Глава 8-2

2

В эту ночь июня 97 года, когда Алла от жуткого потрясения окончательно уверовала в Бога, в далёкой деревне Тимохино маялся от бессонницы Слава Левенцов. Видно, крик ужаса родственной ему души, её мольбу о помощи услышала его душа. В эту самую ночь не спалось кое-кому и в Беловодске. По притихшим улицам города с рёвом мчался чёрный «ягуар». Не сбавляя скорости, он выскочил с шоссе, взвизгнул тормозами и встал впритык к ступеням, подымавшимся к фасадным колоннам бывшего Беловодского кинотеатра «Восход». Из «ягуара» выпрыгнули трое в кожаных чёрных куртках. Сидевший за рулём Миша Бровкин тоже вылез из машины. Трое, Константин Углов, Антон Анбоев и Стажёр, уже барабанили кулаками в дверь. Едва сторож открыл им, они, сбив его с ног, ворвались внутрь. Стажёр остался у двери, Углов с Анбоевым кинулись по лестнице на второй этаж. Выглядело всё это впечатляюще - как налёт гестапо в фильмах про фашистов.
Снисходительная усмешка легла на Мишино лицо. Эти ребяческие игры в штурмовиков давно ему приелись. Не торопясь, поднялся он на второй этаж. Просторный холл здесь был заставлен иностранной мебелью: диваны, кресла, спальные и кухонные гарнитуры. В бывшем кинотеатре «Восход» располагался теперь мебельный магазин «Закат» - такое название дал магазину его владелец Константин Углов, у которого была склонность к меланхолии.
Углова в узком кругу именовали «Джеком-потрошителем». Он был лидером одной из городских бандитских групп и своё прозвище получил за свирепость при взимании «пошлин» с торгашей. Магазин Углову подарил отец, бывший секретарь горкома КПСС, а теперь чиновник мэрии. Даря магазин, отец, видно, думал, что беспутный сын прильнёт к узаконенному предпринимательству, но Константин предпочитал делать деньги иным способом. Магазин же, хотя и приносил одни убытки, служил надёжной ширмой для преступного бизнеса.
Ворвавшись в свой магазинный кабинет, Углов шлёпнулся в кресло у стола и, схватив трубку мобильного телефона, начал обзванивать своих людей. Он говорил в трубку языком загадочных полуфраз, намёков, недомолвок, из которых можно было только понять, что у него связи с сильными мира сего. Это был один из его приёмов укрепления лидерского авторитета в группе.
Бровкин, развалясь в кресле, глядел на Углова с иронией: взрослое дитя! Бровкину было наплевать на высокие связи лидера. С некоторых пор ему на всё было наплевать. Он заболевал чёрной меланхолией, как и Константин, только не агрессивной, как у того, а самоуглублённой, незаметной.
В группе Углова Бровкин оказался вскоре после того, как Кулагин закрыл магазин Наташи Фадеевой. Миша тогда по наивности бросился просить помощи у дяди Коли, которого Кулагин фамильярно именовал «Фемидычем». Дескать, обижают хорошую женщину, гнобят и разоряют только за то, что та отказалась стать любовницей партнёра по бизнесу. Узнав подробности дела, дядя Коля с недоумением посмотрел на Бровкина и сказал:
- Когда же ты повзрослеешь, племяш? Мышцы, вон, накачал, а мозги только дешёвыми детективчиками потчуешь. Оглянись вокруг, посмотри, как мир изменился. На родителей своих погляди. На какие шиши они шикуют? Сеструха моя, твоя мать, давно вообще нигде не работает, графиню из себя изображает, «великосветские» приёмы даёт таким же представителям нашей захолустной элитки. Да ещё тебе до недавнего времени деньжат подкидывала. Ты хоть знаешь, какая у твоего отца официальная зарплата?
Бровкин ошеломлённо молчал. Он действительно никогда не задумывался о подобных вещах, воспринимал всё, как должное.
- А сам-то ты у Кулагина только шофёрскую зарплату получаешь? - неумолимо продолжал дядя Коля добивать Бровкина. - Сколько тебе Борис платит за то, что ты фальшивые накладные по его подставным магазинчикам и палаткам на подпись возишь?
- Почему это фальшивые? - не понял Миша.
- Эх ты, салага! - печально вздохнул Фемидыч. - А за что же по-твоему Кулагин тебе такие деньги платит? Это Фадееву Борька за красивые глазки решил собственным магазинчиком осчастливить, да та, дура, не поняла этого, за что и платит теперь. А вот о твоей кандидатуре твой нынешний хозяин сначала у меня проконсультировался, и я дал тебе самую лестную характеристику, цени.
- Значит, у меня теперь есть хозяин? - наливаясь яростью, сказал Бровкин.
- Почему теперь? - усмехнулся Фемидыч. - Хозяин всегда есть. Да ты зубами-то не скрежещи! У каждого из нас всегда был, есть и будет хозяин, а уж в нынешние времена тем более! Кто тебе платит, тот и хозяин. И чем быстрее ты, племяш, повзрослеешь и поймёшь это, тем лучше.
- А как же Наташа Фадеева?
- Мы с Борькой Кулагиным ещё со школы корешимся, и ради какой-то дуры бабы, не пожелавшей ради собственного благополучия иногда раздвигать ноги, ссориться я не намерен. И тебе не советую!
Бровкин много тогда размышлял над словами дяди Коли и в результате пересмотрел и изменил свои отношения с окружающими его людьми. С Кулагиным они расстались мирно, Борис Павлович ни о чём Мишу не спросил, только сожалеюще покачал головой, подписывая тому заявление об увольнении по собственному желанию, и сказал, что в любой момент примет Бровкина назад, если тот передумает.
Наконец у Миши завелись деньги и немалые, в долларах и в иной валюте. Были у него и роскошные девочки, и кутежи в шикарных ресторанах. Были ежедневные, точнее еженочные, пьянки и весёлая «работа» с торгашами. Была возможность хоть завтра отправиться в заграничное путешествие и купить виллу на Средиземноморском берегу, о которой он мечтал когда-то. Но не было желания. С Бровкиным приключился дикий парадокс: безудержное стремление к радостям жизни через посредство денег привело его к утрате способности радоваться жизни. Он попал в ловушку.
Круг лиц, в котором Миша теперь вращался, весь поголовно страдал психическим расстройством - валютоманией. Ценность жизни измерялась количеством накопленной валюты, в ней был весь смысл, топивший саму жизнь в тумане. Тратить деньги на что-либо, не сулящее дохода, было для Бровкина уже непосильным делом. Он ещё был способен пойти на крупный риск, вкладывая деньги в сомнительное дело, но только если был шанс сорвать в случае удачи большой процент. Единственным его заведомо не сулящим дохода приобретением был «ягуар», но Бровкин считал, что скоростные качества «ягуара» необходимы в его специфической работе. То есть «ягуар» был для себя. Что же касалось траты денег для других, Бровкину стоило уже усилий даже приятеля угостить из своего кармана.
С удивлением и тоской вспоминал Миша время, когда радостно было просто смотреть на звёзды в небе. Теперь звёзды не замечались, хотя Бровкин и вёл ночную жизнь. Тоску вызывали воспоминания о Любе, о замечательном чувстве, какое он испытывал от неуловимого движения её души, отображавшегося на её лице. Миша не мог уже вернуться к ней, запрещал себе и думать о возможности возврата. Он погряз в распутной жизни и мог с лёгким сердцем обманывать распутных девочек, но обманывать Любу - это значило бы наплевать на самого себя. И Бровкин предавался меланхолии. В отличие от Углова, он предавался меланхолии мужественно, наедине с собой. Скрывать меланхолию от других помогала Бровкину его непроницаемая, точно приклеенная к лицу, улыбка.
Углов вдруг бросил трубку и бешено закричал:
- Стажёр! - Остававшийся внизу у входа самый молодой член группы прибежал на окрик. - Неси! - скомандовал Углов.
Взяв у Бровкина ключ, стажёр кинулся к машине. Через минуту он принёс сумку с водкой и закуской. Началась, точнее, продолжилась начатая вечером тотальная попойка. Проклятием таких ночных попоек был острый недостаток тем для разговора. По сто раз уже пересказано, у кого какая дома евромебель, какие сногсшибательные особняки у каждого в экологически благонадёжном месте, какие сногсшибательные девочки. Оскомину набило повторять про это. А больше не о чем поговорить. Оттого попойки делались раз от разу всё мрачнее.
Углов молчал, водка, как всегда, усугубляла его меланхолию. Внезапно на лице у него промелькнуло подобие какой-то мысли.
- Сторож где? - крикнул он и уставился хмельными красными глазами на Стажёра. - Привесть его сюда.
Стажёр кинулся на первый этаж. Вернулся он со сторожем, мужчиной лет пятидесяти.
- Выпей, - сказал Углов мужчине.
Плеснув в стакан граммов сто водки, он подвинул его на край стола. Сторож выпил, закусил кусочком хлеба, сказал «спасибо» и повернулся уходить.
- Э-э, ты куда? - окликнул Константин. – Думаешь, за «спасибо» тебя звали? Садись, рассказывай.
- О чём? - удивился сторож.
- О том, как докатился до жизни такой. Ты ведь инженером был.
- Обычная история, - ответил мужчина. - Завод приватизировали, зарплату платить перестали, пришлось в сторожа податься, другой работы нет.
- Не стыдно инженеру в сторожах-то?
- Чего ж тут стыдного? Я ведь не ворую.
- Ишь, правильный какой: он не ворует! А если и из сторожей погоним? Скажешь, воровать не станешь?
Лицо мужчины осветилось снисходительной улыбкой.
- Не стану, - с мягкой убеждённостью ответил он.
- Так ведь сдохнешь с голоду! - удивился Константин.
- Не я первый. Право умереть честным, слава Богу, у нас пока не отобрали.
- Дурак! Надо жить уметь, а не умирать. Мы вот не работаем, а миллиардеры, тебе такие деньги и не снились. Хочешь, научу, как миллиардером стать?
- Нет, не хочу. Стыдно быть миллиардером, когда люди рядом голодают.
- Смотри-ка, какой стыдливый! - воскликнул Константин. - Ну-ка, пойдём выйдем.
- Перестань, - попытался остановить вожака Миша Бровкин, но тот уже вошёл в раж.
Сторож без возражений проследовал за Угловым в тёмный угол холла. Здесь они остановились, Углов повернулся и без лишних слов ударил бывшего инженера кулаком в лоб.
- За стыдливость, - пояснил он.
- Я дал бы сдачи, - сказал мужчина, - да больно вы все рослые, и биомасса у каждого, поди, килограмм под сто, смысла нет.
Углов, свирепея, нанёс ему ещё два удара, затем, увидев, что избиваемый не показывает страха, собирался уже бить без останову, но тут за руку его схватил Бровкин. Улыбка на лице у Миши была особенная, гипнотизирующая, под её воздействием вожак остыл и позволил себя увести.
Попойка продолжилась. Захмелевший Углов вдруг кинулся на первый этаж, объявив, что не закончил ещё разборку со сторожем. На лестнице он споткнулся и «пропахал» личиком все ступени сверху донизу. Личико у него картинно окровавилось. Забыв про сторожа, Углов направился в туалетную комнату. Умывшись и увидев рваные раны на лбу, на щеках и на носу, Константин опять вспомнил про сторожа. В поисках своего «обидчика» он попал в хозяйственное помещение, где не было электрического света. Впотьмах Углов заблудился среди старых реквизитов бывшего кинотеатра. Его изощрённые ругательства заглушались толстыми каменными стенами, поэтому никто не приходил ему на помощь. Утомлённый гневом, Константин шлёпнулся в закутке между штабелями щитов с названиями кинофильмов и уснул, подложив под голову два своих больших, костистых, сложенных вместе кулака.
Пьяную компанию долгое отсутствие лидера не встревожило. Только Бровкин, беспокоясь, что Углов спьяну натворит что-нибудь непотребное, спустился на первый этаж. Сторож лежал на составленных вместе стульях, при появлении Бровкина он не встал, приподнял лишь голову.
- Ты чего, отец, в антисанитарных условиях отдыхаешь? - спросил Миша. - Наверху диванов тьма.
- Я там и отдыхаю, когда вас нет, - ответил сторож. - А при вас... Ни к чему гусей дразнить, как говорится. Этот бешеный...
- Он сюда не заходил?
- Пытался. Дверной ручки не нашёл. Из хозяйственного отсека гром был, видно, там гуляет.
Бровкин открыл дверь, собираясь уходить, но у порога о чём-то призадумался. Помедлив, он обернулся и неловко произнёс:
- Отец, ты не серчай на нас, прости.
- Прощаю, - ответил бывший инженер. - Быль молодцу не в укор, как говорится. Но простит ли небо за «миллиардерство»?
- Знаю, отец, небо нас не простит, у нас с небом свои счёты. Но ты прости.
- Разве прощение простого смертного важней небесного?
- До неба ещё дожить надо.
- Смотря как доживать...
- В этом-то и заковыка. Жить по-другому мы уже не можем.
Бровкин вышел, сильно хлопнув дверью. Сходив к машине за фонарём, он направился в хозяйственное помещение. Обнаружив Углова спящим на полу, Миша не стал его будить. Он вернулся к пьяной компании. Анбоев спал в кресле. Стажёр ещё бодрствовал, но, судя по глазам, фактически уже отсутствовал. Бровкин принял в одиночестве два раза по сто грамм и пошёл спать на одном из фирменных диванов в холле.
В пять утра его разбудил Константин, злой, с разбитым и опухшим от соприкосновения с каменными ступеньками лицом.
- Похмеляться будешь? - спросил Константин.
Миша отрицательно помотал головой, он старался не принимать и малой доли алкоголя, если предстояло сесть за руль.
Через десять минут «ягуар» бешено мчался по Беловодским улицам.