Страсти по Иеремии, гл. 3, Тайник

3. Тайник

Домой, если «домом» можно было назвать временное прибежище,  Варух возвратился засветло. Он торопился, потому что ему не хотелось уподобиться плохо кончившему пророку Урии, которого убили как раз за то, что в пику хору придворных прорицателей и ясновидцев он тоже призывал сдаться вавилонянам.Настроения царя были переменчивы - сейчас он велел отпустить, через мгновение мог передумать и скомандовать- догнать. Да, может быть, и отпустил-то  Седекия Варуха только для того, чтобы ищейки могли выследить- где спрятаны основные улики  преступной деятельности пророка.  Опасаясь засады, Варух проник на задний двор сквозь дыру в жердяном заборе, продрался сквозь виноградник, ухватив недозрелую гроздь, сунул пару ягод в рот ,-и сморщился от брызнувшего на язык кислого сока, вспомнив изречение Учителя «   Не будет больше поговорки, что «отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина», но всё же проглотил недозрелую мякоть, потому что был голоден.  Поняв, что этим не насытишься, прокрался к курятнику и, войдя в него, подобрал два белевших в углу яйца. Проколов одно за другим заколкой, скреплявшей на плече плащ, жадно высосал их содержимое. Теперь голод не так терзал внутренности- и , минуя платан у крыльца, писарь, устремился в дом. У входа валялись обломки стола , скамьи и полок  домашней библиотеки. Как видно, их сюда вышвырнули производившие обыск царские стражники. Глядя на этот кавардак, Варух почесал правой рукой между лопатками: исполняя приказ Седекии, стражник огрел-таки его древком копья по спине. Переступая через ощерившиеся занозами обломки немудрёной мебели, юноша потянул на себя за ручку из бычьей кожи болтающиеся на одной петле, скроенные из корявых суковатых досок щелястые двери. Теперь , как совсем  недавно, ему недосуг было разглядывать сучки на досках, размышляя по  поводу халдейской науки о звездах и планетах и воображая, что центр сучка –Земля, а слоистые разводы вокруг  него-небесные сферы. Теперь его мысли были о делах сугубо земных. Вступив в комнату , где ещё утром он карпел над рукописью, Варух не узнал прибежища своих трудов. Там где стоял стол, среди осколков чашки и кувшина копошились мыши  доедавшие оливки и опреснок . От надкушенного яблока, разжёванной мякоти –не осталось и следа –грызуны всё это старательно подчистили. Одна из мышей , словно пытаясь прочесть магическое заклинание, пробовала на зуб глиняную клинописную  табличку, но безрезультатно.  Сокровище халдейской премудрости были рассеяны по полу: обыскивавших дом не интересовали астрология, формулы магических заклинаний и перипетии «Поэмы о Гельгамеше». Другая мышь грызла половинку сломанного пополам кольмоса, сидя поверх испещрённого иероглифами папируса с изображением весов для взвешивания души. Она умастилась как раз на одной из чаш, на которой лежало сердце отправляющегося в Царство Мёртвых.  Производивших обыск это царство и населяющие его птице- и собакоголовые боги не интересовали- им нужны были улики хулы на земного царя. Мышь увлечённо грызла писчую принадлежность , не обращая внимания на Варуха. Видимо, тростник, из которого был изготовлен кольмос, пришёлся ей по вкусу. Не слышно было ни писка притихших, напуганных погромом птенцов в гнезде под стрехой, ни «меканья» козлёнка во дворе , которого, как видно , прихватили стражники не для того, чтобы сжечь его на жертвеннике, а, прирезав и ободрав, сварить в котле: в городе начинался голод и служивым уже который месяц не выдавали довольствия, поэтому солдаты промышляли грабежами. Даже обычно шумные куры притихли, не слышно было и гусей. Может быть, и им посворачивали шеи голодные копьеносцы, ведь им надо было не только насытиться самим, но и что-то принести домой для голодных жен и детей.
Подняв уцелевшую чернилку, Варух сунул её в переброшенную через плечо котомку. Но главное –зачем он сюда пришёл, рискуя быть вторично схваченным,  было в соседней комнате. Той самой, где, случалось, порой на простой циновке спал, укрывшись плащём, пророк,  почивая по сути дела на голой земле, потому как пол в их жилище , не в пример устланному мрамором полу  в царском дворце, был земляным. Сам Варух смотрел свои,  не считавшиеся вещими сны, на дощатой, прикрытой соломенным тюфяком лежанке впритык со столом и книжной полкой. Это отнюдь не царственное ложе  тоже было раскурочено. И направляясь в комнату Учителя, ученик вынужден был перешагивать через обломки кораблекрушения ковчега своих сновидений.
Комната Иеремии выходила окном в сторону противоположную тому, в которое Варух наблюдал восход.  Малиново-красные лучи закатного солнца бросали зловещий отсвет на следы учинённого  погрома. И хотя и громить –то в этой келье аскета особенно было нечего, погромщики постарались нарушить всё, что здесь стояло на привычных местах. Растерзанная тростниковая циновка свисала с подоконника-видимо, её пытались вышвырнуть на улицу, но она не пролезла в узкое окно.  Табурет , как и вся мебель, сооруженная учителем и учеником всё из тех же обломков огромной арбы для перевозки идоложертвенных животных, был безжалостно разрушен. И пожелай пророк присесть на него, чтобы , как бывало, насладиться созерцанием заката, он не обнаружил бы в своей отшельничьей пещере ничего, кроме обломанных ножек и рассеянных по полу дощечек.
А ведь сиживал он на этом табурете, оцепенев от красоты распустившегося миндального дерева, вдыхая аромат его лепестков, слушая жужжание пчёл, собирающих пыльцу, глядя на трепет крыльев бабочки, вцепившейся в край белоснежно-розового лепестка. Нарядный, как невеста на свадьбе, цветущий ореховый ствол не мешал видеть и фасад особняка хозяина их съёмного жилья. Это строение напоминало очертаниями царский дворец. Хозяина нередко можно было видеть прогуливающимся по крыше, с которой по вавилонской моде свисали плети вьющихся растений, и над которой зеленели дающие тень пальмы. За живой изгородью из  тамариска имелся отделанный мрамором бассейн. В нём в лучшие времена купались три дородные жены богатого торговца. Жён во время омовений видать не было, а хозяина, перегнувшегося через барьер и любующегося своим сокровищем,-да. Но теперь бассейн пересох, на дне его догнивали дохлые жабы. В эту пору осады Иерусалима вавилонянами  жёны не бездельничали. Отощавшие , они рыскали по базарам в поисках пропитания в обмен на дорогие наряды и украшения в виде серебряных или золотых лун и звёздочек с цепочками…
 …И в этой комнате всё было перевёрнуто вверх дном. Иеремия не мог бы воспользоваться ни кувшином для воды-он был вдребезги разбит-и Варух с хрустом ступал по его осколкам, ни переломанным пополам ореховым  посохом  с крюковатой загогулиной на конце, как бы предназначенной для ловли человеков. Этот посох был изготовлен из засохшей ветви того же старого миндального дерева за окном. Долго посох служил пророку –и вот был  переломлен пополам. Тут же валялась его разорванная сума перемётная из мешковины, в которой пророк носил хлеб и сыр, и глядя на обрывки которой невозможно было поверить, что этот человек некогда был сыном священника Хелкиина из Анафофа, что он владел земельными участками и был не беден. В момент, когда стражник раздирал на части  этот дерюжный мешок на лямке –он был совершенно пуст и даже не пах ни сыром, ни хлебом и никакими иными плодами земными. Увы, стражники не знали, что главное сокровище спрятано в тайнике, и в поисках улик для обвинения пророка, не подозревали, что под штукатуркой в дальнем углу комнаты замурованы  самые ценные и компраментирующие свитки вместе с некоторыми сбережениями.
 Подняв с пола заострённый обломок ножки табурета, писарь стал выскабливать штукатурку в одному ему известном месте. Обваливаясь, крошащаяся штукатурка сыпалась ему под ноги. Ещё немного –и обнажилась кирпичная кладка. Ещё немного, ещё одно усилие, нажим – и подавшийся кирпич вышел из паза, подобно расшатавшемуся зубу из десны. Варух сунул руку в открывшуюся нишу и стал вытаскивать её содержимое. Вслед за несколькими кожаными пеналами со свитками он вынул на свет божий полотняный мешочек со звякнувшими в нём монетами и кипарисовую флейту. Свитки представляли собой своевременно сделанные запасные копии пророчеств Иеремии. Но в одном из пеналов была запрятана крамольная рукопись молодого пророка, находящегося в Вавилоне, попавшего туда при прошлом разгромном нашествии Навуходоносора и ещё в более непристойных словах бичующего иудеев за вероотступничество и «блуд». Звали этого пророка Иезекииль. Он писал,  о некоем человеке «  одетом в льняную одежду, у которого при поясе его прибор писца», который войдёт в северные ворота Иерусалима с шестью губителями. Этот писец сделает знак  «на челах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, совершающихся». И только они спасутся во время кары Яхве , совершаемой руками халдеев. «Пусть не жалеет око ваше, и не щадите старика, юношу и девицу, и младенца и жен бейте до смерти, но не троньте ни одного человека, на котором знак, и начните от святилища Моего», -пульсировало в висках Варуха, когда он впервые читал этот свиток.  Кроме того, глумясь и издеваясь даже над самим собой , новый пророк, пророчествуя «против них», соотечественников,  вкладывал в уста Яхве повеление  питаться ячменно-пшеничными лепёшками приготовленными на человеческом кале…И делал он это от имени Бога, который привиделся ему  на берегу реки вавилонской, куда пришли изгнанники, преодолев пустыню. И бог этот восседал на  троне, в окружении крылатых чудовищ с головами льва, орла, быка. И перемещался во все стороны посредством колёс в колёсах , наполненных всевидящими очами… Сие ли не крамола!За хранение такого можно было поплатиться не меньше, чем за дерзкие прорицания Учителя, возглашаемые на храме и на площадях.  Глаголы нового пророка не то что жгли, испепеляли сердца людей. И прах тех сердец развеивался по ветру…И только плачи и молитвенные  псалмопения проливались утешительным елеем на раны…
А ещё Иезекиль подстрекал проделать дыру в доме Яхве на храмовой горе и убедиться, что левиты и коэны «делают мерзости», молясь чужим богам, чтобы умилостивить египтян, надеясь на их помощь против Вавилона…
  -  Как же! Хлебы, приготовленные на человеческом или бычьем кале! – суя свитки, мешочек с монетами и флейту в котомку и входя на кухню, бормотал себе под нос Варух, -Как бы нам не начать питаться только голимым  калом!
  Теперь, когда Учитель в очередной раз оказался в неволе, вся надежда была лишь на содержимое отяготившего котомку кошеля.Его содержимое -результат продажи земли, которой владел пророк в родном Анафофе и купленной у племянника Анамеила за семь сиклей и десять серебренников ещё при первом его взятии под стражу. Что теперь осталось и от того поля, и от серебренников наследства сына Хелкиина из земли Вениаминовой , благодаря которым мог подкупать Варух стражников, чтобы носить Иеремии еду и записывать его пророчества? Только вот этот мешочек с монетами.
 Заглянув в кувшин для хранения муки, он увидел лишь жалкие остатки былой роскоши, когда прибегавшая к нему перед Пейсахом  Рахиль пекла опресноки и замешивала тесто для мацы. Мука , чечевица, ячменное зерно-всё это добро, обильно орашённое оливковым маслом,было высыпано на пол и втоптано в землю сандалиями производивших обыск солдат. А надеяться на то,  что прилипшие ко дну кувшинов , в которые заглядывал Варух в надежде найти хоть что -то съестное, зерна злаков, мука или остатки масла будут чудесным образом восполняться, как в житии  пророка Илии, в истории  о бедной   приютившей его женщине, -не приходилось.
    Как раз в то самое время, когда Варух размышлял над всем этим, в двери кухни , подобно влетевшей утром  в окно ласточке , появилась  Рахиль. В накинутом на голову чёрном покрывале, края которого развевались подобно крыльям. Черноглазая, бледная от волнения, она так походила на гнездящуюся под краем кровли птичку!
- Торопись, Варух!-обвила она шею писца руками.- Сюда направляется Гад со стражниками. Я бежала к тебе от дворца , где вас с Учителем схватили. И видела, как  хозяин этого жилья громко говорил с начальником телохранителей Навузарданом о том, что в комнате прока есть тайник.
  У дверей послышался шум и голос Гада:
-Сюда! Этот тайник в комнате злодея! Я видел  с кровли своего дома, как они прятали в него что-то…
  -В окно! –крикнул Варух и , схватив девушку за руку, вскочил на подоконник. Считанные мгновения- и , преодолев виноградник, они были уже по ту сторону дыры в заборе. Взявшись за руки , молодые люди  устремились мимо особняка торговца идоложертвенным, обрамлённого зарослями тамариска, растения , которому в Писании посвящена история о манне небесной, что помогла евреям не погибнуть в пустыне во время их сороколетних скитаний.( А Иеремия предсказывал, что евреи будут томиться в вавилонском плену 70 лет.) Бывало Рахиль и Варух собирали плоды тамариска, эти сладкие шарики, чтобы насытиться ими и помочь утолить голод пророку. Но теперь ветви были пусты. Видно, голодные птицы обклевали их до срока созревания. Редкие листья плохо закрывали бассейн, в котором никто не плескался , счастливо хохоча, как бывало. Теперь оттуда доносился запах тухлятины.  Молодые люди убегали подальше от этого проклятого места. Бегущая Рахиль с развивающимися по ветру краями накидки, ещё больше походила на летящую ласточку. Но где теперь будет её, дочери горшечника Иегуды, гнездо? И смогут ли эти двое бегущих свить его? Куда бежать? В Египет, чтобы как другим осевшим там беглецам , молиться птицеголовым и шакалоголовым идолам? В Вавилон, откуда доносятся причитания ностальгического псалма?
У рек Вавилонских там мы сели и заплакали,
 когда вспомнилось нам о Сионе.
На ивах посреди него повесили мы органы наши,
 ибо там спросили нас пленившие нас
 о словах песен и уведшие нас – о пении:
 "Пропойте нам из песен Сионских".
Как споём мы песнь Господню на земле чужой?
 Если забуду тебя, Иерусалим, пусть забыта будет десница моя!
 Пусть прилипнет язык мой к гортани моей,
если не вспомню тебя, если не поставлю Иерусалима в самом начале веселья моего.
 Вспомни, Господи, сынов Эдома в день Иерусалима, говорящих:
 "Разоряйте, разоряйте до оснований его".
Дочь Вавилона злосчастная, блажен,
кто воздаст тебе возмездие твоё, которым ты воздала нам;
 блажен, кто схватит и разобьёт младенцев твоих о камень!

…Спотыкаясь об обломки погрома, Гад ворвался в комнату пророка, который теперь не мог отдохнуть даже на простой циновке, накрывшись дыроватым плащом. Теперь он сидел на дне сырого колодца и у ног его копошились крысы, готовые начать  есть его заживо, как только он уснёт и потеряет бдительность. Кинувшись к тайнику, доносчик сунул руку в тёмную дыру. Но напрасно он шарил в ней-там было пусто. Так же пусто, как и на сердце Иеремии, которого из его нового заточения мог вынуть только Яхве.

 А  Варух и Рахиль убегали всё дальше. Но куда же всё-таки бежать из города , окружённого плотным кольцом халдейских войск? Стоит только приблизиться к наглухо запертым городским воротом, как это сделал однажды Иеремия, чтобы уйти в родной Анафоф,-и их сочтут за перебежчиков. И если не убьют, то закуют в колодки или посадят на цепь в темнице. Значит, можно укрыться только в доме отца девушки-гончара по ту сторону Храмовой горы.

Продолжение:http://proza.ru/2024/09/13/1332