Глава 9-2

2

Беловодску не везло на мэров. Выбрали одного - он через полгода погиб в автомобильной катастрофе. Выбрали другого - застрелили «друзья» по коммерческому делу. Третий сам выпрыгнул с шестого этажа. Город собирался выбирать четвёртого. Одним из кандидатов на пост мэра в этот раз был Борис Павлович Кулагин. В связи с предвыборной кампанией его «волга» однажды утром остановилась невдалеке от ворот монастыря, монастырская стена в этом месте поворачивала в идущую перпендикулярно улицу. За рулём сидел сам Кулагин, больше никого в машине не было.
Из «ягуара», стоявшего в проулке у противоположного угла монастырской стены, вышел Константин Углов. Он направился к воротам. Через несколько минут Кулагин проследовал туда же. Углов уже сидел на скамье в аллее. Кулагин прошёл мимо, постоял с видом смиренного прихожанина перед распятием, потом будто невзначай опустился на скамью с Угловым рядом. Оглядевшись, Борис Павлович негромко произнёс:
- Разведка донесла, мой главный конкурент на пост мэра имеет шанс меня переплюнуть. Надо против этого возможного мэра предпринять профилактические меры. - Он вынул из кармана пиджака листок. - Здесь список лиц, с которыми надо провести работу. Часть из его окружения, часть из избирательной комиссии. Городскую администрацию я беру на себя. Действуйте без риска, предпочтительно деньгами. Можете и пугнуть слегка, это ваше дело. На, прочти. Здесь только фамилии и должности. Номера телефонов, адреса, досье - тоже ваше дело.
Углов несколько секунд глядел на список, потом вернул лист со словами:
- Как оплата?
- Повремённо-премиальная, согласно вашему отчёту.
- Идёт, - удовлетворённо произнёс Углов и поднялся.
- Да, ещё одно небольшое дельце, - остановил его Кулагин. - В городе, точно тараканы, расплодились частные хлебопекарни. Пора их потравить. Мне они не конкуренты, а вот другу моему, директору Продторга, всю плешь уже проели своим постоянно свежим хлебом. Горожане клюют на эту свежесть, а напрасно, они имеют право на проверенный, надёжный хлеб - таковой поставляется моим заводом. Пуганите с улиц этих лоточников, а то они ещё магазины пооткрывают.
- Как оплата?
- По исполнении. Через пару дней проеду - чтобы ни одного таракана, то бишь лоточника, на улицах не видно было.
- Бу сделано, - сказал Углов и пошёл к калитке.
Кулагин постоял некоторое время со смиренно склонённой головой перед распятием. Со стороны можно было подумать, что он и вправду молится: Борис Павлович не был лишён артистических способностей.
Углов тем временем сел в «ягуар» и сказал Бровкину:
- Гони домой и приезжай на «москвиче», дельце есть. Запасной номер не забудь.
Бровкин не стал расспрашивать про «дельце», ему, во-первых, это было глубоко неинтересно, а, во-вторых, он знал, Углов любит поиграть в таинственность, пусть себе играет. Спустя полтора часа в пригнанном Мишей «москвиче» был уже комплект: Углов, Анбоев, Стажёр и Бровкин. К «москвичу» прилепили другой номерной знак.
- Готовность номер один, - объявил Углов и скомандовал Бровкину: - Давай на привокзальную площадь.
Волнение охватило Бровкина, когда Углов велел припарковать машину к Любиному лотку с хлебом. Волнение перешло в тревогу, когда Углов скомандовал: «За мной!» - и Мишины коллеги, рослые, во впечатляющей униформе - чёрные кожаные куртки, - выскочили из машины и, точно волки Красную Шапочку, окружили его наивную голубoглазку. Смутно сознавая, что сейчас он вступит в конфликт с лидером, Бровкин тоже выскочил из машины, но немного опоздал. Он предстал перед Любой в момент, когда Углов уже перевернул лоток. У Миши потемнело в глазах от Любиного взгляда. Она словно не замечала ни грозных молодцев, ни перевёрнутого лотка, ни рассыпанных на земле булок и батонов, смотрела только на него. Поруганное возвышенное чувство на него смотрело. Бровкину казалось, он проваливается в бездну. Словно издалека донеслись до его слуха обращённые к Любе слова Углова: «Ещё раз увидим здесь - пеняй на себя». Потом Бровкин услышал обращённые уже к нему самому слова: «Мотаем. Живо!» Как будто с некоторым чувством облегчения он кинулся за руль. Жутко было сознавать, что Люба провожает его взглядом. Какое движение души выражали сейчас её глаза? «Трус! Ничтожество!» - стучало в голове. За спиной, казалось, вырастала стена, отсекающая его навсегда от жизни. А впереди разверзалась пустота.
Сознание Бровкина осталось где-то позади, «москвич» шёл «на автопилоте». На обгоне он чиркнул правым бортом «таврию», потом вызывающе промчал на красный светофорный свет. Такие вещи при проведении операции чреваты были осложнениями.
- Ты что, пьяный, что ли? - зло спросил Углов.
- Хуже. Я, кажется, ничего не вижу, Костя. Заболел...
- Меняемся местами. - Углов сел за руль и отвёз его домой.
Две недели Бровкин пил водку с утра до ночи. Мать привела к нему врача, тот предложил закодировать его от пьянства. «Нет, я сам», - ответил Миша и слово своё сдержал. Он всегда держал слово перед матерью. Бровкин мужественно бросил себя в кошмар трезвого, лишённого смысла бытия. Месяц абсолютно трезвой жизни ничего не изменил, глаза у Миши оставались безжизненно пустыми. Он почти ничего не ел. На предложения матери пойти по врачам он отвечал, что врачи ему не помогут. Мать потихоньку плакала.
Но у Бровкина был могучий организм. Миша выздоровел. Через пару месяцев он почувствовал себя уже способным сесть за руль. И Бровкин сел в свой «ягуар» и укатил к Углову. Как это ни казалось ему противоестественным, он соскучился по своей компании. Мать опять плакала, теперь от радости: она лучше сына знала, как много значит для него снова сесть за руль.
- Ты очень кстати, - обрадовался ему Углов. - Ночью потрошим одного должника по заказу. Ты в форме?
- В форме.
- А «ягуар»?
- И подавно.
- Замётано. Сбор в девятнадцать.
- В каком районе объект?
- Лесная улица, 338. Северная окраина, частный дом.
Миша побледнел: Любин адрес сидел у него в памяти и теперь яростно застучал в виски.
- Много должны? - спросил Бровкин, стараясь сохранить спокойствие.
- Не знаю. Заказчик тыщу баксов обещал.
- Костя, это дело надо отложить. - Бровкин уже не скрывал волнения. - Xоть кровь с носу, Костя! Там моя... хорошая знакомая, я не могу... Я оплачу их долг. Втрое, вчетверо больше заплачу!
- Дело пущено, - безразлично пожал плечами Константин. - Иди сам к шефу, если хочешь... Я так понял, на тебя рассчитывать не надо?
- Дела не будет, Костя. Я еду к шефу, жди отбой.
Но получить отбой оказалось не так просто. Шеф был неуловим. Бровкин бешено мотался с одной явки на другую - шеф был везде, но к моменту Мишиного приезда его на месте не оказывалось, и никто не знал, где его искать. Ночь неотвратимо приближалась. У Миши было чувство, будто он ребёнок, беспомощный и беззащитный, очутившийся по воле тёмных сил среди безжалостных зверей.
В десять вечера он поймал-таки шефа на одной из явок. Светловолосый гигант нордической наружности сидел в кресле, вольготно раскинув ноги, и рассматривал свои начищенные до блеска туфли. Бровкин с ужасом подумал, что готов броситься перед этим «суперменом» на колени. Изложив суть просьбы, он заключил её словами:
- Я оплачу их долг. Втрое, вчетверо заплачу.
Шеф взглянул на него с откровенной гадливостью. Шефу было отвратительно слюнтяйство этого видного вроде парня: выложить из своего кармана любые деньги за какую-то знакомую юбчонку! Превозмогая отвращение, он спросил:
- Деньги с собой?
- Да, то есть они дома, - обрадованно спохватился Бровкин. - Я мигом привезу.
- Жду один час, - металлически отчеканил шеф. - Опоздаешь на минуту, будет поздно.
Бровкин ринулся домой. «Ягуар» мчал по ночным улицам со скоростью спортивного самолёта. Через десять минут Миша подъехал к дому. Не отрывая взгляда от часов, он взбежал на второй этаж. «Десять минут на обратный путь и здесь минут пять - успею!» - лихорадочно думал он. Родители уже спали, пришлось их разбудить.
- Ма, мне нужны три тыщи баксов, - объявил он матери. - Прям сейчас. У меня всё в банке, завтра я тебе отдам.
Он завысил степень готовности матери на всё ради него. Мать действительно его любила больше жизни. Но не больше денег. Впрочем, дело было не в любви. Сказалось просто сидевшее у неё в генах чрезмерно уважительное отношение к деньгам. Выкинуть среди ночи неизвестно на какую цель три тысячи долларов было ей не по силам.
- Зачем они тебе? - строго спросила она и поджала губы.
- Надо, ма. Я потом скажу.
- Нет, скажи сейчас.
- Ну, одна знакомая долг должна вернуть, а у неё нет денег.
- Чего это приспичило твоей знакомой долг ночью возвращать? До света потерпеть не может?
- Не может, ма. Если она не уплатит через полчаса, у неё будут неприятности.
- Ничего, переживёт. Надо было думать, когда в долг брала.
- Ма, ты что? - пролепетал в растерянности Бровкин. - Я верну ведь завтра...
- Нет, сын, сейчас не дам, тебе, уверена, это не на пользу.
- Извини тогда, - сказал очень тихо Миша. - Я не знал, что... Извини.
Необычайно мягкая улыбка проступила на его лице, при виде неё мороз прошёл у матери по коже. Она нежно прикоснулась рукой к его плечу:
- Не серчай, мой мальчик, ты ведь у меня мужчина. Ты, даже когда маленький был, никогда не плакал, если тебе отказывали в чём-нибудь. Я тебя очень прошу, никуда сейчас не езди. Ляг и поспи, утро вечера мудреней.
- Хорошо, мама, - сказал Миша, глядя не на мать, а на нечто отдалённое. - Я не поеду.
Он пошёл в свою комнату. Взял, телефонную трубку, набрал номер, попросил:
- Мне шефа.
Услышал в трубке холодное, нордическое «Да?», и виновато произнёс:
- Прошу меня простить, не нашёл денег.
Потом Бровкин лёг не раздеваясь на кровать и мгновенно погрузился в каменно-тяжёлый сон. Через три часа он очнулся с ощущением, будто только что прилёг. В сознании всё оставалось до жуткой боли свежим, и Миша чувствовал, что может сойти от этого с ума. Он подошёл к не занавешенному с вечера окну. Уже светало. Бровкин смотрел застылым взглядом на садовые деревья. Они являли собой жизнь и красоту, смотреть на них было больно. Миша зашторил окно, но легче не стало.
Через час Бровкин сел в «ягуар» и поехал. Он не задумывался над вопросом, куда едет, знал, что «ягуар» сам его куда надо привезёт. «Ягуар» привёз на высокий речной берег. Бровкин вылез из машины и долго смотрел на протянувшийся по противоположному берегу Беловодск. Поблёскивала маковка монастырской церкви. Ярко желтела песчаная коса пляжа. В отдалении виднелись заводские трубы, здание железнодорожного вокзала, а поближе - приземистые домики, сады. Бровкин помнил, как всё это когда-то было мило. Теперь от всего была лишь боль.
Миша поехал в город. Остановился на привокзальной площади в том месте, где Люба раньше торговала хлебом. Теперь здесь стояла полотняная палатка с мужской обувью. Нa него навалилась вселенская апатия, не хотелось ничего, не возникло даже желания снести эту палатку. Бровкин сел в машину. «Ягуар» вымахнул на Лесную улицу и вдруг остановился. Бровкин знал, в каком месте он стоит. Миша глядел прямо перед собой на дорогу. Повернуть голову направо, к Любиному дому, было страшно. Наконец он всё же повернул.
Ограда палисадника повалена, цветы растоптаны. Бровкин вылез из машины, медленно подошёл к крыльцу и долго смотрел на два пулевых отверстия с паутиной трещин в Любином окне. По ним было видно, что стреляли не на поражение. Миша тронул дверь, она отворилась. В доме никого. Дверцы шкафов раскрыты, кругом раскиданные в беспорядке вещи. «Всё бросили, уехали налегке», - понял Бровкин. Ему вдруг пришло в голову, что он мог бы предупредить Любу. Но разве это изменило бы что-нибудь?
«Я мог бы увезти её! - сверкнуло в голове прозрение. - Увезти с родителями вместе!» Эта неожиданная мысль взволновала Мишу. «Но ведь я могу их разыскать, - подумал он. - Могу начать новую жизнь вместе с ними!» Отчаянная радость перехватила у него дыхание: он едет на их поиски, немедленно!
Документы были при нём. Бровкин снял со счёта всю валюту. Дома он объявил матери, что уезжает надолго, возможно, навсегда. Мать залилась слезами, потом сорвала с себя золотые серьги, кинулась за деньгами и драгоценностями, выложила всё на стол с криком:
- Забирай всё, плати долги за кого угодно, только не бросай меня, Мишенька, сыночек мой!
От её величавого облика русской боярыни не осталось и следа. Смотреть на её истерику было тошно. «Хорошо хоть, отец на работе», - с тоской подумал Миша.
- Поздно, ма, - произнёс он с нежностью. - Мне теперь деньги не нужны.
Мать, упав на диван, зарыдала. Миша метнулся прочь из комнаты и осознал себя уже мчащимся в «ягуаре» по асфальтовой дороге. Дорога, увы, не вдохновляла. Возбуждение от принятого решения уже схлынуло. В голове была предельная ясность мысли. Он не сможет начать новую жизнь, даже если разыщет Любу. Он уже не тот чистый Миша Бровкин, который мог так радоваться движению души на её лице. Такие вещи его уже не тронут. Потому что жизнь оказалась жестокой чересчур. Миша, оказывается, непригоден для такой жестокой жизни. Он только теперь ощутил в себе миллионолетнее засилье генов доброты и справедливости. Бровкин всё понял теперь. Его послали в этот мир с задачей сделать всё, что в его силах, чтобы этот чувственный, вещественный, единственный во всей вселенной мир стал приспособлен для души, тоскующей о счастье. Он не справился с задачей, спасовал перед хитросплетениями удовольствий, низости и зла, перед подлостью и тупостью. Тёмные силы раздавили его, и начать борьбу сначала Миша уже не сможет. Чтобы начать сначала, надо вернуться и забыть. А сейчас в этом мире у него ничего больше не осталось. То, что у него якобы есть ещё Люба, мать, отец - самообман. У него нет ничего, кроме кучи денег в сумке, лежащей рядом на сиденье...
Звякнула под колёсами накладная мостовая железяка. Бровкин, очнувшись, посмотрел вперёд. На его лицо наплыла улыбка, былая, удалая, бесшабашная. На мосту работала ремонтная бригада. Левую половину пути закрыли для движения, отгородив барьером. Секции барьера стояли вкривь-вкось ещё не закреплённые. Барьер же, отделявший проезжую часть от пешеходной, вовсе сняли, видимо, собираясь заменить.
Миша сбавил скорость. У прогала в чугунном ограждении моста стояла прислонённая к ограждению свежеотлитая чугунная секция. «Неужто литейные цеха заработали?» - машинально отметило у него сознание. Проволоку, оплетавшую прогал, ремонтники сняли - всё благоприятствовало Мише. Крутнув руль влево, он точно рассчитанным ударом сбил барьерную секцию так, что её отбросило в сторону. Остальное было делом техники. Бровкин с ювелирной точностью «вписал» машину в прогал в наружном ограждении.
Он о многом успел подумать, пока летел с тридцатиметровой высоты. Успел даже подумать, нырнёт ли его «ягуар» в глубину или промахнётся и ударится в песок на мелководье. «Ягуар» не промахнулся, нырнул точно в глубину. Всплеск инстинкта самосохранения заставил Мишу попытаться открыть дверь, но было уже поздно, давление воды намертво её заклинило. Вода хлынула в его могучие, так любившие сладость вдоха лёгкие. Последняя Мишина мысль в этом мире была о маме. Он раскаивался, что своим уходом принесёт ей боль.