До последней борозды

               


«Сегодня мы сведем наши счеты с самими собой, мы поколение поселенцев, и без каски и пушечного жерла не сможем посадить дерево и построить дом. Не бойтесь увидеть ненависть, что заполнила жизни сотен тысяч окружающих нас арабов. Не опустим глаза, чтобы не ослабли наши руки. Это выпало нашему поколению. Это наш выбор – быть бдительными и вооруженными, сильными и упорными, ибо когда падет меч из наших рук, прервется наша жизнь»
(Из речи, произнесённой Моше Даяном над могилой первого убитого арабами поселенца кибуца Нахаль-Оз в 1956 году)




      Когда узнал, что Пашка едет за шкафом, сразу напросился в помощники. Разве можно было упустить возможность посмотреть на Газу, как говорится, в упор.  Я бы и так поехал, ведь он – сын наших самых близких друзей, которого знаю и люблю с детства. Туда пока не пускают, но он всё устроил и разрешение получено.  Мы едем в кибуц Нахаль-Оз забирать шкаф.
 
      Скосил глаза  в его сторону и улыбаюсь: головой  он почти касается обшивки потолка машины.
 
- Пашка, а помнишь, как мы с тобой соревновались на море?

- Конечно, помню.
 
      Когда мы познакомились с его родителями ему было одиннадцать. На море мы устраивали чемпионаты «кто дальше проплывёт под водой».  По старшинству я нырял первым. Вынырнув, поворачивался лицом к Пашке и старался оставаться на месте. Теперь была его очередь.  Поначалу он всегда выныривал в трёх-четырёх метрах передо мной и я радовался, что несмотря на огромную разницу в возрасте, могу составить конкуренцию. Так продолжалось всё первое лето нашего знакомства, а на следующий год Пашка вынырнул за моей спиной и мой триумф чемпиона был посрамлён раз и навсегда.

      Я снова повернул голову. Его профиль напомнил мне  какого-то актёра из далёких  семидесятых. Ну, да, конечно – белокурый здоровяк Дольф Лундгрен. Такой же волевой подбородок, пшеничные волосы, правда, собранные на затылке в косичку и голубые глаза.
 
     - Сейчас будет блокпост, - сказал Пашка, но я и сам вижу бетонное сооружение рядом с дорогой, а перед ним автобусную остановку со стенами изрытыми пулями. 
- Дальше будет много такого, - снова бросает он и начинает притормаживать. Двое солдат в полной амуниции направляются в нашу сторону. Проверка заняла меньше минуты  и мы снова едем вдоль металлического забора с колючей проволокой, отделяющего нас от Газы.  Перед поворотом в кибуц он заканчивается фрагментом высокой стены,  на которой цифра 70 посредине. Под ней фраза на иврите ДО ПОСЛЕДНЕЙ БОРОЗДЫ и название кибуца – НАХАЛЬ-ОЗ.
 
- Это – памятный знак. Седьмого октября должны были начаться празднования в честь семидесятилетия кибуца, - объясняет Паша и упреждая мой вопрос, продолжает. - Когда здесь появились первые поселенцы, никакого забора не было,  последняя борозда она и была границей, с неё всё и началось. Распахали землю,  засеяли, посадили деревья, построили дома и начали жить.

      Останавливаемся перед закрытыми  воротами, к нам подходит солдат и после проверки впускает нас на территорию кибуца.  Через эти ворота, которые в тот день были открыты, 7 октября ворвались боевики Хамас.
 
      Два года назад Пашка с Катюхой захотели сменить суетную городскую жизнь на деревенскую идиллию. Собственно, и раньше они подумывали об этом, но решение  «в кибуце детям будет лучше» окончательно вызрело после рождения второго  ребёнка и, как любил говорить Михаил Сергеевич Горбачёв, «процесс пошёл».  Пошёл-то он пошёл  и тут же застопорился. Дело в том, что попасть в кибуц – дело не простое,  даже если он находится всего в нескольких километрах от Газы.  Так что  процесс затянулся на целый год,  а пока шли проверки и собеседования родился третий. Наконец, Пашке с Катей и тремя детками было разрешено поселиться в кибуце Нахаль-Оз с испытательным сроком на два года. Им предоставили временное жильё – дом с тремя спальнями, гостиной, кухней и двумя санузлами - до того момента, пока они не станут постоянными жителями и построят свой собственный дом.
 
      Больше всех радовались дети, которые уже побывали в детском саду и познакомились со всей кибуцной мелюзгой.  Седьмого октября они должны были участвовать в праздничном концерте, посвящённом семидесятилетию Нахаль-Оз.  Папа с мамой радовались меньше потому, что не успели перевезти все вещи до шестого октября: у водителя сломалась машина.  Если бы не это, переночевали бы в своём доме, а на следующий день...

      Что могло произойти с ними на следующий день, мне даже жутко представить. Можно лишь гадать:  то ли сам Господь простёр длань над их семьёй, то ли  бабушка Зина и бабушка Дора с небес отвели беду от своих правнуков, но они уехали из кибуца в то время, когда головорезы из «Нухбы» (элитное подразделение Хамас)  уже садились на мотоциклы  и ждали  команду к нападению.

      Мы идём от Пашкиного дома в сторону «забора безопасности».  В полутора-двух километрах находятся восточные кварталы Газы. Это – Шуджайя, вплотную примыкающая к границе.  Слышны взрывы и пулемётные очереди.  На мотоцикле сюда ехать две минуты и восемь секунд. Откуда такая точность?  В одном из туннелей был обнаружен штаб батальона «Нухбы»,  где нашли подробный план нападения. Так вот, по этому плану ровно за две минуты и  восемь секунд первые 14 мотоциклов с 27-ю террористами должны были оказаться возле ворот кибуца Нахаль-Оз.  Всё было рассчитано с точностью до секунд.  С такой же точностью террористы рассчитали планы нападения и на другие населённые пункты.

      До забора мы не доходим считанные метры, нас останавливает новый ответственный за безопасность кибуца Эли, он заменил прежнего,  убитого в тот день.
 
- Нельзя, - говорит он, - здесь всё ещё опасно.  Вместе мы возвращаемся  и проходим  мимо дома, во дворе которого у входа  растёт большое «огненное дерево» («делоникс королевский»). Своей ярко-красной кроной оно накрыло вход в дом.   Хозяйка  поливает цветы в горшках.
 
 -  Это Шарона,-  говорит, Эли, - жена погибшего командира самообороны кибуца –  Илана Фиорентино.  Он успел затащить в свой дом соседского мальчишку и убить двух террористов, прежде чем сам получил пулю в сердце.  А Шарона с четырьмя детишками две недели назад вернулись в кибуц.  Пока только две семьи.  Вообще-то, нам повезло. За день до нападения начались провокации вдоль «забора» и мы вызвали подкрепление.  Прислали группу пограничной полиции из 11 человек и они остались ночевать в кибуце. Если бы не они, жертв могло быть в разы больше. Кстати, их командир тоже погиб.  Всего из жителей кибуца было убито 15 человек и восемь утащили в Газу, включая двух детей.

      Идём к Пашкиному дому. Седьмого октября он тоже мог быть здесь с Катей и тремя маленькими детками – Эшедом, Юваль и крошечным Пелегом.  Идём мимо домов с разбитыми стёклами и простреленными пулями стенами, чуть в стороне – коровник.  Наверное, также, как сейчас, животные стояли под навесом, а когда начали взрываться первые  «касамы» и мины, они, задрав головы к небу, ревели от ужаса и боли, заглушая вой сирен...

      По дороге я размышляю о том, что породило такую дикую ненависть, которая только усиливается с годами. Почему одни строят своё счастливое будущее и будущее своих детей, внуков, а другие всеми способами хотят его разрушить?  Территориальные претензии? Но их давно не существует после «размежевания» в 2005 году. Оставив дома и теплицы, на которых десятки лет израильские фермеры, кстати, давая возможность заработать жителям Газы, выращивали фантастические урожаи, Израиль оставил "незаконно оккупированные территории". И что, обрадованные арабские граждане, начали сами осваивать освободившиеся земли? Как бы не так.  Вместо этого, всё было разрушено и сожжено, а на этом месте снова образовался гигантский пустырь, как было до появления здесь израильских поселенцев.

       Молча мы разбираем новенький шкаф, чтобы увезти на  старую  городскую квартиру.
 
- Паша, а может вернётесь? – спрашиваю я, но сам не очень в это верю.

- Ты же сам всё видел и слышал.  Пока вернулись только две семьи, здесь всё ещё опасно, а там – посмотрим.
 
      Грузим в машину шкаф и всякую мелочь, последним  ложится Ювалькин трёхколёсный велосипед.
 
- Кажется, всё, - говорит Паша и захлопывает багажник. Выруливаем к воротам кибуца. Обращаю внимание, что он погрустнел, да и мне стало не по себе. Не знаю как он, но я уже вряд ли побываю здесь снова.  Последний взгляд на эту изуродованную варварами красоту вызвал одновременно два чувства – жалость и злость. За семьдесят лет на этой безжизненной земле люди создали райский уголок. Что мешало жителям Газы построить такую же красоту и жить счастливо?!  Вместо этого они рыли боевые террористические туннели, сравнимые по протяженности с московским метро и всё это только для того, чтобы уничтожить своих соседей.

      Вот мы и за воротами кибуца. Снова проезжаем мимо высокой стены. Пашка поворачивает голову и читает на иврите  «АД ХА-ТЕЛЕМ ХА-АХАРОН». Эта странная фраза «ДО ПОСЛЕДНЕЙ БОРОЗДЫ» с самого начала звучала в моей голове, пока мы находились в Нахаль-Оз и сейчас, когда покидаем это место, я продолжаю думать над её смыслом и, кажется, начинаю  догадываться.

      Пашка тоже задумчиво смотрит в сторону «забора», за которым всё ещё слышны взрывы. Чтобы разрядить обстановку, спрашиваю:

 - Что на тебя произвело самое большое впечатление, когда ты был там?

      Будучи резервистом спецназа инженерных войск, Пашка три месяца воевал в Газе, взрывая боевые туннели и опорные пункты Хамаса, дважды со своим подразделением он зачищал Шуджайю от террористов. Три месяца беспрерывных боёв и два дня отпуска – похоронить боевых друзей.  Слава Богу, всё обошлось, не считая багрового следа, который он заметил только, когда снимал  бронежилет.

- Самое большое впечатление? - Он задумался... -  Когда мы вошли в Шуджайю, у меня не было никаких впечатлений, только страх, что тебе могут вынести мозги из какого-нибудь окна или туннеля. После двух-трёх  недель, когда сон урывками,  иногда, на корточках прислонившись к стене, приходит такая усталость, что страх притупляется и  мечтаешь только об одном: помыться, выспаться и поесть домашнего...

- А дальше?

Пашка снова задумался.

 - Дальше приходит апатия. Ты идёшь на задание, как на остахреневшую работу. Тупо идёшь  и тебе уже всё становится безразлично, просто,  идёшь и делаешь эту долбаную работу, потому, что вместо тебя её никто не выполнит.  Ты спросил про самое большое впечатление?  Вспомнил!  Это – осёл!

- Какой осёл, Паша?

- Каждый день, выходя на задание видели одну и ту же картину: грязный ослик, стоящий среди развалин. Сколько он там стоял без еды и питья, одному богу известно, даже на взрывы не реагировал. Может, оглох, не знаю. Представляешь? Стоит этот бедолага неделю или две, смотрит на тебя такими глазами, что хотелось плюнуть на все запреты и приказы...но даже напоить его я не мог.. Знаешь сколько было случаев, когда слышали крик или стоны ребёнка, бросались помочь, а там – засада или фугас? Много наших погибло в таких засадах.  Мне этот ослик до сих пор снится.
Считай, что это – моё самое сильное впечатление.

      После этих Пашкиных откровений мне стал абсолютно понятен смысл фразы на стене у въезда в Нахаль-Оз.
Пришедшие сюда семьдесят лет назад молодые парни и девушки стали  форпостом государства Израиль, прекрасно осознавая, что за право быть израильтянами придётся платить своей кровью. Все эти годы одни созидали и строили своё независимое государство, в то время, как другие все свои усилия потратили на то, чтобы его разрушить.

      Не знаю, вернётся ли Пашка со своей семьёй, но я абсолютно уверен, что и он сам, и его дети, и будущие внуки, если понадобится, будут защищать эту землю ДО ПОСЛЕДНЕЙ БОРОЗДЫ.