Глава 9-1. 1998 год

Глава 9. 1998 год

1

Утро вступало на территорию дачи Бровкиных. Солнечный луч отыскал лазейку в густых побегах хмеля и, проникнув в садовую беседку, разбудил бестактно Мишу, отсыпавшегося после ночного кутежа. Беспричинной светлой радости, что сопутствовала пробуждению когда-то, он не ощутил. Взглянув на часы, Миша пробурчал нечто неодобрительное по адресу дневного светила, разбудившего так рано, не было ещё восьми. Не открывая глаз, он ощупью нашёл на тумбочке пачку сигарет. Бровкин курил уже два года, но его здоровый организм всё ещё отвергал отраву. От сигарет Мишу подташнивало, мутило, начинало порой сильно биться сердце. Ему, в сущности, курить и не хотелось, но он курил, потому что курили все в его компании. Не открывая глаз, Бровкин извлёк из пачки сигарету и сунул её в рот, нащупал на тумбочке зажигалку. Теперь пришлось открыть глаза, хотя открывать их не хотелось. Закурив, он сделал без всякого удовольствия несколько затяжек. Организму стало скверно. Миша загасил сигарету и сел в кровати. Дел сегодня не предвиделось. Искать встречи с кем-либо из компании для просто так не хотелось. Читать книгу не хотелось и подавно. Хотелось вот поспать ещё, но сон теперь, Бровкин знал по опыту, не придёт. Впереди был чересчур уж длинный день. Можно было, конечно, скоротать его за водкой, но даже мысль о водке после недельной беспрерывной пьянки вызывала тошноту.
Миша принял холодный душ в садовой кабинке. Маленько полегчало. Он пошёл в дом.
- Ой! - обрадованно всплеснула руками мать. - Я думала, ты до двенадцати будешь спать. Сейчас приготовлю завтрак. Чего бы ты хотел?
- Осетрину в шоколаде, - хмуро ответил Миша.
Мать засмеялась.
- Нет, правда, чего? - переспросила она.
- Сделай кофе, ма. И яблоко. Больше ничего.
- Да нешто это завтрак для такого богатыря! - Подойдя к сыну, она нежно притронулась рукой к его плечу. - Это оттого, что слишком много пьёшь. Брось ты эту водку. Ты же совсем другой стал, как пить начал. Не пей, родной.
- Поздно, ма, - с ленцой ответил Миша. - Я уже не могу представить себе жизнь без выпивки.
- Ладно, я найду врача, который поможет тебе. Ты не будешь возражать?
- Только без кодирования. Посторонней воли мне не надо.
- Хорошо, сыночек. - Мать стеснительно обняла сына, прижалась щекой к его груди.
Выпив кофе, Миша отправился в город на прогулку. Отправился пешком. Он с некоторых пор заметил удивительную вещь: ему опостылели машины, даже такие скоростные, как его «ягуар»! Это странное явление беспокоило его. Бровкин подспудно чувствовал, что «ягуар» - одна из последних его привязок к жизни. Странно было ощущать себя идущим через мост по узенькой пешеходной полосе в близком соседстве с проносящимися мимо машинами. Не только странно, но и унизительно. Машины, казалось, норовили умышленно зацепить его, несчастного пешехода, и, наверно, зацепили бы, кабы не защитный барьер, отгораживавший пешеходную полосу от проезжей части. Бровкин чувствовал себя не в своей тарелке.
Одной чугунной секции в наружном ограждении моста по-прежнему недоставало. Бровкин постоял у оплетённого проволокой провала, поглядел вниз на воду, на отчётливо различимую под водой песчаную косу, вспомнил, что так и не осуществил мечту нырнуть с моста в глубину. Нырнуть сейчас, после недельной пьянки, было бы неразумно, Бровкин явно был не в форме. «Может, правда, бросить пить?» - с апатией подумал он.
Его привлёк вид монастыря. Стены с башнями, сверкающий позолотой купол церкви, узенькая, остренькая, устремлённая ввысь колокольня, весь этот старинный облик, чуждый суетному миру, вызывал в душе не чувство покоя, нет, но желание покоя. Мальчишкой Миша облазил со сверстниками все монастырские закоулки. Тогда монастырь был запустелый, брошенный. Проржавелая табличка на полуразрушенной арке ворот гласила: «Архитектурный памятник старины, охраняется законом». Увы, не охранял его закон, и, может быть, именно поэтому так тянуло тогда к его камням, знавшим другую жизнь. Сейчас монастырь отремонтировался, заселился. Мише захотелось посмотреть, как теперь там, внутри.
Бровкин перешёл мост и двинулся береговой тропинкой, миновал пустынный пляж, поднялся в тихонькие улочки. Вот и монастырские ворота. Мише представилось, будто в воротах стоит незримый сторож, охраняющий духовную обитель от посторонних вроде него. Он превозмог робость и вошёл в калитку. Двор залит солнечным, весёлым светом. По песчаной чистенькой дорожке идёт неспешно пара: молодой священник и пожилая женщина в тёмном одеянии. В отдалении, у общежития, развешено на верёвках сверкающее белизной бельё, а возле хозяйственного сарая трудятся монашенки: складывают в стопку разбросанную кучу кирпичей. До его слуха донёсся сверху мягкий посвист. Бровкин поднял голову и увидел в проёме колокольни двух молодых девиц в монашеской одежде. Лица у них были озорные. Приглашающими жестами они звали Мишу к себе. В ответ он дружески помахал рукой.
Бровкин прошёл в еловую аллею, постоял перед распятием, мысленно посочувствовал Христу, умершему такой мученической смертью, потом решился войти в церковь. Его поразила тишина. Тишина была особенная, не такая, как в пустом доме или в заброшенном каком-то месте, звуки здесь были: потрескивали свечи, шелестели одежды молящихся, разговаривали в закутке у входа женщины, одна из которых была за конторкой со свечами и священными писаниями, и всё-таки казалось тише, чем в пустынной пустоте. Тишина была уютная, одушевлённая как будто.
Миша от природы наделён был тонким художественным вкусом. Чересчур уж «светский» образ жизни, какой он вёл, притупил в нём прирождённую художественность, но под влиянием церковной тишины она проснулась в нём, и, внимательно оглядев церковный интерьер, он заметил одну из причин одушевлённости. Она достигалась продуманным подбором красок. Обрамление евангельских изображений и икон, приглушённая позолота в украшении амвона и иконостаса, затемнённость ниш, даже огромная мягко-серого цвета занавесь на ремонтируемом участке стены - всё это вызывало чувство гармонии и уверенности в том, что суетный этот мир всего лишь временное пристанище.
Миша посмотрел вверх на свисавшую на цепи огромную люстру со свечами. Туда, вверх, понеслась его немудрёная мысленная молитва: «Господи, прости!» Ему показалось, будто эта стихийно выплеснувшаяся из его нутра молитва прозвучала вслух и чересчур уж громко. Он смутился и пошёл на выход.
У калитки в воротах стояли просившие подаяния. Вид был живописный: на одном разодранное зимнее пальто в пику лету, на другом разномастная обувка, третий босиком, но следов уродства или инвалидности не видно, разве что багровые, выдающие усердное поклонение Бахусу носы. Бровкин, не обративший на эту удалую братию внимания, когда входил, теперь вынул из кармана мелкие купюры и не глядя их пораздавал.
Выйдя на улицу, он посмотрел в одну сторону, потом в другую. Солнце уже ощутимо припекало. Бровкин решил освежиться купанием в реке. Пляж был пустынен. Миша стянул с себя тенниску и джинсы и быстро искупался, долго плавать не хотелось. Не ложась на песок, он стоя стал обсыхать на солнце. Из приречной улицы вышла молодая компания. Юнцы расположились на песке невдалеке от Бровкина, извлекли из сумки бутылки с водкой, полиэтиленовый стаканчик, хлеб, соль, луковки. Один в компании был совсем ещё ребёнок лет четырнадцати. Мишу покоробило от некрасивой речи: что ни слово, то грязный, неумелый мат. Юнцы щеголяли блатными выражениями, разыгрывали из себя «крутых». В наивном неведении своём они, видно, полагали, что убогая матерная речь - непременный атрибут «крутых».
Миша презрительно сплюнул: плебс! Соседство этой шантрапы было глубоко противно. Он стал одеваться, хотя плавки ещё не просохли. Полиэтиленовый стаканчик уже шёл у юнцов по кругу. Один из компании, похожий растрёпанностью одежды и волос на огородное чучело (судя по категоричности косноязычия, он был, видно, лидер), поднёс наполненный водкой стакан четырнадцатилетнему подростку. Тот, плаксиво покривив лицо, стал отказываться от подношения. Лохматый угрожающе настаивал. Бровкин быстро подошёл и сказал с улыбкой:
- Не приставай к ребёнку, чучело. Ему рано водку. Вам всем, кстати, тоже.
- Проваливай, пока не урыли, - злобно произнёс лохматый, добавив для выразительности мат.
- Ор-ригинально, - изумился Миша. - За такие невежливые слова, щенок, я тебя сейчас не то что урою, а как бы это тебе сказать помягче...
Лохматый растерялся, устрашённый, видимо, не столько Мишиными словами, сколько его холодной, загадочной улыбкой. Но остальные вскочили на ноги и окружили Бровкина. Боевой озноб приятно взбудоражил Мишу. Он даже не сосчитал, сколько их против него одного, вроде, шестеро. Бровкин не сомневался, что расшвыряет эту шакалью свору за полраунда. Он забыл, что давно забросил тренировки и в атлетическом клубе, и в боксёрском зале, забыл, что былая великолепная физическая форма подорвана курением и водкой и что он перед этим пил семь дней подряд. Бровкин вспомнил всё это, едва началась драка. Он вдруг обнаружил, что в руке при ударе нет ощущения той лёгкости, что сопутствовала точности и быстроте. Рука была тяжёлая. От медлительных её ударов противники отлетали, точно пёрышки, шагов на пять, но оставались на ногах. Совсем не то бывало прежде. Бровкин умел бить играючи, раскованно, и сражённые его ударами не отлетали прочь, нет, они валились на месте как подкошенные.
Схватка продолжалась уже, наверно, более минуты, а на земле не лежало ещё ни одного противника, это обстоятельство раздражало Бровкина. Злило и другое обстоятельство: он, оказывается, разучился уклоняться от ударов. Эти недоумки-сосунки били его, били весьма чувствительно, вот что было глубоко противно. Били, в основном, по голове. Мишу уже беспокоило предощущение нокдауна. «Только не это!» - приказывал он себе, но получал всё новые и новые удары. Бровкин стал горячиться, его кулаки всё чаще поражали пустоту, а противников делалось как будто больше. Миша начинал понимать, что долго не продержится.
- Плебеи! - кричал он, задыхаясь. - Я вас научу культурному обращению, недоумки голозадые!
Но ярость его была, увы, бессильна. Ко всем неприятностям добавилась ещё усталость. Мышцы стали непослушными, Бровкин уже не бил прицельно, а махал руками, точно жалкий дилетант. Дело шло к печальной для него развязке.
Уходящим уже сознанием Миша вдруг отметил, что обстоятельства чудесным образом переменились. В дело на его стороне вступила невидимая сила. С глухим стуком шлёпнулся на землю да так и остался лежать один противник. Другой с коротким вскриком ткнулся в песок ничком, точно собака, учуявшая нечто интересное. Сознание у изумлённого Бровкина прояснилось, и он увидел ладно скроенного молодца, швырявшего сосунков, как в кино про суперменов. Миша даже руки опустил от восхищения. В калейдоскопичной быстроте мелькали подброшенные в воздух тела сосунков, но трудно было уследить, чем орудует его неожиданный союзник: то ли ногами, то ли руками, то ли всем сразу вместе. Так или иначе, но всё было кончено в полминуты. Юнцы лежали на земле: кто молча, кто постанывая, лишь подросток стоял в стороне и с испугом глядел на происходящее.
- Они его, - кивнул Бровкин на подростка, - хотели насильно водкой напоить, я вступился.
- Да и так видно, на чьей стороне правда, - ответил молодец.
Взяв за донышко бутылку, он вылил её содержимое на землю, затем проделал то же с остальными бутылками. Поверженные им начали с кряхтеньем подниматься. Когда поднялись все, молодец сказал:
- Мотайте отсюда, пока целы.
Юнцы этому совету без возражений подчинились.
- Ты бы не ходил за ними, малый, - обратился Бровкин к подростку, двинувшемуся следом за компанией.
- А мы и не пустим, - сказал молодец.
- Меня зовут Миша, - сказал Бровкин.
- Андрей, - представился незнакомец.
Они пожали друг другу руки. Андрей улыбнулся:
- Да, личико они тебе изукрасили изрядно. На работу как теперь?
- С этим нет проблем. Обидно вот, от сосунков. Я сегодня не в лучшей форме... А ты работал, как... Это что, каратэ?
- Каратэ я тоже занимаюсь, но вообще-то обычный рукопашный бой.
- В городе есть такая секция?
- Хотелось бы наладить. Я здесь в гостях у бабушки, а живу в Москве. У нас несколько тренировочных баз в Подмосковье.
- Много бы дал, чтобы у вас позаниматься.
- Много не надо. Взносы мы платим небольшие: за аренду помещений, за ремонт, тренеру немного. У нас братство. Подряжаемся всем коллективом на работу, деньги в общую кассу, помогаем, кому трудно.
- У вас организация?
- Про федерацию рукопашного боя слышал?
- Нет. А какая у вас цель?
- Служить отечеству. Тренировки для нас - подспорье в главном: учимся жить по правде.
- Да неужто правда? - изумился Бровкин.
- Приходи, посмотришь. У нас принцип: неважно, кто ты и какой, важно, что стремишься к лучшему.
Андрей написал в блокноте адрес, телефон и, вырвав лист с написанным, отдал его Бровкину.
- Тебя тоже приглашаю, - обратился Андрей к подростку. - Поживёшь у нас, понравится - останешься, не понравится - отпустим.
- Я согласен, - дрогнувшим в надежде голосом ответил подросток и покраснел.
- Родители тебя отпустят?
- Я у тётки живу.
- Тебя как зовут?
- Коля.
- Пойдём решать вопрос к твоей тётке, Коля.
Андрей пожал Бровкину на прощанье руку и сказал: «Буду рад, если придёшь», - потом двинулся с Колей по тропинке в город. Миша смотрел им вслед, пока они не скрылись за поворотом. В задумчивости повертев в руке листок с оставленным Андреем адресом, он уложил его в портмоне отдельно от других бумаг.