Сонаследники. Глава IV

     В начале восьмого позвонил Коля. Сказал, что отпевание в Евдокиевской церкви в двенадцать. Потом пожаловался: денег, которые были припрятаны в серванте у Люси, семидесяти тысяч, хватило не на всё, за могилу на старом кладбище, которую будут рыть ночью, он доплатил четырнадцать тысяч своих.  И  удивлённым голосом добавил: «А за поминки в «Арфе» платили Карпэнкы» (Карпенко — фамилия Гали по мужу, девичья — Дмитренко).  Разговорившись, стал рассказывать о квартире на Желябова, где последнее время жила Люся. Оказывается, там не было счётчиков  на воду, а в Люсиной на Липовской были, вот после смерти Риммы Люся и перебралась на Желябова.  До ковида  там сделали капитальный ремонт, но некачественно: вода из ванны не сливается полностью, стены сильно повреждены, а косметический ремонт был уже не по силам.
     — Ещё, конечно, неизвестно, кто это наследство примет, но квартира в плохом состоянии… — раздумчиво протянул Коля.
     — А разве никаких завещаний нет? — удивилась Ольга.
     — Представляешь, вообще ничего не знаю на этот счёт. Мы с Люсей общались по-родственному, я за коммуналку платил, последнее время вместе  проведывали квартиру на Липовской, по телефону разговаривали часто. А про завещания и речи никогда не шло.
     — А Галя на этот счёт ничего не говорила?
     — Да хватит  тебе: кто ж про такое скажет?
     — То есть, если завещаний нет, то наследование будет по закону.
     — Ну да: Галя — наследница второй очереди, а мы за ней...
     — Нет, только не второй,  — перебила Ольга. — Наследники второй очереди — братья и сёстры, дедушки и бабушки. Это я точно знаю.
     — А дальше?
     — Дальше, кажется, прабабушки и прадедушки, а ещё дальше не помню...

     Ольга пересказала Жене разговор с братом. Сын  удивился, что Коле ничего не  завещано: он ведь последнее время много общался с Люсей, в основном, конечно, по телефону, но и помогал ей в чём-то. Решили уточнить в интернете очереди наследования. Читали-читали, но не во всём смогли разобраться. Женя сказал, что за деньги можно получить онлайн консультацию юриста. Уже в одиннадцатом часу перевели пятьсот с лишним рублей, и минут через  двадцать  пришёл ответ. Оказалось, Галя — наследница шестой очереди, а все Люсины двоюродные племянники: Коля, Нина, Оля, Андрей и Галины дети — седьмой, самой последней, и они получают право на наследство, если Галя от него откажется или не доживёт до времени вступления в наследство. «Но такого не может быть, потому что не может быть никогда»,  — подытожил Женя.


     Назавтра были в церкви за полчаса до назначенного времени. У гроба уже стояли несколько пожилых женщин и мужчина за сорок. Ольга предложила им маски, которых захватила с собой две упаковки. Женщины, поблагодарив, стали маски надевать, а мужчина молча прошёл в глубь церкви. Женя, успевший купить  свечки, раздавал их, когда появился незнакомый худощавый старик, как оказалось, муж одной из женщин.  Разговаривать с чужими людьми было не о чем, и Ольга с сыном молча стояли чуть в стороне. Вскоре в церковь быстрыми шагами вошёл Коля, вид у него был встревоженный. Поздоровавшись со всеми, он взял под руку Ольгу и отвёл в сторону.
     — Представляешь, Галя не нашла ключ от квартиры на Желябова. Все сумки Люсины перетряхнула — ключа нет!
     — А  сам ты искал?
     — Галя сказала, что мне входить туда не надо: слишком тяжело. Я же всё видел: и Люсю в кресле, и как её выносили…

     Ольге не очень верилось, что аккуратная, не страдавшая  забывчивостью тётя  могла потерять или куда-то запрятать ключ, так что его и найти нельзя. Да и ключей, наверняка, было несколько: и в сумке, и где-нибудь в серванте или в шкафу под бельём, в шкатулке с украшениями или с документами. Нет, не могли ключи пропасть.
     — Надо хорошенько искать, — сказала она. — Может какая-то проблема случиться: батарея закапает или с краном что-то. Люди внизу не виноваты.
Коля покивал. Потом достал телефон: «Без пяти двенадцать, давайте телефоны выключать».

     Пришли Галя, Игорь и Вика. Ольга с сыном поздоровались. Разговора никто не заводил. Между тем одна из пожилых женщин подошла к Коле и  начала громко его отчитывать: если бы рядом с Люсей кто-то был, она бы не умерла, вызвали бы «скорую», врача; и вообще надо было следить за её здоровьем.  Коля оборонялся: она, хоть на сердце жаловалась, по врачам ходить не любила; всегда пила таблетки, которые ей Галя посоветует; ей позвонишь — голос, вроде, весёлый: рассказывает, что готовила, что по телевизору смотрела, кто звонил, кому сама звонила. Из его слов Ольга поняла, что бывал он у Люси нечасто, а новости о её жизни чаще узнавал по телефону. Нина с дочерью намного опоздали. Шикарные нежно-розовые розы, с которыми они пришли, показались больше похожими на свадебные, чем на похоронные цветы.

     После отпевания Ольга с сыном тихо ушли. Вечером Женя готовился к занятиям со своими учениками, Ольга делала домашние дела. Странную пропажу ключа от второй Люсиной квартиры не обсуждали: найдётся ключ, куда он мог деться.

     Почитав в постели «Аргументы и факты», Ольга погасила свет и закуталась в одеяло. Она была утомлена нелёгким днём и надеялась скоро уснуть. Однако смерть человека, пусть и не близкого, но всё же родственника, не тот случай, который можно легко выбросить из головы. В памяти всплывали эпизоды отпевания, слова священника, призывавшего каждую субботу посещать службы и молиться за новопреставленную. Потом вспомнилась смерть папы. И некуда было деться от этих воспоминаний, накатывающих, как волны, одно за другим.

     Ольга заканчивала второй курс, с учёбой всё ладилось, стипендию получала.  Материально жили неплохо, и мама загорелась мечтой: купить модную высокую стенку, а устаревший сервант «сослать» на кухню. Хорошую мебель в те времена доставали по большому блату, обычно с переплатой. Блата в мебельном магазине у Олиного папы, инженера-энергетика, и мамы-медсестры не было — у них вообще не было нигде блата, однако помогла случайность. Родственники одного из врачей стоматологической поликлиники навсегда уезжали в Израиль и продавали мебель, в том числе почти новую шикарную рижскую стенку. Просили за неё на пятьдесят рублей меньше, чем заплатили сами год назад, но всё равно сумма неподъёмная — девятьсот тридцать рублей. Кое-что у родителей было отложено, впереди маячили получки, но собрать можно было от силы пятьсот. Мама сходила посмотрела стенку и, по её собственным словам, влюбилась в неё. Папа, не выносивший маминых слёз, предложил снять с книжки единственную имеющуюся у них тысячу и купить стенку, а к оставшимся деньгами прибавлять понемногу каждый месяц, чтобы к концу года получилась тысяча, которую и положат на срочный вклад.

     Стенку купили, привезли, собрали в конце марта, несколько дней раскладывали и расставляли вещи. Посмотреть на дорогую покупку приходили соседи, восхищённо качали головами: красота!

     А пятого апреля  из-за нелепой случайности погиб папа.  Дом, который строило его СМУ, в этот день  подключали к электрической сети. Всё было готово, но ждали папу — главного энергетика. Из-за долгой планёрки (был понедельник) он приехал не к десяти, как обещал, а к половине одиннадцатого. Показал на часы, висящие на стенке в бытовке: напряжение дать в одиннадцать. А сам пошёл в трансформаторную будку убедиться, что всё подключено как следует. Но подключено, видно, было не как следует, и он стал что-то переделывать. В это время дали напряжение. Когда сообразили, что что-то пошло не так, и, отключив напряжение, ворвались в будку, папа был уже мёртв, а часы на его руке показывали без десяти одиннадцать. Старую «Победу» нужно было заводить каждое утро, а в это утро, опаздывая на планёрку, папа забыл  завести часы. Остановиться они не остановились, просто сильно отстали. Так поняли произошедшее Оля и её  мама. Начались проверки и разборки, в трест приезжали комиссии. Но папы уже не было в живых, и  всё, что происходило в тресте, не интересовало ни Олю, ни её маму, ни их родных.


     После летней сессии Оля написала заявление о переводе на заочное обучение. Зам. декана, тётя однокурсницы Марины, обещала, что с переводом не возникнет никаких проблем, и посоветовала досдать экзамен и два зачёта, тогда на заочное переведут сразу на четвёртый курс.  Зачёты были по английскому, а вот экзамен — психология — это сложнее. Однако отступать Оля не собиралась и, взяв в библиотеке учебники общей психологии Петровского и Богословского (преподаватель посоветовал готовиться по двум учебникам), принялась за самостоятельное изучение новой для себя науки. А дождавшись понедельника, отправилась на поиски работы: после двух курсов пединститута её, наверное, возьмут в детский садик, если не воспитателем, так няней.

     Заведующая первого садика, в который обратилась, была в отпуске. Оле дали телефон и посоветовали звонить через две недели. Во втором заведующая оказалась на месте, сказала, что вакансий у них нет, но работу в детском саду найти будет нетрудно. А вот в третьем произошло необъяснимое: немолодая толстая  женщина, как только Оля сказала ей о цели своего визита, начала злобно кричать: ходят тут студенты всякие, не успеют устроиться, как им уже на сессию надо, а работать за них Пушкин должен… Лицо толстой стало свекольным, двойной подбородок трясся, а она всё орала и орала. Испуганная Оля тихонько выскользнула из кабинета, прикрыла за собой дверь и на носочках побежала прочь. Вышла за ворота и , не выдержавшись, расплакалась. Ни маме, ни кому другому о таком приёме заведующей детским садом (который, кстати, назывался «Солнышко») не сказала.

     Во вторник занялась генеральной уборкой, перемыла-перетряхнула весь дом, но на поиски работы пойти не решилась. Наступила среда, и Оля, собравшись с духом, снова отправилась по окрестным детским садам. И снова: заведующая в отпуске, запишите телефон, звоните в августе; заведующая в РОНО, запишите телефон, звоните завтра. Наконец в четверг пожилая,  девятнадцатилетней Оле показавшаяся совсем бабушкой заведующая обнадёжила: воспитатель срочно требуется её знакомой, с двумя курсами  пединститута охотно возьмут. Продиктовала адрес детского сада и сказала, что сама туда позвонит и порекомендует Олю.

     Садик оказался в центре, ехать удобно и трамваем, и автобусом. Заведующая, тоже пожилая и доброжелательная, представилась Ниной Егоровной, объяснила, когда и где Оля сможет пройти медицинскую комиссию, и сказала, что на следующей неделе, в среду-четверг, будет ждать её со всеми документами для оформления на работу.

 
     Прошла неделя, и вот, сдерживая волнение, Оля уже спешит на работу: в половине седьмого утра подходит к остановке, через пять минут садится в полупустой по раннему времени трамвай, без десяти семь, взглянув в который раз на часы, переступает порог группы, куда скоро начнут приводить её воспитанников — трёхлетних малышей.

      С  воспитательницей, работавшей с Олей в группе, быстро нашли общий язык. Сначала Оля внимательно слушала советы опытной коллеги, задавала вопросы, потом нашлись темы для разговоров и не по работе. Младшая дочь Зои Кузьминичны заканчивала школу и собиралась поступать в педагогический, так что Оля тоже могла что-то важное рассказать и посоветовать.  Няня —  простодушная, болтливая Любаша — сначала не очень понравилась: слишком много было от неё шуму. Но к детишкам Любаша относилась по-доброму, работа у неё в руках спорилась, и Оля скоро привыкла к звонкому голосу няни, умолкавшему только в тихий час. Тем более, что с расспросами Любаша не приставала, больше рассказывала сама: про мужа-сварщика, про пятилетнего сынишку, из-за которого пошла работать в детский сад, хоть и была кондитером по образованию, про родителей и свекровь, живущих в Добровском районе.

      Как и советовала Зоя Кузьминична, Оля сразу выучила имена-отчества родителей, к детям не обращалась по фамилии, а только по имени, голос не повышала. Вечерами читала журнал «Дошкольное воспитание», добросовестно писала подробные планы. В общем, к первой в своей жизни работе отнеслась с полной ответственностью, и через две недели уже заменяла свою ушедшую в отпуск напарницу и наставницу. С семи утра до семи вечера отработать, конечно, нелегко. Но молодые ноги быстры, молодые руки неутомимы — справлялась. Тем более, что деньги им с мамой теперь были ох как нужны. Всё, что осталось от покупки стенки, ушло на похороны, а следующей весной нужно ставить памятник. Мама говорила, что год они смогут обойтись одеждой, которая у них есть. А потом и обувь новая понадобится, и шубка Олина искусственная пообтреплется,  и шапку ей хорошо бы вместо вязаной песцовую купить. Только насчёт шапки — это мечта. Без папы им такие покупки не осилить. А раньше и сапоги югославские маме с переплатой у спекулянтов брали, и джинсы Оле, и кожаную куртку папе.

     По субботам в садике работала дежурная группа, и одна из воспитательниц, которой надо было ехать в деревню полоть картошку, попросила Олю подменить её. Потом и другая воспитательница попросила поменяться дежурствами в субботу. Заведующая сказала, что все такие дежурства строго учитываются и осенью и зимой за Олю отработают те, кого она подменяла. С сентября  у заочников по субботам начнутся занятия, пропускать которые не хотелось, так что весь август Оля заменяла других воспитателей и по субботам. Шесть дней в неделю с раннего утра до вечера на работе, а в воскресенье весь день напролёт зубрила — готовилась к сдаче зачётов и экзамена. Мама всё свободное время проводила в саду и занималась заготовками: соленья, компоты, варенья. В делах им обеим было как-то легче. А в свободные минуты вспоминался папа и накатывала такая тоска, что хотелось выть. Не выли, конечно, но часто плакали, таясь друг от друга: стирая в ванной, убирая, — Оля считала, что мама не видит, а мама думала, что Оля не замечает. Так прошло лето.