Кризис среднего возраста

Тетюрин Василий запил.
Это был крепкого телосложения мужчина сорока двух лет. Был он из больших тружеников. Работать любил и, главное, умел. Любое дело в его ладонях ладилось – любо поглядеть. С утра и до позднего вечера весь в делах. После рабочего трудового дня не спешил, как многие, на диван к телевизору, а закатывал рукава и шёл во двор. Работы и дома находил непочатый край.
Ещё и людям помогал. Обращались к Василию за помощью одинокие бабы или же те, у которых мужья спились. Мужская рука везде и всегда необходима. Просили и знали, что Василий не откажет. Так и было. И от одной соседки Тетюрин шагал к другой со своим инструментом. Денег не брал. На предложение присесть за стол и отобедать отказывался, ссылаясь на то, что некогда.
– Ничего, – скромно ронял Василий у порога. – Ещё отблагодарите авансом. Успеете. Земля круглая.
Так и было.
В загул Тетюрин уходил раз в году в одно и то же время. В сентябре. Брал отпуск и три недели, не просыхая, пил. Последнюю неделю отлёживался. Ел одну окрошку, не выходил из дома. А после снова возвращался к работе и, как вол, не разгибая спины, до позднего вечера трудился.
Когда напивался, не тратил из семейного бюджета ни копейки. Вот тут-то и вспоминались Васькина доброта и золотые его руки. К сентябрю бабы запасались самогоном и все три недели принимали Василия как дорогого гостя. Пятилитровыми банками выдавали Тетюрину самогон и закуску на любой вкус. Каждая соседка знала, что Василий три недели будет ходить по дворам и собирать «авансы», и каждая пыталась угостить всем самым лучшим, чтобы не осрамиться в Васькиных глазах.
За стол тот никогда не садился. Выпивал с хозяюшкой стопочку. Благодарил. И, приняв угощение, шёл с мужиками куда-нибудь за село. Всё это время, пока Вася пьянствовал, за ним по пятам ходили любители принять на грудь. Знали, что у Васи есть и что не откажет.
– Маруся, говорю ей. У меня настал кризис среднего возраста. Этого ни одному мужику не избежать, – жаловался Тетюрин на жену. – Неужто я не могу душу свою залечить? Что ты меня терроризируешь так, что мне и домой заночевать идти неохота.
– Правильно, Вася. Правильно, – кивала какая-нибудь одинокая бабёнка. – Как же не выпить? Поди, и ты такой же человек. Душа, она у всех одна. Ей отдыхать иногда положено.
– Вот и я ей об этом же толкую. А она всё одно: не ходи по домам, не позорь меня. Хуже, говорит, попрошайки. А какой же я попрошайка? Я авансы собираю. Верно ведь?
– Верно, Вася. Верно, милый, – кивала головой иная вдовушка. – Не слушай ты никого. И Марусю свою не слушай. Ты, извини меня, конечно, – суетливо поправляла соседка платок, – но она у тебя какая-то суматошная. Вроде и дурой не назовёшь. А всё туда же. Да на такого мужика молиться надо и день и ночь, а она ещё ноздри раздувает. Не совестно? Вот скажи мне, а? Не совестно?
– Кризис у меня. Кризис среднего возраста. Разве я что поделать могу? – оправдывался Василий. – Я ить и поделать ничего не могу. Это сильнее меня. Так природой заведено. А против природы не пойдёшь. Кто я такой, чтоб против матушки-природы идти? – вша зелёная.
– Ох, Вася. Был бы ты у меня в мужьях, как принц персидский жил бы. Раз в год – это не страшно. Раз в год даже нужно развеяться. Человек ты али не человек в самом-то деле?.. Какой скотине, и той отдых нужен. А тут мужику раньше времени могилу копают. Не ценит она тебя, Вася. Ох, не ценит. Не такую жену тебе надо.
Тетюрин хмурил бровь, и разговор переходил на другую тему.
Замужние бабы, подавая Василию магарыч с едой, просили и умоляли только об одном:
– Если мой появится, гони ты его, Вася, в шею. Дай по загривку разок, чтоб по пятам не ходил, негодник такой. Он мне, ирод эдакий, всю жизнь искалечил.
Тетюрин принимал угощенье и покидал избу. И все знали, что Вася не откажет. Не такой он человек, чтоб от кого-то прятаться, да ещё и прогонять, когда есть чем себя и других побаловать.
Уйдя за село, расположившись где-нибудь у оврага, Василий с мужиками оценивал самогон.
– Твоя совсем гнать не умеет, Павлуша, – кряхтел кто-то из пьянчуг. – Как ослиная жидкость.
– Чаво? – хрипел Павел, самогон жены которого теперь пробовали.
– Того. Завсегда твоя Лариска жадничает. И тут поскупилась сахарку да дрожжей купить. Как вода.
Павел оправдывался и всеми силами заступался за жену. Мол, продукт хороший, это только вам, алкашам, уже и чистый спирт сиропом покажется.
– Вася, скажи им. Ну, скажи! – ругался Павлуша.
– Пойдёт, – кротко отвечал Тетюрин.
– Мило дело у Леонидовны брать. Эта ведьма знает, как мужика порадовать. Ещё при царе Горохе гнать стала. Пожалуй, пока в землю не ляжет, так и будет брагу ставить, – говорил один. – Эта знает толк в самогоноварении.
– Знает, – соглашались с ним остальные и разливали ещё по одной.
Василий выпивал, закусывал и задумчиво глядел на большие кудрявые облака, что медленно заползали друг на друга. Был он немногословен. Не любил попросту трепать языком. У трезвого и слова не вытянешь. Больше работал и молчал. Когда же наступал «кризис среднего возраста», Тетюрин заметно оживлялся и даже, как замечали за ним, любил чуток свалять дурака.
Среди ныне появившихся товарищей Васю больше всех радовал Аркаша, мужик тридцати четырёх лет. Одна нога у него была короче другой. При ходьбе сильно хромал. Но это не мешало ему выплясывать на свадьбах и других праздниках. Иной раз такого стрекача задаст, всем на диво! Аркаша играл на баяне и всегда и всюду ходил с инструментом. Где Аркаша, там и музыка. А где музыка, там, конечно, праздник. Аркашу нередко звали посидеть и всегда угощали. Весёлый малый, было с ним как-то легко. И потому, как только уходил Василий в отпуск, почётное место рядом с ним занимал баянист. Пока шагали к оврагу по селу, Аркаша, прихрамывая, играл на баяне, а позади несколько голосов вразнобой горланили песню. И лишь Василий не пел. Держа одну руку в кармане и доставая другою семечки, он лузгал их и важно шествовал по улице. Как барин.
Маруся, жена его, не знала, куда в это время глаза девать.
– Ну что ты так мучаешься? – успокаивали её. – Подурит немного да перестанет.
– Смеются ведь все над ним. Как же не переживать? – сквозь слёзы вздыхала женщина. – Стыдоба-то какая. Стыдоба.
Вот и сейчас, испробовав Павлушиной жены самогон, Тетюрин взмахивал рукой – давал команду. Аркаша брал баян, и мелодия лилась по всему оврагу, уходила в село, где местный люд понимал и догадывался, по какому случаю праздник и кто гуляет. Если Аркаша затягивал грустный мотив, его старались перебить, но Василий показывал кулак; тогда все успокаивались и внимательно слушали. А Аркаша мог не только играть хорошо, но и петь. Так голоском своим, негодник, всю душу истеребит, что она потом долго не знала, как успокоиться. Вася плакал, слушая Аркашу. Хватался за голову, тряс ею и изредка подпевал:

               
                Ой, то не ветер ветку клонит,
                Не дубравушка шумит,
                То моё, моё сердечко стонет,
                Как осенний лист дрожит.
                То моё, моё сердечко стонет,
                Как осенний лист дрожит…

Затем снова выпивали. И наступал привычный галдёж. Кто-нибудь обязательно рассказывал смешные истории из жизни, и Василий, щуря глаза, со всеми смеялся. Любил он послушать местные байки и, хотя сам придумывать и слагать так не умел, слушал с большой охотой. Среди нынешней компании находились заядлые рыбаки и охотники. Потому историю о том, как однажды выловили такую рыбу, что она и в лодку не поместилась, пересказывали не по одному разу. А рассказ о том, как кто-то раненого медведя душил самолично, вот этими самыми ладонями, когда закончились патроны, веселил Васю особенно. Он тоже пытался что-нибудь рассказать эдакое, смешное. Даже придумывать пробовал. Но не выходило.
– Ничего. Трепать языком не каждому дано, – объясняли ему. – Зато Бог руками и головой наградил. Это высшая похвала и награда.
И каждый говорил Тетюрину, какой он молодец. Лести в словах не было. Василия действительно все уважали. Признавались, что если бы не алкоголь, то и они могли бы ещё о себе заявить так, что многие бы ахнули. И честно кивали, что нету сил расстаться с этой дрянью. Искренне завидовали Тетюрину, который лишь раз в год позволял себе расслабиться и «отдохнуть».
Тот слушал и жалел каждого. Ведь перед ним сидели ещё не старые люди, которые, если бы сжали волю в кулак, в самом деле могли бы поменять жизнь, повернуть русло реки в обратную сторону. Но, видимо, вино сильнее… Оттого один честно признавался, почему ушла жена, другой горевал, что его ещё терпят, но уже ни в грош не ставят: живёшь – живи, помрёшь – схороним. А ведь и они когда-то, лет десять-пятнадцать тому назад, были лучшими комбайнёрами, каменщиками, электриками, сварщиками… Но зелёный змий взял своё.
Аркаша брал баян и, стараясь развеять обстановку, прогнать внезапно навалившуюся грусть, запевал, что-нибудь весёлое. Тогда игривая мелодия, как молодая лошадка, била копытами в душу, и на лицах появлялись улыбки. Хлопали в ладоши, громко свистели и кричали под звуки баяна.
Внизу оврага протекала река. Узкой змеёй изгибалась она вдоль заросшего кустарником берега. Вдали виднелись избы соседней деревни. Лёгкие струйки дыма тянулись ввысь в каждом дворе – топились бани. Была суббота. Любопытно было наблюдать за всей этой картиной. Ведь в каждом этом переулке, в каждом домике, величиной со спичечный коробок, живёт жизнь. Кто-то сейчас таскает воду, подкидывает дрова, готовит, стирает бельё. И все эти люди с их избами, скотиной и банями могли уместиться сейчас на одной Васиной ладони. Забавно. И там жизнь, и по эту сторону реки и оврага тоже жизнь. Там баня. Здесь праздник… Вот комарик пропищал над ухом. У него тоже своя жизнь. Комариная, насекомая. Но всё-таки – жизнь.
Тетюрин любовался местными просторами и про себя дивился, как же красив их край! И как раньше всего этого он не замечал? Не приходило в голову, что соседняя деревушка может поместиться на его ладони. Да разве такое придёт когда на ум? Глупость. А вот нет, пришло же. И это отчего-то Василия радовало, словно он открыл неведомую никому тайну.
– Жизнь, – тихо вырывалось из его уст. – Что, прости? – спрашивали его. – Жизнь?.. Да-а, жизнь такая штука. И не предугадаешь, как её прожить. Все мы за школьной скамьёй верили, что будет и дом, и семья, и машина с работой. Будет всё, как у нормальных людей. А видишь, как?.. Кто-то спился, кто-то сидит, а кто-то по глупости накинул петлю на шею. Другие начальниками стали, при галстуке ходят... А ведь тридцать лет тому назад все мы за одной партой ютились – и эти и те. Одни игры были, одни мечты… Умеет жизнь выкинуть шутку суровую. Умеет, стерва.
Василий задумывался. Часто размышлял он о таком, что в трезвую голову никаким ветром не задуешь. Парадокс, да и только. Сам удивлялся. И всё же не прекращал свою думу, не переставал вести разговор с самим собой. Люди всегда делились на хороших и плохих, сильных и слабых, глупых и умных… Гораздо обиднее другое – когда умные становятся дураками, сильные характером опускают руки, а хорошие превращаются в ничтожество. Вот что больно. Тетюрин становился мрачен и подолгу молчал. Молча смотрел он на каждого, кто был сейчас с ним рядом, на грязные в синяках и царапинах пьяные лица – и опускал голову. Не желал говорить вслух то, что приходило сейчас на ум. Те же, в свою очередь, по Васиному виду понимали приближающийся конец веселья и халявы.
Так было всегда. За неделю перед отпуском Тетюрин ходил хмур, почти не разговаривал. Ждал и готовился к празднику. И за пару дней, как прекратить пир, тоже всё больше молчал и хмурился.
– Может, напоследок посидим завтра, а? – спрашивал Аркаша. – Я ещё поиграю.
Василий молчал.
Домой приходил затемно. Присаживался на скамью и подолгу курил, любуясь ночным небом. Сколько же на небе звёзд? Удивительно много. Каждая эта сияющая крохотулька на самом деле может быть больше нашей планеты. Вот где, действительно, хранится тайна за семью замками. И, наверное, на каком-нибудь из этих мигающих огоньков есть жизнь. Есть. Безусловно. Может быть, где-нибудь, далеко-далеко, сидит сейчас такой же вот, как и Василий, чудик, и рассуждает о жизни, любуясь нашей Землёй. Может. Почему бы и нет? Тетюрин вздыхал, делал большую затяжку и тушил каблуком окурок.
– Как же всё-таки мал и беспомощен человек, – тихо ронял он.
Выходила жена, присаживалась рядом. Молчали. Вот в такую же тёплую ночь когда-то, совсем, казалось бы, недавно, любили гулять они с ней до самой зари. Много разговаривали, это Вася помнил хорошо. Слова лились сами собой. Может, и несерьёзные и по большей части даже и ни о чём, но слов было немало, и было весело.
Молодость, молодость, тем и прекрасна ты, что, как маленький росточек, тянешься к небу и умеешь радоваться жизни, умеешь в мелочах находить прекрасное. Трудно в двадцать лет представить себе, что когда-нибудь жизнь будет настолько однообразной и скучной, что даже перестанешь мечтать….
Василий потирал лицо и брал в свою огромную ладонь маленькую ладошку жены. Как же хорошо, что рядом есть человек, который тебя любит и переживает за тебя! Человек не должен быть один. Каждому, каким бы сильным и могучим он ни был, нужен тот, кто в трудную минуту приласкает и утешит. Это главное. Знать, что тебя любят и ждут. Пожалуй, в этом и заключается смысл жизни: уметь любить и в любой ситуации оставаться человеком.
Маруся, прислонившись к широкому плечу мужа, тихонько вздыхала:
– Пошли спать.
Тетюрин кивал, с трудом приподнимался и просил приготовить ему завтра окрошки. Женщина обнимала его, целовала в щетинистую щёку и вела в избу. Пьяные деньки позади. Теперь оставалось только отлежаться, набраться сил и идти работать.