Золото, часть вторая, гл. шестая

    Глава шестая
Ноябрь 1988 года

     - Прервемся, Димитрий, - тяжело поднял голову Лаптев. – Прервемся. Но не ранее, чем я закончу свою исповедь по поводу визита комсомольцев. Я продолжу.  Видимо, их командиршу сильно задел мой отказ отдать детей в интернат, ну, а более того,  задело мое обращение к ней словом «мадам». Лицо ее пошло красными пятнами, а ногти начали скрести  жесткую кирзовую крышку кобуры.
     - Да ты… Ты активно противодействуешь решениям Советской власти! – осипшим голосом произнесла она, вырвав, наконец, наган из кобуры. – Да знаешь ли ты, что за саботаж я могу расстрелять тебя на месте?!
     - Не шутите с оружием, мадам! – сказал я, поднимаясь с лавки.
 – Ну, а коль уж обнажила ствол, стреляй!
         - И не смей называть меня буржуазной кличкой «мадам». Ты обязан обращаться ко мне «товарищ»! – выкрикнула комсомолка, потрясая револьвером.
         - Но ты мне не товарищ, и смею надеяться, никогда им не будешь! – мой револьвер был размещен под столешницей, в специальном зажиме. И мне достаточно было просто протянуть руку.
         - Вот, значит, как! – она была вне себя от ярости. – Ну, тогда разговор окончен! Товарищи, разыщите детей, а с этим недобитком белогвардейским я сама разберусь!
         В горнице воцарилась мертвая тишина – все ждали выстрела.
         - Глафира, успокойся! – прервал вдруг тишину один из комсомольцев. – Еще не произошло ничего такого, что стоило бы человеческой жизни.
         Он был вооружен кавалерийским карабином образца 1907 года, но его оружие было на ремне  за спиной. И комсомолец не делал попыток привести его в боевое положение.
          - Заткнись, Толстых! – револьвер командирши теперь был направлен мне в лицо. – И выполняй приказ!
          Еще один из комсомольцев медленно достал из кобуры наган.
          - Глаша, не следует тебе марать руки  об эту мразь! – тихо сказал он. – Иди, занимайся детьми, а я закончу здесь.
          - Нет! – голос комсомолки зазвенел сталью. – Все вон! И чтобы через пятнадцать минут дети были готовы к отправке! Под навесом я видела телегу. Реквизируйте у этого кулака лошадей и запрягите в телегу, чтобы доставить детей в райцентр.
           Она выстрелила, как только за ее товарищами затворилась дверь.
            Я был готов к выстрелу, и за мгновение до того, как она спустила курок, ушел с линии огня и в прыжке ударил ее кулаком в челюсть. Комсомолка отлетела в угол и, сшибив своим телом лавку, распласталась на полу. Ее наган лежал у меня под ногами, и я поднял его. И вовремя…
            Комсомольцы ворвались в дом, и теперь их оружие было готово к применению. Но они мешали друг другу в тесном проходе, и мне не стоило труда перестрелять всех…
            Командирша лежала на спине, некрасиво раскинув ноги в коричневых чулках, и я брезгливо сдвинул их вместе. И тут я увидел ее глаза!
             Они были широко раскрыты и немигающе смотрели в потолок. Но этот был мертвый взгляд.
              - Не может быть! – прошептал я и присел перед нею на корточки, осматривая. Сомнений не было – барышня была мертва.  Я убил ее ударом кулака…
     - А вот теперь прервемся, Димитрий! - сказал старик, тяжело поднимаясь с лавки.
     - И что, Сергей Васильевич, - пробормотал Наумов. - Совесть не мучила после этого убийства твою христианскую душу? Ведь сам сказал, что были эти комсомольцы совсем молодыми людьми...
     - Мучила! - хрипло ответил Лаптев. - Еще как мучила. Я замаливал этот грех долго, но чувствовал, что Господь не отпускает мне его, что нет мне прощенья от Господа нашего Иисуса Христа. А потом понял, что должен я совершить доброе дело, столь доброе, что зачтется мне на Небеси. И стал собираться в дорогу. Но об этом после отдыха. Подышать мне воздухом тайги надобно.