Выпей отвары трав, гл 31 Колыбельные

   Курт потихоньку — совсем незаметно – подрастал, а для Маши время словно застыло. Она полностью сосредоточилась на мелких заботах — поменять подгузник, покормить, погулять... Ещё раз поменять, ещё раз покормить. Впрочем,  монотонный материнский труд её не напрягал – напротив, давал успокоение.
 
    Она всё больше и больше различала быстрое, чуть шепелявое бормотание пожилых фрау, спускавшихся в пекарню по вечерам из окрестных сёл. Иногда Маша вдруг осознавала, что начинает понемногу думать на чужом  языке. Впрочем, почему  – на чужом?  Ведь её сын – получается — наполовину немец, и для него эта речь — родная? Интересно: на каком же языке ей разговаривать с младенцем?

 Вопрос был сложным, тревожащим. Когда в гости зашли Кира и Штефи, Маша попросила совета.

  – А ты по очереди. Спела колыбельную на русском – а потом то же самое  – сразу на немецком! – предложила подруга, —хочешь, я тебя буду учить петь детские песенки? Кстати, ты приходи на репетицию, и Курта приноси. Пусть приобщается... Знаешь, и Себастьен о тебе спрашивает постоянно...

  – Приду, раз спрашивает...
 Нет, ты мне всё же скажи: путать-то языки он не будет потом? – спросила Маша, наблюдая, как Штефи носится кругами, завывая и раскинув руки: сегодня она изображала самолёт.

   – Будет, но ты на эту тему не переживай. Когда-нибудь всё само собой образуется... Вон смотри, Штефи с нами только по-русски разговаривает, а в школу пошла – так там никто даже не догадывается, что у неё русская мать...

 – А ведь верно... Она в разговорах с нами перестала вставлять немецкие слова...
— Да! Перестала! — выкрикнула вездесущая Штефи, выбегая из-за угла дома. – Я уже большая! Ich bin schon gro; geworden!*

  ...В последнее время Маша вдруг начала испытывать интерес к работе пекарни. Хенни, заметив это, весьма обрадовалась – приезжала, показывала хитрости, выдавала семейные секреты вкусной выпечки, изредка намекая,  что хотела бы всерьёз приобщить невестку к семейному  делу.

        Эрих появлялся раз в неделю, привозил продукты, охотно гулял с сыном, спящим в коляске. Далеко от дома не уходил.  Как только Курт начинал тихонько хныкать и вертеть головой,  Эрих сразу же подвозил коляску к крыльцу и кричал:

  – Maria, komm zu mir, bitte! **
Он поспешно вручал младенца матери, прыгал в машину и уезжал, но Маша его отъезда почти не замечала – ей было всё равно.

  ...Как-то утром Маша вышла на крыльцо. Курт безмятежно дремал в коляске, раскинув ручки и иногда чуть вздрагивая во сне.

   Маша прислушалась к дальнему перезвону церковных колоколов и внезапно остро ощутила:  всё вокруг ей кажется милым, почти родным.

   Она – хозяйка этого дома, этого места – и будет жить здесь вечно. Состарится, выпекая булочки для жителей окрестных деревушек, а после освобожения от бренного тела её душа будет в одиночестве летать над синими горами, заросшими дремучим непролазным ельником.

   "Всё-таки Хенни – колдунья, – подумала Маша, – приворожила меня травяными зельями. Нашла себе замену, а сама получила свободу..."

  Курт тихонько хныкнул во сне, и Маша  осторожно – чтобы не разбудить – коснулась его нежной щеки губами.

 – Мы так хорошо живём вдвоём... Ты ведь останешься со мной навсегда, правда, Курт? – шепнула она на ухо спящему сыну.




      конец повести

*я стала большая

** Мария, иди ко мне, пожалуйста.