ДОЛЯ, ч. 3, гл. 2, лето 1917, 2. 3

                2.3
       Доктор действительно «придумал новенькое». Ему совсем не нравилось, что левая рука подпоручика Иванова восстанавливается крайне медленно. Да что там говорить! Почти совсем не восстанавливается, небольшой успех на первых порах, и всё. Упорными упражнениями, превозмогая боль, Алексею удалось добиться только подвижности в плече и локте, но кисть отказывала в самые неподходящие моменты. Пустой чайник на весу одну минуту так и остался пока пределом возможного.
       Необходимо было специализированное лечение. Предстояло ехать в неврологический санаторий недалеко от Москвы, на станции Крюково, по Николаевской дороге. Доктор уверял, что применяемые новейшие способы лечения, в том числе электричеством, обязательно приведут подпоручика Иванова в норму. Санаторий держали госпожа Рукавишникова и доктор Вырубов, специалист в излечении неврологических болезней.
       – Вы для него случай интереснейший, Алексей Петрович. И там всё по последнему слову науки оборудовано. Водопровод, канализация, собственная электростанция, телефон. Так что от цивилизации оторваны не будете. Правда, вам там может быть немного неловко, – проговорил доктор, записывая в карточку результаты осмотра и новые рекомендации. – Туда на излечение приезжают преимущественно господа литераторы и другие, из творческой интеллигенции. Мнят, что все они поголовно страдают неврозами... Вас это не смутит?
       Доктор посмотрел на Иванова, сняв пенсне.
       – Не думаю, – ответил Алексей, завершая одеваться.
Доктор не без удовольствия наблюдал плоды своего труда. Пациент проделывал эту процедуру долго, но самостоятельно.

       – Ну что, скажешь, здесь хуже, чем на вашем хвалёном взморье? – спросил Николаша, сладко потягиваясь, стоя на веранде.
       Июльское утро и виды действительно были выше всяких похвал. Они проживали в Грачёвке, санаторной усадьбе госпожи Рукавишниковой, уже более недели. Комплекс специальных упражнений, чистый воздух и травяные чаи благотворно сказывались на Ведянине. Он помногу гулял, ел с большим аппетитом, набирал вес. И хотя хромота проявлялась ещё заметно, был уверен, что осенью отправится в действующую армию.
Алексею усадьба тоже очень нравилась. Большая, деревянная, в русском стиле, с великолепными обзорными верандами по периметру. Прекрасные виды, милая речка. Всё вместе немного напоминало ставшие уже смутными детские впечатления от Вятки.
       Доктор Вырубов взялся за Алексея основательно, не оставлял ни единой свободной минутки. С Николашей подпоручик встречался лишь в общей столовой да вечером после ужина. Своими результатами Иванов пока похвастаться не мог, любое действие давалось с трудом. Что не удивительно.

       Несколько предшествующих отъезду дней, приспособив Демьяна и работника, привозившего дрова, штабс-капитан и подпоручик, не щадя своих слабых сил, перевозили с Гороховой на Офицерскую всё, что, по мнению Ведянина, могло понадобиться для комфортной жизни. При воспоминании о перетаскивании тюков и увязанных стопками книг у Алексея до сих пор тряслись руки и ноги.
       Решение об отказе от квартиры Алексей принял после недолгого колебания и сразу написал Анне. Аренда квартиры была оплачена отцом на год. Место пребывания владельца здания неизвестно, и связаться с ним нет никакой возможности. Лиза с сыном и отец во Франции. По крайней мере, Иванов-младший очень на это надеялся. Анна в действующей армии. Сам Алексей – по госпиталям и санаториям. Потом, скорее всего, тоже в действующую армию. В любом случае, такая огромная квартира им двоим, оставшимся в России, уже не нужна...
       Алексей настоял на перевозке как можно большего числа книг. Отец с любовью собирал библиотеку, было много старинных экземпляров, и оставить их на произвол судьбы Иванов отказывался. Решено было в одной из двух комнат на Офицерской сдвинуть стол как можно ближе к двери. Второй стол перекочевал в коридор, а все образовавшееся пространство заполнялось книгами.
       – Учти, Алексей, – твёрдо заявил Ведянин, – как только место закончится, перевозку книг прекращаем. Так что отбирай самое ценное для тебя!
И Алексей, тяжело вздыхая, медленно передвигался вдоль книжных шкафов, вытаскивая книги и укладывая на стол те, что подлежали отправке. Затем дошла очередь до белья и одежды (он решил, в том числе, взять несколько платьев Анны, вдруг она приедет, не ходить же по городу только в форме сестры милосердия!), забрали кое-какую посуду и все продукты. С продовольствием в городе становилось всё хуже.
       В последнюю партию перевезли огромный отцовский ширазский ковёр. Он был не так ярок и чуть меньше, чем у отцовского друга, барона фон Людевига, но тоже впечатляющий. На все возражения Алексей упёрся, заявил, что потащит на себе, если все остальные такие чёрствые и не понимают, что значит эта вещь для его семьи.
Начал сворачивать ковёр сам, но неловко, растянулся на полу и чуть не заплакал от бессилия и боли... Демьян, помогая Алексею перебраться в кресло, гладил его шершавой тяжёлой рукой по голове, приговаривая: «Вот горюшко-то, вот горе...»
       Ковёр всё же перекочевал на Офицерскую, в маленькую комнатку – их «спальню» – и теперь занял всё пространство, высоко заворачиваясь на стены. Пришлось вытаскивать кровати, чтобы всё устроить.

       Вечером, удовлетворённо оглядев плоды их труда – битком забитую книгами «кабинет-столовую» и частично заваленную тюками «спальню», –Николаша заявил, прохаживаясь босиком по мягчайшему ковру от окна до двери и обратно:
       – Если бы я знал, что вы, Ивановы, такие куркули, ни за чтобы с тобой не связался! Это ж надо так забарахлиться! Офицер должен быть лёгок на подъём – сапоги надел, и в путь! А тут? Пять подвод или шесть? Да ты не переживай, Лёшка,
– увещевал Ведянин, поглядывая на безучастного друга. – Вот вернёмся из санатория, найдём склад приличный и перевезём туда всю вашу мебель и пожитки. А война закончится, найдёшь квартиру по вкусу, обставишь!
      Алексей лежал молча, разглядывая потолок. Болело всё. На душе муторно и тоскливо. Закрыв дверь квартиры, он спрятал ключ в условленное место, туда же положил свёрнутую записку с новым адресом и, медленно спускаясь по лестнице вслед за Николашей и Демьяном, чувствовал, что закрыл дверь в их прошлую жизнь.
      Теперь это прошедшее время.

      Общество в санатории в Грачёвке приняло их настороженно, слишком уж они с Николашей отличались от писательско-актёрской компании. В первый день вновь прибывшие перекусили в своих комнатах, поскольку приехали существенно позже установленного для ужина времени.
      Следующим утром вдвоём с Ведяниным в неизменной офицерской форме – теперь упёрся Николаша и переодеваться в штатское отказался – они вошли в просторный зал столовой. Поздоровались, прервав разглагольствования какого-то седовласого мэтра в косоворотке и пиджаке, и заняли места в конце длинного деревянного стола. Завтрак, очень сытный и обильный, шёл своим чередом, но в полной тишине. На них косились, но реплик никаких никто себе не позволил.
     Николаша, проголодавшись за ночь на свежем воздухе (заявил, что впервые за много лет спал с открытым окном и в тишине), с аппетитом уминал овсяную кашу, творог с вареньем, яйца и белый пухлый хлеб. Словом, на невротического больного никак не походил.
      Алексей еле ковырялся в тарелке. Ночь он спал плохо, как всегда на новом месте. К тому же его отсутствие звуков как раз пугало. И он очень нервничал перед встречей с доктором Вырубовым, хоть и не признавался себе в этом. Вдруг возлагаемые большие надежды не оправдаются и новомодное лечение окажется пшиком?

      В обед атмосфера за столом ничем не отличалась от утренней, та же напряжённая тишина и любопытные взгляды, только людей за столом стало побольше. Появились барышни, судя по умелому гриму – актрисы. Николаша барышнями заинтересовался. Напустил на себя таинственный томный вид. Встал изо стола, подчёркнуто щёлкнув каблуками офицерских сапог, когда одна из барышень покидала трапезную. Остальные пациенты мужского пола так и остались сидеть, должного уважения даме не продемонстрировали.
      Видя такое «павлинство», Алексей пришёл к выводу, что штабс-капитан действительно быстрыми шагами идёт на поправку.
      За ужином история повторилась. Алексей и Николаша вошли в общую столовую самыми последними. Честно говоря, Алексей совсем не хотел идти, так расстроил его доктор. Но не бросать же друга на произвол судьбы!
      Во главе стола восседали мадам Рукавишникова, светлоглазая дама с волевым лицом, брови вразлёт, добрая улыбка, и доктор, лобастый, со значительным лицом, главным украшением которого были солидные, загнутые кверху усы и узкая бородка.
Ведянин, а вслед за ним и Иванов, подошли к мадам, поздоровались и лично представились. Николаша, как водится, щёлкнул каблуками и «ел глазами» милую даму. Алексею без особой охоты пришлось повторить манёвр друга. Мадам улыбнулась и протянула руку для поцелуя. Они по очереди приложились к ручке и, испросив разрешение, после лёгкого милостивого кивка отправились к своим местам. Щёчки у милой дамы заалели. Доктор усмехался в усы.
      Такого «вызывающего» поведения кое-кто из присутствующих стерпеть уже не мог. Один из ужинающих, моложавый усатый тип в светлом летнем костюме, с узковатым лицом и крупным лбом с начинающимися залысинами, резко вскочил изо стола. Получилось это у него не очень аккуратно, так как сидели они все за столом по-деревенски, на единой длинной скамейке, и потому вставший опрокинул рюмку с тёмно-вишнёвой настойкой. Маленькая неприятность его не остановила, и он возмущённо высказался в том духе, что ни к чему устанавливать тут старорежимные порядки.
       Николаша не успел парировать, его опередила хозяйка вечера:
       – Вы что же, господин Бугаев, считаете, что поцеловать женщине руку – это проявление монархизма? Вот уж никак не ожидала от вас, Борис Николаевич. В своих стихах вы более романтичны! – насмешливо произнесла она и, видя, что возмутившийся господин собрался покинуть общество, добавила более мягким тоном: – Сядьте, пожалуйста, и полностью докушайте всё, что у вас на тарелке. У вас режим, диета, и вы обещали слушаться. Что же касается господ фронтовых офицеров, – мадам Рукавишникова голосом подчеркнула особо слово «фронтовых», – то они своими тяжелейшими ранениями заслужили право вести себя, не оглядываясь на мнение других.
       Бугаев, слегка смутившись, вернулся за стол.

       – Это что за птица была такая? – тихо поинтересовался у Алексея Николаша, выходя после ужина подышать на веранду.
       – Не знаю, – ответил Иванов, – я не большой знаток литераторов, но фамилия Бугаев среди них мне как-то не встречалась.
       – А это Андрей Белый, – прокомментировал доктор Вырубов, присоединившись к ним и покуривая тонкую папироску, – большой и удачливый поклонник Любови Дмитриевны Менделеевой, жены Александра Блока.
       – Ничего себе, – присвистнул Николаша, – как нам везёт на поэтов в последнее время!
       – Такие имена вам известны? – хитро поинтересовался доктор.
       – Мы с семейством Блок почти соседи, – сухо пояснил Алексей, не стремясь к дальнейшему обсуждению сплетен.
       – Понятно. Кстати, мать Блока – очень частая гостья нашего санатория, нервы у неё совсем не в порядке... да-с.
       Доктор помолчал немного, попыхивая папироской, и решил сменить тему.
       – А каково ваше мнение, господа офицеры, о петроградских событиях? – поинтересовался он, развеивая свободной рукой папиросный дым.
       – Вы какие события имеете в виду? – заинтересованно спросил Николаша.
       – Как? Вы ещё не читали газет?
       Штабс-капитан отрицательно покачал головой. Алексей стоял, облокотившись на парапет, и разглядывал быстро темнеющий сад. Ему почему-то совсем не хотелось знать о ещё каких-то событиях.
       – Что ж, – обрадовался доктор новым слушателям, – у нас одно за другим поражения на фронте, ну, да вы об этом лучше меня знаете. В Петрограде жесточайший продовольственный кризис. Хлеба не подвозят уже несколько дней. То ли саботаж, то ли действительно нет. Не могу сказать. В газетах пишут, что рабочие с Выборгской стороны и солдаты Первого пулемётного полка, возглавляемые анархистами и большевиками, вышли на стихийный митинг. Заполонили Невский. Требовали отставки Временного правительства и передачи всей власти Советам. Вы недавно из Петрограда, господа, не слышали, что это за зверь такой – Советы?
       Штабс-капитан снова отрицательно покачал головой.
       Доктор с энтузиазмом продолжил:
       – Понятно, что анархия вкупе с Советами неких большевиков никого не прельщала. Вся многочасовая демонстрация закончилась плохо. Казаки и юнкера устроили полный разгром. Просто расстреляли демонстрантов. Пишут, что весь проспект был завален трупами, не менее ста человек. Настоящее кровопролитие. И это ужасно, господа офицеры, доложу я вам, нетерпимо и ужасно!
       – Ужасно, господин доктор, то, что солдаты, нарушив присягу и приказ, подстрекаемые кучкой какого-то дерьма, с оружием в руках заняли центр города. Если бы они учудили подобное на фронте, то были бы расстреляны на месте без суда и следствия, как предатели и дезертиры, – жёстко произнёс Николаша.
       – Но позвольте, господин штабс-капитан, среди убитых были не только солдаты, были и гражданские. Более ста человек погибших русских людей! Это возмутительно!
       – То есть вас не возмущают тысячи русских людей, ежедневно погибающих на фронте, но нестерпима гибель сотни дезертиров и предателей? Интересная у вас политическая позиция, господин доктор, – покачал головой Ведянин, покидая веранду.
      – У вас тоже, у вас тоже, – пробормотал едва слышно доктор, внимательно и настороженно разглядывая спину уходящего Ведянина.
      О стоящем рядом Алексее оба, кажется, забыли...

      Дальнейшее пребывание в санатории не осложнялось никакими неприятностями. Мадам Рукавишникова так удачно распределяла «роли» своих пациентов-гостей, что все вместе собирались они только на короткое время. Его едва хватало на вежливые приветствия и обмен репликами о погоде.
      Ведянин и Иванов погостевали довольно длительное время, до середины сентября. Политические взгляды на профессиональном отношении к ним доктора не сказывались. Ко всем пациентам он был одинаково внимателен.
      Николаша совсем перестал хромать, носился по ближайшей округе как здоровый жеребец, стремясь восстановить прежнюю форму. Алексей терпел процедуры электрошоком. Определённый успех проявлялся. Но доктора в санатории также очень беспокоило состояние сердца подпоручика Иванова. Вырубов настоятельно требовал после отбытия из санатория обязательно лечь опять в госпиталь на детальное обследование.
      – Как вы себе это представляете, доктор? – упрямился Алексей. – Все лазареты забиты ранеными, и я что, займу чье-то место? Может, вы лучше мне какую-нибудь пилюлю подберёте, чтоб я был здоров и бодр?
      – Удивляете вы меня, Алексей Петрович, – парировал Вырубов, – взрослый человек, с хорошим образованием, а ведёте себя как дитё крестьянское. Да все ваши болезни и являются прямым следствием ваших фронтовых подвигов. Вам обязательно надо в госпиталь, желательно в тот же, где вас и лечили!
       Алексей поморщился. Всё, что он помнил, больше тянуло на юношескую глупость, а не на подвиги.
       Домой возвращались через Москву. Город показался им неприятно затихшим. Был поздний вечер, но ни огней, ни людей, ни живых голосов... Ярко и зазывно светился только ресторан Николаевского вокзала, где они и провели несколько часов в ожидании своего поезда.
       Москву единодушно решили не смотреть.