Варенье из инжира и тремблёз. Окончание

К моему изумлению, Вероника Сергеевна открыла витрину и бережно взяла в руки странную вещицу. На первый взгляд это была просто чашка с блюдцем, но потом я увидела, что чашка стоит в фарфоровом "гнездышке" намертво прикрепленном к блюдцу.
— Это называется тремблёз. Помните знаменитую "Шоколадницу"?
Я немного покраснела, ничегошеньки я не помнила, вернее, не знала. Вероника Сергеевна бережно поставила тремблёз на стол и с трудом сняла с полки большой альбом.
— Смотрите. Видите, служанка несет поднос, ей никак нельзя разлить хоть капельку шоколада, ведь он был так дорог! А тремблёз надёжен, из этой чашечки ничего не прольется, даже у криворуких слуг и старых перечниц, вроде меня, у которых уже трясутся руки.
Вероника Сергеевна торжественно вручила мне тремблёз (руки у меня тут же задрожали от волнения и страха) и сказала, что сейчас мы будем пить кофе. Я из этой старинной вещицы, а она из привычной, любимой, старой чашки.
Как описать мой ужас? Наверное, так сильно я никогда не боялась. Тот короткий путь из комнаты в кухню (налить кофе), а потом обратно (мозги мои отключились, я почему-то не сообразила, что кофе мы все равно будем пить в комнате и незачем ходить туда-сюда с драгоценным тремблёзом) показался мне вечностью, а ноги стали ватными. Руки тряслись, мне хотелось сказать: чёрт с ним, с этим кофе! Я все поняла, просто отпустите меня, пожалуйста! Я больше не буду задавать глупые вопросы, только избавьте меня от общения с этим тремблёзом!
— У фарфора душа проявляется очень ярко! Вы ведь это уже заметили, верно?
Я смутилась. Вероника Сергеевна поняла, почему я принесла в ее дом свою чашку? Как же неловко!
Я вспомнила тот самый свой первый визит, когда Вероника Сергеевна подала кофе в старых чашках с почти истертой позолотой — намеком на былое величие и красоту.
— Мамины чашки, фабрика Кузнецова. Как видите, этот сервиз честно трудился всю свою жизнь, за это я его и уважаю. Можно было бы отдать чашечки на реставрацию, а потом поставить в витрину и не трогать, но мне нравится "оживлять" эти чашечки, пить из них кофе и ощущать связь времен, вспоминать те времена, когда мама наливала мне горячее молоко и ласково предупреждала: осторожно, не разлей и не обожгись!
Помню, как я оробела и осторожно сделала глоток из хрупкой чашечки. Не знаю, чего я ожидала. Наверное, какого-нибудь чуда или видения, чего-то волшебного. Но, к моему удивлению и ужасу, край красивой чашки грубо, как наждачной бумагой, прошелся по моим губам, а сам кофе излишне горчил и имел неприятный привкус. Тогда я подумала, что, скорее всего, я тоже заболеваю, поэтому мне и кажется то, чего и быть не может. Но и в мои последующие визиты, когда радушная Вероника Сергеевна угощала меня кофе, и чашка, и напиток вели себя по-свински. Если же я делала над собой усилие и все же выпивала кофе, у меня тут же начинал болеть живот, словно я наелась несвежей сметаны.
Что за чертовщина? Кому рассказать, не поверят! Но, кажется, эта чванливая, синяя чашка, вся потертая и древняя, меня просто терпеть не может! Ведь Вероника Сергеевна явно наслаждается кофе, пока я пытаюсь сделать хоть глоток! Бывает ли такое? Разве бездушные вещи могут испытывать симпатии или антипатии к людям? Ведь это же просто вещи, ёлки-палки!
Я себя уговаривала, переубеждала и честно пыталась подружиться с надменной чашкой. А когда мне надоели эти странные отношения, просто купила себе самую обычную чашку, простую штамповку, лишенную характера, и сказала Веронике Сергеевне, что просто боюсь разбить ее ценный фарфор, поэтому и буду пить кофе из вот этой дешевой посудины. Я-то думала, что сумела обмануть мою обожаемую старушку, но, как оказалось, я ошибалась.
— Знаете, Ксюшенька, мне кажется, фарфор очень любит крупицы душ или же наоборот, души его любят. Мне нравится думать, что когда я уйду, часть меня переселится в дерево или реку, часть родится заново, но одна искорка, почти незаметная, но очень значимая, будет жить в любимой статуэтке или же в этом тремблёзе.
Получается, мама Вероники Сергеевны до сих пор жива в любимых ею чашках и почему-то она меня вот так сразу невзлюбила. Интересно, за что? Может быть за мои вечную торопливость и суету?
Вероника Сергеевна словно прочитала мои мысли.
— Вы слишком быстро бежите по жизни. В вашей душе нет того целительного, необходимого баланса. Поэтому я и дарю вам этот тремблёз.
— Что? — я чуть не выронила чашку.
— Постарайтесь научиться покою, спокойствию, умиротворению. Пейте кофе не потому, что вам нужно просто запить бутерброд, но потому, что вы хотите подумать о жизни, помечтать, увидеть сон наяву.
— Я не могу принять такой подарок!
— Ксюшенька, дорогая моя, представьте, что это часть моей души. Вот увидите, нам будет хорошо вместе!
Она сказала это так печально, что я испугалась: вдруг ей плохо и она предчувствует скорый уход? Я засуетилась, предложила вызвать врача, но Вероника Сергеевна лишь махнула рукой.
— Вот про это я и говорю, Ксюшенька. Вы — сплошная суета! Вам просто необходимо иногда замедлять свое время и немножко отвлекаться от всех дел.
Я было завела привычную шарманку и сказала, что мне некогда, что у меня работа, семья, корова, птичник и часть огорода, но Вероника Сергеевна нахмурилась и пригрозила напоить меня кофе из той самой чванливой чашки.
— Если вы добровольно не искорените свою вечную суету, природа это сделает за вас.
— Каким же образом? Корова сама доиться начнет?
— Далась вам эта корова! Заболеть можете! Будете лежать в кровати и переосмысливать свою жизнь!
Так оно, кстати, и случилось. Позже, когда мир окончательно устал от моих беготни и суеты. Тогда Вероники Сергеевны не было на этом свете, и она уже не могла сказать мне: а я вас предупреждала. Помню, как лежа в постели, я вспоминала ее пророческие слова и все думала, думала, думала, пыталась найти границу между болезненной суетностью и здоровой деловитостью. Мне кажется, я её обнаружила, поставила на ней полосатые столбики и сейчас строго слежу за тем, чтобы снова не пересечь её.
— Этот тремблёз  будет островком спокойствия в вашей жизни. Когда почувствуете, что совсем забегались, достаньте его с полки, налейте кофе или шоколад и просто представьте, увидьте само время — неспешное, фарфоровое, тогда и ваши мысли придут в порядок, моя дорогая Ксюшенька.
Я, конечно же, отказывалась от такого царского подарка, говорила, что у меня любопытные дочки и муж, и не ровен час кто-нибудь разобьет дорогую вещицу, но Вероника Сергеевна упрямо твердила, что хочет мне подарить именно это. Мы договорились, что я заберу тремблёз попозже, что он будет у Вероники Сергеевны вроде бы как на ответственном хранении.
Я втайне надеялась, что мне не придется забирать этот подарок, что Вероника Сергеевна пошутила или забудет про тремблёз. Не для меня он той был! Также как и красивая сумочка! Мне казалось, эти подарки мне дадены авансом, но я пока до них не доросла. Странные какие-то чувства! Я и по сей день в них не до конца разобралась. Что за непонятная смесь радости и разочарования заполнила мою душу, когда я поставила свой уже тремблёз в свой же сервант и строго-настрого запретила к нему прикасаться? "Даже дышать на него не смейте!" — так, по уверению Федьки, я прорычала, и вид у меня был до того мрачный и впечатляюще грозный, что муж и дочери тут же окрестили подарок Вероники Сергеевны проклятым и старались не смотреть на полку, где поселился важный, старинный дар. Да, вот он мой тремблёз, в котором, я была в этом уверена, живет искорка души Вероники Сергеевны.
Любая рассказанная история любит трагедию. Любая сказка ведь почему заканчивается "и жили они не тужили, мёд, пиво пили"? Потому что еще до финала были и трагедии, и испытания. Они-то людям и интересны. А вот спокойная, счастливая жизнь, о ней что расскажешь? Пресно, скучно. Это для зрителя, конечно. А сами действующие лица лишь о такой жизни и мечтают! Или почти о такой. Это я к тому веду, что наше общение с Вероникой Сергеевной было безоблачно и, потому, не интересно для посторонних. Что тут рассказывать? Как Вероника Сергеевна посвящала меня в тайны фарфора, как я ей читала вслух новеллы О. Генри, как она противилась еженедельной уборке и все просила вместо возни с тряпками испечь ей сдобных пирожков с вишней? Это были счастливые, бессобытийные дни, которые я часто вспоминаю, подпитываюсь от них теплом и умиротворением. То были мгновения замедленного, целительного времени. Я даже иногда думаю, что есть на свете такие люди (Вероника Сергеевна как раз из их числа), которые своей размеренной жизнью, своим спокойствием, своими мыслями и осознанностью дают этому миру тот необходимый ему покой, компенсируя суету больших городов и мятущиеся мысли их жителей.
Придумать что-нибудь для красивости и интереса? Мою неизлечимую болезнь или землетрясение, разбившее всю коллекцию фарфора? Нет, не буду, хоть и говорят, что прошлое не изменить, но мне кажется, оно все еще где-то существует, поэтому и нельзя врать о нем, можно ведь ненароком что-то в нем подправить и тогда...
В том периоде моей жизни было лишь одно огорчение - Вероника Сергеевна, с какой бы любовью и заботой ко мне не относилась, продолжала держать небольшую, но очень ощутимую дистанцию и упорно обращалась ко мне на "вы", не впуская меня в парадную залу своей души. Тогда меня это очень расстраивало, я жаждала родственных, безгранично близких отношений. А вот сейчас я ее понимаю. Она просто боялась отдавать всю себя в мое распоряжение, если так можно сказать. Ей было страшно потерять меня и прочувствовать боль, которую она бы не смогла вынести, поэтому она и сохраняла пусть крохотную, но дистанцию. Вдруг я бы переехала в другой город, оборвав все связи? Вдруг бы охладела к общению и перестала приходить в гости? Мелочи, не заметные для юности и зрелости, в старости вырастают в коварные айсберги, способные похоронить любого, даже самого стойкого и спокойного. Мне же казалось, наши отношения с Вероникой Сергеевной были подобны ее любимому фарфору: с одной стороны хрупкость и нежность, с другой - верность и вековая уверенность друг в друге.
Хотела бы я сказать, что эта почти идиллия продлилась до самой кончины Вероники Сергеевны, но... моя старушка все-таки оказалась права, нам пришлось расстаться. Конечно, мы звонили друг другу и писали письма, но все это было совсем не то, и ниточка, связывающая нас, становилась все тоньше и тоньше. Правда оборвалась она лишь тогда, когда я в самый последний раз увидела Веронику Сергеевну, в тот самый день, когда она навсегда распрощалась с этим светом (знаю, это было невероятно глупо, но я тайком сунула под покрывало ту самую сумочку, расшитую бисером и бусинами, в ней лежал мой подарок - крошечная, почти кукольная фарфоровая чашечка, мне даже показалось, что лицо Вероники Сергеевны совсем немного изменилось, когда я коснулась ее ледяных рук и прошептала: "Это вам, вдруг захотите в дороге попить кофе?").
Так почему же мы перестали видеться? Беда пришла из ниоткуда, по своему мерзкому обычаю, не постучавшись и не предупредив. Однажды Вероника Сергеевна запнулась о свои же тапки, упала и сломала шейку бедра. Это был приговор неподвижности — постельный режим до конца дней. Я, конечно, была готова ухаживать за ней, убирать, готовить, моей суеты достало бы на все дела, даже на жизнь на два дома (втайне я, не буду скрывать, хотела, чтобы Вероника Сергеевна переселилась к нам, и мне было бы полегче, и ей повеселее, но...). Но вдруг объявился тот самый дальний родственник. Случись подобное в романе Диккенса, родственник бы оказался пройдохой и охотником за наследством, а его жена обязательно бы морила Веронику Сергеевну голодом и нагло пила бы крепкий чай из драгоценных чашек. К счастью, жизнь написала совсем другую историю, и этот Рома (кем он приходился Веронике Сергеевне я так и не уяснила), и его жена, и его дети были милыми, добрыми людьми. Жили они у моря и уже давно уговаривали пожилую родственницу переехать к ним, поближе к солнцу, фруктам и такому полезному воздуху, наполненному солью, штормами и мощью.
— Не хочу их обижать, но мой переезд смахивает на поражение, - так сказала мне Вероника Сергеевна и заплакала, — ах, Ксюшенька, как же мне не хочется менять свою жизнь! Вы себе не представляете, насколько это больно! Раньше я думала, что в старости чувства притупляются, так и есть, но некоторые, особо подлые и коварные, также ярки, как и в молодости.
Я, конечно же, сказала, что готова на все, что она вполне может оставаться в своей квартире, но Вероника Сергеевна лишь покачала головой.
— Не хочу, вас мучить, не вынесу, если вы хотя бы разок посетуете, какую тяжкую ношу я на вас взвалила. Нет, я уеду. Мы ведь можем писать друг другу письма, верно? Я так люблю это делать! Что мне еще остается? Книги, кроссворды и письма. И воспоминания, конечно же! Я буду проживать свою жизнь заново, день за днем! И начну я с того момента, когда вы впервые переступили порог моего дома. Помните?
Я засмеялась, потом заплакала, и так мы и начали прощаться. А потом началась та самая "упаковочная" и "переездная" суета, которую Вероника Сергеевна на дух не переносила. Моя память не захотела удерживать образы тех хлопотливых дней, и я смутно представляю, как все происходило. Яркой картинкой отпечаталась упаковка фарфора, с которым нянчились, как с больными младенцами. Мне даже хотелось раздраженно крикнуть: "Да хватит возиться с этими чашками!" Да, я очень ревновала к этому "остановленному времени", мне казалось, если бы не коллекция, Вероника Сергеевна уделяла бы все свое внимание мне и только мне. Детское, глупое, наивное заблуждение! Все эти чашки, соусники, чайники и статуэтки пеленали в несколько слоев бумаги две девушки — они работали в музее и знали толк в подобном деликатном деле.
— А это вам, Ксюшенька! — Вероника Сергеевна торжественно вручила мне большую коробку и предупредила:
— Осторожно! Там, внутри начало вашей коллекции.
— Но... — начала я.
— Там не только ваш тремблёз, но и прелестная кофейная пара и одна милая статуэтка.
— Но... — я не могла подобрать слова благодарности. Достойна ли я такого грандиозного подарка?
— Помните, что я вам говорила? Когда я умру, самая яркая искорка моей души, самая значимая, поселится в этом тремблёзе, и тогда, моя милая Ксюшенька, мы станем видеться часто-часто, каждый день!
Вот так мы и попрощались. Можно сказать, что навсегда. Тосковала ли я? Да. Это болотистое чувство утраты поглотило меня и чуть ли не утопило в своей вязкой трясине. У меня забрали кусочек души, мою отдушину и окно в другой мир. Мир остановленного времени, где оно течет по-другому, спокойнее и, если можно так сказать, торжественнее.
Как я уже вспоминала, болезнь, приковавшая меня к постели на целый месяц, кое-чему меня смогла научить, и когда я встала на ноги, я вычеркнула суетливость из свойств своего характера. Получилось ли у меня? Надеюсь. Когда мне хочется переделать десятки дел за один раз, я глубоко вздыхаю, а потом подхожу к посудному шкафу и смотрю на тремблёз, представляя те далекие времена, когда шоколад варили неспешно, со знанием дела, наливали его в красивую чашечку, а потом с удовольствием пили, любуясь нежным фарфором — остановленным временем.
И все равно, жизнь моя промчалась слишком быстро! Нет, я пока не собираюсь в ту дальнюю, последнюю дорогу, в конце которой, я в этом уверена, меня ждет Вероника Сергеевна. Еще есть силы, еще много дел, я еще нужна этому миру. Зачем я ему? Не моим родным, а именно этому миру? Чем я для него так ценна? Кажется, я отгадала эту загадку: затем, чтобы иногда посидеть за обеденным столом, неспешно выпить кофе, полакомиться свежим инжиром, а потом также медленно и неторопливо помыть посуду, аккуратно вытереть древний тремблёз и заново вспомнить историю своей жизни, словно посмотреть любимый фильм. Наверняка этому миру тоже интересны разные истории, иначе зачем бы он так затейливо переплетал людские судьбы?
©Оксана Нарейко