15 Элиот и другие

               (предыдущее http://proza.ru/2024/09/07/1097)


(15)

  Не слишком преуспев в этих поисках, я задумался над тем, что говорил дед,  о том, что произошло той ночью и с теми, кого видел в своём сне задолго до их смерти.
И о чём не сказал никому. А если б и сказал… это сочли бы бредом безумца.

Дед назвал поэму Элиота пророчеством, а поэтов – существами с органом, слышащим небесный глас. Надо её добыть. Хоть на языке оригинала. Переведу. Ибо, как я узнал с помощью своего дара, до выхода её перевода у нас оставалось три года. Я не хотел ждать столько.
И нашёл её в карманном издании в «Букинисте» на Литейном. Ей предшествовала «Бесплодная земля».

  Читая Элиота, я вспомнил слова героя полумистического романа об этом. Он, кстати, тоже говорил, что стихи, настоящие стихи, пишет кто-то один, а подлинным поэтам лишь удаётся расслышать их. Тогда эти строки могут быть объединены, как единое пророчество – для каждого, ибо каждый соединит их собственным способом, близким ему, узнав своё. Даже тот, кто совсем не поэт, как я, например. Тут важно искать, не опуская рук, а не уподобляться полым людям.
  Поэтому, по его мнению, из Элиота вытекает песня Наутилуса о реке…

Где ж у меня этот роман?

Я перерыл свою немалую библиотеку, прежде чем нашёл и открыл нужную страницу.

«Мудрецы якобы утверждают, что в каждом борются зло и добро.
  А я думаю, не в каждом. В некоторых просто нечему бороться.
  Это – пустые, полые люди, не обязательно с трухой в башке, как в мешке. Они могут быть очень неглупыми, прекрасно устраиваясь здесь за счёт других.
  Но всё равно их царства обречены лежать руинами в пустых долинах, над которыми висят мёртвые звёзды…
  А те, кто им служил и поклонялся, будут там же, молясь кактусу в пять утра.
  Ибо ума у них недостаточно, как и решимости, они – не заблудшие бурные души, но полые, просто пустые внутри. Зря они надеются, что тысячелепестковая Роза сумрака расцветёт для них в этом царстве смерти.
  И здесь и там они незрячи, ВИДЯ ЛИШЬ ТО, о чём им скажут,
  бесцветны, тихи, будучи эхом чужого,
  бесформенны, меняясь под «как изволите?»
  без сил и при жизни, хотя бы на жест…
  Заметят ли они разницу, здесь появившись?
  Ведь они не жили.
  Не всё ли им равно кому поклоняться: живому идолу или живому кактусу?
 
  Я много раз перечитывал загадочную поэму-пророчество Элиота о полых людях, стремясь проникнуть в потаённый смысл строк. И прочёл её так, как сказал.
 
  В одном из более близких к тексту переводов говорится с издёвкой, что
  «Глаз нет здесь
  В долине меркнущих звёзд
  В полой долине
  В черепе наших утраченных царств
  К месту последней встречи
  Влачимся вместе
  Страшимся речи
  На берегу полноводной реки»
  То есть, они погибают в пустыне, не видя реки под носом. Как не видели её и при жизни. И даже не искали.
 
«Никто и никогда не вспомнит самого главного
  У безмятежной и медленной реки».
 
Как вспомнить то, чего не знал?
  Только иные, чем они, могут надеяться жить, как поётся:
 
«На берегу очень дикой реки,
  На берегу этой тихой реки.
  В дебрях чужих у священной воды,
  В теплых лесах безымянной реки».

  Это для них сказано:
  «Мы будем жить с тобой
  В маленькой хижине,
  На берегу очень дикой реки.
  Никто и никогда, поверь,
  Не будет обиженным
  На то, что когда-то покинул пески».

  Не с кем мне жить в этой маленькой хижине».

Я ещё раз перечитал его слова:
 
  «Некогда меня посетила мысль, что стихи, настоящие стихи, пишет кто-то один, а подлинным поэтам лишь удаётся расслышать их. Тогда эти строки могут быть объединены, как единое пророчество – для каждого, ибо каждый соединит их собственным способом, близким ему, узнав своё. Даже тот, кто совсем не поэт, как я, например. Тут важно искать, не опуская рук, а не уподобляться полым людям.
  Поэтому-то из Элиота вытекает песня Наутилуса о реке…»

Но слова о том, что полые люди видят лишь то, что им скажут, будучи эхом чужого – это и слова деда. Почему полых и используют владыки всех трёх «стихий».
Полые и здесь не живут, находясь словно в "призрачном царстве смерти", и умереть не могут, вновь используясь…
Мне попалось как-то выражение одного мыслителя, что «На том свете не умирают, но и не живут». Но выходило, что не умирают и на этом, не живя. Ибо «мёртвое умереть не может», как скажут для посвящённых в одном сериале лишь много лет спустя. И никто не поймёт эту фразу.

И тут мне в голову пришла мысль, от которой стало не по себе. Но раз их используют любые силы, то нет борьбы добра со злом – и там и там одни и те же люди. Просто идёт борьба за власть их руками. Вчерашние мученики становятся жестокими палачами и наоборот. Сколько в истории таких примеров… Преходят царства и приходят царства. Что меняется, кроме декораций и грима?

Я сидел, слегка оглушённый. Смысла в жизни и раньше для меня было немного, а теперь и совсем не осталось.

Неплохое представление, - подумал я, - для того, кто способен это понять и наблюдать его из башни слоновой кости. Похоже, суженой меня не дождаться.

Я понял почему во многой мудрости много печали.
И до того меня впечатлял Экклезиаст правдиво сказавший о жизни на все времена:

«…Поставлена глупость на высокие посты,
А достойные внизу пребывают…
…Видел я рабов на конях
И князей (духа), шагавших пешком…
…Еще видел я под солнцем:
Место суда, а там беззаконие;
Место правды, а там неправда…
…Праведников постигает то,
чего заслуживали бы дела нечестивых,
а с нечестивыми бывает то,
чего заслуживали бы дела праведников…»

Поистине, узрев это, можно разочароваться в смысле мудрости:
«И предал я сердце мое тому,
чтобы познать мудрость
и познать безумие и глупость;
Узнал, что и это — томление духа.
Потому что во многой мудрости много печали;
И кто умножает познания, умножает скорбь».

  Когда становится ясно, что дело плохо, а понимаешь, что изменить ничего нельзя, поскольку изменить тех, от кого это зависит, невозможно, а от них – человекоподобных и зависит каким будет наш мир, то поневоле загрустишь.
Но когда понимаешь, что станем со временем иными – «технологими» (что возможно, ещё хуже для тебя сегодняшнего), но ты не доживёшь до этого, чтоб проверить, то это тоже не радует.   

 
  Не ведая о моих размышлениях, мама обрадовалась, что опять читаю и предложила переводы. Технические и, например, нуждающимся в защите – переводы источников. В силу её работы у неё был выход на подобные услуги и подходящие знакомства.
В принципе, - сказала она, - есть спрос и на курсовые, и на дипломы, и… бери выше, если потянешь. 
Конечно, она говорила не о деньгах, хотя грузчиком я перестал работать, а о появления у меня интереса и стимула к жизни. Но я увидел в её предложении лишь отсрочку для созревания решения. Ну, ещё может быть, если не лгать себе, отвлечение от своих страшных мыслей. В конце концов, я должен дождаться вестника от деда, а то, что я для себя открыл, можно и осмеять. Про тех же пустых людей, одним из которых я являлся.
И сочинилось:
Пустому сказало Пустое:
- Как пусто вокруг... Жить не стоит.

Поэтому я согласился и засел за переводы.


  Я честно работал, совершенствуя свой английский, а для души покупал карманные издания на этом языке в букинистическом магазине. И напал на Борхеса… Не всё у него произвело на меня впечатление, но то, что произвело – уж произвело так произвело.
Его «Пьер Менар – автор «Дон Кихота» ответил мне, что декорации и грим – это не просто декорации и грим, а иная эпоха, иной контекст, превращающий один и тот же текст или событие – в нечто совершенно иное. Вот как совершалось чудо, чудо превращения… Мы ведь тоже не замечаем, как превращаемся в других – с возрастом, с переменой обстоятельств.
Борхес же, словно заглянул в мою душу и сказал: «Судьба любого человека, как бы сложна и длинна она ни была, на деле заключается в одном-единственном мгновении — в том мгновении, когда человек раз и навсегда узнаёт, кто он».
А я оказался никем и ничем. 

У него же я вычитал, что все истории мира делятся на четыре типа. Осада города, возвращение домой, поиск и самоубийство бога. Нет никаких других историй, любую можно уложить в эти четыре шаблона.
Все истории… значит, и историю своей жизни. Что было в ней «осадой города»?  То, что  маму эвакуировали в блокаду и потому впоследствии смог появиться на свет я? Возвращение домой состоялось, и нет. Бога я не искал, не готовый к тому. Потому и «убил» его? Убил его, как историк. Конечно!
Но, похоже, как минимум, две стадии я ещё не прожил. Стоит ли их проживать? Это – вопрос…

Я стал искать и приобретать других мудрецов – потомков завоевателей Нового Света с иберийского полуострова, от одного из них почерпнув близкое себе: «Воображение — единственное место во вселенной, где можно жить».
Я написал это голубой краской на большом куске ватмана и прикрепил к стене своей комнаты.
Это натолкнуло на мысль, что у каждого – своя вселенная.  Если она у вас есть, а не живёте в той коммунальной, что вам предписали.

А насколько неожиданно верны оказались эти изречения:

«Образование не лечит от глупости, оно её вооружает.


Бог не умирает; к несчастью для людей умерли подчинённые ему божества: скромность, честь, достоинство, порядочность.


Настоящие произведения искусства взрываются в следующих эпохах, как снаряды, забытые на поле боя.


Настоящий читатель хватается за текст, как жертва кораблекрушения за обломок корабля.


Чтение есть наркотик, от которого невозможно отделаться, поскольку еще более, чем от обыденности нашей жизни оно позволяет убежать от посредственности нашей души
 
Толпа встречает овациями исключительно будущего тирана.


Дурак не доверяет правде, если за ней не стоит общественное мнение.


В Бога уверовать не трудно, трудно поверить в то, что мы для Него имеем значение.


Наиболее невыносим тот, кто не подозревает, хотя бы иногда, что может быть неправ.


Книги приятные для чтения, не являются книгами первого сорта. Это всё - второй сорт.


Идиотские идеи бессмертны, каждое поколение открывает их заново.


Каждый человек с идеалами - это потенциальный убийца.


К литературе принадлежат только те книги, которые можно прочитать дважды.


Народ никогда не бунтует из-за деспотизма власти, но из-за плохого питания».

Николас Гомес Давила


Я оказался никем и ничем. Единственный собеседник, понимавший меня лучше меня самого, дед. Захотелось к нему.
Маму расстраивать я не желал. Не хватало ещё ей увидеть повесившегося сына. И стал раздумывать: как исчезнуть бесследно. Люди же пропадают ежедневно в большом количестве, потом нигде не появляясь. Нужно уехать в путешествие и там пропасть. Утопиться, привязав к ногам груз, чтоб не всплыть.
Вот закончу этот перевод, раз обещал, и стану собираться.

  Я бы так и поступил, но… Впрочем, по порядку.
  С момента выхода из комы я не улыбался. Нет, мышцы лица у меня работали. Не хотелось улыбаться. К этому домашние привыкли. Но, видно, в последнее время, принимая решение, я помрачнел настолько, что стали беспокоиться.
Это бы меня не остановило, однако как-то утром, выйдя на пробежку, я заметил в почтовом ящике белевший конверт. Он был необычным. Лист в клетку, свёрнутый треугольником. Когда-то посылали такие, наклеив на него марку, и они доходили.
Я сунул его в карман и побежал.

   Вспомнил о нём не я, а мама, вечером взявшая постирать мои спортивные штаны.
- Что это у тебя? – спросила она, принеся мне треугольник. Хорошо, что карманы проверила.
Я взял свёрнутый лист и прочёл на нём своё имя. Зелёной шариковой ручкой.
Развернув лист, прочёл написанное красивым почерком той же зелёной пастой:

«Чжуан-цзы как-то приснилось, что он – бабочка.
Он наслаждался, летая, не сознавая, что он – Чжуан-цзы.
Внезапно проснувшись, он удивился тому, что он – Чжуан-цзы.
Он не мог понять: снилось ли Чжуа-цзы, что он – бабочка,
Или бабочке снится, что она – Чжуанцзы?

Кому мы снимся, и что снится нам?»


Я перечитал снова. Какой деревянный слог, словно перевод-подстрочник.

Ниже была подпись: «Phlebas the Phoenician».

От подписи я вздрогнул. Похоже было на послание ОТТУДА.
У меня всплыла строчка из «Бесплодной земли» Элиота:
«Phlebas the Phoenician, a fortnight dead».

Я поднял глаза. Мама стояла надо мной.
- От кого это?
Я только пожал плечами. Она подняла брови, постояла, словно ожидая разъяснений, потом, ничего не сказав, ушла стирать.

«Phlebas the Phoenician, a fortnight dead», - повторил я про себя, - Флеб, финикиец, две недели как мёртвый. Главка, в которой Элиот писал об этом, называлась: «Смерть от воды». И так хотел закончить я…
В памяти всплыло, что первоначальное название, пока поэму не взялся редактировать Паунд, у Элиота было не «Бесплодная земля», а «He do the Police in Different Voices»”-  «Он управляет при помощи различных голосов».
Но ведь именно голоса я и слышу… Тот, Чьё Имя предпочитали не называть, заменяя его множеством иных, Он, Кому принадлежало подземное царство, обладал способностью быть невидимым. Как и его подданные… Зачем говорить вслух, когда можно вести диалог мысленно. Подозреваю, что в связи с отсутствием у полых людей мыслей можно подсовывать им свои. Как это раньше не приходило в голову… Вот уж развлечение, так развлечение! Раз я слышу их мысли, то почему бы не попробовать это? А ведь тогда, изучив чьё-то существование, можно сделать его «умнее» и удачливее! Или хуже. Он может даже слышать меня, считая ангелом или дьяволом. Интересная игра.
Нет, не получится. Я мёртв не до конца. Нужно же быть невидимым для них.
Сколько мыслей и ассоциаций навеял этот странный текст. Точнее, подпись под ним. Она оказалась важнее текста.

  Я повертел лист, словно надеясь найти обратный адрес. Его не было, как и марки. Послание было с того света. Флеб утонул, так говорилось в поэме, предлагавшей почтить его, лежащего на дне. А Флеб был красив и строен, как ты почти…

Это предостережение или слова о встрече?

Я вернулся к тексту.
Если это писалось мне, то должно было иметь дополнительный смысл.
Сейчас я не живу. И хочу уйти совсем. Но когда то, что вижу, является сном? То, что вижу, когда сплю, или сон – то, в чём думаю, что обитаю пока? И снюсь ли я ещё кому-то, не живя на самом деле?
Вспомнилась фраза откуда-то: «Смерть – это сон». Это запутывало всё окончательно.
Нет, история с бабочкой – для отвлечения от основного. У Элиота уже в «Бесплодной земле» люди полагают, что живут, а на самом деле мертвы. Как и я. Просто в моём случае – это заметнее.

А если это предостережение от способа ухода – в водную стихию? Дед-то, скорее, в огненной, подземной. Не зря ж глава о Флебе именуется: «Смерть от воды».
Владыка океанов и морей гордится тем, что занимает 70% поверхности Земли. Но эта вода солена и непригодна для питья. Да и при всей её распространённости она составляет всего лишь 1/1000 объёма планеты.   
Что ж, мне искать вулкан на нашем Дальнем Востоке?
Как звали того грека, что хотел внушить свою божественность согражданам, для чего в возрасте отправился к вулкану без свидетелей и бросился в него, чтоб думали, будто забран был на небо? Не вышло. Современник издевался над честолюбцем, ибо лава принесла бронзовую сандалию того в долину. Не каждого принимает Аид, он же Орк.

  Я сломал голову, пытаясь выудить некий тайный смысл из послания применительно ко мне, но не пришёл ни к  какому выводу и отбросил листок.
Это могло быть шуткой, только и всего. Но не совпадением. Из-за Флеба финикийца элиотовского. Кто ещё знал о нём? Не мои. Отцу, технарю, такое даже непонятно, мама, по правде, не умела шутить и к розыгрышам не имела склонности. В лучшем случае, они из любопытства могли прочесть название того, что я читал, да и оно было на английском, а их поколение ещё учило немецкий, тогдашнего потенциального противника.   

Но как ответить шутнику? А что, если проверить… Вспомню разговор с дедом и оттуда вставлю фрагмент. Если это – дед, то поймёт, а если… пусть поломает голову.  О чём мы с ним говорили применительно к Чжуан-цзы?.. А можно винегрет устроить из Гёте, Лао-цзы и прочего, пусть поломает голову.
Итак…
На листе я написал:

«Что значит знать?
Вот, друг мой, в чём вопрос…»
                И
«Знающий не говорит, а говорящий – не знает».

«Путь – это пустота.  И мы пусты. И я, и ты».

Сложил лист треугольником и надписал:

Флебу, финикийцу

Утром, выйдя, я бросил послание в почтовый ящик и забыл о нём.

                (продолжение http://proza.ru/2024/09/07/1127)