Портрет на фоне вулкана

   Капитан разрешил сойти на берег, взяв с меня слово, что я не буду ни во что не вмешиваться.
   Прежде, чем корабль причалил к пирсу, Бокале проинструктировал меня:
– Далеко не уходи. Запомни - Танаура – самый неприветливый посёлок на острове. Наверное потому, что до них так и не дотянули дорогу, и попасть в посёлок из столицы можно только по морю. Если что – говори: «нухато секе мире». Это означает, что тебе нужно на корабль. Запомнил?
– Нухато секе мире, - повторил я.
– И ещё. Мало ли что…Не называй своего имени, даже если будут спрашивать. По крайней мере, не говори его первым. Вот если другой, которого встретишь, сам назовёт имя – не сразу конечно, у них с этого разговор не начинают, боже упаси! – а после того, как поговорит с тобой часок – тогда другое дело!
– Почему? – удивился я.
   Бокале хмыкнул и наклонился к моему уху.
– Обычаи в этом посёлке странные. Середины не знают. Или брат родной, или – по морде. Но морду бить можно только тому, чьё имя знаешь. Пока имени не знают – ты чужой, можно сказать - убогий, что с тебя взять?
   Он захохотал, а я замер, не зная, как относиться к услышанному? Шутка или серьёзное предупреждение? Почему он только меня предупреждает? Демонстративно говорит на ушко, чтобы внимание привлечь?
   Посёлок Тануара находился на южной оконечности острова Туамо. Не более сотни домов, большей частью деревянных, с двускатными крышами, крытыми листьями пандануса. В центре несколько двухэтажных кирпичных зданий, построенных ещё в прошлом веке. При строительстве их оштукатурили, то влажный климат и ветра быстро расправились с отделкой. Кладку вели местные строители, не обладавшие опытом, так что с потерей штукатурки стали виды кривые ряды кладки, стены также были кривыми, или, по крайней мере, производили такое впечатление. Прямоугольные оконные рамы казались в этих домах чем-то инородным, нарушавшим торжество кривизны.
   Я сделал несколько снимков этих домов. Кто знает, переживут они предстоящее извержение?
   До того, как я оказался в составе экспедиции, об извержениях вулканов я не знал ничего. Нет, конечно, слышал о них, видел фильмы – художественные или документальные, слышал рассказы. Но… Со мной в каюте оказался вулканолог – тощий и невероятно подвижный мужчина по имени Веня. Если бы при первой встрече – я ещё не знал, с кем в одной каюте мне предстоит провести две недели - попросили бы угадать, кто он по профессии, ответил бы: артист. Любые его движения, походка, жесты, были столь образны и выразительны, что казалось – он ещё не начал говорить, а ты уже знаешь, что скажет. Я подумал, что общение с таким человеком будет очень интересным, и не ошибся.
   В первый же день он поразил своим отношениям к вулканам. Он их любил. Через его рассказы о них проходила та любовь, какую можно сравнить лишь с любовью родителей к детям. Извержения для него были чем-то сопоставимым с шалостями любимых детей.
– Пойми, - Веня широко улыбался, и каждое слово подкреплял изящной жестикуляцией, – без вулканов на земле не было бы жизни. Солнечный ветер постоянно сдувает с земли атмосферу, каждый год наша любимая планета теряет тысячи тонн. Если вулканы перестанут пополнять атмосферу, то через какие-нибудь несколько миллионов лет нам будет нечем дышать.
– Посмотри, какая богатая и разнообразная растительность на этом острове, – продолжал он. – Всё потому, что вулканический пепел является лучшей в мире почвой для растений. Любые минералы, и в неограниченных количествах. Эволюция растений в привулканной зоне происходит быстрее, чем в других районах. Посмотри, какое биоразнообразие!
   Поначалу я пытался возражать, напоминая о Помпеях и других городах, упоминание о чьей участи до сих пор наполняет сердца людей печалью.
– Что поделаешь! – Веня не высказывал сочувствия. – Люди глупы. Извержения не начинаются внезапно. Если довелось жить вблизи вулкана, то нужно смотреть. Появилось подозрение – отойди в сторонку, пережди, потом вернёшься.
   Что-то в его словах было верным. Жители острова покидали свои дома неохотно. Меня это поразило, но Веня тут же объяснил, что это – обычное явление. Что говорить о жителях Туамо, где не было извержений уже сотни лет, когда даже пережившие извержения соглашаются переселяться лишь тогда, когда извержения входят в активную фазу, то есть начинаются выбросы из жерла и выходы лавы.  А тут – всего лишь столб дыма. Но после серии подземных толчков люди согласились. За три дня мы сделали шесть рейсов и вывезли на соседний остров Ханатуко, что в сорока милях отсюда, перевезли полторы тысячи человек. Два других корабля, значительно бОльших, чем наш, перевезли одиннадцать тысяч островитян. Но ещё сотни жителей оставались. И вот Ниапуто – представитель местной администрации, наш Бокале и один из матросов отправились на поиски тех, кто не хотел уходить. Веня отправился проводить измерения, а я отправился на остров просто так, пофотографировать.
   Ниапуто увёл делегацию в маленькую деревушку Нгоро, что на возвышенности. Её жители верили, что если останутся, то бог вулканов Хаманатариту не станет обрушивать на остров огонь и камни. Я остался в Танауара.
   Этот посёлок славился красотой и разнообразием построек. В какой-то момент жители стали разрисовывать стены своих домов. В зависимости от умения и старательности рисовали морские или лесные пейзажи, а кому это было не по силам – просто цветные линии или круги. В рисунках часто отражались занятия обитателей дома.
   Я шёл от дома к дому, фотографируя замысловато разрисованные стены. Некоторые разрисовали только наружные, обращённые к улице, стены, другие – и обращённые во дворы.
   Посёлок заканчивался маленьким домиком, главным отличием которого была форма: круглый, с высокой остроконечной крышей, которая делала его похожим на миниатюрную сторожевую башню. Стены приятно удивляли девственной белизной, словно его выкрасили только вчера. На фоне аккуратного домика-башни двор казался захламлённым – на невысоких козлах лежало частично отёсанное бревно. Верхняя часть бревна была стёсана, словно его собирались превратить в большую лавку. Вокруг всё было засыпано щепами, видимо неизвестный столяр работал топором и мачете.
   Свежеобработанное дерево издавало необычайный терпкий аромат, и остановился, чтобы насладиться им. Так винодел наслаждается ароматом старинного вина, а парфюмер радуется притягательной необычностью запаха новых духов. Желание торопиться внезапно исчезло, и я присел на это бревно, как на лавку.
   Открывшийся мне вид был примечателен. В десятке шагов от меня начинались заросли кустарников, называемых чачухе. Они цветут круглый год, маленькие цветки бывают – в зависимости от сезона – красными, пурпурными или фиолетовыми. Издалека они более похожи на ягоды. Посадки чачухе можно использовать в качестве живой изгороди – они колючие, и пробираться сквозь заросли этих кустов – дело рискованное.
   Далее виднелись араукарии, их могучие кроны переплетались, образуя невероятной красоты ковёр, который простирался вплоть до дымившейся вдали вершины.
   Внезапно я почувствовал, что за спиной кто-то есть. Резко обернулся и увидел её.
   Шагах в десяти от меня стояла девушка, одетая в цветастое платье с короткими рукавами. Длинные чёрные волосы были собраны в «хвостик». Чёлка почти полностью закрывала лоб. В одной руке у неё был пластмассовый стул, в другой – большая папка с бумагами.
   Она поймала мой взгляд и улыбнулась обжигающей улыбкой. Я вскочил. Девушка подбежала и обрушила на меня поток непонятных слов. Я попытался заговорить с ней по-французски, её это почему-то удивило. Она задумалась и сказала на ломаном французском:
– Je te dessine (Я рисовать ты), – она показала на полуобработанное бревно, предлагая мне усесться на него.
   Бокале не советовал открывать своё имя. Позировать он мне не запрещал.
   Незнакомка подтащила пластмассовый стул поближе, и села на него задом наперёд – так, чтобы спинка стала подставкой для папки, и оценивающе посмотрела на меня. Что-то ей не понравилось. Она подошла и немного повернула меня мягкими прикосновениями рук. Двумя пальцами приподняла подбородок – чтобы я смотрел не в землю, а куда-то ввысь, и вернулась на своё место.
   Происходящее казалось мне каким-то сюрреализмом. Мы находимся в пяти или шести километрах от вулкана, который вот-вот изрыгнёт из своих недр тысячи тонн лавы и пепла и нам до этого нет никакого дела. Ей важно написать мой портрет – человека случайно оказавшего на этом острове, а мне доставляет удовольствие любоваться девушкой и тем, как она работает. Прежде владевшие мною мысли, что время ограничено, что нужно торопиться, исчезли, остались в другом мире.
   Я не знаю, можно ли её называть красавицей. Круглое лицо, тонкие черты лица, маленький носик, тёмная кожа. Наверное, обычная для местных жителей внешность. На шее бусы из ракушек. За чёлкой, спускавшейся со лба почти до глаз, проглядывала татуировка. Но яркие живые глаза, приветливость и расположение во взгляде, делали её неотразимой.
   Я потерял чувство времени, поэтому не могу сказать, сколько прошло – десять минут, или двадцать, как она вскочила, и поманила меня, показывая на лист бумаги.
   Работа была превосходной. Не просто я узнал себя, я заметил в рисунке какую-то насмешку – словно она хотела сделать шарж, но потом передумала.
– D'accord, tr;s bien ! (Хорошо, очень хорошо), – я пытался ограничиться самыми простыми словами. Добавил к словам несколько понятных жестов. Она с довольным видом кивала и вдруг протянула мне лист с рисунком. Я опешил, но она подтвердила – это тебе.
   И только в этот момент я сообразил – она так зарабатывает себе на жизнь! Я тут же схватился за кошелёк. Там лежало всего две купюры: десять и сто долларов. После секундных колебаний – десяти долларов мне казалось мало за такую работу, а ста – много, если бы у меня не было проблем с наличными, я бы предложил ей двадцать. Я протянул десятку.
   Она взяла деньги и тут же засунула в один из кармашков платья.
– Merci, Merci! (Спасибо, спасибо!)
   На случай, если я не понял, приложила руку к сердцу и слегка наклонила голову.
   Я смотрел на неё, а мою голову сверлила мысль: «Девочка, дорогая, я очень хочу, чтобы ты сумела когда-нибудь истратить эти десять долларов. Уходи с острова». Почему Бокале просил не влезать в то, чем он занимался? Разве я не могу уговорить её покинуть остров?
– Вулкан! Бух! – я показал на дымящийся вулкан, потом жестами изобразил взрыв.
   Она смотрела на меня с удивлением.
   Я осторожно взял у неё папку с бумагой и карандаш. Она удивилась, но отдала. Достал чистый лист и нарисовал в треть листа извергающийся вулкан и уходящий в море корабль с людьми. Потом нарисовал другой остров и людей, сидящих за большим столом, на заднем плане – длинное здание гостиницы. Третий рисуночек показывал, как корабль с людьми плывёт обратно к Туамо. Извержение закончилось.
   Она поняла! Обрушила на меня поток и слов, отчаянно жестикулируя и показывая временами на дымящуюся вершину. У неё хорошие отношения с Хаманатариту, он её не обидит. И переключилась на обсуждение нарисованного. Её поражало, что я тоже умею рисовать.
   Я решил жестами объяснить, что тоже могу её нарисовать. Особой надежды на понимание у меня не было, но стоило попробовать.
– Je veux dessiner ton portrait (Я хочу нарисовать твой портрет.)
Она поняла и удивлённо посмотрела на меня.
– Tu dessines je? (Ты рисовать я?)
– Oui. Je peux te dessiner. (Да. Я могу нарисовать тебя.)
   Она направилась к тому месту, где прежде позировал я. Распустила пышный хвост и разделила его так, чтобы часть легла на грудь. Гордо подняла голову и замерла.
Господи, как всё просто! Мой опыт живописца не очень богат, но десяток-другой портретов карандашом за мной числятся. Там, откуда я приехал, женщины в подобной ситуации начинали лихорадочно причёсываться, поправлять косметику, расправлять складки на одежде и наводить прочий «марафет». На Туамо этого не требовалось.
Рисовать её было и просто и сложно одновременно. Просто, потому что черты её лица были почти что осязаемы, я закрывал на секунду глаза, и продолжал видеть её также явственно, как и наяву. Оставалось лишь перенести на бумагу. Сложно – потому что я не понимал характера этой девушки. Что главное для неё? Мечтательность? Острая реакция на увиденное? Жажда общения? Пожалуй, последнее. Я попытался нарисовать портрет так, словно ей не терпится о чём-то рассказать,
   Стоило мне сделать знак, что портрет готов, как она соскочила с импровизированной скамейки, и, подлетев ко мне, вырвала рисунок из рук.
Она смотрела на него, улыбалась, и я ощущал себя счастливым человеком. Счастья невозможно добиться, оно как озарение, появляется внезапно, и лишает возможности задумываться над тем, что происходит.
   Девушка вдруг замерла, вопросительно посмотрела на меня, и прижала рисунок к груди.
– Donner! (Дай!) – она хотела оставить этот рисунок у себя, в её взгляде была такая надежда, что отказать мог бы лишь человек с каменным сердцем.
   Я кивнул.
– Prends-le! Toi! (Бери! Тебе!)
   Она заулыбалась, затем вытащила из кармашка десятидолларовую бумажку и протянула мне. Она возвращала плату за сделанный ею рисунок.
   Я пытался протестовать, но она, не церемонясь, запустила руку в карман моих брюк и вытащила кошелёк. Положила в него десятку и вернула кошелёк на место.
   Здесь люди не церемонятся. Увидят у вас оттопыренный карман ветровки, подойдут, и заглянут в него. Ничего особенного, просто любопытство.
Мне оставалось развести руками. Обмен так обмен.
   Девушка замерла, что-то обдумывая. Посмотрела на меня, затем на кусты чачухе, араукариевый лес и вершину вулкана вдали. Словно примерялась к чему-то. Вытащила из папки новый лист и повернула его в сторону вулкана, словно показывая, что она хочет видеть его на бумаге. Хочет, чтобы я нарисовал пейзаж? Она словно угадала мои мысли и отрицательно покачала головой. Подошла к импровизированной скамейке и показала, что хочет ещё один рисунок. Она во весь рост. И чтобы на заднем плане были лес и вулкан.
– Tu dessines je. Moi et Hamanataritu. (Ты рисовать я. Я и Хаманатариту), – она показала на дымящуюся вершину.
   Портрет на фоне вулкана. Разве можно было отказать, или, хотя бы сделать вид, что мне не хочется писать ещё один её портрет?
   Она отошла к бревну, повернулась ко мне лицом, и неожиданно сняла с себя платье, через голову. Под ним оказалось ещё одно, такое же цветастое, как и это, разве что более ношенное. Она сняла и его. Осталась только в маленьких трусиках. Услалась на импровизированную скамейку, выпрямившись до гордой осанки и положив ногу на ногу. Поправила волосы и вопросительно посмотрела на меня.
   Я молча смотрел на неё, не в силах пошевелиться. Это продолжалось долго, до тех пор, пока она в недоумении не нахмурилась. Тогда я подошёл, чуть поправил её волосы – незачем прикрывать красивую грудь, а волосы пусть развиваются на ветру. Показал, в какую точку ей нужно смотреть.
   Ко мне пришло вдохновение. То самое, о котором писано и сказано столько слов, которого мы ждём с нетерпением и боимся пропустить, и с которым связываем надежды на будущее. Никогда я не работал с такой лёгкостью. Я не видел ничего, кроме сидевшей передо мной девушки. Мне было безразлично, одета она, или обнажена. Я рисовал её полностью обнажённой, трусики исчезли под моим взглядом. Рука с карандашом с трудом поспевала за мыслями.
   Целую минуту после того, как на бумагу лёг последний штрих, я сидел неподвижно. Девушка поняла, что работа закончена и вскочила. Быстро оделась и подбежала.
   На этот раз она не улыбалась, а изучала рисунок серьёзно, словно в нём была заключена какая-то загадка. Потом подошла ко мне вплотную, прижалась и потёрлась носом о мою щеку. Поцелуй. Так у них целуются: трутся носом о нос или о щеку. Затем взяла меня за руку и повела за собой.
   Мы шли по единственной улице посёлка, и она рассказывала о нём или о себе - я не понимал. Временами вставляла в свою речь французские слова, но от этого рассказ не становился понятней. Какое это имело значение?
   Так мы дошли до центра посёлка – места, где стояли три кирпичных дома с кривой кладкой. Она указала на один из них, и, не отпуская моей руки, повела вовнутрь.
   Поднялись по скрипучей лестнице с деревянными ступеньками на второй этаж. В полумраке было сложно рассмотреть устройство дома, стены мне показались грязными, и лестничная площадка – неустроенной. Это удивило, мне рассказывали о том, насколько островитяне аккуратны и честолюбивы.
   Одна из дверей была распахнута, я успел увидеть пустую квартиру. Пустую не потому, что жильцы временно уехали, спасаясь от извержения, и из-за того, что в ней никто не живёт.  Но моя спутница толкнула другую дверь, и мы оказались в маленькой квартирке, которая чистотой и аккуратностью резко контрастировала и с самим домой и с подъездом.
   Мы вошли в комнату, убранство которой состояло из кровати, этажерки с книгами и журналами, колченого стола и одного стула. 
   Чего-то в комнате не хватало, мне потребовалось время, чтобы понять.
Под потолком не было лампочки, и у дверей – выключателя. Не было следов электрической проводки, розеток.
   Это было более, чем странно. Остров электрифицирован, работает интернет, сотовая связь и прочие прелести цивилизации.
– Vivez-vous ici (Ты живёшь здесь)? –спросил я не надеясь получить ответ. Но она поняла. Указала на кровать, потом на меня. И чтобы не оставалось сомнений, подскочила к кровати, полулегла на неё, затем лаконичным жестом показала, что так ложиться буду я.
– Tu vivre la vie ici. (Ты жить здесь.)
   На душе заскребли кошки. Сразу несколько. Одна возмущалась тем, что мне бесцеремонно предлагали поселиться здесь, другая была недовольна тем, что я трачу время неизвестно на что. Третья… Я вспомнил фразу, которой научил меня Бокале.
– Нухато секе мире…
   Она кивнула. Села на кровати, и позвала жестом меня – устраивайся рядом. Я подчинился – в комнате был лишь один стул. Девушка повернулась ко мне и приподняла чёлку, показывая татуировку на лбу.
   Чайка с маленькой рыбкой в клюве. И ещё несколько непонятных символов.
   В прежней жизни она была актрисой театра пантомимы. Я не могу объяснить иначе то, что ей удалось жестами объяснить, что такая татуировка только у неё. И что обладание такой татуировкой – большая честь.
– Je m'appelle Kotinuhati. Tu? (Меня зовут Котинухати. Ты?)
«Не называй своего имени» - предупреждал Бокале. Но если она уже назвалась, как я могу не ответить?
– Mon nom est Mark. (Меня зовут Марк.)
– Mark, – повторила она.
   Потолок не обвалился, стены не рухнули и она не вытащила из тайника заострённый кинжал. Просто прижалась своей щекой к моей и заговорила.
   О чём рассказывала она? Об острове, где нам довелось встретиться? Или объясняла, чем заслужила татуировку, которой нет ни у кого? Может быть, делилась планами на будущее, а может, объясняла, почему не знает французского языка, живя на острове, бывшем много лет французской колонией, и где французский знают все – от рыбаков до продавцов в магазинах. И снова тёрлась носом о мою плохо выбритую щёку. Потом сняла через голову первое платье. Затем – второе.
   Если бы я мог говорить с ней, то непременно спросил бы – зачем два платья? На улице не холодно. Незнание языка превратило это в тайну наших отношений. Может, носить два платья – это такая же честь, как и чайка, вытатуированная на лбу.
Затем она начала расстёгивать мою рубашку, и у меня не было сил и желания сопротивляться. Её движения становились всё более быстрыми и ловкими и вскоре мы сплелись в объятиях столь крепких и страстных, что их можно было сравнить лишь с тем вдохновением, которое я испытал за час до этого, когда писал её портрет на фоне араукариевого леса и дымящегося вулкана.
   И когда я уже почти в изнеможении был готов откинутся на тощую подушку, зазвонил мобильник. Мы разом повернулись к горке одежды на полу.
   Она вскочила первой. Подхватила мои брюки, вытащила из кармана мобильник и протянула его мне.
– Алло, - прохрипел я. Во рту пересохло.
– Ты где пропал? Мы уже собираемся в обратную дорогу, - услышал я голос Бокале.
   Он продолжал что-то говорить, а я наблюдал, как Котинухати обыскивает мои карманы. Нашла кошелёк, проверила его содержимое. Вытащила одну из двух купюр, бывших там – я не заметил, какую – и вернула кошелёк на место.
Я не удивился, не рассердился. Она взяла плату за те минуты наслаждения, которые доставила мне. Что в этом удивительного? За всё в жизни нужно платить, и хорошо, если только монетой.
– Нухато секе мире, - повторил я заученную фразу. Она кивнула. И добавила непонятное:
– Etes-vous Marc-tesy (Ты Марк-теси.)
Улыбнулась и добавила:
– Je m'appelle Kotinuhati-tesy. (Меня зовут Котинухати-теси.)
   Что означает добавленное ею «теси»? Нужно будет спросить у Бокале. Надеюсь, что-то приличное.
   Мы стали одеваться. Я наблюдал, как она надела одно платье, поверх другое. Не выдержал, легонько дёрнул за одно платье, потом за другое и жестом показал недоумение и спросил:
– Pourquoi deux robes ? (Почему два платья?)
   Девушка тут же продемонстрировала подол нижнего платья. По всей длине были вышиты непонятные символы. Затем вознесла руки к небу, словно для молитвы.
   Жесты, настолько понятные и лаконичные, что надобность в словах отпала. Несколько французских слов она, конечно, вставила в рассказ, но они лишь дополняли жесты. Вышитые на подоле нижнего платья символы гарантируют ей особое расположение богов, и поэтому она носит его. Но платье старое, и чтобы защитить его, надевает сверху другое.
– Je t'aime. Tu m'aimes. Vous reviendrez ici apr;s la pleine lune. (Я тебя люблю. Ты любишь меня. Ты вернешься сюда после полнолуния.)
   Это была просьба? Приказ? Предсказание?
   Я вспомнил Бокале и решил, что правильнее всего будет не реагировать на эту фразу. Её реакция на «Нухато секе мире» была спокойной. Она не возражала, чтобы мы шли к морю.
   Когда мы подошли к причалу, там уже собралась вся наша команда. Плюс группка островитян – человек десять, большинство с сумками или рюкзаками.
– Ба, и ты не с пустыми руками! – приветствовал меня Бокале. И с гордостью пояснил, показывая на группу островитян:
– Две семьи уговорили. Оставшихся упросили быть поближе к морю, если что – спасаться на лодках.
– Это не гарантирует, - вмешался подошедший Веня. – При выходе пирокластических газов опаснее всего быть внизу….
– Опаснее всего быть упрямым, как осёл, - отозвался Бокале. И, повернувшись к моей спутнице, что-то спросил. Она ответила, и на лице Бокале появилось недоумение. Он повернулся ко мне.
– Она говорит, что не собирается покидать остров.
– Уговори её. Я не сумел. Она плохо понимает по-французски, а я не знаю вашего языка.
   Бокале кивнул и обрушил на неё поток речи. Если бы потребовалось перенести его на бумагу, то после каждого предложения, произнесённого Бокале, нужно было бы ставить минимум три восклицательных знака.
– Что она говорит? – мне хотелось поучаствовать в разговоре.
– Она рассказывает, что происходит из рода жрецов Таху-Таиху, и потому на ней лежит особая ответственность. Пока она на острове, бог подземелья и вулканов Хаманатариту не причинит зла. Но если она покинет остров, последствия могут быть очень тяжёлыми.
   Я тихо выругался.
– Спроси у неё – с каких это пор бог вулканов смотрит на неё, решая, что делать?
Бокале с удивлением посмотрел на меня. Но вопрос перевёл. Моя девушка не обиделась, не удивилась, а принялась объяснять, глядя то на меня, то на Бокале.
– Она говорит, что ты неправильно понимаешь происходящее, но не винит тебя. Понимать Хаманатариту даётся лишь избранным, и она горда быть в их числе. Ты должен ей верить, - резюмировал Бокале.
– Скажи ей, что на острове, куда мы плывём, тоже есть вулкан, и она будет по-прежнему оставаться в контакте с Хаманатариту. Она сумеет подняться на тот вулкан и будет тогда гораздо ближе к богу, чем сейчас.
   Бокале перевёл.
– Она отвечает, что близость к богу не измеряется в метрах. Что это у тебя в руках? – Бокале показал на свёрнутый в трубу лист тонированной бумаги.
– Мой портрет. Она рисовала.
   Я развернул лист и показал портрет Бокале и Вене. Тут же подскочил Ниапуто. Я видел, что портрет им понравился: они восхищённо смотрели то на меня, то на лист бумаги, словно сравнивали рисунок с оригиналом. Затем Ниапуто заговорил с моей художницей. Судя по жестам, сопровождавшим его речь, также уговаривал покинуть остров. Моя девушка не сдавалась.
– Мы можем забрать ей силой? – неожиданно спросил я.
– Силой? – удивился Бокале. – Ни в коем случае. Не имеем права, обязаны действовать в рамках закона. Право на жизнь означает, что человек сам распоряжается своей жизнью. Мы можем лишь предупредить его, что он подвергает себя опасности. Здесь же особый случай: логика против веры бессильна. Вера вообще дело очень деликатное, во имя веры люди с радостью и гордостью идут на гибель. И не важно, о какой вере идёт речь – вере в бога, во всеобщую справедливость или в светлое будущее человечества.
   Бокале получил образование за границей, и прекрасно знал образ мыслей наших соотечественников.
– В прошлом веке коммунисты Европы бросили лозунг «Железной рукой загоним людей к счастью». Помнишь, что из этого вышло?
   Бокале не ответил. Я воспользовался паузой и тихо – чтобы другие не слышали – спросил:
– Что такое «теси»?
– Ты открыл ей своё имя?
– Она первой представилась…
   Бокале покачал головой.
– Зря тебя оставили одного. Ты слышал – она из рода Таху-Таиху, значит немного колдунья, немного прорицательница. И ещё многое другое, о чём я не знаю. Надо было поосторожней. «Теси» - значит – очарованный. В смысле – привязанный. Или околдованный. Есть разные варианты. Теси… это как наваждение, ты бессилен.
   Подошёл Веня.
– Оставили тебя одного всего на несколько часов – и вот результат: успел влюбиться! Быстро, однако.
– В кого влюбился? – вспыхнул я.
– Ты бы на себя со стороны посмотрел. С тебя можно писать картину «Ромео на берегу моря». Сияешь, как ясно солнышко.
   Веня, конечно, наблюдателен, обращает внимание на то, что другие пропускают. Но разве я влюбился?
   Тут же в памяти всплыло, как она вытаскивает из моего кошелька деньги. Ничего нового: рисовала за деньги, и дарила любовь за деньги. Но… теси, теси. Она захотела привязать меня к себе? Но она и про себя сказала «теси». Мы оба привязаны друг к другу? Почему же не поднимается за мной на корабль?
   Бокале продолжал что-то говорить Котинухати. Она внимательно слушала, а затем ответила одной короткой фразой.
– Она сказала, - повернулся ко мне Бокале, что если ты любишь её, то должен доверять.
– Пора мне вмешаться, - рассудил Веня. – Посёлок Танаура находится на лавовой подушке, которая сформировалась сорок тысяч лет назад. Это значит, что если лавовый поток снова направиться в эту сторону, посёлок сгорит.
   Бокале тут же повторил разъяснение Вени. Девушка дала короткий ответ, но Бокале задумался. Сложности перевода или она загнала его в тупик?
– Хаманатариту не настолько гневается на людей, чтобы изрыгнуть такое количество лавы.
– А ты умеешь гневаться на других? – спросил я.
   Все молчали, включая Бокале. Наверное забыл, что он здесь переводчик. Но девушка, кажется поняла и произнесла длинную фразу. Я повернулся к Бокале.
– Она говорит, что ты думаешь о себе и не думаешь об острове. Она тебя любит, но для неё остров важнее.
   Слова «Она тебя любит» заставили всех, кто был неподалёку, повернуться к нам.
Бокале развёл руками, и, словно оправдываясь, повторил, пожимая плечами:
– Она так сказала.
– Может, извержения не будет? – я повернулся к Вене.
– Будет, - убеждённо сказал он. – Станция на плато Мору-Муртия за последнюю неделю поднялась на метр. Представь себе, каково давление изнутри, чтобы приподнять огромную гору на целый метр. Растёт температура грунта в районе станции, а в выделяющихся газах много серы. Мы просто не знаем, какой силы будет извержение. Если первого или второго класса – переживём. Но вот эту подушку сформировало извержение третьего класса.
   Веня указал на камни под ногами.
   Бокале перевёл сказанное девушке. Она кивнула, подошла к Бокале и что-то сказала ему на ушко. Затем подошла ко мне, прижалась, и пощекотала носом мою щеку. Отскочила и направилась к посёлку. Я хотел броситься за ней, но Веня схватил меня за руку и сжал с такой силой, что я ойкнул.
– Её я не могу остановить, а тебя – могу.
– Почему? – я пытался освободиться от его захвата.
– Потому, что ты должен быть сильнее эмоций. Человек должен поступать рационально, а описывать свои поступки – эмоционально. Она спасётся, если поймёт, что твоя вера в науку сильнее её веры в этого, как его…Хаманата…
   Земля подо мной дёрнулась. Веня отпустил мою руку. Земля дёрнулась ещё раз. Меня качнуло, но проблемы устоять не было.
– Три бала, - с философским спокойствием сказал Веня.
– Всем на корабль!!! – заорал Бокале.
– Пошли, - сказал Веня. – Наступает момент истины. Если она сейчас вернётся – ты выиграл. Мы выиграли. Если нет – в дело вступает теория Дарвина о естественном отборе.
– Ты циник!!!
– Нормальная защитная реакция на стрессовую ситуацию.
– Ну-у! - крикнул Бокале. – Долго ещё ждать? Занимайте места согласно купленным билетам. А кое-кому я должен рассказать, что мне сказали на ушко.
Он хитро посмотрел на меня. То, что сказала девушка ему на ушко предназначалось мне? Логично. Она просила передать то, что не могла выразить жестами.
Когда мы садились на корабль, земля вздрогнула ещё раз.
   Я окинул взглядом пустынный берег, надеясь увидеть бегущую к причалу фигурку. Увы.
   Раздался шум мотора.
   Бакале подошёл ко мне и на ушко шепнул:
– Она придёт к тебе в полнолуние, то есть через шесть дней.
   На этот раз он говорил действительно тихо, чтобы никто, кроме меня, не слышал.
   На моём лице, наверное, было такое недоумение, что Бокале вновь наклонился к моему уху:
– Она из рода Таху-Тиаху. Такие слов на ветер не бросают.
   Стоило нам подняться на борт корабля, как столб дыма над вулканом окрасился багровыми красками и прямо на глазах из тонкой сосиски превратился в жуткую сардельку.
   Сияющий Веня носился по палубе с какой-то накрученной фотокамерой.
– Началось! Началось!
   Он делал снимки и тут же скороговоркой пояснял увиденное:
– Это ещё не извержение, это предварительный этап… Землетрясение открыло дорогу раскалённым газам из недр. Поднимаясь, газы воздействуют породы и канал начинает расширяться. Скоро начнётся исход лавы….
   Капитан дал полный ход. Я с тоской смотрел на берег. В заливе ещё оставался спасательный катер, но и он потихоньку удалялся.
– Такое извержение называется пелейским, – тараторил Веня. – Оно развивается медленно, между пробуждением вулкана и собственно извержением может пройти месяц. Если сейчас откроется поток лавы – замечательно. Избытки лавы стекут в море и остров уцелеет. Если же лава не найдёт выход, то через некоторое время вулкан выстрелит своей макушкой, как пробкой из бутылки с шампанским. Но вместо брызг шампанского в воздух взлетят тысячи тонн камней, пепла, раскалённых газов. Остров сгорит в считанные минуты…
   Я отошёл в сторону, было неприятно слушать его объяснения. Восхищение стихией, прежде занимавшее меня, стало раздражать.
   За спиной оставался остров, и на нём была девушка из рода жрецов Таху-Тиаху, которая верила, что своим присутствием предупредит извержение. Что она делает сейчас? Продолжает молиться неведомому богу Хаманатариту, в надежде выпросить снисхождение, или, поняв, что она избрала неверную дорогу, садиться в лодку, чтобы побыстрее добраться до спасительного катера? 
   Веня со своими приборами устроился на корме. К нему подходили, спрашивали – нет ли для нас рисков? Мы были всего в пяти милях от вулкана.
– Нет, – успокаивал Веня. – пришло сообщение – открылся кратер на северном склоне и уже началось движение лавы.
   Северный склон. А деревушка Танаура в юго-западной части острова. Значит, ей ничего не угрожает!
   Моё настроение резко улучшилось. Я отправился в буфет и заказал стаканчик виски со льдом – выпить за бога вулканов Хаманатариту. Спасибо, что не сжёг весть остров. Котинухати будет считать, что остров уцелел благодаря тому, что она осталась. Я рад за неё.
   Второй стаканчик я пил вместе с Бокале. Я не удержался и сказал:
– Теперь Котинухати будет гордится тем, что предупредила большое извержение.
Бокале пожал плечами.
– Имеет право. Впрочем, не в правилах жрецов хвастаться чем-то. Но, конечно, о ней будут говорить. Все знают, почему она осталась.
– И никто не скажет, что это лишь…случайное совпадение?
– Ты можешь сказать, что на сто процентов уверен, что случайное?
   Он посмотрел на меня испытующим взглядом. А интонация была настолько вызывающей, что постарался избежать прямого ответа.
– Есть вещи, которые нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть. Поэтому рассуждать о процентах уверенности бессмысленно.
– Не пытайся философствовать здесь. Особенно, после того, как к твоему имени добавили «теси». Когда ты улетаешь?
   Я ему надоел?
– Через пять дней самолёт до Таити. Несколько дней побуду там – и домой.
– Через пять дней? Накануне полнолуния?
  Наверное, мы оба вспомнили предсказание, что в полнолуние Котинухати вернётся.
   Но я уже буду на Таити. Может, она тоже будет ждать меня там?
– Мы с тобой думаем об одном и том же, – сказал Бокале. – Только каждый по-своему. Ты знаешь то, чего не знаю я, а я знаю то, чего не знаешь ты. Посмотрим.
*
   Я ожидал, что Котинухати появиться на Ханатуко. Уже через сутки после начала выхода лавы стало ясно, что мощного извержения не будет. Веня, с типичными для него оговорками, присвоил ему категорию «полтора». Значит, Котинухати могла спокойно оставить остров, утопавший в дыму из-за лесных пожаров.
   Слова Бокале, что он знает то, чего не знаю я, не выходили у меня из головы. Непохоже, чтобы он верил в то, что Котинухати своим присутствием спасла остров от сильного извержения, но, похоже, он верил в наличие у неё сверхъявственных способностей. Мне очень хотелось расспросить у него про «теси», но для этого нужно было поделиться тем, о чём мне совершенно не хотелось упоминать.
   И лишь когда двухмоторный самолёт компании «Айр Таити» поднялся в воздух, я понял, что всё, произошедшее на острове, уже прошлое. То, о чём я буду вспоминать. Я успел сфотографировать портрет Котинухати на фоне вулкана Хаманатариту и решил, что дома распечатаю его на большом листе, подработаю, и повешу на стену, как память о незабываемой поездке.
   Самолёт не успел набрать высоту, как командир объявил, что мы сделаем незапланированную посадку на Туамо – нам нужно забрать несколько человек, пострадавших от извержения, чтобы доставить их на лечение в столицу Таити – Папеэте.
   Я тут же представил, что среди пострадавших окажется Котинухати и сердце моё тревожно забилось.
Самолёт ещё не успел приземлиться, как ко мне подошла стюардесса.
– Мы будем очень признательны вам, если вы согласитесь сойти с самолёта и задержаться на Туамо на день, максимум, два. У нас на борту нет свободных мест, и для того, чтобы разместить восемь человек, нуждающихся в срочном лечении, мы вынуждены просить нескольких пассажиров сойти на Туамо. Это совершенно не опасно. Авиакомпания компенсирует понесённые неудобства.
На душе заскребли кошки. Те самые. Магия Котинухати начинает сбываться?
– Почему именно я? – на всякий случай я сделал вид, что возмущён.
– Мы проверили список пассажиров, и отметили тех, кому меньше сорока и кто летит в одиночку. Вы удовлетворяете обоим критериям.
– Но…
– Речь идёт о спасении жизней.
   На такой аргумент возразить было нечего.
– Ваш багаж продолжит полёт до Фаа’а и будет ожидать там, – она натужено улыбнулась и направилась к следующему избраннику.
   Наша группа – восемь высаженных с рейса пассажиров – стояли неподалёку от рампы и наблюдали, как на борт самолёта – самостоятельно, или с помощью волонтёров (я решил, что это они) - поднимаются пострадавшие. Я всматривался в лица пострадавших, боясь и одновременно где-то в глубине души желая, увидеть Котинухати. Её не было.
– Вовремя не эвакуировались, из-за них теперь страдаем, – буркнул кто-то. Ему не ответили.
   Волонтёры, привезшие пострадавших, уехали, а мы продолжали стоять около самолёта. Перед тем, как поднять рампу, бортпроводница прокричала нам, чтобы мы шли в здание аэропорта.
   Аэропорт Туамо представлял собой небольшое одноэтажное здание половину которого занимал малюсенький зал ожидания со скамейками, на которых могли разместиться двадцать или тридцать человек. Все двери, кроме выходов на лётное поле и на улицу, были заперты.
– Как мило! – сказал кто-то. – Ни души. Ждать нам придётся на этих скамейках. Чем мы будем питаться?
– Подождём, – сказал полный мужчина лет сорока. Пожалуй, он был старшим среди нас. – Кто-то же вызывал самолёт. Если в течение часа никто не появится, пойдём и ограбим ближайший магазин. Я знаю один неподалёку.
   Грабить магазин не пришлось. Через полчаса подъехала машина, за рулём которой был начальник – так он представился – аэропорта. Выдал каждому по бутылке воды, пуэро с рыбой, немного плодов хлебного дерева и по шоколадке. Рассказал, что пострадавшие – это, в основном те, кто занимались тушениями лесных пожаров, что жертв нет, и что поток лавы почти что сошёл на нет. И что на следующей неделе начнётся возвращение жителей – по заверениям учёных угрозы повторных излияний лавы нет. Через час за нами приедет маленький автобус и отвезёт в гостиницу. Персонала там тоже нет, но есть повар, который накормит нас сегодня вечером и завтра утром. Как только он закончит подготовку обеда, то сам приедет за нами. Самолёт прилетит завтра, маленькая Сессна.
– Что с Танаура? – остановил я начальника аэропорта.
   Он пожал плечами.
– Насколько я знаю, не пострадал.
   Я не хотел оставаться в аэропорту, где могла случайно появиться Котинухати. Это было бы подтверждением того, что ей доступно то, что недоступно другим. Всего пару часов назад, поднимаясь на борт самолёта, летящего в Фаа’а, я думал о том, что её предсказание, как и тысячи других, растворилось в недосягаемой дали сказочных надежд. Если же несмотря на всё, наша встреча состоится, то я уже не сумею далее жить также, как жил прежде. Эта встреча будет означать, что есть то, над чем я не властен, а оно властно надо мной.
   Неподалёку от здания аэропорта был уютный скверик со скамейками, и я, предупредив товарищей – таких же невезунчиков, как и я - отправился туда.
Из скверика был хорошо виден вулкан Хаманатариту, который казался мне обладателем демонической силы, управлять которой под силу только богам. Я мысленно вернулся к портрету Котинухари на фоне вулкана, и стал думать -  что переделать, чтобы зритель почувствовал, что изображена не простая девушка, а представитель рода жрецов Таху-Таиху? Как вместить на полотно всё то, что произошло с ней за последние дни? Или это произошло со мной?
   Затем мысли перескочили на Веню, поставившего предо мной загадку: вулканы – это разрушители или созидатели?
   Раздался клаксон машины. Я повернулся и увидел подъезжающий открытый электрокар – вроде тех, на которых возят туристов по паркам. Вскочил и бросился к зданию аэропорта.
   Подбежал к кару последним, когда все уже уселись. Мне оставили место во втором ряду, позади водителя – молодой женщины волосы которой были спрятаны под косынкой. Стоило мне взяться за поручень, как она повернулась.
   Это была Котинухати.