Глава 7-4

4

Через неделю Левенцов поехал в Беловодский монастырь. Свободных мест в поезде не оказалось, пришлось стоять. Всюду в вагоне: на столиках, на полках, на коленях, на полу - были ящики и сумки с помидорной и другой рассадой, садовые саженцы, вёдра, лейки, связки досок, огородный инвентарь. Отовсюду доносились разговоры всё об одном и том же: как чего сажать, как удобрять, как поливать. Говорили также об ограблениях садовых домиков и о том, что, по слухам, движение поезда между райцентром и Беловодском закроют скоро, и тогда добраться до своих участков будет не на чем. Складывалось впечатление, что за преодоление таких трудностей владельцы огородов в доперестроечное время непременно удостоились бы высокого звания «Герой социалистического труда». Самоотверженное вкалывание на частной ниве без сельхозтехники, без подъездных путей, без снабжения водой и без надёжной защиты от грабителей поистине достойно было поклонения.
В задумчивости смотрел Левенцов на плывущие в окне безбрежные поля. Их обрабатывали когда-то вооружённые до зубов мощной техникой совхозные работники, а урожай собирали вот эти теперешние огородники, «герои соцтруда», бывшие рабочие, служащие, инженеры. Они недовольно бурчали прежде, когда несколько дней в четыре летних месяца им приходилось потрудиться для общего блага в совхозах и колхозах, им тогда не приходило в голову, что желающих жить и работать в деревне в наш просвещённый век немного, и что поэтому принудительная помощь деревне - благо. Они возмущённо говорили тогда, что их отрывают от квалифицированного труда, что государство теряет на такой бесхозяйственности миллионы. Теперь о теряемых государством не миллионах даже, а триллионах они не говорили, и судя по отрешённой деловитости их лиц, как будто не догадывались, как их крепко одурачили. Фактически их насовсем оторвали от квалифицированного труда, поскольку перестали за него платить. И на сельхозработы на свои участки они ездили теперь не пять-шесть раз за лето, а каждые субботу с воскресеньем, преодолевая трудности, несопоставимые с былыми, едва не развлекательными, поездками в колхоз. Они даже разучились говорить о чём-либо, кроме как об огородах. А эти их огороды затерялись в пустующих теперь полях, точно жалкие островки в океане. Зато если кто-то скажет, что овощи нынче не всем по карману, они с самодовольством возразят: «А у нас свои».
Поезд пришёл в Беловодск в десятом часу утра. В монастыре Левенцов долго искал свою ученицу. На хозяйственной половине никто не знал, где она. Он вошёл в церковь. Лики святых посмотрели на него с икон вопросительно. Возле одной из икон молился прихожанин. По углам таился полумрак. Горели свечи. Было ощущение иного мира. В закутке у входа он увидел конторку, за которой монахиня торговала свечками и священными писаниями. Левенцов подошёл и поведал ей о цели своего визита.
- Она повезла настоятельницу в больницу, - ответила монахиня. - Должна скоро вернуться.
Левенцов вышел на двор и огляделся. От реставрационного беспорядка, царившего здесь семь лет назад, не осталось и следа. Всё теперь было приглажено, ухожено. На хозяйственной половине садик, аккуратные сараи, гаражи. Возле церкви аллейка с молодыми елями, в её конце высокое распятие. По центру аллеи шла гряда цветов, а возле ёлок по бокам стояли скамейки. На одной из скамеек сидел худощавый мужчина в хорошо отглаженных брюках и белоснежной сорочке-безрукавке. Он держал раскрытую книгу, но не читал её, а смотрел поверх монастырской стены в голубое небо. Мужчина был одного примерно с Левенцовым возраста. Светлая волна его густых волос красиво падала на высокий лоб. В крупных глазах светилась интеллигентная грусть и даже тоска как будто. Под глазами у него отчётливо проступала синева. Нечто аристократичное было в его облике. Левенцов сел через одну скамейку от него и тоже стал глядеть на голубое небо. На душе у него было хорошо, а в голове безоблачно, как в небе. Он поймал себя на подсознательном: в Тимохино возвращаться не хочется.
По аллейке прошла старушка. Помолилась у распятия, о чём-то поплакала и ушла. Левенцов углубился в воспоминания о событиях двухгодичной давности. Услышав автомобильный сигнал, он глянул в сторону ворот. Ворота отворились, и Левенцов увидел знакомый ему «москвич». Он пошёл за ним следом к гаражу.
- Здравствуйте, - сказал Левенцов своей ученице, едва она вышла из машины.
- И вам здравствовать, - смущённо ответила она.
- Как импортная техника? Есть вопросы?
- На вашем тракторе работать - удовольствие. Никаких претензий.
- Жаль. Я надеялся побыть с вами ещё, вы мне интересны. - Левенцов оглядел девушку с грустным любованием. - Вы такая... способная ученица. Жаль, что вы оградили себя монастырём. Как вас зовут?
- Серафима, - ответила девушка и покраснела, опустила глаза.
- Странное имя, в наши дни такое редко где услышишь.
Девушка, протестующе вскинув голову, с внезапной страстностью воскликнула:
- Это моё монастырское имя, в миру я была Светлана.
Левенцов проводил её до монастырского общежития. Остановясь с ней у входа, он спросил:
- Скажите искренно, Светлана, вам не приходит в голову мысль бежать опять в мир отсюда? Неужели вам, такой юной, легко превозмогать естественную в вашем возрасте тягу к мирским радостям?
- Без радостей, конечно, плохо, - тихо ответила она. - Но и здесь, в монастыре, есть радости, и они надёжнее, ибо в миру правит сейчас Сатана.
- Какая прелесть! Вы надеетесь переждать в монастыре, пока в миру не кончит править Сатана?
- Мы все должны смиренно ждать, - возразила девушка. - Терпеть и ждать.
- Ну что ж, стойкости вам в смирении, - попрощался Левенцов. - А я ещё, пожалуй, побунтую.
- Да хранит вас Бог, - ответила Светлана.
Левенцов пошёл к воротам. Проходя мимо аллеи с распятием, он глянул на мужчину в белоснежной сорочке и вдруг остановился. Мужчина, опираясь обеими руками о скамью, судорожно хватал ртом воздух. Левенцов подбежал к нему. Мужчина поднял глаза, его страдальчески окаменевшее лицо покривилось в виноватую улыбку.
- Вам плохо? - склонился к нему Левенцов. - Вызвать скорую?
Мужчина отрицательно помотал головой. Спустя минуту приступ удушья у него прошёл, но лицо было смертельно бледно.
- Не по графику прихватило, - словно бы извиняясь, сказал он. -  Обычно это у меня бывает в скверную погоду.
- У вас астма?
- Сердце барахлит, а может, просто нервы. Жаль, не взял лекарств.
- Может, всё же вызвать скорую?
- Не надо, не беспокойтесь. Думаю, дойду без приключений.
- Вас проводить? У меня свободного времени навалом.
- Был бы признателен. У меня это может повториться.
Они дошли нескорым шагом до центральной улицы и сели на автобус. Мужчина жил в пятиэтажном доме неподалёку от вокзала. Его квартира располагалась на верхнем этаже. Квартира была двухкомнатная.
- Простите, я сейчас, - сказал мужчина, когда они вошли в прихожую. Лекарство у него было в холодильнике. Он накапал в стакан с водой из трёх разных пузырьков и выпил, и почти сразу же разительно переменился. От его скованности и виноватого вида не осталось и следа.
- Вот ведь нервы! - с весёлой иронией воскликнул он. - Лекарство по крови ещё не добралось, а мне уже сам чёрт не брат. Самовнушение!
- А что у вас с сердцем? - спросил Левенцов.
- Бог его знает, близко к сердцу принимаю нынешнее разложение, вот оно и барахлит. Снимайте ботинки, проходите в комнату, чувствуйте себя как дома, я холостяк. Вот шлёпанцы.
Комната была просторная, но обстановка в ней спартанская: письменный стол, два стула, диван, журнальный столик, шкаф, а на стенах полки с книгами. Левенцов прошёлся взглядом по книжным корешкам, преобладали книги по научным дисциплинам, добрая половина из них - по экономике. Вячеслав подошёл к окну, из которого открывался вид на железнодорожный вокзал, на стоявшие на запасных путях товарные составы. Там, за горизонтом, был Трёхреченск, КОПА, «пещерка у вокзала», Глеб Татищев, Алла. С правой стороны от вокзала упирались в небо заводские трубы, но дым из них не шёл. Услышав за спиной шаги хозяина квартиры, Левенцов обернулся.
- Завод, похоже, бездействует, - произнёс он полувопросительно.
- Да, стоит. Отдельные цеха только работают, а по-русски говоря, шабашат. Я ходил в отдел кадров, предлагал себя в качестве экономиста. Мёртвый номер: работники с интеллектуальным уклоном не нужны.
Хозяин поставил на письменный стол бутылку коньяка, рюмки, хлеб, сыр, кабачковую икру, сахарницу и принялся разрезать на тонкие ломтики лимон. Покончив с этим, он сказал:
- Давайте выпьем за знакомство. Вениамин Ротмистров, безработный кандидат экономических наук.
- Вячеслав Левенцов, безработный инженер-конструктор 1-ой категории.
Они выпили, закусили подсахаренными ломтиками лимона. Разговор долго шёл на отвлечённые темы, о себе рассказывать стеснялись, наконец Ротмистров спросил:
- Вы женаты?
- Да, жена, тёща, дочь...
- А я не удосужился семьёй обзавестись. Может, к лучшему. Я чересчур беспечен, в такое время с такими данными семью не прокормить. Себя прокормить и то проблема. Подвизаюсь в городской администрации в качестве не поймёшь кого, то ли внештатного референта, то ли запасного советника, то ли... В общем, на хлеб с сыром подают.
- Я тоже, кажется, для семейных радостей не создан. Но я люблю жену...
- Понимаю. Крест нелёгкий... А где вы работали конструктором?
- В Трёхреченске. Там есть такое предприятие: Конструкторский отдел промышленной автоматики, на нём я и работал.
- Слышал об этом предприятии, даже одно время имел переписку с ним. Я по работе со многими фирмами был завязан.
- По экономической части?
- Ага. Я кончил Институт Народно-Xозяйственного Прогнозирования. После защиты кандидатской перешёл на работу в НИИ в Москве. Да не ко двору пришёлся. В 85-ом, ещё при социализме, я взял на себя смелость опубликовать одну давно не дававшую мне покоя мысль. Попытался доказать, что по части экономики нет никакой разницы между капитализмом и социализмом: и там, и тут бал правит прибавочная стоимость. Я пытался доказать, что это не умаляет преимуществ социализма, что для пользы дела будет лучше, если перестать этого стесняться. Меня не поняли. Предложили поискать работу в другом месте. Я поискал в другом месте и нашёл. Тут как раз началась перестройка, и моя концепция попала на новом месте в масть. Было восемь счастливых лет. Увлечённость, интересные командировки, знакомства с интересными людьми... Тогда казалось, Россия навсегда освобождается от власти догм, делается наконец свободной. Но скоро подошёл 93-ий год... Вы как относитесь к событиям на Красной Пресне в 93-ем?
- На мой взгляд, там расстреливали надежду на свободу от старых и приходящих им на смену новых догм.
- Да... Я был там, видел. Целый год потом не мог выйти из депрессии. Свет был не мил, умереть хотелось. Сердечные приступы замучили. Врачи говорили: нервы. Нервы нервами, а два месяца с постели не вставал. Но выздоровел, начал опять ездить по командировкам. И тут увидел, что сделали с Россией, глаза открылись. Всюду только и делали, что крушили сотворённое народом. Страну крушили. Я пересмотрел свои концепции, решил с этим варварством бороться. За год настрочил трактат. Попытался доказать, что для России единственно приемлемый вариант экономики - социалистический. Меня опять не поняли, пришлось уйти. Вернулся в родной свой Беловодск, вот в эту квартиру, она после смерти матери осталась. И хорошо, что ушёл, я ведь там фактически и сам участвовал в развале, я это понял теперь. А тут сочиняю себе свои прожекты, и мне сам чёрт не брат. Напишу один и посылаю в Академию Наук. Через полгода возвращают с вежливым отказом, опять не поняли. Пишу следующий. Так вот и живём.
- Да ведь мы с вами родственные души, - весело произнёс Левенцов. - Я тоже прожекты сочиняю.
- По какой части? - глаза у Ротмистрова загорелись любопытством.
- По технической. Впрочем, последний мой прожект скорей экономического направления.
- Расскажите! - В лице, в голосе, в порывистом движении Ротмистрова обнаружился неподдельный интерес.
- С удовольствием, - ответил Левенцов.
Для него действительно было немалым удовольствием рассказывать о своих наработках такому понимающему слушателю, как Ротмистров. Со страстностью подлинного творца рассказывал он о компьютерной системе, способной взять на себя поставочно-распределительные рыночные функции. Он забыл о времени, как забыл о нём и благодарный его слушатель. Впрочем, скоро уже трудно было сказать с определённостью, кто из них докладчик, а кто слушатель. Они убрали со стола коньяк с закуской, Ротмистров принёс стопку чистых листов бумаги. Рисуя, перечёркивая, яростно споря и опять рисуя, они принялись обсуждать потенциальные возможности «сочинённой» Левенцовым системы. Они не заметили, как перешли на «ты», не заметили, как сделались закадычными друзьями.
- Слава, это грандиозно! - воскликнул Ротмистров после четырёхчасового рассмотрения проекта. - Конечно же, чиновники не примут это. Именно потому, что это грандиозно. Ничего, своего часа твой проект дождётся, я уверен, а вот что... Мне в голову сейчас пришла заманчивая мысль. Дело в том, что в моих прожектах есть идеи, пригодные, по-моему, для углубления твоего проекта. Я не хочу сказать, что мои идеи его улучшат, он и без того хорош, но у него может стать больше шансов на прорыв в реальность, понимаешь?
- Это было бы неплохо.
- Да. Тебе надо ознакомиться с моими сочинениями. Возьми их с собой, дома на досуге почитаешь. Скажешь свои соображения потом.
- Я не дока в экономике, - смутился Левенцов. - Смогу ли судить верно?
- Сможешь. Чего не ясно будет, приходи или позвони по телефону.
- С этим сложности. Я ведь живу в деревне, от Беловодска двадцать километров.
- Да, это плохо. - Ротмистров погрустнел. - Я думал, родственная душа у меня теперь под боком. Дай мне твой адрес, при случае напишу.
Левенцов написал свой адрес. Ротмистров в дополнение к своему адресу дал номер телефона. Они вернулись к коньяку. Провозгласили тост за творческое содружество, выпили, и разговор пошёл о России, о навалившихся на неё проблемах. Время незаметно подошло к шести. Левенцов объявил, что ему пора на поезд. Ротмистров уложил в сумку пять папок с прожектами. Левенцов, взяв сумку, подивился: «Килограммов десять!»
Народу в поезде было мало, Левенцов нашёл место у окна. Поезд медленно набрал скорость, поплыли за окном заросшие дикой травой поля. На остановках у скоплений садово-огородных участков, утыканных похожими на пчелиные улья домиками, поезд подбирал возвращавшихся после трудового дня в райцентр «героев социалистического труда». И снова плыли за окном пустынные поля. Левенцов глядел в это запустение на сей раз беспечально. Ему теперь казалось, что в 93-ем бесы не смогли всё же Россию расстрелять. На сердце у него было покойно. Когда он, сойдя с поезда, пошёл лесом в Тимохино, ему показалось даже, будто он опять идёт домой. Только дом почему-то ассоциировался у него не с Тимохино, а с далёкой Аллой Скобцевой.