От юных лет прилежа учению благочестия и страху Божию, во благодати Христовой преуспевая, стяжал еси словесная дарования и явился еси неутомимый проповедник спасения, души верных озаряя спасительными смыслы и приводя всех ко исправлению. Святителю отче Иннокентие, моли Христа Бога дати нам оставление грехов и велию милость.
Тропарь святителю Иннокентию Херсонскому, глас 4
Днесь град Херсонский радуется, веселится земля Таврическая, имуще молитвенника святителя Христова Иннокентия, пастыря добра и праведника изряднаго, иже Божия Матери образ Касперовский прославил еси, в крае Новороссийстем веру правую утвердил еси. Темже, святителю отче Иннокентие, моли Христа Бога, спастися душам нашим.
Тропарь святителю Иннокентию Херсонскому, глас 4
Избранный от Господа благий рабе и верный, Церкви Русския украшение, новый Златоусте, Христова стада пастырю предобрый, святителю Иннокентие, от любве душевныя ублажаем тя заступника и покровителя града нашего. Теплыми твоими молитвами у Престола Пресвятыя Троицы укрепляеми, благодарно зовем ти: Радуйся, богомудре отче Иннокентие, святителю преславный.
Кондак святителю Иннокентию Херсонскому, глас 1
Святитель Иннокентий Херсонский – выдающийся православный богослов, в своем литературном творчестве и церковном служении оставивший славный и неизгладимый след в истории Церкви и навсегда вошедший в ее молитвенную память; он – «славный вития, великий мыслитель, благородное, благожелательное сердце и высокий дух», самоотверженный пастырь Церкви и вдохновенный проповедник, которого за ораторское искусство и умение «глаголом жечь сердца» именовали «русским Златоустом». Незаурядная личность святителя Иннокентия Херсонского необычайно глубока и многогранна – по своим разнообразным талантам и дарованиям, по пламенному служению Богу его можно смело поставить в один ряд с величайшими светилами Русской Православной Церкви – со святителем Игнатием Брянчаниновым и святителем Феофаном Затворником, и прежде всего со святителем Филаретом Московским. В исследовательской литературе не раз отмечалось, что святитель Иннокентий Херсонский и святитель Филарет Московский – два великих русских богослова и проповедника, живших в одну историческую эпоху и создавших два направления в отечественной богословии и церковной гомилетике. Русский религиозный философ и славянофил Иван Киреевский полагал, что Иннокентий Херсонский и Филарет Московский были главными и наиболее яркими представителями двух различных направлений в русском богословии и в церковной проповеди, при этом если святитель Иннокентий в своих проповедях прежде всего обращался к сердцу, то святитель Филарет – более обращался к разуму. Размышляя о необыкновенных личностях двух святителей – о Филарете Московском и Иннокентии Херсонском – архиепископ Никанор Одесский отмечал, что они были людьми истинно просвещенными, учеными и глубоко религиозными, они могли «как орлы, цари пернатых, то свободно и легко устремляться к солнцу для созерцания Истины, то порывисто низвергаться до последних самых темных глубин человеческого мышления, почему не все могли, а некоторые даже и опасались следовать за гениальным полетом, в высь и глубь, их гениальной мысли». Святитель Иннокентий Херсонский был вдумчивым и проницательным критиком катехизиса святителя Филарета Московского – отмечая, что филаретовский катехизис полезен Церкви, в своих лекциях Иннокентий подметил и его слабые стороны: «источники религии указаны бедно, именно, указано одно Писание, а о Предании ни слова... Это не подробность, а корень дела... Еще пример неточности. Говорится: видов Богопознания два – Богопознание естественное и Богопознание откровенное. Потом предлагается вопрос: какое лучше? Ответ: христианское! Вопрос легок, а ответ еще легче... Есть неправильности герменевтические, например, излагается догмат о сошествии Иисуса Христа во Ад. Здесь надлежало бы ограничиться одною Библией, ибо для разума этот догмат вовсе не известен... Еще пример неточности: Церковь определяется, что она есть «соединенное множество верующих». Определение неполное и сбивчивое, но надобно бы отличить, каких верующих?». «Составление какого-либо катихизиса... недостаточно, как бы ни была совершенна подобная книга, потому самому, что есть произведение новое, не может иметь достаточно авторитета в той Церкви, которая называется Церковью Апостольской и Вселенской». По замечанию профессора Н.К. Гаврюшина, с момента критического анализа катехизиса святителя Филарета Московского «между двумя богословами-архипастырями возникают напряженные отношения, и если называть вещи своими именами, Иннокентий становится объектом пристрастного внимания со стороны московского архипастыря. По его инициативе Синод учредил секретное дознание об образе мыслей Иннокентия. Не здесь ли главная причина тому, что, как с горечью отмечал М. П. Погодин, «драгоценные сочинения Иннокентия пройдены молчанием от современной критики»?.. Иннокентий постарался снять напряжение, сложившееся в его отношениях с московским святителем. Он написал Филарету искреннее и смиренное письмо, в ответ на которое митрополит дал показательное обещание, что с этого времени «будет преследовать его лишь любовию своею». Но принципиальное различие их церковных и богословских позиций, таким образом, конечно, не снималось, и Иннокентий оставался под опекой духовной цензуры – в частности, близкого к Филарету профессора протоиерея Ф. А. Голубинского». Задачей всей своей жизни святитель Иннокентий Херсонский считал исполнение обета, данного Богу и Церкви при наречении во епископа: «возноситься желанием над всем дольним и парить непрестанно чистою мыслию к Солнцу правды, осенять светом Христовым Церковь Христову; заботиться особенно о том, чтобы свет сей, осеняя многих, отражался в нем самом и озарял собою лепоты тех благих дел, за кои, видя их, все прославляют Отца Небесного». Всю свою жизнь святитель Иннокентий Херсонский положил на то, чтобы исполнить возвышенный архипастырский обет – всем сердцем своим он любил Христа Спасителя и все силы ума и весь свой талант проповедника употребил на служение Богу, став красой и славой Русской Православной Церкви. По свидетельству преосвященного Иеремии – личного друга святителя Иннокентия Херсонского, «святитель Иннокентий от юности и до конца дней своих всегда имел в своем уме и мыслях божественное лице Господа и Спасителя нашего Иисуса Христа. Пред судом Господним и пред материю своею – Церковью он с упованием на милость Господа, мог сказать: не судах ведети что в вас, пиша и устно беседуя, точию Иисуса Христа, и сего распята». В своей книге «Пути русского богословия», ориентированный на тип богословствования и церковной проповеди святителя Филарета Московского, протоиерей Георгий Флоровский крайне критически и тенденциозно оценил богословские воззрения святителя Иннокентия Херсонского и его манеру проповедника: «Иннокентия самого всего больше интересовала философия. Но мыслителем он не был. Это был ум острый и восприимчивый, но не творческий. Исследователем Иннокентий никогда не был. Он умел завлекательно поставить вопрос, вскрыть вопросительность в неожиданной точке, захватить внимание своего читателя или слушателя, с большим увлечением и блеском пересказать ему чужие ответы. Только блестящая манера изложения маскирует этот всегдашний недостаток творческой самодеятельности. Но всегда это именно изложение только, никогда не исследование. Как говорил об Иннокентии Филарет Московский, у него не достает рассуждения, а воображения слишком много. Иннокентий именно оратор, прежде всего. И в этом «краснословии» разгадка его влияния и успеха, – и на профессорской кафедре, и на проповедническом амвоне... В своих богословских лекциях Иннокентий не был самостоятелен. Догматику он читал применительно к «системе» М. Добмайера, как и архимандрит Моисей, у которого он сам слушал богословие, – эта «система» в те годы была принята в католических школах в Австрии. Она очень характерна для этой «переходной» эпохи, – от Просвещения к Романтике, от Лессинга, Гердера и Канта к Шеллингу или даже Баадеру. Основная и руководящая идея этой «системы» есть идея Царствия Божия, истолкованная скорее гуманистически, как «нравственное общение». Влияние Просвещения во всем чувствуется, и христианство изображается, точно некая школа естественной морали и блаженства. Христология остается очень бледной и двусмысленной…». Вышеизложенные суждения протоиерея Георгия Флоровского не только явно тенденциозны, но и откровенно несправедливы, ведь, во-первых, святитель Иннокентий Херсонский был глубоким религиозным мыслителем и подлинным православным философом с острым и проницательным умом, поэтичной натурой и живым творческим воображением, он имел мыслить творчески и самостоятельно; во-вторых, в его образных и проникновенных проповедях, пронизанных пламенной любовью к чудесной Личности Христа Богочеловека и блестящим знанием Библии, содержались глубокие богословские идеи и религиозно-философские раздумья; в-третьих, в своем огромном литературном наследии – прежде всего в богословии – он затронул широчайший спектр богословских вопросов – догматических и нравственных, метафизических и натурфилософских. По справедливой оценке Н.А. Барсова, святитель Иннокентий Херсонский был в некотором смысле новатором в богословии, но в его «выработке новых методов, менее схоластических по изложению, более жизненных по задачам и направлению, не было измены Православию», он принял вызов истории и явил в своем лице «встречу с Западом», а «все воззрения германских экзегетов и богословов Иннокентий пропускал через строгое горнило критики и при непосредственном изучении источников Православия – Священного Писания и святоотеческих творений». Несмотря на то, что святитель Иннокентий Херсонский с преувеличенной похвалой отозвался о книге епископа Макария «Православно-догматическое богословие», написанной в схоластической манере, его личное богословие имело не схоластический, а возвышенно-нравственный, духовно-сердечный и экзистенциально-библейский характер. На профессорской кафедре и на проповедническом амвоне святитель Иннокентий Херсонский никогда не богословствовал отвлеченно – как схоласт, равно как и не подменял догматическое и нравственное богословие различными философскими домыслами, напротив – он богословствовал всем умом и сердцем, опираясь на Библию и Священное Предание, всецело погружаясь в сюжеты библейской истории, словно становясь современником и очевидцем событий, описанных в Евангелии. По слову преосвященного Иеремии, где бы ни жил святитель Иннокентий Херсонский, его дух находился в Иерусалиме и во всей Палестине времен земной жизни Иисуса Христа: «Живя в XIX веке но Рождестве Христове, он был как бы современным, постоянным зрителем дела, исполненного Господом, нашего ради спасения. Поэтому никогда не бывал он так словоохотлив и оживлен во взоре и просветлен в лице, как при воспоминании о Фаворе и Сионе, об Иордане и особенно о Голгофе». Не имея возможности посетить Святую Землю и увидеть своими очами места, освященные земной жизнью Сына Божиего, святитель Иннокентий Херсонский утешал себя мыслию о том, что «путь всякого христианского пастыря, где бы ни пролегал он, если идет верно, то ведет прямо к Иерусалиму Небесному». Накануне кончины своей святитель Иннокентий Херсонский намеревался оставить управление вверенной ему епархии, чтобы провести последние дни своей земной жизни в Иерусалиме. Миросозерцание святителя Иннокентия Херсонского христоцентрично – чудесная Личность Христа Богочеловека, Его земная жизнь, искупительная жертва и Воскресение всегда были той духовной осью вокруг которой вращалась его богословская мысль, а его христология – не «бледная и двусмысленная», как ошибочно думал протоиерей Георгий Флоровский, а невероятно яркая и цельная, основанная на Библии и святоотеческой литературе и снискавшая заслуженную славу.
Святитель Иннокентий Херсонский – в миру Иван Алексеевич Борисов – родился в 1800 году в городе Ельце Орловской губернии в семье священника Успенской церкви Алексия Борисова. Как пояснял историк В.П. Зубов, «отец Алексий не имел школьного образования. Грамоте научился сам. Пробелы в своем образовании восполнил чтением богословских сочинений. Став священником Успенского храма, он много сил отдавал своему приходу, заботился о просвещении его, постоянно проповедовал Слово Божие. Матушка – Акилина Гавриловна, совершенно неграмотная и простодушная, обладала непоколебимой верой в Бога. Мальчик родился настолько хилым, что отцу пришлось крестить его в самый день рождения. Имя нарекли ему Иоанн. Он рос в набожной атмосфере. Очень любил слушать проповеди своего отца и, вернувшись из храма домой, от слова и до слова передавал слышанное, прося разъяснить непонятное. Под руководством отца он рано овладел грамотой и стал читать богословские книги из домашней библиотеки». Несмотря на слабость своего телосложения и хрупкость здоровья, юный Иван был необычайно любознателен – он изучил славянскую азбуку, прочел Часослов и Псалтырь, научился письму, зачитывался проповедями святителя Димитрия Ростовского и горячо возлюбил книги. В январе 1810 года Иван сразу поступил во второй класс Воронежского духовного училища, где уже учился его старший брат Матвей, а на следующий год Иван был переведен уже в четвертый класс. По причине смерти отца братья не смогли окончить духовное училище, но в 1812 году Иван поступил в Орловскую духовную семинарию, где начали раскрываться его разнообразные таланты и способности, любовь к наукам и дар красноречия. По свидетельству митрополита Макария Московского, «его сочинения – в риторическом классе, рассуждения – в философском и проповеди – в богословском, которые он писал очень скоро и с величайшей легкостью, нередко поражали достоинствами своими не только совоспитанников, но и наставников». Окончив с отличием курс семинарии в 1819 году, Иван Борисов поступил в Киевскую Духовную Академию, где всей душой отдался наукам и приобретению знаний, проводил дни и ночи за книгами, выписывал самые глубокие мысли и проникновенные высказывания богословов и философов, составлял проповеди, а учителя предвидели в нем «русского Златоуста». По хвалебному отзыву профессора А.П. Лопухина, «с захватывающим интересом поглощая целые книги от начала до конца, даже целые системы философов, он, как это замечается у многих даровитых воспитанников, обыкновенно делал конспекты прочитанного и нередко записывал их в конце книг. Все это чрезвычайно развивало его восприимчивый ум, и его обширные познания высоко ценились товарищами, которым он, по их просьбе, нередко излагал и раскрывал учение того или другого философа так ясно, легко и подробно, что изумлял всех и совершенно затмевал лекции профессоров. Особенное значение он придавал сочинениям, над которыми работал с увлечением. Обдумав предмет всесторонне, он затем писал сочинение прямо набело. Через два – три дня он пересматривал написанное, и если оно почему-либо не удовлетворяло его, писал другое сочинение на ту же тему, иногда и третье, чтобы подать наставникам то, какое сам считал наилучшим. Этим он приобрел навык – писать с такой стройностью и блеском, которыми отличаются вообще его произведения. Перед экзаменами он бегло прочитывал лекции, которыми до того мало занимался, и, имея большую подготовку и огромный запас знаний, полученных от чтения книг, всегда отвечал блистательно, превосходя и тех воспитанников, которые прилежно корпели над лекциями. В высшем (богословском) отделении Борисов особенно усердно занимался составлением проповедей, и в нем все более и более раскрывался тот блестящий проповеднический дар, который сделал из него русского Златоуста. При этом он, прекрасно владея французским языком, тщательно изучал великих мастеров проповеднического слова, как Массильон и Боссюэт, но конечно самое большое влияние на него оказали творения величайшего из великих проповедников, святителя Иоанна Златоуста. Все это предвещало в нем необыкновенного проповедника, каким он и стал впоследствии». Благодаря своим блестящим талантам и дарованиям Иван Борисов ярко выделялся среди всех своих сверстников-студентов, а когда на выпускном академическом акте он прочел перед собравшимися гостями избранные места из своего произведения «О нравственном характере Господа нашего Иисуса Христа», то чтение было встречено громом рукоплесканий, а присутствовавший митрополит Евгений Болховитинов увидел в юноше восходящее светило русской богословской мысли.
Блестяще окончив Киевскую Духовную Академию со степенью магистра богословия и получив назначение в качестве инспектора и профессора церковной истории и греческого языка в Петербургскую духовную семинарию, спустя семь месяцев он был назначен ректором Александро-Невского духовного училища. В 1823 году Иван Борисов принял монашеский постриг с именем Иннокентий, через полтора месяца он был рукоположен в иеромонаха, а в 1826 году – был возведен в звание экстраординарного профессора и в сан архимандрита. На протяжении всей жизни всем своим глубоким умом и всей душой святитель Иннокентий Херсонский вникал в Священное Писание, творения святых отцов Церкви и богословские науки, а в сердце его горело пламенное желание жить нравственной жизнью по заповедям Христовым и познать тайны премудрости Божией. В скором времени святитель Иннокентий Херсонский прославился по всему Петербургу как «новый Златоуст из Духовной Академии», а его проповеди изумляли красотой и речи и ее художественностью. В лице святителя Иннокентия Херсонского соединился редкий талант богослова и поэта, философа и проповедника – проницательность ума и быстрота суждений, художественная ясность слова и огненность речи, изощренное мышление диалектика и любовь к метафизике, живость воображения и знакомство с богословием и философией Запада, равно как и со святоотеческой мыслью, обширная эрудиция и умение ставить богословские вопросы и разрешать их – все это было достоянием его проповедей, раздававшихся в Александро-Невской лавре и Казанском соборе. Как отмечал В.П. Зубов, «после произнесения проповедей о. Иннокентий стал помещать их в журнале «Христианское чтение», издававшемся при Духовной академии в Санкт-Петербурге. Интерес к этому журналу резко возрос после появления в нем проповедей и научно-литературных произведений о. Иннокентия: «Жизнь святого апостола Павла», «Жизнь святого священно-мученика Киприана, епископа Карфагенского» и «Последние дни земной жизни Иисуса Христа». В последней работе впервые был применен к исследованию жизни Христа историко-археологический метод, тем самым о. Иннокентий на полстолетия опередил свое время». Журнал «Христианское чтение» ожил и начал разбираться нарасхват, когда в нем стали выходить страницы из книги святителя Иннокентия Херсонского «Последние дни земной жизни Иисуса Христа», а слава проповедника стала еще более возрастать. Проповеди святителя Иннокентия Херсонского были проникнуты библейским духом и выходили за рамки схоластического формализма, но это вызвало негативную реакцию в консервативно настроенных кругах и на проповедующего иеромонаха обрушилось обвинение в ереси. Задаваясь вопросом – «чем же вызывалась эта недостойная подозрительность?», профессор А.П. Лопухин отвечал – «лучшим произведением христианской богословской литературы не только того времени, но и всего XIX века. В сочинении «Последние дни земной жизни Иисуса Христа» блистательно применен уникальный для того времени метод исследования жизни Спасителя. Читая его даже теперь, на рубеже XX века, невольно изумляешься, как гений русского богослова мог предвосхитить метод, сделавшийся достоянием науки гораздо позже, когда, благодаря массе новых открытий в области географии и археологии Святой Земли и вообще древности, появилась возможность иллюстрировать факты евангельской истории данными из области исторических и археологических исследований. В то время и на Западе эти исследования были мало известны, а до нас доходили только самые ничтожные обрывки. И тут мы видим, как Иннокентий действительно мастерски пользуется всем собранным материалом, как он всякое событие евангельской истории умеет дополнить подходящей археологической или географической подробностью, не создавая хаотического нагромождения фактов. Материалы исследований размещаются с мастерством художника, который из мелких мозаичных камней создает чудный образ – образ Богочеловека». По складу своей мысли и миросозерцанию своему святитель Иннокентий Херсонский никогда не был рационалистом – он был убежден, что «никакая наука, никакое доброе действие, никакое чистое наслаждение не лишни для религии», но в то же время он был блестящим и великолепным критиком рационализма: «Рационалистами называются те из новейших иностранных богословов, которые в религии христианской не допускают ничего сверхъестественного, – и называются в том предположении, будто они в деле религии поступают сообразно с достоинством разума: другие гораздо справедливее и приличнее называют их неологами, новомодными богословами, новейшими социанами и христианскими деистами». Выступая против главного положения «Кантовой религии в границах чистого разума», святитель Иннокентий Херсонский настаивал на том, что религия имеет сверхъестественное происхождение – Божественное Откровение: «Первоначально откровение сообщено было, в лице Адама и Ноя, всем людям. История религии показывает, что народы, происшедшие от семейства Ноева по столпотворении Вавилонском, сами постепенно искажали и теряли правильные понятия о нем, предаваясь вымыслам и страстям. Христианская религия также предназначена для всего рода человеческого (Мк.16:15), и через апостолов возвещена была всему тогда известному миру (Рим.10:18)». Критикуя рационалистов за то, что они отрицают Промысел Божий и чудеса как явления всемогущества Божиего, равно как и церковные таинства и библейское учение о первородном грехе и мироискуплении, святитель Иннокентий Херсонский указывал на то, что рационалисты «посягают на отвержение самых основных истин христианства, каковы, например, Божественность Иисуса Христа, личность Святого Духа, падение человека, распространение первородного греха и искупление».
В 1830 году святитель Иннокентий Херсонский был назначен ректором и профессором Киевской Духовной Академии, где он читал лекции по сравнительному богословию и литургике, а в 1835 году он «за отличные заслуги по части отечественной словесности» был избран действительным членом Императорской Российской Академии. Во дни своей педагогической деятельности святитель Иннокентий Херсонский стремился воспламенить в сердцах студентов любовь к наукам и познаниям, расширил преподавательскую программу, восстановил курс экклезиологии и церковного законодательства, ввел преподавание на русском языке. По слову профессора А.П. Лопухина, «его гений вдохновляющим образом действовал и на всю корпорацию, среди которой началось благородное соревнование и выдвинулись славные профессора, впоследствии создавшие себе громкое имя в науке и литературе, каковы Я.К. Амфитеатров – знаменитый гомилет, В.Н. Карпов – славный русский философ, Димитрий Муретов, ставший достойным преемником Иннокентия по херсонской кафедре, С.С. Гогоцкий – издатель философского словаря и другие. Заботясь о возможно более основательном философском образовании студентов, ректор старался привить им любовь к проповедничеству и искусству в нем. Сам перечитывал их проповеди, призывал к себе авторов лучших из них и по целым часам беседовал с ними о том, как нужно писать и произносить проповеди, и этой наглядной, живой гомилетикой достигал превосходных результатов…Работая над великим делом воспитания духовного юношества, Иннокентий в то же время и сам быстро мужал, рос и развивался духовно, что особенно заметно было в его проповеднической деятельности. Его ораторский талант получил необычайную гибкость и силу, и когда он произносил свои тщательно составленные проповеди в Киево-софийском соборе и лавре, произносил всегда без конспектов, живой, захватывающей дух речью, то слава о его проповедничестве быстро разнеслась по Киеву и слушать его собирались со всего города. Особенной силой красноречия и вдохновляющего чувства отличались его проповеди на дни Страстной и Светлой седмиц, впоследствии вышедшие в особых сборниках под заглавием «Страстная седмица» и «Светлая седмица». И читая эти превосходные сборники, не знаешь, чему больше удивляться: силе ли и глубине воплощенного в них чувства, ясности мысли, изяществу богословской концепции или изумительной стройности самого построения их и красоте слова. Поистине, к нему более, чем к кому-либо, применимо название русского Златоуста, как и величали его слушатели-современники, съезжавшиеся послушать его со всех сторон, нередко издалека». Удивительных высот достиг святитель Иннокентий Херсонский не только как проповедник, но в научно-литературной богословской деятельности. По слову протоиерея Александра Дернова, «учено-литературная деятельность Иннокентия посвящена была исключительно богословской науке в различных ее отраслях. Богословские его творения всегда будут источником назидания и поучения для православных христиан. Его академические чтения представляют собою замечательное явление в нашей богословской литературе по своей ясности, живости, по гармоническому сочетанию веры с научным знанием и обаятельному изложению… Во всех печатных трудах Иннокентия слышится голос одного из просвещеннейших наших архипастырей, который с неподражаемою простотою и силою слова соединил ясность и возвышенность мысли. И сколько предметов рассмотрено Иннокентием! Религия, Бог вообще, религия откровенная, Святая Троица, учение о мире, о человеке, о последней судьбе человека и мира, нравственность человеческая, учение о Промысле, о духах; особенно учение, любимое для души Иннокентия, об Искупителе, о земной жизни И. Христа, о воскресении Его; евангельская, апостольская и церковная история: вот главные, кроме массы проповедей, труды Иннокентия. И Иннокентий по справедливости может быть назван любимейшим из духовных писателей русской Церкви… Он поистине был и философом, и психологом, и физиологом, и богословом, и историком». В 1840 году святитель Иннокентий Херсонский был назначен на кафедру Вологодской епархии, а через девять месяцев – был перемещен в Харьковскую епархию, где служил в течение семи лет и восстановил Ахтырский и Святогорский монастыри, открыл Никольскую женскую обитель, а также учредил торжественный крестный ход в Харькове по случаю перенесения в город из Куряжского монастыря чудотворной иконы Божией Матери. В 1845 году святитель Иннокентий Херсонский был возведен в сан архиепископа, а через три года назначен в Херсоно-Таврическую епархию. В грозные и драматичные дни Крымской войны под грохот орудий и свист пуль святитель Иннокентий Херсонский бесстрашно совершал богослужения в Одессе, посещал Симферополь и Севастополь, ободрял воинов, утешал скорбящих и страждущих в лазаретах, во всем величии явив подвиг архипастырского мужества, за что историк Погодин провозгласил его «великим гражданином Русской земли». Усердные архипастырские труды надломили хрупкое здоровье святителя Иннокентия Херсонского – он тяжело заболел, но поддерживал себя молитвой, чтением Слова Божиего и принятием Святых Тайн Христовых. В светлый праздник Святой Троицы 25 мая 1857 года святитель Иннокентий Херсонский скончался, а его имя – имя великого богослова и проповедника, архипастыря и подвижника, молитвенника и философа, поэта и блистательного гения своей исторической эпохи, как драгоценный бриллиант, сверкает в памяти Церкви немеркнущей славой.
Всю свою жизнь святитель Иннокентий Херсонский посвятил служению Иисусу Христу и Его святой Церкви – он служил Богу как ученый и богослов, как добрый пастырь и архиерей, как церковный оратор и проповедник, до последних глубин души потрясенный тайной Креста и Воскресения и объятый пламенной любовью к Искупителю. Как рассудительно и глубокомысленно пояснял профессор Н.К. Гаврюшин, проницательно находивший в богословии и проповедях святителя Иннокентия Херсонского проникновенное раскрытие «тайны внутреннего Креста»: «Развернуто изложить свои христологические идеи и в то же время увлечь широкую читающую публику Иннокентию удалось в бытность профессором и инспектором петербургских духовных школ (1823–1830). В это время он публиковал в «Христианском чтении» серию статей о последних днях земной жизни Спасителя. Успех этого сочинения был ошеломляющим. Оно – одно из лучших и ярких творений русской богословской мысли, отвечающих на живые вопросы веры. В нем принципиально предвосхищаются построения М. М. Тареева, митрополита Антония Храповицкого и патриарха Сергия Страгородского. И все, чем впоследствии привлекали читающую публику сочинения Д. Штрауса и Э. Ренана, здесь налицо, но в формах безукоризненно церковных и свободных от издержек рационалистического критицизма и произвольных метафизических конструкций. Флоровский со своей асимметрической христологией, стоящей на грани квазидокетизма, заметил в этой книге только «литературные достоинства». Он оценивает Иннокентия с филаретовских позиций («у него не достает рассуждения»). Иннокентий-де «не выходит за пределы риторического и сентиментального гуманизма», более того: «вместо богословия у Иннокентия всегда только психология, вместо истории риторика». К сожалению, Флоровский не сознавал, что именно без «психологии», без сопереживания, или сострадательности, никакое подлинное понимание, и особенно богословское, невозможно... Для докетизма и квазидокетизма человеческая сторона личности Спасителя либо вовсе безразлична, либо малоинтересна: ведь все вершит Бог... Но для разумной веры именно она и важна, ибо только через нее может человек найти свое участие в деле Богочеловека!.. Можно сказать, что в богословском творчестве святителя Иннокентия как смысловая доминанта проявляется стремление утвердить и раскрыть полноту человечества в воплощенном Боге-Слове. Это стремление сочетается у него с ясным сознанием исторической обусловленности выразительных форм догматического языка. Именно с личностью и пафосом святителя Иннокентия ассоциируются прежде всего многие дерзновенные первопроходцы и романтики русской богословской науки – А. М. Бухарев, протопресвитер И. Янышев, митрополит Антоний Храповицкий, архимандрит Киприан Керн, протопресвитер А. Шмеман и другие. Но глубинной внутренней связи святителя Иннокентия с важнейшими исканиями русской мысли не было дано почувствовать ни Н. Н. Глубоковскому, ни протоиерею Г. В. Флоровскому… Возможно, это произошло отчасти потому, что более влиятельной в свое время оказалась другая линия, связанная с именем святителя Филарета Московского». В своих сокровенных молитвах и размышлениях, в своих богословских сочинениях и проповедях святитель Иннокентий Херсонский выразил свое миросозерцание и свою веру, свою огненную любовь ко Христу и верность Церкви. По слову протоиерея Александра Дернова, «всегда поучаясь в слове Божием и молясь всегда о том, чтобы глагол Божий не возвращался от него тощим, он, при помощи благодати Божией, был верным провозвестником и нельстивым истолкователем святого Слова Божия, непостыдным совершителем и нелицеприятным раздаятелем святейших таинств Божиих. Иннокентий во всю свою деятельную жизнь был и пребыл неуклонным последователем веры и духа мужей апостольских, твердым хранителем живоносных заповедей и преданий святой Православной Восточной Церкви. В первую и последнюю седмицы Великого поста святитель Иннокентий освобождал себя от всяких посторонних дел, даже должностных, и всего себя посвящал молитве, размышлениям богословским и сочинению». Как ученый святитель Иннокентий Херсонский был не только знатоком Библии, сведущим в богословии, но и имел познания в различных областях светских наук – его интересовали философия и естествознание, нумизматика и стратегия, сельское хозяйство, поэзия и ботаника, астрономия и минералогия, ораторское искусство и этика. Вспоминая о личности святителя Иннокентия Херсонского, М.А. Максимович писал: «Незабвенны мне беседы его со мною по вечерам; и его длинная келья в Братском монастыре, вся заваленная книгами и газетными листами; и выходная дверь из нее в небольшой сад, отделенный от мира каменною стеною и ушпигованный, по выражению Гоголя, устремленными к небу тополями». В сочинении «Венок на могилу высокопреосвященнейшего Иннокентия» сказано о любви архипастыря к книгам: «Помнит всяк, кто бывал в комнатах покойного, сколько у него было книг, и кажется, разом читанных: и в кабинете, и в гостиной, и в спальне, и в зале, везде были книги; книги на столах, книги на стульях, на окнах и на полках. Он не только ходил и сидел с книгою, но и засыпал не с книгою только, а и на книгах». В Михайловском монастыре в Киеве святитель Иннокентий Херсонский произнес свою знаменитую проповедь о семи Архангелах – вождях и начальниках ангельских сил, где провозгласил о четвертом Архангеле Урииле – Архангеле мудрости и познаний: «Итак это ваш Архангел, люди, посвятившие себя наукам! Как отрадно должно быть для вас знать, что нощные бдения и труды ваши над собранием познаний, освещаются не одним стихийным мерцанием от лампады, а и светом от пламенника Архангела... Удивительно ли приходить внезапным озарением свыше, когда есть особый Архангел света и познаний?». В словах святителя Иннокентия Херсонского о ночных бдениях в тишине ученого кабинета или в монашеской келье приоткрывается его личный опыт – он сам был подвижником богословской науки и всем сердцем любил книги и природу, черпая в них мудрость и вдохновение. По свидетельствам современников святитель Иннокентий Херсонский сохранил любознательный ум и восприимчивость чувств до последних дней своей жизни – он был необычайно трудолюбив и проводил целые ночи за молитвой и книгой. Молитва и чтение – его любимые занятия. Как замечает протоиерей А. Дернов, «образ преосвященного Иннокентия был бы не полон, если б мы не упомянули о его глубокой религиозности, какою он отличался от юных лет. Кроме молитвы в обычное время, он нередко посвящал ей целые часы. Во время своего путешествия по Крыму с целью восстановления монастырей, он обыкновенно оставлял своих спутников у подошвы гор, а сам поднимался на вершину их для молитвы, в которой проводил иногда у себя дома целые ночи». Пламенный и усердный молитвенник, святитель Иннокентий Херсонский был славным представителем богословской науки. Даже критически настроенный к святителю Иннокентию Херсонскому протоиерей Георгий Флоровский отмечал, что «несомненной заслугой Иннокентия было основание при Киевской академии журнала, под именем Воскресного Чтения», хотя и язвительно добавлял, что «это был скорее назидательный, чем ученый журнал». По восторженному отзыву митрополита Макария Московского: «Это был человек в собственном смысле гениальный: высокий, светлый, проницательный ум, богатое, неистощимое воображение, живая и обширнейшая память, легкая и быстрая сообразительность, тонкий, правильный вкус, дар творчества, изобретательности и оригинальности, совершеннейший дар слова – все это в чудной гармонии совмещено было в покойном иерархе. При таких необыкновенных талантах он имел и необыкновенное образование: знал ни одни духовные науки, которые ему известны были в совершенстве, но и весьма многие светские науки, так что мог рассуждать о них с специалистами и нередко своими меткими вопросами или ответами поражал специалистов. Это был образцовый профессор: своими вдохновенными импровизациями он пробуждал, увлекал, восторгал слушателей!..».
У святителя Иннокентия Херсонского был дар увлекать души – он был оратором и эрудитом, а в его проповедях поражала сила ума и живость воображения, богатство образов и экспрессивность слова. Его манера изложения была не сухой и схоластической, а библейско-образной и экзистенциально-драматургической. Надо сказать, что протоиерей Георгий Флоровский глубоко заблуждался, думая, что святитель Иннокентий Херсонский не возвысился до идеи живого Предания Церкви и увлекался философией только эмоционально и что его «очень увлекали многозначные ответы философов, меньше тревожили его сами вопросы», напротив – в своих проповедях и богословских сочинениях святитель Иннокентий исходил из Священного Писания и Священного Предания – он был церковным человеком и выдающимся православным богословом, истинным философом, которого до последних глубин души волновали вековечные и проклятые философские вопросы, мучавшие Иова и Соломона, Иеремию, святителя Григория Богослова и Августина Блаженного, а подлинные ответы он находил не у философов древних и ему современных, а в Слове Божием. «Сколько ни размышляли мудрецы языческие Сократ и Платон о том, чтобы избавить человека от окружающих его бедствий, – все, однако, было безуспешно, и все размышления свои должны были оканчивать слезами. Никто из них, как говорит апостол, не мог взойти на небо, чтобы свести оттуда Христа. Мильтон, описывая потерянный Рай, представляет Бога среди мира Ангельского, смотрящим на человечество и потом так вопрошающим Ангелов: «Кто из вас может спасти человека?» Хоры Ангельские молчат, признавая этим свое бессилие в произведении столь важного дела. Тогда Сам Сын Божий решается на совершение оного. Эта священная поэзия Мильтона есть не столько поэзия, сколько самое дело. Действительно, человеческому роду мог помочь только Бог. Ибо что требовалось сделать? Требовалось, как говорит апостол, «возглавити всяческая» (Еф.1:10) мир был без главы. Кто же из тварей мог быть сей главой? Все силы натуры ослабели; кто же, кроме Бога, мог укрепить их? из расстройства произвести порядок? зло заменить добром?.. Это мог сделать только один Бог. Потому-то и решился на это Сын Божий, как выражает сию мысль Священное Писание: «Жертвы и приношения и всесожжения не восхотел еси..» (Евр.10:8; Пс.39:7). Отец представляется ничем не удовлетворяющимся, Сын идет удовлетворить правосудию Отца. Таковая решимость Сына и таковое изволение Отца в Священном Писании вообще представляются в виде Завета, который заключается между Лицами Святой Троицы с тем, чтобы, во-первых, уничтожить зло, причиненное падением, и, во-вторых, даровать людям блага, исходатайствованные искуплением (Лк.22:29)». По крайне пристрастной оценке протоиерея Георгия Флоровского, «знаменитая книга Иннокентия «Последние дни земной жизни Иисуса Христа» увлекает своими литературными достоинствами. Но это именно только литература, не богословие. Иннокентий не выходит здесь за пределы риторического и сентиментального гуманизма. Вместо богословия у Иннокентия всегда только психология, вместо истории риторика. В действительные глубины духовной жизни Иннокентий никогда не спускается... Иннокентий был эклектик. В его мировоззрении много элементов еще от эпохи Просвещения, но он очень увлекается и Александровским мистицизмом, – в своих лекциях он много говорит о пиетической традиции, с большим сочувствием отзывается о Фенелоне и Гионе, о Штиллинге и Эккартсгаузене… Оттеняет Иннокентий и космические мотивы в богословии, – «вся природа есть портрет Всевышнего, совершеннейший и полный», – в этом слышится отзвук мистической натурфилософии...». Но если мы глубоко и вдумчиво вчитаемся в книги святителя Иннокентия Херсонского «Последние дни земной жизни Иисуса Христа» и «Иисус Христос – Искупитель рода человеческого», то мы сразу увидим, что они представляют собой не только великолепный образец церковной литературы, но и подлинные богословские сочинения, в них звучит не доносящееся с Запада эхо сентиментального гуманизма, а голос православного пастыря и «глаголы жизни». Это – не одно риторическое искусство, но проникновенный опыт экзистенциального богословствования, а сам Иннокентий – тонкий психолог и пневматолог, столь же зоркий и проницательный как Данте и Мильтон, Шекспир и Достоевский, более того – он выдающийся драматург в области гомилетики. Миросозерцание его совершенно не определяется влиянием идей эпохи Просвещения и романтизмом – он романтик по духу, но при этом его миросозерцание христоцентрично, а его богословие проникнуто библейскими образами и сюжетами: «В три с половиной года всенародного служения Иисуса Христа в качестве Мессии среди народа иудейского уже совершенно оправдалось многознаменательное предсказание о Нем праведного Симеона, изреченное в то время, когда Он, яко мнимый сын Иосифа, еще младенцем принесен был, по закону, в храм Иерусалимский – «поставити Его пред Господем» (Лк.2:22). Со дня на день становилось очевиднее, что «Утеха Израиля» лежит не только на восстание, но и на «падение многих во Израиле» – в Предмет противоречий, «да открыются помышления многих сердец» (Лк.2:34–36). Божественный Потомок Давида не являлся еще в виде грозного Домовладыки, Который, по словам Его Предтечи, пришел отребить гумно Свое (народ иудейский), дабы плевелы сожечь «огнем негасающим» (Мф.3:12); лучшие люди видели в Нем только Агнца Божия, вземлющего грехи мира (Ин.1:29), во всех беседах Его открывалось одно кроткое веяние духа благодати: но для плевел, давно истлевших от зноя страстей, несносно было и это небесное веяние, они сами собой возметались и летели прочь от Веятеля; неисцельным членам народа иудейского обращался во вред самый благотворный бальзам, который небесным Самарянином был возливаем на их раны (Лк.10:29–37). Перед концом трехлетнего общенародного служения Иисусова в качестве Мессии уже вся Иудея в отношении к Нему видимо делилась на две стороны (Ин.11:48), из которых одна веровала в Него и благоговела перед Ним, а другая враждовала против Него (Ин.12:37) с такой злобой, что не усомнилась вознести Его на Крест». По признанию святителя Иннокентия Херсонского, все его сочинения, посвященные Иисусу Христу, имели «ту цель, чтобы при благословении Божием, возбудить в боголюбивых читателях веру и любовь к Господу нашему Иисусу Христу, Который и во всей земной жизни Своей есть высочайший образец совершенств для всего рода человеческого, а в последних днях своего земного служения человечеству и среди страданий Своих – особенно является яко Единородный от Отца, исполненный благодати и истины». Святитель Иннокентий Херсонский – не только великолепный церковный оратор, но и глубокомысленый христианский философ, он – мастер богословских вопросов: «Чего не дал Господь нам в залог Своего попечения о нас? Земли? – человек сначала еще поставлен царем ее. Неба? – оно давно обещано в наследие верным чадам. Ангелов? – они служат нашему спасению». Для чего Сын Божий низошел на землю? Что принес с Собою? Как нам Его встретить, и что должно при сем делать?». Цель всех вопрошаний святителя Иннокентия Херсонского – побудить человека задуматься и обратиться к исследованию самого себя в свете Божественного Откровения: «Что же производит в нас сие свидетельство? Какой плод его каждодневного явления среди нас? Укрепляемся ли мы им в надежде на жизнь будущую? Утешаемся ли сею надеждою среди горестей и превратностей жизни настоящей? Ограждаемся ли молитвами святителя от соблазнов и греха? Растем ли в вере и благодати, в любви, смирении и чистоте?».
Если по своему уму святитель Иннокентий Херсонский был ученым и философом, то по своей натуре он был поэтом и художником – он горячо любил природу и видел в ней книгу мудрости Божией, а в ее изучении – естественное Богопознание, ибо через познание тайн бытия и устройства мироздания человек восходит к Богу. В своем «Слове о природе» святитель Иннокентий Херсонский вопрошал – «Что такое, братие, природа, нас окружающая, и мир чувственный, в коем мы живем и движемся от нашей колыбели до гроба?», и давал следующий глубокомысленный ответ: «Любомудрые определяют это различно, но для здравого смысла и чувства христианского самое лучшее понятие о видимом мире то, когда он представляется откровением совершенств Божественных, зерцалом, в коем, по выражению апостола, «невидимая Божия ...видима суть, самая присносущная сила Его и Божество» (Рим.1:20). Поскольку же зерцало сие поставлено не напрасно, и находится всегда перед очами нашими, то само собою следует, что мир, нас окружающий, должен быть для нас не только поприщем для нашего действования, но и училищем для вразумления нас, как действовать и чего достигать. Взирая на порядок, существующий в мире, на законы, в нем господствующие, на цели, достигаемые посредством каждой вещи в особенности и всех вкупе, мы должны чрез сие сами приучаться к порядку, правильности, благонамеренности и постоянству. Так взирали на мир лучшие люди всех времен и мест, и каждое свободное время от дел звания своего посвящали на провождение в недрах природы и на собеседование с нею. Природа была для них книгою, самою любимою. Из святых Завета Ветхого можно указать в сем случае не только на святых праотцов, кои всю жизнь проводили у своих стад и, следовательно, вне градов и весей, но и на великих законодателей, пророков и подвижников, ибо где, например, приготовлялся Моисей к великому званию вождя народа Еврейского? Не при дворе Египетском, а в пустыне Мадиамской, среди гор и юдолей Аравии. Здесь получил он первые откровения; здесь посвящен явлением горящей купины в звание бога фараонова. Где небошественный Илия удостоился видеть откровение славы Божией и беседовать с Богом? Не при храме Соломоновом, а в пустыне; Кармил и Хорив были жертвенниками, на коих он приносил бескровную жертву молитв и славословий. И Новый Завет, подобно Ветхому, произошел и образовался среди храма природы. Предтеча всю жизнь провел в пустыне Иорданской, проповедуя покаяние. Сам Спаситель наш родился не в чертогах, а в яслех, крестился не в купели Силоамской, а в Иордане; совершал дело служения большею частью под открытым небом, на горах и у брегов озера Тивериадского. Величайшие таинства в Его жизни, коими запечатлелось дело спасения нашего, также совершились пред лицом неба и земли: на Фаворе преобразился Он, на Голгофе распят, с Елеона вознесся! Последуя столь великим примерам, и величайшие из святых мужей времен последующих любили ставить себя вдали от молвы градов и весей. Среди пустынь Египта и Палестины процвели Антонии, Макарии, Евфимии, Пахомии, Саввы, Феодосии. Пустыни даровали миру столь великих светильников, каковы Василий Великий, Григорий Богослов и Иоанн Златоуст. И доселе природа и жизнь среди нее остается любимым образом жизни для всех душ возвышенных, в коих житейские заботы и отношения не подавили чистого чувства природы». В воззрениях святителя Иннокентия Херсонского о том, что природа возвещает славу Божию и служит зеркалом, отражающим премудрость и творческую мощь Создателя, придирчивый протоиерей Георгий Флоровский находил отзвуки мистической натурфилософии Запада, но в действительности мысли Иннокентия о естественном Богопознании и его возвышенное отношение к природе имеет библейские и святоотеческие истоки – полностью согласуется со строками Псалтыря, где пророк и царь Давид воспевает Бога от лица всего творения – солнца, луны и звезд, гор, долин и бездн морских, птиц, лесов и полей, равно как и с высказываниями святителя Григория Богослова и святителя Василия Великого о том, что изучение природы ведет нас к познанию ее Творца – предвечного Бога. По воззрению святителя Иннокентия Херсонского, книга природы «похожа на книгу Откровения, в коей история и повесть соединены и, так сказать, перемешаны с пророчествами и предзнаменованиями», а долг естествоиспытателя и философа – стать тайнозрителем природы и чтецом ее – через ее изучение он должен приобретать знания и мудрость, внимать ее урокам и восходить к Богопознанию. По характеристике В.П. Зубова, «святитель Иннокентий – художник и ученый одновременно. Натурфилософия и искусство подают друг другу руки. Природа святителя Димитрия – это средневековые физиологи, бестиарии и лапидарии, природа Платона – буколический пейзаж, природа Филарета – фон сумрачных библейских картин. Только у Иннокентия природа явлена во всей своей нестерпимой сложности… Природа Иннокентия связана с культом, живет культом. Весной, на Пасху, Иннокентий говорил: «Христос мог умереть и воскреснуть в другое время года; между тем воскрес именно тогда, как вся природа может приветствовать Его своим совоскресением». «День сей, – говорил он в праздник Благовещения, – есть день радости не для человек токмо, но для всей твари. Итак, когда услышите из уст простолюдина, что ныне играет солнце, не спешите давать знать ему вашею улыбкою, что он ошибается. Нет, простым языком своим он выражает тоже самое, что говорит нам о сем предмете самое возвышенное любомудрие христианское». И в Троицын день, во время стояния с цветами за литургией, ботаник Иннокентий не забывает отметить в проповеди, что самая видимая природа празднует, «допускаемая в нынешний день являться вместе с человеками пред Престолом благодати». Образы мира растительного появлялись в самых неожиданных контекстах, и когда Иннокентий говорил о «младенцах Вифлеемских, яко первые весенние цветы, внезапно пожатых мечем Ирода», следует помнить о том, как звучит этот образ именно у Иннокентия… Он охотно пользовался образами, заимствованными из мира природы, для изъяснения догматов. Летнее солнце – море – мощи святых, небесный свод – море – солнце – христианская вера, – эти на первый взгляд странные сочетания постоянно встречаются у Иннокентия. У него встречаем редкий образ Млечного Пути…». По воспоминаниям современников святитель Иннокентий Херсонский был «великий любитель природы и весны», он любил смотреть на звездное небо и слушать пение соловьев, а в один из крымских вечеров 1836 году он с умилением созерцал закат под сенью таврической сосны и наслаждался веяньем прохладного дыхания, приходящего с моря. По вдохновенному слову протоиерея Александра Дернова, «во время грома, молнии прогулка под открытым небом была его высшим удовольствием. Его особенно привлекали к себе: темная и густая зелень кипарисов, могучие сосны, ели, пихты, кедры, – волновало его сердце бурное дыхание ветра в сосновом бору. Самое слово «буревой», столько выразительное, мог создать, по словам Иннокентия, только могучий русский язык, который Иннокентий, заметим, знал в таком совершенстве. Иннокентий любил прислушиваться к тому пению, которое проносится через хвою при тихом токе ветра, и искренно сожалел, что, вследствие неумения нашего населения сохранять и беречь леса, в средних широтах России хвойный лес перейдет в область преданий. Иннокентий любил прислушиваться к тихому плеску волн морских или к грохоту их о скалы и нередко говорил: «если у моря такие дивные песни, то каковы они у неба или на небе!..» Он любил всходить на высокие горы и на вершине их «сладко молиться» в самую полночь. Иннокентий чувствовал особенное наслаждение видеть волнующиеся нивы и верить, что то – дар Божий, плод нашей молитвы. Он высказывал убеждение, что наши пахари, в простоте сердца верующие в Творца и Промыслителя, несравненно счастливее людей, умудряющихся разными премудростями. Иннокентия восхищала ширь и даль безграничных степей».
Святитель Иннокентий Херсонский – один из самых вдохновенных певцов весны, и нет ничего удивительного в том, что в одной из его пасхальных проповедей – шедевре гомилетики – он рассказывает о том, как смотрел на цветущие пейзажи весны из окна храма и вспоминал о воскресении Христа Спасителя и Его победе над смертью и Адом: «Смотря на весну из окон храма, невольно видишь в ней некое знамение, коим земля ежегодно приветствует Победителя Ада и смерти». Весенний пейзаж чудится за словами той же проповеди: «Посмотрите на лицо природы: весна для всей земли, все цветет и красуется, а засохшие деревья и теперь голы и безобразны, и портят своим видом красоту природы». По наставлению святителя Иннокентий Херсонского, весна пробуждает в душе много поучительных мыслей и чувств и дает три главных урока: 1) весна приносит память о сотворении мира и райском бытии до грехопадения; 2) весна служит поучительным изображением духовного обновления и освобождения от власти греха и смерти; 3) весна изображает собой будущее обновление всех вещей в конце мира и всеобщее воскресение из мертвых. «Так взирал на весну Сам Господь и Спаситель наш. Припомните последнюю беседу Его с учениками на горе Елеонской о последних днях мира. Желая пояснить для них указанные Им признаки будущей кончины мира и Своего пришествия, Он обратил внимание их на то, что происходит с деревами при наступлении весны. Возьмите, вещал Он, пример со смоковницы: «когда ветви ее становятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето; так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко, при дверях» (Мф.24:32–33). Подобным образом и апостол Павел, чтобы прояснить возможность будущего востания из персти земной наших тел и защитить евангельское учение о сем от недоумений, обращается также к весне, и в судьбе воскресающих в это время от смерти зимней семян находит предызображенной судьбу тел человеческих, имеющих, подобно семенам, принять новый и лучший вид в день всеобщего воскресения. Последуя сим указаниям, взглянем, братья, на весну, как на образ и провозвестницу будущих всемирных событий». В своих поэтичных проповедях о природе святитель Иннокентий Херсонский предстает как Вивальди русского богословия – в них поэзия, богословия и натурфилософия слиты воедино и он духовно рассуждает о временах года, воспевая цветущую весну и меланхолично описывая ненастную осень с ее печальными видами и угрюмыми небесами, размышляет о летнем громе, гремящим из грозовых туч, и изображает зиму с ее метелями и занесенными снегом оврагами – время угрюмое и неприветливое, но изумляющее зрелищем снежинок, главная и существенная форма которых – «вид звезды, основанием которой служит одна на средину другой положенная линия, – или крест! Можно ли после сего отрицать бытие некоей всехудожественной Десницы, из коей во время бурь и вьюг каждый раз сыплется на нас из облаков это дивное многокрестие звездное?.. Всемогущая десница Творца такова, что из нее ничто не может выходить без мысли и значения, и вот, каждая снежинка имеет вид не только правильный и изящный, а, можно сказать, священный…». «Все, падавшее с неба, как ни кружилось в воздухе, как ни спорило друг с другом, но упало, наконец, в порядке, улеглось дружелюбно и составило множество различных фигур, из коих каждая стоит внимания. Сколько тут линий прямых, ломаных, сходящихся, расходящихся, вогнутых, выпуклых, кругообразных! Здесь вся геометрия! И несмотря на хлад и безжизненность зимнюю, не только все на своем месте, но ничто не лишено вкуса и благолепия. Примечаете ли, как изящно преобразован снегом вот этот грубый и безобразный овраг? Какой правильный и тонкий карниз над ним! Какие игривые изгибы внутрь! Какая чистота в отделке! Это – мрамор из-под резца ваятеля! И сколько таких мраморов, такого ваяния! Все это изящество и вся эта художественность в отделке громад снежных останутся незамеченными не только там, где нет человека, но и там, где он есть, ибо многие ли захотят любомудрствовать о снеге? Но творческой Деснице нет никакой нужды в том, есть ли или нет зрителя для ее произведений, производя все весом, числом и мерою, она удовлетворяет самой себе и не может производить иначе, как сообразно своему достоинству, то есть благоизмеренно и великолепно…». Как верно заметил В.П. Зубов, «слова о временах года не могли не быть написаны Иннокентием. И когда в акафисте Покрову мы слышим: «Радуйся, всех стихий земных и небесных освящение, радуйся, всех времен года благословение», мы знаем – это не только слова Церкви, это – Иннокентий». На всех проповедях святителя Иннокентия Херсонского отпечатлелась его любовь к тайнам природы – он призывал всех верующих проникнуться изумлением перед Творцом вселенной с ее мириадами звезд, подобно библейским волхвам читать волю Божью в явлениях видимой природы и слышать глас неба в естественных событиях. В своих натурфилософских рассуждениях святитель Иннокентий Херсонский никогда не опускался до вульгарного пантеизма – его мироощущение христианское и церковно-библейское, а пантеистическая натурфилософия в мистике Якоба Беме, теософии Шеллинга и в идеалистической философской системе Гегеля вызывала его проницательную богословскую критику: «Взяли мир, отняли у него начало и начали различными способами вводить его в состав Божественной Природы, включать в самое сознание Божие, как необходимое его условие... Мир обожается, но Бог нисходит в ряд тварей: вместо недоведомой, но недостаточной жизни Божественной, является ложный призрак полубога... Беспредельный начинает вместе с миром подлежать развитиям, постепенностям, даже усовершенствованиям... Несовершенства включены в образ бытия Божественного, как неизбежное условие жизни и совершенств Божественных». Для святителя Иннокентия Херсонского, природа есть храм Божий, она полна следов премудрости и славы Творца вселенной и Зиждителя бытия, от престола Агнца Божиего исходит река жизни – «поток силы творческой, который, исходя из недр всемогущества Божия и обтекая вселенную, оживляет собою все – от первого Серафима до последнего насекомого». Вся богословская натурфилософия святителя Иннокентия Херсонского есть естественное Богопознание – изучение книги природы возводит ум человека к идее Творца мироздания, а созерцание красоты чувственного мира ведет к прозрению тайн и великолепия мира духовного – от изучения минералов, растений и животных, звезд и вселенной человек призван восходить к самопознанию и Богопознанию, к вопросам богословия – к догматике и литургике. Как православный богослов святитель Иннокентий Херсонский провозглашал, что природа с ее красотами, загадками и чудесами – это лишь тень грядущего, а в Церкви нам дано быть причастниками Самого Бога и жить Его вечной жизнью. Как ни величественен небосвод, сияющий мириадами звезд в ночное время, но это – лишь бледная тень вечной и непреходящей красоты горнего мира – сияющего мира Ангелов и святых. Вся полнота космократии – у Самого Христа Пантократора и Его Пречистой Богоматери – Пресвятой Приснодевы Марии: «У Царицы неба и земли все во власти; речет – и все стихии восстанут на бесчувственного грешника; поразит – и никто не защитит, не исцелит!». «В Ее власти все стихии. Она как влиянию вод, так и пламени огня может рещи: «до сего дойдеши и не прейдеши, но в тебе сокрушатся волны твоя» (Иов.38:2)».
В литературном наследии святителя Иннокентия Херсонского ощущается подлинная богословская ученость, глубокомысленность философа и вдохновение христианского поэта, но по самому складу своей души и талантам он был прежде всего проповедником – он произвел эпоху не столько в богословской науке, сколько в искусстве церковной проповеди. При всей своей богословской учености, преподавании догматического и нравственного богословия в Духовной Академии и любви к книгам и наукам, при всей своей тяге к философствованию и духовной жажде Божественной Истины, святитель Иннокентий Херсонский обрел славу за свой необыкновенный проповеднический талант. Каждая проповедь была для святителя Иннокентия Херсонского исповеданием веры – с горячей молитвой и глубоким богословским раздумьем, с величайшим усердием и искусством он составлял свои проповеди и излагал их на образном и поэтичном русском языке, за что он не только удостоился высокой чести – Императорская Академия Наук и разные ученые общества почтили его литературные заслуги и приняли его в свои ряды, но и более того – «имя Иннокентия огласилось во всех концах неизмеримой России». По слову протоиерея Александра Дернова, «те, кто слушали непосредственно произносимые Иннокентием проповеди, положительно увлекались его вдохновенным словом. Этому содействовал необыкновенный импровизаторский дар Иннокентия, говорившего всегда без тетрадки, действование его по преимуществу на сердца слушателей, ясность и простота слова, художественная картинность представлений и образов, тонкие и остроумные сближения предметов, искусство открывать в них новые и занимательные стороны и уменье Иннокентия применять, как можно ближе, свои поучения к различным случаям и обстоятельствам. Сердце Иннокентия, полное высокой искренней любви ко Христу и ближним, к истине, ко всему доброму и прекрасному, было постоянным и обильным источником ораторского вдохновения. Столь любимая Иннокентием внешняя природа давала ему обильный материал для назидательных проповедей. В кипящем волнами море или в туче, рассекаемой молниями и громами, он указывал образ всемогущества Божия; в усеянном звездами своде небесном, в восходящем и заходящем солнце – образ премудрости Божией; в украшенной цветами весне, ведущей за собой хоры пернатых, – образ благости Божией. При всех этих картинах Иннокентий побуждал слушателей восходить мыслию к совершенствам Творца». В исследовательской литературе не раз указывалось на то, что «как проповедник Иннокентий справедливо ставится наряду с первостепенными светилами церковного риторства… Своею проповедническою деятельностию Иннокентий произвел, можно сказать, настоящий переворот в русской проповеди, образовав целую новую школу проповедников русских, к которой принадлежит большая часть лучших из них в последующее время. Митрополит Серафим, изложивший от лица Синода постановление о «секретном дознании его образа мыслей» и разделявший убеждение в принадлежности киевского ректора к неологам, горячо приветствовал его как проповедника: «Бог дал вам великий дар слова,– употребляйте его ко славе Его». Сам Филарет московский, придирчиво критиковавший его проповеди, не мог не сознаться, что в них много способности». Ораторский талант святителя Иннокентия Херсонского обнаружился еще в его ученические годы, проведенные в семинарии, а со всей силой и блеском раскрылся в его лучших и самых проникновенных проповедях – он умел излагать богооткровенные истины православной веры изящно, вдохновенно и образно – понято как для интеллектуала, так и для простолюдина. Впечатление от его проповедей усиливалось и его манерой проповедовать – святитель Иннокентий Херсонский вступал на амвон с посохом в руке, а диакон нес перед ним Слово Божие. После прочтения стихов Священного Писания святитель Иннокентий Херсонский окидывал взором присутствующих в храме, выходил вперед и начинал свою проповедь. Однажды во время Великой Субботы, когда велась Крымская война и ядра неприятеля обстреливали Одессу, в храме совершалось торжественное богослужение и вдруг во время пения раздался страшный треск, стены храма заколебались и казалось, что рушатся сами его своды. Народ охватил ужас, но святитель Иннокентий Херсонский сохранял спокойствие духа и, растворив Царские врата, вышел из алтаря, обратившись к пастве со словами: «Итак вы не решились оставить гроба Спасителя своего и в эти грозные минуты, когда смерть и пагуба носятся над собственными главами вашими!.. Вы устрашились сего бранного звука, произведенного вражеской рукой, и, стоя на молитве в этом святилище, не устыдились упасть на землю по малодушию... но какой страх и ужас обымет грешную душу, когда возгремит Архангельский глас трубы, чтобы призвать вас на всеобщий Суд...». По меткому выражению М.П. Погодина, «проповеди Иннокентия трепещут минутою» – он всегда обращен к современникам и учитывает условия, время и место произнесения проповеди. В Белавинской Каменной пустыни, находящейся на острове Кубенского озера, святитель Иннокентий Херсонский произнес проповедь, построенную на символике скал и волн – «скала, окруженная шумящим озером», «буря и волны, бьющие в стены обители», а когда глубокой ночью он прибыл в один из монастырей, то начал свою проповедь со слов: «В глубокую полночь достиг я, братья, обители вашей; и однако же застал вас всех бдящими и изошедшими на сретение меня с горящими светильниками. О, если бы всем нам встретить таким образом того великого Архиерея, прошедшего небеса, который приидет некогда в полунощи, и удостоиться войти с ним в светлый чертог Его!». Величайшим образцом проповедника святитель Иннокентий Херсонский почитал Самого Иисуса Христа, указывая на то, что образ Его проповедей чужд изысканности и схоластической тонкости, но поэтичен и образен – Сын Божий говорил на языке притч и поучал образами лилий полевых и птиц небесных, пшеницы и горчичного зерна, которые были понятны как ученым, так и простецам, как старцам, так и детям, ибо слово Его было обращено к каждому, а Новый Завет – это завещание Христово для каждого из нас. Великолепно сравнивая два гомилетических стиля – стиль святителя Филарета Московского и стиль святителя Иннокентия Херсонского, В.П. Зубов писал: «Характерным для Филарета был тихий и властный голос, более властный, чем шум мира. У Иннокентия – вопли и стоны. В проповеди на Великую Субботу есть одно поразительное место. После громкого приступа, полного восклицаний, проповедник делает паузу. «Но что за вопль слышится среди смертного безмолвия?» – продолжает он. «Не жены мироносицы грядут помазать тело Иисусово? Но покой Субботний еще не прошел: и они должны молчать по заповеди. Кто же дерзает нарушить покой Льва от Иуды? – Тот же, кто более всех нарушал его при жизни: днесь, воспевает Церковь, Ад, стеня, вопиет». Для Иннокентия характерны образы израненной и взволнованной психики. «Измученная плоть» умершего Христа, прощальная проповедь Его, состоящая «не столько из слов, сколько из слез и воздыханий», «трепет предсмертный и лепет бессвязный» умирающих, грозный час последнего томления тела и духа, всеконечного смятения мыслей и чувств, стоны внутреннего человека, сердце, готовое «излиться в слезах, излететь в воздыханиях» – этим полны Иннокентиевы проповеди… Asyndeta Иннокентия – горсть рассыпанного жемчуга. Asyndeta Филарета – законченная логическая последовательность образов и мыслей, например, «тьма, скорбь, ужас, труды, болезни, смерть, нищета, уничижение, вражда всей природы»… Филарет требовал строгой текстуальной исторической верности при передаче ветхозаветных и евангельских повествований. У Иннокентия воображение дополняет картины, рисуемые священными книгами… Интересно и поучительно сравнить два описания вертограда Иосифова – описания Филарета и Иннокентия… Филарет эпически медленен и точен; его описание характеризуется постепенным движением: вертоград – холм – пещера – вход – одр, точные указания: «в правой стороне», «налево», точные определения размеров, все дает впечатление некоего спокойствия и торжественности. У Иннокентия преобладают моменты эмоциональные: мирный, безмятежный, ужас, покой, тихие слезы, поспешность. Все повествование Филарета выдержано в praesens historicum; у Иннокентия настоящее время перемежается с прошедшим. У Филарета с начала до конца описания идет речь о Христе; Иннокентий называет Его и Господом, и возлюбленным Учителем, и Иисусом. Филарет подчеркивает воображаемость картины: «представим себе мысленно»; Иннокентий стирает грани: «посмотрите», «видя», – точно вся картина действительно совершается перед глазами слушателей. У Филарета – «вечерний сумрак», зрительный образ, у Иннокентия – «вечерний покой», эмоциональный тон окружения. Филарет обуздывал свое воображение «указаниями слова истины». Воображение Иннокентия порывалось к широким картинам и к реализму конкретных подробностей, опущенных в священном тексте. Вол и осел дыханием своим согревают воздух в пещере Вифлеемской, воздух «слишком суровый для новорожденного Отрочати». Повествуя о поклонении волхвов, Иннокентий не забывает отметить, что их дары никогда не были так нужны, как теперь, «ибо Иосиф и Мария даже из того, что имели в Назарете, не могли взять многого, надеясь скоро возвратиться: а теперь предстояло бегство в Египет». Он делает догадки о том, как происходило избиение вифлеемских младенцев, он рисует картину явления Ангела пастырям, осияние Господней славы среди мрака полунощного, в нагорных высотах, окружающих Вифлеем, он описывает путь из Вифлеема в Египет по горам и дебрям, по местам безводным, среди сыпучих песков, при непрестанной опасности от зверей и разбойников. Когда Иннокентий писал свои «Седмицы» и «Последние дни земной жизни Спасителя», перед его глазами находился эстамп Спасителя Леонардо да Винчи, впоследствии подаренный Максимовичу. Это, конечно, не случайно. Леонардо, изучавший анатомию, натурфилософ и художник, ближе любого другого художника был душе Иннокентия…Филаретов свет был светом гневным и жгучим, он не терпел приближения мipa. Свет Иннокентия – белый, лучистый, как великолепное северное сияние. Слова «лучи», «сияние» характерны для него. Свет его – серебряные иглы, ореолы блестки, искры. «Лучи небесного милосердия», «последние лучи света от лица преобразившегося Господа», «лучи Вифлеемской звезды» – почти всегда именно лучи. Свет Иннокентия – холодный, как свет звезд, без жгучести. В огне священном затушеваны моменты палящие… Богослужебная символика Филарета замыкалась в круге высоких отвлеченных литургических категорий. Иннокентий ощущал данный день как единственный, неповторяемый день. У него есть проповеди, которые не что иное, как изъяснение отдельных конкретных моментов богослужения. Таково, например, его слово на часах в пяток первой недели Великого Поста. Таковы его проповеди на Страстной седмице, когда храм «попеременно представляет собою то Сионскую горницу и Гефсиманию, то Голгофу и вертоград Иосифов». Таково же слово на Пасху, кончающееся восклицанием: «Для чего сидеть в бездействии на реках Вавилонских и довольствоваться одним воспоминанием горнего отечества? Смотрите! Царские двери отверсты, и престол благодати виден всякому: это приглашение домой! Зов на вечерю! Поспешим же, братья, поспешим; воскресший Спаситель призывает нас!»… К Филарету не подходит название рыцаря. В нем слишком много первосвященнического и гиератического. Иннокентий был рыцарем и поэтом, искавшим на земле отражений неба».
Если проповеди с амвона были для святителя Иннокентия Херсонского вдохновенными импровизациями, то его печатные проповеди – значительно переработаны «спокойным рассудком» и сверены с текстом Библии и богослужебных книг. Общеизвестно, что святитель Филарет Московский «желал бы, чтобы спокойный рассудок прошел по работе живого и сильного воображения» святителя Иннокентия Херсонского, увлекающегося драматичностью и художественностью образов Библии. Образно и поэтично описывая вертоград Иосифа святитель Иннокентий Херсонский возвещал: «Посмотрите на погребение, Господа в вертограде Иосифовом: что может быть его мирнее? Видя, как небольшое число друзей Его воздает Ему теперь последний долг, можно подумать, что сему погребению предшествовали не ужасы Голгофы, а кончина совершенно мирная и безмятежная. Вечерний покой вертограда если прерывался теперь чем либо, то разве тихими слезами погребающих, кои, вместе с драгоценным миром, лиются на тело возлюбленного Учителя, и разве некою поспешностию в действии, коея неотложно требовал наступающий покой субботний. Несравненно больше движения и больше шума было недавно при погребении Лазаря; хотя он умер на ложе своем, в объятиях сестер и друзей своих. Откуда и как явился у гроба Иисусова этот покой неожиданный?». Самое главное достоинство проповедей святителя Иннокентия Херсонского это их религиозно-интимная лиричность – он рассказывает о событиях священной истории как очевидец и дает ощутить себя свидетелем и соучастником библейских сюжетов, вникнуть в них умом и сердцем, понять церковное богослужение и вознестись душой и мыслью ко Христу Богочеловеку и событиям Его земной жизни – рождению в Вифлееме, Нагорной проповеди, Тайной Вечери, Гефсиманскому молению о чаше, Голгофе и Воскресении, а в то же время – задуматься о вечном – о Боге и душе, о смерти и Страшном Суде. Характерной чертой проповедей святителя Иннокентия Херсонского была их проникновенность и обращенность к сердцу, о чем писал славянофил и религиозный философ Иван Киреевский: «Читая преосвященного Иннокентия, вы чувствуете, что ему не безызвестны ваши мысленные волнения; что вся гордость разумного развития, все хитросплетения современной науки не могут представить ему никакого нового возражения, еще незнакомого его многотрудившейся мысли, еще непобежденного верою в глубине внутреннего сознания. Этим, кажется, объясняется всеобщее действие его проповеди, равно согревающей сердце человека безграмотного и многоученого: это теплое слово веры твердой, не бессознательной, но уже испытавшей упорную борьбу с разумом, веры мыслящей и непобедимо прошедшей сквозь все нападения светской мудрости, сквозь все затруднения оторвавшейся от неба науки». Речь святителя Иннокентия Херсонского всегда образна, взволнована и выразительна, а его фразы экспрессивны и отрывисто-драматичны: «Как много между нами таких, кои не в состоянии отпраздновать рождение своего Спасителя даже одним – основательным – воспоминанием!». «У Херувимов и Серафимов – океан света и пламени Божественного, но нет – своего – Креста!». «Нас всех окружает грех и смерть, нам предстоит суд и вечность». По вдохновенному исповеданию святителя Иннокентия Херсонского, самые великие миссионеры и проповедники Церкви – это ее мученики и исповедники: «Если, по слову Писания, не мал уже и тот, кто возвещает истину словом и устами; еще более тот, кто проповедует своими делами и жизнью, то на какую высоту должно поставить того, кто за истину проповеди Евангельской пролил свою кровь и претерпел смерть мученическую? Перед такой проповедью все наши слова и все наше витийство суть яко слабое лепетание младенца перед величественной речью мужа и старца. Не такая ли проповедь сокрушила идолов и привлекла ко Христу вселенную? У первобытных христиан, гонимых кесарями и философами, не было не только кафедр проповеднических, ниже храмов; самое Богослужение и Таинства совершались изредка, тайно, под землею, среди безмолвия полунощного. Но глас Евангельской проповеди гремел неумолчно во все концы земли: не давал покоя ни кесарям, ни философам, увлекая всех и каждого ко Христу. Откуда исходил он? Из мрачных темниц, наполненных христианами; из раскаленных печей и конобов, в кои повергали их; с пылающих костров и крестов, облитых кровью свидетелей истины. Является на позор среди града или веси исповедник Христов, – и начинается проповедь! Ему предлагают прощение и свободу, богатства и почести, иногда цветущую красотою невесту, да поклонится идолам; но он возводит очи горе – и вместо ответа знаменует себя крестом!.. Его подвергают мукам, бичуют, жгут различными огнями, рвут тело клещами, лишают очей и уст, – он терпит без ропота и молится о самих мучителях! Его предают на растерзание лютым зверям или пригвождают ко кресту, или повергают с камнем на выи в море, – он встречает смерть с таким светлым лицом, с каким редкие идут под венец брачный… Что же они нам проповедуют? Проповедуют любить Христа до смерти, не бояться на земле ничего, кроме Бога; пренебрегать всеми благами мира, как брением, веровать в жизнь будущую так, как бы она была пред очами нашими. Ибо что могло расположить их отвергнуть все ласки и обещания судии, презреть все угрозы и лютость мучителя, как не живая вера во Христа и упование жизни вечной?.. Видите ли, как справедливо сказано нами, что каждый мученик есть проповедник? Чем привлечен сей новый подвижник? Не проповедью с кафедры церковной, а венцом святых исповедников, стоявших за Христа всю ночь в хладном озере. Может быть, он сто раз слышал проповеди учителей христианских, но оставался во тьме идолопоклонства; когда же увидел страдание и мужество Исповедников; когда без слова и проповеди уразумел истину и тронулся душой: вознебрег своим званием, самой жизнью, и в одну минуту из язычника взошел на высоту мученика».
В богословско-натурфилософских рассуждениях святителя Иннокентия Херсонского и в космических мотивах его богословия отчетливо звучат мысли Шеллинга и Франца Баадера – особенно в его речах о полночи и в его любви к ночной и мистической стороне бытия. Как и многие поэты и писатели-романтики от Новалиса до Лермонтова, Владимира Одоевского, Тютчева и Фета, святитель Иннокентий Херсонский, как романтик по духу, во всей бездонной глубине прочувствовал то, что в литературе именуется «мистикой ночи». По воззрению святителя Иннокентия Херсонского, «в полночь происходит нечто не маловажное для всей видимой природы, для человека, для самого мира духовного». «Люди, имевшие нужду часто проводить весенние и летние ночи под открытым небом, в лесах и долинах, невольно замечали, что чем ближе время движется к полуночи, тем безмолвнее и тише становится природа... В самую полночь бывает так тихо, что ни от одного живого существа никакого не слышно голоса, не слышно духа от многих душистых растений. Все находится в некоем бездействии, и ослабленном положении, в состоянии некоего ожидания и страха. От чего это? От того, что в полночь происходит некоторый перелом жизненной силы во всей природе». «Кто просиживал за полночь один в своем жилище, ни чем не развлекаемый, преданный спокойному саморазмышлению, тот верно замечал, что с десяти часов вечера душа начинает собираться, и как бы свертываться в саму себя, подобно вечернему цветку. Когда на отдаленной колокольне глухой звон возвестил одиннадцать часов, душа приметно начинает беспокоиться и чувствует грусть не ведая причины. Чем ближе к полуночи, тем беспокойство делается живее и тяжелее, малейший шорох заставляет оглядываться, внезапный стук за стеною никогда не может так сильно встревожить, как в полночь». «Именно в ту пору, когда останавливается или ослабевает живая деятельность мира физического, начинается усиленная деятельность мира духовного». В ночное время совершилось Рождество Христово и Тайная Вечерь, молитва Иисусова в саду Гефсиманском, предательство Иуды и чудо Воскресения, а апостол Петр поднимался с одра в каждую полночь и оплакивал свое отречение. Размышляя о «метафизике ночи», святитель Иннокентий Херсонский образно проповедовал о том, что «великая полночь» во всемирной истории настанет в час Страшного Суда и второго пришествия Христова. «Будет полночная реформа всеобщей жизни мира, полночный перелом для всей вселенной, также как теперь совершается перелом для жизни каждого человека и некоторых частей этого мира». Задумываясь о конечных судьбах мира, святитель Иннокентий Херсонский пояснял, что Страшный Суд ознаменует для всех спасенных начало вечного дня – блаженного бытия в Царстве Небесном, а для всех нераскаянных грешников и Антихриста, для дьявола и аггелов его настанет вечная метафизическая ночь – пребывание во тьме кромешной и геенне огненной. Выдающийся русский историк В.П. Зубов в своем историко-научном исследовании сравнивая Иннокентия Херсонского с Филаретом Московским и раскрывая их мировоззренческие черты и гомилетический стиль каждого из этих великих православных богословов, набросал выразительный портрет двух святителей и отметил, что как проповедник и церковный мыслитель Иннокентий – натура увлекающаяся и темпераментная, он всегда обращен к своему конкретному современнику и является романтиком с могучей творческой фантазией: «Мы помним, как низко ставил Филарет фантазию в ряду способностей человеческого духа. Иннокентий влечется к ночной стороне бытия, к иррациональному, – к магнетизму, сомнамбулизму, снам, воображению. «Душа наша окована со всех сторон воображением: образ за образом», – писал он в своих заметках. «Эти образы составляют из себя мир воображения. Мир этот крайне много значит для души. Слепой, например, в нем только и живет. Мертвый им, может быть, только и ограничен». Одно из слов, произнесенных при обозрении епархии в святогорской сельской церкви, целиком посвящено символу развалин. Ум, сердце, совесть приходят в развалины, храм душевный становится виталищем нощных птиц и гадов нечистых и «как среди развалин, в дремучем лесу, нередко избирают себе пристанище люди, отверженные обществом, тати и душегубцы: так между развалинами храма душевного всегдашнее, любимое жилище духов злобы поднебесной». И тем не менее «эти духовные развалины кажутся нередко для других прелестными, подобно развалинам вещественным; потому что они также покрыты мохом, увиты павиликою, испещрены цветами». «Не в таком ли состоянии наш храм внутренний, – спрашивает Иннокентий в другой проповеди, – что надобно призвать опытных знатоков духовной древности и духовного зодчества, чтобы открыть самые следы, где стоял он?». Заметим, что у Филарета нет этой археологической живописности развалин: его развалины – символ разрушения и запустения… Романтизм проявлял особый интерес ко всему иррациональному, расторгающему узы нормального. Патологическое и преступное было всегда предметом его исключительного внимания. «Между людьми есть сумасшедшие», – писал Иннокентий в своих заметках. «Нет ли сумасшедших и между бесами? В известном смысле, они и все суть сумасшедшие, подобно как есть сумасшедший всякий грешник. Но, кроме сего, нет ли таковых духов, кои, подобно сумасшедшим людям, потеряли свое сознание? Как ужасно должно быть сумасшествие в духе!». Одной из любимых мыслей Иннокентия была мысль о родстве греха и сумасшествия. Мир греха рисовал он романтическими красками и в чертах грешника виделся портрет байронического героя. Филарет не знал текучего, вечно-подвижного. У Иннокентия все полно некоей безотчетной тревоги и таинственного беспокойства. Редко можно встретить в гомилетической литературе образ вулкана. У Иннокентия он встречается трижды. «Тяжесть души есть грех. Кто... не сложит с себя сей тяжести, тот естественно по смерти останется долу, или, что еще хуже, влекомый собственною внутреннею тяжестию, устремится вниз. Куда? Туда, может быть, куда стремятся вокруг нас и все тяжести – к средоточию земли. А что там? – Спросите у трех сот огнедышащих жерл, коими со всех сторон испещрена поверхность земная». В другой проповеди дана картина дымящейся горы, символ взрывов зла, таящихся в душе. И наконец, в третьей – слова о «пламени прирожденной злобы, в нас гнездящемся», который «хотя сокрывается во глубине духа, подобно огню подземному, производит нередко ужасные взрывы и потрясения», и далее там же – об отверстиях, из коих выходит чад и дым студенца бездны, о камнях гор огнедышащих и огненной лаве. Рисуя порок, Иннокентий дает образ укушенного тарантулом. Неистовое бешенство от укуса тарантула, стоны и вопли ада, все хаотичное и страдающее, эмоционально-взвинченное, непременно громкое, почти кричащее – все это присуще только речи Иннокентия… Романтики открыли и прочувствовали эстетику гор и горного пейзажа. Именно у Иннокентия горы и горные высоты выступают во всем своем девственно-райском величии. Когда он говорит о том, как увидел Святые горы, облеченные «в лепоту, коею украсила их десница творческая», или повествует о вершинах высоких гор, «кои, быв покрыты снегом и льдом, блещут при каждом восхождении и захождении солнца радужными лучами и восхищают взор» – только у него горы воспринимаются с этой эстетически-живописной волнующей стороны. Святитель Димитрий не знает пейзажа, Платон – равнинен, горы Филарета – горы священной географии – Синай и Фавор, дымящиеся или осиянные Божественным Светом, – такие, какими привыкли мы их видеть на широких полотнах исторических картин». С подлинным литературным мастерством описывая горный Крымский пейзаж, святитель Иннокентий Херсонский писал: «Вообразите сошедшимися три из самых высоких гор и образовавшими среди себя грозное ущелие; вообразите их покрытыми от подошвы до вершины разными древами и зеленью, с обнаженным, как у престарелого человека, теменем; вообразите, что из главного между сими горами ущелия, также покрытого лесом и просеченного малыми утесами, стремится с ревом поток Алмы, а о страну его, за малым утесом, из бока горы бьет огромный ключ, и вскоре соединяется с сим потоком: этот ключ источник святых Козьмы и Дамиана». Среди всех русских богословов святитель Иннокентий Херсонский глубже всех прочувствовал духовно-натурфилософскую символику бездн и высот – в этом моменте как проповедник и богослов он предвосхищает преподобного Иустина Поповича и архимандрита Рафаила Карелина. В свое время А.С. Пушкин восклицал – «Туда б в заоблачную келью – в соседство Бога скрыться мне», и святитель Иннокентий Херсонский подчеркивал, что уединенно-созерцательная и безмолвная жизнь в горах располагает к собеседованию с Творцом – к таинству молитвы – Богообщению, отсюда – большинство Богоявлений происходило в горах – на Синае и Фаворе. Человек есть двойственное существо – небесное и земное, он призван на земле жить духовной, святой и небесной жизнью по образу Иисуса Христа – все мы призваны восходить к небесным высотам горнего Иерусалима, «все мы предназначены к такой высоте, пред коей все высокое и великое на земле есть один призрак и тень». В одной из своих проникновенных проповедей святитель Иннокентий Херсонский экспрессивно изобразил жизнь христианина как восхождение на гору – из пропастей греха верный Христу взбирается к небесным высям – он призван «карабкаться, если то нужно, руками и ногами, но восходить; засыпаться падающею землею и камнями, но восходить; чувствовать уязвление и боль во всех членах тела, но восходить; – обрываться по временам и падать, но паки восходить». Если христианская жизнь как восхождение к горнему – это путь к свободе, то греховная жизнь – это схождение в бездну преисподней, стезя, ведущая к погибели. Все проповеди святителя Иннокентия Херсонского и его литературное творчество принизано контрастами небесного и адского, восхитительной духовной красоты и ужасающего демонизма. В самых мрачных красках и с библейской экспрессией изображая в своих проповедях образ падшей души – окаянного грешника с печатью проклятия и отчаяния на челе и тайным страхом в сердце, он обращался к пастве со словами: «Не пробуждается ли, по временам, ужасное чувство того, что в вас обезображено человечество, что вы где-то ниже, нежели прочие люди, в какой-то бездне, что вы принадлежите к числу отверженных, что в вас живет как бы некий дух злобы, что вами движет какая-то враждебная сила зла?». «Есть в падшем уме человеческом какая-то сторона темная, враждебная небу». «Душа каждого грешника, разрешившись от тела, сама собою примет вид отверженного духа, будет искать мрака, стремиться в бездну, алкать ужасов и разрушения». Если грешник обратится внутрь себя – в свою душу, то ощутит, что он – «как ветвь без корня, как здание без основания, что внутри его пустота, мрак, язва и смерть». Романтизм святителя Иннокентий Херсонского не имеет ничего общего с байронизмом – в письме к Максимовичу он выступил против байронизма как пессимистического умонастроения – умонастроения духа сомнения, разочарования и отчаяния, и писал: «поражайте все кривые призраки изящного, гоните байронизм в ту бездну из коей он возник». Как православный богослов и самоотверженный пастырь Церкви святитель Иннокентий Херсонский пояснял, что духи отчаяния, сомнения и разочарования – это духи злобы поднебесной, падшие Ангелы, именуемые аггелами тьмы, они – непримиримые враги и губители всего рода человеческого, в то время как Святой Дух Божий есть Дух Истины и Любви.
По слову святителя Иннокентия Херсонского, вся наша мудрость должна состоять в познании Бога, вся добродетель – в стремлении к Нему, все блаженство – в соединении с Ним, а союз с Богом есть сущность религии. В своих рассуждениях о религии святитель Иннокентий Херсонский опирался как на Священное Писание, так и на высказывания философов и богословов – он отмечал, что «в Священном Писании религия называется «заветом», «законом», «служением Богу», «путем Иеговы» или «путем». Рассматриваемая в сердце человека, она называется «хождением с Богом, страхом Божиим»; у наших предков называлась верою; ныне у светских людей известна под именем «закона Божия»; обыкновеннее же и чаще называется религией. Слово religio имеет три словопроизводства, из коих каждое рождает мысли о религии, одну другой назидательнее. Так, Цицерон производит это имя от relegre – «перечитывать, перебирать, исследовать». Посему наименование «религия» есть не что иное, как «начитанность, знание», и противополагается невежеству, есть дщерь света и чужда всякого суеверия. Христианский Цицерон, Лактанций, производит religio от ligo – «связывать, соединять». Следовательно, Лактанций называет религию союзом между Богом и человеком; название это лучшим образом выражает существо религии. Блаженный Августин еще более характеризует религию, производя ее от religo – «воссоединять, восстановлять союз между двумя разъединившимися существами». По сему понятию религия есть связь Бога с падшим человеком; название это выражает существо религии, существующей со времени падения человека, и следовательно, религии христианской. Наименования религии в Священном Писании не выражают вполне сущности ее. Так, «завет», если под именем его разуметь обетования со стороны Бога и принятие их под известными условиями со стороны человека, более всего может приличествовать только еврейской религии. Слово «закон» показывает только практическую сторону религии, которою определяется образ деятельности нашей. «Служение Богу» есть только внешность религии. «Путь» есть многознаменательное выражение: оно объемлет и «нисходящий» со стороны Бога: Бог нисшел к человеку в творении, нисходит в промышлении и низойдет в будущем суде; – и «восходящий» со стороны человека: человек восходит к Богу верой, надеждой и любовью. «Хождение» с Богом выражает внутреннее душевное расположение человека и соответствующую ему святую деятельность от чувства вездеприсутствия Божия». Вслед за царем, пророком и псалмопевцем Давидом святитель Иннокентий Херсонский призывал всю тварь – от птиц и зверей до солнца, луны и звезд – хвалить Бога, ибо был убежден, что «если под именем религии разуметь связь между Богом и тварью, то из сказанного видно, что весь мир имеет свою религию, ибо все чувствует свою зависимость от Бога и выражает Ему свое чувство… Все твари в нем оказывают поклонение Самому Богу, как первоначальному источнику всего. Итак, весь мир есть не что иное, как обширный храм Божий, в котором Бог приемлет поклонение от твари, как Творец и Правитель всего». Человек есть существо религиозное – он создал для жизни с Богом и общения с Ним. «В человеке главнейшим образом заметны три стороны: во-первых, сторона разумная – силы познавательные; во-вторых, сторона деятельная – область воли; в-третьих, сторона чувственная – область чувств, не та, которая обращена к материальному, но преимущественно та, которая направлена к высшему – к добру и изяществу. Эти три главные силы суть три нити, связующие человека с Богом. Ибо что такое ум? Сила, стремящаяся к познаниям – к Истине. Где идеал, где источник истины? В Боге. Таким образом, стремясь к Истине, ум стремится к идеалу истины – к Богу. Потеряв Бога, он теряет Истину, – делается пустым: вся область его обращается тогда не в область Истины, а в область логических признаков. Под именем истины должно разуметь здесь Истину метафизическую, состоящую в соответствии представлений наших с вещами, нами представляемыми. Такой истины не может быть в уме без представления Бога, – без представления существа такого, которое одно произвело мир внешний и мир внутренний, и положило основание согласия того и другого. Что такое воля? Ограниченная сила деятельности, стремящаяся в беспредельность по своим законам. Где идеал ее законов и цель, которая достигается через исполнение их, то есть идеал добродетели? В Боге. Если нет Бога, то воля наша есть самая жалкая способность. Нет для нее идеала, следовательно, должно исчезнуть все, что только есть благо для человека. Что есть чувство? Способность ощущать приятное или неприятное. Идеал его есть полное наслаждение совершенным блаженством. Но совершенное блаженство находится в одном Боге, и в человеке может быть осуществлено только через Бога. Эти три узла неразрывны. Ум связует человека с Богом стремлением к истине; воля – святостью, а чувство – стремлением к совершенному наслаждению. Следовательно, «религия есть гармония между истиной, добродетелью и наслаждением». Посему в религии заключается то, чего тщетно сами по себе искали бы самые науки. Ибо все науки зависят от того, существует ли религия, или она только мечта. С падением религии должны пасть все науки, занимающиеся не формальностью, а вещественностью, и прежде всего должна пасть философия». Рассуждая о пяти источниках христианской религии и ее божественном происхождении, святитель Иннокентий Херсонский писал: «Вот пять источников религии: всеобщее озарение – источник частный, практический; появление мужей особенных – источник непрямой, неопределенный; предание – источник сначала весьма обширный, потом весьма краткий, и теперь слишком трудный в приложении; Писание – источник боговдохновенный, полный и ясный для цели, и, наконец, Церковь представительная – источник живой, истолковательный». Но прежде всего следует сказать, что вечный источник нашей христианской религии и краеугольный камень нашей веры – это чудесная Личность Христа Богочеловека, ибо Он – Божественный Основатель нашей Церкви и Учитель жизни и веры. «Род человеческий восстановляется Богом; второе Лице Святой Троицы сходит с неба на землю, творит чудные дела и снова восходит на небо. Таким образом, основа христианства – из мира сверхчувственного. Вместо вознесшегося на небо Иисуса Христа дается христианам Дух Святой, Который не является, но действует невидимо, исключая некоторые частные явления». Предвосхищая возвышенное Богомыслие преподобного Силуана Афонского, писавшего, что «написанное Святым Духом можно понять только силой Святого Духа», святитель Иннокентий Херсонский предостерегал: «Нельзя разуметь смысла Священного Писания без особенного озарения Святого Духа… Как же теперь к разумению буквального смысла присоединить разумение смысла истинного – обнять мысль Божественную? Не иначе, как при содействии Святого Духа». Человек имеет и должен иметь стремление к Богу, ибо Бог – наш Творец, Он – Промыслитель, Спаситель и Судья, в Нем одном – вся полнота блаженства и мудрости, вечной жизни, свободы и счастья, а вне Бога – лишь тьма кромешная. Вопрос о бытии Бога – это вопрос, лежащий в основе всей духовной жизни человека и определяющий его миросозерцание. «Человеку религиозному или здравомыслящему можно вопрошать о бытии Божием только для большей уверенности, ибо и рассудок может подтверждать его уверенность. Но эти подтверждения не суть доказательства в строгом смысле, а доводы к бытию Божию». Никакими самыми изощренными логическими аргументами и самыми убедительными доказательствами нельзя вдохнуть веру в душу человека. Вера – это таинство, происходящее между Богом и человеком, это – дар Божий и свободный подвиг человека, открытость души Богу и Его слову. «Видя, что Бог есть основа всего, человек во всем видит Бога и скорее усомнится в бытии вещей, нежели в бытии Его. Таким образом, на высшей степени деятельности душевной, как и на низшей, бытие Божие несомненно и не требует никаких доказательств». Истинная вера в Бога живет надеждой на Вседержителя и искренней молитвой к Богу, а также – пламенной любовью к нашему Творцу и Спасителю, жаждой Богопознания и Богообщения. Размышляя о Богопознании, святитель Иннокентий Херсонский писал, что одни думали, что «Бог совершенно открывается нашему уму; другие, что Он совершенно непостижим; наконец иные говорили, что Он отчасти постижим, а отчасти превышает всякое разумение. К числу первых принадлежали люди, стоящие на низшей степени образованности – дикие, идолопоклонники… К сему же классу принадлежат люди образованные, руководствующиеся логическим рассудком. Таков был Евномий, который утверждал, что он знал Бога столько же, сколько он сам себя знает. Святитель Григорий Богослов, опровергая мнение Евномия, говорит: понять вещь – значит обнять ее мыслию своею так, как в геометрии меньшая площадь обнимается большею. Но Бог есть Существо бесконечное: как может обнять Его ограниченный человеческий ум?.. Итак, справедливее сказать, что Бог непостижим». Бог непостижим по Сущности Своей, но Он Сам открывает Свои вечные и совершенные свойства и дает познать Себя – Свою безмерную силу и вечную любовь, всеобъемлющую премудрость и неизреченную красоту, а путь, ведущий к истинному Богопознанию, есть путь самопознания и изучения Священного Писания, путь духовной жизни по заповедям Иисуса Христа и участия в таинствах Церкви – путь спасения и духовного преображения нашей личности.
Каждый человек сотворен по образу и подобию Божиему и призван к Богопознанию. «Человек чувствует, что он есть существо производное и держится чужой жизнью; чувствует в то же время, что он имеет свободу, что для него существуют законы и назначена цель, которая достигается этими законами. Следовательно, сколь для него важно знать Того, Кто держит его, Кто дал ему законы и назначил цель для его действия! Не зная Бога, человек не знает себя; все познания облагораживаются познанием Бога; и чем чище понятие о Боге, тем лучше бывает понятие о самом себе. С другой стороны, человек весь, по крайней мере с внешней стороны, подчинен силам видимой природы. Эти невидимые силы имеют основание свое в Боге. Следовательно, не зная Бога, мы не можем знать мира. Кратко: без познания Бога мы не можем иметь познания ни о мире внутреннем, ни о мире внешнем. Все законы и цели связаны в Боге: в существе Божием лежит причина всех явлений, в воле Божией все законы, в области Божией – все цели. Такова нужда познания Бога. Если посмотрим на ум, то опять новая нужда в Богопознании. Мы уже видели, что все науки без учения о Боге суть как бы без головы. Чтобы это видеть ощутительнее, возьмем какой-нибудь конспект философии и выбросим из него учение о Боге, что останется? Смешение и беспорядок. То же вообще бывает и в системе наших мыслей, когда из нее изгоняется мысль о Боге. Оттого-то ум человеческий не может обойтись без познания Бога. Потребность эта не столь еще велика в уме, занятом мелочами или же житейскими попечениями. Но в ком ум развит, те часто, не возмогая удовлетворить этой потребности, доходили до того, что лишали себя жизни. Если в сей жизни так важно и нужно познание Бога, то что должно сказать о важности его в жизни будущей? Но еще нужнее понятие о Боге для человека как существа нравственного. Чистая нравственность во всем зависит от учения о Боге. Правда, правильное понятие о Боге не всегда производит добрую нравственность, это – недостаток человеческой природы, но, с другой стороны, чистая нравственность не может быть без истинного понятия о Боге, и здесь-то выражается, что незнание Бога есть смерть для души. Правильное понятие о Боге чисто теоретическое и практическое составляет вечную жизнь, ибо имеющий оное вечно будет жить у Бога». Размышляя о границах доступного нашего уму Богопознания, святитель Иннокентий Херсонский заявлял: «Бог, по учению Священного Писания и ума, есть Существо, противоположное всем прочим существам сотворенным: те существуют от Него, Он – от Себя; те наполняют пространство и ограничиваются им, Он наполняет все и пространство в Нем; те вращаются во времени, Он стоит над временем, и время только выражает Его бытие; те изменяются физически и нравственно, начинаются и стареют, Он остается Один и Тот же; вот Его образ существования, вот общее очертание Существа Божия. Сии свойства Божии выражаются в делах Его, ибо апостол Павел говорит, что все чрез Него, от Него и для Него в существах нравственных и физических. Но вся ли деятельность выражается? Нет ли деятельности невыражаемой, которая только в Нем Самом? Ум естественный хотел бы обнять Его более и более, ибо это для него услаждение, и Священное Писание побуждает усовершаться в Богопознании. Но если где, то наипаче здесь нужно помнить, что ум ограничен и особенно пока живет здесь, на земле, иначе мы ничего не познаем, вместо существенного в руках наших останется обман. Чистая нравственность, трезвая мысль не покусится на то, чтобы обнять Бога, скорее она будет благоговеть пред Ним; это выразил незабвенный Г. Державин: «Лишь мысль к Тебе взнестись дерзает, в Твоем величьи исчезает»… Мы должны радоваться тому, что Бог непостижим, ибо Он будет предметом познания чрез всю вечность. Если бы ум понял Его, то остался бы без действия, а это для него – мука». Существует естественное Богопознание – познание Бога через природу и ее красоту, постижение мироздания и Творца всего сущего через самопознание человека и внимание глаголам совести, но выше естественного Богопознания – Божественное Откровение, запечатленное в Священном Писании. По слову апостола Павла наше Богопознание в нынешней жизни можно сравнить с видением «сквозь тусклое стекло» и «зерцалом в гадании», в то время как за гробом мы узрим Бога лицом к лицу – «мы познаем Бога в вечности самым достаточнейшим образом». Истолковывая вышеприведенные строки апостола Павла, святитель Иннокентий Херсонский уточняет, что непостижимая Сущность Божия выше всех познаний, о чем громогласно возвещал пророк Исайя, писавший, что мысли Божии настолько же выше наших мыслей как небо выше земли. Существо Божие невыразимо, но Бог Сам именует Себя Иеговой и говорит Моисею – «Я есмь Сущий», Он существует от Себя и Сам по Себе.
В Священном Писании Бога именуют Светом и Огнем, ибо Он – чист и свят, нет в Нем никакой тьмы. Исповедуя евангельскую веру в то, что Бог есть Любовь, святитель Иннокентий Херсонский замечает, что это имя Божие – «Существа Божия не выражает, а выражает сторону Его нравственную». В Священном Писании сказано, что Бог есть Дух – «Существо бестелесное, умное, нравственно-свободное и могущественное… Бог есть Существо по превосходству, Дух – Существо разумное и нравственное, огонь и свет чистейший, и вместе нестерпимый для некоторых существ…Бог есть Существо самобытное; этой одной мыслью утверждается зависимость от Него всего мира… Бог есть Дух – Существо бестелесное; сим уничтожаются все виды многобожия, ибо если в Боге нет ничего телесного, то все эти боги суть идолы, ничто – и в теоретическом и практическом отношении. Бог есть Дух – Существо нравственно-свободное; следовательно, Ему должно кланяться «духом и истиною». Бог есть свет: этой эмблемой, заимствованной из мира внешнего, сильно выражается чистота Существа Божия и, следовательно, представляется сильное побуждение к сохранению чистоты. Бог есть огонь: эта эмблема должна ужасать грех и грешников». Если в Ветхом Завете Бог предстает как Творец, Промыслитель и Судия, то в Новом Завете – как Небесный Отец, настолько возлюбивший сотворенный Им мир и человечество, что отдал Своего Единородного Сына для того, чтобы каждый из нас имел надежду на спасение. Бог существует Сам от Себя – существует Сам по Себе от вечности, Он самобытен и вечен, неизмерим и вездесущ – Он везде и нигде, следовательно – Он выше потока времени и неограничен пространством, Он – незменен в совершенстве Своем и беспределен в могуществе, благости и мудрости, Он – Царь веков и Живущий во веки, Властитель над жизнью и смертью. Ум Божий совершенен и все знает, являясь кладезем премудрости и знаний, а всеведение Божие простирается на все малое и великое. «Бог знает все совершенным образом; в познании Его нет ни малейшего недостатка. Ведение Божие выше пространства и времени, следовательно, наше будущее для Него не есть будущее; а как совместить с этим свободные действия существ ограниченных, это – тайна! Чтобы видеть, что Божие Представление не уничтожает нашей свободы, для этого нужно выйти из круга времени и перейти в вечность; но мы не можем дойти даже до рубежа нашего времени. Бог видит и наше время, и Свою вечность, а мы видим одно только свое время. И потому нам невозможно понять, как временное соединяется с вечным… Священное Писание весьма ясно изображает всеведение Божие, особенно в отношении к роду человеческому и к тайне спасения. Оно часто говорит, что Бог употребляет средства достаточные, мудрые; цели избирает святые, высокие, неизменяемые. Эту мудрость по отношению к тайне искупления восхваляет апостол Павел в Послании к Коринфянам: «в тайне сокровенную, юже предустави Бог прежде век» (1Кор.2:7). Наконец, чтобы более показать величие ума и мудрости Божией, Священное Писание представляет Бога источником всякой премудрости, Творцом ума, и заставляет просить у Него мудрости… Если Бог знает все совершеннейшим образом, то знание человеческое в сравнении со знанием Божественным есть ничто: все суждения наши, все системы суть детские лепетания. И потому как безрассудно думать, что если чего не знает ум человеческий, то того не знает и ум Божественный. Мы смеялись бы над ребенком, если бы он стал судить о всем как философ; но философы пред Богом менее и ниже, нежели пред нами ребенок… Истина в одном Боге. Мы знаем истину, ибо знаем ум Божественный во Иисусе Христе. Нехристиане говорят, что они знают истину, и также признают, что истина в одном Боге. Почему же они знают ее? Без сомнения, по вере в то, что истина передана Богом их уму: не будь веры у философов в то, что ум Божественный отразился в человеке через ум его, – тогда ум человеческий падет. В основании всякой мудрости лежит вера в ум Божественный – в то, что Бог открылся в человеке…». Бог всемогущ и абсолютно свободен, для Него нет ничего невозможного, но воля Его свята и блага – благость изнутри пронизывает Его всемогущество – все свойства Божии от вечности пребывают в Нем в совершенном согласии: «Священное Писание говорит, что воля Божия свободна, что Бог ни от кого не зависит – как по Существу, так и по действиям. У нас свобода воли состоит в том, что мы можем избирать из двух одно. В Боге этой свободы нет; для Него область возможного и область зла вовсе не существует. У нас свобода основывается на произволе, этот произвол переходит в свободу, в Боге и сего нет, ибо нет колебания человеческого. У Него один путь – одни законы добра, и потому свобода Его состоит в единении воли с умом, в совершенном их согласии… Священное Писание еще представляет волю Божию святою, по каковой святости Бог подчиняет Свою свободу и всемогущество целям разумным. В человеке святость есть стремление к лучшему; в Боге такой святости не может быть; в Нем святость не что иное есть, как совершенное согласие всемогущей воли со святейшим умом; есть тождественность ума с волею; ум представляет одну истину, а воля хочет одного блага, и это составляет святость воли Божией. Священное Писание часто напоминает о святости воли Божией и требует, чтобы и мы непременно были святы. Моисей часто требовал от Израильтян святости на том основании, что Бог свят. В Новом Завете реже напоминается о святости Божией, но с не меньшею силою. «Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный» (Мф.5:48). Здесь совершенство – то же, что святость. Еще о святости Божией говорит апостол Петр в своем послании. (1Пет.1:16) В Боге святость не похожа на нашу святость; она не есть, подобно нашей, временное стремление к добру, соединенное с борьбой. «Бог не искушается злом» (Иак.;1:13). В Нем нет никаких побуждений ко злу. «Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» (1Ин.1:5). «Добродетель», приписываемая Богу в Священном Писании (1Пет.2:9), означает нравственную силу совершенства». Бог есть праведный Судия живых и усопших, Он премудр, всемогущ и благ, а Его праведная воля именуется в Священном Писании благой. Это – благость в высочайшем смысле, а самое великое чудо любви Божией – послание в мир Сына Божия и Его восхождение на Голгофу. Единый Бог от вечности существует в трех Лицах – Отца, Сына и Святого Духа; Они – совечны, равночестны и единосущны, каждый из Них – всецело Бог, то есть обладает все полнотой Божественной Природы и всеми свойствами и совершенствами Божества. «Отец ни от кого есть сотворен, ни создан, ни рожден. Сын от Отца Самого есть, не сотворен, ни создан, но рожден. Дух Святой от Отца не сотворен, ни создан, ниже рожден, но исходящ».
Излагая православное учение о сотворении мира, святитель Иннокентий Херсонский писал, что единый и совершенный Бог от вечности Сущий в трех Лицах – Отца, Сына и Святого Духа, воспевается в нашем Символе Веры как Творец неба и земли. Тайна происхождения мира волновала людей с древнейших времен: Эпикур думал, что мир возник случайно, Аристотель почитал Бога вечным двигателем вселенной, Платон учил, что Бог есть Демиург – Он создал мир из вечной бесформенной материи, дав ей форму и целепологание, а неоплатоник Плотин утверждал, что мир возник через эманацию – проистек из Бога и составляет с Ним одно сущее – пантеизм. Верный православному исповеданию, святитель Иннокентий Херсонский писал, что тайна сотворения мира раскрывается на страницах Библии, где описывается, что все сотворено Святой Троицей: «в Евангелии от Иоанна: Вся Тем быша, и без Него ничтоже бысть, еже бысть (Ин.1:1–3) и в Посланиях апостола Павла: Имже и веки сотвори (Евр.1:2); яко Тем создана быша всяческая (Кол.1:16)… И Святому Духу усвояется творение мира, но не так ясно и прямо. В самой книге Бытие о Нем говорится: Дух Божий ношашеся верху воды (Быт.1:2). Время Его ношения, предмет и действие показывают, что это не есть дух простой, но великий, всемогущий. Давид говорит, что Духом Господним все устроено и держится. Словом Господним небеса утвердишася, и духом уст Его вся сила их (Пс.32:6). Какое можно заметить различие Лиц касательно творения мира? Отличие сие, по словам святителя Василия Великого, есть следующее: Отец есть причина мира предуготовительная, которая произвела сущность мира в бытие. Сын – причина созидательная, от которой зависит форма мира и устройство. Дух Святой – совершительная, которая направила все к цели. Итак, сущность мира и бытие зависят от Отца. Законы и силы – от Сына, а направление к целям и жизнь – от Святого Духа». По христианскому учению один Бог предвечен и нет никакой совечной Ему материи, а мир создан Богом из ничего – абсолютно свободная воля Божия актом всемогущества создала духовныйи материальный миры. «В начале сотвори Бог небо и землю» (Быт.1:1). Задаваясь вопросом – «для чего Бог сотворил мир?», святитель Иннокентий Херсонский указывал на то, что Бог есть Существо самодовольное и всесовершенное, Он ни в чем не нуждался, а стало быть – мир создан Им не из нужды, а от преизбытка благости и по совершенно свободной воле – Всемогущий мог бы и не творить мир. «Мир сотворен для того и потому, что он в совершенной зависимости от Бога; он есть отблеск от солнца вечного – тень Божества. И в самом деле, по разуму и по Писанию известно, что мир есть отражение Божия всемогущества и величия сил Его…». В момент сотворения мира – в библейском «в начале» – возникает и само время, ибо сказано в Священном Писании, что Бог «и веки сотвори» (Евр.1:2), тем самым мир получил свое начало от Бога и не вечен, а существует во времени, но само течение времени и хот истории направлен к вечности, ибо в Апокалипсисе пророчествуется, что времени не станет. В Библии сказано, что Бог сотворил мир в течение шести дней, а на седьмой день благословил Свое творение. По рассуждению святителя Иннокентия Херсонского, «если нужно было счисление, то шесть ли или более дней – не важно различие. Значит, полнота мира могла быть достигнута только в шесть дней; дальнейшая причина сего счисления должна быть в существе Божием – в Его воле. Что в воле Божией причиной седмичного числа дней? – сего не можем сказать. Откровение говорит только, что у престола Божия находятся семь славных духов (в Откровении Иоанна Богослова), что семь даров Святого Духа, и сообразно сему семь таинств в Церкви». Все сотворенное Богом было благо – «и виде Бог, яко добро» (Быт.1:8), а зло возникло по причине того, что сотворенные Богом разумные создания – треть Ангелов и люди – злоупотребили своей свободной волей – использовали свою свободу во зло и отпали от Творца своего, нарушили Его волю. Бог есть не только Творце мира, но и Зиждитель бытия и Промыслитель, ибо весь сотворенный мир поддерживается в бытии всемогущей силой Божией. «Каким образом Бог поддерживает мир? В эту тайну Священное Писание не вводит человеческие разумения. Впрочем, взгляд на мир, на этот театр действий Божиих, некоторым образом показывает, как Бог действует в мире и поддерживает его бытие… Священное Писание учит, что не только бытие вещей поддерживается Богом, но и силы их, то есть Бог поддерживает вещи со всеми формами и проявлениями во внешности. Мест на сию истину в Священном Писании много. Давид говорит (Пс.18:6–7), что Бог назначил место восхождения солнца, его дневного шествия и заката. У Иова есть места, в которых говорится, что Бог предводительствует звездами, что Он образует различные роды существ на земле и внутри нее, в реках и в горах…». По великой благости Своей всемогущий Господь хранит каждое создание Свое и управляет мирозданием – мир не только поддерживается в бытии и силах, но управляется Вседержителем. «Что же такое управление Божие? Есть такое действие всемогущества и премудрости Божией, по которому Он как бы смотрит и надзирает за действиями тварей, особенно разумных, и по которому Он направляет их к целям, когда они уклоняются, исправляет их погрешности и недостатки и восполняет опущения». Размышляя о том, как совместить управление Божие со свободой человеческой, святитель Иннокентий Херсонский писал, что Бог никогда не нарушает свободы Своих созданий, кроме того «каждое разумное существо, или, скажем ближе, человек, окружен со всех сторон силами других существ так, что, сколь ни свободен, однако же во многом зависит от других…». В своих рассуждениях о Промысле Божием святитель Иннокентий Херсонский высказывал и ошибочные суждения – он считал, что «первый и главный источник недостатков мира есть закон многоразличия», но это – возложение на Бога Творца ответственности на несовершенство мира, в то время как в действительности весь созданный Богом мир был прекрасен, совершенен и благ – в многообразии и полифоничности бытия отразилось неисчерпаемое богатство премудрости Божией и бездна Его творческого гения, а несовершенство проистекает из греха, а не от Бога и многоразличия. Святитель Иннокентий Херсонский утверждал, что существуют три источника всякого зла – многоразличие, противоположность двух миров – духовного и физического, и свобода, но с православной точки зрения – многоразличие есть красота сотворенного Богом мира и стройная симфония бытия, два мира – неба и земля – образовывали единый мир в двух своих гранях – духовном и материальном, смерти и тления не было в первозданном Божьем мире, а свобода – печать Богоподобия, отпечатленная на разумных Божьих созданиях – Ангелах и людях, при этом свобода предполагает право на самоопределение по отношению к Богу, она может быть источником как добродетелей и верности, так и грехопадения. По справедливой оценке святителя Иннокентия Херсонского, все философские теодицеи скорее смущают, нежели успокаивают душу, а истинная теодицея есть одна христианская религия, ее суть – во Христе Богочеловеке, явившем в Себе откровение о любви Бога к нам и тайну Его домостроительства нашего спасения.
Размышляя о неисповедимых путях Промысла Божиего в жизни человеческой, святитель Иннокентий Херсонский провозглашал, что «естественная вера научает нас, что Промысл управляет жизнию каждого человека; а Евангелие уверяет, что без воли Отца Небесного не может упасть с главы нашей ни одного волоса». В то же время святитель Иннокентий Херсонский не закрывал глаза на то, что многие люди в своей жизни не находят следов Промысла Божия, тем самым лишаясь величайшего утешения среди страданий, уныния и самых отчаянных сомнений. По воззрению святителя Иннокентия Херсонского, учение о Промысле Божием – апофатично, ибо судьбы Божии – бездны, а пути и помышления Вседержителя – таинственны и превышают наше разумение и даже понимание высочайших Ангелов – Серафимов и Херувимов. «Что есть жизнь наша? Это непрестанно увеличивающаяся ткань, в состав коей входит бесчисленное множество разнородных нитей, коей поверхность видна всякому, а основание – никому. Для нас трудно определить, каким образом сии нити, при всей их разнородности, сочетаваются в один состав; тем труднее указать, как невидимый перст всемирного Художника производит в сей ткани новые изображения и виды. Что есть жизнь наша? Это совокупность бесчисленных и разнородных явлений, кои, подобно одушевленным теням, движутся вокруг нашего сознания, поражают чувства, занимают воображение, питают рассудок, радуют или печалят сердце и вскоре исчезают, оставляя слабый след в памяти. Все мы зрители и участники сего зрелища; но еще ни один мудрец не открыл, как оно происходит. При таковой таинственности собственной нашей жизни чего необходимо требуется от тех, кои желают видеть в своей жизни следы Промысла? Требуется, во-первых, постоянного и строгого внимания к своей жизни и Промыслу Божию, во-вторых, – верного и чистого взгляда на жизнь и на Промысл… В самом деле, сколько людей, кои совершенно невнимательны к своей жизни! Подобно беспечным плавателям, они довольны, что корабль их жизни плывет по бурному потоку времен, не принимая труда знать, как он переменяет свое направление, какими пользуется ветрами, в какие должен заходить пристани, – не угрожает ли ему опасность, нет ли где повреждения. Можно было бы подумать, что сии люди во всем положились на Промысл, как плаватели полагаются на опытного кормчего, и оттого так беспечны. Нет, они нимало не думают о Боге, не думают даже и о самих себе: механическое исполнение известных дел, увеселения, связи, игры – вот их занятие! Пример, привычка, пристрастие, своенравие – вот их правила! Знание понаслышке некоторых истин веры, присутствие, по случаю или необходимости, при совершении небольшого числа священных обрядов – вот их религия! Судите сами, можно ли ожидать, чтобы такие люди находили в своей жизни следы Промысла?». Весь окружающий нас великолепный мир Божий возвещает о премудрости и всемогуществе Творца, а Промысел Божий хранит каждое создание и участвует в жизни каждого человека – никто не брошен Богом на произвол судьбы, но зачастую сами люди не вникают в свою жизнь и не задумываются о ее смысле – «они никогда не рассматривали этой истории в отношении к Промыслу Божию и удивились бы, услышав, что без Него столь же мало можно изъяснить жизнь каждого человека, как и бытие мира. По мнению сих людей, все происходящее с ними есть или плод их благоразумия, или игра страстей, или дело внезапности и случая; признание невозможности изъяснить что-либо сими причинами для них кажется постыдною слабостию ума. Судите сами, можно ли ожидать, чтобы и сии люди, недоверчивые и боящиеся Промысла, находили его в своей жизни?». Обращаясь к образу святых подвижников Божиих – от ветхозаветных пророков до святых отцов и учителей Церкви, святитель Иннокентий Херсонский с изумлением провозглашал, что они на всех путях жизни своей видели следы Промысла Божиего. «Если бы мы постоянно наблюдали за своею жизнию, имели детское доверие к той спасительной истине, что без воли Божией действительно не падает с головы нашей ни одного волоса, то сколько раз, при размышлении о нашей судьбе, тот же самый рассудок наш, который теперь недоразумевает, теряется в догадках, не знает, что делать, – сколько бы раз он сам остановил наше внимание, говоря: Смотри, это рука Божия! Это Она, всемогущая, отклонила от тебя то или другое бедствие, низложила пред тобою ту или другую преграду, – спасла от тех зол, кои отяготели над тысячами подобных тебе! Это Она, премудрая, провела тебя невредимым сквозь столько опасностей и затруднений, поставила в таком месте, где можешь не только сам быть покоен и счастлив, но и назидать счастие других! Это Она, всеблагая, ниспослала тебе столько неожиданных радостей, столько незаслуженных даров, вознаградила столько, повидимому, невознаградимых потерь, согревала и питала твое младенчество, обуздывала и исправляла юность, благословляла и осеняла мужество». Констатируя, что люди обращаются с самыми проникновенными мольбами к Богу и задумываются о путях Промысла в самые скорбные минуты своей жизни, святитель Иннокентий Херсонский советовал заблаговременно приучить себя находить утешение в Промысле: «Когда ум светел, чувства легки, сердце мирно, тогда надобно размышлять о своей жизни и научаться из нее судьбам правды Божией. Таковые минуты, большею частию, следуют за усердною молитвою: посему молитва должна служить, так сказать, приступом к сим размышлениям. Кто приобретет в сем святом деле навык, тот, подобно Давиду, не падает и среди искушений. А без сего, во время бедствий, лучше искать утешения от других, нежели полагаться на собственное размышление о Боге и Его Промысле». Но как научиться видеть действие Промысла Божиего в своей жизни? По воззрению святителя Иннокентия Херсонского, прежде всего нужно научиться видеть действие Промысла Божиего не только в чудесах и знамениях, но исходя из отеческой любви Бога – род лукавый ищет знамений и чудес, а потому легко прельщается, но тот, кто обрел пламенную веру в то, что Бог есть Любовь, равно как и крепкую надежду на Всемогущего, тот не унывает в дни скорбей и испытаний, и понимает, что хоть «Отцу Небесному, Который есть самая Благость, всего приличнее было бы открывать Промысл Свой одними благодеяниями, но что делать, когда мы все поражены лютым недугом? Милосердый Врач, по самой любви Своей, употребляет горькие вещества. Что делать, когда мы своевольны, стремимся часто на собственную погибель?.. Порой, что нам кажется тяжким, прискорбным, то самое может быть прямым действием Промысла Божия о нас, орудием славы Его в нас и нашего благоденствия... Пусть стопы наши обливаются кровью: это путь нашего Спасителя, он ведет к небесному отечеству. Сердце наше столько огрубело, что на нем не иначе может быть снова начертан закон истины и правды, как среди бурь и громов (Исх.19:16–18). Будем внимательны к сим грозным гласам, и мы, подобно древним израильтянам, уразумеем в них глас Господа Бога нашего, Бога отцов наших, наказующего нас вмале, дабы помиловать милостию великою; увидим, что несчастные случаи, от коих некогда стенало сердце наше, обратились потом к величайшему благу для нас и для ближних наших, – что исполнение многих желаний, кои мы всеми силами, но без успеха, старались привести в действие, было бы для нас злом, и повлекло бы за собою пагубные следствия, – что то самое, о чем мы молились, чего просили, над чем трудились напрасно, содержало в себе для нас гибель, а то, от чего мы отвращались, на что смотрели, как на вред и наказание, было истинным благословением, оказавшимся в перемене нашего образа мыслей, в исправлении нашего поведения, увидим, и возблагоговеем пред Промыслом, нам благодеявшим!». Сетуя на то, что ищущие в своей жизни следов Промысла Божиего зачастую жаждут временных и материальных благ, видя в них знак Божьего попечения, святитель Иннокентий Херсонский указывал на то, что Промысел Божий сообразуется не с нашими желаниями и помышлениями, а с высшей целью нашего бытия – спасением и обожением. Господь ведет нас к духовно-нравственному идеалу святости и вратам Царства Небесного. Бог свят и праведен и не попускает искушений и испытаний выше наших сил, но стучит в сердце наше и призывает нас к духовной и благочестивой жизни, сообразной заповедям Евангелия, к исканию не бренных и преходящих сокровищ нашего суетного мира, а к исканию сокровищ горнего Иерусалима. По пламенному исповеданию святителя Иннокентия Херсонского, библейский Бог – это не праздный зритель судеб человеческих, Его премудрость и всемогущество не могут оставаться без действия, Его сердце исполнено любви и милосердия, Его благость безмерна, а суд – праведен и безупречен. «Чего не дал Он нам в залог Своего попечения о нас? Земли? – человек сначала еще поставлен царем ее. Неба? – оно давно обещано в наследие верным чадам. Ангелов? – они служат нашему спасению. Будем требовать, чего угодно: все получим! Нужно ли, чтобы для уверения нас сошел Он Сам с неба, жил с нами, даже умер за нас? И это сделано! Сын Божий сходил с неба, обитал между человеками и из любви к нам положил за всех нас душу Свою. После сего кто может сомневаться в попечении о себе Промысла? С сею верою в Промысл Божий и с сим расположением ведать его в приключениях своей жизни, желаем, братие, вступить вам во врата нового года, твердо веруя, что Господь Сам не замедлит явить следы Своего отеческого Промысла тем из вас, кои, не смежая очей своих сомнениями, будут всегда готовы лобызать с благоговением мудрую десницу Его, как бы она ни обнаруживала своего присутствия, явно или тайно, сообразно ожиданию или против оного, дарами любви и милости или лишением и ударами вразумляющими. Аминь».
Излагая православное учение о небесных духах – Ангелах, святитель Иннокентий Херсонский указывал на то, что в Священном Писании сказано, что Бог есть Творец неба и земли – двух миров – материального и духовного. В Священном Писании сказано, что Ангелы пребывают на небе – в духовном и метафизическом мире, «окрест Престола Божия, то есть там, где наиболее Бог открывает для них славу Свою, а через них волю Свою». На страницах Библии – от книги Бытия до Апокалипсиса – рассказывается о Ангелах, а их бытие подтверждено Самим Иисусом Христом. «Ими исполнена вся священная история. Ангелы были руководителями патриархов; через них дан на Синае закон Израилю; Ангелами возвещено зачатие, воспето рождение, оглашено воскресение и проповедано вознесение Спасителя. Ангелы споспешествовали апостолам в распространении веры христианской. Ангелы, как видно из Апокалипсиса, употребляются для совершения великих судов Божиих над Царствами и народами. Ангелы же, в конце мира, соберут всех людей на Суд всемирный». Греческое слово «Ангел» означает вестник, это – служение Ангелов, а их природу лучше всего раскрывает слово «дух» – Бог есть Абсолютный Дух, Он создал Ангелов по образу и подобию Своему, они – бесплотные духи по естеству, а в отношении к людям – провозвестники воли Божией. По естеству своему Ангелы духовны, бесплотны и незримы, они одарены высокой силой и могуществом. «Мысль о бестелесности Ангелов выражает Иисус Христос, когда говорит, что люди по воскресении будут подобны Ангелам. Но утверждает ли Священное Писание, что Ангелы не имеют никакой материальности? Оно не входит в это, а только противополагает их людям. Следовательно, отделяет от них только грубость телесную; но уничтожает ли совершенно телесность – этого не видно. Посему-то еще у отцов Церкви оставалось мнение, что с духовностью их соединена часть материальности. Так думали из восточных: Василий Великий, Климент Александрийский, Ориген, Григорий Богослов. Из западных: Августин. Они представляли тело Ангелов в виде светоносном, основываясь на местах Писания, в которых явление Ангелов большей частью сопровождается светом и некоторым сиянием. Иисус Христос говорит, что дух (без сомнения, разумеет здесь Ангела) «плоти и костей не имеет». И наши тела, когда прославятся, сделаются тонкими, духовными; тем тоньше, чище, выше и духовнее должны быть тела Ангелов. Называя Ангелов бестелесными, Священное Писание утверждает сим то, что они не имеют наших нужд, наших отношений и наслаждений. «В воскресение бо ни женятся, ни посягают, но яко Ангели Божии на небеси суть» (Мф.22:30), – говорит Иисус Христос. Следовательно, у них нет различия полов, рождения, родственных связей; нет ни жажды, ни глада, ни наготы, ни стужи, ни зноя, ни другого». В Священном Писании возвещается, что Ангелы имеет определенный образ – в виде Херувимов при Ковчеге Завета, в пророчестве Исайи и Откровении апостола Иоанна Богослова описывается образ Ангелов, но естество их метафизично и незримо. Как духи по естеству Ангелы имеют ум и волю, каждый из них – уникальная личность, их ум высок и просвещен Богом, а воля – навеки укоренилась в добре и пребывает в согласии с волей Вседержителя. По свидетельству Священного Писания, Ангелы занимаются спасением кающихся грешников и радуются о каждой душе, обратившейся к Богу. «Приписывая Ангелам мудрость и святость, Священное Писание приписывает им и силу (2Фес.1:7). Эта сила выражается в их действиях. Примечательные действия Ангелов суть: отваление камня от гроба Спасителева, освобождение от оков апостола Петра, собрание избранных со всех концов земли пред Иисуса Христа, во время второго Его пришествия; в Ветхом Завете Ангел в одну ночь убивает сто восемьдесят тысяч неприятельского войска, делает пещь огненную для трех отроков безвредною, избивает всех первенцев Египетских; особенно сила Ангелов видна в изображениях Откровения Иоанна Богослова, где они повелевают силами природы, стихиями. Может ли простираться их могущество до того, чтобы они могли творить чудеса? Может, ибо они лучше знают природу и ее силы; следовательно, и могут производить такие дела, которые превышают наши понятия и наш обыкновенный образ действования. Впрочем, Священное Писание не говорит нам, как далеко простирается сие могущество». «Велико ли могущество Ангелов? Несказанно выше человеческого. Посему они могут творить такие дела, кои превышают силы природы и суть для нас чудо. Так, например, Ангел в одну ночь поразил сто восемьдесят тысяч ассириян за оскорбление имени Божия». Мудрость Ангелов и их познания весьма велики, но они не всеведущи, равно как они необыкновенно могущественны, но не обладают всемогуществом, ибо всеведущ и всемогущ один Господь Бог от вечности Сущий в трех Лицах – Святая Троица. Все Ангелы – это сотворенные духи, а их Творец – Бог, создавший их прежде бытия всего видимого мира. По слову святителя Василия Великого, был довременной момент бытия Горних Сил – Ангелов, когда еще не был сотворен вещественный мир и человек. Число Ангелов ведомо одному Богу, но, на основе Библии, мы можем сказать, что их чрезвычайное множество – когда пророк Даниил видел Господа сидящим на Престоле, то «тысячи тысяч Ангелов служили Ему, и тьмы тем предстояли Ему» (Дан.7:10), а когда тайновидец Иоанн Богослов слышал хвалебный глас Ангелов окрест Престола Агнца, то число их было тьма тем и тысяча тысяч (Откр.5:11), то есть – крайне велико. Христос сказал апостолу Петру о двенадцати легионах Ангелов, а апостол Павел говорил верующим, что они приступили к горе Сионской – Церкви, и к «тьмам Ангелов» (Евр.12:22). Вслед за святым Дионисием Ареопагитом, святитель Иннокентий Херсонский разделяет Ангелов на девять чинов, разделенные на три разряда: «первый вид – Серафимы, Херувимы, Престолы; второй вид – Господства, Начала, Власти; третий вид – Силы, Архангелы, Ангелы».
Существует семь высших Архистратигов ангельского мира: «Из числа семи верховных духов Святая Церковь первым признает Михаила, поэтому и настоящее празднество именуется Собором Архистратига Михаила и прочих Безплотных Сил. Кто яко Бог – означает имя его; кто яко Бог – выражают собою и все дела его. Он первый восстал против Люцифера, когда сей восстал против Вседержителя. Известно, чем кончилась эта первая ужасная брань, – низвержением Денницы с неба. С тех пор Михаил не перестает ратоборствовать за славу Творца и Господа всяческих, за дело спасения рода человеческого, за Церковь и чад ее. Поэтому и изображается всегда в воинственном виде, с копьем или мечом в руке, имея под ногами дракона, то есть духа злобы. Белая хоругвь, украшающая верх копья его, означает неизменную чистоту и непоколебимую верность Ангелов Царю Небесному, а крест, коим оканчивается копье, дает знать, что брань с царством тьмы и победа над ним самыми Архангелами совершается во имя Креста Христова, совершается посредством терпения, смирения и самоотвержения.... Второе место в ряду Ангелов принадлежит Гавриилу: имя, означающее силу Божию. Поскольку у небожителей название всегда выражает самую вещь, то Архангел сей в деле служения спасению человеческому является особенно провозвестником и служителем всемогущества Божия. Так, имеет ли открыться сила Божия в чудесном зачатии Предтечи от престарелых родителей, – весть о сем зачатии возлагается на Гавриила. Имеет ли произойти безсеменное зачатие Самого Сына Божия, – честь благовестия о сем достается паки Гавриилу. Сей же Архангел, по мнению богомудрых мужей, послан был для подкрепления Спасителя в саду Гефсиманском, и для возвещения Богоматери Ее всечестного успения. Посему Церковь именует его служителем чудес. Но, служа чудесам, он, по тому самому, есть особенный служитель и тайн Божиих, ибо одно предполагает другое. Посему, когда нужно было некогда открыть Даниилу пророку будущие события, то он слышал глас: «Гаврииле, скажи видение оному» (Дан.8:16). Имея в виду таковое служение Гавриила, Святая Церковь изображает его иногда с райской ветвью в руке, которая принесена им была Богоматери, а иногда с фонарем в правой руке, внутри коего горит свеча, а в левой – зерцало из ясписа. Изображается с зерцалом – поскольку Гавриил есть вестник судеб Божиих о спасении рода человеческого; изображается со свечою в фонаре, поскольку судьбы Божий бывают сокрыты до времени исполнения их и, по самом исполнении, постигаются только теми, кои неуклонно смотрят в зерцало слова Божия и своей совести… Рафаил, или помощь и исцеление Божие, есть имя третьего Архангела, – имя по тому самому любезное всем страждущим. В Священном Писании есть целая книга, в коей описывается, как сей Архангел, в виде человека, сопутствовал праведному Товии, освободил от злого духа его невесту, возвратил зрение его престарелому отцу, Товиту, и потом вознесся от них на небо. Поэтому сей Архангел и изображается с сосудом врачебным в левой руке, а правой ведущий Товию…Четвертого Архангела изображают с мечом, обращенным против персей, а в шуйце с пламенем, ниспускающимся долу; а имя его Уриил, то есть свет или огнь Божий. Как Ангел света, он просвещает умы людей откровением истин, для них полезных; как Ангел огня Божественного, он воспламеняет сердца любовью к Богу и потребляет в них нечистые привязанности земные…Пятый Архангел есть верховный служитель молитвы, и называется Селафаилом. Чистая и пламенная молитва сама может служить вместо Херувима для души, охраняя ее от всех враждебных сил. Но каковы наши молитвы?.. Слабы, кратки, нечисты, холодны. И вот, Господь, зная сколь необходима для каждого из нас молитва, даровал нам целый лик Ангелов молитвенных с их вождем Селафаилом, – да дохновением чистых уст своих согревают наши хладные сердца и подвизают их на молитву, да вразумляют нас о чем, когда и как помолимся, да возносят самые приношения наши к престолу благодати. Когда увидите, братья, на иконе Архангела, стоящего в молитвенном положении, с очами, потупленными долу, с руками, приложенными с благоговением к персям, то знайте, что это Селафаил… У шестого Архангела в деснице златой венец, а в шуйце – бич из трех червленых вервий. Это потому, что обязанность сего Архангела с ликом Ангелов, ему вверенных, есть поощрять наградою благ вечных и защищать именем Святой Троицы и силою Креста Христова людей, труждающихся в различных родах служения во славу Божию, почему он и называется Иегудиил, или хвала Божия… Последнему Архангелу, – последнему по порядку, а не по достоинству и силе, – богомудрые учители Церкви дают название Варахиила. Это Ангел благословений Божиих, как то означает его имя и выражает тот вид, в каком представляется он на святых иконах, ибо его изображают со множеством цветов розовых в недрах его одежды. Поскольку благословения Божия различны, то и служение сего Архангела многообразно: через него посылается благословение домочадия и благоустройства семейственного; через него приемлется благословение плодов земных; через него сподобляются благословенных успехов в куплях и прочих делах житейских. Но когда сподобляются?.. Тогда, без сомнения, когда земные благословения хотят принимать для стяжания благословений небесных и вечных: когда, например, желают иметь чад, дабы воспитать их в страхе Божием; ожидают обилия плодов земных, дабы поделиться ими с бедностью, истаявающею от глада; ищут умножения доходов, дабы иметь возможность украсить храм Божий, призреть сирого, искупить должника невинного, и тому подобное. В противном случае Господь не пошлет, и Архангел не принесет благословения. Как же, скажете, миролюбцы, совершенно забывшие Бога, пользуются иногда всеми дарами счастья земного?..».
Деятельность Ангелов состоит в прославлении Бога – окружая престол Всевышнего, Ангелы неумолчно взывают – «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!», они созерцают сияние Его славы, вникают в тайну Его премудрости, изумляются Его любви и всемогуществу, возносят хвалебные гимны и служат Ему и опекают человечество и весь сотворенный Богом мир. Служение Ангелов Богу и человечеству – это «служение от любви и по примеру Самого Господа, Который приходил на землю, – не да послужат Ему, но послужите и дати душу Свою во избавление за всех нас. Ангелы служат людям, как старшие – малолетним, здравые – недужным, свободные – пленным, зрящие – слепым». В Священном Писании рассказывается о почитании Ангелов – «Иаков непосредственно за призыванием Бога призывает Ангела для благословения детей своих (Быт.48:16). Иисус Навин поклонился Ангелу, явившемуся ему (Нав.5:14). Даниил тоже пал лицем на землю, когда услышал глас Ангела (Дан.10:9). Сам Бог заповедал почтение и уважение к Ангелам (Исх.23:20–21)». Но в то же время в Библии сказано, что служить и поклоняться нужно одному Богу, а Ангелы есть Его служебные духи. По разъяснению святителя Иннокентия Херсонского, «это подтверждает история Церкви, которая повествует, что во II веке были еретики, так называемые ангелики, которые, как пишет о них Ириней, учили, что должно во всем обращаться к Ангелам, и их только признавали своими ходатаями пред Богом, не зная, что Ходатай наш есть Иисус Христос Богочеловек, «толико лучший быв Ангелов, елико преславнее паче их наследствова имя» (Евр.1:4). Еще ссылаются на место в Откровении где говорится, что Ангел не принял поклонения от Иоанна (Откр.22:8–9). Но из этого еще не следует, чтобы Ангелам не должно было поклоняться. Иоанн находился в то время в чрезвычайных обстоятельствах, ибо принимал Откровение о будущей судьбе Церкви, и потому мысль его должна была быть совершенно занята Самим Богом. На основании сих соображений можно в словах Ангела видеть следующую мысль: «Забудь о твари, не помышляй о ее достоинстве, а помни одного Бога». Притом Ангелы сколько высоки, столько же и смиренны. Посему Ангел мог говорить так к Иоанну и по своему смирению; но смирение Ангелов, служащее для нас образцом, не ниспровергает нашего к ним уважения». Задаваясь вопросом – «могут ли Ангелы грешить?», святитель Иннокентий Херсонский отвечал следующим образом: «Как существа свободные, они вначале, подобно людям, могли злоупотреблять своею свободою и впасть в грех, как и впали некоторые. Но те, кои остались верными Творцу своему, в продолжение времени столь утвердились в добре, что теперь грех для них сделался невозможным; не потому, чтобы они не могли преступить воли Божией, но потому, что никогда не захотят сего». Не все Ангелы устояли в добре и верности Богу – треть Ангелов во главе с Люцифером отпала от Вседержителя и ниспала навсегда из мира ангельского в преисподнюю – обиталище темных духов злобы, которыми стали падшие Ангелы, именуемые нами демонами и аггелами дьявола. «Можно сказать согласно с духом Библии, что падение злых духов состояло в неповиновении воле и сопряжено было с гордостью, которая только и могла произвести такое ужасное разделение в мире Ангельском; грех какой-нибудь слабости никогда не произвел бы сего. Но каким образом Ангел, существо высокое и совершеннейшее человека, мог забыть и не понять своих отношений к Богу? Каким образом первый Ангел, как думали некоторые отцы, пришел к той мысли, чтобы сражаться с Богом? Демоны представляются существами, знающими много; следовательно, им всего легче понять то, что противиться Богу невозможно. Между тем, они идут против Бога, – не странно ли? Странность сия исчезает, когда вспомним, в чем состоит тайна существования твари вообще. Мы видели, что существование свободных тварей сопряжено с ограничением Творца; Бог однажды навсегда отказался от неограниченного действия над свободными тварями, уступил им как бы часть Своего Божества; сделал для них, осмелимся сказать, самопожертвование. Злые ангелы, без сомнения, хорошо видели сей отказ Божий и знали, что Бог никогда не возвратит назад данного. Потому и смело могли вступить в брань с Богом, зная, что их самостоятельность будет продолжаться во всю вечность. Так только и можно изъяснять зародыш зла в Ангелах». Размышляя о падении Люцифера, святитель Иннокентий Херсонский провозглашал, что престол Всемогущего непоколебим как вечность, и хотя мы не знаем, как ниспал величайший из Ангелов до безумного восстания против Всевышнего, но он восстал против Творца своего и бросил вызов Всемогущему. «Для всемогущего Творца не было и не могло быть при сем опасности, но мир духовный поколебался; мог весь превратиться в самом основании своем. Это была бы потеря тем чувствительнее, чем более излито на мир духовный даров и совершенств, чем выше его предназначение. И вот в сию-то решительную минуту, когда целому небу предстояла опасность обратиться во Ад, – из среды же Ангелов является поборник славы Божией и защитник чести самого мира ангельского. «Кто яко Бог?» – восклицает Михаил к собратьям своим, и вместе с ними устремляется на безумного возмутителя и клевретов его. Не вдруг одержана победа, ибо Люцифер, как верховный из Ангелов, обладал великими совершенствами, но наконец сила добра превозмогла над силою зла. Денница свергнут с неба, а Михаил и Ангелы его остались навсегда победоносными слугами Царя Небесного. С тех пор (это было до создания человека и, вероятно, еще до сотворения видимого мира), с тех пор в руках Михаила меч, а под ногами его – дракон, ибо сатана, и сверженный с неба, не престает воевать против небожителей». По всей видимости, Люцифер и аггелы его пали по гордости, а горькие последствия их отпадения от Бога – низвержение во тьму кромешную, они стали духами злобы клеветниками на Бога, а Люцифер именуется Сатаной – противником Бога, дьяволом – клеветником, Велиаром – владыкой пустоты и погибели, Вельзевулом – богом мух, скверны и нечистоты, Аваддоном – Ангелом бездны, лукавым князем мира сего. В своих рассуждениях об участи падших Ангелов святитель Иннокентий Херсонский указывал на то, что мнение Оригена о том, что дьявол может спастись и обратиться к Богу – предано Церковью анафемой, а «искупление Иисуса Христа простирается на людей, а на злых духов – нет». «Если любовь Божия избавила людей, то она избавила бы и злых духов, если бы обращение их было возможно». Святилище души человеческой неприкосновенно и для всемогущего Бога – каждый человек обладает свободой духа, воли и самоопределения, но духи злобы поднебесной желают погубить каждого человека и искушают всех живущих. По великой благости Своей Господь не оставил нас даже после грехопадения Адама – наш Творец с любовью и премудростью промышляет о вселенной и каждом создании, и не дает нам испытать искушений, которые бы превосходили меру наши сил и из которых мы не могли бы выйти, одержав духовную победу. Каждый человек, вступающий в Церковь через таинство крещения, обретает Ангела-Хранителя – самого верного друга не всю жизнь. «Ангелом Хранителем называется такой Ангел, который даруется от Бога человеку при его вступлении в Царство благодати – при Крещении, дабы хранить его в продолжение всей жизни и руководить к Небесному Отечеству…Что служит в человеке предметом хранения для Ангела Хранителя? Весь человек: дух, душа и тело, – ум, воля и совесть; а вместе с сим и его внешнее состояние, и притом во всех случаях жизни. Посему от Ангела Хранителя можно надеяться получить всякую помощь, можно прибегать к нему с молением во всякой нужде и обстоянии. Но преимущественно Ангел-Хранитель бодрствует над сохранением нашей души и совести. Ибо, хотя бы все было потеряно, даже здравие и самая жизнь, но если цела душа и совесть, то человек – цел; и Ангел-Хранитель радуется о нем, как о сохраненном. Напротив, хотя бы весь мир был нами приобретен, но если погублены совесть и душа, то мы все потеряли, и Ангел-Хранитель плачет о нас, как о погибших». У каждого христианина есть Ангел-Хранитель, ибо апостол Павел говорит, что Ангелы все «суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение» (Евр.1:14). «Присутствие при человеке Ангела Хранителя неоспоримо утверждается многими примерами и опытами. Так, еще в самой глубокой древности слышим, как патриарх Иаков благословляет детей своих от имени Ангела, который сопровождал и хранил его самого на всех путях его жизни (Быт.48:16). В древней же священной истории потом видим, как праведный Товит сопровождается Ангелом Хранителем на пути, избавляется им от бедствий, и наконец слышит от Него, что он издавна был хранителем его и свидетелем всех его поступков (Тов.12:12–15). Что касается до Церкви Новозаветной, то она от начала своего до наших времен представляет столько примеров действия Ангелов Хранителей над людьми, ими хранимыми, что их надлежало бы пересказывать не час, а целый день». Для духовного общения с Ангелом-Хранителем у каждого из нас есть сердце, ум, воля и совесть – нужно вникать в свою жизнь и в свою душу, обратиться молитвенно к Ангелу-Хранителю, искренне желать всем сердцем услышать глас его и внимать совести и заповедям Евангелия, удаляться от всего греховного и нечистого, вести жизнь подобную жизни Ангелов. Каждый христианин должен помнить о своем Ангеле-Хранителе и достичь духовного союза с ним через искреннее покаяние и горячую веру, действующую любовью, через пост и молитву, через участие в таинствах Церкви и изучение Слова Божиего. По наставлению святителя Иннокентия Херсонского, «хотя Ангел-Хранитель дается человеку на всю жизнь и никогда не оставляет его совершенно до самой его смерти, но коль скоро человек, повторяя одни и те же грехи, предается совершенно страстям и, ниспадая от одного порока в другой, доходит наконец до ожесточения в грехе и нераскаянности, то Ангел-Хранитель, хотя не оставляет вовсе такого грешника, но, побуждаемый несовместностью чистого естества своего с грехом, удаляется от него, так что грешник лишается ангельского покрова». Возвещая, что для добрых душ общение с Ангелом-Хранителем – «источник взаимной радости и благодарения, а для душ злых и нераскаянных – источник стыда, печали и вечных угрызений совести», святитель Иннокентий Херсонский напоминал, что Ангел-Хранитель – это спутник, данный христианину до конца его земной жизни: Увидит ли когда-либо каждый из нас своего Ангела-Хранителя? Каждый христианин увидит Ангела-Хранителя в час своей смерти. Ибо Ангел-Хранитель остается единым спутником души, по разлучении с телом исходящей из сего мира».
Память о смерти – неразлучный спутник всех православных подвижников, к числу которых принадлежал и святитель Иннокентий Херсонский, возвещавший: «Перенесемся мыслию к своему последнему дню, вообразим как и нас понесут на кладбище и опустят в землю, как и над нами возвысится дерновый холм и ляжет надгробный камень, как придет любимый нами человек и оросит слезою нашу могилу, а, может быть, и не придет никто, и одна святая Церковь, сия общая матерь, не забудет нас в молитвах своих». Свое слово перед гробом митрополита Антония святитель Иннокентий Херсонский завершил раздумьем о собственной кончине: «препровождая в недра земли гроб сей, возьмем от него в напутствие себе на всю жизнь, если не что другое, то – память о нашей смерти: ибо нет сомнения, что давно растут, а может быть уже и под рукой секущего, те древа, из коих будет устроен и наш гроб». Богословская мысль святителя Иннокентия Херсонского всегда экзистенциальна и лирична, а его раздумья о смерти – наиболее лирически проникновенны: «Ты прожил уже более полвека: сам чувствуешь, что давно за полдень, недалек вечер, в виду ночь: скажи же мне, что приготовил ты для подземного ночлега?». «Смерть скрывается в самых недрах становящегося бытия и состав нынешнего тела нашего таков, что сам в себе содержит семя ничем неудержимого разрушения». «Ангел смерти, склонясь, может быть, на молитвы какого-либо праведника, пощадил нас; но надолго ли? Перенесемся мыслию в будущее, вообразим, что и этот новый год окончился: опять будет в сем храме священное собрание, опять произнесется поучение с сего священного места; но будем ли мы тогда в живых? Известно, что смерть ежегодно похищает четыредесятую часть жителей сего пространного града... значит между нами есть немалое число людей, кои в последний раз вступают в новый год и, может быть, в последний раз слышат теперь слово покаяния». В своих раздумьях о смерти святитель Иннокентий Херсонский не уступает по красоте слога и глубине богословской мудрости преподобному Ефрему Сирину и преподобному Иоанну Дамаскину, а его религиозно-философские думы – это возвышенное поэтическое богословие: «Если кто-либо из небожителей, никогда не бывавших на земле, нами обитаемой, явился на ней и обратил внимание на наш род человеческий, то что бы, вы думаете, наиболее могло поразить его взор? Мне кажется, что его всего скорее удивила бы и поразила наша ужасная смертность. В лице человека он тотчас узнал бы владыку земли, коему все подчинено и волею или неволею служит; а в смерти он тотчас увидел бы лютого врага и тирана, коему этот владыка земли отдан в жертву наряду с последними из бессловесных… Никто не свободен от смерти. Войдите в полуразвалившуюся хижину, увидите гроб, на горах смерть, в долинах смерть, на морях и реках смерть. Всему есть сроки и время: смерти нету. Она мимоходит старца и похищает юношу; оставляет младенца и берет мать, его питавшую; этот употребляет все средства, чтобы избавиться от неважной, по-видимому, болезни и умирает от нее; а тот делает, по-видимому, все, чтобы расстроить свое здоровье и сократить дни, и живет. Мудрец умирает, не довершив своих открытий, над коими трудился целый век; полководец умирает в навечерии битвы, которая должна решить судьбу его отечества; возвращающийся из пути дальнего сын умирает за час пути от крова отеческого; невеста или жених умирает, возвратившись токмо или и не возвратившись из под венца брачного. Смерти нет дела ни до чего нашего, человеческого: это скелет без сердца и души, с одною косою и серпом. Большею частью она любит предпосылать себе, как вестника и предтечу, различные недуги и болезни: иногда, как бы любуясь страданиями своей жертвы, замедляет приход и удар свой; но она же любит поражать и внезапно, как тать ночной. Сколько людей не встало от ложа ночного, легши на него с замыслами на многие годы! Сколько уснуло последним сном за трапезою! Сколько не возвратилось в дом, вышед на несколько минут! Тщетно наука здравия истощает все искусство и все усилия: сила смерти все та же, и та же свирепость и внезапность. Врачи, как бы в отмщение за покушение на невозможное, менее всех пользуются долговечием. Сама религия не спасает от смерти. Вот человек, который всю жизнь посвятил Богу, вере, добродетели и человечеству. Все желали как милости от неба продолжения дней его. Но смерть не внимает ничему, – и праведник лежит бездыханен. Взирая на все сие, кто вместе с св. Песнопевцем не воскликнет от всей скорбной души: Что сие еже о нас бысть таинство? Как предахомся тлению? Како сопрягохомся смерти? Вопрос горький, неизбежный, но кто из людей в состоянии сам собою разрешить его? Нет гласа и ответа из могилы… Если бы можно было умершим по крайней мере передавать каким-либо образом в наш мир свои желания! Многие, если не все, из сродников и ближних наших почли бы за долг для себя привести их в исполнение; но сие невозможно! Лишившись своего тела, человек вместе с ним теряет все средства к сообщению с сим миром и с оставшимися в нем, кои, с своей стороны, будучи облечены телесностию, не в состоянии проникать в область духов, где находятся умершие. Посему как бы вас ни продолжали любить здесь, как бы ни желали вам всякого блага за гробом, никто не в состоянии знать и исполнить вашу волю, ни вы передать ее им. О вас будут жалеть и плакать, о вас будут молиться и во имя ваше благотворить, к чему так располагает всех чад своих святая Церковь; но сообщения с вами ни у кого не будет. Все намерения, желания, нужды наши погребены будут навсегда с вами, и их никто не узнает на земле, разве Сам Господь благоволит открыть о том кому-либо особенным образом, что, как видим из священной истории, бывает крайне редко. Помыслите, братья мои, о всем этом и ужаснитесь! Помыслите и извлеките из сего сами правила для своего поведения в жизни. Они кратки и просты, ко столь же полезны и необходимы для каждого. Если тело наше должно оставить нас в смерти и обратиться в прах, что, может быть, уже весьма близко к нам, то благоразумно ли заботиться непрестанно об одном теле и оставлять без внимания состояние нашей души, с коею мы останемся на всю вечность?».
Размышляя о смерти, святитель Иннокентий Херсонский отмечал, что все мудрецы и естествоиспытатели не могут определить существо смерти – в лучшем случае они определяют ее как прекращение жизни, но проникнуть за ее таинственный покров и постичь тайну ее происхождения они не в силах. Смерть оставалась бы для нас неизъяснимой тайной, если бы не Слово Божие. Сам всеведущий Господь открыл нам истину и возвестил, что в первозданном Божьем мире смерти не существовало – все было причастно Богу и Его вечной жизни. Но откуда и как возникла смерть? Смерть не есть следствие бренности нашей природы, но зло, вторгшееся в нашу природу через грех и преступление нравственного Божьего закона. «Кто учит, что смерть не есть дань природе, а греху, что она в нашу бессмертную природу вторглась случайно – посредством отпадения нашего от Источника жизни – Бога, чрез нарушение Его животворной заповеди? Этому постоянно учит слово Божие; это внушали все пророки и все апостолы; это самое провозвещал Спаситель наш, и за Ним то же всегда принималось и ныне приемлется Церковью Христовою… Слово Божие, приписывающее нашей природе бессмертие, яснее всех мудрецов видит бренность нынешнего нашего тела и неспособность его к тому; почему и называет прямо телом смерти. Если потому усвояется в нем бессмертие, то не нынешней нашей, падшей и греховной, природе, а первобытной, какою она, вышедшая из рук творческих, была в состоянии невинности. Тогда было совсем другое не только с нашею душою и телом, но и со всеми вещами в мире. Нам трудно теперь представить это первобытное состояние нашего бессмертия, потому что мы не видели его и не видим теперь ничего подобного ни в себе, ни в других… Но посмотрите на большую часть умирающих: это ли дело природы и рук Божиих? Нет, или смерть неестественна человеку и есть, как учит Священное Писание, следствие не природы и Творца, а плод повреждения и греха, – или Творец не благ и не правосуден». Риторически вопрошая – «могла ли смерть произойти от Бога и быть делом рук Его?», святитель Иннокентий Херсонский писал, что всемогущий Бог создал человека и весь видимый мир не как жертву и добычу смерти, а как царя, священника и пророка во вселенной, а темный корень смерти – грех Люцифера на небесах и Адама на земле: «Смерти не было и не могло быть во вселенной, как произведения Существа всесовершенного, в Царствии Божием. Она есть произведение не Творца, а самых тварей, следствие злоупотребления их свободы и деятельности. Тут весьма понятно для каждого, что существа разумно-свободные могли употребить и произвол, и волю, и силы свои, как восхотели, – на добро или на зло: могли устремиться по пути правды и жизни вечной или, устремившись по противоположному пути зла и неправды, пойти вопреки законов своего Творца, отделиться от Него, единственного Источника жизни и благобытия, и в сем отделении от Него и противоположности Ему необходимо сретиться с падением, превращением своих сил, истощением и, наконец, смертью. Где и как произошло это ужасное разлучение существ разумно-свободных с Источником жизни и бессмертия – с Богом? Слово Божие сказывает нам – и кто бы мог сказать это нам без него? – что такое ужасное превращение последовало не на земле, а на небе; последовало, по всей вероятности, еще до сотворения земли нашей и рода человеческого… Первый мертвец был не на земле, в Эдеме, как мы обыкновенно представляем, а на небе, у самого престола Божия, и был не человек, а Архангел, даже едва ли не первый из Архангелов. Он был ближайшим зрителем совершенств Божиих, первым преемником света несозданного и, следовательно, блаженнейшим из существ сотворенных. Что могло недоставать к совершенству его, к упрочению за ним сего совершенства на всю вечность, кроме благодарного поминовения и любви к своему преблагому Создателю? Но сего-то именно и недостало! Как и почему недостало? Это тайна, для нас неисследимая! Но сей светоносный Архангел не устоял в своем чине, не удовлетворился своим достоинством и блаженством, восстал против своего Творца и Благодетеля, возомнил безумно, что не только может обойтись без Его благоволения, но и открыто вступить с Ним в борьбу. Произошла брань твари с Творцом: Архангел с клевретами своими (ибо безумие его разделили с ним и другие Ангелы) не устоял против Всемогущего и с неба низринут в преисподнюю!.. Вот первый мертвец и первое кладбище в мире! Не имея, как духи, нашего тела, возмутившиеся Ангелы не могли иметь нашей смерти; но вместе с возмущением своим, с отлучением чрез грех от Бога они тотчас потеряли жизнь и блаженство, соделались мертвыми для жизни в Боге, потеряли силу и блаженство. Как духи нетленные, они не могли потерять вовсе бытия, не могли разрешиться на части и истлеть, как тлеет наше тело, но подверглись стократ большей смерти – вечному и невозвратному отлучению от Бога – единственного Источника всякой истинной жизни. Можете представить, какой ужасный беспорядок должен был произойти во всем сотворенном мире от этого ужасного превращения бесплотных духов, от этой смерти Архангелов и Ангелов!.. Тут можно было ожидать разрушения всей вселенной!.. Можно было ожидать, что само творчество Божественное откажется более творить и производить новые роды существ разумно-свободных. Но здесь-то и открылась преизбыточествующая бездна премудрости и силы Божией. Явился новый мир – наш, и среди него человек... Он также, как увидим, не устоит в данном ему совершенстве, подвергнется в свою чреду смерти, но как бы именно для того, чтобы на нем открылось, что для всемогущества и благости Божией нет пределов, как мечтал безумно первый падший Архангел… Мы видели, как смерть открылась в первый раз в мире, открылась вопреки намерению и воле Творца; видели, как произвел ее в себе падший Архангел и сообщил другим Ангелам. Теперь прибавим только одно, что эта первая смерть в мире ангельском была самая ужасная, ибо она тотчас сделалась смертию и вечною, от коей нет воскресения. Как ни ужасна была эта смерть, на нас она не имела никакого влияния, ибо нас, рода человеческого, даже нашей земли и неба, тогда, по всей вероятности, еще не существовало».
С воздыханием и слезами святая Церковь вспоминает и оплакивает грехопадение Адама, ибо оно помрачило красоту всего видимого мира и лишило человека и все земные создания их первозданного совершенства, низвергло человеческий род в пучину страстей и раздоров, тления и смерти: «Падение Адамово!.. Когда произносишь слова сии, то кажется, весь мир восстает против тебя: со всех сторон несутся вопли, стоны и упреки; всюду представляются потоки крови и слез, нами пролитых; все злое и преступное – в прошедшем, настоящем и будущем – является налицо и требует за себя ответа; небо и земля, солнце и звезды, растения и животные идут на суд против тебя и говорят: ты лишил нас первобытного совершенства! В самом деле, братие мои, не это ли злополучное грехопадение прародителей наших низринуло с высоты богоподобия и блаженства и повергло в прах и тление весь род человеческий? Не оно ли помрачило благолепие и возмутило порядок всей видимой вселенной, изменило первоначальное определение о нас Творца, лишило все твари земные их совершенства первобытного и сделало, наконец, необходимым то, что земля и все, яже на ней дела (2Пет.3:10), должны некогда сгореть, солнце и луна – померкнуть, звезды, яко листвие спадут с небесе, и самые Силы Небесныя подвигнутся? (Мф.24:29). Не оно ли, наконец, нарушило в некоем отношении величественный покой седьмого дня для Самого Творца, побудило Всемогущего к новым чудесам любви и премудрости и как бы к новому творению, заставило Сына Божия сойти с неба на землю, облечься бедной плотию человеческой, претерпеть уничижение и муку, и умереть за нас на Кресте? Ужасно было падение Ангелов, но грехопадение человека, по его злополучным последствиям для всего мира, могло быть еще ужаснее, если бы в безднах премудрости и любви Божией не обрелось средства восставить нас от падения». Размышляя о грехопадении Адама, святитель Иннокентий Херсонский обращал внимание на то, что оно – есть грехопадение каждого из нас, ибо все мы неразрывными узами связаны с нашими прародителями – Адамом и Евой – нашим человеческим естеством – «союзом природы». С грехопадением Адама мы все как его потомки – весь род человеческий – пали в такую пропасть, что уже не могли жить на высоте святой и духовной жизни, мы стали приходить в мир с воплем и плачем оставляя материнскую утробу, мы стали тленными и страстными. Созданные по образу и подобию Божиему и предназначенные к господству над всем видимым миром, мы стали скованы узами тления и смерти, обременены тяжкими заботами, страхами и скорбями, а в сердцах и помыслах наших стал гнездиться грех. С горечью в сердце осознавая печальную участь рода человеческого, святитель Иннокентий Херсонский с екклесиастовой грустью восклицал: «Увы, куда ни обращусь, везде вижу следы моего падения: вижу и в разрушительной для меня борьбе бездушных стихий, и в некоем постоянном враждовании против меня существ одушевленных; вижу и в грозных явлениях надо мною неба, и в бесплодии возделываемой мною земли; вижу и в бренности моего ума, и в ломкости моих произведений; вижу и в силе страстей человеческих, и в бессилии законов человеческих, и в недостатке веры и в избытке сомнений; вижу в хижине и на престоле, у алтаря и плуга, в минуту радости и печали, наяву и в самом сне...». В самых проникновенных строках, не уступающих по богословскому глубокомыслию и поэтической красоте «Исповеди» Августина Блаженного, богословским стихам святителя Григория Богослова и Псалтырю Давидову, святитель Иннокентий Херсонский задавался вопросом о таинственных истоках зла и страданий: «Кто же виной сего? Откуда и как возникло зло, облежащее меня и весь мир со мной? Не у Творца ли моего недостало, быть может, сил и средств создать меня чистым и праведным, бессмертным и блаженным? Но один простой взгляд на необъятность мира, на порядок и красоту вселенной уже ясно показывает, что десница, меня созидавшая, была всемогуща и всеблага, ибо ею не забыто и снабжено всем нужным самомалейшее творение. А я, между тем, томлюсь и стражду; стражду так, что сам по себе не вижу конца моим страданиям... Не я ли сам потому и виной сего? Во мне есть и теперь способность, по коей могу я усовершать свое состояние или извращать его и губить себя. Это моя свобода!.. В ней же, по этому самому, в ней должна быть причина и моего бедственного состояния на земле. Была некогда, была злополучная минута, в которую я, злоупотребив произволом своим, разорвал нагло первобытный союз, соединявший меня и весь мир с Источником истинной жизни и блаженства; существовала ужасная минута, в которую я ринулся безумно с высоты природных совершенств моих и увлек за собою в бездну зла тварь, мне подчиненную. Когда и как последовало это несчастное падение? Напрасно стал бы я вопрошать о сем природу, меня окружающую: она в этом случае безмолвна, как поле после сражения, на нем происходившего. Везде видны следы поражения; слышны даже отголоски стона и воплей; но кто и как сражался? – неизвестно. Одно заключаю из всего видимого в природе: что все это бедствие должно было произойти и не так давно, чтобы совершенно забыть его, и не так недавно, чтобы можно было сохранить о нем ясную память. Обращаюсь к истории и древнейшим преданиям рода человеческого. Тут со всех концов вселенной слышу, что род человеческий был не таков, как видим его ныне; что на земле не было тех зол и бедствий, от коих страдает теперь все живущее; что настоящий порядок или, точнее.), беспорядок вещей есть следствие грехопадения первых человеков. Но когда, не довольствуясь сим, любопытствую знать, каким именно образом последовало мое падение, то нахожу в древних преданиях столько разнообразия, противоречий и мрака, что не знаю, на чем остановиться; не вижу, где конец истинному свидетельству, и откуда начинается вымысел. Одно боговдохновенное бытописание Моисея, как лучезарный светильник среди моря, возвышается над мутными волнами древних сказаний и тьмой, покрывающей первобытное состояние рода человеческого. Несмотря на краткость сего бытописания, в нем столько света, что все главные вопросы о происхождении зла в нашем мире разрешаются из него столь же любомудрственно, как и благочестиво». Священная повесть о сотворении мира и грехопадении наших прародителей излагается на образном языке – как назидательная притча – на страницах Библии, где возвещается, что первозданный мир, сотворенный Богом, был прекрасен и величественен, но читая книгу Бытия мы вникаем не только в счастливую жизнь Адама и Евы в Эдеме, но и в ужасную клевету змея-искусителя и историю падения первых людей – начало мировой истории: «Узрим змия с его ужасной клеветой – приемлемого, а Творца и Благодетеля с Его святой заповедью – отвергнутого; узрим праматерь всех живущих, легкомысленно простирающую руку к плоду запрещенному и за сие осуждаемую в болезнях родити чада; узрим прародителя нашего, убегающего от лица Божия, слагающего вину на Самого Создателя и за сие подвергаемого на всю жизнь труду в поте лица, с возвращением на конец в землю, от нее же взят бысть; узрим обоих стыдящимися своей наготы, а не греха, от коего нагота и смерть, изгоняемых из рая сладости и влачащих остаток бедственной жизни среди проклятия всей земли; узрим, наконец, Херувима с пламенным оружием, поставленного у врат рая и стрегущего путь к древу жизни, навсегда потерянному для тех, кои не умели пользоваться плодами его. Но в то же время услышим ужасный приговор и врагу нашему, увлекшему нас в преступление; приговор, показывающий, что за нас есть Отмститель, что мы не беззащитны; услышим радостотворное обетование о Семени Жены, имеющем сокрушить главу змия, то обетование, в коем, как древо в семени, заключена вся тайна нашего спасения». Тайна греха и его сущность – нарушение заповеди Вседержителя и акт богоотступничества. Грех есть изобретение дьявола – именно дьявол в образе змея явился Еве и искусил ее своей коварной речью, а через нее – и самого Адама. «Не имея возможности уязвить самого неприступного лица Божия и прикоснуться к Престолу Всемогущего, сверженный с неба и дышащий мщением падший Архангел покушается помрачить и извратить, по крайней мере, драгоценный образ Божий, сиявший в первом человеке, дабы погублением сего нового наперсника и любимца Божия причинить огорчение Создателю. Могла побуждать дьявола на погибель человека и самая выгода: ибо, уловляя род человеческий в сети греха, он умножал сим самым число клевретов и слуг своих; даже подчинял адскому влиянию своему все то, из чего имело состоять будущее владычество Адамово. Каждой из сих причин и одной достаточно было для того, чтобы подвигнуть против нас весь Ад с его владыкой; и вот, гордый Денница, для достижения своей цели забывает свое надмение, входит в бедное пресмыкающееся и его устами заводит речь с Евой… Увы, как не многого стоило погубить нас! Ибо вот все, чем дьявол низринул в бездну прародителей наших! Для обольщения нас не употреблено ни знамений, ни чудес, а только сказано несколько слов, – и мы не могли устоять против них! И какие это слова? Такие, что их, казалось, мог победоносно отразить даже отрок. В самом деле, кто поверит ныне, чтобы Творец мог, как клевещет змий, запретить человеку что-либо по зависти и из опасения, дабы он не сравнялся с Ним в совершенствах? На такую клевету всякий готов с ответом, что у Всеблагого Бога не может быть зависти, и что, с другой стороны, человеку нельзя быть вторым богом: ибо два бога невозможны. Столь же странно было думать, чтобы сего невозможного совершенства можно было достигнуть вкушением от плодов какого бы то ни было дерева. И тут многие и из нас тотчас сказали бы, что никакой на свете плод древесный не может сделать этого. Между тем прародительница наша, – хотя и не одними сими мыслями и обещаниями, а и собственным любопытством и самым видом древа, – но тронется и увлечется, как увидим, до того, что, забыв заповедь Божию и страх смерти, прострет руку свою к плоду запрещенному!.. Не знак ли это, подумает кто-либо, что прародители наши находились по уму своему в состоянии еще не вполне совершенном, и что потому же они не вполне способны были вынести того искушения, коему подвергнуты? Нет, думать таким образом значило бы обвинять Провидение Божие в том, что оно вывело на сражение воина, не снабдив его достаточно ни силой, ни оружием. Так не поступают и благоразумные из людей, кольми паче Бог Всеблагой и премудрый. Если человек подвергнут искушению, то потому, что мог победить его». Первозданный человек как видимый образ Бога невидимого и царь земного мира – наместник Бога на земле, был мудр и могуч, велик и прекрасен, но для проверки его свободной воли нужно было испытание, чтобы открылась тайна его сердца – устоит ли он верности, любви и послушании Творцу или восстанет на Бога и нарушит Его заповедь. «Для сего опыта выбрано было древо познания добра и зла, с запрещением вкушать от плодов его – под опасением смерти. В повиновении сей заповеди заключалось все для человека – жизнь в исполнении ее, смерть в нарушении: ибо чрез исполнение он навсегда оставался едино со Творцом, и потому способным, к чему предназначен Его благостью: чрез нарушение отделялся от своего Творца, становился врагом Ему, и потому вовсе неспособным к своему месту и предназначению. У сего-то таинственно древа явился искуситель в льстивом образе змия, и коварным обещанием, что чрез вкушение плодов его человек не умрет, как угрожал Господь, а сделается подобным Богу, увлек его в преступление воли Творца. С сей злополучной минуты вторгся в наш мир грех со всеми его ужасами. Разорвав преступлением блаженный союз с Богом, несчастный прародитель наш лишился чрез то самое не посредственного, внутреннего сообщения с Источником все: сил и совершенств: ум его померк, мощь исчезла, все существо помертвело. Вместе с тем потерял он способность к высокому своему месту и предназначению в ряду существ. А сделавшись отпадшим от Бога и лишенным первобытных совершенств первый человек не мог уже не передать сего несчастного состояния, то есть падшей природы своей и всем своим потомкам».
Первозданные люди – Адам и Ева – были сотворены по образу и подобию Божиему, они обладали бессмертием и нетленными телами, их телесность, равно и как вся окружающая природа были проникнуты животворящей силой Божией, и пока они жили в согласии с Богом, то были причастны Его вечной жизни и свободны от смерти. Как свободные и самоопределяющиеся личности Адам и Ева могли устоять в верности Богу или уклониться от верности Вседержителю – впасть в грех. По слову святителя Иннокентия Херсонского, свобода духа отражает в нас всемогущество Божие, но в ограниченной форме, ибо Бог – Абсолют, а мы – лишь Его подобия и не обладаем Его Божественной абсолютностью: «Душа имеет свободу. Что такое эта свобода? Она есть ограниченное всемогущество. По форме она действительно беспредельна; ибо Сам Бог не может заставить меня хотеть, чего я не хочу. Она ограничена по содержанию, и сие-то составляет отличие силы человеческой от всемогущества Божеского». Критикуя преосвященного Иринея Фальковского – автора учебника по догматике, впавшего в крайний августинизм и учившего, что вследствие грехопадения человек потерял всю свободу по отношению к вещам духовным и остался свободен только в отношении к делам гражданским и действиям наружным, святитель Иннокентий Херсонский защищал свободную волю человека и писал: «От чего такая разность учения богословов с учением церкви? Она произошла от влияния протестантства. Церковь восточная всегда утверждала, что повреждение есть в потомках Адама, что оно распространяется путем рождения, что человек поэтому лишается Божия благоволения; но мысли о том, что он совершенно потерял свободу вследствие грехопадения, она никогда не приняла. Сходно с сим учили и на Западе до времен Пелагия; с этого же времени явилось направление, известное под именем августинизма. Августин, опровергая Пелагия, отрицавшего наследственную порчу, вдался в другую крайность, – стал учить, что человек вследствие падения все потерял и сделался совершенно злым во всех отношениях. Но Церковь отвергла такое его учение, и Запад снова обратился к взгляду умеренному, господствовавшему в Церкви Восточной, который и дожил до времен реформации». Свобода – «дар высокий, необходимый для существа разумно-нравственного, но вместе и крайне опасный; ибо по силе этой свободы и человек, как прежде Архангел на небе, мог из себя сделать что угодно, мог остаться в соединении с Источником жизни – Творцом своим; мог и удалиться от Него, к величайшему своему вреду и пагубе. Чтобы помочь человеку скорее обнаружить свою свободу и волю и чрез употребление их на доброе утвердиться в добре, Отеческий Промысл Божий дал человеку в испытание положительную заповедь о невкушении от плодов одного из древ райских…Чтобы еще более оградить человека от злоупотребления своею свободою и от всех противных внушений, Всеблагий Творец указал даже на пагубные последствия нарушения заповеди, данной человеку, и объявил прямо, что непосредственным следствием того будет смерть… Поскольку нам необходимо было показать свою свободу, решить самим, яко существам разумным, свою участь, избрать, так сказать, себе образ бытия или в соединении с Богом, по намерению и плану, или по своему мудрованию и прихоти, то для нас нарочно изобретен к тому самый простой и легкий случай. Но вместе с тем взяты все меры, чтобы этот роковой опыт был с нашей стороны удачен и счастлив». Если бы Адам устоял бы в добре, то «не только сам утвердился бы в добре, но возвысил бы собою доброту и изящество всех низших тварей, приблизив их чрез себя к Источнику всех совершенств – Богу. Ниспав же с высоты Богоподобия в змеиную пропасть лжи и греха, прародитель наш не только сам пострадал от падения и потерял множество совершенств, но яко глава и средоточие мира дольнего, расстроил в себе и с собою благоустройство всех частей его и остановил все твари на пути естественного всем им стремления к совершенству». Задаваясь вопросом – «чем же лукавый змей обольстил Еву и Адама, побудив их нарушить заповедь Божию?», святитель Иннокентий Херсонский отвечал, что дьявол обольстил наших людей идеей самообоготворения – люди были призваны к обожению через синергию – свободный союз с Богом и исполнение Его святой воли, но Люцифер вложил в сердца первозданных людей дьявольский замысел – стать богами через отвержение истинного Бога. «Простирая руку к плоду запрещенному, Ева думала сделаться через то подобной не Ангелам, а Самому Богу. После сего не остается уже никакого сомнения, что вышесказанные слова обращены не к Ангелам, а к Лицам Божественным и единосущным; то есть Бог Отец говорит сие к Богу Сыну и Богу Духу Святому. Что же говорится о нас в сем великом совете?.. Говорится нечто, как бы в укоризну нам; но поскольку эта укоризна исходит из уст любви Божией, то и составляет не столько явную укоризну, сколько тайное сожаление о нас… Адам, как бы так говорил Господь, сделал, со своей стороны, все для достижения того, что присоветовал змий; он знает теперь доброе и лукавое, уподобился Богу! То есть, другими словами, Адам так уклонился теперь от своего предназначения, так расстроился во всем существе своем, сделался так несчастен, что о нем надобно подумать снова столько же, сколько думано прежде, когда он получал бытие из рук Наших». По определению святителя Иннокентия Херсонского, грех есть болезнь души и распад бытия, горький корень бренности и смерти. Грех – это первый враг, лишивший нас славы Божией и райского блаженства, изгнавший нас из Рай и низвергший в печали и бедствия земные. Грех – это и последний враг, навеки отлучающий нераскаянных грешников от лица Божиего, покрывающий их стыдом и проклятием перед всем миром, низвергающий их во тьму кромешную и муку вечную к дьяволу и аггелам его. Грех есть самый ужасный враг, губящий душу и тело, помрачающий ум и оскверняющий сердце, подвергающий нас болезням и скорбям, предающий смерти и тлению. Грех – извратитель, из Ангела светоносного грех сделал дьявола – духа, отверженного от лица Божиего. Размышляя о язвах греховных, тревожащих и тяготящих совесть, святитель Иннокентий Херсонский подчеркивал, что грех – это беззаконие и безумие, ибо безумно отпасть от Бога – Источника вечной жизни и всех благ, а данная нам от Творца совесть свидетельствует, что после грехопадения Адама весь наш мир находится в катастрофическом состоянии – лежит во зле, как провозглашал апостол Иоанн Богослов. Раскрывая православную амартологию – учение о грехе, святитель Иннокентий Херсонский отмечал, что в человеке зачастую господствует какая-либо одна страсть, но при этом «каждый грешник носит в себе семя всех пороков, подобно тому, как праведник носит в себе начало и семя всех добродетелей. Тем паче нельзя быть с одним каким-либо грехом или пороком по произволу. Человек гордый, например, бывает вместе и завистлив, и мстителен, и жесток, человек скупой – притеснителен, лжив и низок; плотоугодник – клятвопреступен, лицемерен и расточителен. Не все грешники стоят также на одной степени развращения: в грехе, как и в добродетели, есть своя постепенность. Первая степень, когда человек начинает предаваться по временам разным порокам, или одному какому-либо, без особенного расположения ко греху, не забывая по временам и покаяние, хотя без особенных плодов его. Вторая степень – когда худые действия обращаются в навык, порок или страсть, становятся постоянным началом действий и правилом для жизни, не заглушая однако же вовсе желания исправиться и перестать грешить. Третья степень – когда развращение доходит до того, что грешник, совершенно ослепленный грехом, почитает его для себя необходимостью, вовсе забывает закон и страх Божий, грешит нераскаянно, с намерением всегда оставаться таким, как есть. Состояния греховные также различны. Есть состояние греховного неведения, в коем человек, следуя влечению растленной природы и худым примерам, совершает многие грехи, не имея надлежащего понятия о том, как совершаемое им противно закону и природе. В таком состоянии находятся многие из бедных язычников, по недостатку истинной религии. Есть состояние беспечности духовной, в коем находящиеся вовсе не думают о том, что и как должно человеку делать, чего требует закон Божий и что воспрещает, живут как случится, поступают как случится, грешат и беззаконствуют как случится. Пример и обстоятельства, привычка и страсти суть для них вместо всех правил и законов. Есть состояние духовного лицемерия, когда человек ясно видит, чего требуют долг и совесть, и старается сохранять на себе всю личину честности, но в тайне предается всему, к чему влекут его страсти. В таком лицемерии обличал некогда Господь фарисеев. Есть состояние духовного ожесточения, когда грешник выходит из свойственной греху боязни и скрытости, бесчинствует явно, упорно отвергает все вразумления и хвалится своими преступлениями. Есть состояние отчаяния, когда грешник, пробудившись от греха, чувствует крайнее к нему отвращение, но вообразив, что его грех неотпустителен, готов бывает на самые отчаянные поступки и против других и против самого себя: пример сего состояния – несчастный предатель Христов». Задаваясь вопросом о метафизических истоках греха, святитель Иннокентий Херсонский писал, что грех зародился в области духов – в сердце Люцифера: «Люцифер породил в себе первый грех, он перелил сию язву сначала в подобных себе духов, а потом и в сердце неосторожного прародителя нашего. Как зачался и родился грех в духе Ангела светоносного, – не знаем: это тайна! Руководясь истинным понятием о совершенствах Творца и природе существ разумных, мы можем только и должны утверждать, что, первый грех произошел не от природы, а от свободы, и состоял в злоупотреблении разума и воли, а, последуя некоторым указаниям слова Божия, доумеваем, что первым злоупотреблением разума и воли в первом виновнике греха были самомнение и гордость, желание независимости безграничной и стремление сделаться подобным Богу. То же святое Писание, и уже положительно, открывает нам, что сии преступные чувства в люцифере не остановились на одном внутреннем недовольстве и тайном враждовании против Всевышнего, а дошли до явного возмущения и безумного противоборства его всемогущей воле. Такая дерзость и бунт не могли быть терпимы у престола Всемогущего – и гордый денница свержен в преисподнюю, в самую низшую область мироздания, где он действительно образовал из себя с клевретами своими собственное царство тьмы и ужаса, ненависти и отчаяния, смерти и разрушения». Грех – это бунт против Бога и неба, нарушение нравственного закона Всевышнего, которое таит в себе свое неотвратимое наказание. По слову святителя Иннокентия Херсонского, грех есть не только нарушение нравственного закона, заповеданного Богом, но и уклонение от своего предназначения: «Каждое творение имеет закон своего бытия, начертанный для него Творцом премудрым и всемогущим. Уклонение от сего закона жизни и совершенства неминуемо портит и губит все уклоняющееся». После грехопадения Адама «тень греха» пала на весь вещественный мир и все его царства – животное, растительное и минеральное. «Драгоценный камень, когда в нем отразился в точности закон его бытия, крепок, светел, прозрачен и многоценен; в противном случае безобразен, тускл, ломок и малоценен». Смерть есть наказание за грех и горькое следствие греха – отпав от Бога как Источника жизни, люди стали поражены смертью. С грехопадением Адама замысел Божий о человеке был нарушен, земной образ и наместник Всемогущего унижен, поруган и поражен смертью, земля и род человеческий стали царство греха и страстей, а Ангелы «могли сообщить несколько света и теплоты помраченному и охладевшему к добру человеку, могли оказать ему некую помощь в известных случаях, но поднять его из глубины греха, смерти и тления – это было превыше и их сил… Все сие, без сомнения, ясно видел всезлобный враг наш; видел – и радовался и торжествовал над нами. Но непродолжительно было торжество всегубителя! В неисследимых глубинах премудрости Божией от век уже обреталось средство не только восстановить человека падшего, не только посрамить дьявола разрушением всех дел его, но сделать гораздо более… Несмотря на омрачение естества нашего грехом, на унижение его страстями, на нашу нечистоту, безобразие, бренность и тление, Единородный Сын Божий, со всей полнотой Божественных сил, нисшел до нас, падших, принял на Себя естество наше на всю вечность, соделался подобным нам человеком, усвоил Себе все наши немощи, кроме греха, и, в удовлетворение правде Божией, умер за нас на кресте. Примирив таким образом человека с Богом, Он возвратил нам все потерянные права, излил на род человеческий всю полноту Божественных сил, открыл каждому из нас вход на небо и доставил возможность не токмо приближаться к Богу, но и соединяться с Ним во един дух». По совершенному Своему уму – по премудрости Всеведущий предвидел, что человек может пасть в грех. Господь предвидел, что Адам не устоит в добре, а потому на предвечном совете Святой Троице был задуман план спасения – из рода человеческого «непрерывной чередой будут восставать дивные ратоборцы на его поражение. Авель поразит его невинностью и чистотой. Енох – постоянным хождением пред Богом, Ной – упованием, Авраам – верой, Моисей – кротостью и смирением, Давид – необыкновенным покаянием, Иеремия – слезами, Креститель – постом и уединением», а завершение всей ветхозаветной истории и начало Нового Завета – явление в мир Мессии – Нового Адама, ибо Сам Господь сойдет с небес – предвечный Бог Слово вочеловечится и воплотится ради нашего спасения, Он сокрушит самую главу адского змия Крестом, разрушит державу греха и смерти, Он явит идеал любви, кротости и смиренномудрия и совершит искупление грехов рода человеческого. «У всех нас есть и всемогущий Искупитель, Который спас нас от смерти вечной еще в Эдеме, и тогда же, по беспримерному милосердию Своему, принял на Себя изгладить все следы падения и возвратить нам с лихвой наше первобытное совершенство». В своих проповедях святитель Иннокентий Херсонский наставлял всех христиан не скрывать язв совести и нечистот сердца, когда Господь взывающий гласом служителя Церкви воззовет к нам – «Адам, где ты?» (Быт.3:9), а являться перед лицом праведного Судьи и Вседержителя, никого не обвиняя в своих грехах, кроме себя самого, но с молитвенным трепетом и надеждой, чувством искреннего раскаяния и страхом Божиим, обращаясь к Всевышнему: «Несмотря на всю слабость природы моей и на все искушения от мира и плоти, чувствую, что при каждом из них мог я устоять в чистоте и правде, если бы только восхотел того и оградился, как должно, благодатью Твоею. Но я небрег, окаянный, о своей душе и совести; не только не уклонялся зла, нередко сам искал его. И се, прихожду к Тебе, Врачу душ и телес, прихожду нечистый, помраченный и уязвленный, со знамением отвержения во всем существе моем. Нет у меня ни единого права на милосердие Твое, – я сын гнева и клятвы! И если бы мне надлежало предстать пред Тебя, яко Творца и Господа моего, яко Судии и Мздовоздаятеля, то я уже осужден и низложен моей совестью; мне оставалось бы обратиться к горам и безднам и молить их: да сокроют меня от лица правды и славы Твоея! Но я зрю посреди земли знамения спасения для всех грешников – Крест Сына Твоего! Яко Спаситель мира Он пришел взыскать и спасти не праведных, а подобных мне грешников. Вижду руце Его, со Креста простертые ко всем, – и гряду! Приими заблудшего, нечистого, оскверненного, убитого грехом и преступлениями, но кающегося, желающего быть чистым, здравым и верным Тебе, Господу моему. Покрой Сам наготу мою, сам очисти скверну души и тела моего, разгони тьму, меня обышедшую, сними узы греха, меня гнетущие, коснись моего сердца и преложи его из камня в плоть, коснись моего духа и обнови его силой благодати Твоей, утверди на камени заповедей Твоих слабые нозе мои, огради мя страхом Суда Твоего, да помилованный, очищенный, освященный не возвращусь паки николиже на стропотный путь греха и беззакония! Аминь».
Задаваясь богословским вопросом, стоящим в центре христианской сотериологии, – «что побудило Божество спасти род человеческий?», святитель Иннокентий Херсонский со всей пламенностью своего сердца исповедовал: «То, что Оно – Божество – полнота любви. Посему-то основанием послания Сына Божия в мир Священное Писание поставляет любовь. «Тако бо возлюби Бог мир» (Ин.3:16; Гал.2:20; Рим.5:5). Каков план сего великого дела? План его состоит в том, что второе Лице Святой Троицы решается принять образ человека и исполнением воли Божией удовлетворить правосудию Божию и заслужить для человека Божию милость – уничтожить таким образом смерть и приобрести жизнь… Благость Божия, возбужденная любовью к роду человеческому и переменившая наказание вечной смерти на временную только ссылку, нашла сама в себе средство к восстановлению человека. Она определила спасти род человеческий посредством второго Лица Святой Троицы. Мудрость человеческая не знала сего плана и никогда не узнала бы его. Если бы человеческому роду предоставлено было начертать план сей, то, вероятно, он пожелал бы в Восстановителе своем сосредоточить все могущество – пожелал бы видеть Его славным, то есть сделать бы то же, что сделали иудеи, ожидавшие в Мессии славного и могущественного царя. Многие пожелали бы видеть в Нем необыкновенную мудрость. Этого пожелали бы, без сомнения, все мудрецы. Но чтобы Он мучился и страдал, – это и поэтам не приходило в голову. Между тем, мудрость Божия нашла это средством самым лучшим. Она положила Восстановителю мира явиться в состоянии рабском – уничиженном». Если бы Сын Божий не воплотился и не сошел на землю, то никто из нас не мог бы обрести спасение и не взошел бы на небо. Вникая в преславное чудо и таинство Боговоплощения, святитель Иннокентий Херсонский писал, что «с явлением Бога в плоти, падшее естество наше не только восстановляется на первую степень чести и блаженства, потерянную в Эдеме, но, в лице Богочеловека, возносится «превыше всякаго начала и власти» (Еф.1:21), обожается на всю вечность». По неизреченному милосердию Своему Бог Отец ниспослал Своего Единородного Сына на землю – в чудесном Лице Иисуса Христа воплотился и вочеловечился предвечный Бог Слово, Он – истинный Богочеловек и наш Искупитель. Вся история Ветхого Завета была направлена к явлению Мессии – человечество прошло долгий ряд очищения и освящения в сонме патриархов и всех святых Ветхого Завета, а венцом стала Святая Дева Мария – по чистоте и целомудрию Своему, верности Богу и любви Она смогла стать вместилищем Бога Слова. «Кто познал истинно своего Спасителя, предал Ему себя навсегда и соединился с Ним в духе, принял от Него свет для ума, покой для сердца, нашел в Нем жизнь вечную, тот не может не благоговеть при одном имени Матери Его, тот и без чуждых напоминаний, играет ныне духом, торжествует и воспевает, ибо знает, что где Сын, там и Матерь, и где Матерь, там и Сын. А кто христианин по одному имени, дышит духом мира, а не Христовым, работает плоти и страстям, не знает на опыте, что значит быть спасенным от грехов, и как дорог для человека Искупитель, и как много, по тому самому, мы обязаны тем людям, кои удостоились послужить ближайшим образом тайне воплощения, и в числе коих первая есть Матерь Иисусова, тому сколько ни говори о важности настоящего дня, он останется хладен и не может ощутить истинной радости, ибо в его сердце нет никакого союза со Спасителем и Его Матерью. Для такового все равно, если бы не было Самого Спасителя». Тайна воплощения Сына Божиего совершилась через смиренное согласие Святой Девы Марии – на благовестие Архангела Гавриила Она ответила словами – «се, раба Господня» (Лк.;1:38). Таинственная сила Вышнего осенила Ее и «Слово стало плотью» (Ин.;1:14). По пламенному исповеданию святителя Иннокентия Херсонского, после Божественного Искупителя мы должны более всех благодарить Пресвятую Деву Марию, ибо «Она, единая из всех дщерей Евы, столько обрела благодати у Господа, что возмогла вместить в пречистой утробе Своей Того, Коего не вмещают небеса небес; Она воспитала от непорочных сосцов Своих Того, Кто имел сокрушить главу змия и покорить его под ноги наши; Она вполне вознаградила то, что погублено было в Едеме Евой. Достойно убо и праведно поется и славится имя Ее от конец до конец вселенныя. Достойно и праведно провозглашается Она высшею Херувим и славнейшею без сравнения Серафим. Ибо над кем скорее и во всей силе должна была выполниться высокая цель искупления, как не над Ней? Кому подобало более причаститься Божественного естества, как не Той, от Коей взято человеческое естество? После Сына Божия Пресвятая Матерь Его есть первый и высший образец воссозданного и обоженного искуплением Его человечества. Аминь». Созерцая тайны жизни Пресвятой Девы Марии, Церковь радостно воспевает – «дивны Твоя тайны, Богородице!». Предивные тайны Промысла Божиего раскрываются в Ее чудном введении во храм и чудесном вхождении во Святая Святых, в непорочном зачатии и рождении от Духа Святого предвечного Сына Божия по воспринятому Им человеческому естеству, в перенесении многих скорбей – особенно у Голгофы в момент распятия Христова, в отвержении всей земной славы и в самом Успении. Вся жизнь Святой Девы Марии была соткана из таинств, а час ее Успения – Богородица умерла, «разделяя долг природы со всеми земнородными», но преславное тело Ее не увидело тления, а смерть не удержала Ее узами – одушевленная Скиния Божия и святейший Кивот Нового Завета, Она – честнейшая Херувим и славнейшая без сравнения Серафим, воскресла и была вознесена превыше всех небес, сделавшись источником благословений для всего рода человеческого. «Как Мать Царя Небесного, Она могла бы явиться сидящею на Престоле и с высоты его ниспосылающею благословения на род человеческий; но является – молящейся! Для чего так? Да разумеем, что един верховный Владыка всяческих, на небе и на земле, во времени и вечности, – Бог Отец! Един Искупитель, Провозвестник воли Божией – Бог Сын! Един Утешитель и Податель даров благодатных, Освятитель грешников кающихся, – Бог Дух Святой! Что же Пресвятая Дева? Первейшая преемница благодати и первая ходатаица у Престола Его за род человеческий. Кто в сем духе будет воссылать к Ней молитвы, тот поступит собразно Ее желанию».
По восторженному и радостному исповеданию святителя Иннокентий Херсонского: «Какое великое счастье быть христианином! Где столько света и жизни, как в Евангелии? Где столько упования и утешений, как у Креста? Где Спаситель, подобный нашему? Одни мы, христиане, носим крест, одни мы празднуем и воскресение! Что неизбежнее на земле первого, и что нужнее последнего? -Там, где вся мудрость земная теряется и не знает, что делать, молчит или ропщет, – я разумею над гробом, – там христианская вера наипаче и оказывает свое Божественное действие, – озаряет, утешает и живит. Крест, стоящий на могилах наших, говорит более о предназначении человека, нежели все системы философов». В своих богословских рассуждениях о тайне Боговоплощения святитель Иннокентий Херсонский указывал на то, что Сын Божий вочеловечился и воплотился, чтобы мы могли обожиться и войти в Царство Небесное. «С вочеловечением Сына Божия человечество, в Лице Его, явилось обоженным и исполненным всей силой Божества; а по совершении дела искупления оно превознесено не только превыше первобытного нашего совершенства в Эдеме, а превыше всякого величия Ангелов и Архангелов, так что теперь Бог и Человек во Христе – едино Лицо, Божественное и препрославленное. Вот к чему, сам не зная, вопреки своей злобе, привел человека искуситель! Он не потерпел видеть природы нашей в Раю; а теперь, как ни поднимет очи на небо (если поднимает когда-либо), всегда видит естество человеческое, в Лице Искупителя нашего, сидящим одесную престола величествия на высоких (Евр.1:3). Но не этот один удар должен перенести враг наш, хотя и его вполне достаточно для сокрушения всей главы змеиной. Нет, Сын Божий соделался Сыном Человеческим не для того токмо, чтобы в едином Лице Своем обожить воспринятое Им человечество, но чтобы через Себя и от Себя распространить, до известной степени, это обожение на всех потомков Адама, кои суть теперь единокровные, так сказать, братия Его. Вследствие Его воплощения и обожения Им в Лице Своем природы нашей, должно выйти столько же обоженных людей, сколько есть людей совершенно облагодатствованных, так чтобы враг наш на кого потом ни воззрел из них, в каждом увидел бы величие и славу Божества. Бог человек бывает, да Бога Адама соделает! Не вдруг началось, не вдруг может и кончиться чудо столь великое; ибо не вдруг каждый из падших сынов Адама может быть возведен на сию высоту пребожественную. Потребно множество разных средств, а вместе с тем и времени, чтобы природа человеческая в каждом из верующих исцелилась, очистилась, просветлела, возвысилась и сделалась способной к тому, чтобы быть едино с Богом. Но премудрость Искупителя нашего сделала все, чтобы облегчить, сколько возможно, упрочить и обезопасить для каждого этот восход на высоту уже не Богоподобия токмо, а действительного обожения естества человеческого. И столько уже потомков Адама, кои могут сказать о себе, по примеру святого Павла: живу же не ктому аз, но живет во мне Христос! (Гал.2:20). Сколько еще до конца мира явится душ, кои возмогут сказать о себе то же самое!.. Посему сии обоженные человеки и производят уже дела не человеческие, а, можно сказать, истинно Божеские: тот единым словом останавливает солнце; сей разделяет жезлом море; другой воскрешает мертвых. Но в продолжение сей жизни слава обожения верных рабов Господних, как некогда слава Божия в скинии свидения, все еще сокрывается под завесой кожаной, то есть под грубой нашей плотью. Откроется же вся полнота сея славы и перед всем миром в последний день, когда паки предстанет, или паче приведется на суд с нами враг наш… К такой неизреченной высоте предназначены все мы, братья мои, вследствие воплощения для нас Сына Божия! Если высота сия изумительна и даже неимоверна, по сравнению с нашей бедностью и ничтожеством греховным, то, с другой стороны, она естественна и, можно сказать, необходима, по сравнению с достоинством и деяниями Божественного Искупителя нашего. Ибо какова причина, таково и действие. Поскольку же воплощение для нас и смерть за нас Сына Божия суть события преестественные и неизмеримые, то таковы же должны быть и следствия сих событий. Коль скоро Бог во плоти, то самая плоть – в чистом виде ее – уже в Боге: «человек Бог бывает, да Бога Адама соделает!». С момента рождения Иисуса Христа в Вифлееме начался Его крестный путь на Голгофу, ибо Сын Божий сошел на землю не только чтобы слагать притчи, проповедовать о Царстве Божием и творить чудеса, но и чтобы взойти на Крест и искупить грехи рода человеческого. По безмерной любви Своей Сын Божий воплотился и сделался Сыном Человеческим, претерпел скорби и страдания до кровавого пота в Гефсиманском саду и до крестных мук на Голгофе, дабы все верующие в Него могли обрести спасение. Размышляя о тайне «внутреннего Креста», святитель Иннокентий Херсонский с особой проникновенностью и библейским лиризмом описывал гефсиманское борение Сына Человеческого, указывая на то, что если бы мы «не зрели Спасителя в саду Гефсиманском, то могли бы подумать, что страдания для Него не стоили ничего или весьма мало, что Божество, с Ним соединенное, делало Его бесстрастным. Тогда все советы к подражанию Ему по необходимости лишились бы той силы, какую они имеют ныне: ибо пример бесстрастного был бы превыше нас страстных». «Богопросвещенный учитель истины не усумнился даже назвать Гефсиманское страдание Иисуса Христа совершением всех предшествовавших и последующих его страданий, таким подвигом, в коем решительно обнаружилось, что Сын Марии достоин быть вождем спасения для сынов Адама, таким подвигом, после коего уже не осталось ничего желать к совершенству нашего Подвигоположника». Предвосхищая богословско-догматические умозрения митрополита Антония Храповицкого, видевшего в гефсиманском борении Иисуса Христа – вершину Его внутреннего подвига, святитель Иннокентий Херсонский писал: «На Голгофе встретил Сына Человеческого Крест более внешний, ужасный сам по себе и окруженный всеми внешними ужасами, но открытый для взора всех, самых врагов Иисуса, потому долженствовавший быть перенесенным с видимым величием, подобающим Агнцу Божию на самом жертвеннике, не открывающий тех сторон искушений и страданий, перенесение коих, сопряженное с выражением немощи человеческой, не могло быть показано нечистому взору всех и каждого. И вот сей-то внутренний Крест, или, точнее, сия-то сокровеннейшая и, может быть, мучительнейшая половина Креста встречает Божественного Крестоносца в уединении вертограда Гефисиманского и обрушивается на Него всею тягостию своею до того, что заставляет преклониться к земле и вопиять: если возможно, да мимо идет чаша! На Голгофе страждущее тело приведет в страдание дух; здесь страждущий дух заставит капать кровавым потом пречистое тело». В богословских рассуждениях святителя Иннокентия Херсонского гефсиманское борение Иисуса Христа до кровавого пота и Его моление о чаше почти затмевает Голгофу, но для православного сознания очевидно, что сокровеннейшую и величайшую муку Искупитель испытал не в Гефсимании, а на Голгофе – в тот страшный момент, когда Богочеловек возопил от лица всего страждущего человечества – «Боже Мой, Боже Мой, зачет Ты оставил Меня» (Мф.27:46). Это – кульминация крестных мук Христа Спасителя и предел Его кенозиса, отсюда – гефсиманское борение есть предчувствие и предвосхищение Голгофы, а Голгофа – страшная цена нашего спасения и мироискупительная жертва. «Всеми оставленный, поруганный, изъязвленный, умирающий на кресте посреди злодеев Страдалец есть единородный Сын Отца, Слово, Которым все сотворено и все содержится, Бог неба и земли, видимых и невидимых: и вот, предсмертный глас Его сотрясает небо и землю, вся природа свидетельствует Ему покорность, как Владыке, признает торжественно Господом своим и на кресте!.. Умирающий среди поношений и мук Страдалец есть великий Ходатай Бога и человеков, Который, приняв на Себя грехи всего рода человеческого, должен не с кровью (Евр.;9:8–12) козлов и тельцов, но со Своей собственной однажды войти во святилище, чтобы предстать лицу Божьему (Евр.10:24) и потом, упразднив Своим жертвоприношением все жертвы, оставить после Себя открытым для всех неприступный дотоле путь к престолу благодати (Евр.10:19). И вот, когда принесена жертва Голгофская, храм иерусалимский – скиния Ветхого Завета, которая должна была стоять, пока не придет Ходатай Завета Нового (Евр.9:10), колеблется теперь в своем основании, «означая изменение колеблемого так, как уже совершившегося» (Евр.12:27). Завеса скрывающая Святое Святых, расторгается сверху донизу; престол Иеговы выходит из мрака, его окружающего, – да ведают «священники по чину Ааронову», да ведает весь народ израильский, что «Первосвященник по чину Мелхиседекову» уже пришел и принес Свою жертву, что наступило время Нового Завета сынам Израилевым, который должен быть начертан не на скрижалях, а на сердцах (Евр.8:9–10,10:16). Умирающий на кресте Страдалец есть воскресение и живот всех, верующих во имя Его; Он для того и вкусил смерть, чтобы смертью Своей разрушить «державу смерти и избавить тех, которые из страха смерти, через всю жизнь были подвержены рабству» (Евр.2:14–15). И вот, едва Иисус Христос вступил в область смерти, держава ее начинает разрушаться, гробы отверзаются, тела усопших восстают и восстанием своим уверяют, что Иисусу Христу дана всякая власть не только на земле, но и на небе (Мф.28:18), что Он имеет «ключи ада и смерти» (Откр.1:18) и что непременно наступит некогда тот день, когда все находящиеся во гробах услышат глас Сына Божьего и, услышав, оживут (Ин.5:25). Явление воскресших во Иерусалиме должно было убедить каждого, что саддукеи, которые тогда весьма оживились со своим безотрадным учением, прельщают и прельщаются, «глаголюще не быти воскресению» (Деян.23:8). Умирающий Иисус есть Основатель и Глава Нового Завета свободы и благодати, в котором нет уже греха, побеждающего человеколюбие, в котором где умножается «грех, там преизбыточествует благодать» (Рим.5:20), в котором Сын Божий является не только Судьей мира, но и его Спасителем; и как кротки знамения, окружившие крест Иисуса Спасителя! Небо помрачается, но не изливает огня и жупела на Иерусалим неверный, как излило некогда на грады, преогорчившие Бога; земля сотрясается, но убийцы Иисуса Христа стоят на ней так же безопасно, как и плачущие друзья Его. Сами гробы отверзаются не для того, чтобы поглотить живыми гонителей Сына Божьего, достойных смерти вечной; из них восстают сонмы праведных, чтобы своим явлением проповедать Иерусалиму покаяние и веру в Мессию, им отверженного».
С молитвенным изумлением святитель Иннокентий Херсонский сложил великолепный богословский гимн Честному и Животворящему Кресту Господню: «Сын Божий – на Кресте! Большего удовлетворения за грех не могло требовать само небесное правосудие: принесена жертва всесовершенная; ибо принесена в жертву самая жизнь, – жизнь не простого человека, а Того, Кто есть человек и Бог. Что после сего видите вы на Кресте? Видите, что Бог всесвятый, не терпящий беззакония нигде, поражает проклятием и смертью грех в лице Самого Единородного Сына Своего. Что видите в Кресте? Видите, что Бог всеблагий, Который не оставляет без помощи создания Своего, любит самых строптивых чад Своих, и для спасения их Сам восходит на Крест. Что видите в Кресте? Видите таинственное, чудесное сочетание правды и милости, суда и прощения, святости и благоутробия, страха для грешников нераскаянных и упования для грешников кающихся. Это – верх премудрости Божественной, которая изобрела средство и поразить грех со всею строгостью, и не погубить человека со всею его нечистотою… Да умолкнут же те, кои, в ослеплении ума, дерзают говорить, что дело спасения нашего могло бы совершиться без Креста Христова. Отымите Крест – и нет христианства; отымите Крест – и нет спасения миру; отымите Крест – и грешники все паки пред судом правды и гнева; отымите Крест – и нет успокоения кающемуся; отымите Крест – и грех неудержимо воцарится над всем!». Христос совершил искупление грехов мира на Голгофе и умер распятый на Кресте, но предвечное Божество Его не разучилось ни с телом, погребенном во гробе и оставшимся нетленным, ни с душой, сошедшей во Ад и сокрушившей врата адские. Христос сошел во Ад не в виде Страдальца, а в виде Победителя смерти и Ада: «Небо было исполнено Его Божественной славой, земля уже полна Его страданиями; надобно было, чтобы и Ад наполнился Его силою. Что же делал Богочеловек во Аде? – «Проповедовал», – отвечает святой Петр. Где Иисус, там и проповедь! Надлежало показать на деле, что Он есть «свет» всего «мира»… Посему-то Святая Церковь, яко таинница любви Божией, с дерзновением воспевает ныне в честь Жениха своего: «царствует Ад, но не вечнует над родом человеческим»… Господь во Аде: снидем и мы за Ним мыслью во ад, дабы не сойти некогда туда самым делом; поставим себя на время в состояние тех, кои были заключены в темнице духов, и научимся содевать свое спасение со страхом и трепетом. Те, кои жили до явления Христова во плоти, увидели Его во Аде…». Христос воскрес из мертвых и засвидетельствовал, что учение, преподанное Им для нашего спасения, совершенно и истинно, что жертва, принесенная Им за грехи всего мира, принята, что смерть и Ад побеждены, что ни один мертвый не останется во гробе и верующим открыты врата Царства Небесного. «Что смерть действительно попрана смертью Христовой, это явно уже из самого Воскресения Христова: только Победитель смерти мог выйти навсегда из гроба; без сего смерть и Его удержала бы в своем темном царстве, как удерживает всех прочих сынов Адамовых. – Что поражение смерти, совершенное Спасителем нашим, совершено Им не для Себя одного, а для всего рода человеческого, это видно из востания в час смерти Христовой многих усопших святых. Как могли бы они востать из гробов, если бы Господь востал из гроба для Себя одного? То же, то есть, поражение смерти, видно из воскресения людей умерших, которое неоднократно совершено Спасителем, и потом в разные времена и в разных местах многократно совершалось истинными учениками и последователями Христовыми. Таковые воскресения показывают, что смерть ныне есть крепость, потерявшая свою неприступность, есть темница, из вечной обратившаяся во временную. Наконец, попрание смерти явственно и постоянно обнаруживается в нетлении телес многих угодников Божиих, которое служит верным залогом того, что владычество смерти обессилено, и царство тления приближается к концу». Задаваясь богословским вопросом – «почему же люди продолжают умирать и после Воскресения Христова, как умирали до воскресения?», святитель Иннокентий Херсонский отвечал: « Потому, что полное торжество над смертью должно совершиться не в средине бытия мира, когда явился на земле, умер и воскрес Спаситель наш, а в конце, и по исполнении всех времен, ибо торжеству полному прилично быть токмо по совершенном окончании брани». С тех самых пор как Адам пал, смерть довлела над всем родом человеческим, но с пришествием Иисуса Христа, Его искупительной жертвой и Воскресением «со смертью произошла перемена великая» – Христос смертью смерть попрал: «В чем же переменилась смерть? В том, что она есть теперь разлучение души от тела не вечное, а временное; в том, что все умершие по прошествии известного времени должны выйти некогда из гробов и паки облечься телом уже бессмертным; в том, что сама смерть некогда упразднится. Перемена, как сами видите, великая. Ее не было бы, если бы смерть осталась такою, какова она по своей природе. Тогда человек остался бы таковым вечно; тогда тело, разлучившись от души, никогда уже не соединилось бы с нею. Кто же произвел эту великую перемену со смертью? Божественный Искупитель наш Иисус Христос. Каким образом? Тем, что Сам претерпел за нас смерть. Смертию смерть поправ, – воспевает Святая Церковь». Размышляя о смерти и мимолетности дней человеческих, святитель Иннокентий Херсонский проповедовал, что церковный круг богослужений – это образ воцерковленного времени, сопричастного вечности, ибо в центре всех богослужений – Лик страждущего и воскресшего Христа Богочеловека: «С Ним нет никакой перемены! Смотрите: те же язвы, тот же венец терновый, то же сердце, отверстое для всех грешников. Сладчайший Иисус наш весь един и тот же!». До пришествия Иисуса Христа на землю и Его искупительной жертвы никто из рода человеческого не мог удостоиться Царства Небесного – даже души ветхозаветных праведников пребывали во Аде. Но когда Христос искупил грехи мира на Голгофе святой кровью Своей и душою сошел во Ад, то врата адские рухнули – они пали перед безбрежной силой Его Божества и за Ним повлеклись и изошли из преисподней все ветхозаветные праведники и все искренне кающиеся и ищущие Истину.
Вся наша земная жизнь есть приуготовление к часу смерти и Суду Божиему. Наша скоротечная жизнь протекает на фоне вечности. Не нужно прельщаться мимолетными мирскими благами, ибо настанет час и нас постигнет смерть – окончится время земной жизни и совьется свиток нашего временного бытия, а затем – наступит Суд Божий. «Что есть жизнь наша? Это непрестанно развивающийся свиток, наполненный множеством письмен, коего одна часть всегда сокрыта... Это непрестанно увеличивающаяся ткань, в состав коей входит бесчисленное множество разнородных нитей, коей поверхность видна всякому, а основание никому... Это совокупность бесчисленных и разнородных явлений, кои, подобно одушевленным теням, движутся вокруг нашего сознания, поражают чувства, занимают воображение, питают рассудок, радуют или печалят сердце, и вскоре исчезают, оставляя слабый след в памяти». «Свиток времени непрестанно разгибается пред каждым, листы вращаются один за другим; пиши что угодно и как угодно; но нельзя перевернуть ни одного листа назад; нельзя переставить, переменить или уничтожить ни одной буквы: как написано, худо ли, хорошо ли, так и останется вечно, так и будет читано некогда Судиею вслух Ангелов». В своих раздумьях о загадке времени, столь волновавшей еще Августина Блаженного, святитель Иннокентий Херсонский, отмечал, что время – это неизменный спутник нашего земного бытия, оно – реалия мира сего, ибо «у нас в земном мире время слагается вообще из событий и перемен, и определяется их последовательностью и взаимным расстоянием; подобное сему должно быть и там – за гробом». Уточняя свою богословскую мысль, святитель Иннокентий Херсонский писал, что в духовном мире – мире Ангелов нет нашего времени, скованного с тлением и изменчивостью, но там «должно же быть что-либо похожее на время; ибо превыше времени един Бог». Там – «тысяча лет, яко день един и, может быть, день един бывает яко тысяча лет!». Это – не историческое и природное, а то, что русский философ Николай Бердяев впоследствии назовет «экзистенциальным временем». Существует непроходимая и непостижимая грань между двумя мирами – материальным и духовным, но между двумя мирами есть таинственная связь. Весь материальный и феноменальный мир – это завеса мира духовного. «Мир духовный закрыт от нас непроницаемой завесою: но там все для нас драгоценное; там Господь и Спаситель наш; там апостолы, мученики, пастыри и учители Церкви и все Святые; там наши предки, большая часть наших знаемых, сродников и друзей». «Для самого чувственного человека не приподнимается ли видимо завеса духовного мира каждый раз в таинстве Евхаристии? Что это, как не знак и дар из другого мира? Как не залог бессмертия? Как не завет жизни вечной, в коем видимо соединяются живые и мертвые?». Во всех своих размышлениях о смерти и времени, святитель Иннокентий Херсонский устремлен к грядущему – он сетовал на то, что «человек живет, не думая о своем гробе, а гроб, напротив, всегда помнит его, каждое действие обращается в ступень лествицы, – доброе к Небу, а злое – к Аду. Таким образом, умирая человек находит гробовую лествицу уже готовую, им же самим неприметно сделанную во время своей жизни». По наставлению святителя Иннокентия Херсонского, «какова жизнь, такова и смерть! Лествицею бывает собственно не гроб, а дела наши. Кто жил в любви к Богу и ближним, тот и в смерти найдет к себе любовь Бога и ближних. А кто провел жизнь в тине греховной, был хладен к добру и не успел омыть растления своего слезами покаяния, тот и в смерти ничего не найдет, кроме мрака, хлада и тления. Гроб такового, опускаемый в землю, не остановится с миром в матерних объятиях ее, а ниспустится до самых глубин ада. Таков закон бытия нашего: доброе здесь – производит доброе и там, злое здесь – влечет и там за собою зло. Будем ли жаловаться, что наше спасение передано таким образом в собственные наши руки и поставлено в зависимость от дел наших? Но в сем-то и состоит высокое преимущество естества нашего, сие-то самое и равняет нас, земнородных, с Ангелами. Премудрость и всемогущество Божие сделали для невозможного возможное: гроб, устроенный грехами нашими и, по существу своему, жилище одного тления, обратился в лествицу, по коей можно восходить от земли на небо. Но куда обратить сию лествицу – это долженствовало оставаться в нашей власти: без сего мы перестали бы быть человеками». Но зачастую мы «живем, думая как бы нам никогда не умирать? Как бы нам никогда не воскресать… О вере, о бессмертии, об обителях в дому Отца Небесного, о соединении со святыми и с Господом, – нет и воспоминаний. Так ли бы. надлежало умирать христианам? Для этого ли пострадал и воскрес для нас Господь наш? Для сего ли дано нам столько откровений, сколько обетовании, столько таинств?». Все пути нашей жизни ведут нас к таинственному часу смерти – страшному пределу земного существования. «Мы все живые похожи на людей, стоящих у великой и широкой реки в ожидании переправы: ладья, не могшие вместить вдруг всех, непрестанно возвращается, и берет по нескольку. Но возвращаются ли те, кои переправились чрез реку, за оставшимися? Никогда: они, обыкновенно, ожидают их к себе на противоположном берегу. Так конечно ожидают теперь и нас сродники…». Раскрывая христианское отношение к смерти, святитель Иннокентий Херсонский провозглашал: «Смерть, как следствие греха, страшна, и память об ней в Писании называется горькою. Но для истинного христианина смерть не только не страшна, а даже должна быть утешительна. Она страшна для христиан-миролюбцев, живущих телесною только стороною: ибо тело действительно разрушится и истлеет. Но для христианина, который жизнь эту почитает странствованием, который живет здесь, как на чужбине, весьма утешительно умереть, ибо он уверен, что по смерти будет жить с Христом, с Ангелами и святыми».
В своих проповедях и писаниях святитель Иннокентий Херсонский любил обращаться к стихам Гавриила Державина, который не только восславил Бога в своей величественной оде, но и писал, что смерть – «трепет естества и страх». Страх смерти довлеет над людьми – страшно земнородным помышлять о смерти и еще страшнее умирать. Единственное оружие против страха смерти – это вера в благого и всемогущего Бога и живое чувство бессмертия своей личности: «сознайте вполне, что вы бессмертны, – и страх смерти исчезнет. Но чем пробудить сознание своего бессмертия? Сознанием своей духовности. Чем возбудить сознание своей духовности? Отдалением себя от всего, что не-я, – отделением духа от тела, – начатием жизни мысленной, вместо плотской. Мы обыкновенно думаем, что рука есть человек, нога – человек, у нас в этом случае есть подлог мыслей, от этого дух не знает себя и своего бессмертия. Но оставьте дух самому себе, – и он тотчас сознает себя бессмертным. Чувство бессмертия есть общее оружие против страха смерти, но есть еще оружия более частные. Наполните ум представлениями истинными, нетленными, волю – желаниями чистыми, святыми, поставьте в сердце, подобно Давиду, закон Божий, словом, напитайте душу предметами бессмертными, вечными, – и чувство бессмертия будет в ней непоколебимо, а вместе с ним и страх смерти исчезнет. Оттого единственно дух приходит в забвение себя, оттого мысль о бессмертии теперь ускользает от него, что он наполнен вещами тленными, свыкся с смертью. Но особенно чувство бессмертия пробуждается при мысли о Боге и о том, что человек – образ Его. Сказавши с размышлением: жив Бог, уже нельзя не сказать: жива душа моя! Итак, уверенность в бессмертии есть единственный оплот против страха смерти. Но многие имеют ее только на словах, в памяти и воображении, а отнюдь не в сердце, от того-то они с величайшею робостью и приступают ко гробу». Размышляя о вековечной тайне смерти и бессмертия, о непроницаемой загадке, разделяющей и соединяющей два мира – духовный и материальный, святитель Иннокентий Херсонский задавался вопросом – «Почему мертвецы не возвращаются на землю и не отвечают на наши молитвы?.. Вот и ныне принесена уже нами великая жертва за грехи живых и мертвых, уже к концу наше молитвословие, а из почивших здесь братий наших никто не явился на глас и молитву нашу; их как будто никого нет дома; они как бы все уклонились куда-либо от своего праздника. Что бы значило это? То ли, что мертвые не слышат молитв и воздыханий наших? Или в их сердце уже нет более прежней любви к нам? Или они заняты другим чем-либо, более важным, так что им не до нас?.. Нет, среди могильной тишины, не заглушаемой шумом житейских забот, слух мертвых должен быть гораздо тоньше, нежели у нас, живых, особенно на молитву; в их сердце более любви, чем у нас, ибо они и живут теперь одним умом и сердцем; не может быть у них и занятия важнее молитвы; молитва для них теперь то же, что для нас воздух и пища. Что же мешает усопшим братиям нашим явиться к нам и провести среди нас их и наш праздник?». По мысли святителя Иннокентия Херсонского, грубость наших земных чувств не дает нам воспринимать духовные реалии метафизического мира: «для зрения духов и душ нет увеличительного стекла! Тут место не видению, а вере». Если бы всемогущему Богу было угодно, то живые и усопшие могли бы иметь сообщение, но какая была бы в этом духовная и нравственная польза для живых и усопших? «Утешение в разлуке, успокоение сетующих, несколько менее слез на могилу, несколько тише вздохи? Скажите сами, стоит ли из сего поднимать завесу вечности и нарушать безмолвие гробов? И кто еще знает? Утешило ли бы нас это свидание с умершим? Не облились ли бы мы еще горчайшими слезами, узнав о его состоянии? Не отравило ли бы это всей жизни нашей? Но, положим, что свидания с умершими всегда доставляли бы некоторое утешение: думаете ли, однако же, чтобы они были безвредны? Я опасаюсь в сем случае за многое, опасаюсь за живых и за умерших. Всего вероятнее, во-первых, что сообщение наше с миром духов не остановилось бы на должных пределах; многие простерлись бы до того, что отворилась бы пространная дверь гаданиям, суеверию, волшебствам, а потом и самым ужасным порокам нравственным. Именно такому злу подвергались некоторые из древних народов, у коих найдены были богопротивные средства сообщения с миром духов, из-за чего Моисей под опасением смерти запретил израильтянам искать сего сообщения. Во-вторых, на что обратилось бы сношение живых с мертвыми? Думаете ли, что предметом его была бы вера святая, любовь христианская, усовершение себя в терпении, в смирении, в кротости? Увы, и без сообщения с миром духов можно быть заранее уверенным, что все это сообщение обращалось бы, большей частью, около предметов не душеполезных: и у одних оно истощилось бы в суетном любопытстве о тайнах мира духовного, знание коих нисколько не назидает душу; у других излилось бы в жалобах на свои обстоятельства, на свои недостатки, огорчения, земные неудачи; иные потребовали бы от умерших совета, как вести свои дела, выполнить то или другое предприятие. А как исправить свое сердце, как освободиться от страстей, как приуготовиться к вечной жизни на небе – об этом, вероятно, спросили бы немногие, да и для чего спросили бы? Тоже, может быть, более из любопытства, с тем, чтобы завтра забыть то, о чем спрашивали ныне. Таким образом, нравственной пользы от сообщения с миром духов мы приобрели бы мало; а между тем, возможность сообщения с другим миром непрестанно возмущала бы порядок нашего мира, нарушала бы правильное течение наших дел и занятий, наших мыслей и желаний… Наконец, поскольку здешняя жизнь наполнена разного рода неудовольствиями, то, видя часто разверзающимися пред собой двери вечности, многие по нетерпению стремглав начали бы бросаться в другую жизнь; между тем как теперь не только вера и совесть, самый мрак гроба, своей непроницаемостью, останавливает самых наглых и недовольных своей участью». По слову святителя Иннокентия Херсонского, для усопших нет ничего полезного в том, чтобы вновь погружаться в суету земных дел и помышлений. Единственное душеполезное сообщение между живыми и усопшими дано в Церкви. Это – молитва живых за усопших, она есть дело любви и благочестия.
В скоротечной земной жизни происходит самоопределение каждого из нас, а за гробом «каждый сам из себя уже образует или Рай, – если имел в себе семена Рая на земле, или Ад, – если дал место в себе пламени адскому, еще будучи в теле». «Бившееся только для мира и греха сердце не составит ли по смерти само из себя Ада?». «Теперешнее бренное тело, воспламенившись таким образом, тлеет и исчезает: но будущее тело – бессмертное, воспламенившись не может исчезнуть, будет гореть вечно. И вот геенна домашняя, самодельная и вместе неугасаемая!». В своих «Мыслях о бессмертии» святитель Иннокентий Херсонский убедительно доказывал, что истина бессмертия запечатлена в Священном Писании и является достоянием не только христианской метафизики, но и этики. «Может ли быть человек честен и добр, без бессмертия?.. Может, по причине доброты природной, привычки, недостатков искушения сильного, и прочего. Но обязан ли быть?.. Очевидно, нет. Ибо, чтобы быть добрым положительно, в нашем мире надобно жертвовать многим, иногда – даже жизнью. Что же может наградить его за жизнь, если нет бессмертия?.. Тогда закон самосохранения есть высший из всех законов». Предвосхищая рассуждения Ф.М. Достоевского, святитель Иннокентий Херсонский указывал на то, что в основе христианской веры и этики лежит вера в Бога и бессмертие души, а потому – отвергающие бытие Бога неизбежно отвергают и бессмертие души – бессмертие личности человеческой. С неверием в бессмертие несовместима вера в Бога. «Сколько знаем, все, верившие в Бога, верили и в бессмертие; а не верившие в бессмертие не верили и в Бога, или имели о Нем понятие самое темное и бедное… Если нет бессмертия, то смерть наша есть вещь естественная. Почему же мы от нее так отвращаемся? От вещей естественных мы не отвращаемся: от пищи, от сна, от дыхания, от различных видов деятельности. Отвращаемся только от неестественного: от голода, от болезней, от жестокости, пьянства, и прочего. Значит, и смерть принадлежит, поскольку мы отвращаемся от нее, к вещам неестественным. Природе нашей следовало быть без нее. Бог бессмертен. Один ли?.. Не может быть, чтобы в мире не было существ бессмертных. Бог праведен, – и дал нам стремление к праведности. Но праведность в этом мире требует иногда в жертву себе жизни. Где же, в таком случае, опора для нее, если нет бессмертия? В таком случае человек, умирающий за правду, был бы – дерзнем сказать – праведнее Самого Бога. Бог истинен; Он не вложил бы в нашу душу жажду жизни вечной, если бы последней не было, и смертью все оканчивалось». Смерть есть разлучение души и тела. «В смерти – физика уже разрушается, а душа цела… Мы не можем представить душу материальной, не можем представить, как она может разрушаться, тлеть. Мысль нетленна, а душа есть мысль; желание нетленно, а душа есть желание; воля нетленна, а душа есть воля; вообще, сознание нетленно, а душа есть сознание. Все, что мы можем представить в сем отношении, состоит в том, что сознание может померкнуть, престать, как бывает во сне. Но самый же сон, показывая возможность прекратиться сознанию, обнаруживает, что, прекращаясь, оно чрез то не теряется; пробуждаясь, мы всегда находим его опять нерушимым». Высочайшее доказательство бессмертия – это вечная любовь Божия, ибо Бог по безмерной любви сотворил каждого из нас, а потому со смертью мы не канем в лету и не исчезнем в небытии. Если без вечной жизни нет истинного религиозного союза между Богом и человеком, то религиозная вера требует веры в наше бессмертие – в бессмертие нашей души и всеобщее воскресение мертвых. По воззрению святителя Иннокентия Херсонского, «истина бессмертия есть более предмет веры, нежели истина бытия Божия. Последняя подлежит с некоторой стороны даже чувствам: «невидимая бо Божия, – говорит апостол, – твореньми помышляема видима суть» (Рим.1:20), а первая всецело превыше чувств. Отчего так?.. По естественному ли устройству вещей, или вследствие какого-либо превращения их порядка?.. Слово Божие открывает нам, что истина бессмертия затемнилась случайно, по причине падения человеческого. До падения бессмертие было предметом не веры, а чувства; человек не чаял сего, как ныне, а обладал им – подобно тому, как будет обладать по воскресении; тогда смерти вовсе не было, не только в человеке, но, конечно, и во всем мире; тогда не было века настоящего и грядущего, в том смысле, как ныне, хотя за настоящим и следовало будущее; посему истина бессмертия тогда, если судить по-нынешнему, была яснее и ощутительнее самой истины бытия Божия, ибо Бога не всегда видел человек очами, а себя и в себе жизнь вечную всегда ощущал всеми своими чувствами. Но пришел грех, и все разрушил!.. Он ввел смерть в творение, он лишил человека бессмертия». Человек живет на земле в узах смерти, тело его бренно, но душа его нетленна. Вера в бессмертие души и ее жизнь за гробом была у всех народов земли. Вера в бессмертие души имеет сверхчувственные и метафизические основания. Происхождение человека таинственно и метафизично – он создан Богом и причастен двум мирам – духовному и материальному. «Происхождение человека – тайна, подобная происхождению всего мира. Из нее ничего нельзя извлечь ни pro, ни contra духовности и бессмертия души. Ибо не можем сказать строго, как образуется и тело; удивительно ли, что не можем объяснить, как происходит душа? Очевидно только, что душа является в теле, когда оно уже получило полноту своего состава, и является как бы в сонном состоянии, и потом пробуждается постепенно к сознанию и действию; ясно только, что эта душа прибывает не по частям, прикладываясь одно к другому, а развивается из какого-то целого центра, в коем вся была завита». «Жизнь по смерти для некоторых есть предмет неверия, для некоторых – сомнения, для некоторых – разумного убеждения, для некоторых – чувства, для некоторых – веры, для некоторых – опыта». Сомнение в бессмертие души проистекают из неверия в Бога и существование духовного мира. Отрицающие бессмертие души обычно говорят, что в смерти человек весь исчезает – бездыханное тело хоронят во гробе, а душа остается незрима и не дает знать о своем существовании. Богословски опровергая аргументы отрицающие бессмертие души, святитель Иннокентий Херсонский отмечал, что хоть душа и незрима и не дает о себе знать после смерти, но она «может существовать, как уехавший на корабле куда-либо, когда он к вам не пишет. Доколе вы не получили известия, что он умер, вы, и не видя его и не получая от него никакого известия, думаете, что он жив и что ему мешает что-либо дать вам знать о себе. Так, по крайней мере, думаете и об умерших, коих уехало много, и ни один не пишет – не дает о себе знать. Да этого, во-первых, нельзя сказать: есть явления умерших, или их действия, кои не подлежат сомнению, хотя они редки. Во-вторых, очевидна причина, по коей они не дают о себе знать; у них нет органа телесного, через который могли бы сообщаться с нами; и эта причина действует у всех них равно. Разбейте инструмент у самого лучшего артиста, и не дайте ему другого; он не заиграет перед вами, хотя он жив и цел, со всей способностью к игре. В сонном человеке душа жива и цела; он лежит перед вами; вы кладете на него руку; однако же он не дает вам знать о себе, хотя, может быть, в эту самую минуту видит вас во сне и беседует с вами». Если бы человек случайно возник в материальном мире как дитя природы, то в его душе никогда не возникла бы тоска по вечности, мысли о Боге и духовном мире, жажда свободы и бессмертия, но они есть и указывают на то, что наша личность бессмертна и не исчезнет во тьме небытия, не сгинет на дне безгласной могилы. В человеке есть не только страх смерти, но и чувство своего бессмертия, ведь каждый из нас создан для вечности и предначертан к бессмертию. В нынешнем состоянии человека его тело смертно и бренно, а душа – бессмертна. Смерть побеждена Христом. «Без Христа человек, нисходя во гроб, уже никогда не вышел бы из него. Где же бы был, и что бы с ним было?.. Был бы, очевидно, в мире не нашем, а другом; терпел бы от неполноты своего бытия и греховности, – и, может быть, чем далее, тем с ним было бы хуже. Смерть тела остается, но уже как временное, преходящее бедствие, притом такое, которое, вследствие особенного распоряжения, обращается во благо человеку, служа к очищению его существа от всего, что произошло в нем зловредного от греха». Всемогущество Божие настолько велико, что для Бога нет ничего трудного в том, чтобы воскресить всех мертвых – воскресить их в телах нетленных и бессмертных. В Символе Веры сказано: «чаю воскресения мертвых и жизни будущего века». Это – церковное исповедание веры в бессмертие не только души, но целостного человека, имеющего дух, душу и тело.
В своих проповедях и богословских произведениях святитель Иннокентий Херсонский касался одной из самых таинственных областей православного богословия – эсхатологии. Кончина мира символически описана в пророческих стихах Библии, она будет предварена знамениями, о которых предостерегал Христос и Его апостолы. Последние времена всемирной истории будут иметь трагический характер – явится Антихрист с его мировым царством, он соединит в себе власть светскую и духовную, и будет лицемерно выдавать себя за Мессию. «Как в лице Иисуса Христа явил свои действия свет, так в лице Антихриста покажет свои усилия тьма. Он будет снабжен «силою, знамениями и чудесами ложными» (2Сол.2:9). Чудеса сии будут производиться искусством дьявола в низшей, чувственной сфере… Вероятно, Антихрист будет скрывать все и выдавать ложь за истину, но видно, что он и прямо пойдет против всего священного, ибо поставит себя выше всего, что называется Богом или же священным, и центром религии и богослужения поставит самого себя. Можно ли представить такое безумие в людях, чтобы они могли поверить ему и последовать за ним? Опыты, к несчастью, подтверждают, что это возможно… С неверующими в него Антихрист будет поступать иначе, пред ними он снимет личину и как тиран будет мучить их. Словом, это будет человек, во всем противоположный Христу. Здесь-то видна будет верность того мнения, по которому утверждают, что дьявол подражает Богу во всем, только противоположным образом… Вообще – сущность учения библейского об Антихристе состоит в том, что он будет человек злой, противник христианства, направляющей против религии ложные чудеса и пророчества, требующий себе поклонения, как представителю Божию, и что концом его будет погибель: ибо Спаситель «убьет его Духом уст Своих и упразднит явлением пришествия Своего» (2Сол.2:8). Сражаться с ним не будет Иисус Христос, не удостоит его этой чести, а упразднит его одним своим пришествием, т.е. коль скоро явится Христос истинный, сей призрак тотчас исчезнет. Продолжительность царствования Антихристова неизвестна, но, как видно из Апокалипсиса, она, кажется, будет не длинна и царство это скоро прекратится ради избранных… Все люди, не имеющие внутри Духа Божиего, увлекутся Антихристом. Средством против него вообще будет служить твердость и неизменность веры, но кто захочет противиться ему, тот найдет и много других средств. Ибо если дьявол употребит тогда все свое усилие, то без сомнения и Бог не воздремлет. Поэтому, кто увлечется Антихристом, тот сам будет виною своей погибели».
В Священном Писании сказано о всеобщем воскресении мертвых по трубному гласу Архангела и преображении всех живых. В конце времен произойдет великая и необыкновенная перемена со смертью – Слово Божие свидетельствует, что все усопшие воскреснут, а живые – преобразятся во мгновение ока – смерти более не будет, ибо воскресшие будут нетленны, так окончится ужасное владычество смерти и она навсегда исчезнет – истребится. «Учение о Воскресении мертвых есть отличительная черта христианства, есть самое ясное учение писания о бессмертии человечества. Древний мир ожидал бессмертия только души, а о бессмертии, или же воскресении, тел мечтали весьма редкие, и то с великою неопределенностью и неясностью. Одно только христианство утвердило эту истину бессмертия тел. В наши времена есть умы, наводящие сомнение на эту истину, но это – остаток взгляда древнего, и взгляд этот не философский, хотя защитники его выдают себя за философов. Для ума истинно философского весьма благоприятен взгляд противный, т.е. мнение о бессмертии тела и о будущем свидании его с душою, ибо в этом соединении бессмертной души с бессмертным телом есть полнота, которой ум везде и преимущественно здесь ищет и которая не может ему не нравится. Ум, судя о будущем состоянии бытия человеческого, снимает для него черты с бытия настоящего, и потому в будущем состоянии не может не представлять союза души с телом, потому что он здесь есть. К отрицанию Воскресения приходит мысль о том, что душе будто лучше быть без тела. Но эта мысль есть плод поверхностного взгляда, в самом же деле тело для души необходимо, с ним, как мы видели, ей лучше, от него она получает твердость и вес. В этом только виде человек может назваться сокращением всего мира, а такое название должно принадлежать ему: ибо он есть связь двух миров. К тому же отрицанию привело некоторых философов мудрование о трудности произойти такому событию, каково Воскресение тел. Мудрование человеческое вообще сильно в теории, а когда дойдет до дела, то оно слабеет и теряется. Это правда, что трудно из персти составиться телу. Но что значит такая трудность для такого действователя, какой здесь будет? Здесь будет действователь не слабый какой-либо мудрец, а всемощный Бог». Воскресшие тела будут нетленны и духовны – у праведников светоносны, а у нераскаянных грешников – окутаны саваном тьмы. С всеобщим воскресением мертвых и преображением всех живых наступит час преображения мира – сказано, что земля и все дела ее сгорят, но это будет не уничтожение мира, а его духовное преображение. В полночь мира явится Иисус Христос – таинственный Жених, грядущий в полуночи: «Жених дивный, грядущий в полуночи, есть дражайший Спаситель наш, Господь Иисус Христос. Между многими знаменательными названиями, которые присваиваются Ему в слове Божием, Он носит имя и нашего Жениха; потому что душа наша обручена Ему, как невеста жениху, на всегдашнее и совершенное соединение с Ним верой, любовью и блаженством. «Обручих вас», – пишет апостол Павел Коринфянам, – «обручих... вас единому мужу деву чисту представити Христови» (2Кор.;11:2). Это святое обручение – со стороны Божественного Жениха нашего – произошло на Кресте, где Он, из любви к нам, для искупления душ наших от грехов и проклятия, и для усвоения нас Себе на всю вечность, претерпел смерть и пролил всю Кровь Свою. А с нашей стороны это драгоценное обручение, по Его же непосредственному распоряжению, совершается в таинстве Крещения, где, отрекшись мира, плоти и диавола, мы, как невеста жениху, сочетаваемся Христу и Богу нашему. Со времени этого обручения, мы уже, как выражается апостол Павел, «не свои» (1Кор.6:19), а принадлежим – душой и телом – Искупителю и Господу нашему». В церковных песнопениях Христос именуется Женихом душ наших – Он стучится в двери нашего сердца и зовет на брачный пир Агнца Божиего. День и час пришествия Сына Божиего в Его славе и славе – тайна, неведомая даже Ангелам: «глубокая неизвестность составляет ту таинственную полночь, в которую, как говорится в рассматриваемом нами песнопении, Жених придет», но все верные ждут с надеждой и радостью второго пришествия Христова. С пришествием Иисуса Христа – Сына Человеческого в окружении сияния Божественной славы и легионов Небесных Сил – Ангелов, настанет час Страшного Суда над миром: «христиане будут судимы по закону Евангелия, иудеи по закону Моисееву, а язычники по внутреннему закону сердца. Впрочем, может быть, до всеобщего Суда Евангелие сделается законом всеобщим, – может быть, все обратятся к Христу... С людьми будут судимы и злые духи… Кто будет судить? Иисус Христос и святые, при этом в решительные минуты они полагают венцы свои на престол Агнца, как говорится в Апокалипсисе». Размышляя о том, как будет производиться Суд Божий, святитель Иннокентий Херсонский писал, используя образный язык двух Заветов: «Иисус Христос явится на облаках с множеством Ангелов, разделит людей, разогнутся книги деяний человеческих и книга предопределений Божиих, будет производится суд чрез вопросы и ответы, и по конце его одни пойдут в Ад, а другие в Рай… Следствием Суда будет вечная жизнь и нескончаемое мучение. Праведники будут наслаждаться первою, а грешники подвергнутся второму. Какие будут виды блаженства? Видов и земного блаженства нельзя исчислить, тем более – небесного. Впрочем, их можно отчасти указать, разделить их на виды блаженства внешнего и внутреннего, так как и самое блаженство разделяется на внешнее и внутреннее. Виды блаженства внешнего суть: 1) гармония с внешними силами природы и стихиями, 2) праведники будут поселены на прекрасной земле, и 3) не будут ни в чем нуждаться». Блаженная жизнь праведников в Царстве Небесном будет подобна жизни Ангелов, а их внутренним блаженством будут – совершенный ум, совершенная воля и совершенные чувства, они будут созерцать Иисуса Христа, а их вечная жизнь – вечное восхождение к Богу. Богословски верный православной эсхатологии и пророчествам Апокалипсиса святитель Иннокентий Херсонский провозглашал, что навсегда останется «вторая смерть» – низвержение в геенну огненную. «В чем будет состоять она? В том, что некоторые из воскресших людей окажутся неимущими в себе жизни Божией, духа Христова, ни даже начатка того и другого, окажутся вследствие грехов своих и совершенной нераскаянности в них всецело проникнутыми духом злобы адской, вообразившими в себе образ врага Божия, дьявола. Над таковыми-то несчастными восгосподствует смерть вторая, и они, подобно праведным, будут облечены в тела нетленные, и на них прежняя нынешняя смерть не будет иметь никакого действия; но, не имея способности к жизни в Боге, ко пребыванию в обителях Отца Небесного, они будут удалены в Ад, к духам отверженным на всю вечность. Такое бессмертие будет стократ хуже смерти, ибо вечность их будет; самая злополучная. Очевидно, кто виновен будет в этой ужасной второй смерти: сами грешники. Освободиться от нее уже не будет возможности. Ибо тогда все кончено, и нет возврата». Все нераскаянные грешники с Антихристом пойдут в муку вечную – они будут гореть в огне геенны огненной и обитать во тьме кромешной, их бедственное и ужасное бытие будет протекать в общении с дьяволом и его аггелами, а их мучениям не будет конца, ведь в их сердцах не будет места раскаянию в грехах и добру, а нечистое не может войти в Царство Небесное и унаследовать жизнь вечную. Вера во Христа и покаяние – это необходимое условие спасения, без которого «Сам Господь не может и не возможет спасти нас. Развращенное, нераскаянное сердце есть такая тяжесть, которой и Всемогущество Его не может поднять на высоту. Будем ли жаловаться на сие? Сетовать о том, что нам невозможно взять с собою на небо земли, внести в Рай и наших идолов? Но это было бы сетование о невозможном. Таким образом из самого неба сделался бы Ад. Если бы чудом милосердия грешник неочищенный и преставлен был в Рай, то не нашел бы там ничего райского». В своих богословских рассуждениях о конечной участи каждого человека святитель Иннокентий Херсонский мудро отмечал, что ни Божественный Искупитель, ни дьявол-искуситель не в состоянии сделать за нас самый главный выбор в нашей жизни. Несмотря на Свое всемогущество Бог никого насильно не загоняет в обители Царства Небесного, а дьявол, несмотря на всю свою злобу и коварство, не в состоянии силой увлечь нас во Ад – эсхатологический исход нашего бытия зависит от нас самих – в нашей воле избрать путь, ведущий в Царство Небесное, или путь, низводящий в Ад и погибель. По апостольскому исповеданию святителя Иннокентия Херсонского, вся сила нашей веры состоит в деятельном христианстве – только жизнь по заповедям Христовым производит в нас истинное участие в таинствах нашего спасения и делает нас истинными сынами Божиими. «Имея в виду все сие и любя всем сердцем жизнь, будем любить всем же сердцем и единственного Источника жизни, Господа Иисуса, – любить не словом и языком, а делом и истиной, – слушая слово Его, исполняя заповеди Его, подражая примеру Его, соединяясь с Ним духом и телом посредством святых таинств. Если будем стараться жить и действовать таким образом, – очищая и истребляя в себе через покаяние все, что может привходить в нашу жизнь и наше сердце нечистого от мира и плоти – то, когда и наши гробы отверзутся, наши телеса из них изыдут прославленные, и внидут во святой град – Иерусалим Небесный, и станут перед лицом всех светлых Ангелов и святых, и мы сподобимся жизни вечной на небесах, – еже буди со всеми нами, благодатью Воскресшего! Аминь».
Богословие святителя Иннокентия Херсонского
© Copyright: Руслан Игнашкин, 2024
Свидетельство о публикации №224090500465
Свидетельство о публикации №224090500465
Рецензии