В духе фантазии...

- Вы какую музыку любите?
- Раньше - Бетховена, а теперь не знаю.
- Ну, а слушаете что?
- Ничего.
- Как это?!
- Сил на музыку не хватает.
- Никогда не подозревал, чтобы на это нужны какие-то там силы! Сиди себе, да следи только, дабы не оконфузится, - не задремать и не свалиться со стула!

- Вот-вот, «не задремать»! А так нельзя! Музыка, она не поэтому, не для того! Ей нужно сопереживать, сочувствовать... сливаться с нею воедино!

- О... батенька! Как это - «сливаться»? Скажите ещё - «растворяться». Неправильно это. Не дело. Себя надо беречь. Так вас, мой милый, надолго не хватит. Жить надо рассудительно. Просят вас, к примеру, помочь, сразу не отвечайте, подумайте, нет ли у вас в этот самый день своих забот. Коли и впрямь нет, то каково будет самочувствие ваше, настроение, и не сделается ли оно хуже, в случае, если ответите согласием. А ещё лучше - откажитесь, прикиньтесь нездоровым, либо сошлитесь на дела, не тяните к себе болезни напраслиной...

После всех этих слов я поглядел на приятеля с удивлением. Мы были знакомы с гимназической поры. Наши родители считали нас чуть ли не братьями, и делая подарки одному, не обделяли другого, дабы не заронить в нас соперничества, либо ссоры. Поначалу, кажется, родные дорожили нашей дружбой больше нашего.

Ну, оно и понятно, нам не доставало опытности понять ценности нашей зарождающейся дружбы, любой пустяк мог показаться препятствием. И если бы я услыхал от своего товарища нечто подобное в те юные годы, то по горячности прервал бы с ним знакомство на веки вечные. А нынче? Увы,  я был менее пылок или куда как более благоразумен. И хотя мне не пришлись по душе советы приятеля, я лишь вздохнул и промолчал.

- Ну, вот! - Заметил моё состояние проницательный друг. - Я вас расстроил.
- Нисколько... - Начал было я, но был прерван:

- Я знаю вас, как облупленного. И понимаю, что не примет ваша душа мои советы про осторожность. Но только и вы меня поймите! Вы у меня - единственный друг.  Вы же за многие годы умудрились обрасти знакомствами и всем нужны, вас всюду зовут, но вот, ради истины, припомните, - когда вас подкосила та страшная горячка, кто ходил к вам, дежурил подле постели, переменяя полотенца на лбу и давая запить микстуру? Кто из тех многих, которым вы так рвётесь теперь помочь, позаботился о том, чтобы вовремя переменить вашу постель, вынести таз с водой или хотя бы просто - посидеть рядом, держа за руку, рассказать губернские сплетни или даже прочесть из Чехова? Кому, кроме меня, вы были интересны?!

Выслушав товарища, я почувствовал раскаяние, а слёзы, проступившие на щеках, обнаружили всю глубину моей горечи. Приятель был совершенно прав, - он оказался единственным, не ожидавшим от меня услуги, другом, которому было необходимо, чтобы я... был! И ничего кроме.

Приобняв за плечи, мой друг повёл меня к себе, и усадив на диван в гостиной, медленно подошёл к роялю.

-  Вы ж не играете... - Удивился я, но друг, словно не слыша меня из-за заметного волнения, наклонился над клавишами, будто примеряясь к ним и заиграл.

То был Бетховен, его Лунная, «в духе фантазии», соната номер четырнадцать. Обычная эта мелодия, слышанная не раз, звучала теперь так, как никогда раньше. Она была трогательна, уютна и проста, словно свет всех тех лун, что сопровождали наши совместные прогулки с самого детства и по сию пору.

Как только мой друг закончил играть, я подбежал к нему, крепко обнял и спросил:
- Но как?!  Как?!! Вы же бросили учиться, не начав!
И получил ответ, сродни разом вонзённого в доску гвоздя, что не вытащить после никакими усилиями:
- Когда вы были в беспамятстве, то бредили этой сонатой. Я не умел её сыграть, а те из ваших знакомых, что смогли бы, боялись заразиться. И потому я решился сделать это для вас сам, подписал каждую ноту партитуры цифирью, и учил. Просто, к моему счастью, вы пошли на поправку раньше, чем я смог разучить эту вещь.
- Так вот почему вы спросили, какую музыку я люблю!
- Мне очень хотелось порадовать вас, хотя и с опозданием...
- Друг мой! Единственный мой друг! - Воскликнул я и зарыдал, спрятав лицо у него на груди.

Многие мои знакомые приняли бы эти слёзы на счёт слабости после перенесённой горячки, и только мой друг знал, как я благодарен ему.