Тоша

«Я люблю твою женщину!», — кричал он, допивая водку. Мужчина, к которому он обращался, молчал: любое слово вызвало бы конфликт. Женщина, о которой шла речь, пряталась в углу комнаты. Ей было немного лестно, но и как-то очень неприятно. Так, казалось ей, нельзя. Они двое делят её, словно козу. Или корову.

Тот, который молчал, ушёл. Тот, который кричал, вошёл в комнату. «Ты теперь моя!», — сказал. Она подчинилась. Она так привыкла: подчиняться.

Он любил её жёстко. Поднимал «фартук» из обвисшего брюха и брал сзади. Туда, где ей было больно. «Ты моя!», — рычал. И не позволял ей получить хоть немного удовольствия.

Он мог не придти вовремя. Не придти домой совсем. Он — мужчина. Он — свободен. Она... Она не имела права на опоздание даже на пару минут. Любое опоздание — скандал.

Он вообще любил скандалы. Однажды, когда их друзья повздорили, и она утешала рыдающую подругу, он сказал громко: «Какой кайф! Вы так вкусно поругались! Хочу продолжения!». Она вздрогнула, прошептала «не надо», но ему слишком нравились чужие слёзы.

«Как ты мне поставила эту тарелку?!», — кричал он. И тарелка с едой летела в угол комнаты. Он не покупал продукты. Не готовил. Не приносил посуду. Но с удовольствием всё это уничтожал. А она... она не имела права возмутиться. Простоять после работы несколько часов у плиты для того, чтобы деликатес (а обычные макароны с сыром, например, он не признавал) улетел в помойное ведро... Не так подала же, вот и результат.

Он говорил ей: «Ты недостаточно меня любишь. Ты хочешь, чтобы я работал! А вот моя другая женщина всегда даёт мне денег, кормит меня, покупает водку и сигареты! Она меня любит. А ты — нет!».

И она ответила ему: «Уходи. Уходи к той, которая даёт тебе денег!». И вынесла его вещи на лестницу. И он ушёл. Но потом позвонил: «Я в больнице. У меня инфаркт. Это ты виновата!». А она... Она сказала, что ей всё равно.

А потом, через много-много дней, они случайно встретились на концерте общих друзей. Он подошёл к ней и говорил, говорил, говорил... А она слушала, смотрела и никак не могла понять, что же она нашла в нём тогда. Эта непокорная чёрная прядь, падающая на левый глаз, которая ей так нравилась, выглядела просто неопрятным жирноволосым клоком. Голос, тембр которого ей был по душе, слышался как неприятный скрежет капризного подростка. Словарный запас то ли пострадал со временем, то ли она тогда не обращала внимания на его скудость. И взгляд... Он смотрел на неё, он смотрел на друзей — а его глаза говорили «как же я вас ненавижу!». И она поняла, что была права тогда, когда удалила его из своей жизни...