О гностицизме

Но сперва о победившей его ортодоксии. – Что такое христианская ортодоксия? Искаженное в угоду миру сему, но от мира сего на словах и только на словах открещивающееся вероучение, претендующее на истину абсолютную, неложную и непререкаемую, исторически использовавшееся власть предержащими в земных своих целях; ортодоксы, в свою очередь, суть двоеверцы, сидящие меж двух стульев, поклоняющиеся — единовременно — создателю, Яхве, Иалдаваофу гностиков (который прямо сказал о себе: «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия» (Исаия 45:7), и Христу (о котором сказано апостолами: «Бог есть свет, и нет в Нём никакой тьмы» (1 Ин. 1:5) — короче, и добру, и злу; но нельзя служить двум господам, как нельзя и сидеть промеж двух стульев. После недолгой битвы, когда всё было на стороне гностицизма (всё — да не мир, и не ложь, и не неразборчивость, всеядность в средствах), побеждает ортодоксия, подстраивающая — вполне в духе Великого Инквизитора — подлинное благовестие Христа (gnosis) под земные условия. Однако еще задолго до открытий Наг-Хаммади и до вообще каких-либо открытий гностических текстов иные мыслители (от Эккегарта вплоть до Юнга) так или иначе тонкими своими интуициями доходили до подлинно-гностического: возгонялись гносисом до гносиса.

Поверх двух разнородных половин – иеговизма и гностицизма - историческое христианство состоит из иных двух половин: аристократизма, культуры, в своих истоках нехристианских, спешно пристроенных-прилаженных в первые века, и собственно христианства, вовсе неаристократического и далекого от культуры в своих истоках. Христианство историческое не андрогин, как ему бы ни хотелось, а гермафродит. Но есть и иная, третья, половинчатость христианской ортодоксии — гречество и еврейство; попытка соединения этих полюсов также неудачна: «Христианству предстояло свести оба полюса к их исконному единству, скажем так: явить идейную роскошь Платона на гноящейся плоти Иова. Если христианству и удалось вообще что-либо, то никак не это: исторический христианин — это некий называющий себя христианином гермафродит, языческий персонализм которого иррационально дополняется семитской соборностью. Гётевский вопрос на засыпку: «Кто же нынче христианин, каким его хотел бы иметь Христос?», лишь подводил черту под этим всемирно-историческим срывом» (Свасьян К. Растождествления).
Десятью годами ранее на вопрос «Что есть ортодоксия?» я отвечал: трусливо-аскетическое, напрочь лишенное бунта, дерзновения и всего аристократического и всего героического учение, принуждающее верить в то, что никто никогда не зрел, полагающее подвешенные в областях, «откуда никто не возвращался», морковки и прочие кнуты и пряники достаточным основанием проклясть всё здешнее, проклясть Я, поломать себя, кастрировав и бросив сердце на алтарь чужих заветов. Ортодоксия может быть аристократической, мощной, земной, тогда она — лицемерие воплощенное (западная ортодоксия), либо она нечто низовое (ортодоксия восточная). Последняя — как merde: можешь не принимать её в сердце своем, можешь даже и не знать её, но коли вляпаешься — вовек не отмоешься. Замаранность являет себя: ослаблением, потерей воли, потерей — того боле — веры в волю, силу, в собственное Я, в конце концов. — Ортодоксия и мировоззрение ее на редкость уродливы: силу подлинную (духовную) почитает хвастливостью, юной наивностью, желторотостью, либо же гордостью, что должна быть – ею – низвергнута, или того хлеще – безумием, которое должно быть ею вылечено. Бьющую через край энергию, пассионарность почитает чем-то таким, после чего стоит лукаво креститься. — «…освящение рабства именем Божьим — самое древнее и гнусное из всех кощунств» (Мережковский Д. Трагедия целомудрия и сладострастия); и: «И я убедился, что церковное учение, несмотря на то, что оно назвало себя христианским, есть та самая тьма, против которой боролся Христос и велел бороться своим ученикам» (Толстой Л. В чём моя вера).

Обратим наш взор на происхождение гностицизма.
Эллинизм, как известно, – время синкретических учений, взаимовлияний, широкого обмена идей, «диалога культур», и если Восток предоставлял разного рода религиозные учения, то Запад (греки) – рациональный инструментарий своей мысли, оформляя и кристаллизируя восточные прозрения в законченные и стройные системы.
Йонас в известнейшем своем труде «Гностицизм» сообщает, что «…иудаистский монотеизм, вавилонская астрология и иранский дуализм <…> были, возможно, тремя главными духовными силами, вложенными Востоком в форму эллинизма, и они всё больше влияли на его позднейшее развитие». Важно, что тот же Йонас признает, что сперва была эллинизация Востока, но после – ориентализация Запада, когда Восток, вобрав в себя всё богатство греков, смог явить культурный прорыв, создав более сложные синкретические системы, где восточным ядром было начало религиозное, а западным – инструментарий, язык и пр. Восток повлиял не только на простонародье, на греческую религию и мифологию, но и на греческую философию, соделав её более религиозной, более мистической (неопифагореизм и неоплатонизм); философия подвигалась к религии, всё более теряя свой только теоретический и метафизический характер; бездна между ними упадала; этические вопросы стали вопросами наиглавнейшими; анализ всё более и более уступал место догме; поиск счастья стал главною целью философии. Большинство философов отныне имели восточное происхождение.

Именно тогда – снова – засиял с Востока свет. И засиял он для Запада, который словно сухая, старая, иссушенная земля, давно испытывающая жажду, принял в лоно свое живительную влагу седого Востока. Произошло религиозное обновление культурного мира Запада, клонившегося к упадку. То было именно новая, своеобычная, оригинальная культура, являющая себя помимо традиционных учений и религий – новыми течениями мысли (которые должно рассматривать вместе): неопифагорейством, неоплатонизмом, эллинистическим иудаизмом, восточной магией и астрологией, мистическими культами Востока, христианством и, наконец, гностицизмом.

Важно то, что вышеперечисленные течения не варились в собственном котле, а сопересекались и взаимодействовали. То был, в самом деле, – «диалог культур», глубоких культур, ибо едва ли не всякая позднерелигиозная культура глубока. Общим для них является: трансцендентный Бог; идея спасения; дуализм: добра и зла; света и тьмы; духа и материи, плоти; жизни и смерти; горнего и дольнего; тамошнего и здешнего. Влияние Востока на Запад было, видимо, сильнее, ибо оно было глубже; Запад много больше нуждался (и в самых верхних пластах культуры, и в низах) в живительном дуновении нового, он выдохся, духовные его достижения всё менее и менее удовлетворяли людей, творить новое он всё менее мог; Восток же ни в чём не нуждался.

В античной мысли начинает преобладать этическое направление, которое так или иначе упиралось в конце концов в религию. Крепли религиозные настроения и чаяния, что открывало дорогу влиянию Востока. Возвышается роль мистицизма и откровения, которое в конце концов ставится на самую вершину. Философ теперь — посредник меж богами и людьми. Знание уступает место вере. Философский эклектизм, представленный в первую очередь новопифагорейством и новоплатонизмом если и удовлетворял, то лишь малую часть малой части общественности: отдельных представителей духовной элиты. Массы алкали иного; иное нашли они в Востоке; восточные божества, столь непохожие на западных, проникают в римский пантеон; теперь славят их вплоть до Германии на севере и до Галлии и Британии на западе; особую известность получил культ Митры. Рождается синкретизм. И всё же иные исследователи (например, О.Группэ и проф. М.Э.Поснов) разумеют эллинизм не только следствием упадка, но и самым упадком, не развитием, а разрушением греческого духа; но это касается только до философии, променявшей собственную мысль, исходящую от человека и человеком рождающуюся, на чечевичную похлебку восточных откровений, нисходящих от служителей чуждых, восточных божеств; философия стала зависимою от неродных авторитетов, раскачиваясь от строгого стоицизма и аскетического новопифагореизма до разнузданного эпикуреизма; о культурном упадке говорить не приходится (даже и по мнению вышеназванных ученых мужей). Синкретические учения расправляют крылия еще за одно-два столетия до Р.Х.: многочисленными тео- и космогониями, учениями о происхождении человека, мистическими течениями. Все они носят безусловно религиозный характер. Важнейшими направлениями было: герметическое и мандейское. Оба, без сомнений, повлияли на становление гностицизма, потому что и были прото-гностицизмом или же попросту первым, раннейшим образчиком гностицизма, зачином его; в сущности, мандеи (арамейское manda=gnosis) суть гностики, знающие и видящие в знании спасение; мандеи также известны как назореи, но на деле так они нарицали лишь наиболее благочестивых из своей среды. Но гносис — для духовной элиты, а для народа — магия, мистерии, культы [74]; это две стороны одной медали, оне неразрывны.

Герметизм и мандеизм, т.о., суть до- и внехристианские явления, параллельные религии Христа, но на которые христианство вскоре повлияет, после же чрез другие, более поздние свои ветви гностицизм будет тщиться влиять и на самое христианство, желая занять его место, — такова позиция проф. М.Э. Поснова; ныне есть исследователи (самое малое проф. Евлампиев), которые выводят самое христианство из гностицизма, разумеемого христианством подлинным и неискаженным, христианством Христа; победившее историческое христианство такого рода исследователями разумеется сделкою с иудейством, Ветхим Заветом, иеговизмом, исправлением в угоду миру сему учения, которое от века и до века «не от мира сего», — короче, вливанием нового вина в старые мехи; как следствие, историческое христианство носит половинчатый характер, с ветхозаветным сочетается подлинно-гностическое; оно — сделка: с миром ради мира; помесь горнего и дольнего, компромисс.

Впрочем, сколько-нибудь подробно говорить об эллинизме здесь не представляется возможным; короткая о нём заметка — введение к проблеме гностицизма. Нельзя, однако, не добавить: хотя Александром Великим Запад завоевал, казалось бы, Восток — на деле (в сфере не политики, но именно культуры) именно Восток завоевал Запад; и Рим (особливо поздний) в немалой степени следует отнести к Востоку. Великая идея Александра – в объединении Востока и Запада; и если политическое слияние по воле судьбы было неудачным, то слияние культурное плодоносит – в итоге – и поныне.

Обратимся к проблеме гностицизма.
С гностицизмом беда двоякого или даже троякого рода [75]: помимо того, что он не удался в истории (но на вовсе иной лад по сравнению с тем, как именно не удалось «историческое христианство»: вместо господства – гонения, вместо популярности – эсотеризм, закрытость миру), он до сих пор находится в руках, не приспособленных для держания — любой — книги; гностицизм в итоге стоит в одном ряду с нью-эйдж, Блаватской, новодельными сектами и пр. Мало того, что он не имеет роскоши обряда, сравнимого по глубине и красоте с католическим или православным, он не имеет и приличествующих Откровению переводов, где языком бы выступал не пластмассово-новодельный суржик, а, скажем, церковнославянский. Отчасти это связано с тем, что, по меткому слову С.Слободнюка, «…судьба «гностико-сатанинского» направления была, по сути, предопределена и судьбой самого гностицизма. Блестящие построения гностиков были понятны лишь избранным, а вот идея о том, что дьявол хороший, а бог плохой воспринималась с легкостью даже самыми глупыми головами. Таким образом, гностицизм вырождался в сатанинские культы, ничего общего, кроме поверхностного сходства с ним не имеющие(Слободнюк С. «Дьяволы» «Серебряного» века (древний гностицизм и русская литература  (1890-1930 гг.), Спб., 1998. С. 333). Своего предела это достигает в творчестве А.Кроули и последователей его (которые часто разумеют себя за гностиков), в коем происходит всесмешение (под видом высшей мудрости) — ради погубления и окончания данного эона: вавилонская блудница оказывается женою, облеченной в Солнце, чаша, исполненная мерзостей и нечистот, — Граалем. Сказанное, отметим, определяет положение гностицизма и, скорее, уровень его последователей после его смерти как широкого явления, но не высвечивает причин его смерти (автор цитаты – на стороне ортодоксии); ну не от своей же сложности он погиб, несмотря на все попытки иных ортодоксов выставить дело подобным образом! Куда благороднее Бердяев, который под гносисом как таковым разумеет «знание, основанное на откровении и пользующееся не понятиями, а символами и мифами; знание-созерцание, а не знание-дискурс. Это и есть религиозная философия или теософия» [76].

Существует много определений гностицизма как явления, среди которых: «одна из многочисленных аномалий христианства» (Хосроев А.Л.), «грандиозная увлекательная антисистема» (Гумилев Л.Н.), «синкретическое течение, охватившее античный мир в самые последние столетия перед рождеством Христовым» (Поснов М.Э.), «магическая форма христианства, магическая концепция спасения» (Трубецкой С.Н.), «дуалистическая трансцендентная религия спасения» (Йонас Г.), «способ мироощущения», «религиозно-теософическое учение» (Атеистический словарь), «религиозно-философское течение» (Философский словарь), «религия» (Йонас Г.), «некое умонастроение, вневременный настрой человеческого духа» (Торчинов Е.). Е.А.Торчинов в предисловии к книге Йонаса относит к гностицизму лурианскую каббалу, философию Вл. Соловьева и С.Н.Булгакова, называет «Розу мира» Д.Андреева «великолепным образцом современного гносиса».

Гностицизм (от греч. «gnosis» — знание) — в первую очередь особого рода — акосмический — настрой души, вневременный и не узко-исторический (раннехристианский), а потому возможный в любые эпохи (как и всё подлинно религиозное), учение, возникавшее в разных частях света и в разные эпохи: это и собственно синкретический восточный гностицизм первых гностиков (Василид, Валентин, Маркион и пр.), представляющий собой, быть может, подлинное благовестие Христа (см. книги И.Евлампиева по данной теме), равно и лурианская каббала, равно и шиваистский тантризм, и поздний даосизм. Нет гностицизма без резко-очерченных, заостренных: акосмизма и (абсолютного) дуализма (противоположения духа и плоти, жизни и смерти, добра и зла, света и тьмы). Гностический дух помимо сего так или иначе проявлял себя и у мистиков (Беме, Экхарт) и позднее у философов (В.Соловьев и пр.); не канонически гностичны, но вполне акосмичны философия Шопенгауэра, творения Чорана. Гностицизм – это экзистенциализм: до экзистенциализма. Но не самозамкнутый и затерянный миром в мире и им оглушенный атеистический экзистенциализм, который есть не столько философское учение, сколько история одной болезни, ибо гностицизм ведает исход, пути выхода из мира тьмы, из дольних мороков; общим для обоих, однако, является экзистенция, поставленная во главу угла. Чем, если не экзистенциализмом, является заброшенность в мир, в хаос и материю, затерянность в них, неминуемая осиротелость души и отчуждение, трепет, страх и ужас, которые, будучи опознаны как зло, – прорываются и изживаются (в отличие от потерянного классического экзистенциализма) – пневматиком во имя себя, Неведомого Бога и высших, горних сфер: милостью знания, причастностью к нему, когда познающий, познавая, познает самого себя и познаваемое, порывая всё более и более со слепотою, изживая её, очиститься от которой – прозреть – и есть первейшая задача гностика; но, по мудрому слову Экклезиаста, «во многой мудрости – много печалей, и кто умножает познания, умножает скорбь» – уже поэтому гностицизм не обещает счастья, но соделывает прозревшим; прозревший жительствует не как человек плоти, но как человек духа; здесь нет греха, порою нет и таинств: здесь единое спасение – знание: знание как спасение и спасение как знание. Подобает ли называть экзистенциализмом экзистенциализм атеиста Сартра, занятого злободневным, видящего всюду хаос, который если и может быть прорван, прорезан, то только сильною личностью, творящей во имя будущего и человечества, словом – во имя малых сих, во имя товарищей, а гностицизму отказать в этом именовании? К сказанному: гностицизм антиправославен и — шире — антиортодоксален. Он отрицает мир, его краски, сферы чувственные, материю; он полон пессимизма, ни во что не ставит то, что обычно понимают под цельностью (якобы уже – от века – обретенной), столь лелеемой православием, которое занимается не чем иным, как духовным оскоплением.

Гностицизм в широком смысле – учение восточное, но не этим ли восточным духом всегда был – в своих лучших представителях – пропитан Запад, который еще со времен Греции архаического периода не просто жил, но жил свободно, и лучшими своими представителями выходил – впервые за нуллионы лет существования Вселенной – на мета-уровень: имя ему – человек познающий (человека, букашку, планету, звезды – словом, всё)?

Но без известного пессимизма и пребывания умом и сердцем над миром – никакое подлинное и цельное познание невозможно. Как я писал в египетской поэме: "Дух дарует бесстрастность: за счет красок дольней жизни (дух если и есть средство избежать страданий, то оно же и средство избежать счастья); чем больше духа, тем меньше красок, равно и чем больше красок, тем меньше духа: всё живое, кроме людей духа, потому и пребывает во страстях, что имеет в себе недостаток духа, но в слепоте своей наличие духа оценивает как наличие слабости; и высвободиться из лона страстей оно не может вовсе не потому, что оно слабо: в подобном бытии краски, страсти и всё прочее, к дольнему относящееся, суть путы, клейкая лента, ярмо, ошейник раба. Дух – противоположность и плотяного счастья, и плотяного страдания. Дух есть богатство: бытия над жизнию, он — пелена: между Я и дольними сферами.

Дух — volens-nolens — связан с акосмизмом. Акосмизм, воспринимающийся малыми сими как старческое брюзжание, как олицетворение слабости, как нечто, противоположное (мужской) привлекательности, на деле есть не беззубая старость и не не налившаяся еще соком жизни юность (словом: это не бегство жизни и менее всего бегство или уход от нее), не неудавшееся бытие неудачника, озлобленного, проклинающего всех и вся в беззубой своей желчи, убогого в своем отрицании, не ресентимент, но вольный выбор быть выше мира, что и рождает подлинное величие подлинного акосмиста. И мне неизвестно величие подлинное вне веяний акосмизма. – Поистине: космизм – рабство у жизни и прозябание в когтях ее – есть нищета воплощенная. Так нищий цепляется за последние гроши, а истомленная голодом собака – за обглоданную кость. Малые сии — рабы и служители — обречены от века и до века быть подчиняемы «ища, чему послужить». Акосмист, напротив, чрезмерно богат: он устал от богатства; в жесте благородного презрения, кое есть следствие высоты души, бросает он во прах жизнь свою: от пресыщенности. Быть опьяненным миром (хотя бы тою же природою) и быть опьяненным собою – не только и не столько не одно и то же: первое не стоит ровным счетом ничего; второе есть заслуга, часто — самое малое — не меньшая, нежели быть не опьяненным ничем. Опьянение собою распадается на две стези — есть величие Цезаря, Наполеона (в мелком случае – провинциала, приехавшего в столицу покорять её), а есть величие Будды, Христа, Марка Аврелия, Сенеки и Шопенгауэра. Первое – космическое, второе – акосмическое. Первое – с припахом бедности; второе зачинается роскошью, богатством чрезмерным. Космизм есть примативность (и примитивизм) и, как следствие, рабство в когтях у жизни. Нет величия вне акосмизма. Величие и благородство неотмирно по самой своей сути. Величие — не что иное, как степень личного презрения к миру, будь то социальный престиж, социальный статус, происхождение, научная степень, доход, близость к власти и равно к тем, кто поверяет мирским немирское. Величие — зазор между Я и миром. Величие – тень: в виде креста».

Этика гностицизма – акосмична, она отрицает мир, враждебна к нему [77]. Для гностика не Богом Неизглаголанным мир создан и управляется, Бог есть абсолютная противоположность миру, хотя Первый тоже несколько вовлечен в мир: потерей (в предвечные времена) части своей субстанции, потому Он вмешивается в судьбы мира, пытаясь восполнить потерянное; когда мир будет лишен света тамошнего и последний гностик покинет землю, а новые (гностики) не появятся – мир придет к концу.

Если Логос греков есть ритм, то это ритм создавшего, его дыхание и сердцебиение. Греки заворожены природою, а лучшие из греков – Логосом, но последний – творение создавшего и есть то, что руководит по воле создавшего космосом: и создатель, и логос (закон) и космос суть тьма, царство тьмы для гностика; царство света – запредельно, трансцендентно. Имармене есть Судьба и правление нескольких архонтов и их главы – демиурга Иалдаваофа, слепого бога.

Гностицизм не только акосмичен — он также и по ту сторону привычного, мирского добра и зла, по ту сторону любой морали, что может выражаться и аскетизмом (в одних течениях гностицизма), и аморализмом, который, однако, сакрален и способствует спасению: сознательно нарушает он замысел князя мира сего и архонтов его, а «пневма», божественная искра, не может быть затушена действиями, либо самостийными, либо направленными против создавшего и свиты его; она лишь ярче разгорается; гностик – имморалист и во многом «ницшеанец до Ницше»; всё для него позволено, «ты должен» изначально отброшено (законы Моисея как выражение духа Иалдаваофа, как порабощение); и чем, если не творением новых ценностей, занимается пневматик? Но здешняя жизнь, противополагаемая Жизни подлинной, есть нечто временное: переход и мост. – Пневматик алчет – из заброшенности и низвергнутости в мир — вернуться к Свету, к Жизни, в дом совершенства: в плерому, пренебесную, премирную, появившуюся прежде мира – прежде всех век. Бытие пневматика стоит под знаком возвращения. Нахождение в плероме – mone, исхождение в дольний мир – proodos, возвращение к горнему, в плерому – epistrophe.
____
[74] -«Магия была гносисом народа» (Поснов М.Э. Гностицизм II века и победа христианской церкви над ним.  Киев, 1917. С.83).

[75] - Ганс Йонас: «Если бы идеи гностиков одержали победу, наше искусство, литература и еще многое другое в нашем мире было бы иным».

[76] - Бердяев Н.А. Из этюдов о Я.Беме. Этюд и. Учение об Ungrund. Журнал «Путь» №20. Там же, в сноске: «Я считаю неправильным называть старых гностиков еретиками. Порожденные религиозным синкретизмом эллинистической эпохи — они не столько искажали христианство языческой мудростью Востока и Греции, сколько обогащали эту мудрость христианством».

[77] - «Чужеземцу суждено страдать тоской по утраченной родине. Не зная дорог чужой земли, он странствует по ней, как потерянный; освоив же их, он забывает, что он чужеземец, и теряет себя, поддаваясь соблазнам чужого мира и отчуждаясь от своих истоков. Потом он становится "приемным сыном". Это также уготовано ему судьбой. По мере отчуждения от себя страдание чужеземца проходит, но самое это отчуждение выступает кульминацией его трагедии.

Осознание своего отчужденного существования, признание своего положения изгнанием служит для чужеземца первым шагом к возвращению, а пробуждение тоски по дому -- началом последнего. Все это наполняет отчуждение страданием. Тем не менее, такое обращение к истокам становится для чужеземца точкой отсчета нового опыта, источником силы и тайной жизни, неизвестной и совершенно недоступной его окружению, ибо для созданий этого мира она непостижима.

Это превосходство чужеземца, которое, хотя и скрыто, отличает его даже здесь, и чревато возможностью триумфального возвращения в его природную сферу, пребывающую вне мира сего. С этой точки зрения чуждость миру означает отстраненность, недосягаемость и величие. Ибо она, как таковая, совершенно трансцендентна, то есть лежит "за пределами" Всего, будучи несомненным атрибутом Бога». Йонас Г. Гностицизм.