Уволен
– Уходите, Иван Петрович. Уходите немедленно! Слышите?..
И шёпотом, кромешным шёпотом, на грани тишины:
– В противном случае Вы знаете, какие наступят последствия…
Молчание. Пауза. Осмысление. Медленно закрылась массивная филёнчатая дверь, после чего из приёмной ректора Новоенисейской государственной консерватории имени Пярта вышел, отдуваясь и смахивая с лацканов тяжёлые капли пота, заведующий кафедрой струнных инструментов Иван Петрович Волжанский. Прошёл, кивнул на прощание привратницам в закутке, сел в машину. Ключи, зажигание, газ… вперёд. Раз светофор, два светофор. Не глядя по сторонам, не доехал до дома (влетел в столб, благо – не по злостному умыслу, с желанием отомстить за себя всецелому миру, а лишь по рассеянности; эксперты из ГИБДД сообщили, что скорость машины в момент столкновения равнялась ровнёхонько тридцати четырём километрам в час; прочих нарушений у Ивана Петровича за восемнадцать лет вождения не было). Дома его ждал неприятный разговор с женой, подскок давления (купированный соответствующими препаратами) и полночи бессонницы. Наутро он отправился тяжёлым шагом в ту же приёмную – подавать рапорт об увольнении. Та же Мария Ивановна, но уже в новом платье и колготках, с новой фианитовой брошью на груди, смотрела на него отсутствующим взглядом. Он машинально отметил пурпурный лак на её ногтях. Из сумочки, висевшей на стуле, поочерёдно виднелись (влево – вправо – назад; влево – вправо – назад) букет цветов (похоже, гербер) и кусочек сэндвича с рисом. Часов на запястье не было.
С чего же начался этот цикл фантастически каламбурных неудач в жизни Ивана Петровича, приведший его в итоге к похудению на пять с лишним килограмм и преждевременной отставке?
Рассмотрим ситуацию как она есть – без всяких прикрас.
***
–…Я же Вам сказала, Владимир Сергеевич непременно рассмотрит Вашу просьбу. Он вернётся из командировки не сегодня-завтра, заберёт свежую почту, всё посмотрит и наложит резолюцию. Оставьте, пожалуйста, Вашу записку – Вам нечего волноваться…
– Рассмотрит? – напористо воскликнул Иван Петрович, распыляясь всё больше. Он уже (смотрит на часы) сорок две минуты прождал в приёмной, пропуская вперёд себя других просителей (точнее, просительниц): из хозяйственной части, из столовой, издательского отдела, с соседних кафедр… («Оно, конечно, понятно, рояль важнее скрипки, но не настолько же безнадёжно… А как же ансамбли – дуэты? Секстеты?») – Когда он рассмотрит? Машенька, я уж тут остолбенел… Так и в статую Командора обратиться можно. Не могли бы Вы сказать ему…
И тут Мария Ивановна, подняв свои светло-серые очи, посмотрела Волжанскому фронтально – прямо в лицо. И задумалась. Затем, улыбнувшись какой-то своей мысли, оживилась, сделала неопределённый жест руками и чуть не захлопала в ладоши:
– Иван Петрович, Иван Петрович, у меня тут блестящая идея сформулировалась… – («Ну прямо как кошка мурлыкает, уговаривая, – отметил про себя Волжанский. – Ну-ну, давай…»). – Иван Петрович! («Три», – мысленно сосчитал он – и сам против воли улыбнулся.) – Вы бы не могли нам пока… помочь? Вы бы очень нас выручили? А я бы Вашу записку первой положила на подпись, ладно? Глядишь, он в девять и подпишет… Ну, как скажете, Иван Петрович? – Она облизнула губы и подправила манжет. – («Ну не Монро, а?»)
– Машенька, для Вас – хоть в космос…, – в свою очередь облизнулся он. – Это походило на разогрев двух старых сердечных знакомых обоего пола перед альковной встречей (как говорили в старину). – На крыльях ветра. Так в чём Ваша просьба?
– Смотрите, смотрите, Иван Петрович, – залепетала Машенька (которой было уже далеко за тридцать), выбегая из-за офисной стойки орехового цвета и размахивая руками в направлении куда-то вниз. – Уж очень у нас тут мусора много скопилось… – Волжанский, пока ещё недоумевающе, начал краснеть. По мере того, как он слушал, челюсть его отодвигалась всё ниже и ниже. – Целых три корзины. Я Алле говорила, но где ж ей – с её возрастом и спиной? Ну, а с другой стороны – что делать? Не грузчиков же с транспортниками вызывать? А нас за этот завал скоро уже СЭС штрафовать будет… – Подойдя поближе, она чуть не обняла его за лацканы пиджака и с выражением неутолённой скорби посмотрела в дымчатые глаза профессора. – Ну, вот я и… я, памятуя наказы Владимира Сергеевича, и подумала… – Секунда, две. Три. Осмелилась. Набрала воздух в лёгкие и быстрым шорохом шепнула: – Не могли бы Вы… Не могли бы Вы…вынести… конечно, Вы не студент, простите, но…
– Но? – переспросил Волжанский уже достаточно грозно. Он-то думал поначалу…
– Вынести эти три контейнера на задний двор? – Пауза. Задумалась. И снова шёпотом: – Это ж так («так!» – отметил он про себя) немного – ну, всего килограмм десять…
«У неё импортные часы, – подумал почему-то Волжанский. – Забавно, а каков вкус её поцелуя? Столько лет живёшь… работаешь – и так и не узнаешь... да хоть бы платье повыше подвернула, что ли, совсем уж скромница… Ног и то не видно… И ведь никто ж не просит под самую бедренную кость оголять…»
А вслух он, краснея и краснея – да так, что побагровел уже под стать балахону Деда Мороза на самой центральной ёлке – сказал:
– Машенька, Машенька… это… дело-то такое… если я Вас правильно понял…
– Понял…, – машинально отозвалась она, засовывая руки в манжеты блузки с длинными белыми рукавами.
– Если я Вас правильно понял… Машенька… (она кивнула ему с лёгкой улыбкой, как бы говоря приятелю, встреченному на бегу: «Привет, Петя!»)… – Вы хотите использовать меня в качестве тягловой силы… А Вы знаете, – тут вдруг его помысл вознесло до неизмеримых высот, – что русский народ, а тем более в храме искусства, спокон веку почитал творческую интеллигенцию?! Струнников там, духовенство? Рояль? «Рояль» – вообще «королевский» значит… Потому что он один играет в положении сидя – даже при королях, даже при папах… И мамах тоже. – (При этих словах её правая щека подёрнулась лёгким румянцем.) – А Вы претендуете… Вы претендуете… – Его стало распирать: от боли, от давления в лёгких, от накопленного пакета обид и претензий к жизни, к мирозданию, к Богу, в конце концов… – Пусть я не рояль. Да, не рояль. Да, я, конечно, не рояль. Но это же не значит, что Вы меня используете… что Вы… что Вы… – Он чихнул. – Что Вы имеете право… экс – тьфу! слушайте! – экс-плу-а-ти-ро-вать!..
Он вытер череп платком и грозно посмотрел на слушавшую. Воздев руки к груди, Машенька, казалось – и то давал понять весь её вид, не грозный, но умилительный в эту минуту – силилась прийти и ему, и себе на помощь:
– Иван Петрович! Иван Петрович! – Она сморщила лобик, как бы приглашая его откликнуться самим своим умилением. – Ну, понимаете… Вы нас очень обяжете! Очень!
Волжанский опомнился и пошёл в атаку:
– Обяжу? Обяжу?! Да, я Вас, конечно, обяжу! Я Вас обяжу… написать заявление об увольнении, если Вы… если Вы ещё раз осмелитесь подсунуть – слышите, подсунуть! – уже кричал он, распалившись и делая рукой бесчисленные круги у её носа, – представителю высшей творческо-гуманитарной элиты вуза предложение столь низкого и гадостного свойства! Гнусное предложение, слышите…
Машенька, заалев, побледнела, потом посерела. Постепенно к ней вернулся привычный цвет. Она упёрла руки в боки, топнула рядом с урной правым каблучком, зачем-то подбросила, едва поймав, вверх мобильник – и снова руки в боки; подгладила ниспадающую на лоб бархатисто-медовую прядь и воскликнула:
– Ну, Иван Петрович!... – Теперь она почти шипела, как разъярённая кошка; нет, как бросающаяся на жертву пантера – во всём своём неотвратимо-роковом великолепии. – Ну, Иван Петрович!.. – И как-то так сразу тихо, неотвратимо-грозным шёпотом:
– Знаете, это было уже слишком… Конечно, Вы профессор, и заслуженный, спору нет; конечно, Вы учите студентов… – Она предостерегающе подняла руку, видя, что он готовится к возражениям. – Не ожидала от Вас такой реакции… От Вас? От В-а-с?! – Выдохнула. Нет, она сильная, думал он, исподлобья наблюдая за её меняющейся мимикой. Теперь вдохнула полной грудью. Нет, она всё перенесёт. И снесёт. Она сама кого хочешь в споре сделает. Она нас переживёт ещё.
И, словно в подтверждение его слов, Мария Ивановна, уже пришедшая в себя, гордо расправила плечи и сказала:
– Я на Вас докладную напишу. Как минимум, ректору… – Коварная пауза. – И подам вместе с Вашей запиской. – Ему показалось, что она подмигнула правым глазом. – И вот тогда посмотрим, что он скажет…
Волжанский какое-то время задумчиво смотрел мимо офисной стойки. Перед его взором проносился город: голуби, грузовики, углы домов, трамваи, Енисей в своём июньском разливе… Его ущемлённое, словно перегороженная плотиной река, самолюбие, однако, не давало ему покоя; он встрепенулся, махнул рукой – и, не долго думая, закричал – да так, что на крик сбежались запыхавшиеся (вдруг что случилось, охрана кого не досмотрела, что ли) коллеги с соседних кафедр – звукорежиссуры и композиции:
– Ах, так! Ах, так! А я тебя… а я тебя, шмакодявка… бродяга… штрейкбрехерская ты дева (почему-то это словечко было у него одним из самых издевательских ругательств)… ах ты, свеча ты загнувшаяся, картина ты испачканная, пачкунья ты уличная… да я… да я… да ты ещё узнаешь, кто я и как со мной общаться… вот позвонят тебе ещё от Кириенко… да я на тебя БХС направлю, все твои потоки вскроют… финансовые и не только…
Он не слушал свой бред, но его уже хватали за плечи коллеги и оттаскивали – буквально как в предельной ситуации, ногами к проходу – от лица вновь раскрасневшейся и плачущей женщины. А та лишь промокала глаза платочком да что-то тихо шептала краешком губ в уголок смартфона.
В глубине души она бы и рада была его простить, не будучи женщиной злобной, и коллег попросить забыть – ну, сорвался профессор, бывает, ну, перегрелся, ну, выпил лишнего – но тут была иная ситуация: пострадала общественная честь, её и коллектива. Это дело не могло быть спущено на тормозах. И потому в последний миг – когда за ним уже скрипела, закрываясь, дверь – она устремила на Волжанского свои большие, как у серны, и сохранявшие выражение трагической значительности глаза – и произнесла роковым шёпотом:
– В противном случае Вы знаете, какие наступят последствия…
Дверь закрылась, и нарушителя спокойствия унесло ветром злобы – и людской волной. Его проводили до фойе, вкратце объяснив ситуацию охраннику, помогли одеться в пальто, в шляпу – и выставили за врата. Он сел в машину, включил зажигание, отъехал, не показав поворота – и через три светофора врезался в фонарный столб.
Свидетельство о публикации №224090801410