Золотой тупик - последняя глава

Глава XXXX

Гуд бай, Америка!(Время действия 1992 год)

  В этот раз Эдди удалось купить билет в люксовое купе на двоих. Попутчиком оказался солидный мужчина лет пятидесяти, приветливо представившийся Антоном Игоревичем. Он неспешно переоделся в полосатую пижаму, выложил из сумки на стол термос и книгу без названия в самодельной обложке из сероватой бумаги. «Бережёт книгу, — невольно отметил Эдди, — не хотелось бы, чтобы он утомил меня сегодня учёностью». Попутчик предложил ему кофе из термоса, но он вежливо отказался. А попутчик, налил себе кофе в крышку термоса, просверлил Эдди взглядом и спросил, словно сразу вычислил в попутчике не петербуржца:
— Давно в Питере были?
— Неделю назад.
— Командировки?
 —Пожалуй, командировки, — Эдди стало не по себе от пытливого взгляда попутчика, а тот улыбнулся:
— Развалины Помпеи. Я месяц назад был в Северной столице на конференции. В городе говорят только о хлебе насущном. Ужасное впечатление! Огромный грязный рынок, барахолка, декорация имперского величия, памятник развитому социализму, позеленевшие памятники скульптур. Ещё и зима, сырость, б-р-р-р, хандра людей — пейзаж ещё тот. Вы, Эдуард, или музыкант, или деловой человек из так называемых новых.
— Читаете «Приключения Шерлока Холмса»? — улыбнулся Эдди, касаясь книги попутчика.
— Читал. Не худшая книга из написанных людьми. У вас длинные подвижные пальцы, Эдуард, ухоженные руки, не знавшие, по всему, молотка и лопаты, такие же музыкальные руки встречаются и у дельцов занятых подсчётом денег.
Эдди стал раздражаться, усмехнулся.
— И ещё у карманников. Мне тоже нравится пересчитывать деньги, когда они у меня появляются. Приятное занятие, но нудное. С музыкой периодически соприкасался, это правда. А вы, наверное, писатель, Антон Игоревич?
— Больше читатель. Вы обижаетесь, Эдуард. Голова чем-то тревожным занята, вам хотелось доехать со своими мыслями, чтобы вас никто не отвлекал, а тут я со своими вопросами. Понимаю, извините, я больше ни буду вас тревожить, — попутчик, взял книгу и прилёг.
  Эдди покраснел. Час прошёл в молчании, попутчик читал, иногда отпивая кофе. Эдди прилёг, маялся и тоскливо смотрел в потолок. Такое положение в купе с молчащим попутчиком становилось невыносимым и он достал из сумки бутылку коньяка, лимон, шоколад и лоток с колбасой в нарезке.
— Как вы, Антон Игоревич, насчёт… расслабиться? — посмотрел он на попутчика
Тот оживился, отложил книгу.
— Адекватно.
Выложив из дипломата на стол Бородинский хлеб в нарезке, тонко нарезанные балык и сыр в пластиковых контейнерах, он довольно потёр руки:
— У меня тоже есть коньяк, но нужно вначале посмотреть на нашу производительность.
   
 Разливая коньяк, Эдди говорил:
  — Производитель на этикетке этого армянского коньяка написал WSOP, но гарантии, что зелье изготовлено не в подвальном цехе какого-нибудь посёлка Вышгород никакой нет. Написать можно, что угодно. Один мой знакомый любовно клеил на бутылках самогона личного производства бумажки с надписью «Никифорофф». Ну и дрянь же был этот «Никифорофф». Оценим буковки на английском?
— Перекрестившись, — рассмеялся Антон Игоревич, — за знакомство, свят, свят, свят.

  Выпив, он задумчиво, почмокав губами, рассмеялся:
— Армянский акцент неуловимо присутствует в виде усилителей вкуса. Попробуйте астраханского балыка, натурпродукт от друга. А по поводу брендов хочу вспомнить, что во времена оные наш народ говорил, что на каждом советском дерме стоит пресловутый знак качества. Помните этот пятиугольник с надписью СССР? По мне это злопыхательство граждан. Много было чего классного и вкусного, а вещи служили годами. Я бывал в Штатах, едал там безвкусную еду в красивейшей упаковке. И вообще всё, как в рассказе Зощенко, где поп говорит и бога нету — химия все…
 
  Эдди оттаивал, лексика и манера говорить попутчика ему импонировали. Закусывая, они поговорили о нынешней ситуации в стране. Антон Игоревич был радикально жёсток. Он считал новые порядки коллективной космической аферой Мальчишей Плохишей, фарцовщиков и мошенников, ведущих страну к развалу и деградации. Тема быстро исчерпалась, когда Антон Игоревич сказал, что скоро воочию увидит жизнь в свободной стране и ему будет, что сравнивать и добавил, что время для России сейчас неудачное для сравнений.
— В самом деле? И в какой же стране будете сравнивать жизнь с нашей? — взволновался Эдди.
— Штаты. Пригласили читать лекции по Достоевскому в Колумбийский Университет.
— Зачем им Достоевский при наличии Голливуда, комиксов, сытой жизни, комфорта, машин, Кока-Колы и жевательной резинки? — рассмеялся Эдди.
— Не скажите. Америка страна великих писателей и открытий. Не в пример нам они не жгут книги, трепетно относятся к мировой культуре, изучают, дискутируют, хотят понять других. Простому американцу может быть и нет дела до Достоевского, они может и Фолкнера с Драйзером не читали, впрочем, как и в самой читающей стране комбайнёру не было дела до Розанова, Достоевского и Толстого. Но специалистам американским интересно изучать нашу культуру. И, кстати, платят они специалистам из любой страны хорошо и без задержек. А те же японцы: где Достоевский и где они на своём острове? Однако ж изучают и переводят.
— Рад за вас, — задумчиво сказал Эдди, — чем, интересно буду я там заниматься? Я же одной ногой уже там.
— Как, и вы туда собрались? — удивлённо поднял брови Антон Игоревич. — по какой линии?
— По любовной, — усмехнулся Эдди, — меня ждёт несравненная мисс Джулия.
— Фиктивный брак?
— Не знаю. Встретился с прелестной туристкой из Америки в солнечном Пятигорске в отрогах Машука. Тёплый вечер в Кисловодском ресторане «Замок коварства и любви», ночь любви, переписка, телефонные разговоры, настойчивое приглашение.

  — Молодость, — задумчиво произнёс Антон Игоревич, — прекрасная пора жизни, яркие порывы сердца, кипение сердец, взлёты, разочарования, м-да. Светлый лучик поэзии в серой прозе жизни. А позвольте спросить, так сказать о прозаической части ваших планов жития в Штатах. Есть материальная основа или вы собираетесь жить, простите, за её счёт? Это там не принято, с этим жёстко, жизнь там трудная. У них рациональное мышление, вопрос достатка принципиальный и главный, халявы там нет, но   любителей поживиться любого рода за чужой счёт предостаточно. Меня, между прочим, в Нью-Йоркском аэропорту в мой первый прилёт грабанули в первый день вчистую.
 
  Эдди с отчаянием в лице взмахнул руками:
— Не знаю, не знаю! Деньги… есть деньги, и не малые, чуть больше миллиона баксов, появилась и возможность провезти их. Как всё там выйдет не знаю. Если честно, мне уже деньги противны, нет радости, ношусь с ними как с писаной торбой.  Я устал пока их добывал, ещё больше устал от подготовки к отъезду, нервы расшатаны. Знаю, вы деликатно не спросите откуда деньги, но уверяю, я никого не убивал и не грабил. Поработал над совестью одного мерзавца, получил его оправдание в долларах, потеряв при этом веру в человечество.
Антон Игоревич пожевал губами, посмотрел на Эдди пронзительно.
— А мисс Джулия знает о вашем, хм-м-м, долларовом счастье, вы знаете чем мисс Джулия занимается, какой у неё достаток, кто родственники? Чем живут?
— С её слов бывшая советская одесситка, папа грек, богатый человек, работает а Голливуде, большой дом. Джулия переживает за меня, твердит, что ждёт, желает удачи, просит быть бдительней.

  — Ещё бы! Жених не миллиардер, но как никак с миллионом, мелочь, а приятно, — усмехнулся Антон Игоревич и задумчиво потёр подбородок. — Знаете, я бы в вашем случае поступил, как Одиссей, когда инкогнито вернулся на родную Итаку. Прежде, чем радостно обнять Пенелопу, он разведал обстановку, правда, ему боги помогали. Так поступают мудрые мужчины. Нам придётся опереться не на Богов, а на нашу поговорку: осторожность головной боли не причиняет. Что я имею в виду? Извините за прямолинейность. Потяните время. После с трагическими нотами сообщите мисс Джулии, что попали в неприятность и лишились денег. Вот тогда бы вы точно узнали бы её истинное отношение к себе. Мы не в романтичном веке Ромео и Джульетты живём, век двадцатый, рациональный и тёмный. Простите, но всё мне кажется шатким. Можно ведь найти коны;, чтобы открыть, скажем счёт в каком-нибудь зарубежном банке, тогда вы бы уберегли свои деньги.
В разговоре они незаметно прикончили бутылку, Антон Игоревич предложил выпить ещё, но Эдди извинился, сказав, что устал и приляжет. Спал от беспокойно, его сосед читал книгу и заснул с ней в руках. Утром, когда они одевались, Антон Игоревич как бы между прочим задумчиво сказал:
 
  — Фёдор Михайлович Достоевский писал, что наличие денег есть высшая свобода, а между тем это в сущности рабство, рабство от денег. И это так же верно, как то, что у медали есть оборотная сторона. Сам писатель всю жизнь нуждался в деньгах, у всех просил и лишь в конце жизни, не став богачом, обрёл покой и счастье в лице верной жены, которая претерпела с ним все трудности и осталась с ним. Тонка грань между молодостью и старостью, Эдик, миг жизни.  Может быть у вас всё сложится и дай-то Бог, а коли нет? Представьте себе, что целый кусок жизни будет выкинут из жизни. Что вы будете делать в чужой стране, один, безо всякой опоры близких тебе людей, в борьбе за выживание?
Эди хмуро ответил:

  — Как вы раздраконили меня, Антон Игоревич! Ввели в сомнения и тоску. Я и так в застрял в ней в последнее время, не могу из неё выйти, а теперь и вовсе на молекулы распадаюсь. И это не страх, а предчувствие чего-то смутного, не проявляющегося откровением, болото. Дрянное состояние, дружище.
— У вас, простите, Эдик, остались любимые люди дома? Женщина…
— Дома, как такового у меня нет давно, лучший друг остался. А женщина…лучше не надо об этом. Была…верная, надёжная и любящая.
— Послушайте старого человека. Я столько в жизни ошибок насовершал, а на их исправление было истрачено столько полезного времени жизни. Будьте осмотрительней, эмоции не лучший способ принимать верные решения.
Расстался с ним Эдди у стоянки такси на площади Восстания. На прощанье Антон Игоревич говорил, обнимая Эдди:

  — Желаю вам удачи, Эдик, и повторюсь — мечтания не лучший друг мужчины. Будете в Штатах можем увидеться: Нью-Йорк, Манхеттен, университет, кафедра славистики, фамилия моя Каргопольцев. Надеюсь, что у вас всё сладится.
 
  Эдди посмотрел на него с грустью.
— Спасибо. Все ваши рассуждения точны, головой я их принимаю. Но внутренний голос бунтует. Такой я человек, иду только вперёд. Антон Игоревич, я должен пройти этот путь до конца, маршрут не хочу изменять. В конце концов это интересно узнать, какие ещё фортели может выкинуть моя судьба. Будь, что будет — это моя жизнь. А миллион…миллион — дело наживное.
— Быть или не быть, — улыбнулся Антон Игоревич, — такой подход часто стоит уважения. До встречи в Нью-Йорке, дружище.   

  Погрузив сумки в багажник такси Эдди поехал к Александру Ивановичу. Его встретили, накормили, Александр Иванович приказал ехать в Пулково выкупать билеты и возвращаться к ним, в гостиницу не устраиваться. Эдди с почтамта говорил с Джулией. Сообщил номер рейса и время прилёта. Она была необыкновенно рада, радостно смеялась, говорила, что она сейчас в Нью-Йорке, ждёт его не дождётся, спрашивала, понизив голос до волнительного шёпота, как обстоят дела с грузом. Эдди успокоил её, сказал, что всё должно быть в порядке. Джулия жалобно извинялась, что встретить его в аэропорту не сможет в связи с днём рождения отца, но непременно пришлёт за ним свою машину с водителем, он будет ждать его в зале ожидания с картонкой с его фамилией, зовут его Сэм.
Александр Иванович закрылся с ним в спальне и посвятил в детали плана. Они были просты. Контроль он проходит с сумками Эдди, а тот проходит с его сумкой. По прилёту, получив багаж, он приостанавливается, отстаёт от группы, они меняются сумками и расстаются. После позднего ужина, Эдди рассеянно играл с дочерью Светланы в Денди, спать его уложили на раскладушку в гостиной. Утром он попрощался со Светланой и женой Александра Ивановича. Она плакала, благодарила, дала ему маленькую иконку Николая Угодника. Александр Иванович перекрестился, когда они выходили из квартиры.

  В аэропорту всё прошло как по маслу. Персонал аэропорта лебезил перед делегацией хорошо одетых сытых господ, едущих в далёкие края на бюджетные деньги с благой миссией накормить голодный город. Господа были веселы, представляя будущий распил многомиллионной сделки, они улыбались плотоядными улыбками Сатиров красивым нимфам в аэрофлотовской форме, перемигивались между собой лукаво.
Расположилась они в голове салона самолёта, шумно веселилась, хохотали, пили виски. United Airlines кормил, стюардессы сама нежность и предупредительность. Эдди сидел у иллюминатора, рядом с ним устроилась носатая старуха с усиками. Начала она свой рассказ о счастливом внуке Иосифе с того, что горестно сказала: «Йосиф всегда был такой умница, он бы мог стать щикарным скрипачом, вы знаете, во сколько нам стоило обучение?! Но эта Таганрогская шикса, его первая жена, заставила его бросить музыку и пойти в торговлю, боже ж мой, в торговле столько риска для молодого человека».

  О том, как повлияли торговые риски на судьбу внука в СССР, она умолчала и стала рассказывать о том, как он живёт сейчас в Америке. О том, что у него на Брайтон Бич большой магазин, квартира, две машины, счёт в банке, как он щикарно живёт, какая у него дрянная жена американка, до сих пор не научившаяся готовит фаршмак, восхищалась низкими ценами в Америке, горделиво сообщила что у внука в квартире уборщицей работает негритянка (такая сволочь!),  измеряет объём работ с калькулятором и рулеткой, а к неоговорённому метру уборки не подходит. В конце концов она задремала, но грузно, по много раз, снималась с кресла, как баржа с пристани, для похода в туалет. Возвращаясь, восхищённо бормотала: «Толчок, как у людей, страна, как страна», и засыпала, как ребёнок, пуская пузырники губами.
Эдди смотрел на небо. Лайнер разрезал его со скоростью почти 900 км. в час, уже почти два часа они были в полёте. «Сейчас в Нью-Йорке время обеда», — вычислил Эдди, прикинув, что прилетят они в Большое Яблоко ночью. Он представлял себе сколько стран осталось позади, как всё дальше и дальше он удаляется от родины, родных людей, надёжного Витьки, искренней и добрейшей хохотушки Марины, маленького Эдьки, от бессловесной, но такой близкой и милой сейчас Людмилы и злая тоска перехватывала горло, горчило на сердце.
 
  Небо меняло свой свет, оно заметно темнело, когда уже у него сводило спину от долгого сидения, оно совсем помрачнело. Эдди накинул на голову пальто и прижался лицом к иллюминатору, небо сияло мириадами ярких звёзд! Он попытался вспомнить названия созвездий, вспомнил, как учитель астрономии Мамедали Курбанович устроил практический урок, и водил их девятый класс смотреть на низкое южное ночное небо и красочно описывал созвездия. Но вспомнил только, как мальчики привязывались к девчонкам, травили анекдоты, а после курили на Бакинском бульваре.
Чужие звёзды сияли, миром правила ночь, он задремал, очнулся, когда самолёт шёл на посадку. В самолёте стало шумно, после всех проснулись хорошо принявшая делегация мэрии. Пилот мастерски сел, поздравил пассажиров с прибытием, к самолёту подъехали автобусы. Потягиваясь и разминаясь, пассажиры нетвёрдым шагом ступали по трапу.

  В зоне прилёта Эдди видел Александра Ивановича, он тоже видел его, сделав условленный знак, снял и надел шляпу. Когда объявили получение багажа, Эдди остановился недалеко от него. Его сумки Александр Иванович получил раньше него. Он медленно отошёл в сторону, поставил сумки на пол, нагнулся, делая вид, что завязывает шнурки. Эдди получил сумку, стал рядом с ним, его сумку поставил рядом со своими.  На них никто не обращал внимания, толпа возбуждённо толкалась у транспортёра. Александр Иванович крепко обнял Эдди, прошептав: «Мы будем молиться за тебя, Эдик. Звякни, как и что, когда сможешь».
 Оглядываясь, он исчез за спинами людей. «Последний русский, кого я видел, — прошептал Эдди, прошёл на более-менее свободное от людей место, ближе к выходу и увидел крепкого верзилу в костюме с какой-то эмблемой на кармане пиджака, Он держал над головой картонку с надписью: «Welcome, Eddie Murphin!».  Кто-то, извинившись, толкнул Эдди, решительным шагом направляясь к верзиле. К встречающему они подошли почти одновременно. Увидев вблизи этого темнокожего человека, Эдди остолбенело замер: перед ним собственной персоной стоял Эдди Мэрфи в отличном элегантном полупальто! Он поморгал глазами — Эдди Мерфи!
 
  А звезда Голливуда непринуждённо стукнул Сэма по плечу и таким знакомым голосом спросил:
— «Hey, boy, you didn't go to school. Who are you, whom do you meet? You don't know how names are spelled, haven't you seen my films? »
Сэм забегал волчьими глазами, затоптался, показывая пальцем на Эдди, промычал.
— Excuse me, sir, I must be meeting this man.
Актёр повернулся к Эдди.
— Are you the same Murphy?
Эдди, краснея, напрягся и довольно прилично ответил:
— I'm from Russia, our last names are similar. I'm Eddie Murfin with an N on the end. I'm a fan of your films.
Актёр стукнул его по плечу, показывая свою фирменную улыбку со щёлкой между зубами:
— Really? Ha ha ha! Do they know me in Russia? Welcome to America, brother.
Эдди восхищённо провожал взглядом актёра, которого обступала троица хохочущих красоток, а Сэм, зло пробормотал:
— Fuck! Where did this black clown come from?
Эдди наконец заметил корявый английский верзилы. Ничего не сказал, глянул на него, думая, что таких типичных грузчиков, пересыпающих речь матом, он часто видел дома на складах.
— Went, — сказал на своём славянско-английском наречии Сэм и поднял сумки, крякнув, почему-то удовлетворённо и уважительно, — heavy, motherfucking.
Они подошли к чёрному лимузину, верзила небрежно кинул сумки в багажник, хлопнул капотом, Эдди уселся в уютное кресло. У Сэма зазвонил телефон, выслушав, он передал трубку Эдди. Джулия нежно верещала:
— Милый, милый, милый, боже мой, ты в Америке! Гости уже расходятся, папа специально остался, чтобы познакомиться с тобой. Мы ждём тебя, милый, люблю тебя, малыш. Всё прошло хорошо, милый?

  Эдди ответил, думая: «Чёрт, её больше всего это беспокоит. И почему, малыш?»
— Передай, пожалуйста, трубку Сэму, милый, — попросила Джулия.
Сэм односложно бубнил в трубку: «Yes, yes, yes», закончив разговор на Ok, выругался.

 Эдди вертел головой, таращил глаза на красочные рекламные билборды. Они ехали по шумным проспектам, мимо расцвеченных ресторанов, клубов, баров, магазинов, отелей, но через некоторое время свернули на узкие улицы, пересекли множество одинаковых кварталов и выехали на трёхполосную автостраду с весело перемигивающимися светофорами, Сэм прибавил скорость, гнал, поглядывая на светящиеся часы, молчал, задумчиво смотрел на дорогу. Вскоре он свернул на скромную двухполоску с редкими домиками далеко за обочиной. Бросив: «Petrol», он свернул к небольшой заправке, подъехал к одной из колонок, вставил пистолет в бак. Нажал на пульт, клацнули кнопки блокировки дверей. Неспешно поругиваясь и потягиваясь, он пошёл оплачивать топливо. Эдди наблюдал за ним, думая: «Как все водители, он должен обернуться, глянуть, на месте ли его ласточка», и весело рассмеялся, когда Сэм обернулся.


  У здания с подсвеченной рекламой «Coca Cola» стоял синий «Форд» с работающим двигателем и открытым водительским окном. Сэм подошёл к «Форду», из окна высунулся бородач. С минуту они о чём-то экспрессивно говорили, водитель высунул руку из окна и раздражённо постучал костяшкой пальца по циферблату часов, Сэм кивнул и вошёл в здание. Водитель «Форда» развернулся, объехал заправку. Через минуту Эдди услышал позади лимузина рёв дырявого глушителя, взвизгнули тормоза.
Он глянул в зеркало, но ничего не увидел: капот багажника был открыт и загораживал обзор! Ещё через мгновенье «Форд», рыча, чуть не снеся боковое зеркало, объехал лимузин, из окна показался вытянутый средний палец, ещё через миг автомобиль скрылся за поворотом.

  Эдди безуспешно пытался открыть дверь, но она не открывалась. Сэм вальяжно подходил к машине. Повесил пистолет на колонку, нажал на пульт, щёлкнули кнопки запора дверей. Эдди выскочил из машины, больно ударившись головой об стойку двери. Он знал, что выскакивает напрасно — багажник будет пуст. Сэм захлопнул багажник, криво и нагло ухмыльнулся: «Гейм Овер».
 
  Словно оплёванный стоял Эдди, не в силах что-то сказать, руки сжимались в кулаки, ярость выплёскивалась из него. Сэм отступил на шаг о него, положил руку на рельефно оттопырившийся правый карман пиджака и сказал с южнорусским акцентом:
— Ну, ну, братела, спок, шо ты дёргаешься? Поздно пить боржом, это Нью-Йорк, детка.

  Эдди дёрнулся, Сэм выхватил пистолет, отступив ещё на шаг.
— Дёргай-ка назад в Рашку, фраерок, пока жив. Мне приказали не трогать тебя, но если будешь шуметь, ноги прострелю.
Эдди обмяк, опустил руки.
— Ненужно, Семён Семёныч, ни ноги, ни руки, передавай мисс Джулии, что я безмерно ей благодарен за заботу о моём здоровье.
Верзила хохотнул.
— Жулия? Как все бабы сука сукой, но голова у Катьки одесситки дом Советов. Бывай, братан, и на старуху бывает проруха. Жизнь такая — сёдни ты, завтра я.
Он сель за руль, газанул, взвизгнули шины. Лимузин свернул туда же куда и «Форд». Эдди поднял глаза к небу. Чужие звёзды, свидетели его фиаско, ехидно перемигивались с подругами, словно предлагая им рассмеяться.
И Эдди рассмеялся.
— Кое-что у меня получилось. Всего лишь за миллион долларов я увидел Эдди Мерфи, это, брат, дорогого стоит.

  Холодок заползал под дорогое тонкое пальто. Зябко поёжившись, он поднял воротник и пошёл к зданию заправки. Хозяин в ковбойской шляпе настороженно его оглядел, Эдди попросил кофе и сигареты Мальборо. Хозяин подошёл к автомату, поставил чашку под него, дёрнул рычаг, поставил чашку и пачку сигарет на прилавок, не сводя глаз со странного посетителя, невесть откуда появившегося. Эдди протянул ему сто долларов, он придирчиво рассмотрел купюру, отсчитал сдачу и вновь уставился на пришельца со странным акцентом. Допив безвкусный кофе, Эдди спросил, далеко ли до аэропорта. «It's twenty miles away», — не сводя с него настороженных глаз, бросил мужчина.

  Эдди поблагодарил и вышел. Он шёл по шоссе в обратную сторону. Через какое-то время увидел щит с надписью «Kennedy airport» со стрелкой и свернул. Автомагистраль была пустынна, редкие машины проносились мимо. Рёв клаксона заставил его отскочить на обочину, с рёвом его обгонял огромный рефрижератор. Но стал притормаживать, но остановился далеко от него. Эдди добежал до машины, вскарабкался на подножку, окно приоткрылось. «Kennedy airport», — сказал Эдди, усатый водитель рассмеялся:
—Бакинский акцент не выветривается даже когда говорят на английском. Присаживайся, брат. Я как раз в ту степь товар везу. Меня Гурген зовут.


  Эдди забрался в тёплую кабину.
— Каким ветром тебя сюда занесло, брат? — спросил водитель.
— За жар птицей погнался и не догнал. Меня Эдик зовут. Курить можно? — посмотрел на водителя Эдди.
— Кури, брат, пока курится. Говоришь, не догнал? Здесь таких ловцов со всего Света полно. Где в Баку жил?
Эдди закурил.
— На Завокзальной.
— Красавчик, земеля! — восхитился водитель, — Соседи. Я на Чапаева, рядом с парком Дзержинского.  Когда в Баку был в последний раз?
—  В девяносто втором.
— Хреновые года для бакинцев. А я здесь уже десятый год. У дяди жил в Лос-Анжелесе, учился у него ювелирному делу, но жизнь заставила сесть за баранку. Везу мясо в Нью-Йорк из Техаса, — говорил Гурген. Он вспоминал о бакинском детстве, друзьях. Эдди рассеянно слушал, равнодушие охватывало его липкими холодными руками. Понимая, что земляк непременно спросит его, что он ночью делал на пустынной автомагистрали, он остановил лирические воспоминания Гургена, тронув его за плечо.
— Гурген джан, я и суток не провёл в благословенной Америке и возвращаюсь в немытую, которую необдуманно обидел, сказав, прощай. От того места, где ты будешь выгружаться, далеко до аэропорта?
Гурген быстро глянул на него.
— Автобусом можно доехать. Что случилось, Эдик джан?
— Кидалу кинули кидалы, купился на фуфле;.
— Деньги есть у тебя, брат?   
 — Баксов восемьсот осталось, на билет должно хватить.
Гурген с жалостью глянул на него.
— Эдик, я часа три-четыре разгружаться буду, после могу проводить тебя в аэропорт, а то будешь плутать, чего ещё может случиться, здесь тебе не Баку.
— Доберусь. Колумб без компаса добрался до Америки, язык, надеюсь, доведёт до матушки России.

  Бормоча: «Ай аствац, ай аствац», и с сочувствием поглядывая на Эдди, Гурген въехал в обширную зону складских зданий, ангаров, контейнерных площадок и остановился на стоянке, где стояли десятки грузовых монстров. Эдди протянул земляку руку.
— Спасибо, Гурген, не буду тебя обременять, как-нибудь доберусь.
— Погоди, — сказал Гурген, — Держи мою визитку, обязательно позвони. Выйдешь за ворота, иди налево до автомагистрали, там остановка автобуса. Деньги положи в носки, долларов пятьдесят в бумажник. Тут шантрапа чёрная пасётся, водителей грабят. Если встретятся, сразу доставай бумажник, говори, что это всё, не груби, прикидывайся шлангом. Держи сигареты и зажигалку.
 
  Они вышли из кабины, Гурген обнял Эдди. Уходя, Эдди оглянулся, Гурген крестил его спину.
Эдди брёл мимо грязных строений, дорога не освещалась, из темноты метнулась к нему троица фигур, взяла в кольцо. Мордатый негр, типичный представитель Голливудских сцен с уличными бандитами, поигрывая ножом, прохрипел: «Money, motherfucking!». Эдди послушно протянул бумажник со словами: «That's all, friend». Голливудский персонаж выхватил из бумажника пятьдесят долларов, бумажник отшвырнул в сторону, повертел купюрой в воздухе, презрительно бросил: «I’m not your friend, white parrot, motherfucking» и троица исчезла в подворотне.
Эдди разбирал смех, он надрывно хохотал, говоря:
— Говорят, что иностранный язык лучше изучать с носителями этого языка, но жизнь показывает, что самый быстрый способ — это интенсивный курс с носителем языка в экстремальных условиях.

  В автобусе он заснул, его разбудил водитель. Поблагодарив его Эдди вышел, но не дойдя до дверей аэровокзала остановился. Чуть светало, здание сияло огнями, за запотевшими стёклами копошились фигурки людей, огромный лайнер набирал высоту, прощально мигая бортовыми огнями, переполненные автобусы подъезжали к зданию.
Эдди стоял отключившись, люди задевали его сумками, с неудовольствием, что-то говорили. А он сейчас переместился в другое измерение, он был не здесь и нигде, на какое-то время оказался в зыбком качающемся мареве, реальный мир исчез, вокруг не было ни души. Горячим потоком в голове проносились эпизоды последнего часов. Очнулся он толчка, мужчина бросив: «Sorry», исчез за дверями.
Эдди вошёл в зал, присел в кресло у искусственной пальмы, закрыл глаза. Голос в голове говорил: «Небеса тебя спасли в очередной раз. Тебе, наверное, в знак благодарности нужно уйти в монастырь. Принять тебя монашеское братство возможно и примет, но как быть с тем, что ты так сильно любишь жизнь во всех её проявлениях? Стать флагеллантом, стоять ночами на коленях, есть капусту, каятся? Что я там буду делать? Какую-то административную должность я, наверное, смог бы потянуть, например, дежурить на воротах, как апостол Пётр со связкой ключей или редактировать монастырскую газету «Божья искра. Нет, не моё. Я большой грешник, выхода нет, придётся дожидаться последнего суда на бренной земле. Но, пожалуй, Бог ко мне чрезмерно милостив. Он, конечно, круто со мной обошёлся в этот раз, но чего не стерпишь от любящих родителей! Они же наказуют с добрыми помыслами, вразумления ради. Спасибо, небо, спасибо. Но, как быть с моей тревеломанией, небо? Неужели она опять погонит меня в путь, а небо может, наконец, устать бегать за мной и спасать, махнёт на меня могучей рукой, то бишь дланью. Где лекарство от этой болезни? Так и буду, как вечный Жид, бегать по свету, свалюсь где-нибудь на парковую скамью и испущу дух? Или нужно принять халатную истому, жить, как все: уют, телевизор, мягкая постель с ароматом чистоты, праздники в кругу семьи, рассказы внукам о моей исторической встрече с Эдди Мерфи за миллион баксов… кто я вообще? Какая от меня польза миру? Острил нахватанными пошлостями, забивал баки людям, бежал, бежал, бежал. Не от себя ли? От кого, куда? От прекрасных людей, какими прекрасными я их сейчас вижу! Витьку, Марину, Изю, хитренького Юргена, Сергея Романыча, и даже дылду, старшину и придурка Яшку. Как мне сказал в купе филолог словами римского императора? Весь мир похож на картину, где чёрная краска, наложена на своё место, мир прекрасен даже со своими грешниками. Класс! И я один! Ха-ха, один, как прежде и убит! Убит… но долги раздал. Раздал…чёрт! А сочинский таксист?! Я же ему обещал иномарку! Не за это ли я наказан! Не поэтому ли я зачем-то оставил заначку в антресоли московской квартиры? Как человек с чувством долга и чести я обязан исправить ошибку. Мила, Милочка! Людмила, означает мила людям. Я лечу, лечу, на коленях буду просить прощения!»


 Он очнулся. Рассеянным взглядом обвёл зал. Люди входили и выходили из дверей, металлический женский голос сообщал пассажирам и встречающим о прилётах и отлётах, изменениях в расписании Разноплеменный народ в тюрбанах, шляпах, хиджабах, кепках, армейских фуражках, арафатках, кипах, куфиях, бейсболках, беретах, задирал головы к световым табло, у касс змеились очереди.
— Гудбай Америка! — рассмеявшись сказал он, хрустнув пальцами, встал с кресла и уверенным шагом пошёл к кассам, расталкивая людей, бросая налево и направо весело: «Sorry. sorry! The Russians are coming, the Russians are coming! I urgently need to go to Russia».