А камин? Тут уж нужен мастер.
     – У меня есть замечательная книжка, там и картинки есть, как самим сложить камин. Вначале кладут камин, а дом строят вокруг него. Вы, Виктор Иванович, справитесь, – заметил Андрей.
     И они загорелись новой идеей. Андрей подарил им книгу по строительству дома, где подробно и доступным языком был описан весь процесс строительства дома своими руками, там же представлены и разные камины. В конце лета купили кирпич, песок, цемент и принялись за дело.
     К осени на участке уже появилось непонятное сооружение, которое Виктор обмотал целлофаном для сохранности от наступающей зимы.
     – Что это у вас за сооружение? – интересовались соседи.
     – Это будущий камин, трубой займёмся позже.
     Странно смотрелся камин посреди пустого участка. А они уже мысленно видели просторную гостиную, где он будет стоять. Путь к отступлению теперь был отрезан, зато появилась мотивация строить для камина дом, непременно с высокими потолками и эркером. Генриетта нарисовала новый дом с готическими окнами, полукруглым эркером, камином, кухней, спальней на втором этаже и ванной. В процессе строительства готические окна превратились в обычные. Ни сил, ни средств на готику не хватило. А на бумаге было так красиво! Но они не унывали. Оценив свои скромные материальные возможности, решили с каждой зарплаты покупать понемногу бруса и выкладывать по периметру стены. Хорошо, что летом Виктор сделал ленточный фундамент для дома.
     Если бы они заранее знали, какой каторжный труд им предстоит… Но они этого не знали и с энтузиазмом строителей заказали первую партию бруса.
     Начали с того, что Генриетта купила в строительном магазине килограмм гвоздей, длиной 20 сантиметров. Процесс пошёл.


               Глава 13
               Пустые качели

     Чего только не случается в нашей земной жизни. Ни с того ни с сего Денис решил креститься. Виктор сходил в церковь и узнал, когда можно будет провести обряд крещения. Так как телефона ни у него, ни у сына не было, он поехал на свою прежнюю квартиру. Это был день рождения его дочери, так что заодно он её и поздравит. Накануне он передал подарок для неё с Денисом и свои поздравления.
     Дверь открыла дочь и обрадовалась, увидев отца. Она повела его в свою комнату и принесла шампанского. Подошёл Денис и прежняя супруга. Они посидели, поговорили, и Виктор спросил дочь, понравился ли ей подарок.
     – Какой подарок? – удивлённо спросила она.
     Виктор взглянул на сына,
     – Я забыл передать, – сконфузился Денис и пошёл в свою комнату за подарком.
     Через день состоялся обряд крещения, а через неделю произошло страшное событие с его сестрой.
     Денис приехал в Мешково и сообщил, что сестры больше нет, она умерла.
     Его сообщение вызвало шок, ведь только на днях Виктор поздравил её с днём рождения, они поцеловались на прощание, когда он уходил. Ничто не предвещало такого трагического финала.
     – Выходит, что мне дали попрощаться с ней, – глухо проговорил он.
     Дочери только исполнилось 23 года. Причину трагической смерти так и не установили.
     Три дня Виктор пробыл с сыном и первой женой, оплакивая уход дочери. В Мешково он вернулся почерневшим от горя.
     Тяжёлый физический труд строительства дома отвлекал Виктора от нестерпимой душевной боли.
     Пока стены не поднялись, укладывать на паклю брус получалось быстро, хотя таскать с дороги на участок тяжёлый, сырой брус было нелегко. А потом возникли новые сложности, когда для строительства эркера потребовалось пилить фигурные отрезки от бруса для того, чтобы выложить из них полукруг, и предусмотреть окна и двери. Потом собирали «леса», чтобы поднимать и выкладывать стены на высоте второго этажа. Потолки, как и было задумано, три метра и пять сантиметров, делали всю конструкцию высокой, и на «лесах» второго этажа было уже страшно и трудно ходить с длинными тяжёлыми брусьями. В одном месте доски настила были не закреплены, но они так торопились построить дом, что махнули на это рукой. Правда, Виктор и предупредил Генриетту об опасности.
     Уложив последний на сегодня брус, она совсем забыла о его предупреждении и смело шагнула на доски, которые в ту же секунду рухнули вниз. Каким чудом или это ангел-хранитель помог, но она мгновенно ухватилась левой рукой за этот, уже прибитый брус и повисла над кучей торчащих досок и строительного мусора на высоте четырёх метров. Как она вышла из этого положения, из-за шока она не помнила. Не зря, видно, получила значок на Эльбрусе.
     Но страшней всего было класть крышу. Виктор привязывался верёвкой к каминной трубе и устанавливал конёк на высоте пяти с половиной метров, а внизу торчали опоры для будущего пола. Тут уж она не могла ему помогать и с ужасом смотрела, как он рискует жизнью. Помочь было некому. Сын Генриетты в это время помогал строить дачу отцу, а Денис был занят устройством семейной жизни.
     Начиная строительство, они, конечно, рассчитывали, что сыновья найдут возможность помочь им, ведь это будет и их дом, но очень ошибались. Зато, когда дом был построен, и один, и другой приезжали на выходные дни в гости. Денис к этому времени уже женился и теперь приезжал с молодой женой, которая после обеда уходила в их спальню и ложилась подремать. Остальные гости уходили в сад на качели или на скамье у пруда любовались кувшинками. Ведь они приезжали отдохнуть. Вскоре стали приезжать и их родители.
     Денис, как всегда, сидел молча, пока остальные вели привычные в таких случаях беседы. Гости хвалили дом и сад, но на душе у Генриетты от этого не становилось веселей. Ни родственники, ни друзья не согревали сердца. Однажды она не выдержала и сказала невестке, когда та отправилась спать, что она плохо воспитана. Сидевшие тут же её родители сконфуженно молчали. Они всё понимали, но привыкли жить так, чтобы им было хорошо и удобно.
     Вскоре в дом завели газ, и они теперь жили в нём постоянно, а квартиру в Московском отдали Верочке, которая работала в престижной фирме на улице Горького и получала хорошее жалование. Приходя по выходным в Мешково, она всегда приносила им что-нибудь вкусненькое: или кусок осетрины, или клубничный йогурт, или батончики «Марс» и «Баунти». Для них всё это было непривычно, таких продуктов в советские времена в магазинах не было. В их фирме было принято хорошо одеваться и часто менять туалеты. Верочка же с детства не увлекалась нарядами и никогда не пользовалась украшениями и косметикой, а всё, что мама ей дарила, она передаривала подружкам.
     Генриетта очень удивилась, когда она стала брать её одежду, благо размер у них был один. Теперь Генриетта снабжала её своими туалетами, купленными когда-то в «Берёзке».
     В обеденный перерыв Виктор приходил выпить чайку на квартиру в Московском и каждый раз находил на столе какой-нибудь гостинец от Верочки, в виде яблока или мандарина, и записку, вроде этой:

     Дорогие мама и Виктор Иванович!
     У меня всё хорошо. Как у Вас?
     На балконе рыба для кота (на полке).
     Целую, Вера.

     Вообще дети Генриетты относились к нему с уважением и симпатией. Верочка, как могла, заботилась, помнила о нём. Он пил чай и улыбался. Каждый день его ожидало такое доброе послание. Это умиляло и трогало его. В этом бесхитростном жесте он видел воспитание Генриетты. Он приносил эти записки ей. Они радовались, что в старости будут не одни. Все её записки они сохранили до конца жизни.
     Верочка, приходя к ним по выходным дням, помогала им то распилить бревно с Виктором, то собрать облепиху. А вечером они сидели у горящего камина и разговаривали. Двустворчатые стеклянные двери и окна эркера выходили в сад, и было удивительное ощущение единения с природой.
     Построив этот дом, они получили гораздо больше, чем ожидали, имея возможность круглый год любоваться то весенним цветением сада, то заснеженными сказочными яблонями с оставшимися забытыми на ветке яблоками, то за птицами, суетящимися возле кормушки.
     Золотая осень незаметно сменилась хмурыми дождливыми днями.
Теперь Верочка приходила всё реже, оно и понятно – поздняя осень, дни короткие, ей и постирать нужно, и квартиру убрать, они понимали и не волновались. Вот и сегодня они наслаждались тишиной и покоем. Уже начинало смеркаться. С утра подул северный ветер, настойчивый и упрямый.
     – Наверное, сегодня снег пойдёт, – задумчиво произнёс Виктор, глядя в окно.
     Несмотря на хмурившееся небо, они всё же пошли на привычную вечернюю прогулку. Кот Маркиз, разомлевший у камина, решил сопровождать их. Они удивлялись: обычно собаки гуляют с хозяевами, а тут – кот. Только кот этот был не простой. Виктор пропилил круглое отверстие в дверях сеней, а Генриетта нарисовала сказочный замок с надписью: «Замок кота Маркиза».
     Однажды кот зашёл с ними в натопленную баню и после этого уже стал постоянно с ними ходить «париться». Он деловито вспрыгивал на полку, ложился и начинал вылизывать шерсть. Мылся, по его кошачьим понятиям. Один раз они забыли позвать его с собой, и когда вышли из бани, он уже поджидал их, полный гнева и обиды. Генриетта протянула руку, чтобы погладить его, но он вцепился зубами, прокусив до крови палец. С тех пор они уже не забывали приглашать его в баньку попариться. И ещё один случай кошачьей мести запомнился им.
     Генриетта решила закончить картину и достала поднос с красками и – о, ужас! Тюбики лежали в кошачьей моче. Это была утончённая месть. Генриетта и смеялась, и злилась. Наказывать преступника было бесполезно – ведь он, совершив своё чёрное дело, уже позабыл о нём. Правду говорят: «Как вы лодку назовёте, так она и поплывёт». Назвали кота Маркизом – не удивляйтесь, что мышей ловить он не станет – не царское это дело. Однажды в сарае в целлофановой плёнке запуталась мышка, и Генриетта предложила ему поохотиться, но он только презрительно отворачивался, всем видом демонстрируя, что это занятие его не интересует.
     – Наш кот отказывается ловить мышку, – сказала она мужу, – что нам с ней делать?
     – Подождём до утра.
     Утром, когда они заглянули в сарай, мышки там уже не было.
     Но мы немного отвлеклись, ох, уж эти коты…
     Стало быстро темнеть, и лес, через который проходила тропинка, зашумел вдруг как-то печально и тревожно. Они поспешили домой, и Маркиз бежал рядом с ними. Когда они вернулись домой, камин уже догорел, только синие змейки время от времени пробегали по остывающей золе.
     Виктор пошёл готовиться ко сну, а Генриетта осталась стоять у окна, задумчиво глядя, как от порывов северного ветра раскачиваются пустые качели. С неба посыпалась снежная крошка.

          Жизнь – сама волшебные качели:
          То весна в душе, то листопад,
          То мазками снежной акварели
          Расцветает облетевший сад.

          На пустых качелях чьи-то лица.
          Может, вечер в них надумал спать?
          Ветру нелегко угомониться,
          В палых листьях отыскать кровать.

          Вот он дунул, сколько силы хватит,
          Яблони воскликнули: а-ах!
          Дорогой ценой за крылья платит
          Сад, чтобы лететь на парусах.

          Сон его поверхностный укроет
          Север Богородичным платком.
          Ветер тебе душу успокоит
          Грустным, непонятным языком.

          Редкие снежинки… сад уснувший.
          Скрип качелей или ветра плач?
          Ветер, в окна горстью снег плеснувший,
          Лечит душу, словно сельский врач.

     В понедельник Виктор, как обычно, в обеденный перерыв зашёл в квартиру, где теперь жила Верочка, и увидел, как обычно, на столе записку. То, что он там прочёл, было ожидаемо, но им не верилось, что это произойдёт на самом деле.
     Прошло уже больше года, как Верочка ушла с престижной работы и теперь служила в Елоховском храме. Она говорила им, что собирается уйти в монастырь, но батюшка пока не благословил, дав ей время для раздумий.
     Бледным карандашом была написана её прощальная записка:

     «Дорогие мама и Виктор Иванович, папа и Андрей!
     Благодарю вас за любовь и заботу обо мне.
     Прошу у вас прощения, кого я чем обидела.
     Я уезжаю в монастырь.
     Целую, Вера».

     «Вот они потеряли и вторую дочь, – думал он, идя лесной тропинкой в Мешково, – как сообщить жене эту новость?..»
     Когда Верочка сказала матери о том, что хочет уйти в монастырь, Генриетта удивилась и просила объяснить причину, почему она принимает такое решение. Верочка ответила, что пришла к этому не сразу, но это её твёрдое решение и душевная потребность. Батюшка Елоховской церкви, где она служила последнее время, одобрил её желание и обещал дать своё благословение. Но необходимо время, чтобы принять окончательное решение. Сердце Генриетты плакало кровавыми слезами, но что она могла поделать? Пять лет она ждала, когда дочь примет её уход из семьи и вернётся к ней. И вот сейчас Виктор несёт ей известие, что она теряет дочь навсегда… Ведь, уходя в монастырь, человек умирает для мира.
     За два дня, перед тем как уйти, Верочка предупредила её, что на днях она отправится в обитель, но не сказала когда. Генриетта собрала все свои силы и, уже не вытирая непрерывно текущих сами собой слёз, благословила дочь на служение Господу. Пусть она уйдёт с лёгким сердцем, раз уж нет никакой возможности изменить её решение.
     – А папе ты сказала?
     – Он не готов принять мой поступок. Ему скажет Андрей.
     – Ты хоть скажи мне, где ты будешь, чтобы я могла тебя навестить.
     – Не могу, мамочка… не положено.
     Они обнялись, слёзы душили Генриетту, и она не могла вымолвить ни слова. Выскочив на улицу, она пошла привычной тропой через лес в Мешково. Дом встретил её пустой тишиной. Она сквозь слёзы обводила глазами комнату, где ещё неделю назад, улыбаясь, сидела у камина её дочь с Маркизом на коленях. Больше она её здесь никогда не увидит. Словно кол вбили ей в душу. Такая боль бывает, только когда теряешь навеки родного человека. Отныне любое воспоминание о дочери вызывало поток слёз, словно они пытались смыть эту непроходящую муку. И вот этот день настал…
     Они с Виктором делали всё, чтобы найти её. Им хотелось, хотя бы издали, хотя бы одним глазком взглянуть на свою монашечку. Генриетте снились сны, в которых они искали её. В конце концов они начали объезжать монастыри, расширяя круг поиска. И опять ничего. Но однажды на их адрес пришла казённая бумага по поводу выписки гражданки такой-то для прописки по новому месту жительства: город Переславль-Залеский, Свято-Никольский женский монастырь.
     Три года потребовалось, чтобы её молитвы дошли до Небес. Богородица услышала её и помогла. Сколько холодных каменных монастырских полов омыты её слезами! И вот наконец такая радость! Дочь жива, молится за грешных и страждущих. Она как мать должна радоваться и гордиться таким ребёнком, посланным ей небесами. Значит, Там верят в то, что она примет не ропща это испытание.

          Где юдоль, что за лесами скрыта,
          Что оберегает Божья Мать,
          И куда дорога ей закрыта?
          Только сердце будет ждать и ждать.

          Свечи жги, и сердце, и колени
          Боль умом не в силах осознать.
          Прошлого всплывут невольно тени…
          Слёзный дождь и небу не унять!

          Глянет солнце, день стучит в оконце.
          Но поверь, не стоит горевать.
          Боль по нашим силам нам даётся,
          Срок придёт, утешит Божья Мать.

     И они встретились. И пусть Генриетта, как ни старалась, проливала безмолвные слёзы, которые невозможно было унять, она улыбалась, обнимая смущённую и обрадованную матушку.Дочь усадила их за стол в трапезной и угощала скромным обедом, насыщавшим не только тело, но и душу: «Не хлебом единым» …
     Радуется до конца претерпевший.


               Глава 14
               Чужой крест

     Прошла зима. Природа оживала, а с ней радовались и хозяева мешковского дома. Жизнь на природе лучше всякого лекаря врачует раненые души. Постоянное общение с чистой и бесхитростной природой делает человека философом. Она учит его принимать предлагаемые жизнью обстоятельства, делая из этого жизненно важные выводы.
     Зимой Генриетта увлеклась произведениями М. Чурлёниса, талантливого музыканта и художника. Он считается родоначальником профессиональной литовской музыки и далеко раздвинул своим творчеством границы национальной и мировой культуры. Чюрлёнис написал около трёхсот произведений в духе модерна, сочетающих влияние символизма с элементами народного декоративно-прикладного искусства, цитатами и реминисценциями из японской, египетской, индийской культур. Его картины всегда несут глубокий смысловой посыл, заставляют человека вникать в суть задумки художника.
     Генриетта случайно наткнулась на его картины, которые удивили её своей необычностью. Нужно было внимательно вглядываться в них, прежде чем откроется их глубинный философский смысл. Особое наслаждение получаешь, когда, глядя на картину, слушаешь его музыку. Она посвятила памяти Чурлёниса целый цикл стихотворений. Она назвала его «Космогония».
     «Сотворение мира в самом человеке», – говорил он.
     Философский взгляд художника на окружающий мир отразился в строчках её стихотворения:

          Поверь, у каждого из нас
          Свой Сфинкс глядит из тьмы глазницы,
          Как Свет, летящий из гробницы
          Души, явившейся на час.

          И в жизни есть крылатый Сфинкс,
          Что отстранённо наблюдает
          Спектакль, что жизнь сама рождает,
          Явившись в мир из-за кулис.

     Весной в саду за зиму накопилось много работы, а труд на природе способствует размышлениям.
     Каждое утро Виктор уходил на работу в посёлок из Мешково, а она провожала его и встречала вечером. Таким образом, весь день Генриетта оставалась наедине с природой, среди её звуков, и иногда разговаривая с ней. Человеку сложно жить, не произнося ни слова.
     Вот какая-то маленькая птичка стала поджидать её по утрам, зорко следя, когда на вскопанной земле появится потревоженный червяк. Со временем птица так освоилась, что садилась на край ведра, куда Генриетта бросала сорняки, и совершенно её не боялась. Ну как тут не поговорить с таким милым существом? И Генриетта здоровалась с птицей, с лесом, с ветром. Себя в шутку она называла отшельницей. Окружающий мир учил её больше размышлять и меньше говорить пустых слов.
     Двери дома не закрывались. Друзья и друзья друзей, приходившие к ним в гости, были любителями весело и интересно провести время, а приходя со своей бедой, всегда находили участие и понимание. Но такая «дружба» всегда носит односторонний характер. Близкого сердечного друга среди них, к сожалению, не оказалось.
     Не дождались они сердечности и от детей. Оправдывали их чёрствость и безразличие, как и все родители, ожидая, что те изменятся к лучшему. Ведь надежда умирает последней. И эта надежда, не оправдывая их ожидания, видимо, переживёт и самих родителей.
     Однажды Виктор принёс золотой крестик на цепочке, который он нашёл по дороге в Мешково. Времена были трудные, и такая находка обрадовала их. Генриетта отмыла крестик от грязи и надела на шею, сняв свой дешёвый, простенький лёгкий алюминиевый. Она не понимала, что нельзя надевать на себя чужой крест, с которым берёшь и чужие проблемы, но она тогда не знала об этом, да и не верила в предрассудки.
     Однако вскоре с ними стали происходить разные неприятности. Одна из их знакомых, одинокая медсестра, принесла им большое старое зеркало, которое Виктор поставил за печной трубой прежнего маленького домика, не найдя места, куда бы его засунуть. Этот домик поначалу они использовали вместо бани. Зеркало было им не нужно. Поставили и забыли о нём. Однажды Виктору зачем-то понадобилось растопить там печь, и когда они зашли в домик, то увидели, что зеркало лопнуло.
     Веришь не веришь в приметы, но им стало не по себе… На следующий день у Виктора было намечено срубить дерево, которое мешало проводам. Генриетта в это время работала в саду. Ничто не предвещало несчастья.
     Срубленное дерево рухнуло, и одновременно она услышала крик мужа и бросилась к нему на помощь. Он лежал неподвижно спиной на пеньке, она подумала, что он сломал позвоночник. Генриетта хотела помочь ему опуститься на землю, но он попросил не трогать его, испытывая адскую боль. Генриетта беспомощно металась вокруг него, не зная, что делать. Телефонов у них не было, а бежать за помощью не решалась, боясь отойти от него. Как только болевой шок прошёл, она потихоньку довела его до дивана, и он рассказал, что произошло. Когда спиленное дерево стало падать, он отскочил в сторону, не заметив позади себя пенька, и упал на него спиной.
     Позже врач сказал, что, если бы удар пришёлся на сантиметр левее, Виктор бы погиб или остался инвалидом.
     – Видно, у Вас хороший ангел-хранитель, он и спас, – пошутил он.
     «В который уже раз его спасает невидимая добрая сила», – думал Виктор.
     В один из летних дней знакомая привела к Генриетте работницу библиотеки, чтобы показать той дизайн участка. Посидели на удобной скамье у пруда. Виктор сделал на островке фонтан из водопроводной трубы. Под молодыми кедрами выпили по чашке чая на травах, поговорили, а через некоторое время эта женщина пригласила их на встречу с известным писателем.

 

     После официальной встречи его с женой пригласили в подсобное помещение, где уже был накрыт стол. Они разговорились, и писатель с супругой напросились к ним в гости. И однажды, воскресным днём, они приехали в Мешково. Погода была по-летнему ласковой, тёплой и располагала к душевному разговору. Сидели до вечера у пруда, любуясь цветущими нимфеями под пение фонтана. Как обычно, шашлычок, домашнее вино, которое по книгам научился делать Виктор, кружевная тень кедров. Что ещё нужно русскому человеку, чтобы сидящий рядом, вчера ещё незнакомый, человек стал тебе близким и дорогим?
     Писатель попросил почитать стихи, и на прощанье она дала ему почитать пачку отпечатанных на машинке стихов за первый их совместный, самый трудный и интересный, год. На папке было написано «Год слёз». Он пообещал вернуть рукопись, а у неё и сомнений не было.
     Писатель рассказал им по секрету, что собирается написать новый роман о Христе и Марии Магдалине. По этому поводу у них возникли большие неприятности. Им откровенно угрожали, и они вынуждены скрываться.
     Что произошло с ними, так и осталось тайной, но назад свои рукописи Генриетта не получила. Писатель то ли куда-то уехал, то ли просто скрывался от религиозных фанатов, но поиски его ни к чему не привели. А рукопись её исчезла навсегда, второго экземпляра у неё не было.
     Вообще, жизнь в то время была полна неожиданностей. Девяностые годы привели народ к обнищанию и заставляли людей шевелиться и идти на разные авантюры.
     Однажды возле рынка Виктор встретил старого сослуживца, и тот предложил ему перейти на более выгодную работу. Подумав, Виктор согласился. Он уволился с прежней работы и теперь был вынужден ездить в другой посёлок на завод, которого ещё не было. Его привели в какое-то захламлённое помещение. Новую работу нужно было начинать с наведения в нём порядка. Потом его отправили в командировку для обмена опытом. Он добросовестно вникал в суть дела и был полон энтузиазма. Вернувшись, он со всей ответственностью принялся за дело, но… в итоге понял, что производство мало кого интересует, основная цель была до смешного проста: на него хотели возложить материальную ответственность за оборудование, которого не существовало, но обещали, что в скором времени привезут. Его вопросы о начале производственной деятельности оставались без ответа. Он вовремя понял, что эта работа настоящая афера, и поспешил уволиться. Теперь он остался без работы. Придя на прежнее место работы, он узнал, что оно уже занято тем самым человеком, по совету которого он его и потерял. Жить на одну пенсию было трудно, и начались его мытарства. В девяностые годы найти работу было почти невозможно. Куда только он не ездил, на какие только условия не соглашался, но в итоге ничего из этого не получалось.
     Генриетта стала обслуживать богатый дом, неподалёку от них. «Новые русские» богатели на глазах. В её обязанности входила уборка и мытьё двухэтажного особняка с подвальным помещением, где располагался просторный спортивный зал и душевая. Там же была постирочная и место для глажки белья. Ежедневная чистка сантехники на всех этажах, то есть ванная комната, туалет и умывальная комната с двумя раковинами. От мощных чистящих средств, которые хозяин привозил ящиками, через год у неё появилась резь в глазах и боль в сердце.
     Понимая, что они имеют дело с интеллигентным человеком, ей поручили убирать и второй, гостевой дом с бассейном, кухней, гостиной, биллиардной на третьем этаже, и всё это за ту же мизерную зарплату. В итоге она поняла, что долго так не протянет, и решила расстаться с этой семьёй. Хозяйка приезжала к ней домой и уговаривала вернуться.
     – Я буду Вам больше платить, – уговаривала она её.
     Но Генриетта отказалась, объём той работы, что приходилось ей выполнять, мог и лошадь угробить, не то что человека.
     Наступил август, зазвенел стрекозиными крыльями, засверкал жёлтыми созвездьями пижмы, и в воздухе разлилась предосенняя грусть.
     И однажды приехал Андрей с печальным известием:
     – Папа умер.
     Генриетту словно ударило током высокого напряжения. Это было невероятно, она не знала, что Владимир был болен раком. Несмотря на то, что они были в разводе, для неё он остался навсегда родным человеком. Ведь они прожили вместе четверть века, и к тому же он был её первой школьной любовью.
     Ей вспомнилась картина Чурлёниса «Мельница». Да, жизнь перемалывает людские судьбы неумолимыми жерновами времени. Вот и ещё один близкий человек покинул этот бренный мир.

          Есть мельница, что судьбы мелет,
          Вращает звёздные миры
          И ветры солнечные веет
          На планетарные шары.

          Там Мельник прячется в проёме,
          Почасовой ведя помол,
          И никого нет рядом, кроме
          Огня, могучего как вол.

          А на Земле фантомы мельниц
          Вращают жизни жернова,
          Где души, словно сонмы пленниц,
          Теряют вечности права.

          Им было нелегко родиться
          И трудно было умереть,
          Любовью на Земле напиться
          И с нею в небо улететь.

     А они за житейскими делами и не замечали, как мчится земное время, крадя у них жизнь по секунде, по вдоху, по глоточку кислорода.

 

     А жизнь терпеливо ждала, когда уляжется пыль, поднятая их суетой, чтобы напомнить им о вечном.
     Ранней осенью приехал к ним погостить брат Генриетты Алик. Они встретили его у метро. Навстречу им, в сопровождении супруги, шёл усталый, шаркающий ногами старый человек. Она не могла узнать в нём того, кто ещё недавно был полон жизни, растил внука, ухаживал за садом и, особенно, за женщинами, которым всю жизнь разбивал сердца… Слёзы навернулись у неё на глаза, но она старалась не подать вида, что заметила страшные перемены. Его вторая жена, соседка по даче Антонина, была немного младше него, но выглядела гораздо моложе, была крепкой и бодрой женщиной. Они ещё не были у них в Мешково и с удивлением ходили по сказочному саду, с его затейливыми тропинками, проложенными таким образом, что вы непременно оказывались в каком-нибудь уютном уголке или зоне отдыха, несмотря на то, что весь участок располагался на восьми сотках.
 

     Особенно им понравилось чучело с весёлой физиономией и Алёнушка в человеческий рост, сидящая на камне на противоположном берегу пруда, с косой, сделанной из пакли, и в Генриеттином сарафане.
     – Ну вы и выдумщики! – не переставали восхищаться они.
     – У вас настоящий парк, – сказал Алик, садясь на скамью под кедрами возле пруда.
     – А зачем вам кедры? – удивилась Антонина.
     – Под этими кедрами в прошлом году осенью выросли маслята, надеемся, что и в этом году будут, – ответил Виктор, – Генриетта их из лейки каждый день поливала.
     Брат заметил, с какой гордостью и любовью он говорил о своей нестареющей жене.
     – Я рад за вас, ребята.

 
     – У нас весной в саду пахнет ландышами. Генриетта посадила их под голубой елью, где стоят качели, а они так разрослись, что и на горке их приходится выпалывать, хотя мы их там не сажали. У неё и виноград растёт, и спаржа, и лимонник – ностальгия жены по Сахалину, чего только нет. Подруга называет Генриетту «зелёный пальчик».
     Наконец-то их труды стали приносить им радость, хотя и всю жизнь ей казалось, что она счастливая. Проблемы её не пугали, материальные затруднения она считала делом временным, да так оно и получалось на самом деле. Они с Виктором были трудолюбивыми и терпеливыми, а всё плохое и тяжёлое быстро забывалось, они умели радоваться тому, что есть.
     Удивляло одно – никто не приглашал их в гости, предпочитая, проводить праздники у них. Намёки не помогали, поскольку предпочитали их не замечать. Годы шли, и эта традиция становилась для них обременительной.

 

     Однажды Виктор предложил Новый год встречать у кого-нибудь из их компании.
     – Но ведь у вас же лучше, на даче, на свежем воздухе.
     И всё продолжалось по-прежнему.
     В январе отпраздновали семидесятилетний юбилей Генриетты.
     Зимой темнеет рано, и к пяти часам, когда в доме собрались дети и гости, за стеклянным фасадом эркера, в свете фонарей плавно кружился редкий снежок и зимний сад выглядел сказочно. Друзья поднимали бокалы и произносили хвалебные тосты. Виктор незаметно включил ёлочную гирлянду, которую Генриетта незаметно положила между еловыми ветками на столе. Лампочки стали постепенно загораться сначала слабым светом, потом всё ярче, подсвечивая бокалы с вином. Гости вначале не поняли в чём дело и испугались, думая, что скатерть загорелась, но потом долго ещё смеялись.

 
     Гвоздём программы был танец живота, исполненный при свечах самой хозяйкой.





               Глава 15
               Взрослые дети

     Если знаешь куда идёшь – не обязательно видеть дорогу. Река Жизни сама поворачивает туда, куда надо. В их малогабаритную семью вливались притоками речки детей, успевших обзавестись семьями. У Виктора появились невестка и две внучки. Началось это с того, что сыну Виктора Денису, перебирая подруг одну за одной, пришлось остановиться на девушке из восточной семьи, где существуют свои понятия и законы. В свои двадцать с небольшим лет обзавестись семьёй в его планы не входило. Но Денис легкомысленно завёл роман с несовершеннолетней девушкой Самирой, уроженкой Алжира.
     В своё время её отец Омар учился в Советском Союзе. На одной из вечеринок он познакомился с симпатичной Розой, девушкой, приехавшей в Москву из деревни Петушки Владимирской области. Ему понравились её татарские лукавые глазки и весёлый характер. Молодые люди познакомились, и у них завязался скоропалительный роман. Омар был красивый и престижный жених, и практичная Роза сразу же наметила его в мужья. Они полюбили друг друга и в скором времени сыграли скромную свадьбу.
     Окончив учёбу, Омар, как молодой специалист, вернулся на родину с молодой женой. В скором времени у них родилось две дочери: старшая Самира и младшая Марьям. Семейная жизнь вдали от родины, среди чужих обычаев и культуры не заладилась, к тому же Роза скучала по родственникам и друзьям. Не выдержав жаркого климата, она забрала дочерей и покинула Африку. Они не разводились, и Омар добросовестно высылал деньги на жену и дочерей, интересовался их жизнью и сам приезжал каждый год к ним повидаться.
     Роза ревновала его и каждый приезд встречала его с недоброй усмешкой, спрашивая:
     – Ну что, Омарчик, ты завёл себе женщину?
     Он неизменно делал оскорблённое лицо или отшучивался. Восточные мужчины неискренни и коварны. И так на протяжении многих лет.
     Он высылал им деньги для съёмной квартиры в Москве и дочерям, чтобы они ни в чём не знали нужды.
     Время шло, девочки выросли. Его любимая старшая дочка Самира в этом году уже окончит школу, и нужно подумать о её дальнейшей судьбе и образовании. А Денис в это время учился в институте физкультуры и проходил практику в одной из московских школ. Там он и познакомился с черноглазой бойкой десятиклассницей. Они понравились друг другу и не отказали себе в удовольствии познакомиться поближе. Девушка стала пропускать уроки и проводить время в квартире Дениса. Его мать была рада, что у сына появилась постоянная девушка и не препятствовала их сближению.
     – Он осеменил весь район, – жаловалась она Виктору на сына.
     В скором времени Самира стала оставаться у Дениса, чтобы мама не волновалась, так как домой ехать было поздно, и его мама советовала остаться у них. Её мама давала «добро». И, как ни странно, обе матери были довольны: одна – тем, что сын не болтается где попало и не принесёт в дом какую-нибудь заразу, а вторая мать строила планы на его трёхкомнатную квартиру. И правда, не век же им скитаться по съёмным.
     Наступила весна, и отзвенел последний школьный звонок. Как ответственный отец, Омар поздравил дочку с окончанием школы и поспешил в Москву. Приехав на квартиру, которую снимал для Розы и дочерей, он, первым долгом, поинтересовался, где же его дочь. Роза мялась и изворачивалась, но шила в мешке не утаишь, и ей пришлось сознаться.
     – Она живёт у мальчика, – пролепетала она виновато.
     – У какого мальчика? – не понял отец.
     – Они любят друг друга.
     – Любят? И давно это у них?
     – После нового года…
     Омар увидел на шкафу чемодан и, схватив его, вытряхнул содержимое на кровать.
     – Собирай её вещи и дай мне адрес этого мальчика.
     Он возмущался и упрекал Розу за то, что она его не поставила вовремя в известность и ничего не предприняла, чтобы не допустить такого безобразия.
     – Если бы ты жил с нами, этого бы не случилось, – парировала Роза, – она меня не слушает, девочке нужна строгая отцовская рука.
     Красный и взбешённый, отец взял такси и приехал по адресу мальчика. Когда весёлая и беспечная Самира открыла дверь, оба, и отец и дочь, застыли в немой сцене. В это время из кухни вышел красивый молодой человек, мало чем напоминающий мальчика, не понимая, что происходит. Мать Дениса была ещё на работе, и отец отводил душу на притихших молодых людях. Омар был восточный человек, и такие штучки у них не проходят.
     – Назад дочь не вернётся. Теперь ты отвечаешь за неё. Ты уже взрослый мужчина и должен нести ответственность за свои поступки.
     – Это наша жизнь, и мы сами будем решать, как нам поступать, – решил поставить точку Денис.
     – Ошибаешься. Ты совратил несовершеннолетнюю школьницу, я могу подать в суд, и ты сядешь в тюрьму. У тебя один выход – жениться.
     – Но нас не поженят, папа, мне ещё не исполнилось восемнадцать лет.
     – И вообще, это не входит в наши планы.
     – Твои, молодой человек.
     Так образовалась новая семья, где в своё время тоже родились две девочки – внучки Виктора.
     У сына Генриетты тоже были свои проблемы. В это время он занимался строительным бизнесом, строил деревянные дома. Работы было столько, что и не продохнуть. Брак с Аней трещал по швам. Оба мечтали о детях, но время шло, а детей у них всё не было. Горечь разочарования выливалась в бесконечные семейные ссоры, закончившиеся разводом. Он отдал ей почти достроенный двухэтажный особняк на берегу Москвы-реки и половину своего бизнеса. Ведь несмотря ни на что он всё ещё любил её.
     После развода ему пришлось латать образовавшиеся прорехи в делах. Он уезжал на работу ранним утром, а возвращался уже после одиннадцати вечера, уставший и голодный. Дома его с нетерпением ждала дворняга – верный друг.
     Однажды Генриетта с Виктором приехали вместе с Андреем в Опалиху, в его опустевший домик. Собака, скуля от радости, бросилась ему навстречу, и он, первым делом, дал ей еду. Эту дворнягу он подобрал и вылечил когда-то. Потом Андрей открыл свой двустворчатый холодильник, вытащил из него три баночки йогурта и предложил им. На столе появилась вазочка с орехами.
     – Угощайтесь.
     – Спасибо, мы сыты, – испуганно запротестовали они, предоставив хозяину самому съесть скудный ужин.
     – Замотался и забыл заехать в магазин, – оправдывался он.
     Разговаривая, он брал орех себе и орех собаке, которая, строго следя, чтобы всё было по-честному, глотала их, не успев почувствовать вкуса.
     Однажды Андрей вырвался на три дня в Египет отдохнуть. Там, в первый же день, он и познакомился с интересной еврейской женщиной. Она была, так же, как и он, одинока, тоже с ещё не зажившей раной в сердце, в придачу беременна. Срок был небольшой. В Москву они вернулись вместе, как пара. Он не женился на ней, всё ещё любя ту, с которой расстался навсегда.
     С Мирой, так звали его новую подругу, или гражданскую жену, если угодно, они прожили одиннадцать лет, так и не оформив официально свои отношения. У них родился слабенький мальчик, которого они выходили. Он рос умным и добрым ребёнком, Андрей дал ему свою фамилию и отчество и любил всей душой.
     Генриетта с Виктором делали вид, что верят в отцовство Андрея.
     Мать Миры просила Генриетту надавить на сына, чтобы тот женился на её дочери, но Генриетта не решилась вмешиваться в его семейные отношения.
     Когда малышу исполнился месяц, Андрей впервые привёз его в Мешково. Малютку положили на кресло возле камина и любовались им. У малыша были чёрные волосы и глазки цвета спелой смородины. У сына Генриетты были русые волосы и ярко голубые глаза. Внешнее несходство слишком очевидно бросалось в глаза.
     – Как он похож на папу! – воскликнула в этот момент мать Миры, – у малыша такие же глазки как у Андрея.
     Виктор посмотрел на Андрея и промолчал. Впрочем, какая разница, у кого какие глаза.
     Они регулярно ездили в Опалиху и баловали малыша подарками.
     В Москве установилось настоящее лето, и однажды Генриетта с Виктором решили проведать Алика. Сказали об этом Андрею, и он решил тоже съездить с ними во Владимир навестить дядю. Договорились, что они заедут за ним, так как это было недалеко от метро, а дальше уже на его машине.
     Они вышли из метро и позвонили Андрею предупредить, что сейчас подойдут, ожидая, что их встретят так же, как они встречали родителей Миры, приветливо и гостеприимно. Но Андрей сказал, чтобы они ждали его на улице, он подъедет к ним сам на машине. Вскоре подъехал Андрей, и они отправились во Владимир.
     Олег обрадовался, увидев их, на этот раз он выглядел гораздо лучше, шутил и радовался встрече, но после обеда неожиданно, прямо посреди разговора он уснул за столом.
     – Теперь он часто так засыпает, – грустно заметила Антонина.
     Печальное зрелище старость. Глядя на близкого родного человека и видя его угасание, невольно наворачивались слёзы…
     Назад возвращались молча. Каждый был погружён в свои невесёлые мысли.
На подъезде к Москве Андрей звонил Мире, предупреждая её о скором проезде, чтобы хозяйки успели подготовиться к приезду гостей. Но как же они ошибались!
     Андрей усадил их на кухне, а Виктор достал бутылку шампанского и торт в честь такого события. Андрей суетился, поставил чайник на плиту.
     Они ожидали, что их встретят и проведут по дому, как они встречали их в Мешково, но кроме кухни и туалета они ничего не видели. Андрей исчез на некоторое время, и Генриетта выключила брызжущий кипятком и паром возмущённый чайник. Они сидели молча на чужой кухне, униженные и сконфуженные, удивляясь происходящему.
     Понимание истинного положения вещей пришло к ним намного позже.
     Наконец появились родители Миры, увидели на столе шампанское и торт.
     – Зачем это? – спросил хозяин, повеселев, и достал бокалы, в то время как хозяйка стала резать торт.
     Хозяева немного оттаяли, вспомнив, как сердечно принимали их и какой стол ради них накрыли, но гости, выпив по бокалу, откланялись, сославшись на дела. На душе остался неприятный осадок. Им было обидно, что их так приняли люди, перед которыми они распахнули не только двери дома, но и сердца. Это они…
     Но они были не главными действующими лицами в этом сценарии жизни. Прошло много лет, время вывернуло наизнанку события того периода, и они обнаружили множество узелков и обрывов нити. Так со временем формируется мировоззрение человека, когда то, что вызывало когда-то бурю чувств и эмоций, остаётся уже далеко в прошлом и воды Реки Жизни окрашены другими рассветами и закатами. А в то время Генриетта с Виктором были удивлены, узнав от матери Миры, что Андрей и Мира не женаты. Они привыкли к скрытности детей, как, впрочем, и все родители. В то трудное время пышных свадеб не справляли, но просто расписаться в ЗАГСе – это же так просто. Им и в голову не приходило, что можно начинать супружескую жизнь, не желая всей душой стать единым целым до последнего вздоха. На её вопрос сын ответил, что ещё переживает развод с Аней и не готов к новой женитьбе.
     А родители Миры с готовностью приезжали к ним в гости и не переживали о том инциденте, когда принимали у себя родителей Андрея. К себе они их так ни разу и не пригласили.
     Андрей достроил дом в Опалихе, куда и перевёз Миру и сына. Теперь бабушки и дедушки встречались в его доме. Генриетта с Виктором приезжали с полными сумками, и родители Миры были довольны, хотя в общении чувствовалась неискренность. Понятно, что при таком общении родственниками они так и не стали. Основание отношений было изначально построено на лжи, а истинная суть отношений оставалась непонятной.
     Для этой еврейской семьи они были родственниками от безысходности. Дочь могла уйти и строить свою жизнь по-своему, но так ей было выгодней и удобней. Она понимала, что ребёнок совершенно не похож ни на Андрея, ни на Генриетту, а всё больше на своего отца, которому он не нужен. Но никто не знал о том, что её мучило. А Андрей души не чаял в сыне, и его родители любили мальчика и старались порадовать его подарками.
     Если вам кажется, что жизнь раскрывает свои тайны, значит, она мудро прячет их ещё глубже.


               Глава 16
               В каждом доме живёт свой домовой

     Настали хмурые позднеосенние дни. Небо часто было задёрнуто серыми мокрыми занавесками, из которых время от времени капал такой же серый дождь.
     Генриетта увлеклась рукоделием. Но не пяльцы и мулине служили ей, а коряги, капы, рыбьи высушенные кости и береста. Она делала туеса из двойной бересты: внешней, на которой маникюрными ножницами вырезала узоры, и внутренней, как правило, более тёмного оттенка, чтобы ярче выделялись узоры на его фоне. Крышка имела ручку и, несмотря на свою декоративность, туески были пригодны для хранения крупы и других сыпучих продуктов. Ей нравилось дарить свои изделия подругам и знакомым.
     Затем она увлеклась изготовлением картин из рыбьих костей. Никогда прежде она не замечала, насколько разнообразны и причудливы рыбьи кости. Чтобы получилась картина с подводным миром и экзотическими рыбками, она не пожалела порезать свою любимую японскую юбку с дивными водорослями. Она стала знатоком рыбьих косточек. Из одной – косточки подходят для создания хризантем, из другой – для бабочек, а в какой-то и для цветочных бутонов.
     Однажды на ярмарке она разглядывала незнакомую рыбу, словно пытаясь угадать, какие сокровища в ней находятся. Продавец долго наблюдал за ней и наконец произнёс:
     – Берите и не сомневайтесь, эта рыба почти без костей, – поспешил он обрадовать её.
     – Жаль, – ответила она разочаровано, – мне нужна с костями.
     Продавец онемел, да так и остался стоять с раскрытым ртом.
     – Ненормальная какая-то, – делился он шёпотом с соседями по прилавку.
     Потом пошли в ход коряги. Одна коряга просто покорила её сердце. После небольшой обработки получилась грациозная ящерица, приподнявшая изящную головку. В глазки ей она вставила зелёные бусинки, а головку решила увенчать серебряной короной. Для этой цели очень подходила оправа кольца, которое ей подарил Владимир, вернувшись из Индии. В его оправу, в виде короны, был заключён крупный дымчатый топаз. Она без сожаления выковыряла камень, а оправу надела на ящерицу, и на столе появилась сама Хозяйка Медной горы, глядя на свою создательницу зелёными любопытными глазами.
     За этими увлекательными занятиями она не заметила, как закончилась поздняя осень и последний день ноября таял, как свеча на ветру.
     Сделав домашние дела и приготовив еду, она, как делала ежедневно, в назначенное время пошла встречать мужа с работы. Неожиданно с тяжёлого хмурого неба повалил густой пушистый снег. За несколько минут он изменил окружающий пейзаж, превратив его в незнакомый, сказочный. А когда они отворили калитку, дом их встретил как-то по-особенному приветливо. Сад, освещённый светом фонарей, расставленных на дорожках, как-то таинственно и загадочно смотрелся, засыпанный снегом.

          Такого не видали снега!
          В лампадном свете сон и нега.
          Застыла ель в лебяжьей стати,
          Раскинув крылья для объятий.

          Над Ликовою быстротечной
          Лесистый холм и купол млечный,
          Обрывки звуков разговора
          Реки и сумрачного бора.

          Я здесь гуляю каждый день,
          Знаком со мной и дуб, и пень.
          Под снежной шалью, низко, ива
          Мне поклонилась молчаливо.

          Калитка скрипом отзовётся.
          Я на порог – свет сам зажжётся,
          Заулыбаются цветы,
          Они не любят темноты.

          Мы сядем за семейный ужин,
          И домовой, он с нами дружен,
          В делах домашних знает толк
          И честно выполняет долг:

          Живёт в камине за решёткой,
          Метёт полы ночами щёткой,
          Как в сказке, добрый и простой.
          Вот, приблудился к нам такой!

     Пришла соседка за растительным маслом.
     – Садись, попей с нами чайку, – Генриетта пригласила её к столу, – у меня ещё остался мой фирменный «наполеон».
     Они смотрели на засыпаемый снегом сад и болтали о пустяках.
     – Когда ты всё успеваешь, как ни приду, у тебя всегда чистота и порядок.
     – Я тут ни при чём, это всё домовой старается.
     На диване потянулся, зевая во весь рот, Маркиз. Генриетта указала на него:
     – Маркиз домового видит и следит за ним глазами. А когда на улице метель, они поют с домовым на пару. Маркиз лежит возле камина и, щурясь на огонь, что-то мурлычет, а домовой залезет в трубу и подвывает ему, стараясь изо всех сил петь, проникновенней и печальней.
     – Вечно ты сказки выдумываешь, – отмахивается, смеясь, соседка. – Поздно уже, засиделась я у вас, пойду. Меня, наверное, уже потеряли. Витя проводи-ка меня, Генриетта страху нагнала.

 

     Однажды весной Маркиз не пришёл утром к завтраку. Не пришёл и на следующий день. Они поняли, что с ним случилась беда и пошли по оврагу искать, может, лежит где-нибудь раненый и ждёт от них помощи. Но нигде найти его не смогли, кот пропал навсегда, но они вспоминали его с улыбкой, сколько бы времени ни прошло с того печального дня.
     Прошло уже несколько лет, как они жили в этом доме, а свой первый домик в Саларьево они и не вспоминали, тем более, что его сожгли бомжи.
     Однажды Виктору позвонил какой-то человек и предложил выкупить их участок в Саларьево. Таких денег они в жизни не видели и на радости купили машину. Теперь у них был собственный транспорт. В прежней жизни у неё была машина, но она оставила её первому мужу. Господь вознаградил их за терпение и труды. Теперь у них было всё, о чём можно мечтать. Казалось бы, что ещё нужно человеку? Но время шло, и в жизни ощущалась какая-то пустота. Так всегда бывает, когда мечты сбываются. И в друзьях недостатка не было. Казалось бы, двери дома не закрываются от людей, а поговорить по душам не с кем. То, что прежде доставляло иллюзорную радость общения, сошло на нет. Она потеряла интерес к застольям и разговорам ни о чём. Верно говорится: «То, к чему теряешь интерес, перестаёт существовать». Душа просила перезагрузки. После всех «приключений», что им пришлось испытать, однообразное существование наводило тоску, острее чувствовалось человеческое одиночество. Непонятно отчего было грустно.

          Жизнь ранит каждого из нас.
          Нет озарения без боли…
          Взирает безучастный глаз
          На тяготы земной юдоли.

          И полночь, вглядываясь в нас,
          Дивится нашей силе воли,
          Жизнь усложняя каждый раз,
          Ещё подсыплет в раны соли.

          Проснётся утром мудрый кот,
          Откроет глаз зелёный омут.
          Вглядись, в них запечатан код
          К чему-то тайному… иному.

          Мир сопричастен ко всему.
          Дух Божий звёздным светом сходит
          И, осветив пороков тьму,
          Исток любви в душе находит.

     За последние годы они настороженно относились к такой тишине. Генриетте казалось, словно надвигается невидимая грозовая туча. Или это сердце такое мятежное… «А он мятежный просит бури, как будто в бурях есть покой».
     Но нет в мире такой синоптической службы, которая могла бы предсказать приближение грозного урагана, наметившего накрыть тебя своим чёрным крылом.
А недавно ей приснился странный тревожный сон:
     «Над ней завис огромный чёрный шар. Она отталкивает его руками, но каждый раз шар неизменно возвращается. Наконец он отлетает в сторону. Она всё ещё волнуется и готова отгонять его. Но чей-то голос чётко произносит: «Не беспокойся, это не твоё»».
     Она проснулась с неприятным осадком в душе. И события не заставили себя долго ждать.
     Через дорогу от них тянулась полоска земли высокого правого берега, спускающегося к ручью на дне оврага. Весной этот безобидный ручей превращался в бурную речку. В узком месте овраг летом можно было перейти и выйти на противоположный низкий берег. Прежде там были брошенные поля, но постепенно там появилась дорога и пустыри стали застраиваться дачами. Недавно там, ближе к оврагу, появилась времянка. На их Лесной улице никто не интересовался жизнью образовавшегося дачного поселения, отделённого от них оврагом и ручьём. И напрасно… Там появился странный человек, который впоследствии нарушил спокойную жизнь жителей Лесной улицы и особенно жильцов крайнего дома, в котором жили Виктор с Генриеттой.
     Однажды хозяин времянки перешёл овраг, выбрался на его высокий берег и решил проложить себе тропу. Он огляделся. На берегу оврага он увидел ёлки и сосны, посаженные Виктором для укрепления берега. Для начала он выкопал и выбросил их чтобы не мешали. На замечание он отреагировал своеобразно: начал сбрасывать в овраг привезённый Виктором горбыль. Виктор подошёл к нему и спросил:
     – Что Вы делаете?
     Странный человек выпрямился. Он оглядел посмевшего сделать ему замечание и, не произнеся ни слова, со всей силы ударил того горбылём по спине. До этого момента Виктору никогда не доводилось драться. Обидчик, жилистый и сухопарый мужчина, был гораздо моложе Виктора, явно был профессионалом в этом деле. Не говоря ни слова, он бросился на Виктора и сбил его с ног. Но Виктор был не из слабых и не испугался его. Они покатились по оврагу, и, поняв, что в честном бою ему не победить, человек с другого берега оврага разработал иную тактику. Видимо его привлекал бой без правил.
     На следующий день перед их калиткой уже стояла грузовая, видавшая виды «Газель» с фанерным левым боком. Машина выглядела так, словно её не раз испытывали на прочность. Сердце у Генриетты, непонятно почему, учащённо забилось, словно в предчувствии беды.
     Приехал с работы Виктор и, стоя на обочине, разговаривал с соседкой. Генриетта, словно в дурном предчувствии, вышла к ним и стала рядом с мужем. В этот момент «Газель» рванула с места. Виктор стоял с краю боком и не заметил угрозы. Генриетта оттолкнула его назад, и машина прошла по тому месту, где он стоял. Соседка замолчала на полуслове, моргала глазами и не понимала, что происходит. А «Газель» развернулась и уехала.
     – Что это сейчас было? – испуганно спросила она.
     Виктор развёл руками.
     – Нас хотели задавить? – недоумевала она, – если бы жена Вас не сдёрнула с места, он бы Вас убил или покалечил. Она Вас успела спасти. Сумасшедший что ли какой-то?
     На другой день «Газель» снова стояла напротив их калитки. Руки и ноги у Генриетты тряслись, она с ужасом ожидала времени возвращения мужа с работы. Сегодня он поехал на машине. Гараж, в который ему предстояло поставить машину, был в нескольких метрах от «Газели».
     Генриетта вышла на дорогу, чтобы встретить мужа на повороте дороги. Когда он подъехал, она стала умолять его не подъезжать к дому, пока там стоит эта страшная машина. В девяностые годы царило беззаконие, и искать защиты у правосудия было бесполезно. Странный хозяин «Газели» знал это, а возможно, и сам был к этому причастен. Виктор посмеялся над её страхами:
     – Чего ты боишься, ну что он мне сделает?
     Подъехав к гаражу, он вышел из машины, чтобы отпереть гараж. «Газель» рванула с места и врезалась в стоящую машину. Она отъезжала и вновь таранила, и так несколько раз, а они беспомощно могли только стоять и смотреть, как он её уродует. Остановились ехавшие домой соседи с их улицы, но никто не рискнул выйти из своей машины. «Газель» с улыбающимся человеком спокойно развернулась и уехала. Из машин стали выходить, возмущаясь беспределом, жители улицы.
     – Наверное, он психически больной, – заметил один, – поэтому он не боится наказания. Справку имеет.
     – Я думаю, он бывший кагэбэшник, судя по его методам, – утверждал другой.
     Поговорили, посочувствовали и разошлись.
     А на следующий день за одним из соседей, когда они ехали по Киевскому шоссе, погналась та самая «Газель», которую теперь знала вся Лесная улица. С большим трудом мужчине удалось ускользнуть от грозной машины.
     Над тихим домом на краю Лесной улицы нависла беда. Состояние, в котором находилась Генриетта, можно было бы охарактеризовать как паническую атаку. Страх её достигал такого уровня, что, ложась спать, она видела, как сокращается желудок. Дрожь била её не переставая. Она не находила себе места и ходила по дороге, карауля мужа, опасаясь за его жизнь. За себя страха у неё не было, она чувствовала угрозу мужу.
     Ближе к вечеру, когда этот человек вышел из машины размяться, она подошла к нему.
     – Чего Вы добиваетесь?
     Он усмехнулся и молча, улыбаясь, залез в машину. Она ЗНАЛА, что ей он ничего не сделает, и продолжала ходить по дороге, ожидая мужа. Вот наконец-то появился Виктор. Она разговаривала с ним, а у неё стучали зубы от дрожи. Они уже подходили к калитке, когда эта сущность, напоминающая внешним видом человека, неожиданно произвела удар сзади Виктору лопатой по почкам. В ту же секунду он рухнул на землю без сознания. Странный или больной человек стоял спокойно тут же. Останавливались машины, из них выходили посмотреть, что случилось, люди, возвращавшиеся домой с работы. Вызвали «скорую помощь». Калитка была распахнута настежь, и любопытные соседи с дальнего конца улицы ходили по саду, любуясь цветами.
     Генриетта позвонила Андрею, чтобы он забрал её. Находиться здесь она не могла.
     Они попали в омут, в водоворот судьбы, и ей снова вспомнился сон с чёрным шаром. Она отогнала его, но ведь он ещё прилетал, правда, тогда не причинив им вреда. Приехал сын и забрал её к себе в Опалиху.
     Когда Виктор вышел из больницы, состоялся гражданский суд. Страшный человек явился в красных шортах и майке. Он улыбался, развалившись на стуле, а рядом с ним сидел внушительного вида адвокат. С потерпевшей стороны были супруги Генриетта и Виктор Заяц и соседка, которую он тоже едва не покалечил. Больше свидетелей не нашлось.
     Генриетта с Виктором обходили двор за двором, прося тех, кто стал очевидцем случившегося и высказывал своё возмущение, прийти на заседание суда в качестве свидетелей, но неизменно получали отказ. Все им сочувствовали, желали добиться победы над хулиганом и под благовидными предлогами отказывались быть свидетелями. К этому времени все уже поняли, что имеют дело с непростым человеком и боялись связываться с ним. «Своя рубашка ближе к телу» ...
     В этой трудной ситуации, когда им требовалась настоящая дружеская помощь, в самый опасный момент прибежал с охотничьим ружьём муж одной из её подруг. Этот человек оказался рядом в самый страшный момент. И хотя помочь ничем он не мог, его поступок внушал уважение, и сына своего он воспитал достойным мужчиной.
     В тот день Генриетта поняла, что в обычной жизни невозможно различить в толпе знакомых и друзей человека с чистым и верным сердцем. Воистину, друзья познаются в беде.
     Но сама подруга незаметно самоустранилась, и многолетней «дружбе» пришёл конец.
     Это событие определило её дальнейший жизненный путь, научив тщательней относиться к выбору друзей. К сожалению, в их возрасте это было непросто. Но один верный и преданный друг был и у него, и у неё. А это совсем немало!
     Состоялся суд. С хорошим адвокатом, его поступки суд оценил как мелкое хулиганство на бытовой почве.
     Жить в доме, построенном своими руками, и отдыхать в саду, выпестованном их трудолюбием и любовью, они уже не могли и поручили Андрею распорядиться судьбой дома. Он решил на время сдать его в аренду приличной семье. Но человек за оврагом ещё не наигрался и ждал продолжения.
     Теперь в доме жили другие люди, но человек за оврагом не дремал. Новый жилец наслаждался летним отдыхом, собирая огурцы, смородину и прочие дары огорода и сада. Но однажды обнаружил, что в доме нет электричества. Он посмотрел на столб возле забора и увидел обрезанные провода. В середине дня появился человек с лестницей и стал подключаться к их столбу. Мужчина, снимавший дачу, естественно, возмутился, и между ними завязалась драка, в которой чёрный человек откусил ему мочку уха.
     Когда Генриетте рассказали об этом случае, она вспомнила, что, когда шар прилетел во второй раз, голос сказал ей: «Не волнуйся, это уже не твоё».
     Дом продали. И ещё много лет после того случая Генриетте снился и её сад, и дом.


               Глава 17
               Сколько стоит Ваша жена?

     После того страшного случая, что произошёл с ними в Мешково, они сделали для себя единственно верный вывод: всё в жизни происходит неслучайно, «Судьба тебя и за печкой найдёт».
     В декабре Генриетта с Виктором решили отправиться в путешествие. У них складывалось такое впечатление, что они слишком привязались к своему дому и саду, а судьба словно хотела напомнить: не это является целью их жизни. И так как добровольно они не собирались ничего менять, они получили то, что получили. Закончилась их сельская идиллия, в которой их души находились в состоянии гармонии и покоя наедине с природой. Состояние покоя – для слабых, значит, не для них. Общение с природой многому научило их своей древней вековой мудростью. Теперь у Генриетты было больше времени для литературного творчества. Она словно услышала слова, прозвучавшие в её голове:

          Дни в даль летят, как поезда,
          А всё не видно края…
          И жизнь не выпита до дна –
          Как чаша слёз, святая.

          Ещё на Божий мир смотрю
          И радуюсь рассветам,
          Ещё любима и люблю,
          И парус полню ветром.

          Души натянута струна,
          Как вольной мудрой скрипки,
          И не исчерпаны до дна
          Ни слёзы, ни улыбки.

          Когда ты сам судьбы кузнец –
          Унынье неуместно.
          Перо мне в руки дал Творец,
          Сказал: «Работай честно».

     Потом всю жизнь она будет помнить эти слова, продиктованные ей ангелом на ушко, и будет честно работать по мере своих сил. А силы человек черпает из колодца неисчерпаемой природы. Не потому ли она не представляла себе жизни без леса, без его таинственной и манящей глубины и в свободное время уходила далеко по его сказочным тропам, разговаривая с ним, и словно слыша его ответы.
     Каждый год зимой они ездили в путешествие. Вот и теперь в Москве погода капризничала, и осень решила бороться с молодой зимой, не желая ей уступить. За последний месяц они лишь один день видели солнце. Стали думать, куда бы поехать, и выбрали Египет. Вот уж где солнца вдоволь!
     С того дня, как они приехали в Египет, на небе не было ни единого облачка. Такое изобилие солнечной энергии их уже стало беспокоить. Известно ведь, что лучшее враг хорошего.
     Сегодня у них намечена экскурсия на Цветной каньон, который находится на расстоянии более 150 км от их отеля в Шарм-эль-Шейхе. Это около 3 часов пути на открытой машине по пустыне. Ехали с ветерком, так что жарко не было. Арабы гоняют машины с головокружительной скоростью, соревнуясь друг с другом. Дорога по большей части проходила вдоль Акабского залива, под ослепительно синим, безоблачным небом. По дороге они могли любоваться морскими пейзажами и нависающими над дорогой скалами. Часто по дороге, среди песков и камней, можно увидеть бедуинские большие шатры, в которых они жили, готовые сорваться с места в любой момент. Неподалёку от них паслись стада верблюдов, находя скудную пищу в виде чахлых кустиков колючек.
     Дорога к каньону проходит через города Дахаб и Нувейба, расположенные на юго-востоке Синайского полуострова, на плато Эт-Тих в Синайских горах.
     Подъехав к каньону, вышли из машины и продолжили путешествие пешком. Уже изрядно устав, они наконец-то очутились в прохладном узком коридоре между сдвинутыми скалами.
     Продвигаться было сложно, иногда из-за узости прохода продвигаться приходилось бочком, а в одном месте и пролезать под большим скальным обломком. Тяжелее всего приходилось полным людям.
     Скалы поднимались отвесно вверх, и лучи солнца не попадали в эту узкую глубокую щель. Иногда на их пути встречались природные ниши, в которых можно было бы даже полежать. Но такой возможности не было: необходимо было успеть вернуться вовремя к обеду. Иногда они поднимали голову и, глядя на неприступные отвесные стены скал, представляли себе, что здесь может твориться во время дождя. Но экскурсовод успокоил их, правда, заметив, что во время дождя никому спастись не удавалось. Но дожди здесь бывают крайне редко, поэтому волновать не стоит, а желающих посетить это удивительное место очень много.
     Разглядывая природные узоры на камнях, Генриетта увидела в одном из них как бы очертание лошади, образованное переплетением трещин, и вспомнила о древнем рисунке, высеченном на камне Аль Наслаа в Саудовской Аравии.

          Блуждает ветер в россыпи камней,
          Сдувая пыль веков с них, словно пепел.
          Короче шаг, дыхание тесней
          От тайны, что нашёптывает ветер.

          Терновника обглоданный скелет,
          На времени шипы нанизан ветром.
          Свидетелей тех лет давно уж нет,
          Но труд их и сегодня дышит светом.

          По тишине рассыпан звон копыт
          Неутомимой резвой кобылицы,
          И древний мир зрачком её глядит
          На наши, веком созванные, лица.

          Библейские минули времена…
          Но сквозь века, всё так же горделиво,
          Несёт дыханье тех времён она,
          Копытом в камень бьёт нетерпеливо.

     Выйдя из каньона, они тут же ощутили раскалённое дыхание песков. Солнце безжалостно проливало на землю поток огненных стрел, убивающих всё живое. Вокруг ни травинки, ни былинки. И невольно ей вспомнился подмосковный лес, полный звенящих птичьих голосов, ещё влажный и прохладный от утренней росы…
«Человек не ценит то богатство, каким обладает от рождения, он всю жизнь ищет на земле иллюзорный рай», – подумала она, тяжело дыша, поднимаясь по крутому и раскалённому скальному склону. Каждый вдох буквально обжигал сухой горячий воздух.
     После этого похода у неё ещё несколько дней было неприятное ощущение в лёгких, словно они получили ожёг. Вот уже показались строения, и народ зашагал веселей. Говорят, так лошади, когда почуют жильё, ускоряют шаг. На обед приходили группами туристы и рассаживались за небольшими столиками в так называемом ресторанчике. Здесь можно было воспользоваться туалетной комнатой и помыть руки. А самое главное, здесь можно было спрятаться от нестерпимого солнечного облучения.


 

     Им подали прохладный лимонный напиток, и уставшие и изнурённые жарой люди ожили, защебетали в предвкушении отдыха и еды.
     Виктор поднялся и, пройдя через весь зал, подошёл к барной стойке. Возле неё стояли только европейцы. Здесь можно было заказать джин-тоник и другие напитки. Арабам употребление спиртного строго запрещено шариатским законом, поэтому бар был предназначен только для людей из европейских и других стран.
     Виктор стоял со стаканом у стойки, когда к нему подошёл коренастый араб лет пятидесяти, приятной наружности, и заговорил на плохом русском языке.
     – Господин, мне понравилась та дама, что сидела возле Вас.
     – Это моя жена.
     – Продайте мне её.
     Немного удивившись, Виктор счёл разговор за шутку. Подошли ещё два араба. Они стали рядом с первым, внимательно следя за разговором.
     – Сколько верблюдов хочет получить господин за жену? – спросил араб.
     – Семьдесят пять, – ответил Виктор, продолжая принимать разговор за шутку.
     Араб презрительно взглянул на него и произнёс:
     – Я даю сто.
     Стоящие рядом с ним арабы с уважением посмотрели на него.
     Виктор допил свой стаканчик и вернулся на место за столом.
     Арабы что-то обсуждали, договариваясь между собой. Виктор понял, что обстановка становится угрожающей. Устный «договор» начал приобретать вполне материальную основу. Пришлось ретироваться через туалет, с трудом избежав бдительных арабов, готовых выполнить повеление своего господина.
     В это время подошёл экскурсовод и повёл их группу к машине. Через минуту они уже мчались по пескам, направляясь к гостинице.
     Виктор передал свой разговор с арабом Генриетте, и они веселились, обсуждая смешную сделку.
     – Я чуть не разбогател на тебе, – смеялся он, – верблюд стоит тысячу долларов.
     Услышав их разговор, экскурсовод помрачнел.
     – Напрасно вы смеётесь. Здесь свои законы, а то, что вы из другой страны, для них ничего не значит. Вы заключили сделку при свидетелях и добровольно. Заберут вашу жену, и ищите тогда их в пустыне. Такие случаи у нас уже были.
     Тут уж им стало не до смеха, и до конца пребывания в Египте, больше они так не шутили.
     Наступил вечер, и они пошли прогуляться по берегу моря, наслаждаясь свежим бризом.

          Идём вдоль моря. День неспешно тает,
          И волны ног касаются слегка.
          Закатный луч, скользя, в волну ныряет,
          В раскинутые сети рыбака.

          Как хорошо идти вот так, беспечно.
          Шуршит прибой, сминая волн шелка.
          Есть таинство в движенье бесконечном
          Прибрежных волн и времени песка.

     В Москву они вернулись загоревшими и полными впечатлений. Они смотрели на этот белый мир, укрытый небесным покрывалом, такой родной и прекрасный, и вспоминали раскалённый воздух и бескрайние горячие пески. Вспоминали величавых верблюдов, презрительно глядящих на людей, и своё легкомысленное поведение. Для себя они сделали вывод, что в экзотических странах можно легко попасть в непредвиденную опасную ситуацию, не зная местных древних законов, существующих там и по сей день.
     А жизнь шла своим чередом. Рождались и умирали люди, сменяя друг друга.
     В эту зиму не стало и Анны Антоновны. Ей исполнилось к этому времени девяносто три года, возраст солидный. Но до конца своих дней она сумела сохранить ясный ум, безупречно выглядела, была приветлива и гостеприимна.
     Две ночи подряд Генриетта видела её во сне, каждый раз задавая ей одни и те же вопросы. В первую ночь она видела покойную совершенно ясно, когда та куда-то уходила. Генриетта поспешила задать ей вопросы:
     – Там красиво?
     – Красиво.
     – Вам там лучше?
     – Лучше.
     И призрак исчез, но сон она запомнила хорошо.
     На второй день ей снова повторился тот же сон. Только на этот раз говорящая словно расплывалась в тумане. Между Генриеттой и ею будто находилось подёрнутое морозным узором стекло.
     – Там красиво? – снова спрашивала Генриетта.
     – Красиво.
     – Вам там лучше?
     – Лучше. Только молодая женщина волнуется, ходит туда-сюда.
     На этом их разговор закончился. Генриетта поняла, что молодая женщина, которая волновалась, увидев Анну Антоновну, это её мама. Весь день этот сон не шёл у неё из головы, он словно пытался соединить ушедших с теми, кто им дорог.
     «Значит нам, оставшимся на земле, остаётся только молиться за ушедших», – думала Генриетта.
     Уход близких людей всегда заставляет оставшихся на земле задуматься о бренности своего существования. В этом бренном мире всё имеет своё начало и свой конец. Время равнодушно к людям, а в космосе его и подавно нет. Но здесь, на Земле, люди живут по её земным законам. Вот и пришло время Виктору Ивановичу поставить точку на ставшей уже привычной и неинтересной работе. Поменялось руководство, на смену прежнего директора пришла хваткая женщина, возглавив некогда отлаженный механизм, и тут же стала наводить свои порядки. Значит, пришло время и ему включать свой таймер.

          За суетной жизнью в погоне
          Остаться, как прежде, нельзя.
          Но струны души ветер тронет,
          Печаль за моря унеся.

          И ветер, устав, замирает,
          На плечи нам крылья кладёт.
          И вечер на город слетает,
          Где месяц лампаду зажжёт.

          Чтоб горести все забывались –
          Дождись, сердце, радость… дождись!
          И души друг друга касались
          На лодке, качающей жизнь.

     Река Жизни несла их к океану Вечности, не останавливаясь ни на секунду. Тихие участки пути сменялись водоворотами и порогами, но лодка, когда на вёслах двое любящих, упорно продвигалась к устью. Ведь реке предстояло ещё бежать и бежать, а её берега – то гостеприимные, то отвесные и опасные для жизни, ждали их на пути. Лодочка качалась на волнах, временами зачерпывая воду… Но, пока их двое – это не страшно.


               Глава 18
               Голубой туман

     Жизненные ошибки родителей не избавляют детей от собственных, и тем более никто не учится на чужих. Если вы не ошибаетесь, значит, жизнь даёт вам лёгкие задачки.
     К этому времени сын Виктора уже развёлся с Самирой. Их брак, поспешно заключённый, благодаря активному вмешательству её отца, обвинявшего Дениса в совращении несовершеннолетней, на тот момент, дочери, которой тогда не исполнилось ещё восемнадцати лет, ни к чему хорошему не привёл. Любви там не было, а к тому же они были совершенно разные люди, соединившие свои судьбы случайно. Самира искала в жизни комфорта и благополучия, что так характерно для восточной женщины, а Денис, по своей природе, был одиночка, ему никто не был нужен. Его увлекали путешествия и свобода, что подтвердилось в дальнейшие годы жизни.
     Оставив жене и дочерям всё, что у него было, он жил у подруги, без обязательств и клятв верности.
     Ему нравилось путешествовать в одиночку. Так, он исходил Кольский полуостров и неоднократно побывал в Монголии. Эта страна чем-то прельстила его сердце, сердце одинокого волка, возможно, своими дикими необжитыми степями и суровой красотой.
     В другой раз он снова отправился туда, но уже с друзьями и своей верной подругой Асей. Его рассказы повлияли на желание увидеть этот удивительный, сохранившийся до нашего времени нетронутым уголок планеты. Их «буханка» оказалась верным надёжным другом, выручая их на бездорожье. Иногда им встречалась юрта, и тогда они общались с местными охотниками. Из своего путешествия по Монголии они привезли много фотографий и интересных историй. Правда, рассказывать их он не любил. Вообще его отличал молчаливый и замкнутый характер.
     Его поездки в Таиланд вдохновили на морское путешествие. Отец осваивал небесный океан, а сына привлекали земные океаны и моря. Откуда это берётся в человеке?
     Но однажды он решил в одиночку отправиться в плавание по Андаманскому морю на резиновом катамаране, собранном вручную местными умельцами. С самого начала это путешествие было сплошной авантюрой. Его катамаран был ненадёжным, а старый парус гнилым, он рвался и не выдерживал порывов ветра. Только выйдя в открытое море, он понял, насколько рискованным оказался его план.
     Путешествие закончилось тем, что его отнесло мощным течением через границу соседнего государства, где его встретили пограничники и посадили в местную тюрьму. Продержав там его несколько дней, они прониклись сочувствием и, поняв, что взять с него нечего, подержав ещё какое-то время, отпустили горе-путешественника на все четыре стороны.
     Это первое морское путешествие вдохновило его на новые подвиги. После неудачного плавания, которое закончилось для него очень удачно, ведь многодневное путешествие в одиночку на надувном судёнышке едва не закончилось гибелью, он окончил специальные шкиперские курсы и получил международное удостоверение на право управлять водным транспортом. С тех пор он побывал на многих престижных островах. Брал в аренду яхты и возил туристов.
     Когда ему исполнилось сорок лет, он задумал построить свой катамаран. Для этой цели он выбрал реку Волгу, нашёл там подходящий ангар и приступил к работе. Теперь у него появилась цель в жизни. Строительство катамарана продолжалось семь лет.
     К этому времени старшая дочь уже уехала на постоянное место жительства в Америку, а младшая вышла замуж и уехала жить к мужу в Хорватию. У подруги Дениса Аси тоже подрастала дочка. Как любая женщина, она хотела иметь свою крепкую семью, но семейная жизнь не входила в планы Дениса. Время от времени он брал Асю с собой в очередной поход. У них было много общих фотографий. Можно сказать он использовал её себе во благо, не обременяя свою жизнь обязательствами.
     Когда катамаран был построен, он, его кот и Ася отправились по рекам через шлюзы к Чёрному морю. На полдороге они поругались, и Ася покинула его. Надолго ли? Он же застрял под Ростовом-на-Дону из-за неисправности двигателя.
     В его планах было намечено пройти под Крымским мостом и по Чёрному морю добраться до Турции. О дальнейших планах он ничего не говорил, хотя они, конечно же, существовали.
     Сын Генриетты Андрей тоже решил изменить свою жизнь кардинальным образом. Андрей мечтал пройти по рекам на большом плоту, который начал строить на Волге, где и познакомился со своей будущей женой Симой, тоже мечтательницей и авантюристкой. Но у Симы была дочка-дошкольница с некоторыми психическими отклонениями, мешавшая матери.
     Со своей новой избранницей Андрей решил поехать в Таиланд, где жил родственник Симы, намереваясь устроиться там на работу или, по крайней мере, оставить с родственником девочку до лучших времён. Но, пробыв там год, они вернулись домой на родину, чёрные от загара и худые от недоедания. Некоторое время прожив в России, их вновь охватила жажда перемен. Как писал А.С. Пушкин:

          Им овладело беспокойство,
          Охота к перемене мест
          (Весьма мучительное свойство,
          Немногих добровольный крест).

     На этот раз они решили уехать в Израиль. Сима вспомнила, что у её бабушки были родственники евреи. Она нашла документы, подтверждающие родство, и вскоре они получили визу на проживание в Израиле. Им посулили золотые горы, и, полные радужных надежд, они отправились в дорогу.
     Ни с кем из родственников Сима не общалась, постепенно отучив от этой привычки и Андрея. Она окончила Нижегородское художественное училище, считала себя художницей и мастером по изготовлению ювелирных изделий ручной работы. Вот вам и заработок. Не учли они только одного, что там таких мастеров пруд пруди.
     И в октябре 2016 года Андрей с беременной женой и её дочерью отправились искать счастья в Израиль. Им казалось, что они ухватили за хвост свою «Синюю птицу».
     Поначалу они были в восторге от свалившихся на них признаков счастливой безбедной жизни, но постепенно льготы кончались, а работы по специальности Андрей так и не нашёл. Никто здесь деревянных теремов не строил. Сима своими картинами никого не удивила и подрабатывала изготовлением серебряных колец и браслетов с полудрагоценными камнями. Андрей временно устроился на работу дворником.
     Некоторое время они жили в Кацрине, но потом, из-за дороговизны съёмного жилья, переехали на левый берег Иордана, сняв старый неблагоустроенный дом в израильском поселении. Много сил они потратили, чтобы привести прилежащую территорию в порядок.
     К этому времени к старшей дочери Симы прибавилось ещё три белокурых ангелочка. Теперь в семье было уже четыре девочки.
     Виктор продал машину, и все деньги выслали молодой семье. Деньги ушли на покупку холстов, красок и материала для ювелирки.
     Чтобы улучшить благосостояние семьи, Андрей завёл кур и козу, а в скальном грунте соорудил нечто наподобие озерца – русская душа не могла обойтись без уголка живой природы. В озерцо запустили декоративных карпов и высадили семена лотоса.
     Дом стоял обособленно, что-то вроде хутора, вдали от других домов на высотах западного берега реки Иордан, откуда открывался великолепный вид на горы, тонувшие в голубом тумане.
     Сима пыталась писать горы, но они получались мёртвыми и безжизненными.
     Так уж получилось, что оба их сына искали в жизни дороги перемен. Обычно этим страдают люди, не довольствующиеся привычной прозой жизни, или же они пытаются сбежать от её пустоты и однообразия. Всю жизнь, с доисторических времён, люди ищут то, чего нет, и этому не будет конца. А, по сути, человеку нужно совсем немного: любимый человек рядом, интересное дело, утреннее небо и для сердца полевой или лесной цветок. Удивительно верно и выразительно об этом сказал замечательный русский поэт Николай Рубцов: «Светлеет грусть, когда цветут цветы». Нужно уметь любить и ценить красоту того места, где живёшь, понимать её суть, даже если это земля чужая тебе.
     Генриетта отложила блокнот и смотрела в окно, где голубые сумерки уже заволакивали осенние верхушки деревьев парка, расположенного напротив их окон, с истинно русским названием «Филатов луг». Она стояла у окна, задумчиво глядя, как постепенно тают очертания золотых крон, укрываясь загадочным синим туманом, и сами собой рождались строки:

          Когда впускаешь в душу тишину –
          Невольно слышишь странное звучанье:
          Неясный вздох, тревожное дыханье
          И звуки, непонятные уму.

          Вот жизнь в руках, как огненная чаша,
          Событьями и судьбами полна.
          Огонь её возжечь ты не вольна,
          И пламя жизни в ней, увы, не наше.

          Настанет час – погаснет тот огонь,
          И тень твоя отправится скитаться,
          Боясь с последней искрою расстаться,
          Зажатой в твою хладную ладонь.

     А где-то, в северной стороне, в святом храме молилась в это время за всех них, грешных, матушка-монахиня, её дочь.

          О, сила вечная любви,
          Что в небеса возносит души!
          Ах, если б видеть мы могли,
          Как злые чары она рушит.

          Как миллиардами светил
          Встречает вечности пространство
          Тот миг, когда ты полюбил,
          Ступив в сияющее братство.

          О, если б слышать мы могли
          Звучанье Божьего оркестра!
          Мы б по воде ходить могли,
          Орлом летать над Эверестом.

          Любовь небесная во всём,
          Что создал Бог в подлунном мире,
          И ты почувствуешь – спасён,
          Услышав зов любви в эфире.

     Разлетелись их дети, словно сорванные осенним ветром листья, на все четыре стороны, и голубой туман заметал их следы. Но любовь, однажды поселившись в твоём сердце, никогда не умрёт. И не оттого ли, вспоминая дни, когда твои родные были всего лишь на расстоянии руки от тебя, на расстоянии биения сердца, рождают в нём светлые слёзы при одном воспоминании о том времени. А в вечности времени нет, значит, и любовь будет жить вечно.


               Глава 19
               Сны Барселоны

     Странная и загадочная штука эта наша земная жизнь. Наверное, у каждого человека есть ощущение, что он был и до рождения на Земле, и будет после ухода с неё. В душе это чувство вечности особенно явно в детские годы. Ни один ребёнок не поверит в то, что его не было и что потом снова не будет. И вправду, это звучит нелепо. Но люди склонны верить уму и не верить сердцу. Каким бы умным и хитрым ни был человек, ему никогда не удастся предугадать то, что, как говорится, написано на роду.
     Генриетта пока никаких изменений в себе не замечала, она по-прежнему была активной и жизнерадостной. Жизнь её после того как супруг вышел на пенсию, стала ещё интересней и разнообразней. Теперь они много путешествовали. Дом и сад остались лишь грустным воспоминанием, которое время от времени воплощалось ярким сновидением. Во сне она иногда чувствовала запах цветов или вкус яблока. Зато теперь у них было больше свободного времени, чтобы читать, гулять и путешествовать.
     Генриетта записалась в секцию плавания и ходила в бассейн два раза в неделю. После бассейна обязательно хаммам. Хаммам – это турецкая баня с влажным паром, выдержанная в традиционном восточном стиле. Согласно истории, такие бани появились ещё в период Римской империи. И главное их отличие от русской парной в том, что температура здесь не превышает 50 °С. Поэтому они с подругами по плаванию подолгу сидели, окутанные нежным паром, и вели светские разговоры. Пар в таких банях должен подаваться не от горячей печки-каменки, а от специальных чанов с кипящей водой. В этом её отличие от русской парной. Влага в виде плотного обволакивающего тумана одинаково распределяется по комнате. Иногда её знакомые заходили в спортивный зал на втором этаже, чтобы бегать, но ей бег на тренажёре был неинтересен, она предпочитала прогулки в лесу.
     Теперь у неё появились новые знакомые. Особенно интересна была вдова дипломата, живущая в той же многоэтажной башне, где был и их бассейн. Он располагался на первом этаже, а спортзал на втором. Так вот эта дама ходила в бассейн исключительно для того, чтобы не чувствовать навалившегося страшного одиночества после внезапной смерти любимого мужа. Она неизменно приходила в бассейн в красивом купальнике и драгоценностях. Женщины удивлялись, почему она их не снимает. Она рассказывала о даче в Болгарии на берегу моря, где они проводили отпуск вдвоём с мужем.
     – А что теперь с вашей дачей? – спрашивали её.
     – Не знаю, разворовывают, наверно.
     Странно и страшно было это безразличие к жизни. Несмотря на то, что в бассейне было весело и людно, грусть не покидала её. Ни плавание, ни общение с женщинами не могли рассеять эту вросшую в неё печаль, печаль по ушедшему в мир иной супругу. Детей у них не было, но она и не переживала по этому поводу. Ей не хватало того единственно дорогого человека, с которым она радовалась каждому дню жизни. Генриетта поняла, что эти драгоценности, что она носит не снимая, являются для неё напоминанием того, кто их ей дарил. А женщины за её спиной продолжали шептаться, что она просто выхваляется перед ними своими побрякушками, не понимая, что эти побрякушки напоминают ей о муже и согревают душу. Вот так мы порой судим поверхностно о людях, не вникая в истинные причины их поведения.
     Ближе к середине августа их, в кои веки, пригласили в гости к знакомой, с которой Генриетта работала до выхода на пенсию и которая неоднократно бывала у них в Мешково. Собралась всё та же компания, которая прежде собиралась у них с Виктором.
     – Ну вот, видишь, и тебя пригласили, – говорил Виктор, – а ты обижалась.
     Принарядившись, в приподнятом настроении, они приехали в гости.
     Дом знакомой стоял на берегу реки, погода была прекрасная, и гости собрались в беседке на свежем воздухе. Смех, веселье… но они чувствовали себя здесь лишними. Никто на них не обращал внимания. Бывшие подруги разговаривали между собой, не интересуясь жизнью людей, у которых теперь не было дачи, где было удобно всем собираться вместе. Генриетте было неловко перед мужем за своих подруг, забывших, каким гостеприимным и хлебосольным он был, каким внимательным к каждому гостю.
     Посидев ещё немного для приличия, они попрощались и ушли домой. Никто не обратил внимания на их уход. На душе было горько от сознания такой простой истины, что с тобой общаются, пока ты нужен. Выходит, что их просто использовали. Больше они в гости не ходили. А позже Генриетта узнала, что компания развалилась, и теперь каждый был сам по себе.
     Лето кончилось, и с приходом осенних дней Виктора с Генриеттой вновь потянуло в дорогу, словно у них тоже срабатывал инстинкт перелётных птиц. Они купили путёвки в Испанию в четырёхзвёздочный отель на десять дней.
     Первое впечатление было испорчено редким для этих мест неожиданно налетевшим с севера холодным и пронизывающим ветром. Они замёрзли и кутались в полотенца, как и остальные гости отеля. Но на следующее утро их разбудило яркое солнце, и они, ещё до завтрака, поспешили к морю. Оно было великолепным, слепяще сверкающим, но пляж, принадлежащий отелю, был очень маленький, и отдыхающие спешили занять шезлонги. Узкая и каменистая полоска пляжа была зажата между невысоких скалистых гор, заросших колючим кустарником и соснами. Из-за тесноты на пляже многие располагались на небольших плоских участках горы.
     Искупавшись, они вернулись в номер, чтобы переодеться к завтраку. Шведский стол был отличный, удивляло то, что на завтрак можно было брать шампанское, которое стояло в ящиках, и официант, по вашей просьбе, мог откупорить для вас бутылку. Тут им вспомнилась фраза из фильма «Бриллиантовая рука» о том, что шампанское по утрам пьют только аристократы и дегенераты.
     – Выпьем? – засмеялся Виктор.
     – С удовольствием.
     Официант налил им из уже откупоренной бутылки по фужеру вина. Шампанское пользовалось у завтракавших большим успехом.
     За соседним столом сидели две англичанки. Они о чём-то разговаривали и пили маленькими глоточками чёрный кофе, без ничего.
     – Мне стыдно, что мы пьём шампанское, да ещё взяли кофе и бутерброды с ветчиной, – сказала Генриетта, показывая глазами на англичанок, – а дамы на завтрак взяли только по чашечке кофе.
     Допив кофе, дамы подошли к длинным столам, уставленным едой, и наложили полные тарелки, с горкой, макарон и кучу другой еды.
     – Вот тебе и чашечка кофе, – улыбался Виктор.
     Потом они часто вспоминали двух англичанок и чашечку кофе на завтрак.
Чтобы не скучать, валяясь весь день в шезлонге на пляже, они выбрали из предложенных экскурсий три самые интересные однодневные поездки: первую на автобусе в Барселону и ещё две на самолёте в Париж и Венецию.
     Барселона оглушила их фантасмагорией архитектурных шедевров, вызывающих такую гамму эмоций, какой не мог бы удивить ни один другой город.
     По одному из мифов, Барселону основал сам Геракл во время своих двенадцати подвигов. В поисках золотого руна его корабль сбился с пути и причалил к горе Монжуик. Древнегреческий герой восхитился её красотой и заложил город Барка Нона – «девятое судно».
     Главной достопримечательностью города является Собор Святого Семейства. Сорок лет Антонио Гауди строил это здание. Он хотел, чтобы собор напоминал огромный орган, тогда ветер, проходя через отверстия башен, будет звучать, словно настоящий хор.
     А вечером они увидели знаменитый поющий фонтан. Долгое время фонтан не функционировал и радовал гостей разве что своей подсветкой в вечернее время. Но перед Олимпиадой 1992-го года было принято решение сделать фонтан одним из символов города, а также добавить к нему музыкальное сопровождение.
     Всю эту фантастическую фантасмагорию подарил городу архитектор и художник-фантаст Антонио Гауди. Туристов удивило то, что строительство церкви, напоминающей причудливый замок из песка, не могут закончить вот уже 134 года. Но и незавершённый, он производит ошеломляющее зрелище.
     Экскурсия продлилась до позднего вечера. Лёгкие синие сумерки накинули на город покрывало мистики и таинственности. Они словно видели сны Барселоны, и Генриетта, сидя у окна экскурсионного автобуса, записывала увиденное в тетрадь стихотворными строчками. Город говорил с ней на своём, понятном языке. Она так и назвала своё стихотворение:

             Сны Барселоны

          Над Барселоною туман
          Ещё мерцал, как сон Плеяды.
          Заря стелила по холмам
          Лилово-алые наряды.
          Созвучье неба и воды
          Терялось в улицах старинных
          И угасало в гроздьях винных
          Звёзд и застенчивой луны.
          Сиреной древней море пело,
          Коварно ластилось к ногам,
          Как будто доказать хотело,
          Что красотой равно богам.
          День вынырнул из глуби ночи,
          И город айсбергом поплыл,
          Храня в пыли своих обочин
          Следы времён, что не забыл.
          И мы шагнули в сон столетий:
          Платанов серебрился дым,
          Где фонарей чугунных плети
          Цвели узором травяным,
          И воробьи зарю встречали.
          Проснулся город-чародей,
          Его на царствие венчали
          Кресты соборов и церквей.

     Целый день они ходили по городу, не переставая удивляться человеческому гению. Особенно фантастично город смотрелся вечером. Он казался ирреальным.

          Уж солнце клонится к закату.
          Мы чудесам теряем счёт.
          День, не подверженный возврату,
          По жилам, как огонь, течёт.
          Плывут каштанов привиденья,
          Не вмешиваясь в суть вещей,
          Давно привыкнув к приключеньям,
          Где дом не дом, а сам Кащей
          Сквозь сумерки белеет страшно –
          Балконов рёбра, черепа
          Свод подпирают… Душно, влажно.
          Теней вокруг колонн толпа.

     Их отвели на вечернюю улицу и показали место, где трагически погиб 7 июня 1926 года под трамваем создатель шедевров зодчества 73-летний Антонио Гауди. Он вышел из дома, чтобы отправиться в свой ежедневный путь к церкви Сант-Фелип-Нери, прихожанином которой он был. Идя рассеянно по улице Гран-Виа-де-лас-Кортес-Каталанес между улицами Жирона и Байлен, он был сбит трамваем.
     А экскурсовод только успевает говорить: поверните голову налево, направо… а чудеса всё не кончаются.

          Направо чудеса, налево –
          Устали головой вертеть!
          Уже глядим осоловело
          На куполов крылатых медь.
          Из камня, словно паутина,
          Сплетён Собор Семьи Святой.
          Причуд и образов лавина –
          Предел фантазии земной.
          Ещё поющие фонтаны…
          Вот-вот уже наступит ночь.
          Покачиваясь, словно пьяны,
          Нам чар её не превозмочь.

          А вот и уличные мимы:
          Шумит, поёт ночной Рамблас,
          Меняя яркие картины,
          Слепит к теням привыкший глаз.
          Вот зданье, оно словно море –
          Волной изогнута стена,
          Застыло в пенистом узоре,
          Что выхватит лучом луна.
          Заинтригованы прочтеньем
          Загадок гения – молчим,
          Оценивая суть мгновенья,
          Где каждый штрих неповторим.

          Вот и финал. Огни и блики,
          Воды мерцание внизу.
          Летим или парим на стыке,
          Где горы достают звезду?
          Нет слаще добровольной казни –
          От красоты ведь не умрёшь!
          В ночное небо, без боязни,
          Душой, как ангел, уплывёшь.

     Они словно побывали в сказочном нематериальном мире, созданном человеческим гением, в мире Антонио Гауди. Воистину, сотворение мира – в самом человеке. Через свою архитектуру А. Гауди показал людям мир, который он видел. После увиденных шедевров, оставленных людям этим удивительным человеком и зодчим, Антонио Гауди казался людям, приехавшим из разных стран, родным и близким человеком. Говоря на разных языках, они понимали его язык, говоривший с ними живыми образами, высеченными из камня. Люди не могли и не хотели верить в такую нелепую кончину и, несмотря на уговоры экскурсовода, тянули время, словно не желая расстаться с местом, где он испустил последний земной вздох.
     Бывает такое состояние души, которое вызывает слёзы благодарности за красоту, подаренную чьей-то жизнью. У многих были слёзы на глазах, словно они потеряли своего родного человека. Эти скупые слёзы Божьей росой увлажняли глаза и падали на дно каждого сердца.


               Глава 20
               Венеция

     Кто же не мечтал побывать в Венеции? Таких людей, в мире, вы не сыщете. И вот сегодня судьба приготовила им такой подарок!
     Ранним сентябрьским утром их самолёт приземлился в аэропорту Венеции имени Марко Поло. Это один из крупнейших аэропортов Италии, расположенный близ городка Тессера – северо-восточного пригорода Венеции. Аэропорт был так назван в честь известного венецианского путешественника Марко Поло, который считается европейским первооткрывателем.
     Был ещё ранний час. Небо словно было не радо гостям, оно хмурилось и роняло мелкие слёзки серого бисера в такую же серую воду.
     Кто-то из туристов задал вопрос о происхождении Венеции, но экскурсовод ответил, что история об этом умалчивает, это остаётся тёмной страницей средневековья.
     Некоторое время все напряжённо вглядывались в утреннюю дымку в надежде увидеть город. Но морской трамвайчик долго плыл между торчащими из воды сваями, и, казалось, этому не будет конца, в то время как все сгорали от нетерпения увидеть сказочную Венецию. Но вокруг была только серая морось. Создавалось ощущение, что люди сидят в театре, где долго не поднимают занавес, чтобы подогреть любопытную публику, ждущую увидеть спектакль. Их опасения оправдались, когда они узнали, что морской трамвайчик привёз их на остров Мурано, оттягивая главное представление.
     Наконец сквозь водную кисею неба стали пробиваться солнечные лучи и обозначились очертания предметов и домов проснувшегося острова.
     Туристов привели в цех, где уже кипела работа и прославленные мастера трудились над своими хрупкими шедеврами.
     Долгие столетия стеклодувы итальянского острова Мурано хранили в секрете свою уникальную технологию производства стекла. Подлинные украшения, выполненные из этого стекла, не тускнеют и не меняют цвет, так как их окрашивают не краской, а с помощью окисей металлов. Невозможно найти абсолютно одинаковых украшений, так как это исключительно ручная работа.
     Туристам разрешили попробовать самим выдуть стеклянный шар из раскалённого стекла. Таким образом каждый смог убедиться, насколько это тяжёлый труд. Теперь они на себе почувствовали, насколько сложна и опасна профессия стеклодува.
     Выйдя из жаркой мастерской, они с жадностью вдыхали свежий морской воздух. Небо окончательно очистилось, и они с любопытством разглядывали этот, сохранившийся ещё со времён средневековья, город.
     По какой-то кривой улочке они пришли на небольшой рынок, где специально для туристов продавали свои изделия местные мастера и мастерицы. Генриетта с Виктором купили, помимо украшения из муранского стекла, ещё и кружевной зонтик от солнца. Не смогли они пройти мимо торговки масками. Глаза разбегались от их разнообразия. Толпа туристов окружила торговку. Наконец они остановили свой выбор на маске шута.
     Только после такой прелюдии морской трамвайчик отправился к острову мечты. Солнце уже поднялось, и последний туман, расправив крылья, таял, поднимаясь в небеса. И пока другие пассажиры наслаждались созерцанием окружающего пейзажа, Генриетта не выпускала карандаш из рук, описывая всё, что открывалось любопытному взору.
     Они причалили. Экскурсовод давал последние наставления. Все слушали вполуха, зачаровано глядя на канал, в котором отражались мосты и дворцы, небо, и что-то летучее и неуловимое – дыхание прошлых веков, наверное. Перед ними плескался и дышал загадочный Гранд-канал, со своими неповторимыми мостами.
     Гранд-канал являлся частью речки Бренты, разделявшей в древности острова Венецианской лагуны. Канал имел в длину 3,8 км и в ширину 28–70 метров. Гранд-канал протянулся через всю Венецию, беря начало от вокзала Санта-Лючия и заканчиваясь у территории здания таможни. Обе стороны канала, глубина которого достигает 5 метров, обрамлены роскошными церквями и дворцами. Все здания как бы вырастают из воды, словно дивные каменные лотосы, опираясь на вбитые в дно сваи.
     Они смотрели на Мост Вздохов, самое популярное место для поцелуев в Венеции. Местная легенда гласит, что влюблённые будут уверены в верности друг друга, если на закате поцелуются под ним. Мост был построен Антонио Конти в 1602 году и украшен в барочном стиле. Он соединяет здание Дворца дожей, в котором располагался зал суда, и здание тюрьмы.
     Прямо у набережной возведены две колонны, на одной из них изображён крылатый лев, символ евангелиста Марка, покровителя Венеции, а с XII века являющийся символом Венецианской Республики, на другой – статуя местного святого Теодора, побивающего дракона, аналогично святому Георгию. В средние века между этими двумя колоннами совершались городские казни. До сих пор сохранилось поверье, что во избежание неприятностей нельзя проходить между этими колоннами.
     Солнце поднялось уже высоко и стало жарко. Люди устали и, как и прочие туристы, тоже расположились прямо на тёплых камнях площади Святого Марка, слушая своего экскурсовода. После обязательной программы они зашли в ресторан пообедать знаменитыми итальянскими макаронами. Так как группа закончила намеченную программу, завершив её посещением церкви Святого Марка, им было предоставлено свободное время, для чтобы погулять по острову, заглянуть в сувенирные магазины, прокатиться на гондолах, но обязательно вернуться на это место в назначенный час. За ними придёт заказанный морской трамвай и отвезёт в аэропорт. Ещё последние слова слетали с губ экскурсовода, а туристы, словно птицы, выпорхнувшие из рук, уже разлетелись в разные стороны. Всем не терпелось самостоятельно погулять по городу.
     Виктор с Генриеттой поспешили воспользоваться услугами гондольера, чья изящная гондола, словно чёрный лебедь, покачивалась на зеленовато-синей воде.
     Гондольер оттолкнулся длинным веслом, и они поплыли, сидя на обитом красным бархатом мягком сиденье, по зыбким улицам-каналам. Гондольер, красуясь, стоял на корме гондолы, управляя ею длинным веслом. Он закружил их в сказочном калейдоскопе дворцов, цветов и облаков… Дома на воде, дома, стоящие на облаках, с цветами возле ступеней дворцов, опрокинутых то ли в бездонное небо, то ли в зыбучую воду?
     Одурманенные и зачарованные, они вышли из гондолы и ступили на золотые от заходящего солнца тёплые камни. В Венеции нет никакого вида транспорта, кроме гондол и морских трамваев, связывающих между собой острова, поэтому все дороги пешеходные. Языка они не знали ни итальянского, ни английского и пошли куда глаза глядят.
     Вначале они беззаботно болтали и просто шли по улицам в надежде, что какая-нибудь из них да выведет на площадь Сан Марко, но время шло, а они каждый раз выходили к памятнику драматургу Карло Гольдони. Получалось, что они кружили по этим кукольным улочкам, в который уже раз проходя мимо сверкающих витрин, и снова, и снова оказывались у памятника Гольдони.
     Время уже приближалось к назначенному часу, а они всё продолжали кружить. Их охватила паника. Вконец измученные, они стали обращаться за помощью к прохожим. Но никто их них не знал русского языка. Уже отчаявшись, Виктор снова обратился к прохожим и – о, счастье! – те ответили на родном русском языке и объяснили, как пройти на площадь. Они примчались на место сбора в самый последний момент, ещё немного – и опоздали бы. Ведь таких денег, чтобы купить билеты на самолёт и нанять водное такси до аэропорта, у них с собой не было.
     К счастью, всё закончилось хорошо.
     Туристы с грустью прощались с похожей на сказку Венецией и обещали никогда не забывать яркие впечатления от этого фантастического города. В сгущающихся вечерних сумерках таял сверкающий от уличных огней город-остров, и они смеялись, вспоминая свои приключения и страхи: уж этот памятник К. Гольдони, к которому их неизменно приводили улочки Венеции, они точно никогда не забудут. Генриетта дописала последние строчки об этом удивительном сказочном городе:

          За гранью водного портала
          Венеция, светясь, вставала.
          Паря, плывя по глади зыбкой,
          Со сна встречая мир улыбкой.
          И, преломляясь в струйных водах,
          Плыла в муаровых разводах
          Из света звёзд и фонарей,
          Мерцанья стёкол и огней.
          Был ранний час, а мы уж в гости…
          Она же нам – подарков горсти.
          И камни вечности под ноги,
          И жидким серебром – дороги,
          И в небо вскинула мосты…
          Мир ирреальный. Мир мечты!

          Крылатый лев парит над бездной
          Времён и лапою железной
          Приветствует приход светила.
          Лучами гриву золотила
          Заря, цветов меняя краски,
          Мост в небо выгнув без опаски.
          Плыла навстречу гондольеру…
          Что ж, будем следовать примеру!
          Нас слишком много в этом доме.
          Хозяйке ж мил – кто тих и скромен.

          Благоговейными глазами
          Мы терпеливо, мы глотками
          Питаем сердце красотой.
          Шумит былых времён прибой
          Его нахлынувших событий,
          Из дат пришествий и убытий!
          Живой музей любви и судеб,
          Неприкасаемых для буден.
          Любовных тайн хранитель вечный,
          Канал в огнях сверкал беспечный.
          Ультрамариновый проказник
          В глубины манит, небом дразнит!
          На глади водного портала
          Венеция судьбу писала.
          В её веках мы заблудились,
          С небес на воду опустились,
          В круженье арочных мостов,
          Между дворцов, среди цветов.
          А гондольер всё пел и пел,
          По небу меж домов летел,
          В мир увлекая параллельный…
          Нашла рукой я крест нательный.
          Гондолу – этот лебедь чёрный –
          Сейчас не гондольер проворный –
          Веков течение влекло,
          Что меж дворцов хитро текло.
          Капризной королеве лодок
          Стеклило путь зеркально-чёток
          Под готику иных небес…
          Реальный мир, как сон, исчез.

          Выходим. Под ногами твердь:
          То ль позолота, то ли медь?
          Мы в хаосе цветном кружились,
          Пошли гулять и… заблудились!
          Мост Вздохов радостью встречал,
          О грустном прошлом умолчал…
          Кружи, Венеция, кружи,
          Взгляд навсегда заворожи…

          Туман опустится светло.
          И вечер синее крыло
          Простёр над тихою лагуной,
          Посеребрённой пудрой лунной.
          На башне полночь чётко бьёт.
          Плащ чёрный бросил Звездочёт
          В глубь вод сапфирного свеченья,
          Где у небес свои теченья…
          Уже часам теряем счёт.
          Они, как птиц ночной полёт,
          Но мавры бронзовые с башни,
          Вспугнули нас, гостей вчерашних,
          Ударив в колокол, застыли.
          Пора и нам… из сказки – к были.

     А трамвайчик быстро плыл между свай и Венеция, и огни города растворялись в вечерней дымке. Вечер опустил занавес.
     Прощай, Венеция.




               Глава 21
               Увидеть Париж и…

     У них в душе ещё звучала Венеция, словно песня, словно затихающая вдали баркарола молодого гондольера, которого они уже никогда не увидят.
     Прошла пара дней, и вот они снова в Международном аэропорту Барселоны, втором по объёму авиаперевозок. Территория этого аэропорта так огромна, что, когда они прилетели из Венеции, в этом аэропорту разыскивали группу заблудившихся туристов.
     Сегодня они полетят в Париж. Из-за волнения Генриетта плохо спала, боялась проспать.
     Ещё не рассеялись утренние сумерки, а они уже ехали в аэропорт. В голове всё время назойливо крутилась избитая фраза: «Увидеть Париж – и умереть». Что же там такого удивительного?
     Но вот загудели двигатели, и самолёт оторвался от земли, чтобы приземлиться в Международном аэропорту Шарль-де-Голль, расположенном в 25 км к северо-востоку от города. Своё название аэропорт получил в честь первого президента Пятой Республики Шарля-де-Голля.
     Наконец подали трап, и пассажиры, ёжась от непогоды, вышли на трап. К сожалению, погода вновь их не балует. Небо было затянуто сплошной облачностью, моросит мелкий дождь, а порывы холодного северного ветра бросали его прямо в лицо. Настроение у прибывших было испорчено.
     К ним подошла немолодая, некрасивая, но, как потом оказалось, очень обаятельная женщина-экскурсовод. По ходу экскурсии наши путешественники почти влюбились в неё, познакомились поближе и взяли у экскурсовода телефон и домашний адрес. Пока она водила их, рассказывая об аэропорте, дождь, к счастью, временно прекратился, и когда они подошли к автобусу, погода немного улучшилась. В автобусе они сидели, прижимаясь друг другу, чтобы согреться. Женщина-экскурсовод, пыталась пошутить по поводу непогоды, но дрожащие туристы не откликнулись на её шутку.
     Экскурсия началась с обзорной площадки Башни Монпарнас, высота которой достигала 209 метров. Небоскрёб имел 60 этажей и располагался на левом берегу Сены, на окраине Парижа. Они поднялись на лифте и вышли на большую смотровую площадку. Отсюда открывался великолепный вид на город. К сожалению, туман не позволял разглядеть некоторые, известные по знаменитым романам Александра Дюма и Виктора Гюго, дома и старинные мосты через Сену.
     Экскурсовод, грассируя букву «р», рассказала им о происхождении названий бульвара Монпарнас и Башни, носящей то же название – Монпарнас. Оказалось, что существует несколько версий по этому поводу. По одной из них до 1725 года сюда свозился строительный мусор со всего города. Вскоре свалка превратилась в искусственный холм, выросший на месте нынешнего перекрёстка бульваров Монпарнас и Распай. Студенты знаменитого Латинского квартала в шутку окрестили это место горой.
     Мелкий моросящий дождь то переставал, на какое-то время, то вновь принимался за своё, а ветер, здесь наверху, буквально сбивал с ног. Две туристки, одетые весьма легкомысленно для такой погоды, натянули на себя чёрные мешки для мусора, пытаясь хотя бы как-то укрыться от дождя и ветра. Обе дрожали как осенние листья на ветру.
     – Вот так и рождается французская мода, – шутила Генриетта.
     Девушки засмеялись и ещё тщательней закутались в пакеты.
     – Я бы тоже не отказалась, будь у меня такой пакет, – заметила Генриетта, тоже дрожа от холода.
     – Я не думала, что во Франции бывает так холодно в начале сентября, – заметила пожилая туристка.
     Но Париж, словно услышал их жалобы, и небо стало светлеть. Дождь прекратился, и их глазам предстал город во всей своей красе. Отсюда, с высоты птичьего полёта, он напоминал огромный белый торт, разрезанный улицами на ровные расходящиеся кварталы. Причём сам Париж ограничивался историческим радиусом, а всё, что было построено за этой условной чертой, называлось уже пригородом Парижа.
     Французы тщательно оберегали историю своей столицы. Архитектура города создавалась французскими архитекторами в течение долгого времени, начиная с эпохи Средневековья и вплоть до XXI века. Именно в Париже зародился готический стиль, появились выдающиеся памятники французского Ренессанса и классического Возрождения, стиля эпохи правления Наполеона III. Парижские всемирные выставки 1889 и 1900 годов обогатили город такими архитектурными сооружениями, как Эйфелева башня и Большой Дворец.
     В XX веке в Париже впервые появился стиль ар-деко. Парижские архитекторы также оказали влияние на постмодернистскую архитектуру второй половины века.
     Сфотографировавшись на смотровой площадке с видом на город, туристы спустились с облаков на землю. Чтобы не тратить понапрасну время, купили в ближайшем кафе слоёных пирожков, и экскурсия продолжилась на открытом туристическом автобусе.
     Этот вид автобусов специально предназначен для перевозки пассажиров для удобного осмотра достопримечательностей, с оборудованными сиденьями на втором этаже автобуса. Обслуживаются такие машины туристическими фирмами. Экскурсовод был замечательный, она рассказала много интересных подробностей. Город, и до этого знакомый по прочитанным в школьные годы романам французских писателей, теперь становился более близким и понятным. Словно слова знакомой песни, звучали названия улиц и площадей, домов и мостов, известные во всём просвещённом мире. Город воистину прекрасный, но после Барселоны и Венеции неожиданного «ах» не случилось. Чем действительно удивил их Париж, так это своими великолепными восхитительными мостами. На речном трамвае туристы проплыли через весь Париж по мутной Сене под историческими мостами Парижа, воспетыми поэтами и художниками всех времён и народов. Эти художественные шедевры зодчества придавали особый, неповторимый шарм городу.
     Один из красивейших и романтичных европейских городов – Париж можно смело назвать городом мостов. Они соединяют оба берега Парижа в единое целое. Построенные в разные эпохи, мосты удивляли своим архитектурным и художественным разнообразием.
     Да, Париж… это Париж!
     После обязательной программы знакомства с городом посетили знаменитые Елисейские поля, неизменную достопримечательность Парижа. Оставшееся свободное время Виктор и Генриетта использовали для того, чтобы прогуляться по Монмартру, посидеть в уличном кафе за чашечкой кофе и полюбоваться закатом. Умытое утренним дождём, солнце теперь ярко сияло, словно желая приласкать их на прощанье, оставить светлые воспоминания о городе.
     Они уже устали и проголодались, и стали искать уютное местечко, чтобы посидеть, посмотреть на людей, возвращавшихся с работы домой. В общем-то, такие же обычные люди, как и в любом другом городе, со своими радостями и печалями, со своими планами и заботами.
     Они нашли уютное кафе, которое располагалось рядом с мостом, выбрали столик в тени под каштаном и заказали улыбчивому золотоглазому официанту пирожные и кофе.
     Генриетте почему-то казалось, что она была уже здесь когда-то и так же смотрела на заходящее солнце… Быть может, это было в прошлой жизни? Она словно хорошо знала это место и любила посидеть за этим столиком на закате дня…
     В детстве мама рассказывала ей, что её прабабка по отцовской линии была танцовщицей в парижском кабаре, где её встретил и полюбил дедушка Людвига, за что его отец и отлучил сына от наследства. Получалось, что в ней есть и капелька французской крови, а память крови, как известно… Впрочем, всё это ерунда!
     Они тихонько обсуждали впечатления прошедшего дня, а закатное солнце просвечивало миллионы сверкающих бусинок недавно прошедшего дождя, осыпая город фейерверком разноцветных огней и превращая его в сказочную, сверкающую игрушку. Город словно хотел извиниться перед приехавшими гостями за то, что так негостеприимно встретил их утром, расцвечивая каждую былинку и каждый листик пропущенными сквозь призму дождевых капель, сияющими радугами света. Откуда-то звучала негромкая музыка, воробьи, такие же нахальные и проворные, как и московские, слетали с веток каштана и хватали со столиков крошки от булочек и круассанов, совершенно не боясь сидевших под их деревом людей. Бледно-жёлтые мотыльки кружились над отцветающими кустиками настурции, пряно и грустно пахнущей ранней осенью. Было тихо и дремотно. Уже не день, но ещё и не вечер. Ласковое сентябрьское солнце согревало прохожих и отражалось в стёклах окон и витрин магазинов. А по пешеходному мосту в обе стороны всё шли и шли люди…
     Что-то ёкнуло в душе у Генриетты, а рука уже доставала бумагу и карандаш.

          В кафе парижском, под каштаном,
          В бокалы вечер разольёт
          Задумчивость туманом пряным,
          Дурманящим, как спелый мёд.

          В витринах отблеск предзакатный,
          На кофе пена облаков…
          Париж – поэт чудаковатый,
          На взгляд вечерних мотыльков.

          Закат, над городом разлитый,
          Прохожим лица золотил.
          И кофе, в чашке позабытый,
          О вкусе губ моих забыл…

          Туман сиреневый и вечер
          По эту сторону моста,
          А по другую – вечер встречи,
          Мной позабытый, как мечта.

          Золотокожие платаны
          Стыдливо мреют в тишине.
          Рогалики в корице пряны,
          А губы сладкие, в вине.

          Закат горит подобно стразу,
          День, успокоившись, затих.
          Лечу к тебе по Монпарнасу
          В крылатых туфельках своих.

          Черно над Сеной Башня виснет,
          И тесен зонтик для двоих.
          Рассыпал дождь жемчужный бисер,
          Украсил город и затих…

          Руки коснулся ты… очнулась.
          Закат медлительный стоит.
          И радугой цветной тянулась
          Из прошлого событий нить…

          Фонарь, изысканный, как франт,
          Уже давно следит за нами.
          Меню несёт официант,
          Светя вечерними глазами.

     Они поблагодарили его и покинули это гостеприимное кафе, оставшееся в памяти вместе с яркоглазым официантом, шумными воробьями и солнцем, пронизывавшим насквозь дождевые капли.

          Прощай, Париж! Свиданье кратко.
          Друг к другу были мы нежны…
          Оглянемся хоть раз, украдкой.
          Не оттого ль глаза влажны?

     «Что это со мной?» – думала Генриетта.
В такие минуты невольно вспомнилось о переселении душ. Может, нас тянет в путешествия потому, что когда-то мы жили в тех местах? Парижский закат вызывал в душе ностальгические чувства уже позабытых или затерянных во времени воспоминаний?
     Они шли, улыбаясь, по ещё мокрой от утреннего дождя улице, к месту, где собиралась их группа. Пора было отправляться в обратный путь.

          Прощай, Париж! Свиданье кратко.
          Друг к другу были мы нежны.
          Прощаясь, я взгляну украдкой
          В твои глаза… они влажны.



               Глава 22
               Холодный туман

     Вот и закончилось их интересное путешествие. Все эти ранние подъёмы, автобусы, аэропорты, перелёты, после которых ещё целый день разнообразная экскурсионная программа, изрядно утомили их. После всех перелётов и переездов теперь было так приятно оказаться дома и, выйдя на улицу, услышать родную речь. «В гостях хорошо, а дома лучше», – вспомнила старую поговорку Генриетта, заходя в свои родные стены.
     Отдохнуть, конечно, не получилось, и они сразу же включились в городскую жизнь. Суета большого города заряжает человека энергией. С раннего утра и до позднего вечера Москва дышала, смеялась и спешила по своим неотложным делам. В этом вечном городе человек забывает сколько ему лет, да и какое это имеет значение, если вокруг тебя кипит, удивляя и радуя разнообразием, столичная жизнь.
     Теперь она больше писала, пока для себя, «в стол», как когда-то, её хороший знакомый писатель Штильмарк. Его последний роман вышел уже после смерти Роберта Александровича. Но ведь писатель работает по зову души, и потому не имеет значения, когда его труд увидит свет, главное, чтобы увидел. Как говорится: «Делай добро и бросай его в воду». Теперь Роберта Александровича нет в живых, но люди могут получать радость от его труда.
     Генриетта подошла к окну и взглянула на небо. Сентябрь выдался на загляденье. Сейчас бы пойти погулять в лес, но дома было – шаром покати, и нужно было заниматься неотложными домашними делами, хотя лес, на который выходили окна их квартиры, словно ждал и манил осенними красками.
     Через пару дней, когда они разобрались с домашними делами и заполнили холодильник, Виктор предложил завтра, с утра пораньше, отправиться за грибами. Оставшийся с давних времён лес, теснимый большим городом, начинался буквально в пяти минутах от их дома. Тогда они ещё не знали, что через несколько лет из части его сделают великолепный парк, с поэтичным русским названием «Филатов луг», а недалеко от него появится станция метро с этим же названием. Новая станция Московского метрополитена «Филатов Луг» получила своё название от соседнего СНТ (Садового Некоммерческого Товарищества) «Филатов Луг», названного в честь пустоши Филатово деревни Саларьево. В стародавние времена местные пастухи гоняли туда коров на пастбища из ближних деревень. Название это было известно ещё с XVII века, когда существовала деревня Филатово. Станцию открыли 20 июня 2019 года в составе участка «Саларьево» – «Коммунарка» (позже «Новомосковская»). Москва росла и не переставала расширять свои границы, в том числе, строились и новые линии Метро. Пока же это был островок дикого леса, со своими ручьями и болотцами, заросшими камышом, со своими столетними дубами и берёзами, с непугаными белками и зайцами, следы которых можно было отчётливо видеть зимой на свежем снегу, и с речкой Зимёнкой. Такое чудо, как настоящий лес, в окружении многоэтажек столичного города, пожалуй, редко встретишь.
     Утром они проснулись рано и, наскоро позавтракав, отправились в лес. Что может быть прекрасней ранней осенней поры!
     – Куда это вы собрались, за грибами? – раздался знакомый голос.
     Любопытная консьержка, удостоверившись, что они идут за грибами, завела разговор о том, что в этом году урожай на грибы и, если постараться, можно набрать и подберёзовиков, и маслят, и груздей, и даже лисичек, не говоря уже об опятах.
     Ох уж эти консьержки! Как ни старайся пройти мимо неё незаметно, ничего не получится – она желает знать всё и про всех, чтобы потом было о чём поговорить с другими жильцами. По всей видимости, она была сплетница по призванию.
     С трудом отделавшись от её досужих расспросов, они ускорили шаг и через несколько минут уже входили в лес, ещё тонувший в холодном тумане. За несколько минут они, невероятным образом, словно перенеслись из Москвы в другое время, в древнее царство лесных запахов и красок. Ещё трепещущий крыльями туман не успел слететь с лесных полянок, устланных влажным ковром разноцветной палой листвы, а недвижный воздух был напоён неповторимо-терпким осенним запахом. Стояла такая оглушительная тишина, что они старались осторожней ступать на разбросанные сухие ветки и не разговаривать громко. Крикнешь: «А-у-у» – и тут же с веток прольётся золотой дождь… К запаху опавших листьев добавлялся специфический, едва уловимый, грибной дух.
     Кому же не знакомо чувство азарта, захватывавшее грибника при виде первого крепыша, легкомысленно выглядывавшего из-за вороха палых листьев? В этот момент любой грибник, забывая обо всём на свете, лезет напролом через бурелом и пни к манящему его грибу, словно от этого маленького хитреца зависит его дальнейшее существование. И наплевать ему на царапины, на комариные укусы и паутину, в которую он в пылу азарта врезался потным лицом. Наплевать ему и на порванную о сучок куртку, и на потерянную новенькую шапку… Он ликует, держа в руке какую-нибудь золотую лисичку. В одно мгновение будут забыты и Париж, и Барселона, и Венеция со своими гондольерами. Первобытное мощное чувство собирателя, дремавшее в человеке со времён, когда ещё его древние предки питались лишь тем, что давала земля, вдруг, неожиданно проснётся в нём. Вот она, вечная связь времён!
     Внезапно небо нахмурилось и с запада налетел резкий порыв ветра. Лес охнул. Холодное дыхание сдувало тлеющую листву с берёзовых веток, и маленькие жёлтые мотыльки закружились у них над головой в своём, только им понятном, осеннем вальсе. С сухим стуком посыпались на землю созревшие жёлуди.
     – Кажется, дождь собирается, – проговорил озабоченно Виктор, поглядывая на хмурое небо.
     – Пойдём домой, – поддержала его Генриетта, – ты помнишь в какую сторону нам идти?
     Внезапно возникло ощущение, что в лесу они не одни и что невидимые его обитатели внимательно наблюдают за ними.
     – Белки, наверное, сейчас запасают жёлуди на зиму, – нарушил молчание Виктор, когда очередной, сорвавшийся с ветки жёлудь чуть не угодил ему в голову.
     – И грибы они заготавливают.
     Тут Генриетта споткнулась о торчащий корень и увидела рядом, на бархатном мху, сбитый чьей-то недоброй ногой роскошный мухомор.
     – Смотри какой красавец! – и она подняла гриб, чтобы показать его мужу.
     – Зачем их срывают, всё равно ведь выбросят? – заметил Виктор, – а ведь мухоморами так любят полакомиться лоси. Такие горе-грибники обычно не думают о жителях леса. А помнишь, у тебя было стихотворение, называлось оно, по-моему, «Обращение сеньора Мухомора».
     – Верно, – обрадовалась Генриетта, – попробую вспомнить:

          Не разбойник и не вор,
          Я в лесу не знаю страха.
          Я – прекрасный Мухомор,
          А мой яд – мне щит и шпага.

          Есть и шляпа, и жабо,
          И крахмальные манжеты…
          Одурманят, как вино,
          Лес шаманские секреты.

          Хоть других грибов не счесть,
          Но не каждый так прекрасен.
          Не пинайте ж мою честь,
          Лишь за то, что яд – опасен!

     – Я думаю, что этот мухомор сказал бы тебе спасибо за такие строки, – засмеялся Виктор.
     Генриетта бережно положила на мох яркий, предупреждающей раскраски гриб.
     – Мухомор – благородный гриб, не то что бледная поганка, что прячется под личиной безобидной сыроежки, – задумчиво добавила она.
     Они планировали собрать немного грибов, чтобы пожарить их с картошкой, но сами не заметили, как увлеклись, и теперь, на обратном пути к дому, поняли, что набрали лишнего.
     Домой вернулись довольные и уставшие, но главная работа была ещё впереди – разбор грибов. Бо;льшую их часть, как обычно, пришлось выбросить, так как они оказывались то червивыми, то старыми, а то и вовсе незнакомыми. А главное правило при сборе грибов гласит: не уверен – не бери. И как это только получается? Вроде собирали только хорошие, а дома оказалось, что это не так и много придётся выбросить. После того как они перебрали грибы из двух пакетов, для жарки осталось не так уж много. Зато какое удовольствие отведать свежих грибочков, ведь один только грибной аромат чего стоит?
     Генриетте вспомнилось, как она ходила за грибами одна, пока Виктор не вышел на пенсию. Однажды она встретила в лесу стаю бродячих собак. Она уже возвращалась домой, когда неожиданно наткнулась на них. Её появление, видимо, явилось для них, как и для неё, большой неожиданностью. При других обстоятельствах она всегда находила возможность договориться с агрессивной собакой. Такие случаи не раз случались в её жизни. Но тут собак было несколько. Один пёс выделялся среди них, видимо, он был вожаком стаи. Остальные собаки стояли в напряжённых позах, ориентируясь на вожака. Генриетта понимала, что достаточно сделать одно неверное движение, и вся стая тут же набросится на неё. В обеих руках у неё были пакеты с грибами, к тому же поблизости не было ни ветки, ни подходящей палки. Значит, нужно договариваться с вожаком. И она стала ласково разговаривать с ним, стараясь не показывать своего страха и неуверенности. Собаки стояли не шелохнувшись. Недобрые глаза вожака смотрели на неё недоверчиво, но её спокойные ласковые слова и мягкий голос усыпляли его бдительность. Среди слов, произносимых ею, собаки узнавали знакомые слова, слышанные когда-то ими в щенячьем детстве, в лучшие времена их жизни. Она заметила, что напряжение поз немного смягчилось и в собачьих глазах появилось осмысленное выражение. Она продолжала говорить с ними, а сама делала незаметно, шажок за шажком назад, отступая от них, но не поворачиваясь спиной. Позади и чуть в стороне были заросли, и она, пятясь, продвигалась к густому кусту. Собаки всё ещё продолжали стоять, готовые наброситься, внимательно следя за ней. И всё-таки, незаметно для них, она уже оказалась за кустом, словно растворилась. Собаки, тут же забыли о ней и занялись своими делами, а она, стараясь не шуметь, поспешила как можно дальше уйти от них.
     Доставая ключ, она выронила клочок бумаги, завалявшийся в кармане куртки, с написанными недавно стихами. Теперь, перебирая и готовя грибы, ей захотелось прочитать их Виктору. В тот день она решила немного отклониться от обычного маршрута и заблудилась, но вместо того чтобы искать дорогу, стала писать стихотворение:

          Я отправилась в лес, чтоб стихи собирать,
          И опять в трёх соснах потерялась.
          Но, встречаясь со мной, стали шляпы снимать
          Все грибы… или мне показалось?

          О погоде, конечно, зашёл разговор,
          Дескать, мало дождей было летом,
          Но теперь, в сентябре, стало так хорошо!
          И хитро подмигнули при этом.

          Говорю: – Не строчки; здесь, а стро'чки ищу!
          – И когда же вы их потеряли?
          – Вот, сегодня с утра их по роще ищу…
          – Нет, мы ваших стихов не видали.

          А потом я их в гости к себе позвала:
          – Будет ужин у нас бесподобный!
          Но сослались поспешно они на дела
          И солгали, что все несъедобны.

     Когда она в одиночку бродила по лесу, у неё возникало чувство первобытного единения с природой и всем, что находилось в лесу. Входя в царство ёлок и берёз, она воспринимала их как мыслящие живые существа и непременно здоровалась с лесом. Просила Лесовика вывести её на грибное место. Это было что-то вроде игры, но всегда срабатывало. Она удивлялась и благодарила лес. Никогда она не возвращалась домой без подарков: то грибы найдёт, то ягоды, а то красивую корягу или кап.
     В человеке с древних, ещё первобытных времён заложено это чувство родства с природой. Видимо, у поэтов оно гипертрофировано. Они чувствуют и понимают её особым, шестым чувством.
     Дождик всё-таки собрался, и сразу похолодало, напоминая, что осень уже вошла полноправной хозяйкой в свои владения. К вечеру она заботливо укрыла землю реденьким сырым покрывалом тумана. И пусть это холодный туман, но, положенный заботливой рукой, он всё же не даст земле остыть за ночь.


               Глава 23
               Жизнь – ожидание чего-то…

     Поздняя осень. Вечер, грязь и слякоть. Зима вот-вот всерьёз возьмётся за дело, и не верится, что уже пошла вторая половина ноября. Выходя из дома, приходится каждый день брать с собой зонт. Природа словно издевается: возьмёшь зонт – скорее всего, дождя не будет, а забудешь дома – непременно вымокнешь до нитки.
     Вот и сейчас, они вышли на вечернюю улицу, чтобы купить чего-нибудь к чаю, а зонты забыли взять, поскольку дождя не было. Купив продукты, в отличном настроении они вышли из магазина и заметили, что небо заволакивают тяжёлые тёмные тучи. Горизонт заволокло белёсой дымкой, подул северный резкий ветер, и с неба посыпалось непонятно что: то ли снежная крупа, то ли ледяной дождь. И всё это кружило резкими порывами ветра, бросая в лица прохожих, выворачивая зонты наизнанку, в общем, настоящий хаос.
     – Хорошо, что мы не взяли зонты, тут ведь никакой зонтик не поможет, – заметила Генриетта.
     – Держись за меня крепче, а то унесёт ветром, – шутил муж.
     Домой они вернулись вымокшие с головы до ног. Переодевшись в сухое и отогреваясь горячим чаем, включили телевизор. По каналу «Культура» шла передача о жизни и творчестве Иоганна Себастьяна Баха. Передача уже заканчивалась, и они огорчились, что успели услышать так мало.
     – Космическая музыка, – задумчиво проговорила Генриетта.
     – Жаль, что мы пропустили такую передачу, – отозвался Виктор.
     За окнами бушевала непогода, словно столкнулись две враждебные стихии, в этой борьбе рождались пугающе грозные звуки.
     Весь вечер в голове у Генриетты звучал Бах. Говорят, что музыка – это язык Бога. Выходит, что Он говорит сейчас что-то, что непонятно обычным людям, а доступно только избранным, таким как Бах.
     Уже лёжа в постели, она долго ворочалась с боку на бок, не в силах уснуть. Временами ей казалось, что кто-то стучит в окно, но ведь это пятый этаж… Под завывание ветра она уже было задремала, но стук в окно разбудил её. Какие-то строчки и слова крутились в голове, и она решила их записать, чтобы не беспокоили и не мешали спокойно уснуть. За окнами шла битва. Они находились в зоне прохождения холодного фронта. Шло сражение осени и зимы. И вот что из этого получалось, если перевести на человеческий язык:

          Из ничего – Бог создал всё,
          Из не – небытия.
          Не ведал космос до него
          Ни снега, ни дождя.

          Всё рождено из звёзд и тьмы,
          Из мрака и огня.
          Так рождены с тобой и мы
          Из не – небытия.

          Предвечный хаос – наш Отец.
          В веках затерян след…
          Ты сам – Начало и Конец.
          Без нас и Мира нет!

          Ты сам и рот, ты сам и крик,
          И плен своей свободе, –
          Вздыхает ветер, как старик,
          Рождаясь на восходе.

          Усталый путник на Земле,
          Храни тебя Господь!
          Пушинка малая в крыле,
          От хлебушка – ломоть.

     Так, значит, это ветер бил крылом ей в окно и подсказывал нужные мысли?
     Откуда берутся стихи, музыка или желание из мёртвого камня создать живую скульптуру Венеры – всё то, что не является для человека жизненной необходимостью? Взять хотя бы рисунки первобытного человека на стенах пещеры. И ей представилось, как усталые древние люди после целого дня, проведённого под ветром и дождём, наконец насытившись после трудной и опасной охоты, засыпают у костра на тёплых звериных шкурах. Но один человек никак не может уснуть. Вот он встаёт и, глядя на танцующие по стене пещеры тени от догорающего костра, начинает осколком камня рисовать на стене сцену охоты. Что это? Зачем это ему? Или он тоже слышал голос Бога?
     Мысли в её голове начинают путаться, и она засыпает под завывание ветра, так же, как и тот древний человек, живший в каменном веке. Прошлый век называли железным, а как называется век, в котором они живут теперь? Но вопрос так и остаётся без ответа. Она уже не здесь, она уже летает во сне.
     А ночная битва закончилась кратковременной победой зимы, и утром за окнами было белым-бело и светило солнце – свет победил тьму. Но вскоре тучи вновь заволокли небо и заморосил мелкий дождик.
     Из окна пятого этажа ей было видно, как какой-то крупный мужчина в годах прошёл размеренным шагом по тротуару и скрылся за поворотом. Чем-то он привлёк её внимание. На нём надето обычное тёмное пальто, одна пуговица которого была не застёгнута.
     «Как у Себастьяна Баха на статуе в Дрездене, – подумала Генриетта, – так вот в чём дело! У этого человека тоже была не застёгнута одна пуговица, как на каменном фраке статуи Баха. А может, это прошёл сам Себастьян Бах?» – и, улыбаясь, Генриетта отошла от окна.
     Чему же здесь удивляться, ведь гений – это своего рода волшебник. Во время бомбёжки, когда бомба угодила в собор, где стоял саркофаг с останками маэстро, сохранился нетронутым только каменный саркофаг. Ну разве же это не чудо?
     Ноябрь для Генриетты был особенным месяцем. Тридцатого ноября её брату Олегу Александровичу должно было исполниться восемьдесят семь лет. Но, к сожалению, этого не случилось. За две недели до дня рождения его не стало. Небо забрало этого человека, на долю которого выпало много горя и страданья, словно пожалело его. Пора и ему отдохнуть…

          С умершим братом говорила
          По телефону в смутном сне.
          Ведь больше всех его любила –
          Уйдя, оставил душу мне.
          Но слов его не разбирала
          Из запредельной глубины.
          В ответ, лишь что-то лепетала
          Сквозь ночь,
                сквозь жёлтый зрак луны.

          Всему отпущен свой черёд…
          Поговори, пока живые,
          Пока объятья ледяные
          Уже никто не разведёт.
          И знали руки наперёд,
          Кого в последний путь оденут,
          Куда последний трепет денут,
          Когда настанет их черёд.

     Он приснился сестре на следующую ночь сидящим в своём любимом кресле и немного испуганным. Генриетта сразу же узнала его, но он словно не видел её, озирался по сторонам и не понимал, где он и что с ним происходит. Они с Виктором собирались приехать к нему на день рождения, но судьба распорядилась иначе, пришлось ехать на похороны.
     Увидятся ли они когда-нибудь Там?.. Когда умирают старые люди, их уход уже никого не удивляет, но словно обрывает связующую нить с дорогим сердцу, общим для них прошлым. И ей вспомнилось их детство: безрадостное, холодное и голодное, с больным, умирающим от туберкулёза Людвигом. В то тяжёлое для страны время дети мало улыбались. Эти грустные воспоминания связывали их жизни крепче всякого замысловатого узла. Она вспоминала о том, как он стоял с ней, малышкой, в длинных очередях за хлебом, и о том, как мастерил из спичечных коробков мебель для кукол, вырезанных из бумаги, с нарисованными лицами. Особенно запомнился ей вечер, когда мамы не было дома и брат, стараясь её развлечь, вышел с грозным рычанием в комнату на четвереньках с тряпкой на спине и в противогазе на голове. Она с ужасом смотрела на чудище, которое шло к ней, посверкивая огромными стеклянными глазами, с волочащимся по полу длинным хоботом. Слабый свет коптилки делал этот маскарад ещё страшнее. От ужаса с ней случилась истерика, и бедный мальчик никак не мог её успокоить. Он стащил с себя страшный противогаз. Но сестрёнка рыдала и боялась открыть глаза, чтобы убедиться в том, что это он, её любимый братик, который просто неудачно пошутил.
     Генриетта поймала себя на том, что, несмотря на горе от потери любимого брата, она улыбается. Ведь именно Алик в то тяжёлое время скрасил её военное детство, хотя и сам был ещё ребёнком.
     Чтобы хоть как-то развеять её грусть, Виктор купил им путёвки в Таиланд. Путешествие – лучшее лекарство от печальных мыслей.
     Как только «Боинг», оставив хмурую холодную Москву, приземлился в аэропорту Суварнабхуми Бангкока и они вышли на трап, их словно окатило горячим солнечным душем. Они жадно вдыхали полной грудью незнакомые пряные ароматы. Было такое ощущение, словно они попали на другую планету, а все земные печали остались в том мире, где туманы и дожди.
     После прохождения таможенных формальностей к ним подошли девушки и, приветствуя улыбками и поклонами, повесили на них гирлянды из цветов.
     Выйдя из здания аэропорта, они почувствовали, как с ближайших гор на них обрушился горячий ветер, неся на крыльях волнующие ароматы, с разбегу он садился на пальмы, трепля их упругие зелёные гривы.

          Ветры над горами, как пираты, свищут,
          Пальмы веерами синеву колышут.

          Океанским эхом, охранявшим горы,
          О прилёте нашем огласят просторы.

          Ветры в акварельном, ирреальном свете.
          Тайцы-рыболовы ловят рыбу в сети.

          Ароматом пряным пьяны дни и ночи.
          В небо первозданно море мироточит.

          И душа под солнцем, словно льдинка, тает,
          Обо всех печалях сердце забывает.

          И плывёт по волнам, в парусах зелёных,
          Окрылённый остров в птичьих перезвонах.

     Вот где фантастика и действительность сосуществовали в едином любовном союзе. Не от этого ли гармоничного союза даже тайские старики выглядели так молодо, были улыбчивыми и беззаботными, словно дети?
     За несколько лет они совершили больше тридцати поездок в разные страны, причём иногда до четырёх поездок в год. Это было время знакомства с удивительной планетой Земля и её обитателями.
     Есть ли в космосе ещё такая же, сказочно прекрасная планета, как та, на которой им посчастливилось жить? А все беды и печали их земной жизни только шлифуют и ограняют душу кровью, потом и слезами, чтобы она засияла как драгоценный минерал.

          Где грань земного и небесного?
          Где горизонт твоей души?
          Из заключения телесного
          Мы на свободу все спешим.

          Мир ограничен диском солнечным,
          А что за ним – не видит глаз.
          Пусть даже небосвод безоблачный –
          До срока – тайна, жизнь для нас.

          Мы – плод в утробе Материнской,
          Под попечением Отца,
          Рождённый Девою Сикстинской,
          Несём черты её лица.

          Ты тайну чудную предвидишь,
          Не зная – кто Отец, кто Мать.
          Лишь после жизни их увидишь…
          Дождись, уже недолго ждать!

     А братик её, наверное, уже встретился с ними на небесах. Как знать…
Сказка закончилась, и они снова дома, в зимней Москве. Постепенно сходил южный загар, постепенно возвращались привычные дела и заботы. Ещё долго, до самой весны белые вьюги кружились над домами и скверами, заметая воспоминания о жарком солнце и синем море.
     Но как ни долго царствовала на своём ледяном троне зима, но пришедший март принёс в Москву долгожданную весну. Пробуждение природы всколыхнуло души, растревожило сердца. Генриетта тоже размышляла о смысле жизни и своей судьбе. Годы шли, часы земной жизни, отстукивая секунды, минуты и часы, заставляли задумываться о вечном.
     Её сын Андрей, поддавшись уговорам новой жены, уехал на постоянное место жительства в Израиль, даже не предупредив мать. Он приехал перед отъездом в гости, с трудом уговорив свою жену. Андрей понимал, что, уезжая в другую страну, он больше никогда не увидит мать, а она и не догадывалась, что они видятся в последний раз.
     Что он там обрёл? Ясно только одно, что он потерял мать и сестру, могилу отца, а, главное, Родину.
     Генриетта переживала расставание с сыном, он отдалялся со временем. Телефонные разговоры сменились короткими эсэмэсками, а затем и прекратились вовсе. Почему-то именно весна пробуждает в человеке такую грусть и тоску по утраченному.

          Жизнь протекла рекой в граните,
          Где так опасны берега.
          Но слёз её никто не видел –
          Тех, что на сердце берегла.

          Судьбою раненое сердце.
          Разорено её гнездо!
          Жизнь начиналась звуком скерцо,
          А завершалась нотой «до».

          До лет, покрытых сединою,
          До лет предательства любви…
          Тоскует сердце молодое
          В немолодой уже груди.

          А май черёмухой обрушен,
          Как никогда… как никогда!
          И птичьи трели – в уши, в души…
          Ах, сердце – чуткая струна!

          Что живо – всё когда-то канет,
          Как свет, померкнувший во сне.
          Но, пожалев её, протянет
          Луна свой луч в полночной мгле.

     Пришедший в Москву май растревожил души людей, озябшие за долгую зиму. В такие лунные ночи, как сегодня, Вселенная разговаривает с людьми, и задача поэтов – переводить её Божественный язык на земной, человеческий. ВЕСНА, в этом переводе, означает вечный зов бытия, побеждающий телесную смерть. Подтверждением этого служит лес, потерявший осенью отжившие жёлтые листья. Теперь он вновь зазеленел, расцвёл душистой черёмухой и запел на сотни птичьих голосов. Птицы хорошо знали этот лес, хотя теперь, на месте прежнего заболоченного леса, красовался великолепный парк. Строители постарались максимально сохранить прежний ландшафт. Сквозь лесные чащи они проложили красивые аллеи, засыпали сырые участки землёй и поставили множество качелей. Лесные полянки превратили в островки для отдыха, оборудовав их, кроме столов и скамеек, мангалами для шашлыка. Было такое впечатление, что лесным жителям парк нравился. Белки бегали между деревьями, собирая жёлуди, мелкие птицы пользовались услугами кормушек, а соловьи давали сольные концерты.
     Гуляющие влюблённые парочки навеяли на них воспоминания о времени их юности. Наслаждаясь тихими весенними днями, Виктор с Генриеттой подолгу бродили замысловато переплетающимися дорожками, вдыхая свежий аромат цветущей черёмухи. Некоторое время шли молча, каждый вспоминал свою юность. Не молодость, когда все уже дозволено и теряет первозданное чувство застенчивой новизны, а именно юность, когда сердце ещё жаждет того, чего ещё не положено по возрасту.
     Генриетта вспомнила Пашу, мальчика, чьи родители приехали на Сахалин для изучения флоры и фауны острова. Паша был скромный и умный юноша, вызвав интерес у девчонок своей сдержанной серьёзностью.
     Семья приехала в Южно-Сахалинск в конце августа и поселилась по соседству с улицей, где жила Генриетта и её друзья. Паша быстро познакомился с ребятами, обратив внимание на Генриетту, но она втайне мечтала о Володе Сургучёве. В эти годы молодую кровь волнует вскользь брошенный взгляд, как бы случайное прикосновение локтя и даже дёрганье за косу. Был у неё и тайный воздыхатель, Ваня Берёзкин, так что ухаживания Паши не произвели на неё впечатления. А вот её подруга Галка Лухаер влюбилась в Пашу с первого взгляда. Она страдала, а он не обращал на неё никакого внимания, продолжая ухаживать за Генриеттой. Галя плакала и страдала, ведь это была её первая любовь, и подруга, чтобы облегчить её страдания, предложила искать в Паше недостатки. Кто-то сказал, что так можно избавиться от влюблённости.
     – Обрати внимание какой у него безвольный подбородок и шея как у петуха, – говорила Генриетта, и они, молча и придирчиво, незаметно разглядывали бедного Пашу. Ах, эта безжалостная юность! После этого замечания немного усомнившаяся в своих чувствах Галя заметила:
     – Ты права, подбородок портит его лицо. Умом-то я это понимаю, но меня всё равно тянет к нему, и я не вижу никаких недостатков.
     Наступило первое сентября, и учительница представила классу нового товарища. Десятый «А» с интересом рассматривал новичка.
     – Выбирай себе место, Паша, – сказала классный руководитель, указав рукой на свободные парты.
     Генриетта сидела с пухленькой Тамарой Ходыревой. Паша оценил ситуацию и тихо, но твёрдо сказал:
     – Я хочу сидеть с Федичкиной.
     Такого класс никак не ожидал. Никто и никогда бы не осмелился сказать учителю, что хочет сидеть с девочкой. Мальчики сидели с мальчиками, а девочки с девочками. Это было, как дважды два – четыре. На минуту воцарилась гробовая тишина, и Тамара, красная как рак, пересела на свободное место к Вале Сёминой.
     Пашу зауважали, и девочки кокетливо поглядывали на уроках в его сторону. Паша понимал, что для Генриетты он всего лишь школьный товарищ, сосед по парте и дому и мирился с этим.
     «Какие же мы были глупые тогда», – думала Генриетта, идя по аллее, в то время как Виктор вспоминал о своей первой школьной симпатии.
     В восьмом классе ему очень нравилась одна девочка, Галя Кудрявцева. Кареглазая, с уже вызывающе пышной грудью, она нарушила мальчишеский покой его души. Наконец он решился и написал ей записку. Галя Кудрявцева жила по соседству в финском домике с палисадником. Как-то, подкараулив её на крыльце дома, Витя сложил записку в плотный маленький квадратик и бросил её Гале на крылечко. Она подняла её, посмотрела вокруг, но Витя уже успел спрятаться. Развернув сложенный тетрадный листок, Галя прочла написанные корявым мальчишеским почерком следующее: «Вторую записку ты найдёшь завтра в трансформаторной будке». Ниже стояла подпись – «Твой друг».
     Остаток дня он провёл в нетерпеливом ожидании, ломая голову над вопросом: придёт она или нет? Галя, как и все дети их квартала, хорошо знала эту трансформаторную будку, служившую с давних пор для подобной переписки.
     После прочтения второго послания Галя догадалась, кто пишет ей эти записки. На перемене она подошла к Вите и прямо спросила:
     – Это ты мне пишешь записки?
     Он смутился и стал отнекиваться.
     – Ничего я не писал. С чего ты это взяла?
     На этом его первый романтический опыт и закончился. Больше ей он не писал, а через несколько лет узнал, что Галя Кудрявцева умерла. У неё оказалось больное сердце.
     Через два года, когда Витя учился уже в одиннадцатом классе, ему понравилась высокая симпатичная девочка, которую тоже звали Галей, только теперь это была Галя Кожевникова. Она была старше его, так как осталась на второй год в седьмом классе из-за болезни. Они были уже не те дети, из восьмого класса, это были уже вполне сформировавшиеся юноша и девушка.
     Во время правления Хрущёва в 1965 году было решено провести такой эксперимент, добавив к десяти годам обучения ещё один год. Два дня в неделю у ребят была практика на заводе. Занятия проводились в специально оборудованных классах, где школьников обучали какой-нибудь нужной профессии. Мальчики получали профессию слесаря-инструментальщика. В конце одиннадцатого класса Витя получил новенькое удостоверение: слесарь-инструментальщик четвёртого разряда. Это был его первый официальный, личный документ, которым он очень гордился, а знания и навыки, полученные на этих занятиях, не раз пригодились ему в жизни.
     По возрасту они были уже студенты, но школа диктовала свои законы, и Витя, и Галя чувствовали себя ещё школьниками, несмотря на то, что у него росли усы и она выглядела вполне взрослой.
     Вначале их симпатия друг к другу выражалась в переглядках, в толкании, как бы невзначай, на перемене и прочие школьные знаки внимания.
     На новогодние праздники её родители были приглашены в гости, и Галя предложила Вите встретить Новый год вместе. От такого предложения у парня закружилась голова и земля ушла из-под ног. Вначале всё было вполне невинно, но после того, как они выпили вина, долго сдерживаемые страсти вырвались, словно лава из вулкана. Он пытался поцеловать её, она якобы сопротивлялась, и они катались по ковру в любовной борьбе. Галя, ради приличия, создавала видимость сопротивления, на самом деле сгорая от желания его ласк.
     Витя был впервые наедине с девушкой. Он хотел раздеть её, но ему никак не удавалось, а дело было в том, что он никогда прежде не видел женских колготок и не понимал что это. Его мама носила простые чулки на круглых резинках.
     Промучившись напрасно, он решил отступить. Галя сделала вид, что он победил и перестала сопротивляться, но он уже решил не продолжать.
     Будучи уже лейтенантом, в одном из своих отпусков она снова пригласила его в гости. Прежнее, так и не исполнившееся юношеское желание опалило их с новой силой.
     На этот раз её родители были дома. Он засиделся в гостях допоздна и, дождавшись, когда её родители уйдут в спальню, решил действовать. На кухне и произошло то, о чём они так давно мечтали. Они накинулись друг на друга, и всё произошло быстро и обычно, оставив после себя лишь разочарование. Она предложила ему встречаться, но он постарался вежливо отказаться. Это было совсем не похоже на те трепетные чувства, что были прежде. Теперь его отталкивала её доступность. Так были разбиты его юношеские мечты.
     В уже зелёных кронах запел, залился хрустальной трелью соловей, за ним другой, и ещё один… певцы любви начали свой вечерний концерт.
     Два уже немолодых человека шли по аллее и улыбались, каждый своим давним воспоминаниям юности.
     – Какое счастье, что ты у меня есть, – тихо прошептал на ушко жене Виктор.
     – А ты – у меня.
     Соловьи щедро сыпали нежные трели на нетающий снег черёмух, словно пытаясь разбудить задремавшие на вечерней заре деревца. На небе появился тонкий серебряный месяц и первые, ещё неяркие звёзды.

          Из серебряного горлышка
          Соловей пролил любовь
          На реки прозрачной донышко,
          Что весну встречала вновь.

          Парус о'блака, как пёрышко,
          Ветер в странствие несёт.
          Звёзды черпает судёнышко,
          Ни одна не пропадёт!

          Свет оставив за кормою,
          Месяц в облако уплыл,
          Связан нитями с рекою –
          Миг, и он о ней забыл.

          Этой ночью всем не спится,
          Льётся в окна – фить да фить…
          Опрокинула столица
          К небу крыши, звёзды пить.

     Они вернулись домой. Было уже поздно. А соловьи в опустевшем парке только распевались.
     Как тут уснёшь в такую ночь!


               Глава 24
               На берегу океана

     Как известно, весна пролетает быстро и незаметно, как одно прекрасное мгновение. Казалось, ещё вчера парк «Филатов луг» заслушивался соловьиными трелями и аллеи заметало черёмуховым снегом, а сегодня уже настоящий снег метёт по опустевшим аллеям колючий северный ветер.
     После одной из таких прогулок было решено поехать куда-нибудь в жаркие страны. Они остановились на Индии. Оба с детства мечтали побывать в этой сказочной стране, и вот сейчас появилась такая возможность.
     Это был чартерный рейс из Москвы в южный Гоа.
     Салон был заполнен в основном молодёжью. Пассажиры доставали из сумок спиртное и, не стесняясь, пили всё, что можно. Стюардессы, видимо, уже привыкшие к таким рейсам, делали им деликатно замечания, но те только отшучивались. В салоне было шумно и тревожно. Между пьющими возникали стычки. Виктор с Генриеттой были в шоке от увиденного.
     Какое-то время самолёт летел над частью Тибета. Грозно выглядели бесконечные скальные волны под естественным освещением звёзд и луны. Но молодых пассажиров такие мелочи не интересовали. Они были поглощены решением личных любовных и дружеских проблем.
     Наконец объявили посадку. Вот сейчас откроются двери самолёта, и они этих людей больше не увидят. Долгий перелёт закончился. Была уже глубокая ночь, когда их самолёт приземляется в аэропорту Даболим.
     Взволнованные, с бьющимся сердцем, они сошли с трапа самолёта и попали в душистые и жаркие объятья незнакомого пряного воздуха.
     После обязательного таможенного досмотра и заполнения декларации они получили печать в заграничном паспорте и вышли на площадь, где их уже ожидали автобусы.
     Глухая ночь. Практически неосвещённая небольшая грязная площадь перед аэропортом. На растерянных туристов налетели шустрые индусы и, не давая опомниться, стали выхватывать из рук чемоданы. Один из них вырвал у Виктора поклажу и побежал к автобусу, который стоял в десяти метрах от них. Они кинулись следом за ним.
     Внезапно из-за кучи мусора выскочила огромная крыса и, не обращая внимания на людей, галопом побежала через площадь.
     «Носильщик» поставил чемодан, и Виктор достал деньги, чтобы расплатиться с ним, но, не разглядев при плохом освещении, сунул тому крупную купюру. Хитрый индус, получив нежданный подарок, мгновенно исчез. Спохватившись, Виктор заметил:
     – За такие деньги я сам этот чемодан донёс бы до самого отеля.
     Автобус тронулся. Туристы сидели молча, подавленные увиденным. Машина везла их по каким-то тёмным, грязным улицам. Вдоль дороги были кучи мусора. Настроение было хуже некуда.
     – Почему они не сжигают мусор? – спросил кто-то у сопровождающего.
     – Потому что философия зороастризма считает, что сжигать мусор это всё равно что приносить в жертву богу мусор, и поэтому это неуважение и даже издевательство над высшими силами.
     Они поняли, что удивляться кучам мусора не имеет смысла, и успокоились.
     Подъехали к отелю и остолбенели от неожиданности. Их высадили, и автобус поехал дальше развозить остальных туристов по отелям. Вокруг не было ни единой души, они даже испугались.
     В этот поздний час на зелёной поляне, расположенной ниже окружающей местности, стоял, окутанный серебристой дымкой тумана, сказочный замок. Он весь сиял, словно ёлочная игрушка. Его окружала таинственная тишина, а воздух был насыщен незнакомыми экзотическими ароматами. Казалось, что в этом нереальном призрачном мире они совсем одни, и вся эта парадная иллюминация, и красота, и порядок были подготовлены ради них. Оказалось, что отель уже приготовился к встрече Нового года.
     Они прошли к стойке ресепшн. Вышел заспанный, плохо говорящий по-русски человек, записал в журнал их данные и отвёл в номер.
     Умаявшись за долгую дорогу, они легли спать, оставив разбор чемодана на утро. Какой-то назойливый комар зудел над ними, видимо, выбирая кто вкусней. В итоге оба проснулись покусанными. Солнце уже сияло и звало новоприбывших на прогулку.
     При утреннем свете они рассмотрели свой номер. Комнатка оказалась крошечной: шкаф, кровать, стол и окно – минимум, необходимый для жизни. Жалюзи были старые и поломанные, кондиционер громко дребезжал. Они поняли, как в комнату проникали комары, увидев щель между балконной дверью и порогом.
При свете ночные чары быстро рассеялись. Они пошли на завтрак. Он оказался предельно лёгким: чай из пакетика, тост, кусочек сливочного масла и джем. Всё. Что тут скажешь?
     – Ничего, – примирительно сказал Виктор, – может, обед нас удивит.
     Всё это были лишь бытовые были мелочи, главное – они в Индии. Быстро справившись с завтраком, они поспешили к морю. Им не верилось, что через несколько минут они уже будут на берегу Индийского океана.
     От отеля к пляжу вела широкая пыльная дорога. Возле лавочки с ювелирными изделиями ручной работы стояла молодая миловидная индианка. Когда они подошли ближе, она решительно подошла к ним и представилась на русском языке:
     – Привет, я Моника, – и протянула смуглую изящную руку.
     Они назвали свои имена.
     Она взяла Генриетту за руку и потащила в лавку.
     – Давай, давай! Купи, хорошо.
     Они вошли в лавочку и были приятно удивлены низкими ценами.Кольца, браслеты и другие изделия были сделаны из серебра. Они купили несколько браслетов для подарков знакомым женщинам. Моника была очень довольна продажей, и они расстались друзьями. Девушка им понравилась, она оказалась умной и общительной.
     – Моника, где ты научилась говорить по-русски? – удивлялась Генриетта.
     – Русские туристы учили.
     Теперь, уже на правах знакомой, она каждый день встречала их, назойливо предлагая сделать покупку.
     – Моника, мы ведь уже всё купили.
     Но Моника не унималась, не давая им прохода. В результате её настойчивости пришлось ещё кое-что купить. Умная оказалась эта Моника, вынудив их сделать лишние траты. Чтобы отвязаться от неё, они стали обещать ей купить «потом». Моника злилась и смешила их своим ответом:
     – Потом – суп с котом!
     Видно, эта ситуация повторялась неоднократно, и Моника понимала, что означают слова русской поговорки.
     Первый день их пребывания на Гоа произвёл на них неизгладимое впечатление. Великолепный пляж поражал и восхищал одновременно. Идеально гладкий, мелкий и плотный песок устилал широкую полосу земли, отделяющую море от края берега с растущими пальмами. Пляж тянулся на километры. Плавный спуск в тёплое море, длинные океанские волны, ласкающие берег, приводили их в восторг. Народу было очень мало, тем более если учесть бесконечную протяжённость пляжа, на котором ноги не проваливались и было легко и приятно ходить.
     Они выбрали лежаки под тентами, с хорошим обзором и побежали в море. Возле берега вода пенилась, словно пролитое шампанское. Было приятно барахтаться в тёплых ласковых пузырьках. Наплававшись, Генриетта не торопилась выйти на берег, барахтаясь в весёлой пене.
     – Впервые вижу, что тебя не вытащить из воды, – заметил муж.
     Но пора было собираться к обеду.
     Они вошли в зал ресторана. Их удивила мебель из ценных пород красного дерева. Стулья с замысловатыми резными спинками и вся обстановка ресторана говорили о лучших временах. В зале под красивыми люстрами стояла торжественная тишина. Они тоже говорили между собой вполголоса. Кроме них, за столиком у окна сидела ещё одна пара.
     – Странно, – заметила Генриетта, – а где же народ?
     Подошёл официант и положил перед ними меню, написанное на двух языках, английском и индийском, но ни одного из них они не знали. Поэтому смущённо ткнули пальцем в непонятные названия блюд. Официант вежливо поклонился и ушёл. Услышав, что за столиком у окна говорят по-русски, Виктор подошёл и, извинившись, поинтересовался, отчего ресторан пустует в обеденное время.
     – Индийская кухня специфичная и не всем нравится, она очень острая, – ответил мужчина.
     – А где же все обедают?
     – На пляже у Касима.
     Ждать обеда пришлось долго, зато отобедали они очень быстро. Вся еда была настолько жгучего вкуса, что они, попробовав, тут же отложили приборы. Съесть удалось только салат.
     – Это наш первый и последний обед в этом ресторане, – заметил Виктор.
     Зато на пляже, в шеке у Касима, было весело, голодный народ с удовольствием уплетал вкусно приготовленную еду. Столики были расставлены прямо на песке, под крышей из пальмовых листьев, было уютно и отсюда открывался прекрасный вид на море. Играла приятная музыка, и хозяин шека, Касим, успевал обслуживать отдыхающих не хуже Фигаро, весело и ловко. Жару смягчал прохладный бриз, и никто никуда не спешил. Касим знал необходимый набор слов, общаясь и с немцами, и с русскими, а английским языком владеет каждый индус.
     Касим подошёл к ним с меню, и они смогли прочитать его на своём родном языке. Глаза разбегались. Тут вам и молодая акула-молот, и омары, царская рыба и прочие морские деликатесы. Они решили каждый день брать что-нибудь новенькое.
     Этот шек стал островком, где можно было пообщаться, отдохнуть и вкусно поесть.
     Невозможно представить себе пляж на Гоа без собак. Их никто не прогонял, они заходили в море, загорали на песочке утром и отдыхали в тени шека у Касима. Удивительное дело: они ни разу не слышали собачьего лая. Говорили, что в Индии собаки просто не умеют лаять, хотя, видимо, дело не в этом. Вели себя они безукоризненно. Сидя возле обедающих, они деликатно делали вид, что еда их не интересует. Такую собаку грех было не угостить чем-нибудь вкусненьким. Вы обращались к нему, пёс вежливо подходил, не показывая своей заинтересованности, и аккуратно брал угощение. Вот и сегодня, когда Генриетта с Виктором сели за столик, следя за отдыхающими, которые запускали воздушного змея, увидели возле своего кресла знакомых собак. Так и хотелось поздороваться с ними.

          Рядышком с нами уселись собаки,
          Смотрят на море, лениво зевают.
          В тощей тени поседевшие злаки
          Бризу навстречу головкой кивают.

          В небе за змеем воздушным охота.
          Коршун глядит на цветастые перья,
          Только сомнение вызвало что-то
          И не внушает у птицы доверья.

          Носятся оба, ныряя над пляжем,
          Коршун соперника не понимает:
          Дважды окликнул его он, и дважды
          Вызова «нечто» не принимает!

          Ловит упругим движеньем потоки,
          Неуловимого воздуха струи.
          Ходят под серыми перьями токи,
          Гнев зарождается в глазе и клюве.

          Вышел Касим и с довольной улыбкой
          Царскую рыбу на блюде нам вынес.
          Ожили псы, угощаем их рыбкой –
          С гордым достоинством принят гостинец.

          Тянем прохладное свежее пиво,
          День к предзакатной подходит черте,
          Солнце по небу плывёт горделиво,
          Как и положено важной звезде.

          В сумерках нежных стоит среди пальм
          Старый индус. Сладко дышат сады.
          Мир, преисполненный сказочных тайн,
          С негой восточной протянет плоды.

     Виктор с Генриеттой любили ранним утром, ещё до завтрака, прогуляться по берегу. Прибой за ночь выбрасывал на берег множество морских звёзд. Они лежали на песке, словно ждали, что их найдёт чья-нибудь сердобольная рука и вернёт в родную стихию. Генриетта без конца наклонялась, собирая их, а Виктор, размахнувшись, бросал их как можно дальше в море. Они смеялись и радовались как дети. Но звёзд было слишком много, и, выбившись из сил, они возвращались в отель завтракать.
     – Это с неба надают звёзды и остывают на земле, а потом прибой уносит их в море, – фантазировала Генриетта.

          С песком смешались звёзды, пав с небес.
          Их соберём. Жаль – рук на всех не хватит!
          За что так щедро небеса нам платят
          И проявляют явный интерес?

          Звёзд пятирукость на песке оставит
          Автограф свой, как память о себе.
          Весёлый бриз, как всадник, ловко правит
          Волной, летя на пенном скакуне.

          Мы скоро улетим с тобой из рая
          Туда, где на рябинах снегири,
          Коралловыми бусами играя,
          Выклёвывают утро из зари.

     Они шли по берегу и прохладный бриз овевал разгорячённые тела. Солнце поднималось выше, становилось жарко, и они время от времени входили в воду. Вокруг не было ни души, и невольно возникало ощущение первобытности. Так, наверное, чувствовали себя Адам и Ева.
     Солнце нежно просвечивало розовым утреннюю дымку над побережьем. Стояла первозданная тишина, нарушаемая мелодией гомеровского плеска прибоя и резкими короткими криками незнакомой птицы.
     Однажды они ушли очень далеко по бескрайнему пляжу. Солнце поднялось уже высоко, и на открывшемся бескрайнем небе появились необычные серебристые облака. Генриетта бросилась им вдогонку, зовя мужа. Она хотела, чтобы он запечатлел на фото это чудо природы. Её очень удивило, что муж не торопится.
     – Витя, скорей, беги! Так мы их не догоним, – кричала она ему.
     А Витя не мог удержаться от смеха. Да разве можно догнать облака, летящие в стратосфере? Уж он-то, как лётчик, это знает.
     Позже, вспоминая тот день, когда она пыталась догнать облака, они смеялись. А тогда Генриетта сердилась на мужа и верила, что они могли бы догнать и сфотографировать облако, если бы муж побежал с ней.
     Жарким и безветренным выдался последний день 31 декабря 2012 года. А вечером в ночь на 1 января Касим поставил празднично накрытые столы на полосе прилива прямо в воду. Все угощения были подарком от него постоянным посетителям его шека.
     Придя на берег, они, как все, оставили свою обувь на берегу и сидели по щиколотку в морской воде. На столах, под стеклянными колпачками, горели свечи, под ногами плескалось море, а над головами раскинулось бескрайнее звёздное небо. Впервые в жизни было ощущение, что они действительно пришли на встречу с Новым временем, неведомым ещё никому на Земном Шаре.

 

     Ради этой торжественной встречи столы были накрыты праздничными алыми парчовыми скатертями и заставлены вкусной едой. На всю жизнь они запомнили эту необыкновенную ночь на берегу океана под взглядами вечных звёзд и шёпот океана.
Генриетта смотрела на освещённое розовым светом свечи лицо мужа и думала:
     «Вот оно, это редкое и неуловимое мгновение жизни, когда ты можешь, не задумываясь, сказать, что счастлив».
     А над морем вспыхивали и гасли разноцветными невиданными цветами фейерверки, осыпаясь горячими лепестками в океан.

          За горизонт ушло светило,
          Раскинув веером лучи.
          Свеча слезами окропила
          На скатерти узор парчи.

          Томи, томи, лети над пляжем
          И поднимайся в сон луны
          Над зачарованным пейзажем
          Мелодия, как вздох любви.

          А море звёзд над головою
          Готово в океан сорваться,
          Мечтая, словно мы с тобою,
          С волной полночной целоваться.

          Внезапно был покой нарушен
          Потоком света и огня,
          Но океан был равнодушен,
          Дыханье древности храня.

          Искрясь, над ним иные звёзды,
          Взрываясь, падали к воде,
          Украсив ночь узором пёстрым,
          И гасли в пенной бороде.

          Обдал прибоем платья, брюки –
          Внёс оживление и смех,
          И пены белые голубки
          С него летели, будто снег.

     На отдельном столе, подсвеченные полной луной и свечами, стояли большие, сделанные изо льда, цифры наступившего 2013 года.
     Таяла пена прибоя, лаская ноги сидящих, таяли в душном вечере ледяные цифры и незаметно таяла жизнь. Прибой обрызгал сидящих за столиками, люди вскакивали, смеялись…
     Здравствуй, Новый год!
     На Рождество в кафе у Касима, Генриетта познакомилась с тремя женщинами.

          Три женщины – три книги, три судьбы –
          Сошлись в кафе за столиком случайно.
          Закат горел тревожно и печально,
          И псы насторожили мудро лбы.

          Садилось солнце в дымку над водой.
          Лицо ласкал нетерпеливый бриз,
          И вечер под Рождественской звездой
          Над морем тихой музыкой повис.

          Касим – хитрец и продавец мечты,
          Поставил блюз, как истинный знаток.
          И чей-то голос, наводя мосты,
          В сердцах людей растопит холодок.

          Три женщины – три книги, три судьбы –
          Поведают друг другу тайны сердца:
          – Касим, добавь-ка нам ещё побольше перца,
          Чтобы сгорели прошлого мосты!

          И в повестях, без цензора, без правил,
          Из жизни взяв какой-нибудь сюжет,
          Что добрый ангел вспомнить их заставил,
          Напишет каждая судьбы своей портрет.

     Женщины откровенно рассказывали о своей непростой жизни, ведь больше они никогда не встретятся. А человеку иногда необходимо излить кому-нибудь свою душу.
     Через несколько дней, уже перед отъездом, они проходили мимо бассейна и увидели лежащих на шезлонге трёх молодых людей, с которыми они сюда летели. Парни выглядели не лучшим образом. Они узнали их и окликнули:
     – Как там, на море?
     – Отлично, как всегда, – ответил Виктор.
     – Сходим сегодня. Мы ведь на море ещё не были.
     Виктор переглянулся с Генриеттой – как это возможно? За азартными играми, выпивками и курением «травки» время бежит незаметно.
     На обратном пути в Москву на борту самолёта царили тишина и покой. Утомлённые отдыхом, пассажиры в основном дремали.
     Генриетта с Виктором тоже провалились в сон, и снилось им, как на видавших виды «джипах» они ехали через джунгли к водопаду с обжигающе холодной водой, как ходили с экскурсоводом по экзотическому лесу, где росли знаменитые пряности, как купали слонов, а те обливали их водой из хобота.
     А впереди их ждала зимняя сказочная Москва.


               Глава 25
               Ожидание чудес

     Весь январь Москву заметали вьюги, словно хотели сделать её сказочно белым снежным городом. Дорожные службы не успевали вывозить тонны снежных хлопьев.
     Накануне позвонили из офиса Российского Союза писателей и сообщили, что можно уже забрать вышедшие из печати книги: «Антология русской поэзии», «Наследие» и «Русь моя».
     Они идут по Малой Дмитровке, любуясь зимней Москвой, заметаемой бесконечно льющимся с белёсого неба снегом. Крупные хлопья, словно мотыльки, кружатся в воздухе, боясь упасть на посыпанный солью тротуар. Вдруг – или с неба, или с колокольни, парящей на снежном крыле – полились над головами идущих людей протяжные колокольные звоны. Виктор с Генриеттой остановились, слушая этот небесный орган. Какая Божественная гармония объединяла этот древний город с плывущим над заснеженным миром печально-мелодичным звоном!

          Прости, Москва, что шум твоих дорог
          Напоминал мне дальний гул прибоя,
          Где время проливалось на песок
          С прибрежных пальм, как с веток ели хвоя.

          Года неспешно заметают след,
          Оставленный на разграбленье ветра.
          И здесь меня сейчас, как будто, нет…
          Я, как песчинка в море, незаметна.

          На Малой Дмитровке звонят колокола,
          И снег летит, боясь земли коснуться.
          Я забывала, ну а ты – ждала,
          Чтоб сердца вечным голосом коснуться.

     В горле комом стояли слёзы, не давали говорить. Кто может понять русскую душу?
     Вечером она слушала плач полночной вьюги, стучащей в окно на пятом этаже, словно просящейся пустить её в дом погреться. Может, сама Снежная королева сейчас заглядывает к ним в окно? Но Генриетте совсем не страшно, ведь её Кай рядом с ней. Есть в рождественской вьюге своя тайна, как в каждой детской сказке.
     Они старались вести активный образ жизни. Много гуляли, читали книги, Генриетта писала и готовила на кухне одновременно. Так, между приготовлением обеда и компьютером родилось шуточное стихотворение «Танец у плиты».

          Словно в жарком танце кружишь,
          Дом твоим теплом согрет –
          И зимой, и летом нужен
          Людям завтрак и обед.

          Как легки твои движенья –
          Вот лекарство от тоски!
          Повороты и вращенья –
          Зрелым годам вопреки.

          Молодеют твои глазки,
          И на щёчках мак цветёт.
          Под мотив весёлой пляски
          Борщ под крышкой запоёт.

          Ложки, вилки у хозяйки
          Звонче всяких кастаньет…
          Сообщают без утайки:
          Кончен танец, ждёт обед.

     За долгую совместную жизнь они не разучились разговаривать друг с другом. Им было интересно вместе, и для беседы всегда находилась тема. А для этого у них должны быть общие интересы, это и сближает, и помогает лучше понимать друг друга.
     Вот уже и февраль перевалил за середину, зима подходила к концу. В полдень, при солнечной погоде, из-под сугробов уже потекли серебряные змейки подтаявшего снега. Но зима не собиралась сдаваться. Временами, словно огромная белая птица, она налетала на почерневшие сугробы, заметая их новыми порциями свежего снега.

          Сугробы наметает, словно дюны,
          Но с каждым днём становится ясней,
          Что ветки клёнов напряглись, как струны,
          И, просыпаясь, грезят о весне.

          На стыке зимних дней и вешних трелей
          Печаль уйдёт из сердца без труда.
          Февраль рябин рассыпал ожерелье,
          Сорвал сорочку снега без стыда.

          За каждую слезу зимы – по капле крови
          Прольёт закат на обречённый снег.
          О чём мечтать в такое время, кроме
          Чтоб рядом был любимый человек.

     Но сколько бы ни старалась зима, наступил март, а с ним и весна, капризная и плаксивая. В средних широтах такое скорее не редкость, а правило. Погожие дни сменялись неуютными, почти зимними, холодными и промозглыми. Даже собаки, быстро сделав свои дела, бежали к дверям подъезда, торопясь вернуться в тёплую квартиру на диван.
     Сегодня, ближе к вечеру, ненадолго выглянуло бледное солнце. Оно уже перекатилось на западную сторону неба, ещё часик – и скроется за домами. Виктор уговорил Генриетту пойти погулять. Выйдя из подъезда, они обратили внимание на то, что все птицы, сидевшие на ветках, глядели на заходящее солнце.
     – Солнышко провожают, – печально заметила Генриетта.
     – Вот и мы вышли его проводить, – ответил муж.
     Они задумчиво дошли уже до парка, как неожиданно налетел, непонятно откуда, колючий резкий ветер и с неба посыпалась снежная крупа, больно ударяя по лицу.
     – Давай вернёмся домой, – предложила жена.

          Пташки малые на ветках
          На закат глядят,
          То ли прячутся от ветра,
          То ли так сидят.

          Небо пусто и белёсо –
          Неуютный мир.
          Мелкий снег сдувает просом
          Ёлкам на мундир.

          Птицам страшно в зыбком небе,
          Скоро ночь придёт,
          И укрыться птахам негде –
          Всюду снег и лёд.

     Всё когда-нибудь кончается, и наступивший апрель принёс с собой больше солнечных дней и ветров. Как пенсионерам им была положена путёвка в санаторий, и они решили воспользоваться этим, тем более что Генриетта никогда не пользовалась такой услугой.
     И вот они держали в руках две бесплатные путёвки, да не куда-нибудь, а в Гурзуф. Подумать только! Одно только это слово рождало душевный трепет. Ей не верилось, что они поедут в знаменитый Гурзуф, прославленный художниками, писателями и поэтами. А.С. Пушкин любил там гулять в прибрежном парке.
     Уже прошло два года с тех пор, как Крым снова стал русским.
     Они прочли, что Гурзуф был основан во 2-й трети шестого века, как византийская крепость Горзувиты, по распоряжению византийского императора Юлиана I.
     Три недели, которые провёл молодой Александр Сергеевич в Гурзуфе, стали для него самыми счастливыми в жизни, а парк и поныне хранил в себе частицу его души.
     И вот они подъехали на автобусе к главному корпусу санатория. Старинное здание стояло в глубине парка. Подойдя ближе, стало заметно они заметили, что оно давно не ремонтировалось и выглядело запущенным. Зато парк сразу же покорил их. Он, как говорили, давно уже разменял второе столетие. Древние дубы-аксакалы, вековые платаны и сосны, в тени которых стояли старинные скульптуры, стали для них излюбленным местом отдыха.

          Кипариса зелёные свечи
          Зажигает холодный рассвет.
          Лёг туман на холодные плечи,
          Пропуская рассеянный свет.

          Сколько лет с той поры миновало,
          Когда каменным взором Орфей
          Встретил солнце, что утром вставало
          Над землёй преходящих людей.

          С той поры он на лире играет,
          Бесконечную песню поёт…
          И зверьё на тропе замирает,
          И платан вдохновеньем живёт.

          Кипариса зелёные свечи
          Бриз дыханьем не смел погасить.
          Он был рад неожиданной встрече
          И старался мотив подхватить.

     А им не терпелось увидеть море, но подойти к нему было невозможно, кроме одного пятачка, служащего общественным пляжем, куда выходила труба городского ливнестока. Всё побережье, на протяжении двух километров, было поделено частными заборами на небольшие участки между соперничающими между собой кафе. Попасть на море можно было, только посетив такое заведение.
     Радовало то, что санаторий был расположен на территории знаменитого Гурзуфского парка. Они гуляли по старому парку, представляя, что здесь когда-то проходил молодой Пушкин. В тени под старыми платанами стоял чудесный памятник поэту. В то время ему исполнился всего лишь двадцать один год. Они представляли, как молодой Пушкин сидел на скамье, задумчиво глядя на ночное море, по которому протянулась серебристая лунная дорожка, уводившая его в вечность.

          Берег моря. Бархат ночи.
          Сонная волна.
          По воде луна волочит
          Шлейф цветного сна.

          Юный гений вдохновенья,
          В шорохе листвы,
          Здесь искал отдохновенья
          В шёпотах весны.

          Молодым и вдохновлённым
          Здесь бродил поэт.
          Под платаном окрылённым
          Сохранился след.

          Ночь туманная спустилась,
          На душе светло.
          Я совсем не удивилась,
          Встретив здесь его.

 
     В воспоминаниях о Гурзуфе остались южные вечера, дышащие морем, и молодой каменный Пушкин, задумчиво глядящий в вечность.
     Уезжая из Гурзуфа, они пришли попрощаться с Пушкиным. Генриетта сфотографировалась, присев, словно внучка, ему на каменные колени. Вечерние тени от зелёных свечей кипарисов скользили по каменному лицу поэта, и оно оживало, и казалось, что глаза его с печалью провожают угасающий день. Солнце одним крылом уже почти касалось линии горизонта, и платаны что-то грустно шептали, провожая его, на своём лиственном языке. Генриетта знала, что за прошедшее столетие поэт, на руках которого она сейчас сидит, научился понимать его язык. Кажется, на секунду и ей удалось разобрать, что шептали деревья:

          Что в чары юного Морфея
          День отдаётся трепеща.
          Бриз, заблудившись, мыслит: «Где я?»
          Следы минувшего ища.

          И чьи-то слёзы, чьи-то вздохи
          Плывут тенями по воде.
          И манят лунные дороги
          Пойти к нетонущей звезде.

     В этот прощальный вечер они поняли, что все бытовые проблемы, которые их волновали за время пребывания в этом санатории, теперь уже не имели никакого значения. И ангину можно лечить полосканием морской водой, за неимением лекарств, и вид на море, осквернённый деревенскими заборами забегаловок, уродующих берег, – всё это временное недоразумение, а нетронутая красота природы – вечна. Душа поэта смотрит сейчас с небес на полюбившийся ему берег и ничего не видит кроме красоты. Оттуда не видны житейские мелочи.


               Глава 26
               Планета, на которой мы живём

     После того вечера, проведённого в парке Гурзуфа, что-то изменилось в мировоззрении наших героев. Они сделали для себя важный вывод: мир так прекрасен, что сожаления о прошлом, тревога о будущем и недовольство настоящим лишают человека радости. А трудности в жизни даются людям для того, чтобы они учились с ними справляться. Иначе человек теряет способность радоваться и замечать чудеса обычной, каждодневной жизни. Если хорошо подумать, чудеса встречаются в жизни каждого человека.
     Чем больше они путешествовали, тем больше хотелось узнавать о планете, на которой им посчастливилось родиться. За последнее время они побывали в разных странах, узнавая для себя что-то новое и интересное.
     Посетив Тунис, они почувствовали дух старинного восточного города. От их отеля до исторического центра города можно было дойти по живописному берегу Средиземного моря за час. Чтобы не валяться без дела целый день на пляже, они любили побродить по узким старинным торговым улочкам, выбрать сувенир для друзей. Медина Хаммамета ведёт свою историю с арабской династии Аглабидов, соорудивших в IX веке укреплённый форт для защиты гавани от пиратов.
     Идя по песчаному пляжу мимо заброшенных особняков, где лечились во время войны немецкие солдаты, по пути в Медину Генриетта собирала осколки выброшенных морем черепков древних кувшинов и амфор. Однажды во время такой прогулки к ним подошёл немецкий турист, пожелавший помогать Генриетте собирать черепки. И, странное дело, его нисколько не смущало то, что она была не одна, а с супругом. Он немного говорил по-русски, сказал, что тоже интересуется археологией, и проводил их до самого отеля, тепло попрощавшись. Все черепки немец передал ей. А Генриетта не знала, что делать со всем этим богатством и положила их у входа в отель.
     Они встречали дорожки, уложенные мозаикой из таких осколков древней керамики.
     Второй забавный случай произошёл с ними в зале ресторана, когда они поделились с соседями по столу мнением о вчерашнем обеде.
     – У них, в Тунисе, какие-то странные цыплята с плоскими рёбрами, – заметила Генриетта, – вчера их тоже подавали на обед.
     – Это не цыплята, – заметила соседка по столу, – это летучие мыши.
     – Мыши? – в один голос воскликнули супруги, с ужасом глядя на второе блюдо.
     – Мы тоже испугались, когда узнали, а для местного населения это обычная еда, – засмеялся муж соседки по столу.
     – Что ж, в каждой стране свои пищевые пристрастия, – подытожил Виктор.
     Но от такого экзотического блюда они всё же отказались, хотя вчера с удовольствием ели этих «цыплят».
     Побывали они и в Таиланде, в этом сказочном королевстве Юго-Восточной Азии. Фотографировались возле острова Джеймса Бонда, похожего на перевёрнутую бутылку, горлышком уходящую в воду. Основание острова гораздо уже самого острова, так как морские течения размывают береговые известковые породы. Заходили на каноэ и в морскую пещеру, промытую морем в известковых отложениях. В пещере вечно царит ночь, поэтому плыли, освещая себе путь факелом. Впечатляющее зрелище! Свод пещеры очень низкий, поэтому туда можно попасть, только наняв каноэ. Во время прилива пещера заполняется водой. Попасть в неё можно, только воспользовавшись услугами опытного проводника на каноэ.
     Но на местный рынок попасть легко, зато уйти уже трудно – столько на рынке нового и интересного для европейца, что глаза разбегаются. Невиданные экзотические фрукты, горы золотистых жареных насекомых. Они решили попробовать тайские деликатесы: жареных тараканов и кузнечиков. Но, глядя на Генриетту, первой отважившуюся попробовать их, Виктор отказался от такого удовольствия. Тогда они решили купить знаменитый плод дуриан. Продавцы зазывали их, демонстрируя покрытые колючками крупные плоды. Они столько слышали об этом необыкновенном фрукте, что посчитали необходимым попробовать такую диковинку самим. Выбрали самый маленький плод, а размеры этого фрукта достигали 30 сантиметров и более, и вес от двух до восьми килограммов. Конечно, такие плоды режут на части. Ни в самолёт, ни в гостиницу с дурианом пассажиров не пускают. Они решили съесть его где-нибудь в укромном местечке. Сразу же за рынком начинался пустырь, самое подходящее место. Виктор торжественно достал заранее приготовленный для этого складной нож и отрезал кусочек. Генриетта теперь уже ему предложила первым отведать этот странный фрукт. Они долго прилаживались, принюхивались и в итоге выбросили его в сухие кустики на пустыре, так и не решившись снять пробу.
     Поев вкусной горячей куриной лапши, которая продавалась на каждом шагу, они гуляли по городу, а вечером пошли по берегу моря вслед за уходящим солнцем. Им вспомнился Гурзуф с бесконечными заборами, не позволяющими подойти к морю. Как хорошо, когда нет никаких заборов, иди себе куда глаза глядят…

          Идём вдоль моря. День неспешно тает,
          И мысли улетают в облака.
          Закатный луч, скользя, в волну ныряет,
          В раскинутые сети рыбака.

          Как хорошо идти вот так… беспечно.
          Шуршит прибой, сминая волн шелка.
          Есть таинство в движенье бесконечном
          Прибрежных волн и времени песка.

     И всё же, как ни прекрасна чужая земля, через недельку-другую начинало тянуть домой. Они уставали от жары, от беспощадного солнца и уже мечтали увидеть снежные ёлки и вдохнуть свежего северного ветра. Нет на земле места, откуда не хотелось бы вернуться домой.
     Но, выйдя из самолёта в московском аэропорту, они тут же вспомнили и море, и солнце, и улыбчивых тайцев… так уж устроен человек.
     Прошло немного времени, и они решили снова поехать в Турцию. Они уже несколько раз побывали там. Теперь поехали в другой отель, чтобы посмотреть достопримечательности этого места.
     Из всех экскурсий самое большое впечатление произвёл на них Памуккале, что в переводе означает «хлопковый замок». Великолепное зрелище – белоснежный нерукотворный замок сверкал на солнце на фоне ярко-синего неба. Это была природная, не тронутая рукой человека красота. Ослепительно-белоснежные бассейны с неестественно синей водой, отражающей небо, спускались с горы до самой земли. Благодаря насыщению вод кальцием, источники за столетия сформировали каскад террасных ванн... Много тысяч лет назад в разломах горных пород началось формирование этого чуда природы. В связи с землетрясениями, мощные плиты некоторых горных пород разошлись, и из-под них стали пробиваться термальные источники. Такая вода отличается особым составом с высоким содержанием солей кальция, которые, испаряясь и оседая на поверхности, создавали причудливые затвердевшие формы. Замок строил сам себя, для этого ему нужно было только время.

 
     Ещё им запомнился бассейн Клеопатры, который наполнялся текущей из пещеры нарзанной рекой, по которой они плыли к чугунной решётке, загораживающей вход в пещеру. Иногда там случались обвалы, и поэтому, в целях безопасности, поставили решётку. Отдохнув возле неё, туристы вновь плыли к бассейну Клеопатры. Необычно было плыть в пузырьках нарзана, разглядывая на дне под собой поваленные древним землетрясением мраморные колонны и разбитые статуи. Представлялась катастрофа давно минувших лет, когда прекрасный сад был разрушен страшным землетрясением.
     После Турции было решено посетить Израиль, Землю обетованную, историческую родину еврейского народа... Это было особое путешествие на родину Христа. Первым делом они посетили Храм Гроба Господня, главный храм христианского мира. В нём находятся две святыни Воскресения Христова – Голгофа и Гроб Господень, а также другие места, связанные с искупительной жертвой Иисуса Христа, его Крестными страданиями и Воскресением.
     Благоговейно стояли они перед каменной плитой, на которой лежало его земное тело после казни. Отстояв очередь, они вошли в кувуклию. Маленькое помещение купольной часовни жёлто-розового мрамора помещалось в центре Ротонды Храма Воскресения Христова. Она была воздвигнута над Гробом Господним и так называемым приделом Ангела: местом, где, как считается, сидел на камне, отваленном от двери гроба, Архангел Гавриил, возвестивший о воскресении Христа жёнам-мироносицам. Невозможно словами передать чувства, вызванные возможностью прикоснуться к тайне всех времён. Это место было насыщено такой энергетикой, от которой трепетало человеческое сердце.
     Молча, словно боясь расплескать это чувство сопричастности к величайшей тайне, они молча вышли на залитую ослепительным солнцем площадь перед Храмом. Возле Стены Плача стояли молящиеся люди. Никого не интересовала их национальность. Все они пришли почтить память о Богочеловеке, научившем людей жить не хлебом единым. Виктор положил их записки в трещину Стены Плача. Позже они пытались вспомнить, о чём написали, но так и не смогли. Там, на Небесах, прочтут. Стена Плача имела много трещин, так что всем хватало места для записки. В одной из трещин они увидели змею. Как она туда попала и зачем? Эта Стена Плача была лишь частью древней стены вокруг западного склона Храмовой горы в Старом городе Иерусалима, единственное, что сохранилось от Второго храма, существовавшего в Иерусалиме примерно с 516 года до нашей эры, до 70 года нашей эры. Своё нынешнее название «Стена Плача» получила от еврейской традиции оплакивать возле стены потерю двух древних храмов и национальной свободы. Наблюдая за скорбящими у Стены евреями, арабы, а с XIX века и европейцы стали называть это место «Стеной Плача».

 
     Потом была экскурсия на Мёртвое море. Жара стояла оглушительная, вокруг голые горы без единой травинки, зелень была лишь на территории отеля, расположенного напротив. Это море представляло собой солёный замкнутый водоём, расположенный между Израилем, Иорданией и Палестинской Автономией. Уровень воды в Мёртвом море на 430 м ниже уровня моря и падает со скоростью примерно 1 метр в год. Побережье озера является самым низким участком суши на Земле. По одной из легенд, оно образовалось на месте разрушенных страшным землетрясением городов Содома и Гоморры. Два известных библейских города, которые, согласно Библии, были уничтожены Богом за грехи и распутство их жителей. Мёртвое море – самый солёный водоём на Земле.
     Они полежали на воде, больше там ничего интересного не было. Зашли в лавку, скорее для того, чтобы спрятаться от нестерпимого солнца. Торговец говорил по-русски с одесским акцентом. Ничего нужного в лавке не было. Хозяин ругался, что его магазин не убежище от жары, и они вынуждены были купить пакетики с якобы лечебной грязью по высокой цене.
     – Раз пришли, покупайте, – ворчал он.
     – Пойдёт на сувениры, – заметил Виктор, забирая покупку.
     Они попрощались с грубым торговцем и снова вышли на солнцепёк ждать своего туристического автобуса. Больше там делать было нечего.
     – Хотя бы тент какой-нибудь поставили, – жаловалась пожилая женщина.
     Они вернулись домой. Москва. Дождь. Как же это замечательно! После песчаных бурь, после изнуряющей жары и безжалостного солнца тихий сентябрьский дождик ласково смывает с московских клёнов и берёз червонное и жёлтое золото. В парке они шли по знакомой аллее, украшенной цветной мозаикой палых листьев. Пряный аромат осени. Дождик прекратился, но деревья осыпали на них свою драгоценную листву. Возле старого дуба они остановились.
     – Смотри, ворона «клюёт носом», первый раз в жизни вижу спящую ворону, – прошептал на ухо жене Виктор.
     – Старая, наверное, вот и задремала, – ответила жена.
     Они тихонько пошли дальше, стараясь не разбудить ворону.
     Воистину, чтобы оценить родную природу, нужно куда-нибудь на время уехать. Недаром же говорится: что имеем – не храним…
     Вот так и в жизни. У сына Генриетты Андрея никак не ладилась семейная жизнь. И со второй гражданской женой отношения не складывались. Не спасла их даже любовь Андрея к сыну. Их постоянные ссоры травмировали душу мальчика. Дело шло к расставанию.
     Они приехали на день рождения Андрея. Мира разговаривала с кем-то по телефону. Отведя трубку в сторону, она сказала:
     – Вашего сына дома нет, он на работе, – и продолжила разговор.
     Им ничего не оставалось, как поехать к нему на работу. Мальчик был с ним, они что-то мастерили. После приветствий Андрей с сыном предложили перекусить с ними. Андрей достал печенье, включил чайник и положил на стол четыре банана. Это и был их праздничный обед. У матери сердце сжалось.
     – Нам, пожалуй, пора домой, – дипломатично заметил Виктор, глядя на сумрачное лицо Андрея.
     Никто их не удерживал. Они поняли, что это конец отношениям, длившимся одиннадцать лет. Любовь – она или есть, или её нет.
     В Москву снова пришла зима.
     – А вы были в Петре? – спросила их как-то знакомая.
     Когда-то они хотели посмотреть своими глазами на каменный храм, высеченный древними мастерами в скале. Случайный вопрос знакомой напомнил им о забытой мечте там побывать.
     Отдохнув от жары, их снова потянуло на приключения. Чем старше они становились, тем больше хотелось увидеть и узнать о других землях и странах.
На этот раз их путь лежал в ещё одно удивительное место на земле, знаменитую Петру в Иордании.
     Каждая страна имела своё особое неповторимое лицо, свою историю и культуру, способные удивить любопытных туристов.
     По довольно долгой дороге к началу пешеходной части экскурсии они были очень удивлены пшеничными «полями», которые представляли клочки выровненной земли. Размеры этих клочков подчас доходили примерно до пятнадцати квадратных метров. Это были участки, отвоёванные местными жителями в гористой местности.
     Фирменный автобус довёз их до назначенного места. Экскурсовод сообщил, что дальше группа пойдёт пешком по открытому участку до узкого ущелья между двумя грядами скал.
     – Там будет тень, а пока наденьте что-нибудь на голову от солнца.
     Пройдя минут двадцать по раскалённому плато, они наконец подошли к скалам. Туристов поразила дорога, проложенная ещё римлянами, и высеченные в скалах желоба для стока воды, выдолбленные древними жителями города. Они долго добирались до знаменитого каменного храма. Казалось, что дороге не будет конца, и вдруг, после очередного поворота, прямо перед ними неожиданно возникло это чудо. Великолепный рукотворный памятник человеческому труду и чувству прекрасного, храм поднимался к небу, словно застывшая в веках память о людях, сотворивших это каменное чудо, не имеющее аналогов в мире. Город, высеченный в розовых скалах Джебель-аль-Мадба.

          Здесь сотряслась земля однажды
          И распорола плоть горы,
          Порвав её, как лист бумажный,
          Где раны до сих пор видны.

          Бог Ра протягивает руки
          На спящий город мертвецов,
          Чей прах, паря в ветрах разлуки,
          Вам жаром обожжёт лицо.

          Дорогой, вымощенной Римом,
          К седьмому чуду путь ведёт.
          Тебя усталым пилигримом
          Вернуться прошлое зовёт.

          Каньон навис грядой массивной,
          Пытаясь преградить нам путь.
          Брёл ослик, с детскостью наивной
          Пытаясь время обмануть.

          Внезапно расступились скалы,
          Из камня розовый дворец
          Предстал пред путником усталым –
          Пустыни каменной венец.

          Врастают наши ноги в камни,
          И в камень обратишься сам…
          Храм, воссиявший перед нами,
          Летит из бездны к небесам.

     Сегодня Петра представляет собой руины, но ещё сохранились в некоторых скалах древние гробницы. Путники были потрясены открывшимся зрелищем. Нигде с такой очевидностью не ощущалось так дыхание прошедших веков. Датируется великий город 10 веком до нашей эры. Когда-то его населяло много жителей, и он был столицей Набатейского царства.
     – Раньше Петра была богатым и процветающим городом, – рассказывал экскурсовод, – через неё шли торговые пути, и в ней отдыхали караваны и путники, но после очередного землетрясения исчезла река, снабжающая город водой, вы видели разрушенные водотоки. После этого люди покинули город, а безжалостное время разрушило его.
     – А что за люди ходят там, возле гробниц? – спросил молодой парень.
     – В некоторых гробницах хоронят покойников и по сей день.
     На одном из выступов скалы сидел старик в национальной одежде и, играя на незнакомом допотопном инструменте, пел грустную песню.
     – До чего же интересна и разнообразна земная жизнь, – задумчиво проговорил Виктор, беря жену за руку.


               Глава 27
               Канарские острова

     В конце октября в Москве день и ночь бренчали свою унылую мелодию дожди. Их печально слушали грустные серые дни, отгораживаясь от них зонтиками. А чем отгородиться от осеннего уныния людям? Казалось, что жизнь потеряла свои яркие краски, словно полиняла от холодных осенних дождей. Нужно было внести оптимистическую ноту в однообразные серые будни. И надумали наши путешественники полететь вслед за перелётными птицами, за синие горы, за дальние просторы, за глубокие моря. Выбор пал на остров Тенерифе.
     Это самый крупный остров Канарского архипелага в Атлантическом океане, расположенный недалеко от Африканского континента.
     Их привлекло то, что в это время там будет комфортная температура. Зимой там тепло, а летом нежарко. По этой причине Тенерифе называют островом вечной весны. Туристы приезжают сюда круглый год.
     Остров разделён хребтом вулканического происхождения на две части: южную и северную. Скудные ландшафты пустынного юга отличаются от северных, где всё зелёное и цветёт круглый год. Но они решили купить путёвку дешевле, на юг острова.
     Генриетта сидела, прикрыв глаза, и размышляла. Внезапно её размышления прервал голос стюардессы.
     – Уважаемые пассажиры, обратите внимание, мы подлетаем к острову Тенерифе.
Все пассажиры встрепенулись и припали к иллюминаторам, с интересом наблюдая за приближающимся островом.
     О, Боже! Завораживающая, нереальная красота! Самолёт подлетал к неправдоподобно прекрасному острову, словно нарисованному рукой гениального художника. Какие яркие краски! Так только дети умеют рисовать. Наверное, они видят мир таким же волшебным.
     С высоты птичьего полёта остров Тенерифе казался игрушечным, с игрушечной волнистой линией берега, с игрушечным вулканом и нарисованными облаками, плывущими по голубому океану неба над синей водой. Самолёт сделал широкий круг, видимо, специально давая возможность пассажирам полюбоваться волшебной картинкой. Они узнали, что Тенерифе, в переводе с латыни, означает «собачий остров», потому что в давние времена здесь обитали стаи собак или морских волков. И, уж, конечно, всем известно, что Канарские острова – это родина канареек. Архипелаг Канарских островов состоит из семи островов вулканического происхождения, поднявшихся со дна Атлантического океана в результате мощного извержения древнего вулкана на дне моря.
     Описать эмоции, вызванные увиденным, можно только стихотворным словом – проза здесь бессильна. Генриетте представилась эта доисторическая картина:

          И было время – в небо плоть летела!
          Кровь горлом шла, пузырилась, кипела,
          И вены грызла гордая Земля,
          Горячей лавой в море истекая.
          Так, из себя самой себя рождая,
          Явился остров, как дитя огня.

          И облака летели поглядеть,
          Как над пучиной поднималась твердь,
          Как из воды рождаются чертоги,
          Где будут жить одни ветра и боги,
          Которые не станут удивляться,
          Увидев здесь рождение и смерть.

     Туристический автобус привёз путников в небольшой уютный городок Эль-Медано, что в переводе с испанского означает «песчаная дюна». Выйдя из автобуса, они сразу же попали в тёплые объятия сирокко. Это место острова постоянно обдувается ветрами, что обусловлено его географическим расположением.
     Неповторимое чувство первооткрывателей вызвал древний потухший, полуразрушенный вулкан. Но сопровождающий сказал туристам, что на севере острова находится другой спящий вулкан Тейде, который является самой высокой точкой Испании. Можно съездить туда на экскурсию в центральный Национальный парк, где и находится этот вулкан. Высота вулкана составляет 3718 метров над уровнем моря, а относительная высота над дном Атлантического океана – 7500 метров. Тейде является высочайшей вершиной в этом океане. Они представили себе, на какую высоту поднялась лава со дна океана, образовав и сам остров, и вулкан.
     Они вошли в гостиницу, радуясь, что она стоит на самом берегу. Их очень удивило отсутствие в номере кондиционера, а между тем солнце уже припекало и становилось душно. Они открыли окно, и морской бриз принёс желанную прохладу.
     Их номер был на втором этаже, и балкон выходил на северную сторону, на узкую мощёную улочку, плавно спускающуюся к берегу. По ней до глубокой ночи прогуливались и отдыхающие, и жители городка. Уснуть в такой обстановке было сложно: смех, разговоры и музыка, а с закрытым окном – душно.
     – Зато магазин прямо напротив нашего окна, – заметил Виктор.
     Наконец усталость от дороги взяла своё, и они уснули. На рассвете, когда солнце ещё только осветило край неба розовым светом, их внезапно разбудил шум подъехавшего грузовика, затем грузчики, громко переговариваясь, стали выгружать товар и заносить его в магазин.
     – Помнишь мультик «История одного преступления», где герою так же не давали уснуть? Мне кажется, что это наш случай, – горько усмехнулась Генриетта.
     Зато расположение их гостиницы было великолепно. Половина здания стояла на воде, опираясь на сваи. Вода плескалась у её стен, и казалось, она вот-вот отчалит от берега и отправится в дальнее плавание.
     Но уж чего они никак не ожидали, так это цвет песка на пляже рядом с гостиницей. Такого они никогда не видели. Песок сверкал под лучами утреннего солнца миллионами чёрных алмазов. Как им объяснили – это был вулканический песок. Конечно, не везде был такой песок, встречался и обычный жёлтый, принесённый ветром с противоположного берега африканского континента, расположенного напротив острова Тенерифе, как раз напротив пустыни Сахара.
     После завтрака они собрались поплавать, но вид берега с чёрным песком был так непривычен, что они решили, пока ещё не жарко, подняться на возвышавшийся на другом конце пляжа потухший вулкан. Пройдя с километр вдоль моря, они оказались у подножия вулкана. На его склонах осталось с прежних времён много старых заброшенных виноградников, террасами спускающихся по склону горы. Из-за дефицита влаги растительность вокруг вулкана была скудная.
     По каменистой тропе, вьющейся серпантином, они стали подниматься к вершине. За всё время, пока они шли, им встретился всего лишь один человек. Было тихо, и только шум прибоя, отчётливо доносившийся снизу, нарушал эту вековечную густую тишину.
     Казалось, что на острове, кроме них, и нет никого – только солнце, небо, море, дышащее внизу, и ветер. Они радовались свежему ветру, дующему на острове постоянно и смягчающему полуденную жару. Сгорая от нетерпения, они не делали остановок на отдых, торопясь поскорее увидеть настоящий кратер вулкана. Но их ожидания не оправдались, они были очень разочарованы, когда вместо ожидаемого жерла увидели заросшую колючим кустарником неглубокую круглую яму с осыпавшимися краями. Они даже спустились в неё, но кроме засохших кустиков бурьяна ничего интересного там не нашли. Зато с вершины горы открывалась сказочная панорама на бескрайний Атлантический океан и часть острова, где был хорошо виден дикий пляж, расположенный по другую сторону вулкана. Удивительное дело – этот пляж был щедро покрыт привычным глазу жёлтым песком. Они решили завтра же обязательно пойти на этот красивый, хотя и не близкий, пляж.
     – Как ты думаешь, почему там никого нет? – удивлялась Генриетта.
     – Наверное, из-за того, что далеко идти, – предположил Виктор.
     А ведь то обстоятельство, что такой великолепный пляж пустует, должно было их насторожить. В копилке их путешествий такой опыт у них уже имелся. Когда-то Генриетта пошла плавать там, где никого не было, и оказалось, что в этом месте, из-за мелководья, много опасных рифов, которые могли поранить пловца. Тот случай должен был научить их осторожности, но… не научил.
     Оживлённо обсуждая завтрашний поход, зашли в магазин и, купив еды, отправились в свой номер. Приняв прохладный душ – сегодня они так и не поплавали – вышли на балкон. На улице в это время народа почти не было. Изредка кто-нибудь покупал мороженое в лавочке напротив. Надо сказать, что такого вкусного мороженого, как в Медано, они нигде не ели.
     Их балкон выходил на северную сторону. Днём с моря улицу продувал свежий ветерок, и они наслаждались отдыхом и покоем. На маленький столик выкладывался хлеб, ветчина, свежий испанский сыр, фрукты и вино. Так они пировали каждый день, тихо беседуя под шум моря и радуясь жизни. Остальные дни они часами бродили по берегу острова, изучая окрестные достопримечательности.
     На следующий день они отправились на дикий пляж. Туда вела малоприметная тропинка по подошве вулкана, огибая его и выходя на берег океана. Как только они вышли на другую сторону горы, отделявшей обжитую часть острова от незнакомой, как в ту же минуту внезапный грохот заставил их вздрогнуть.
     – Что это, стреляют из пушки? – спросила Генриетта, прислушиваясь к эху, прокатившемуся по пляжу.
     – Я думаю, это прибой, – ответил муж.
     Залп снова повторился, и уже не было сомнения, что это прибой.
     – Так нам салютует океанский прибой.
     – Я такого никогда не слышала.
     Глупые люди, за все века они так и не научились понимать язык природы. А океан предупреждал их о грозящей опасности, ведь с ним шутки плохи. Но они были веселы и беспечны как дети. Солнце улыбалось, пляж был великолепный, правда, его безлюдие немного настораживало, но они гнали от себя прочь эти неприятные мысли.
     Весь пляж был в их распоряжении, выбирай себе любое место, в то время как на городском пляже было многолюдно и камней было много. А этот пляж золотым песком напоминал о близости к Африке.
     Генриетте уже представлялась невидимая глазу, расположенная на противоположном берегу африканского континента пустыня Сахара. Оттуда горячий сирокко из века в век приносит на своих крыльях ветра этот песок.
     Пройдясь по берегу, решили искупаться. Они уже достаточно отплыли, как вдруг огромная тёмная волна пошла прямо на них. Генриетта ужасно испугалась и решила, что это – конец, когда услышала крик Виктора сквозь шум ветра:
     – Ныряй в неё!
     Нырять она не умела и не любила, но другого выхода всё равно не было. Она зажмурилась и вошла в волну, прощаясь с жизнью… Волна перекатилась через неё и разбилась о берег. Вокруг себя она снова увидела море и синее бездонное небо. Невдалеке она увидела мужа, уже спешащего к ней. Без лишних разговоров они изо всех сил поплыли к берегу.
     – Вот почему такой прекрасный пляж пустует, – сказал Виктор, едва они отдышались.
     Действительно, те пляжи, мимо которых они проходили, были каменистыми, и до глубокой воды приходилось далеко идти.
     В гостинице они узнали, что раньше этим пляжем пользовались и работала служба спасения, но из-за высокой опасности его закрыли. Больше на тот пляж они не приходили.
     Каждый день любили бродить по городу, по берегу моря, находя интересные места. Однажды, уйдя далеко от гостиницы, они нашли удивительное место. Застывшая вулканическая лава, стекавшая в далёком прошлом с вулкана, образовала небольшую площадку, отшлифованную за века африканским песком до гладкости, и имела тёплый терракотовый оттенок. Они остановились, чем-то это место их привлекло, словно хотело, чтобы они не уходили. Переглянувшись, оба, не произнеся ни слова, опустились на тёплую площадку. День уже клонился к вечеру, с моря дул прохладный бриз. Над водой кружились и кричали с высоты о чём-то вечном беспокойные чайки. Было приятно, лёжа на тёплом каменном ложе, под освежающим прохладным ветерком, смотреть в бесконечную даль океана. Они следили взглядом за розовеющими облаками, скользящими по вечернему небосводу. Мир был полон красоты и гармонии.

          Кто так умеет облака лепить
          В глухой дали от городского шума,
          Где лёгкий бриз крадётся, словно пума,
          Чтобы закат за крылышки ловить.

          И ангел Света, освещая тьму,
          Пророчит сердцу крылья для полёта…
          Есть всё же в нас неведомое что-то,
          Что неподвластно трезвому уму.

     Вокруг этого гладкого пятачка громоздились обломки когда-то застывшей лавы и множество древних окаменевших фумарол.

          Последнее дыхание из тьмы,
          Застывший крик – то фумаролы губы.
          Они трубить готовы, словно трубы,
          Но не трубят – застыли и немы…
          Вулканов спящих тайный мавзолей.
          Горит песок, алея на заре,
          Воспоминаньем крови лавы алым,
          Как бриллиант, рассыпанный в золе.

     Стало прохладно, и очень не хотелось вставать с нагретого солнцем ложа, но нужно было торопиться. Пора возвращаться в гостиницу.
     Они называли своё тайное местечко местом силы и стали приходить сюда каждый день. Их встречал оркестр фумарол беззвучным приветствием своих онемевших каменных труб.


               Глава 28
               Эхо времени не дремлет

     Вернувшись в Москву, они окунулись в туманный сумрак поздней осени. Чаще тянуло посидеть на диване. Они вспоминали, как, словно Робинзон, открывали новые безлюдные уголки острова, как любили отдыхать на шелковистом отшлифованном базальте в окружении застывших фумарол и всматриваться в наливавшуюся густой синевой даль океана под тревожные крики чаек.
     Погода в Москве была неустойчивой, временами дождь сменялся снегопадом, но снег надолго не задерживался – его съедал густой туман. Уже хотелось, чтобы скорее пришла зима. На улицу выходить было неприятно, приходилось себя заставлять. Деревья, потерявшие листья, стояли теперь печальные и задумчивые. Они приготовились к зимней спячке, потеряв всякий интерес к происходящему вокруг них. Им было уже всё равно, когда спиливали больного или засохшего соседа по парку; даже если пилили его собственную ветку, из неё уже не текла древесная кровь и дереву было не больно под анестезией спячки.
     Проведя в спокойном режиме пару недель, Виктор предложил жене съездить в Египет. Они там уже были, но теперь собрались посетить древний египетский город, раньше носивший название Фивы. Это самый древний город, основанный ещё в 1400 г. до н. э. под руководством Аменхотепа. Рамзес II принял от него эстафету и достроил огромный центральный зал, украсив его многочисленными великолепными колоннами.
     Они много слышали и читали о другой достопримечательности страны, усыпальницы фараонов в «Городе Мёртвых». Фиванский некрополь, археологический объект, расположенный на западном берегу реки Нил. Здесь были похоронены многие фараоны, представители знати и выдающиеся деятели XVIII, XIX и XX династий Древнего Египта.
     Решение было быстро принято, и в скором времени они уже в компании других туристов переправлялись через Нил. Взволнованные, ступили они на эту историческую землю. Да и как было не волноваться, ведь это общая человеческая история, прошлое земной цивилизации.
     «Город Мёртвых» расположился на другой стороне Нила против Фив, теперь города Луксор.
     Смутное и тревожное чувство охватило Генриетту, едва её нога коснулась этого берега. Вообще с Египтом её связывало нечто необъяснимое: её тянуло туда и в то же время отпугивало непонятное чувство. Впервые она это ощутила возле знаменитых пирамид, когда у неё внезапно испортилось настроение, а вид этих великолепных сооружений подействовал угнетающе, вызывая неприязненное и тревожное состояние. Она старалась сопротивляться этому и заставила себя прикоснуться рукой к каменному блоку.
     «В чём причина?» – недоумевала она, удивляясь такой неожиданной реакции.
     Понятно, что каждая страна обладает своими уникальными специфическими особенностями, присущими ей одной. Но почему это вызывает у неё чувство необъяснимой тревоги? Ведь было время, когда она так мечтала попасть когда-нибудь в Египет, увидеть своими глазами фрески и войти в гробницу фараона. Тогда ей это казалось несбыточной мечтой. Она мечтала увидеть знаменитого Сфинкса, представлявшего собой зооморфное мифическое существо в древнеегипетском искусстве. Это животное с телом льва и головой человека. В древнегреческой мифологии это чудовище с головой женщины...

          В пустыне есть нездешний Сфинкс,
          Что равнодушно наблюдает,
          Как время с век земли слетает
          На древних крыльях, словно бриз.

          Поверь, у каждого из нас
          Свой Сфинкс глядит из тьмы глазницы,
          Как Свет, летящий из гробницы
          Души, явившейся на час.

     Она перечитала всю имеющуюся в их библиотеке литературу, и библиотекарши думали, что она имеет к этому профессиональный интерес. Она знала всех фараонов и их жён, словно с историей этой страны у неё была необъяснимая сакральная связь.
     В детстве, когда ей было лет пять-шесть, ещё в Усть-Лабинской станице, куда они с мамой переехали во время войны из Краснодара, она без конца рисовала человеческие профили с одним удлинённым глазом.
     – Рита, почему у тебя все люди стоят боком? Рисуй, как все дети, чтобы на лице было два глаза, – делала ей замечание воспитательница.
     Но карандаш не слушался, так и просился нарисовать человеческий профиль. Ей показывали, как надо рисовать человека, но ей это было неинтересно, а почему – она и сама не знала.
     Говорят, что дети до семи лет ещё помнят свою прошлую жизнь. Может, это правда? Сомнения закрались в её душу в тот день, когда в Египте она впервые увидела в гробнице древние фрески египетских царей. Она стояла, поражённая их сходством с её детскими рисунками, и молча указала мужу рукой на стену. Виктор без слов понял её, так как раньше она рассказывала, что в детстве любила рисовать людей в профиль.

 
     Поразил их своим величием и монументальностью статуй на другом берегу великого Нила знаменитый храм Аменхотепа III. Перед входом в храмовый комплекс стояли два каменных исполинских колосса Мемнона. Они представляли собой остатки древнего храма Аменхотепа III, но были настолько изъедены временем, что трудно было разглядеть в их чертах грозного фараона. Считается, что древний скульптор изобразил в облике колоссов Аменхотепа, а вовсе не Мемнона. В древности колоссы Мемнона были стражами, охраняющими вход в храм Аменхотепа – одно из самых величественных и красивых религиозных строений того времени. К сожалению, время и природа не пощадили его, так как храм находился слишком близко к капризной реке. Разливы Нила и время разрушили прекрасный храм. А ведь этот комплекс строился при нескольких поколениях фараонов, о нём даже упоминается в Библии.
     Вообще, с Египтом Генриетту связывало нечто мистическое и необъяснимое: её тянуло туда и в то же время отпугивало необъяснимое тревожное чувство. Впервые она это ощутила возле знаменитых пирамид, когда у неё внезапно испортилось настроение, и вид этих великолепных сооружений вызвал неприязненное и даже враждебное чувство. Она старалась сопротивляться этому и с трудом заставила себя коснуться рукой каменного блока.
     «В чём крылась причина», – недоумевала она, размышляя о своём состоянии.
     Известно, что каждая страна обладает своими уникальными особенностями, присущими ей одной. Но почему именно посещение древних сооружений вызывает у неё чувство необъяснимой тревожности?
     Второй загадочный случай произошёл с ней во время экскурсии в другую гробницу. Туристы, уставшие от солнца, спустились по ступенькам в прохладу гробницы. Интересный рассказ экскурсовода неожиданно прервал сухой неудержимый кашель. Генриетта отошла в сторону, чтобы не мешать рассказу, но мучительный кашель буквально душил её, и, извинившись, они были вынуждены выйти из гробницы. Кашель тут же прекратился.
     – Наверное, я когда-то была египтянином, в этой гробнице вырезала эти фрески на каменной стене. Мне кажется, что я это вижу.
     – И умерла от чахотки в молодом возрасте, – стараясь придать своим словам шутливый тон, произнёс муж.
     Они посмеялись и присоединились к остальной группе.
     И последний случай произошёл, когда после обязательного осмотра достопримечательностей гид отпустил всех свободно погулять. Где тут гулять, когда вокруг был только сухой горячий песок. В одном месте поверхность земли была несколько понижена и там росло немного чахлого камыша. Они остановились.
     – Здесь текла вода, а на том берегу рос густой высокий камыш и между ними бродили белые ибисы. Мне кажется, я помню это место. Здесь, где мы сейчас стоим, я, молодая египтянка, ждала своего возлюбленного Ахнетиса, но он всё не шёл. Вдруг кто-то подошёл сзади и положил руку мне на плечо, пальцы тонкие, смуглые.
     – Ахнетис не придёт, – тихо сказал юноша, видимо, его слуга.
     Виктор с удивлением посмотрел на жену. Она была словно в трансе, но тут же очнулась.
     – Не обращай внимания. Это, наверное, моя фантазия.
     Они пошли к гиду, который подтвердил, что в давние времена в этом месте был прорыт канал, подающий воду из Нила, но потом его замели пески.
     – А что означает слово Ахнетис?
     – Видимо, имя, а почему Вы спрашиваете?
     – Слышала где-то.
     – Скорей всего, это старинное имя, которое сейчас не распространено.
     Завершилась экскурсия плаванием на маленьком частном катере по Нилу.
     – Мы называем Нил Рекой жизни. Вы и сами видите, что вокруг один песок, поэтому вся жизнь сосредоточена по берегам этой благословенной реки.
     А солнце уже клонилось к западу, протягивая свои руки-лучи, чтобы обнять всех на прощанье.
     Уставшие после такой долгой и интересной экскурсии, после плотного ужина они сидели в уютном кафе отеля, наслаждаясь прохладным бризом, шевелящим веера пальм. Заходящее солнце подсвечивало горы, расположенные неподалёку от отеля с запада, и они смотрелись как картонная зубчатая театральная декорация.

          Картинно вырезаны горы
          В вечерней зелени небес,
          Вися без видимой опоры,
          Как будто потеряли вес.

     Завтра им улетать в Москву. Хотелось надышаться этой вечерней красотой.
     Виктор поднялся и пошёл к стойке с напитками. Взяв два стаканчика джин-тоника со льдом, вернулся за столик. Они смотрели, как на непривычно зелёном небе с западной стороны чётким рисунком выделялись на фоне неба фиолетовые горы.
     – Смотри, Витя! Цапля летит, – протянула руку в сторону летящей птицы жена.
     – Завтра и мы полетим. Мы пока окольцованные. Завтра срежут наши голубые браслеты и отпустят на все четыре стороны.
     Цапля медленно летела по вечернему небу, плавно и грациозно взмахивая длинными крыльями. Сидящие за столиками зачарованно и неотрывно следили за ней глазами.

          Зелёное небо тревожно мерцало.
          В нём цапля изящно и плавно текла
          В бездонную чашу густого астрала,
          Жемчужным крылом, в изумруде стекла.

          К ней пальма тянулась, поднявшая крылья,
          Будила уснувший на них ветерок.
          Но тщетны и немощны были усилья –
          Остался мечтой её храбрый рывок.

          Молитва муллы в сонном воздухе крепла,
          Плыла и терялась в зыбучести звёзд.
          Свеча на столе в их сиянии меркла
          И между сердец таял вечности мост.

          А в небо летела чужая молитва,
          О чём-то тоскуя, кого-то звала…
          И музыка вечера остро, как бритва,
          По сердцу смычком незаметно вела.

     Они ещё не знали, что это их последнее путешествие в жаркие страны, и поэтому белая цапля на прощание махала им крылом.
     А на следующий день они вернулись в хмурую Москву. Оказавшись дома, они словно очнулись от безвременья, чтобы с головой окунуться в привычные дела.
     Генриетта снова пошла в бассейн, но из знакомых, с которыми они вместе плавали, осталась одна малообщительная женщина, которая приходила, чтобы быстро поплавать и так же быстро уйти.
     Последнее время Генриетта заметила, что ей стало тяжело плавать как прежде. Она стала быстро уставать и решила сократить число дорожек, доведя их до трёх. После этого, как всегда, шла в хаммам подышать паром. Домой возвращалась медленно, уставшая. Что-то происходило неладное, и она перестала ходить в бассейн.
     На УЗИ ей сказали, что у неё опухоль, и посоветовали обратиться к онкологу. Онколог поставил диагноз: рак молочной железы второй степени. А дальше они закружились в посещении разных кабинетов и сдачи анализов. Не тратя ни дня, несмотря на усталость, они за короткое время прошли все необходимые кабинеты и получили направление в больницу.
     Генриетта мужественно приняла выпавшее на её долю испытание: чему быть, того не миновать. Она не пролила ни единой слезинки, веря в то, что болезни даются человеку для переосмысления земной жизни, что-то вроде экзамена. Она постарается его сдать.
     Хирург, изучив кучу принесённых бумажек, обрадовал её, назначив операцию через десять дней. Они радовались, что так скоро. Оказывается, и в такой печальной ситуации можно радоваться. Всё зависит от настроя.
     – Пусть болезнь знает, с кем она имеет дело, – говорила, улыбаясь, Генриетта, – моего уныния и страха она не дождётся.
     А Река Жизни ускоряла своё течение и, подхватив их лодку, понесла её к обрыву, туда, где, срываясь с каменного уступа, шумел водопад.


               Глава 29
               Второе рождение

     Больничная палата. Здесь все, кто ожидает приговора судьбы. Настроение у всех разное: кто-то молча смотрит на потолок, избегает разговоров, оставаясь наедине со своими мыслями, а кто-то «травит байки». Это Люся, она самая молодая в их палате. Рыжеволосая с добрым открытым лицом, она вносила жизнь в это грустное общество ожидающих своего приговора: или жизнь, или смерть. Возле окна лежит Светлана, женщина средних лет, избегая общения, она – в отчаянье. Рядом на стуле возле неё сидит женщина в белом халате, это её сиделка. Любопытно, кто она? Говорит она тихо, но все её капризы тут же исполняются. К ней подходят то доктор, то медсёстры, уговаривают не волноваться. По их словам, у неё ранняя стадия заболевания и опасаться нечего. Напротив кровати Генриетты лежит спокойная женщина лет пятидесяти, Аня. В больнице все равны, тут нет чинов и возраста, все называют только своё имя, это сближает. К Ане, как и к Генриетте, приходит только муж. Лежащие с интересом наблюдают, как он заботливо поправляет её постель, как выкладывает на тумбочку принесённые фрукты. Приятно смотреть на счастливую семейную пару.
     – Вы хирургу уже дали денег? – неожиданно спрашивает Вера у супруга Ани.
     – А разве нужно платить? – испуганно спрашивает Анин муж.
     – Я положила ему в халат, он взял.
     Все больные напряглись.
     – А сколько нужно дать? – спросила рыженькая Люся.
     – Меньше двадцати он не берёт.
     – А если у меня нет таких денег? – удивилась Люся.
     Вера пожала плечами, дескать, это ваше дело.
     – Сами развращаем врачей, – возмутилась Аня.
     И вот наступил понедельник. Сегодня операционный день. У Генриетты приподнятое настроение – наконец-то она избавится от «этого чужого», а там – будь что будет! Всё равно «Двум смертям не бывать, а одной не миновать». Интересно, что ждёт человека по другую сторону жизни? Она понимает, что товарищей по несчастью удивили бы её слова, а потому помалкивает и наблюдает за другими.
     Когда она узнала этот страшный приговор – рак, она позвонила дочери, служившей матушкой в монастыре.
     – Мамочка, мы все будем молиться за тебя. Наш батюшка, когда у него обнаружили рак, обрадовался. Мы удивились и спросили, чему он радуется. И знаешь, что он ответил? «Я радуюсь, что скоро увижусь с Господом».
     – Он-то может радоваться, в отличие от нас, грешных.
     – На земле нет безгрешных.
     Подруга, после того, как узнала о случившемся, после долгой паузы в трубку сказала:
     – Ну, ты держись…
     Так сказать может любой знакомый человек: обычные слова, сказанные ради приличия. Генриетта ожидала другой реакции, более тёплой и сердечной. Вот тогда-то она и поняла, что все эти совместно проведённые годы жизни и застолья ничего не стоят. Настоящей подруги у неё, оказывается, нет и не было. Гертруда бы примчалась к ней, старалась бы поддержать подругу, переживала бы за неё. От этой мысли было страшно и больно.
     Она взяла себя в руки: теперь нужно отбросить мелочные житейские рассуждения и обиды, необходимо было сосредоточиться на мысли о том: не за что нам даётся болезнь, а для чего. Ей уже семьдесят девять лет, пришло время подводить итоги. Она стала перебирать события своей жизни, начиная с юности. Во многих случаях теперь она поступила бы иначе, это и понятно, ведь в то время у неё ещё не было житейского опыта, но оставались проблемы, на которые у неё и по сей день не находилось ответа. Возможно, для этого ещё не пришло время. Главное – ни на кого не обижаться, поскольку все мы в жизни ошибаемся.
     В палате зашёл разговор о том, кого первым будут оперировать.
     – Лишь бы не меня, – испугалась Люся.
     – Я тоже боюсь, – откликнулась Аня.
     Дверь открылась и в палату вошёл дежурный врач.
     – Можно я завтра первой пойду на операцию? – спросила его Генриетта.
     – Можно, – равнодушно отвечает он.
     – А тебе не страшно? – удивляется соседка, лежащая напротив.
     – Нет, я хочу скорей избавиться от этого.
     В палате наступила тишина, женщины обдумывали её слова.
     – А я ничего не могу с собой поделать, – проговорила Светлана, поднимая с подушки красное заплаканное лицо, – я так волнуюсь! Люба, позови медсестру, – обратилась она к сиделке.
     Медсестра померила ей давление – зашкаливает. Позвала дежурного врача. Вокруг неё засуетились, забегали и пришли к выводу, что операцию могут отложить, если давление не нормализуется.
     Наступил операционный день. В палате стояла напряжённая тишина. Вдруг её привлёк послышался какой-то шум, и по коридору загремела расшатанными колёсиками каталка.
     – Кого-то уже повезли на операцию, – заметила рыженькая Люся.
     – Так значит, я не первая? – огорчилась Генриетта.
     – А я очень боюсь, – тихо проговорила Люся.
     Через некоторое время пришли за Генриеттой.
     – До встречи, девочки, – улыбнувшись, помахала она рукой притихшей палате.
     – С Богом! Ты у нас первая ласточка, – заметила пожилая Алие, просившая звать её просто Алей.
     Каталку отвезли к лифту и подняли на другой этаж.
     Очнулась она в палате реанимации на следующий день. Открыла глаза и увидела синее небо и весёлых ласточек, носившихся над кронами больничных берёз. Рядом с ней, на такой же высокой кровати, с синими трубочками в носу и под капельницей лежала незнакомая женщина. Они улыбнулись друг другу.
     – Привет на этом свете, – сказала женщина.
     «Значит, я не умерла», – подумала Генриетта и попросила сестричку, менявшую ей капельницу, дать ей кусочек бумаги и карандаш, но сестричка, сделав своё дело, ушла и не принесла ничего, решив, что это послеоперационный бред.

 

     А Генриетта смотрела на ласточек, и к глазам подступали слёзы радости. Она шептала строчки, чтобы не забыть их. Сознание ещё путалось, и ей грезилось, что она летает вместе с весёлыми ласточками.

          Ласточки, родные, с добрым утром!
          Сквозь окна; широкий окоём
          Свет течёт, играя перламутром,
          Прерывая обморочный сон.

          Рак ли, Рок ли – разницы не вижу.
          Каждому дают по силам крест.
          Я свою болезнь не ненавижу,
          Кто кого...

     А дальше слова стали путаться, и она уснула.
     Вдруг до неё долетели звуки разговора медсестры и соседки по кровати. Она открыла глаза и увидела медсестру, наклонившуюся к ней.
     – Сейчас отвезём вас в палату.
     Значит, она скоро увидит мужа, единственного человека, кто был всё это время рядом с ней, не желая отпустить её в небеса.
     Виктор, с волнением и радостью, ожидал у лифта, зная, что скоро её повезут в палату. В эти трудные, судьбоносные дни лишь муж был рядом с ней, её верный рыцарь, на которого она могла положиться.
     Вскоре они с Люсей уже ходили по коридору.
     В маленьком холле на их этаже висела большая икона Божьей Матери, и Генриетта каждый день молилась и благодарила Пречистую Деву.

          Из мира Горнего окно
          Распахнуто в рассвет.
          На душу льётся сквозь стекло
          Из глаз Мадонны свет.

          Иконы – окна в Божий мир,
          Из них течёт добро.
          В душе, как в сумраке квартир,
          Становится светло.

     Она переживала за мужа, ведь больница была на противоположном конце Москвы, и дорога занимала не менее полутора часов в один конец. Он похудел, и она, беспокоясь о нём, просила его приезжать хотя бы один раз в день.
     – Я без тебя не могу находиться дома, умру с тоски.
     Она понимала его и была счастлива. Любовь – лучшее лекарство от любой болезни.

          Когда смотрю я на тебя –
          Душе становится теплее.
          Мне дорога любовь твоя,
          С годами сделав нас роднее.

          Волшебной кистью тронул Бог
          Твои виски, засыпав снегом.
          Прошли мы тысячи дорог –
          Печаль на них сменяя смехом.

          Когда смотрю я на тебя –
          Невольно задержу дыханье.
          Играют всполохи огня
          В глазах, как в звёздах мирозданья.

          Любовь надёжная твоя
          Минует жизненные вехи,
          А все печали бытия
          В пути – всего лишь как помехи.

     Он приезжал утром, потом ехал домой перекусить и купить для неё чего-нибудь вкусненького и вновь возвращался в больницу. Так что скучать ей он не давал.
     И, хотя она держалась молодцом, ей было всё же завидно смотреть, как Люсю каждый день приходили навещать подруги с работы. Она уговаривала их не приходить так часто, ведь у них свои заботы, но они не слушали её и радовались, когда она выходила к ним, а она расцветала после их прихода.
     «Вот настоящие подруги, – думала Генриетта, – они не спрашивали, нужно ли её навестить, им просто хотелось увидеться с ней».
     Многие продукты было запрещено приносить больным.
     Заходил в палату хирург, и Люся говорила ему:
     – Я так хочу колбаски, можно мне девочки принесут?
     – Можно, тебе можно.
     В другой раз она просила тортик, и врач снова говорил, что ей можно.
     – Люся, а почему тебе врач разрешает всё есть – и сладкое, и копчёное?
     – Не знаю, наверное, мне можно.
     Когда Люся в очередной раз пошла в холл к подругам, Аля сказала, что слышала разговор сестёр о том, что операция не изменит положения, так как у Люси множественные метастазы в другие органы. Вот почему доктор разрешает ей есть всё, что хочется.
     Люся вернулась, как всегда весёлая и с полными руками запрещённых продуктов.
     – Девочки, выручайте, мне всего этого не съесть, – говорила она, доставая душистую ветчину и ещё какие-то колбасы.
     Все вежливо отказывались, а она садилась пировать, распространяя по палате аппетитные запахи и умудрялась всё съедать.
     Генриетта подружилась с ней. Из их палаты только они двое выходили в больничный дворик погулять, тщательно прячась от солнца, вредного для них после облучения.
     Анна нечаянно заснула на том боку, где была операция. Утром проснулась в крови, и её снова повезли в операционную.
     Нервничавшей Светлане провели операцию позже всех из-за поднявшегося давления, и она ещё была лежачей. Операция прошла благополучно, и теперь она очень сожалела, что вела себя, как истеричка. Главное, всё самое плохое было уже позади.
     Правда, им ещё предстояло пройти послеоперационный период, но это будет потом. Скоро их выпишут из больницы, и у каждой из этих милых женщин будут новые огорчения и новые радости, а это и есть жизнь.
     А страшный водопад остался позади.


               Глава 30
               Афтершок

     Если вулкан успокоился, притих – не верьте! Он может напомнить о себе афтершоком. Так случилось и с Генриеттой. На месте удалённых лимфатических узлов недели через три после операции образовалось уплотнение, увеличивавшееся с каждым днём. Онколог из городской поликлиники, наблюдающий её, беспомощно развёл руками и посоветовал обратиться к оперировавшему её хирургу. Ведь это входит в его обязанности, уверил он Генриетту.
     До чего же не хотелось возвращаться туда, откуда она уходила не оглядываясь. Снова проделав долгий путь, они вошли во двор и, показав направление охраннику, поднялись на четвёртый этаж. С волнением она подошла к знакомому кабинету. На её счастье, хирург, оперировавший её, был на месте. Он был недоволен тем, что его потревожили, с раздражение слушая её объяснения.
     – Мне некогда возиться с вами, операция прошла нормально, – ворчал он, в то время как Генриетта стояла ни жива, ни мертва. А вдруг он выгонит её?
     – Вы только посмотрите, и я уйду.
     – Идите в перевязочную, – бросил он и вызвал хирургическую сестру.
     Евгения Михайловна, опытная хирургическая сестра, пользовалась уважением больных. Она всегда была спокойная и доброжелательная ко всем. Усадив Генриетту на высокую кушетку, врач осмотрел опухоль.
     – Надо вскрывать.
     – Скальпель? – спросила медсестра.
     – Нет, давай нож.
     – Нож?
     Генриетта сидела не шевелясь. Пусть режут.
     – Заморозить? – спросила сестра.
     – Не надо, ей не будет больно, – успокоил он Евгению Михайловну, – у неё нервы перерезаны.
     «Так вот почему часть подмышки была словно онемевшая или замороженная», – подумала Генриетта.
     Она не видела, что он делал.
     – Смотри, – обратился он к Евгении Михайловне.
     – Какой ужас! Я такого не видела, – проговорила Евгения Михайловна.
     – Ничего страшного, это сгусток лимфы, надо было раньше убрать.
     – Упритесь и не двигайтесь, – это уже к Генриетте.
     Он стал выдавливать сгусток, а она изо всех сил упиралась другой рукой, чтобы не свалиться. Наконец он поставил дренаж, ушил рану и ушёл. Генриетта хотела встать, но медсестра удержала её.
     – Посидите, сейчас голова может кружиться. Надо было на столе резать.
     Генриетта, белая как мел, попросила водички.
     – Можете каждый день приходить на перевязки или сами меняйте бинты, – сказала Евгения Михайловна на прощанье.
     Они старались выполнять все наставления, но неожиданно вечером у неё поднялась высокая температура, и «Скорая помощь» отвезла её в другую больницу.
     В приёмном отделении хирург, увидев дренаж и окровавленные бинты, сорвал их с неё и отправил в отделение гнойной хирургии. Снова уколы, перевязки, лекарства…
     Она вошла в палату, и ей захотелось закрыть нос платком от стойкого запаха мочи и немытых тел. Её взгляд беспомощно метнулся к окну. Оно было закрыто, а ведь на улице август. В палате почти все были лежачие, в основном с трофическими язвами на ногах, которые с трудом поддавались лечению. У одной женщины были ампутированы по колено обе ноги – результат сахарного диабета.
     – Как тебя звать? – спросила старая еврейка, лежащая у окна.
     – Генриетта.
     – Как, как? – не поняла она.
     – Рита, – вспомнила она своё второе имя.
     Соседкой по кровати оказалась грозного вида женщина. Вначале Генриетта побаивалась её, но та, видя, как она терпеливо и спокойно сносит все тяготы больничной жизни, прониклась к ней симпатией.
     – Рита, а что у тебя?
     – Был рак.
     Однажды она проснулась и испугалась: вся правая сторона её красивой ночной сорочки, была пропитана сукровицей. Сестра принесла ей клеёнку и больничную рубашку.
     Валя с ужасом смотрела на неё, когда она пошла в перевязочную.
     Вскрывшуюся рану обработали и заклеили. Она была спокойна и чувствовала себя хорошо. В больнице, если что – помогут. Впрочем, когда бы её ни спросили, она всегда говорила, что всё хорошо.
     Пришёл на обход доктор. Дошла очередь до неё.
     – Я себя прекрасно чувствую, долго я здесь пробуду?
     – Как только температура станет нормальной, я Вас выпишу. Мы никого не держим.
     Но температура, как назло, не желала снижаться. Ночами она вставала и ходила по пустому больничному коридору, когда Тася с ампутированными ногами, страдающая бессонницей, нарочно начинала греметь ложками в ящике тумбочки. Её просили этого не делать, но она только усмехалась. Жаловались врачам, те приходили и проводили с ней беседу. Она была уже здорова, но боялась остаться дома в одиночестве, и её из жалости держали в больнице.
     – Тася, будешь хулиганить – выпишем, – приводили они последний довод.
     На день-два она успокаивалась, а потом бралась за своё. Досаждал и храп. Генриетта не подозревала, что женщины могут так мощно храпеть. К тому же духота. Она пыталась оставить хотя бы дверь приоткрытой, но тут же чей-нибудь голос просил закрыть дверь. В палате была раковина для умывания, но ею почти не пользовались, не чистили зубы, а на Генриетту, которая вечером ещё и мазалась ночным кремом, смотрели как на диковинку. Помимо запаха мочи, старую еврейку часто мучило расстройство желудка, и пока «утка» ждала, когда её вынесет медсестра, Генриетта вылетала в коридор.
     – Рита, принеси кипяточку, – просила еврейка.
     Генриетта вскакивала и спешила выполнить её просьбу.
     Еврейка почти ни с кем не разговаривала. Каждый день к ней приходил сын. Любящий, заботливый, приветливый и красивый. Все обитатели палаты были влюблены в него. Он заваливал мать продуктами, отчего у неё и случалось расстройство. Вот уж, воистину: «Лучшее – враг хорошего». Видя, что Генриетта готова помогать, и те, кто мог ходить, стали обращаться к ней.
     – Рита, принеси мне из холодильника фрукты.
     – Рита, достань отнеси, пожалуйста, мой пакет в холодильник, – просила другая.
     Общий на всё отделение холодильник стоял в холле, и некоторые просто ленились туда идти. Еврейка забыла или просто не хотела называла её по имени, а стучала палкой по спинке своей кровати и злилась, что Генриетта не понимала, что должна подойти к ней. Соседка Валя возмущалась и ругала капризную женщину, но она плохо слышала и не обращала внимания. И так целый день.
     – Чего вы к ней пристали, она такая же больная, как и вы, даже хуже, – заступалась за неё грозная Валя.
     – Ничего, она ещё молодая. А сколько тебе лет, Рита?
     Генриетта называла свой возраст, но они ей не верили и продолжали пользоваться её услугами.
     – Всё лежите, лежебоки? – ругалась сестра на тех, кто мог ходить, – нужно расхаживаться.
     В конце концов Генриетте надоело быть на побегушках, и она старалась реже находиться в палате, проводя больше времени в холле.
     Приглянулась она мужчине с перевязанной рукой. Он был из мужской палаты, на вид лет сорока пяти-пятидесяти
     – Дима, – представился он.
     Теперь, выходя в коридор, она всё чаще встречала его. Он радовался и говорил комплименты, занимал очередь в перевязочную или присаживался в соседнее кресло просто поболтать.
     «Мне только не хватало завести больничный роман», – думала она, радуясь втайне и такому развлечению.
     Она намекнула ему, что замужем и любит своего мужа.
     – Посмотрим на твоего мужа…
     Когда Виктор пришёл навестить её, Дима демонстративно прошёл мимо, шепнув ей на ходу:
     – Он старый.
     Генриетта возмутилась и при встрече вечером сказала нахалу:
     – Для меня старый – ты. Мой муж моложе меня на девять лет.
     Она стала избегать Дмитрия и, увидев его, уходила в свою палату.
     Генриетта казалась здоровой среди шаркающих тапочек тихо бредущих по больничному коридору людей. По балетной привычке, её походка была быстрой и лёгкой.
     Однажды в столовой она взяла тарелку супа и, резко повернувшись, веером выплеснула его на пол. Ужасно испугавшись за больных, которые могли поскользнуться и, не дай Бог, сломать себе ещё что-нибудь, она бросилась поспешно вытирать салфетками плиточный пол. Сидевшие за столиком женщины, показывали ей, где ещё осталось не вытертое пятно.
     – Девочка, вон там ещё…
     И она ползала по полу, старательно вытирая остатки пролитого супа. Её душил смех – девочку нашли.
     Несмотря на то, что температура всё ещё держалась и проблема с раной оставалась, врач разрешил ей выходить в больничный парк.
     Это был великолепный старинный парк с фонтаном. Она ходила по аллеям, в конце которых, в кустах сирени, стояло отдельное небольшое здание морга. Ей стало не по себе, и она больше туда не заходила. Часто в голову приходили стихотворные строки. Тогда Генриетта мчалась на второй этаж в свою палату и записывала.
     У них с Виктором было своё излюбленное место свиданий, на скамейке возле фонтана. В тихий час из больницы нельзя было выходить, зато потом гуляй сколько хочешь. В это время Виктор приходил в парк на свидание с женой. Для любящих сердец и больница не помеха.
     На парк спускался тихий августовский вечер. Солнце уже подсвечивало с запада золотыми лучами розы возле фонтана, нежащиеся в его весёлых цветных брызгах. Она сидела на их заветной скамейке и всматривалась в каждого, кто выходил на аллею, ведущую к фонтану. Генриетта старалась прийти пораньше, чтобы занять их скамейку, и очень огорчалась, увидев, что она уже занята.
     Итак, она успела занять скамейку и теперь смотрела на играющие в брызгах фонтана огоньки, в ожидании супруга. Вдруг в голове стали рождаться строки, и она поспешила в палату, чтобы их записать.
     – Что ты всё пишешь? – не удержалась любопытная Валя.
     Генриетта стеснялась признаться, что пишет стихи, и безразличным тоном ответила:
     – Мысль пришла.

          В больничном саду у фонтана
          Задумчиво розы цвели,
          И травы клонились туманом,
          И запахи шли от земли.

          О ком-то скамейка скучала,
          Под низкие ветки звала,
          И капелька смолки стекала
          У ёлки седой со ствола.

          Шли двое по жизни в обнимку,
          Им было тепло от любви.
          А небо текло на тропинку
          Сияньем вечерней зари.

     Она увидела его в дальнем конце аллеи и, ещё не разглядев, узнала. Вскочила и поспешила навстречу. Обнявшись, они пошли по освещённой закатным солнцем аллее «куда глаза глядят».
     Теперь, когда она прибегала с прогулки и бралась за карандаш, Валя, уважительно глядя на неё, спрашивала:
     – Мысль пришла?
     – Пришла, – улыбаясь отвечала Генриетта.
     Виктор по-прежнему приезжал к ней два раза в день. Она делилась с ним больничными новостями. Рассказала и о пролитом супе, и о Валиных вопросах – «мысль пришла?» Потом они часто вспоминали эти слова – «мысль пришла?» и смеялись. Они не унывали, хотя для радости было мало поводов. Рана кровоточила, и температура продолжала держаться. Инъекции антибиотиков помогали слабо.
     – Не понимаю, в чём дело, – огорчался хирург.
     Она уже пролежала вдвое больше намеченного им срока, а проблема осталась.
     Больные начали грипповать. Вначале закашляла Валя, а за ней и Генриетта.
     – Надо тебя выписывать, иначе ты у меня разболеешься, – сказал на обходе доктор.
     Но утром температура впервые оказалась нормальной, и её отправили домой, долечиваться в поликлинике. Приехали домой, измерили температуру – 39 градусов.
     – Я вызываю скорую, – заволновался Виктор.
     – В больницу я больше не поеду, – заявила жена.
     – Ты рискуешь.
     – Ну и пусть.
     Известно, что дома и стены лечат. На другой день ей стало лучше. Были потом ещё проблемы, но кто сказал, что будет легко?
     – Не до жиру, быть бы живу, – смеялась Генриетта.

          Утихнут радость и утрата…
          О дне прошедшем не жалей!
          Всех слаще думы в час заката,
          Молитва искренней, теплей.

          Что было – скрылось без возврата,
          И к прошлому дороги нет.
          Глядело солнце виновато,
          Как лета остывает след.

          Задумался столетний ворон,
          Всё вроде так же, как вчера:
          Туман сиреневый над бором,
          Задумчивые вечера.

          Дубы столетние вздыхали
          И упирались в небо лбом,
          Земные страсти и печали
          Накрыв желтеющим крылом.

     Вот и закончилось лето. Но, несмотря на все испытания, которые выпали им в это время, они были счастливы.


               Глава 31
               Южный ветер

     «Что нас не убивает, делает сильнее». Генриетта на себе проверила правильность этой фразы, сказанной великим философом Фридрихом Ницше. А по-русски ещё проще: кого Бог любит, того и испытывает. Поэтому она не огорчалась жизненным трудностям, веря, что все испытания даются человеку по его силам.
     – Трудно вам придётся, – заметила ей однажды старая знакомая.
     – На то нам трудности и даются, чтобы их решать.
     Однажды сентябрьской ночью, под шум золотого листопада, когда Генриетта сладко спала, ей приснилось, что она летает. Во сне Душа человека может покидать клетку бренного тела и свободно перемещаться, куда ей захочется. Сегодня, в эту осеннюю ночь, ей вдруг захотелось полететь на свою малую родину, ведь осень на Кубани – благодатное время. Душа расправила крылья и, сделав большой круг над всеми местами, где она побывала за свою долгую жизнь на Земле, смотрела теперь с высоты птичьего полёта на место, где она впервые глазами младенца увидела земное небо. Она знала, что недалеко то время, когда ей ангел шепнёт, что пришло время возвращаться на созвездие Водолея.
     Прошёл уже год после операции. После двух больниц и лета, проведённого в борьбе за жизнь, её Душа рвалась на волю. Вот уже и сентябрь, птицы улетали в тёплые края, и ей захотелось улететь на юг, туда, где прошло её голодное военное детство. Захотелось вдохнуть полную грудь упругого южного ветра, который всегда волновал её, прилетая в Москву.
     Утром они с Виктором обсудили возможность пожить какое-то время на Кубани. Свой выбор они остановили на тихом селе Сукко на берегу Чёрного моря. Главное, что привлекло её, это невысокие горы, напоминавшие Сахалинские сопки. После всех испытаний они не могли оставаться на месте, собрались быстро и 26 сентября были уже в Сукко.

          Лететь… лететь куда-нибудь
          Под ветра шум, под моря всплески.
          Лететь, как белый аист с фрески,
          Прохлады вечности глотнуть.

          В лопатках первородный зуд.
          Неужто крылья за спиной?
          Душа, поднявшись над землёй,
          Готова в бездну заглянуть

          Орлом, хозяином небес,
          Что видит, как в пыли веков,
          Под грудой древних черепков,
          Очаг былой в золе исчез.
      
     Их жилой комплекс расположился на живописном берегу речки Сукко на подошве безымянной горы. Напротив их окон, на соседней улице, находилась законсервированная одиннадцатиэтажная гостиница, архитектурно напоминая средневековый замок, с башнями и лестницами. Она картинно стояла на фоне горной цепи и вместе с домами, поднимавшимися по склону горы, создавала иллюзию альпийской деревни. Тихая улица проходила по подошве безымянной горы, и участки домов соседней улицы плавно спускались по склону пышными садами к их окнам. Село было расположено в долине между двумя грядами гор, юго-западной стороной подходившими к морю.
     Всё им казалось нереальным, словно сновидение. Перед глазами сказочная Швейцария. Гора манит подняться к расщелине, где словно в люльке лежит облако, которое не смог сдуть упрямый ветер.
     Вот осеннее солнце, яркое, словно летом, выкатилось из-за вершины горы, забрызгав землю снопом расплавленного червонного золота. Французские окна до полу открывали великолепную панораму на гору.
     Жизнь на берегу моря, в окружении вечнозелёных гор, была непохожа на суетную жизнь в столице, здесь они окунулись в совершенно иные звуки и запахи. Утро села, растянувшегося вдоль дороги, идущей параллельно горной гряде с одной стороны, и реки Сукко с другой, ещё до восхода солнца начиналось с петушиной переклички. Потом пробегал пёс Рыжий, чем-то напоминающий шакала, деловито оглядывая улицу хозяйским глазом – всё ли в порядке? Крадучись и прижимаясь к земле, возвращался домой серый кот, прогулявший ночь неведомо где и с кем. На горе с побуревшими дубами и буками, ещё лежала спящая Лермонтовская золотая тучка. Сады тихо перешёптывались под кисейным покрывалом лёгкого утреннего тумана. Воздух был насыщен смолистым ароматом можжевельника и сосны.
     Они не могли насмотреться на эту красоту. Быстро перекусив, шли на море. Всё вокруг дышало вековечным покоем. Тропа к морю шла вдоль берега коварной горной речки Сукко, впадающей в Чёрное море. Её берега, поросшие огромными деревьями, с карабкающимся по стволам вечнозелёным плющом, казались райскими кущами. В кронах мелькали то чёрные дрозды, то незнакомые большие яркие птицы, резкими голосами переговариваясь между собой. Однажды Генриетта залюбовалась такой красавицей. Они остановились, и она заговорила с птицей. Та, как ни странно, не улетела, а наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, словно стараясь получше разглядеть собеседницу, отвечала Генриетте вполне приятным мелодичным голосом. Потом взмахнула большими крыльями и улетела.
     – Оказывается они могут говорить и нежным голосом, – удивился Виктор.
     Вокруг не было ни души, им казалось, что они путешествуют по необетованной земле, как Адам и Ева. Но вскоре на бетонированной дорожке стали появляться отдыхающие, спешащие, как и они, на утреннее море. А вот и оно! Его ещё не видно, но уже слышно, наверное, сегодня оно сердится. Последний поворот, и в лицо мягко и мощно ударяет невидимый бриз. В небе формируются белые зефирные облака, а над водой, перекликаясь, мечутся в поисках рыбы чайки.
     – Какие мы молодцы, что в свои немолодые годы решили перетряхнуть жизнь, освежить чувства и эмоции, – проговорил Виктор, задумчиво глядя на море.
     – Смотри, какие интересные облака, – Генриетта показала на их, словно кипящую, белую пену.

          Легки зефирные «сугробы»
          Под ветром дерзко-озорным.
          Я в местность вглядываюсь, чтобы
          Отечества увидеть дым.

          Поэта сердце – на ладони,
          Душа – на кончике пера.
          Воздушные пускаю корни
          В рассветы, дни и вечера.

          Пусть белой чайкою над морем
          Я потеряюсь в синей мгле…
          Кто нахлебался в жизни горя,
          Легко привыкнет к вышине.

          Забуду я дыханье леса,
          Дыханье моря полюбив.
          Когда к концу подходит пьеса –
          В душе звучит иной мотив.

     Интересно, сколько чувств и эмоций может вместить в себя душа человека? Генриетта чувствовала, что эта недолгая земная человеческая жизнь не предел. Сейчас её душа полнилась запахами и звуками моря, его дыханием, и в ней рождалось невидимое глазу море поэзии.
     Вечер. Они сидят на большом открытом балконе, молча наблюдая, как медленно и печально осыпаются листья с большого дерева айвы в саду напротив. На улице уже зажглись фонари. Вот серый кот, крадучись и оглядываясь по сторонам, пересёк дорогу и ловко вспрыгнул на Асин забор, пройдя по нему, проник на чужую территорию. Ася – это хозяйка сада, как раз напротив их балкона. Она вышла загнать кур в сарай и подышать перед сном. Ей уже за восемьдесят. Она старше Генриетты на два года, но дальше своего сада-огорода никуда не ходит.
     – Ася, а летом ты ходишь на море? – спрашивала её Генриетта.
     – А на кой оно мне, чего я там не видала?
     Местные жители спокойно относятся к летним купаниям. Как говорится – что имеем, тем не дорожим. А над горой уже медленно и торжественно выкатывалась огромная круглая луна. Полнолуние. Странно было видеть такую махину, висящую прямо у них над головой.
     – Пойду-ка я телевизор смотреть, – говорит, зевая, Ася.
     Она заперла заднюю калитку и шаркающим шагом, не спеша, пошла к освещённой веранде.
     По улице пробежал припозднившийся Рыжий. Генриетта окликнула его:
     – Рыжий!
     Он притормозил, недовольно взглянув на неё, дескать, чего тебе надо, и побежал дальше. Они не знали где живёт этот несговорчивый диковатый пёс. Сколько раз предлагали ему угощение, но он не брал до тех пор, пока они не отходили подальше.
     – Видно, натерпелся от недобрых людей, – заметил Виктор.
     – А может, характер такой недоверчивый?
     На траву опускался туман и потянуло холодком. Улица утонула в туманной тишине. Казалось, можно было услышать, как с Асиной айвы падают, ударяясь о землю, крупные листья.

          Посмотри, туман осел на гору,
          На притихший разорённый сад.
          Серый кот прошёлся по забору,
          Полнолунью несказанно рад.

          А вокруг мерцает бесконечность.
          Божий мир прозрачно-невесом,
          И Земля плывёт в немую Вечность,
          Как в волшебный бесконечный сон.

          И на миг покажется милее
          Сад чужой… и этот серый кот.
          Дивен космос, но Земля роднее,
          Полная печалей и забот.



               Глава 32
               Зима в Сукко

     Наступила поздняя осень, и Асин сад терял последние лисья под мощными порывами Норд-оста, срывающегося с горы и летящего с разбойничьим свистом в долину Сукко. Вслед за улетевшими птицами сад отчаянно махал крыльями, пытаясь сорваться в небо, но его крепко держали мудрые корни. В отчаянье метался и бился сад, теряя в слезах своё последнее золотое оперение.
     К утру ветер стих, выглянуло солнце, и Виктор позвал жену выйти на балкон. После вчерашней ненастной ночи, сад стоял грустный и притихший. Ветер раздел его донага. Грустно было смотреть на оголённые деревья, под которыми гуляли, доклёвывая упавшие последние плоды, Асины куры. Петух по-военному вытягивал шею, зорко следя за дисциплиной своего куриного подразделения, и когда какая-нибудь глупая курица подходила к соседнему забору, где гарцевал другой, задиристый молодой петушок, старый «генерал» срывался с места и гнал изменницу восвояси.
     Поднимался куриный переполох, выходила Ася в тёплой телогрейке и сыпала курам корм. Петух стоял настороже, довольно поглядывая, как его несушки клюют зерно, сам же подходил к корму последним. Такое благородное поведение петуха вызывало уважение.
     – Настоящий рыцарь! – смеялась Генриетта.
     По дороге пробежал неприручаемый Рыжий, краем глаза взглянув на балкон, делая вид, что ему нет до них дела.
     – Подожди, Рыжий, держи косточку, – и Виктор бросил на траву кость.
     Рыжий остановился, неторопливо подошёл к лакомству и отошёл с добычей подальше, чтобы позавтракать без свидетелей.
     Кубань покорила их сердца, и супруги решили остаться в Сукко на зиму. Им хотелось увидеть весеннее пробуждение Асиного сада, не пропустив ни одного дня. Генриетта уверяла, что весна здесь начнётся в конце февраля, ведь южная зима короткая. Она уже плохо помнила, какая зима на Кубани, уж слишком давно это было. В памяти остался холодный февральский день, когда они с мамой ходили по военному безлюдному Краснодару в поисках гроба для отца. Людвиг умер ещё молодым от туберкулёза лёгких. Тогда было хмуро, ветрено, и мама крепко держала её за ручку.
     – Чтобы тебя не унесло ветром, – говорила она ей.
     И ещё один день врезался в детскую память, когда они с подружками в станице Усть-Лабинской ходили колядовать. На Рождество девочки пошли колядовать и она с ними. Они ходили по станице с вырезанной из картона пятиконечной красной звездой, прибитой к длинной палке дедушкой курносой Клавы, и нестройным хором пели:

          Сеем, веем, повеваем,
          С Рождеством вас поздравляем!
          Светлый праздник прославляйте,
          Угощенья нам давайте!

     Шла война и еды не хватало. Они продрогли и устали, но никто ничего им не подал, люди сами голодали. Она вернулась домой в промокших насквозь бурках, сшитых мамой из старого ватника. Долгое хождение по улицам, покрытым слоем застывшей грязи, напоминающей крутое тесто, промочило насквозь тряпичную обувь.
     Мама испекла ей кукурузных лепёшек, но она их не дождалась и уснула, сморённая усталостью и теплом, прямо за столом.
     Стряхнув невесёлые детские воспоминания, она стала собирать угощение для бездомных кошек, собираясь на море. Сукко не было похоже на село. В основном это были красивые гостиницы, привычные магазины «Пятёрочка», «Магнит» и прочие, а частные дома и дачи встречались ближе к горе или реке. На дороге отличный асфальт, не хуже, чем в Москве.
     Тихо и безлюдно становилось лишь после окончания курортного сезона, так что, приходя на берег моря, они иногда могли никого не встретить. Приходила на берег какая-нибудь бездомная собака. Тогда приходилось часть кошачьей еды отдавать ей. Многие, кто шёл к морю несли угощение кошкам. Они тоже ходили каждый день с гостинцами.
     Однажды кот, которому не досталось лакомство, обозлившись, бежал какое-то время рядом с ними, выговаривая своё недовольство. Они прибавили шагу, но кот не отставал. Люди с интересом смотрели на эту сцену, а им было и смешно, и стыдно.
     От постоянного ношения гостинцев, карманы куртки у неё пропахли рыбой. Но что поделаешь?
     Кошки выбегали встречать их, едва услышав голоса, и пройти незамеченными было невозможно. Некоторые, помоложе, забирались на растущие вдоль дороги сосны и уже издалека брали «на мушку» каждого, кто шёл на пляж.
     В Сукко было почти всегда ветрено, ведь рядом море. По ночам ветер задувал в незаделанные щели окна и мешал спать, шевеля шторы, и Виктор принялся за работу.
     Зима была мягкая, температура почти всё время держалась от пяти до десяти градусов тепла, за исключением двух-трёх дней, когда в середине января она опустилась ниже нуля и выпал долгожданный для местных жителей снег. На третий вечер ветер стих. Горы стояли белые, редкие хлопья снега тихо и торжественно ложились на землю. Скоро тонкая дымка рассеялась, снег прекратился, и долина осветилась серебряным холодным светом луны. Они стояли у окна, любуясь зимним пейзажем.

          Было тихо – не нарушу…
          Сердце тронуло струну.
          На заснеженную грушу
          Ангел выплеснул луну.

          Кто уснёт в такие ночи,
          Кто не выйдет на балкон,
          Кто нарушить не захочет
          Пограничный Рубикон?

          Ночь мою пытает душу,
          Погружая в тишину.
          На заснеженную грушу
          Ангел выплеснул луну.

     Они ходили на море каждый день. В хозяйственном магазине Виктор купил два походных складных стула, и теперь они сидели на берегу моря, глядя в его бесконечную даль.
     – А помнишь мой сон, где мы сидели вот так рядом на стульях? – спросила мужа Генриетта.
     – Получается, что они тогда говорили, что мы будем вот так сидеть у моря?
     – Жаль, что, проснувшись, я сразу забыла о чём они говорили.
     Не верилось, что сейчас была середина зимы. Сияло и пригревало ласковое солнце, ослепительно сверкала вода и охотились за рыбой чайки. Было тихо. Вдруг, Виктор указал рукой:
     – Смотри, дельфины!
     Дельфинов была целая стая, они расположились большим кругом и, сужая его, сгоняли рыбу к центру. Они били хвостами о воду, пугая пленников. К большой охоте с криками присоединялись чайки. Они выхватывали из воды добычу и отлетали в сторону.
     Вечером, сидя на балконе и глядя на ещё белые от вчерашнего снегопада горы, они вспоминали охоту дельфинов. А ночью их разбудили какие-то странные звуки, доносившиеся с соседней горы.
     – Что это? – спросила Генриетта, поднимая голову с подушки.
     – Похоже, что это не собаки. Наверное, это шакалы воют, – заметил муж.
     – Они словно плачут. Им, наверное, голодно и холодно.
     – Они близко подошли к крайним домам. Украдут или собаку или кур.
     На следующий день налетел со стороны Новороссийска сильный ветер. По дороге к морю там, где они обычно проходили, увидели крышу, сброшенную с дома на дорогу.
     – Так вот о чём предупреждали шакалы, – заметил Виктор.
     – Какой же силы был ветер, что сдул целиком крышу? – дивились они.
     – А ты ещё смеялся, что я держала балконную дверь. Я боялась, что она сломается.
     – Ты бы всё равно её не смогла удержать.
     Уже на подходе к морю их встретили взволнованные кошки. Вчера, видимо, на море никто не приходил и не покормил их. Кошки смотрели горящими глазами, как она достаёт пакеты. Ей приходилось высоко их поднимать, голодные и продрогшие животные не давали возможности вынуть из пакета угощение, они подпрыгивали, вырывая его из рук. В конце концов, какой-то кот изловчился и убежал с тем, что ещё оставалось в пакете. Оставшиеся кошки растерянно бегали вокруг ног, заглядывая в глаза, словно спрашивая, куда подевалась еда.
     – Не надо было зевать.
     Она высыпала остатки из второго пакета, и они продолжили свой путь.
     – Наверное, при таких обстоятельствах и родилась поговорка: кто смел – тот и съел.
     До самого января ещё цвели одуванчики с короткой шейкой. Они словно вжимались в сухую траву, чтобы холодный ветер не повредил их причёски.
     Наши, уже жители Сукко, пошли к морю, но подойти близко не смогли. Что же здесь творилось ночью? Были разрушены все павильоны, где летом можно было посидеть, и весёлые хитрые армяне продавали варёную кукурузу, шашлык и всякие напитки. Уже с раннего утра над пляжем тянулся аромат жареного мяса, и проголодавшиеся курортники ждали, когда из репродуктора зазвучат знакомые слова:
     – Пожарился! Пожарился шашлык! Самый сочный, вкусный и всего за сто рублей.
     Они тоже соблазнились однажды и купили. Крошечные кусочки мяса на шпажке величиной с «зубочистку». Ну, это, конечно, преувеличение, верней преуменьшение. Но в других местах шашлык был замечательный. И вот, эти уютные кафе, где можно было посидеть за чашечкой кофе, теперь представляли собой груду обломков. А ведь зимой там проживали кошки. Где же теперь они будут жить?
     К самому морю подойти было невозможно. Оно ещё не успокоилось и ревело, как бешеный бык. Весь берег был словно перепахан легендарным Геркулесом и завален мусором, принесённым рекой Сукко и выброшенным на берег морем. Оно не желало принимать земного и с негодованием возвращало его на берег. Чего там только не было: и порванные сети, и сломанные деревья, и ветки вперемешку с морской травой. Даже скамейку неизвестно откуда принёс и выбросил шторм на берег.
     – Как же будут убирать эти горы мусора? – засомневалась Генриетта, – смотри эти кучи метра два-три высотой.
     – Бульдозером соберут и погрузят на самосвалы.
     – Сколько же нужно машин…
     Но берег скоро очистили и даже разровняли перепаханную могучим штормом гальку и песок. Шторм даже передвинул русло реки Сукко.
     – Море хотело загородиться от неё, засыпав устье горой гальки, – заметил Виктор.
     – Ничего, через несколько дней Сукко сделает по-своему. Это гордая горная речка.
     Собирая воду со всех ближних гор, река разлилась настолько, что залила шоссе, нарушив движение транспорта, снесла деревянный мост и переставила его на другое место. Глубина реки, летом напоминавшей ручей, теперь достигала трёх-четырёх метров. Сорвёшься в этот бешеный поток – погибнешь.

          Над вечером, укрывшим сны долины,
          Вставала безразличная луна.
          Дождь кончился, но с гор потоки глины
          Река, пугая берега, несла.

          И мы стояли над водой кипящей…
          В стихии побеждали силы зла.
          Река была живой и настоящей
          И имя горной речки берегла.

          И нас с тобой сюда Рекою жизни,
          Судьбы теченьем бурным занесло…
          А над селом такие звёзды висли!
          И воздух был как чёрное стекло.

     В камышовые лагуны, под Анапой, на зиму прилетали, в ожидании весны, лебеди. Люди приходили, чтобы увидеть это волшебное зрелище. Они стояли часами, любуясь этой прекрасной и гордой птицей. Глядя на плавные и грациозные движения лебедей, не верилось, что у них, как и у всех птиц, включая ворон, один общий предок – динозавр. Но, глядя на изящно выгнутую шею лебедя, одна только мысль об этом родстве казалась крамольной.
     Вот уже и вечер наступил, первые звёзды рассыпались по тёмному бархату неба. В лунном свете лебеди казались не реальными, а персонажами из спектакля. Насмотреться на это чудо было невозможно.

          Чёрное море.
          Лебеди белые.
          Воздух – хрусталь.
          Носятся чайки вокруг ошалелые,
          Кличут январь.

          Белые перья
          По пляжу рассыпаны.
          Пена… прибой.
          Трубные звуки штормами проиграны,
          Тёмной водой.

          Чёрное – море,
          Когда оно сердится.
          Чувствуешь дрожь?
          Нынче же ластится, негою светится.
          Звёзды, как дождь,

          Падая с неба, ещё не остыли.
          Берег поплыл…
          Гордые тени по волнам скользили
          Шорохом крыл.

          Вот оно – таинство преображения,
          Вот волшебство!
          Мир – это нашей Души отражение…
          Крови родство.

     На Крещенье выпал снег. Желая соблюсти традицию, они решили умыться крещенской морской водой. Море было неспокойным, и подойти вплотную к набегавшим волнам было непросто.
     – Я думаю, что ничего хорошего не получится из нашей затеи, – рассудил Виктор.
     – Я только попробую, – и Генриетта, выждав, когда волна отхлынет, сделала шаг.
     Она зачерпнула воды, но тут же следующая волна залила ей ноги. Она вылила воду из обуви, и они пошли домой. Полчаса в мокрых кедах по снегу, и – ничего! Ни насморка, ни кашля. Она осталась довольна прогулкой.
     На следующий день снег растаял и выглянуло солнце.
     Дни стояли солнечные и относительно тёплые. Двадцать пятого января восьмидесятилетний юбилей Генриетты они решили отметить восхождением на гору, давно манившую их. Солнце было ласковое, а прохладный воздух бодрил. Как же живописно смотрелся с вершины горы раскинувшийся внизу посёлок!
     – Словно «Городок в табакерке», – заметила Генриетта.
     Вот и прошёл январь, и Генриетта стала старше на целый год.
     «Интересно, каким будет февраль?» – думали они, глядя на неспокойное море.
     В первые дни февраль ничем не отличался от января, но вскоре он показал свой неукротимый нрав. Погода вдруг резко ухудшилась, подул сильный ветер со снегом, и началась настоящая метель. К несчастью, им было необходимо ехать в Новороссийск по неотложному делу. Ехать предстояло, поднявшись из долины, по бесконечному горному серпантину. А ветер с каждой минутой набирал силу, и густой снег ухудшал видимость на дороге, угрожая и страшно было свалиться с обрыва. Они были уже на середине пути, и возвращение домой не уменьшало степень риска. Они решили доехать до заданной цели.
     Это были не первые жертвы урагана, По пути они встретили несколько перевёрнутых фур. Чувствуя, как ураганный ветер пытается столкнуть и их машину, Генриетта с ужасом смотрела на результаты бесчинства Норд-оста.
     – У фур большая парусность, вот ветер их и переворачивает, – пытался успокоить жену Виктор.
     Когда до Новороссийска было уже недалеко, они увидели на дороге результат очередной аварии. Чтобы не задеть разбитые машины, Виктору пришлось взять чуть правее. Там кончался асфальт, а узкая полоска обочины была занесена снегом, скрывая опасный край глубокой канавы. Секунда – и машина сорвалась в канаву глубиной метра в два. Они почувствовали резкий удар о землю, но Виктор сумел удержать машину. Стёкла сами опустились, и в салон ворвался снежный вихрь. Генриетта подумала, что от удара вылетели все стёкла. Виктор крепко держал руль, плавно снижая скорость, проехал ещё немного по канаве и остановился. Он поднял стёкла, и в салоне стало тише. Они сидели молча, оглушённые, ещё не веря, что всё обошлось и они живы. В эту минуту Генриетта была благодарна машине, сохранившей себя и их. У них дрожали и руки, и ноги. Теперь, когда они убедились, что машина цела, встал другой, почти неразрешимый вопрос – как выбраться из такой глубокой канавы? Дорога пустая. Метель, закрывая обзор, не даёт возможность оценить ситуацию.
     Генриетта молила Бога и Богородицу о помощи. Когда нам очень плохо, мы вспоминаем Бога, веря, что он нам поможет.
     Виктор стал потихоньку отъезжать назад. Им казалось, что канава становится не такой глубокой, но несколько попыток выехать из неё окончились неудачей. В душе нарастала паника: неужели они останутся в канаве? И всё же невероятными усилиями самой машины и её пилота они задом выехали на дорогу. Край канавы был крутой, и машина в любой момент могла перевернуться, настолько высоко была поднята её задняя часть.
     Но Бог милостив. Они выбрались на шоссе и поехали в Новороссийск, гудевший от рёва моря и ветра. Даже сидя в машине, они чувствовали, как содрогается земля от мощных ударов гигантских волн.
     Решив свои дела, они отправились в обратный путь. Ветер был такой силы, что машину сносило вбок. Виктору приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы машину не снесло с горной дороги. Они молча смотрели на опрокинутые фуры, понимая, что сами чудом избежали опасности.

          Норд-ост открыл из ада дверь,
          Дохнул на землю с лютой силой.
          Он мир терзал, как дикий зверь,
          Добычей брезгуя спесиво.

          Новороссийск – отец ветров,
          Зажатый между гор и морем.
          А норов у ветров таков –
          Питаться человечьим горем.

          Он фуры, словно корабли,
          Сдувал, кладя на бок свирепо,
          И в небо крыши от земли
          Взлетали тяжко и нелепо.

          Изматывая воем душу,
          Он то ли плакал, то ль рычал,
          Пытаясь выплеснуть на сушу,
          Он море в пене полоскал.

     Страшны эмоции природы. Ветер свирепствовал всю ночь. Они старались не говорить о случившемся. А перед глазами проплывали страшные сцены многочисленных аварий.
     – А ведь вчера было 13 февраля, – заметила Генриетта.
     – Но для нас этот день оказался счастливым. Всё могло быть намного хуже, – и Виктор поцеловал жену.


               Глава 33
               Розовая чайка

     Утром их разбудил звонкий фальцет Асиного молодого петушка. К нему присоединился сиплый голос старого одноглазого соседского петуха и… пошло, и пошло по всему селу соревнование: «Кто громче?». Петухи с разных дворов демонстрировали свои вокальные возможности. На их вопли откликнулись недовольные собаки, которые бдели всю ночь, охраняя лаем покой спящего села. И вот теперь, под утро, когда они только-только задремали, эти противные петухи их разбудили.
     С восточной стороны небо уже начинало светлеть, и утренний ветерок пробежался по росистой траве. Негромко, вполголоса, заговорили между собой на своём птичьем языке дрозды. Из-за горы медленно выкатывался розовый диск солнца. На небе не было ни облачка, лето в самом разгаре, середина июля. Постепенно комнату стало заливать янтарным светом, в котором невесомыми балеринками кружились крошечные пылинки. За окнами с весёлым криком носились неугомонные стрижи. Эти птицы вызывали у Виктора особое восхищение и удивление. Ведь всю свою жизнь они проводят в воздухе, даже спят в полёте.
     Пошёл уже четвёртый год с той поры, как они впервые сюда приехали и впервые увидели берег моря, вогнутый наподобие оттянутой тетивы лука. Лукоморье находилось между горой Солдатской и Экономической.
     – Кто же мог дать такие приземлённые названия горам, на чьих ладонях спят Лермонтовские золотые тучки? Не иначе как приземлённый малообразованный человек двадцатых-тридцатых годов, – недоумевала Генриетта.
     На часах была уже половина шестого.
     – Хватит философствовать, пора вставать, – прошептал Виктор.
     После раннего завтрака они отправились к морю, пока солнце ещё не начинало припекать. В это время на пляже бывает обычно малолюдно, в основном возле кромки прибоя сидят рыбаки. А возле каждого человека с удочкой, терпеливо дожидаясь улова, сидит кошка. Редко когда на удочку попадётся «приличная» рыба, чаще всего это рыба-игла или другая мелочь. Рыбаки отдадут её кошке, и та, гордая и довольная, уйдёт, держа в зубах добычу, чтобы с наслаждением, в укромном местечке, позавтракать, а её место займёт другая охотница до рыбки.
     Они отошли подальше от рыбаков к подножию Экономической горы. Море, веками подмывая её, разрушило часть основания, оставив на поверхности крупные обломки, между которыми плескались мелководные волны и плавали стайки мальков.
     Море обладает свойством гипнотизировать человека. Можно было бесконечно смотреть на вспаханное утренним бризом, сверкающее синее бесконечное поле.
     – Смотри! – тронул Генриетту за руку Виктор, прервав её задумчивость, и указывая рукой на птиц, – смотри, бакланы прилетели.
     Один баклан побежал по воде, распахнув сильные крылья и подняв фонтан брызг. За ним и остальные. Птицы били крыльями по воде, словно радовались летнему утру и солнцу.

          Бей, баклан, крылом по водной глади,
          Расплещи весёлую зарю!
          Мы живём не хлебной крошки ради
          У большой вселенной на краю.

          Дни мои, как волны в море, мчатся,
          Час придёт – накроют с головой.
          А пока есть время восхищаться
          Неба непорочной чистотой.

          Промелькнут и улетят эпохи,
          Ветер след развеет за тобой…
          Наши беды, радости и вздохи
          Перемелет времени прибой.

          Что в душе хранилось потаённо,
          В небеса сорвётся с языка.
          Светится, как Божия икона,
          Небо над бескрайностью песка.

     Поохотившись, бакланы улетели, а они молча смотрели им вслед. Генриетта машинально чертила что-то палочкой на песке.
     – Что это ты рисуешь, кардиограмму?
     – Это линия жизни.
     – Что же она такая волнистая?
     – Это хорошо, что не ровная. Ровная линия, это линия горизонта или смерти. А мы – ссоримся, миримся, обижаемся и прощаем, значит, мы живые и горячие.
     Виктор решил ещё раз сплавать до буйков. Генриетта с неохотой входила в прохладную воду, говоря:
     – Сегодня я совершаю второй «подвиг», – хотя плавала она хорошо.
     Солнце уже поднялось высоко, и они отправились в обратный путь. По дороге им встретилась знакомая женщина с собачкой. Та недоверчиво посмотрела на них.
     – Не бойся, мы не кусаемся.
     – Джекки такой трус, он боится даже шелестящих пакетов, – заметила его хозяйка.
     Джекки с укоризной взглянул на неё, дескать, что же ты позоришь меня перед людьми?
     Солнце уже пекло вовсю, не спасал ни кружевной зонтик, ни шляпа с полями. Теперь дорога от дома к морю уже не радовала их как прежде. После реконструкции русла речка Сукко с выложенными крупным камнем высокими берегами выглядела помпезно и неприступно, словно капризная царица в каменном корсете. Это было правильным решением, поскольку горные речки такие непредсказуемые. Жаль, что для этого пришлось пустить под топор райские кущи по её берегам, в которых пели соловьи и дрозды, жили большие красивые птицы с резкими голосами, летали бабочки и стрекозы, а в густой траве прятались ящерицы и змеи, по утрам выползавшие на бетонную дорожку, чтобы погреться на солнышке. Теперь здесь не предсказывали дождик лягушки, было пусто и голо. Порывы горячего ветра поднимали и кружили пыль, поскольку техника, сгребая всё лишнее, сгребла и слой земли с растущей на ней травой.
     – Подожди, пройдёт время и всё снова вырастет, – успокаивал жену Виктор.
     – Пока вырастут такие деревья как были, нас уже не будет.
     Генриетта стала уже уставать от бесконечного солнца и с ноткой ностальгии вспоминала прохладные росистые подмосковные леса, с их приятным грибным духом и зелёными тенистыми опушками. Весной ей не хватало черёмухи, в конце мая – ароматных лесных ландышей. Человек всегда чем-нибудь недоволен. Она стала скучать по лесу гораздо больше, чем думала раньше.
     Однажды их внимание привлёк цокот конских копыт. Выйдя на балкон, они увидели, что по их улице идёт небольшой табун лошадей.
     – Видно, это сбежали лошади, на которых совершают конные прогулки к Кипарисовому озеру, – заметил Виктор.
     Впереди уверенно шёл вожак – гнедой жеребец. Вот он поднял гордую голову и заржал.

          Над долиной солнечное небо.
          Вдоль дороги лошади идут,
          Воля им дороже пайки хлеба,
          Из реки живой воды хлебнут.

          Вскинет голову вожак – волною грива –
          Лебединой шеей поведёт.
          Чёрный глаз сверкает горделиво,
          Словно искрой жаркой обожжёт.

          Стоит ли жалеть о жизни бренной
          И о том, что быстро дни бегут?
          Наша жизнь – живой огонь Вселенной,
          Что на время в сердце нам дают.

     «Каждая душа – живой огонь», – думала Генриетта, глядя на беглянок.
     Люди, проходя мимо лошадей, улыбались и радовались за них, вырвавшихся на свободу. Конечно, эта свобода будет недолгой, и беглянок вернут в стойло, но сейчас они были на воле. Вожак свернул с дороги и повёл свой табун вниз к реке.
     «Все мы на земле подневольные, никому не известно, что его ждёт в дальнейшем, у каждого на земле есть свои дела и обязанности», – думала Генриетта, глядя на удаляющийся табун.
     Неожиданно пришла эсэмэска от сына Виктора Дениса о смерти матери, первой жены Виктора. Она была на девять лет младше Генриетты, и её кончина явилась для них полной неожиданностью. Вот и ещё один человек, связанный с ними волей судьбы, покинул этот бренный мир. Может быть, в другом, лучшем мире им будет лучше? Дай-то Бог! Они помянули новопреставленную и пожелали рабе Божьей найти упокоение в Царствии Небесном.
     А через девять дней случилось нечто совершенно невероятное и необъяснимое. Они сидели на скамейке, глядя на гору, когда Генриетта услышала странный сухой шелестящий звук возле уха. Чуть повернув голову, она увидела маленькую птицу, трепыхавшую крыльями и зависшую на несколько секунд между их головами. Едва она повернула голову, как птица тут же упорхнула и села на ветку куста позади скамейки. Виктор тоже услышал шум, но не успел увидеть саму птицу, всё произошло очень быстро.
     – Что это сейчас было?
     – Маленькая птица оказалась между нашими головами. Вон она сидит на ветке.
     – Наверное, это душа Лидии хотела попрощаться. Ведь сегодня девятый день её смерти.
     Это событие долго не выходило у них из головы.
     А примерно через месяц вместе с ними в открытую дверь подъезда забежала чёрная кошка. Она обогнала их на лестнице, взбежав на второй этаж, повернула направо и села перед их дверью. Они открыли дверь, и кошка спокойно и уверенно вошла в комнату.
     – Что будем делать? – спросил Виктор, удивляясь приходу нежданной гостьи.
     – Не выгонять же её, пусть остаётся.
     Так чёрная кошка осталась у них. Вела она себя по-хозяйски, а они и не запрещали – всё же гостья. Ночью она легла на грудь Виктора и пела ему что-то на своём кошачьем языке. Он играл с ней, а она вдруг неожиданно кусала до крови и убегала от него. Они выносили её во двор, но она пряталась за его спину, не желая уходить. Но это была проблема, ведь зимой они поедут в Москву, значит, придётся кошку брать с собой.
     В один прекрасный день кошка вспрыгнула на туалетный столик и легла на нём, глядя на своё отражение в зеркале. Никогда прежде Генриетта не замечала такого поведения кошек. Пролежав так с полчаса, она попросилась выйти. Виктор взял её на руки, и они вышли во двор. Кошка вырвалась и убежала. Сколько раз они предлагали ей уйти, а тут убежала не попрощавшись. Или попрощалась дома?
     Через несколько дней на их пути оказалась снова эта чёрная кошка. Она смотрела такими злыми глазами на Виктора, что он опешил, а Генриетта испугалась, что кошка бросится на него. Они стояли растерянные, а кошка спокойно прошла между ними и скрылась в кустах шиповника.
     А через несколько дней они поссорились из-за какого-то пустяка. Поссорились нехорошо, опасно.
     – Это чёрная кошка прошла между нами, – сказала потом Генриетта.
     – Это Лида хотела нас разлучить, – заключил Виктор.
     Вот и не верь в чёрных кошек.
     Между тем лето набирало силу. Появились богомолы и саранча. День и ночь звенели цикады. Воздух потерял свою прозрачность, когда с Аравийских пустынь прилетел ветер, неся частички мелкого песка. Чем ближе был август, тем больше желтела трава и первые сухие листья осыпались на тротуар.

          Аравийский ветер – крылья огневые.
          Аравийский ветер – раны ножевые.
          Молча сохнут травы и бледнеют розы,
          О дожде не мыслят, поят только росы.

          Жалости не зная, из пустынь далёких
          Суховей – погибель речек неглубоких,
          Жаркими губами выпьет всё живое.
          Вниз бессильно смотрит небо голубое.

          Аравийский ветер – жалости не знает.
          Аравийский ветер – осень начинает.
          Побледнеют розы и зачахнут травы,
          Их жестокий ветер жжёт ради забавы.

     Больно было смотреть на страдающие от суховея растения.
     Однажды в конце августа в воздухе почувствовался запах гари. Завывая, помчались в сторону Большого Утриша пожарные машины. Оказалось, что горит заповедный парковый лес на склоне горы. Огонь быстро распространялся, завоёвывая новые участки на соседней горе. Огонь тушили и пожарные машины, и с вертолётов, и с катеров. Много добровольцев откликнулось на беду. Жара и сильный ветер раздували пожар. Даже у них в море плавали обгоревшие головёшки. В Утришском парке выгорели большие участки ценных реликтовых деревьев, которым было и по восемьсот лет. В огне гибли несчастные животные.

          Слёзы кровавые… плачет Утриш.
          Сосны янтарные стонут седые.
          Кажется, сам вместе с ними горишь,
          Жарко пылают дубы вековые.
          Вы нас простите, родные мои,
          Старцы библейские – хвойные рощи.
          Ваши могучие крылья в крови,
          Ветром разорваны в чёрные клочья.
          Завтра опять беззаботный народ
          Солнцем и морем утешится вскоре,
          И ни слезы не уронит восход,
          Глядя в спокойное Чёрное море.

     Пожар потушили, но долго ещё будет заживать рана, нанесённая природе легкомысленными туристами, решившими приготовить обед в заповедном лесу.
     Прошло несколько дней. Приехали новые отдыхающие, они радовались солнцу и морю, беспечно смеялись, но умолкали, взглянув на обгоревшие скелеты деревьев, скорбно стоявшие на горе. Отныне, почерневшая от горя, гора стала бояться людей.
     А лето между тем уже подходило к концу, и, несмотря на жару, завтра уже наступит календарная осень.
     Море тихо плескалось, они неспешно шли по воде вдоль берега, глядя, как скатывается золотой диск заходящего солнца за гору.

          Солнце за горою село.
          Море пело. Сердце млело.
          В грешном мире благодать.
          Время травам увядать.
          Зыбкой нитью паутинной,
          Тоньше песни комариной,
          Август заплетал паук,
          Пряча вечер под лопух.
          Берег скроется в тумане,
          И на сердце грустно станет
          В размышлениях о вечном
          В мире хрупком и беспечном.
          Лунный серп поплыл над нами.
          Вечер тёплыми губами
          С наших губ дыханье пил,
          Опьянев, в кустах бродил.

     Деревья в Асином саду шумели теперь по-другому и роняли отслужившие, усталые сухие листья.
     Ближе к вечеру, когда спала дневная жара, они пришли на берег моря. Народ, уставший от дневного зноя, уже расходился. Они неторопливо шли по опустевшему пляжу в сторону Экономической горы и, перейдя обмелевшую речку в месте её впадения в море, сели на большом плоском камне, глядя на алый закат. Море было спокойное и ласковое. Одинокая чайка стояла в пене прибоя, высматривая мелкую рыбёшку возле берега. Вдруг она распахнула крылья и полетела в сторону заката.
     – Смотри, розовая чайка! – воскликнул Виктор.
     Грудка и крылья птицы казались алыми от света заходящего солнца.
     – Красиво и немного тревожно, – откликнулась жена, глядя на птицу, – словно кровь на перьях.
     Солнце коснулось линии горизонта, рыбаки с баркасов забрасывали в море сети.
     Природа говорила с ней на языке поэтов.

          Осколки догорающего лета
          Напрасно ловят сетью рыбаки.
          А в нас ещё так много ветра, света,
          Хоть наше «лето» скрылось за буйки.

          Осенний блюз на сотни километров
          Уносит бриз к турецким берегам.
          Осыпалось черешневое лето,
          Как крики грустных чаек по пескам.

     А жизнь шла своим чередом, но судьба изменила сценарий их жизни, послав новое испытание. Путём обмана они попали в лапы опасных аферистов.
     Они ещё не знали, что в тот вечер, когда они увидели розовую чайку, они прощались с морем и что скоро будут вынуждены покинуть этот берег.

          Из памяти стирает время цвет.
          Я позабуду шум и нежный плеск прибоя,
          Где затерялся наш остывший след…
          И розовую чайку над водою.

          Из зёрнышка, что вырастит душа,
          Питая его радостью и горем,
          Родит шедевр полёт карандаша,
          Запечатлев на век дыханье моря.

          Земные судьбы рок, перемолов,
          Прозреньем сердца, врежет в нашу память
          Мгновенья жизни, вырвав из оков,
          Родив слова, горячие как пламя.

     Они вернулись в Москву, успев в последний момент выскользнуть из цепких рук преступников и избежать смертельной опасности. Им удалось вырваться, хотя и не без потерь. И всё же они выдержали этот экзамен, оставшись победителями над страхом и человеческим коварством. Главное – они живы, они вместе и они счастливы. И пусть годы уходят, они будут лететь на свет заката, как та розовая чайка. Главное – не останавливаться.
     В жизни наших героев будут ещё и радости, и огорчения, ведь линия судьбы не бывает ровной, как и кардиограмма живого сердца.



               Эпилог

     Прошло немного больше года после их возвращения в Москву. За это время было издано шесть томов стихотворений: «Море поэзии», «Души натянута струна», «Текут пески времён», «Часы отсчитывают время», «Я золотая пыль земли», «Загляни в мой мир» и завершена третья книга романа «Река Жизни».
     А жизнь продолжается, поэтому в конце романа уместнее поставить многоточие.
Наступит время, и Река их Жизни вольётся в звёздный океан Вечности. Прилетит белая цапля, которую они видели вечером в Египте, и понесёт на своих эфемерных крыльях их Души по бледно-зелёному небу за фиолетовые горы, туда, откуда льётся непреходящий Вселенский Свет. Они оглянутся с улыбкой на прекрасную планету Земля, где им посчастливилось встретить друг друга. А все беды и несчастья, ссоры и обиды они и не вспомнят.
     Однажды, на закате своей жизни, великий Чарли Чаплин сказал:
     «Жизнь кажется трагической только со слишком близкого расстояния. Отойдите и наслаждайтесь».
     Они уже прошли почти весь путь по Реке Жизни, но из лодки невозможно увидеть её всю целиком.
     Воистину – большое видится на расстоянии.