Неудачник. Глава 14

Миновав тополиную аллею, Антонина повернула прямо к деревне. Знакомая дорога ещё виднелась в сумерках, но тьма сгущалась с каждой минутой, и на участке от ворот усадьбы до первых деревенских домов не было ни души. Не будь она так взволнована, Антонина могла бы испугаться, ибо, по правде говоря, она никогда не выходила так поздно одна, но в тот момент она кипела гневом, гневом мятежной души, не привыкшей смиряться, не выносящей даже тени контроля. Она быстро шла вперёд, с поднятой головой, стиснутыми зубами, учащённым пульсом, вся во власти только что пережитого возмущения. Краешком сознания она отметила, что начинается дождь, а один раз оступилась в какую-то рытвину, но это всё не имело значения, раз она отстояла свою независимость, своё право делать что хочет, идти куда хочет и тогда, когда хочет.

Менее чем за десять минут она достигла здания школы. В темноте светилось одно окно. Остановившись перед незанавешенным окном, Антонина застыла, охваченная неожиданным любопытством. Мильнович сидел за столом и, казалось, проверял тетради. Но сейчас он не был занят проверкой. Облокотившись левой рукой об стол, упираясь подбородком в ладонь, он сидел неподвижно, глядя на тусклое пламя керосиновой лампы. Казалось, его глаза ничего не видят, настолько глубоко он ушёл в свои мысли. Во всей его фигуре, с бездействующей правой рукой, в накинутом на плечи плохо скроенном пальто, в его молодом лице, с энергичной складкой рта и печалью в тёмных глазах, было что-то такое щемящее, что сердце Антонины сжалось. Её негодование стало заслоняться другим чувством, более мягким, более тёплым.

Она ещё чуть помедлила, затем решительно вошла в школу. При звуке открывшейся двери Мильнович вздрогнул и резко повернулся к ней. Некоторое время он ещё оставался за столом, так как, из-за тусклого освещения и крестьянского платья вошедшей, не сразу узнал пани.

-Это я, - запыхавшись, выпалила Антонина. – что вы так удивлённо на меня смотрите?

Мильнович вскочил с места, с необычным для него выражением смущения.

-Пани Антонина! Вы! В этот час! Совсем одна! Что случилось?

Антонина зажала уши руками.

- Пожалуйста, не начинайте ещё и вы! – она нетерпеливо рассмеялась. – Довольно с меня нотаций на сегодня. Я должна была прийти.

-Должны! Но для чего?

-Да, должна и именно сейчас. Мне надо поговорить с вами.

-Поговорить со мной? – медленно повторил Степан. Его лицо изменилось; сомнение, недоверие, радость чередовались на нём. В глазах зажглась надежда, её сменило опасение, а на смену ему снова пришла надежда. Скорбно сжатые губы смягчились. Надежда победила.

-О чём вы хотите поговорить? – его нарочито спокойный голос не мог скрыть подавляемое волнение.

При виде его засиявших глаз, Антонина заколебалась на мгновенье.

-Я говорила с тётей, она высказалась о вас нелюбезно, и мне вдруг пришло в голову, что, возможно, вы думаете, что я разделяю её точку зрения, что я тоже высокомерно отношусь к вам. Я бы не могла уснуть из-за этого, поэтому решила прийти и сказать вам это.

-Ваша тётя вольна говорить обо мне всё, что пожелает, - сказал Степан, его лицо снова окаменело.

-Нет, ничего такого, - от волнения Антонина немного путалась в словах. – Просто она светская женщина, а в свете принято немилосердно смотреть на каждого, кому не повезло. Но я хочу, чтобы вы знали, что я думаю по-другому. Несчастный человек для меня словно святой мученик, он обладает достоинством, которого нет у счастливых обывателей. Вы мне верите? – Её глаза увлажнились, губы задрожали, и она тихо закончила, - верите, что каждый раз, когда я вижу вашу покалеченную руку, я чувствую боль, почти физическую боль?

Степан пристально смотрел в лицо взволнованного ребёнка, который говорил так серьёзно; в его глазах был вопрос.

-Я верю вам, - сказал он, наконец, со вздохом, - И за этим-то вы и пришли?

-За этим, и…, - она разжала стиснутые пальцы правой руки и с удивлением посмотрела на маленький твёрдый предмет, который она так сжимала. – И чтобы отдать вам эти ручки, - докончила она другим тоном, готовая засмеяться, радуясь, что тяжесть упала с её сердца, хотя на её глазах еще блистали слёзы. – По крайней мере, тёте я сказала, что иду за этим.

Напряжение исчезло с её лица, она уже весело улыбалась.

-Бедная тётя! Как же я её напугала! Не скоро она теперь захочет вмешиваться в мои дела! Но мне надо быть с ней впредь осторожнее, если не хочу свести её в могилу, ведь у неё нервы! Думаю, мне надо идти.

-Но нельзя же вам идти одной! – сказал Степан, усилием воли взяв себя в руки. – Пошлю мальчика за повозкой.

-Не хочу повозку. Я пришла одна и уйду одна.

-Даже не думайте, - решительно сказал Степан. – Не хотите повозку, значит, надо, чтобы вас кто-то проводил.

-Глупости, - начала Антонина, но вдруг ей в голову пришла новая мысль. – Ладно, тогда вы и проводите.

Степан бросил на неё острый взгляд. Несколько мгновений он колебался.

-Лучше не надо. Вашей тёте это не понравится.

-Ах, вот оно что! – взорвалась Антонина, в которой строптивый ребёнок снова взял верх. – Не думаете ли вы, что я обязана подчиняться приказам моей тёти? Только представить, что за лицо у неё будет!

Вдруг её тон многозначительно переменился:

- А может, вы не хотите провожать меня?

Она бросила на него взгляд, полу-застенчивый, полу-кокетливый, один из тех взглядов, посредством которых молодые девушки бессознательно испытывают силу своей власти.

Степан затрепетал под этим взглядом, словно он был не он, а эмоциональный неуравновешенный юнец.

-Вы знаете, что я – ваш слуга, - сказал он тихо.

-Не нужен мне слуга, будьте моим кавалером, - ответила она весело, почти игриво, и, улыбаясь, подала ему руку.

В тот момент, когда он поднёс её руку к своим губам, его натянутые нервы поразил какой-то посторонний звук. Похоже, Антонина тоже слышала его, потому что взглянула в направлении окна. За квадратом окна всё было темно и тихо, очевидно, это была игра воображения.

Но это не было игрой воображения. Деревенская улица более не была пустынна.

Из-за дополнительной работы, возникшей по прибытии рекрутов, Рэдфорд в этот вечер приехал в деревню гораздо позже обычного. Продвигаясь по темной, скупо озарённой отблеском домашних очагов, улице, он уже сожалел, что вообще приехал, ибо поздний час позволял ему лишь кратко перекинуться парой слов с отцом Флорианом. Да и не расположен он был сегодня к разговорам. Не развернуть ли ему лошадь в обратный путь? Он как раз размышлял над этим, когда услышал позади женский голос, взывавший: «Пан лейтенант! Пан лейтенант!»

Он повернулся в седле и пронзил тьму взглядом. Его слух уловил звук бегущих ног, и вскоре низкая и плотная фигура выступила из мрака.

-Юзя! Ты! – воскликнул он в изумлении, мгновенно узнав слабоумную сестру Степана.

-Идемте быстрей! – пропыхтела она, - там… в школе… что-то красивое… я покажу вам, идёмте! Я бежала так быстро! Я увидела вас! Идёмте!

Её круглощекое лицо сияло от восторга. Она словно не замечала дождя, льющего на её непокрытую голову.

-Но, Юзя, идёт дождь. Я не хочу в школу, мне надо домой, - сказал Рэдфорд, всё ещё в недоумении. Каждый раз, слыша голос Юзи, а это бывало очень редко, он удивлялся, как если бы вдруг заговорил глухонемой. Никогда раньше он не видел её столь возбуждённой.

-Пойдемте, быстрей, - упрямо повторяла Юзя. – Такие красивые бусины, такие большие, такие яркие! Я тоже хочу бусы, вы должны привезти Юзе такие. У бедной Юзи никогда не было бус!

И неожиданно она разразилась плачем, похожим на скулёж.

-Хорошо, хорошо, пойдём, - тут же примирительно сказал Рэдфорд, опасаясь и её припадка, и того, что она может испугать лошадь. – Веди!

Развернув своего гнедого, он последовал за Юзей, радостно побежавшей вперёд. У школы она приостановилась, повернулась к Рэдфорду, прижав указательный палец к своему смеющемуся рту, и подкралась к окну. Рэдфорд остановил лошадь в нескольких шагах от здания, и, наклонясь в седле, машинально взглянул в освещенное окно вглубь классной комнаты.

Керосиновая лампа показалось очень яркой по контрасту с царящей снаружи тьмой, и всё в комнате словно сияло, облитое её светом. Антонина, в платье крестьянки и с блестящими желто-голубыми бусами на груди, стояла напротив Степана. Они были одни и она улыбалась, - это Рэдфорд ясно видел. Он увидел, как она протянула руку, и Степан, каждая черта лица которого дышала чувством, взял её и прижал к своим губам. Это Рэдфорд тоже видел ясно, и ясно он услышал в это мгновенье чей-то стон. Он вздрогнул и оглянулся; Юзя всё ещё ухмылялась и хихикала у окна. Вокруг не было ни души. Возможно ли, что это он сам издал этот стон? Но что причинило ему такую боль? Степан поцеловал ей руку… . Но ведь это просто польский обычай такой, в Англии это всё равно что пожать руку. Он видел такое и раньше, и никогда это не удивляло его, тем более, не вызывало боли. Почему же теперь…? Боли не должно было быть, но она была, такая острая, как нож в открытой ране.

Он, словно окаменев, сидел в седле, глядя на стену перед собой остановившимся взглядом.

-Вы привезёте такие бусы Юзе, да? – прошептал голос рядом с ним.

Он взглянул на поднятое к нему лицо слабоумной девушки, словно не узнавая её, пришпорил лошадь и галопом помчался по улице.