Глава 8-1. 1997 год

Глава 8. 1997 год

1

Алла нешуточно страдала. Волшебные вечера, необычайные события, красивые, благородные люди - всё оказалось лишь игрой воображения, беспочвенными мечтаниями души, тоскующей о сказке. Студенческая среда была такой же далёкой от возвышенных идеалов, как и вся унизившаяся до беспросветного обывательства Российская жизнь. Где те тесные студенческие кружки, что давали творческий заряд бескорыстным служителям науки, таким как Менделеев, Докучаев, Павлов, Обручев, Вернадский? Они где-то в прошлом, в тех увесистых томах, что прочла Алла ещё в школьные годы в отцовской библиотеке. Нет уже, оказывается, ни студенческого братства, ни идеалов бескорыстного служения Отечеству. Зелёная молодёжь на журналистском факультете жила какими-то другими, непонятными Алле интересами. Её юные сокурсники, напичканные всевозможной газетной и прочей информацией, на первый взгляд казались устрашающе эрудированными. Они знали всё и вся, по всем вопросам имели готовые ответы, имели своё неколебимое, самоуверенное мнение. Это позволяло им глядеть на мир с аристократичным небрежением. Они жили одним днём. Они ничему не удивлялись, ничем не восхищались и не возмущались, ничего не осуждали, принимали всё как есть, с жизнерадостностью жвачного животного (многие из них даже на лекциях жевали жвачку). Они напоминали ей саму себя, какой Алла была в далёком прошлом. Но в ней всё-таки всегда жила глубинная серьёзность, исподволь формировавшая её человеческую суть. А эта зелень к человеческому, казалось, не имела никакого отношения. Это были роботы, запрограммированные на довольство и невозмутимость, всё им хорошо, ничего не надо, всё «до лампочки». Их устрашающая эрудированность оказывалась при ближайшем рассмотрении «туфтой». Стоило лишь копнуть тот или иной вопрос поглубже, как весь их напыщенный нигилизм оборачивался беспомощным инфантилизмом. А все их устремления сводились, в сущности, всё к тому же курсу доллара и обезьяньему подражанию всему не своему.
Так считала Алла. Её суждение, конечно же, страдало субъективностью. Она судила слишком строго, рассматривая окружающих её юнцов через призму собственного одиночества. Преодолей Алла отчуждённость, ей открылись бы возвышенные тайники души в этой самой «зелени», щеголявшей внешне наплевательским отношением ко всему возвышенному. Во все времена молодёжь неизменно проходила через бунтарский вызов окружающему, когда ей казалось, будто она всех умней. В специфических условиях нежданной рыночной волны это бунтарство выразилось в маске наплевательского ко всему отношения. Алла не понимала, что такие вещи с годами исчезают, как исчезли они у неё самой.
Во многом суждение Аллы о сокурсниках было обязано её сожительнице по комнате в общежитии. Комнаты были на двоих. Эта сожительница была удивительным созданием и носила благозвучное имя «Нинель», и на этом благозвучие кончалось. В голосе Нинель, в резких её движениях, повадках, даже в её постоянно бегающих глазах природа сконцентрировала все неблагозвучные шумы вселенной. Нинель ничего не умела делать тихо, постоянно кричала, гремела, стучала, болтала, хохотала. Она производила разом столько шумов, сколько не набралось бы и у казаков Запорожской Сечи, собери они все свои пирушки вместе. Нинель не переставала шуметь даже ночью: она храпела во сне, как десяток тех же запорожских казаков. Всё это несколько утомляло Аллу. Она думала, в лице Нинель природа сотворила единственный в своём роде экземпляр. Алла не знала, что в мире есть ещё сноха Егора Агаповича Сорокина, принадлежавшая к тому же удивительному виду. Нинель была к тому же ярой русофобкой. Всё русское, кроме самой себя, она подвергала уничтожающему разносу. С такой же страстностью она превозносила всё нерусское.
- Плевать в колодец, из какого пьёшь, по меньшей мере непредусмотрительно, - говорила Алла, когда Нинель принималась поносить русский народ, верования его, традиции, культуру.
- А я плюю! - с вызовом кричала в ответ Нинель. - Потому что мне наплевать, как обо мне подумают, мне истина дороже. Да, я преклоняюсь перед западной цивилизацией. Да, я как журналист сделаю всё, чтобы Россия стала протекторатом Запада. - Для большей выразительности она по-мужицки ударяла ребром ладони о ребро стола.
Приходя в общежитие откуда бы то ни было и в какое бы то ни было время, Нинель сразу принималась за еду и ела всегда основательно. С грохотом уставляла стол множеством тарелок с разнообразными закусками, с шумом придвигала стул и усаживалась с важным и словно бы сердитым видом, точно гневалась на подданных. Нинель в единственном лице представляла за столом всю «ассамблею» самодержца Петра Первого. Она действительно походила на него. Те же глаза навыкате, те же самоуверенные, грубоватые манеры и тот же шум. Нинель, точно в пожарный колокол, стучала ложкой или вилкой о тарелки, а набив рот едой, принималась сопеть, чавкать и одновременно без умолку болтать. Есть с ней за одним столом Алла не могла. Она обычно отправлялась после лекций на прогулку, пережидая время, пока её сожительница отобедает.
Алла неспешно бродила по Тверской-Ямской, по кольцу бульваров, по центральным улицам и переулкам. Развеять чувство одиночества не удавалось. Москва представала перед ней незнакомым, чужим городом. Алла родилась в Москве и жила в ней, пока родители заканчивали учёбу в институте, а отец потом ещё аспирантуру. Впечатления детских лет самые консервативные. Алле помнились тихие проулки с двухэтажными домами и скромными, напоминавшими купеческие лавки магазинами, лиричного вида дворики с цветочными клумбами и деревьями, непритязательного вида «чепки» и «забегаловки» и русский облик дяденек, толпившихся возле них. Помнилось живое человеческое тепло, исходившее от каменной Московской плоти. Теперь всё почему-то прилизали на западный манер. Чисто, строго, холодно и неуютно. Москва утратила нечто неуловимо тонкое, делавшее её прежде родным городом не только для москвичей. Алла старалась не глядеть на раздражавшие своим идиотством и цинизмом броские рекламные щиты и надписи на иностранном. Прежде она такие мелочи попросту не замечала. Видимо, приходило взросление, а она с печалью думала, что стареет не по дням, а по часам. Со всех сторон подкрадывалось одиночество.
Когда Алла приходила после прогулок в общежитие, Нинель обычно задавала один и тот же бестактный вопрос:
- Где была?
- На прогулке, - сдержанно отвечала Алла.
- Сенсационненького ничего?
Нинель никогда не ходила на прогулки просто так, ради самой прогулки, и другим не верила, что можно гулять просто так. Нинель была прирождённой журналисткой. Если уж она шла куда-нибудь, то возвращалась непременно с какой-нибудь сенсацией. Нинель уже поставляла развлекательное чтиво в одну буржуазную газетёнку. У неё был небрежный слог, но этот недостаток с избытком компенсировался «сенсационненькими» материалами. У Нинель был поразительный нюх на любого вида грязь, таящуюся за московскими прилизанными стенами. Она рассказывала Алле, что намерение стать журналисткой возникло у неё в 91-ом году, когда Нинель училась в 7-ом классе школы. Уже тогда она сообразила, какие беспредельные возможности открываются перед толковым журналистом в связи с заменой государственной цензуры цензурой частных лиц, которые, в отличие от государства за свою цензуру платят и неплохо.
- Цель моей жизни, - говорила Нинель, - поставить себя в журналистике так, чтобы финансовые воротилы платили мне за угодный им материал не сотни и не тысячи, а миллионы, в долларах, разумеется.
Цель была великая, но и целеустремлённости Нинель не надо было занимать. За год до поступления на журналистский факультет она приехала в Москву из подмосковного посёлка, сняла комнату и поступила работать в типографию. За этот год она сумела познать Москву, как свои пять пальцев. У неё уже был обширный круг знакомых, с помощью которых Нинель выискивала для буржуазной газетёнки сердцещипательные подробности из жизни бомжей, малолетних проституток, сексуальных маньяков и извращенцев. Показывая свои газетные публикации Алле, она хвастала:
- Это семечки, я ещё до высокопоставленных типов доберусь. Они у меня раскошелятся!
Нинель долго уговаривала Аллу показать себя в «большом свете» - так она именовала избранный круг своих знакомых.
- Ты же журналистка! - кричала Нинель, стуча ребром ладони о край стола. - Тебе необходимо знать жизнь!
Алла перед таким напором не устояла. Собрание «большого света» проходило в шикарной пятикомнатной квартире. Был богатый стол с заморскими закусками и винами, блистали пёстрыми нарядами щёголи и щеголихи. Аллу поразила смесь самой изысканной утончённости с вульгарным, чуть ли не блатным жаргоном. Не успела Алла оглядеться, как к ней подошла сверкавшая драгоценностями дама.
- Мой любовник влюбился в вас с первого взгляда, - сообщила дама с обворожительной улыбкой. - Не могли бы вы взять на себя труд переспать с ним нынче ночью? А то я от него немножечко устала.
Алла была ошеломлена. Она с трудом удержалась от ругательства. Выручило чувство юмора. Саркастично-елейным голосом Алла ответила:
- Я бы охотнее взяла на себя труд переспать лично с вами.
Дама улыбнулась ещё обворожительней и с интимной слащавостью произнесла:
- Вы душечка. Я давно мечтала это испытать.
Тут уже Алла не сдержалась.
- Дура, шуток не понимаешь, что ли? - с чувством гадливости выбранилась она и тут же покинула высокое собрание. Её едва не стошнило от отвращения.
Всё чаще возвращалась Алла к мысли, зародившейся у неё два года назад после приключения с ветеринарной санинспекторшей Леной. Тогда, два года назад, она приняла к действию первую часть мысли: «Смысл жизни - в самоусовершенствовании». Теперь Алла всё упорнее задумывалась над второй, несравненно более трудной для осознания половиной: во имя чего надо совершенствоваться? Счастье будущего человечества? Этим лозунговым штампом пусть тешатся переростки из КПРФ, а уж она-то знает, что счастье - категория чересчур абстрактная, текучая: было - уплыло, потом опять приплыло. Видеть смысл жизни в счастье - это всё равно что видеть её смысл в ней самой.
Размышляя таким образом, Алла однажды вдруг подумала: «А не ханжа ли я? Разве стремление к высокому не тот же поиск счастья? Разве люди науки или просто высоконравственные люди, отвергающие личные блага во имя духовного начала, не стремятся подспудно к счастью? Конечно же, стремятся. Только для них счастье не в опохмелке, как у алкаша, и не в богатстве, как у «нового» русского. Значит, цель жизни всё же в счастье, только не в низком, а в высоком?»
Опять это «высокое». Для учёного оно в научной деятельности, для высоконравственного человека - в самоотречении. А в чём оно для неё, Аллы Скобцевой? Она хочет совершенствоваться ради справедливого устройства общества. И только? Но ведь справедливое устройство общества не что иное, как коммунистическое счастливое будущее человечества, а это ведь, как теперь стало «общеизвестно», просто красивая сказка.
Алла не переставала размышлять ни днём, ни ночью. И однажды её озарило: справедливое и даже гармоничное устройство общества мало чего даст, нужно гармоничное устройство всей вселенной. Вот для совершенства вселенной стоит совершенствоваться. Но каким образом совершенство личности взаимосвязано с совершенством вселенной? Для вселенной ведь не существует времени, вселенная - это вечность. А человеческая личность смертна. И тем не менее личность как-то взаимосвязана со вселенной. Но вселенная - это же вечность! Беготня по этому замкнутому кругу терзала Аллу до тех пор, пока не снизошла к ней успокоительная мысль: значит, человек не смертен. Значит, рамки понятия «жизнь» раздвигаются беспредельно. В вечности заложено беспредельное совершенство, и человек избран в качестве орудия для его осуществления, Но кем избран человек? Задавшись таким неожиданным вопросом, Алла впервые всерьёз задумалась о Боге.
В весеннюю сессию экзамены за второй курс Алла сдала все на «отлично». Ей предложили работу в газете, но она отказалась, ей хотелось провести летние каникулы в Трёхреченске. Перед самым отъездом домой Алла поддалась на очередную авантюру Нинель: та разнюхала сенсационненькое в сфере мафиозных разборок и обещала увлекательное шоу. Разборка должна была произойти в полночь в глухом уголке в районе Сокольнического парка. Аллу заинтересовала не разборка сама по себе, а объект этой разборки. Нинель сказала, что решался спор относительно особняка, принадлежавшего спортивной организации. Столичные власти положили глаз на этот особняк и пытались выгнать спортсменов с помощью милиции, но потерпели неудачу: спортсмены милиции не подчинились. Тогда столичные власти втянули в дело «другие организации», пообещав, видимо, «кусок от пирога». Все эти заинтересованные стороны и собирались ночью закрыть вопрос о «пироге».
В одиннадцать вечера Нинель и Алла подошли в тускло освещённом закоулке к объекту намечавшейся разборки. В одном из окон особняка на третьем этаже горел свет. Нинель заранее наметила наблюдательный пункт - это был соседний, готовившийся к сносу пустой дом с выбитыми в окнах стёклами. Подруги забыли взять с собой фонарь, в доме было темно, как в погребе. Они попытались ощупью подняться на второй этаж, но лестница была полуразрушенной, без перил, взбираться по ней в кромешной тьме было рискованно. Пришлось занять наблюдательную позицию на первом этаже. Девушки сели на подоконник проёма, глядевшего в сторону особняка, и стали ожидать «представления». Нинель, как всегда, без умолку болтала.
Представление началось раньше, чем они рассчитывали, и совсем не то. Сначала послышались громкие голоса, потом из уличной темноты вышла в освещённое фонарём пространство пьяная компания юнцов, члены которой с хмельной оживлённостью изъяснялись меж собой на блатном жаргоне.
- Это что, одна из сторон конфликта? - тихо удивилась Алла.
- Эти-то? Да ты что! - во весь свой шумный голос крикнула Нинель. - У этих одна разборка: последний стакан водки поделить.
- Тише, - прошептала Алла.
Но несмотря на то, что юнцы были сильно пьяны, Нинелин крик они всё-таки услыхали.
- Блин буду, там баба, - сказал один.
- Я тоже слышал, - подтвердил другой.
Компания двинулась к дому и скрылась за его углом. Спустя немного Нинель и Алла услышали, как захрустела щебёнка у входной двери под чьими-то шагами. Кто-то чертыхнулся, вспыхнул свет фонарика.
- Бежим, - шепнула Алла. Они одновременно вскочили на подоконник, и тут световой луч их настиг.
- Смотри, проститутки! - раздался мальчишески восхищённый возглас.
Алла тут же спрыгнула с подоконника наружу, Нинель - следом. Они не успели скрыться в темноте, юнцы настигли их у края освещённого уличным фонарём пространства. Их пьяно облапили и повлекли к дому. Нинель завопила так оглушительно, что державший её юнец отступил и укоризненно произнёс:
- Чего орёшь, дура? Побалуемся и отпустим.
- Глазками побалуешься, носиком спустишь, - ответила Нинель.
Её ударили в лицо. Это сильно рассердило Нинель.
- Сосунки! - крикнула она так мощно, что будь работники правопорядка повнимательней, крик был бы без всякого радиотранслятора услышан во всех столичных отделениях милиции.
Нинель кинулась в драку. Аллу цепко держали двое, помочь Нинель она не могла. Вскоре Нинель упала с окровавленным лицом, но тут же поднялась и снова кинулась в драку. Один из юнцов ударил её по голове металлическим прутом. Нинель вскрикнула, на этот раз негромко, и упала. Алла с ужасом глядела на растущую в размерах лужу крови на асфальте вокруг едва заметно шевелящейся головы Нинель. Страх и чувство омерзения к подонкам удесятерили её силы. Внезапным рывком Алла вырвалась и побежала. Она слышала за спиной сопение преследователей. Её настигали. В отчаянии Алла впервые в жизни обратилась с мольбой к Богу: «Господи, спаси!» Бог сделал для неё, как для новичка в вере, исключение из правил: взвыли позади милицейские сирены, взвизгнули тормоза автомашин, разорвали ночную тишину выстрелы из автоматов. Оглянувшись, Алла увидела, что никто за ней уже не гонится. Но она не остановилась, бежала и бежала, задыхаясь, пока не показался впереди тормозящий у остановки трамвай.