Глава 10-5

5

Сорокина неожиданно вызвал к себе Первый секретарь горкома КПРФ Лещинский.
- Егор Агапович, учитывая вашу активную жизненную позицию, мы решили поручить вам организацию агитационной кампании в поддержку нашего кандидата на выборах в Государственную думу.
- А разве мы уже выбрали нашего кандидата? - удивился Сорокин. - И кто же он?
- Выдающийся предприниматель Трёхреченска Кулаков Ефим Абрамович.
- Тот самый, что хотел подсунуть нашему городу вредительский завод?! - не поверил своим ушам Сорокин.
- Да, он.
- Но Кулаков же явный антикоммунист! Поддерживать того, с кем ассоциируется представление о классовом враге, - это же плевок в собственную душу! Вы шутите, Николай Семёнович? - произнёс Сорокин дрожащим голосом.
- Я не цирковой клоун, шуточки шутить, - возмутился Лещинский. - Я Первый секретарь горкома, прошу не забывать.
- Я это помню, Николай Семёнович. Только думаю, сначала не надо забывать, что мы с вами соратники в борьбе против буржуазного режима. Хотелось бы знать мнение об этой обкомовской «шутке» не Первого секретаря, а товарища по партии.
- Вы неисправимый романтик, Егор Агапович. - Лещинский сменил начальнический тон на отечески снисходительный. - Ну что вы всё чего-то суетитесь, беспокоитесь, пытаетесь докопаться до правды, которая на поверхности лежит! Ну какое вам дело до обкомовских решений? Ваше дело не обсуждать их, а исполнять, партийная дисциплина - прежде всего. Есть устав, программа, всё за вас продумано, чего вам волноваться-то?
- Я в партии не для того, чтобы исполнять губительные для неё решения, - возразил Сорокин. - Кроме устава у меня ещё есть голова. А если завтра обком спустит нам решение направить работу в поддержку антинародного режима? Тоже, что ли, исполнять?
- Конечно! Раз вышестоящая организация так решит. Но вы утрируете. Такого решения обком не примет.
- А поддерживать одного из столпов антинародного режима разве не то же самое, что поддерживать сам режим? Ведь этот толстощёкий буржуй именно столп режима. Я познакомился с его биографией, это же сплошное предательство интересов родины начиная с 91 года.
- Я так понял, вы отказываетесь принять к исполнению данное решение?
- Нет, я не просто отказываюсь. Я призову рядовых членов нашей организации бойкотировать его.
В глазах у Лещинского сверкнул хищный огонёк рыбака, увидевшего, что рыбка тронула наживку. С интимно-вкрадчивым понижением в голосе он произнёс:
- Но это ведь будет нарушением Устава партии, Егор Агапович, а за такие вещи...
- Устава я не нарушу, я буду бороться не против партии, а внутри. В связи с этим я бы хотел до конца выяснить вашу позицию по этому вопросу как руководителя городской организации КПРФ. Вы кандидатуру коммуниста на рассмотрение обкома предлагали?
- Нет, не предлагал.
- И не намерены предложить как альтернативу их решению?
- Не намерен.
- Но почему, Николай Семёнович? Разве в нашем избирательном округе нет достойных коммунистов?
- Я не стану отвечать на ваш вопрос, Егор Агапович. Вышестоящей организации виднее, кого предлагать.
- Но ведь обком спускал нам указание растить политическую смену в своих рядах.
- Всё зависит от конкретного времени и конкретной ситуации. То, что было хорошо вчера, неприемлемо сегодня и наоборот. Диалектика говорит, что истина конкретна.
- А как быть с мнением о партии народа? И как с совестью? Она тоже должна меняться в зависимости от конкретной ситуации?
- Это уже из области оголтелого идеализма, а у нас марксизм. Есть ещё вопросы?
- Нет, лично к вам вопросов больше нет.
В поисках поддержки Сорокин оглянулся на стол Алевтины Владимировны, той за столом не было. В последнее время Скобцева приходила в горком лишь по самым неотложным делам. Продолжая мысленно диалог с Лещинским, Сорокин вышел в коридор, медленно спустился вниз по лестнице, вышел в скверик. Он постоял здесь, вспоминая зимний вечер, когда Алевтина Владимировна впервые привела его сюда. Какое женственное обаяние было в её облике в тот вечер! И каким он был тогда котёнком! Егор Агапович и сейчас почувствовал себя беспомощным котёнком, но лишь постольку, поскольку углубился в воспоминания. В суровой действительности этот дом с уютным сквериком делался ему чужим, и лишь ассоциация со Скобцевой привязывала к нему по-прежнему. Но Алевтина Владимировна тоже изменилась.
В голове у Сорокина зрела мысль организовать нечто вроде партийного съезда снизу. Такой неофициальный «съезд» мог бы принять альтернативное обкомовскому решение. Егор Агапович полагал, что бескомпромиссно-честная Алевтина Владимировна станет первым его союзником в этом деле. В тот же вечер он решился по собственной инициативе прийти к ней в гости.
Скобцева обрадовалась визиту Сорокина, он это ощутил, но вместе с тем апатия и усталость ясно проступали у Алевтины Владимировны во взгляде, вопреки улыбке. Егор Агапович вдруг заметил, как осунулось её красивое лицо.
- Давайте попьём чаю, - предложила она. - И поужинаем заодно. Одной мне есть не хотелось.
Скобцева усадила Сорокина за стол. С лица у неё не сходило несвойственное ей выражение потерянности. Егор Агапович наконец понял, что её томит какое-то несчастье.
- У вас беда, Алевтина Владимировна? - решился он спросить. - Вы в последнее время невесёлая.
Скобцева взглянула на него признательно.
- Дочь у меня, Егор Агапович, погибла.
Вилка выпала из руки Сорокина. Он глянул ошарашенно:
- Алла?
Скобцева утвердительно кивнула, глаза у неё увлажнились, покраснели. Сорокин машинально отодвинул от себя тарелку, поставил на освободившееся место локти и бухнулся лицом в ладони.
- Она не физически погибла, Егор Агапович. Алла ушла в монастырь. По мне, лучше бы уж умерла физически.
Сорокин поднял голову, глаза у него светились счастьем.
- Как же вы меня напугали! - произнёс он облегчённо. - Алла такая замечательная... У меня прямо сердце остановилось.
- Для меня она погибла, - повторила Скобцева, и уже металлическое упрямство зазвучало в её голосе.
- Напрасно вы так переживаете, - возразил Сорокин. Простодушная доброта и мягкость его лица выражали неназойливый укор. - На наш с вами взгляд, активная борьба предпочтительней, и мне странно, что Алла, такая сильная и энергичная, спасовала, но всё же уход от борьбы ещё не гибель. Вот если бы она пошла на службу к нынешним буржуям, тогда другое дело. А в монастыре она может творить добро.
- Это вы говорите так, чтобы просто меня утешить.
- Нет, я искренно так считаю.
- Ну ладно. Хоть вы меня не переубедили, а всё немножечко полегче.
- А я-то голову ломал, чего это вы к партийным делам как будто охладели. Это пройдёт, Алевтина Владимировна, вы же сильная, вам просто надо как следует встряхнуться. Я как раз с этим и пришёл. Может, то, что я сообщу, растормошит вас.
И Сорокин рассказал о своём разговоре с Лещинским. Он думал, его сообщение возбудит в Скобцевой благородную злость, был уверен, она, как и он, загорится желанием борьбы против абсурдного решения обкома. Сорокин не знал, каким непререкаемым был для Скобцевой авторитет партийного руководства, это была своего рода закостенелость, сложившаяся в ней за годы советской власти. Осведомлённость о тёмных сторонах партийной жизни не мешала Скобцевой свято веровать в замечательное будущее того гибрида, что возник в результате поглощения пороков советской власти природной интеллигентностью народа. Теперь, когда основания той веры пошатнулись, ей не на что было больше опереться, кроме как на застарелое представление о всемогуществе компартии.
Выслушав Сорокина, Скобцева с холодным спокойствием сказала, что указание поддержать на выборах Кулакова было спущено ещё полмесяца назад, и она не видит в нём ничего абсурдного. Сорокину был потрясён. То, что Лещинский умышленно держит его на голодном пайке по части наиболее важной информации, Егор Агапович и раньше замечал, и подтверждение этого факта из уст Скобцевой задело его не сильно. Но спокойное приятие тою жуткого обкомовского решения... Сорокин был ошеломлён её спокойствием.
- Да это же капитуляция перед режимом, неужели, Алевтина Владимировна, вы этого не понимаете? - воскликнул Егор Агапович в сердцах. - Ведь такие космополитические толстосумы, как этот Кулаков, попирают наши исконные традиции вовсе не для того, чтобы утвердить что-то новое и конструктивное. Их задача - утвердиться самим, дальше собственного благополучия они ничего не видят. Он же враг народа, неужели вы не понимаете?
- Это ничего. Ленин тоже шёл на временный союз с классовым врагом, когда этого требовала ситуация, - с прежним спокойствием возразила Скобцева. - Классовый враг - это научная абстракция. В конкретной ситуации конкретный капиталист может оказаться таким, как сочувствовавший партии большевиков фабрикант Савва Морозов. Ему, кстати, подпевалы нынешнего режима никак не могут простить, что он помогал большевикам. Конкретный капиталист может оказаться даже товарищем по партии, как, например, фабрикант-миллионер Шмидт, большевик, член Московского городского комитета РСДРП(б). И потом, Егор Агапович, на сегодняшний день мы имеем наряду с программой-максимум также и программу-минимум, а она предусматривает путь к социализму через капиталистические категории, кстати, этот путь в сложившихся обстоятельствах, видимо, более реальный. Программа-минимум носит такой же научный характер, как и максимум, обе основаны на диалектике...
Скобцева, увлёкшись, преподносила Сорокину теорию и практику марксизма-ленинизма, точно учительница несмышлёному ученику. Егор Агапович оставался в её представлении всё тем же «первоклашкой», каким он по её рекомендации вступил в городскую организацию КПРФ. Она и мысли не допускала, что благодаря упорному труду он может сравняться с ней в уровне научных знаний. А Сорокин не только сравнялся с ней, он давно на голову перерос её в познаниях. И на три головы перерос в умении критически осмысливать познанное. Егор Агапович слушал преподносимый ему «урок» и с ужасом начинал сознавать, что власть возведённого им над собой кумира пошатнулась. Ему впервые было и скучно, и досадно слушать Скобцеву. В связи с высказыванием о диалектике как научной базе партийной программы она так долго «разжёвывала» Сорокину положения диалектического развития через единство и борьбу противоположностей, что он наконец не выдержал и деликатно перебил:
- Алевтина Владимировна, я чего-то не пойму. С одной стороны, партийная программа носит научный характер, а с другой, вы говорите, нужно отличать научную абстракцию от живой жизни. Чем же всё-таки руководствоваться: программой или живой жизнью?
Некоторое время Скобцева ошеломлённо молчала, потом сердито проговорила:
- Вы, я вижу, нарочно не желаете понять. Абстракция - это абстракция, а живая жизнь - это живая жизнь.
- Вот это вы хорошо сказали, просто и понятно, - восхитился Сорокин, не сознавая даже, что впервые возвысился до иронии в адрес своего кумира.
Скобцева, однако, иронии в его словах не уловила, слишком уверена она была в непререкаемости своего авторитета для него и продолжила с серьёзностью:
- В живой жизни толстосум, которого мы должны поддержать на выборах, не классовый враг, а наш союзник.
- Неужели? - изумился Сорокин. - Я познакомился с его биографией, он начиная с 91 года только и делал, что нас предавал.
- Тем не менее на данном этапе он союзник. Вы познакомились с его программой?
- Нет, я только сегодня узнал, что он кандидат в Думу. По-моему, с его программой и знакомиться не надо, она ясна из биографии. Кулаков - закоренелый собственник, и его программа - рекламный трюк. Ему бы только пролезть в Думу, а там, как только он увидит, что положения его программы расходятся с собственными интересами, он тут же её предаст. Подлинная его программа - взять от жизни всё для себя: власть, комфорт, роскошь.
- У вас слишком предвзятое мнение. - Скобцева посмотрела на Сорокина с покровительственной улыбкой, как на неразумного ребёнка. - Не такой уж страшный зверь ваш «закоренелый» собственник. Его программа-максимум на сегодняшний день почти во всём совпадает с программой-минимум КПРФ, этого вполне достаточно для заключения с ним соглашения на выборах. Всё равно результат этих промежуточных выборов никак не повлияет на расклад сил в Думе, она при любом исходе останется буржуазной.
- Зачем же идти на компромисс с совестью, заключая соглашение с буржуем, если Дума всё равно останется буржуазной? - изумился Сорокин. - Вот если бы этот буржуй помог превратить Думу в социалистическую, тогда ещё куда ни шло. А так совесть только марать... Думаете, народ таких вещей не замечает? Замечает, Алевтина Владимировна, и в памяти хранит. Поддержкой противного народу кандидата КПРФ нанесёт удар по собственному авторитету. И во имя чего? Вы же сами сказали, что при любом исходе всё останется по-прежнему. Какая логика в поддержке Кулакова? Куда логичней поддержать лидера «Трудовой России», раз уж из рядов КПРФ достойных не нашлось.
- У лидера «Трудовой России» шансов на победу, как показывают рейтинговые опросы, нет. Если бы популярность Анпилова росла, тогда, возможно, встал бы вопрос о пересмотре программы и тактики КПРФ, а так поддерживать его нет смысла.
- Но я не понимаю! - почти закричал в отчаянии Сорокин, схватившись за голову руками. - Я не могу понять, почему при одном и том же исходе лучше всё-таки поддерживать не своего брата коммуниста, а буржуя!
- «Трудовая Россия» за нашу поддержку ничем не сможет отблагодарить. А у этого толстосума достаточно и средств, и связей, чтобы отплатить как материально, так и политически. За ним ведь стоят влиятельные силы: областной губернатор, мэр столицы, мэры городов, входящих в округ. Вам не приходит в голову, что наша партия под давлением обстоятельств вынуждена привлекать на свою сторону в первую очередь колеблющихся? Убеждённые наши сторонники и так никуда от нас не уйдут.
- А вам, Алевтина Владимировна, не приходит в голову, что такая позиция до жути близко напоминает продавшегося за 30 сребреников Иуду? Только в данном случае оплата вряд ли состоится, этот буржуй сам Иуда будь здоров какой.
На лице у Скобцевой проступили пятна гнева, она сделалась каменно-суровой.
- Это вы так о партии, устав и программу которой обязаны, по крайней мере, разделять?! - проговорила она, чеканя сдерживаемой яростью каждый слог. - Я раскаиваюсь, что дала вам рекомендацию.
- Но Алевтина Вла...
- Довольно! Я не желаю с вами на эту тему разговаривать. И вообще... не желаю.
Сорокин почувствовал себя раздавленным нелепой несправедливостью, но он нашёл в себе силы удалиться молча и с достоинством.
Разрыв с Алевтиной Владимировной был для Егора Агаповича ударом, сопоставимым с исключением в 91 году из КПСС. Но сказались качества бойца, приобретённые им за прошедшее с тех пор десятилетие. Через неделю он, преодолев хандру, послал от своего имени запрос в ЦК КПРФ относительно правомерности обкомовского решения. Запрос, как всегда, остался без ответа. Попытка Сорокина созвать собрание рядовых членов городской парторганизации тоже потерпела неудачу. Рядовые члены поголовно недомогали застарелым комплексом неполноценности, они не могли представить, как это можно обсуждать вышестоящее решение, да ещё без санкции Первого секретаря Лещинского.
Сорокин продолжил борьбу в одиночку. Он ходил по домам и агитировал голосовать на выборах против всех кандидатов. С особой страстностью он призывал не допустить прохождения в Госдуму Кулакова. Его усилия не остались незамеченными. Противная сторона приняла против Егора Агаповича решительные меры. Из милиции в парторганизацию поступила бумага, сообщавшая, что Сорокин неоднократно был забираем по причине беспробудного пьянства в городской медвытрезвитель. Лещинский, решив действовать наверняка, убрал до поры до времени эту бумагу в сейф и одновременно отправил в вышестоящие партийные органы донос на Сорокина, в котором указывал на несовместимость его поведения с уставом и программой партии. Ответ пришёл незамедлительно. Предлагалось рассмотреть недостойное поведение Сорокина на общем собрании городской парторганизации и вынести соответствующее решение. Лещинский ликовал: в его распоряжении теперь было всё необходимое, чтобы с чистой совестью устранить из организации лицо, несущее угрозу его креслу Первого секретаря.
Сорокин немало удивился, получив по почте повестку с приглашением на партсобрание: он ведь каждый день бывал в горкоме и знал, что никаких собраний не планировалось. Егор Агапович пришёл раньше указанного времени и всё же, к стыду своему, увидел, что опоздал: все уже были в сборе и ждали лишь его. Он хотел присесть где-нибудь сзади, но Лещинский указал на отдельно стоящий стул впереди. Сорокин заподозрил, что над ним собираются сотворить судилище.
Так оно и вышло. Лещинский зачитал бумагу из милиции, обличающую Егора Агаповича в беспробудном пьянстве, потом бумагу из вышестоящих партийных органов, призывающую сурово покарать его за систематическое нарушение партийной дисциплины. Прения были недолгими. Как в кошмарном сне, Егор Агапович услышал жуткие слова Лещинского:
- Кто за то, чтобы исключить Сорокина Егора Агаповича из КПРФ, прошу поднять руку.
Сорокин с испугом смотрел на Алевтину Владимировну, которая подняла руку первая.
- Принято единогласно, - донеслось до его слуха. Ему подумалось, что приговор о расстреле он, пожалуй, воспринял бы не так болезненно. Но дело было сделано: Егора Агаповича исключили из партии во второй раз.
Для Сорокина настало мучительное время. Он даже на сторожевую свою службу перестал ходить. Лежал на диване, не разбирая дня и ночи, и бессмысленно глядел своими добрыми, простодушными глазами в потолок. Брюзжание жены его не трогало, он просто не понимал смысла её слов.
Однажды вечером Сорокин увидел перед собой могучую фигуру своего соседа. Николай, радостный, сияющий, возбуждённо что-то говорил. Егор Агапович никак не мог сообразить, с какой это победой поздравляет его сосед: неужели на дворе уже 9 мая? Наконец сообразил. Николай, оказывается, сообщал о победе над противной стороной в деле о заводе. Он ходил днём в мэрию и своими глазами увидел там официальную бумагу, гласившую, что на основании решения суда городские власти запрещают строительство в Трёхреченске вредного завода.
Егор Агапович воспринял это сообщение как нечто чрезвычайно давнее и не имевшее касательства к нему. Но Николай был мужиком упрямым. Увидев, что растормошить Сорокина по-трезвому не удаётся, он сбегал в магазин и заставил Егора Агаповича принять три рюмки залпом «просветляющего». Неординарная мера возымела должное воздействие: Егор Агапович вышел из ступора. А приняв затем ещё пару рюмок, он вдруг сообразил, какой был дурень, что потратил так много дней на бесполезное лежание. Он ещё поборется! Он сам исключит из партии Лещинского!
С этого вечера началось выздоровление Сорокина. Ко дню выборов кандидата от их округа в Госдуму он выздоровел уже настолько, что с живейшим интересом начал ожидать сообщений о результатах голосования. Но радио на следующий день ничего про них не говорило, хранил на этот счёт молчание и телевизор. Тогда Сорокин пошёл в городскую мэрию. Там сказали, что ненавистный ему буржуй Кулаков победил, набрав более 50 процентов голосов уже в первом туре, но поскольку число проголосовавших оказалось меньше 25 процентов от общего числа избирателей, выборы признаны несостоявшимися. Такое сообщение Сорокин получил в два часа дня, а в пять вечера по радио объявили, что буржуй всё-таки прошёл в Думу - число проголосовавших якобы перевалило 25 процентный рубеж. Налицо была наглая фальсификация.
Сорокин, взбодрясь благородной яростью, принялся за расследование, как частный детектив. Узнав, что один из проигравших кандидатов подал иск в суд на «победителя» за допущенные в ходе избирательной кампании нарушения закона, Егор Агапович сверхактивно включился в работу по сбору данных, подтверждающих эти нарушения. Вскоре он наладил контакт с людьми, представлявшими сторону истца. Сорокин передал им собранные данные и стал ездить на все заседания суда. Цинизм, с которым изворачивались на суде защищавшие Кулакова члены избиркома, прижатые к стенке неопровержимыми фактами противозаконных нарушений, возбуждал в Сорокине ярость и желание борьбы. Он снова ощущал себя бойцом и жил опять насыщенной, интересной жизнью.