Один день из жизни Т-34

Поздравляю с Днём танкиста всех ветеранов танковых войск, танкистов и тех, кто производит это грозное оружие, а также моих однокурсников, кто заканчивал специальность «ГМ». Нижеприведённый рассказ написан на основе мемуаров танкистов Великой Отечественной


ОДИН ДЕНЬ ИЗ ЖИЗНИ Т-34

Военная статистика говорит, что во время Великой Отечественной войны Советская Армия каждый день в среднем теряла 67 единиц бронетанковой техники: танков и САУ. В каждой был экипаж. И далеко не все оставались живы после наезда на противотанковую мину или попадания снаряда в боевую машину. Какие-то экипажи сумели уничтожить десятки фашистских бронемашин, кто-то погибал, не успев поразить ни одного вражеского танка. Всё зависело от профессиональной выучки членов экипажа и, конечно, от военной удачи. На войне, как на войне.

Летом сорок четвёртого Советская Армия, накопив мощные резервы, наступала на многих направлениях от Молдавии до Литвы. Бронированные машины были главной сокрушающей силой любого наступления. Танковые группировки наносили мощные рассекающие удары на большую глубину фашистской обороны, развивали успех и громили вражеские части во встречных боях. Чего это стоило нашим танкистам, знают только участники тех боёв.
 
Танковая рота старшего лейтенанта Ильи Терпкого ушла в прорыв, оставив далеко позади тыловые подразделения своей отдельной гвардейской танковой бригады, имея в баках топливо на грани и оставшись с минимальным запасом снарядов. Танкисты прошли две с лишним сотни километров без привалов по тяжёлым дорогам, на пределе человеческих возможностей, сжигая резиновые бандажи катков, и выжимая всё из танковых моторов.

Танк командира со звездой и номером «26» на башне шёл в низине, перед подъёмом попал на каменистый грунт и «разулся» – слетела правая гусеница. Три танка шли ещё ниже и попали в болото. Покидать машину, у которой всего лишь слетела гусеница, экипажу нельзя, по уставу было положено вести огонь из стоящего танка. Но это по уставу, а на земле нужно идти вперёд. Поэтому надо было «обуваться», хотя прикрыть артогнём некому. Был на броне десант – пять бойцов-штрафников с ручным пулемётом. Ребята лихие, выскочили на подъём, залегли за камнями и прикрывали, пока танкисты возились с гусеницей.

В экипаже разделение обязанностей весьма условное.  Пока командир откручивал пробку для доступа к натяжителю, механик и заряжающий орудовали ломиками, поправляя траки – гусеница весит без малого тонну.


Обулись, преодолели подъём и понеслись через поле к строениям. За командирским ещё три машины, кроме тех трёх, что застряли в болоте. Ворвавшись на хутор, танки остановились в небольшом саду. Немецкая пехота без поддержки артиллерии и танков отступила.
 
В командирском танке был расстрелян весь боекомплект, в нише башни сиротливо лежали два снаряда: картечный и подкалиберный. У других экипажей было не лучше. А машина лейтенанта Брызина и вовсе вышла из строя: пушка нелепо торчала вверх, как будто пыталась отразить воздушную атаку.

– Механик-водитель не расчитал, – оправдывался лейтенант, – сорвало подъёмный механизм, когда махнули через траншею. Стволом грохнулись о землю.
– Отдашь ребятам оставшийся БК, – распорядился Терпкий.
– Да, чего там осталось…

Закурили. Через пять минут механик Ильи Терпкого, затушив папиросу, поднял голову и посмотрел куда-то вдаль, мимо старшего лейтенанта:
– Командир, кажись, немецкие танки…
Терпкий поднял бинокль. Секунды три вглядывался:
– Точно, САУ «Фердинанд»… Ползёт медленно. Мин боится или пехоту ждёт… Один пока. Не разгляжу башенный знак с номером… Примерно километр до него.

Все понимали, что с такого расстояния нарезное орудие «Фердинанда» «тридцать четвёрку» прошьёт навылет. А наша пушка только в борт может эту махину пробить.
Танкисты прыгнули в машины. Командирский танк выкатился на открытую позицию, чтобы строения не мешали. Терпкий отстранил наводчика:
– Подожди, Коля, я сам. Уж больно риск велик. Надо с первого снаряда… Если он развернётся, в лоб ему наш снаряд, как слону дробина, а нас без боекомплекта он покрошит…

За немецкой САУ уже показалась пехота. Никогда ещё Илья так тщательно не целился. Он не спешил, мандража не было. Он – комсомолец и атеист, молился. Да, да. Он шептал: «Господи, да сделай же так, чтобы он остановился… Хоть на пять секунд. Хоть на две..» Он молился и медленно вёл остриё прицела вслед за ползущим «Фердинандом». Илья мог нажать на спуск, но он продолжал ждать и надеяться, что самоходка остановится. Чтобы наверняка. И вдруг она замерла. Терпкий плавно нажал на спуск. Вспыхнуло пламя над «Фердинандом». Чёрный столб дыма спиралью взвился в небо. Командир, не проявляя эмоций, наблюдал, выскочит ли кто из подбитой машины. Нет. Никого. Упокойтесь, фрицы!

– Теперь, картечный! Коля, картечный давай!
Командир снова припал к орудию. Немецкие солдаты уже бежали обратно, но жалеть их танкист не собирался. Снаряд лёг аккурат в середину отступающей толпы и положил человек двадцать.

Снова вышли из машин. Ребята обнимали Илью и жали руки. Но радость была не долгой. Беспокойство не оставляло командира роты, потому как – опыт и интуиция. Они ему подсказывали, что контратака немцев не последняя. Подтянут резервы и…

Старший лейтенант беспокоился не зря. Там же, на западе, за небольшими складками местности, примерно на том же расстоянии их наблюдатель увидел торчащие набалдашники дульных компенсаторов пушек. Любому танкисту было ясно – это пушки «Тигров». Десять тяжёлых немецких танков шли в сторону хутора. «Тигр» в манёвре будет пострашнее любой САУ. Немцы ещё не видели наши танки, спрятавшиеся в саду, как не видели и тех трёх, что всё ещё возились в болоте. Терпкий попытался с ними связаться. Никто не  отвечал. Старлей выругался:
– Вот же сукины дети! Никого у рации не оставили…

У командира не было сомнений, «Тигры» идут сюда, ликвидировать прорыв. А у него  четыре машины. Впрочем, три. Брызин – не в счёт.
– Брызин, сколько у тебя бронебойных?
– Два!
– Итого, имеем три танка и пять снарядов против роты «Тигров»… Два варианта, лейтенант: героическая гибель или драп. Те в болоте, конечно, немцев не видят…
– Может быть наши уже вытянули машины из болота?
– А что они могут, если «Тигры» пойдут в лоб? Ты вот из своей «зенитки» хоть в небо можешь пальнуть, чтобы боженька услышал, – Терпкий не мог простить Брызину разбитого орудия. – Снарядов у них тоже с гулькин хрен…

Подошли все экипажи. После короткого совещания решили – надо сматываться. Гибель оправдана, если может принести хоть какую-то пользу. А здесь что? Погубить танки и самих себя ни за понюх.
– По машинам!

Танки выскочили из укрытия. За ними сразу же полетели снаряды «тигровых» пушек. Десятки болванок засвистели вслед. Под вражеским огнём «тридцать четвёрки» летели так, что сам Кошкин изумился бы такой быстроходности своего детища. Ни один немецкий снаряд не попал в цель. Но что больше всего удивило командира – их три танка выскочили из болота и понеслись вслед за ними параллельным курсом.

Остановились у села, куда уже подошли другие наши части. Первым делом Терпкий спросил старшину Захарова, командира танка, из тех что сидели в болоте:
– Вы-то как сориентировались, если «Тигров» не видели?
Захаров снял шлемофон, почесал затылок:
– Знамо дело, стали бы вы, товарищ командир, так улепётывать, если бы вам не дали прикурить. А нам что оставалось?

Раздобыли кое-каких харчей у тыловиков других частей. Не успели перекусить, прибегает какой-то пехотный  подполковник и начинает орать:
– Трусы! Отступили, сдали хутор врагу! Старший лейтенант, ко мне!
Терпкий демонстративно не спеша доел, спрятал ложку, подошёл.
– Вы что, лейтенант, отказываетесь подчиняться?!
– По уставу даже главнокомандующий не имеет права прерывать приём пищи военнослужащими…
– Что?! – невысокий подполковник завёлся, и подпрыгивая на носках, продолжал. – В то время как вся Красная армия неудержимо рвётся на запад, горстка трусов, да ещё из гвардейской бригады, без стыда и совести, бросает свои позиции!..

Наверное, подполковник долго бы воспитывал танкистов, если бы Терпкий не сорвался и не послал его:
– А где была ваша пехота, товарищ подполковник? Вы должны были нас поддержать. Мы два часа торчали на высотке без боезапаса!
– Так что, по вашему мы не воюем?!
– Что-то я не видел в бою подполковников!

Подошли все танкисты, после пережитого почтительности к орущему чужому подполковнику они не испытывали. Начали огрызаться и дело вот-вот было готово дойти до пистолетов. Но тут опять вмешались немцы.

В небе появились наши штурмовики «Илы». И здесь сыграл злую шутку тот факт, что подразделения, вырвавшиеся вперёд, не знали сегодняшних сигналов взаимодействия с авиацией. А немцы знали! Их разведка сработала хорошо. Они запустили белую ракету в сторону деревни. И штурмовики стали заходить на деревню, где были наши. Танки стояли левым бортом к изгороди, а справа было поле. Оно вскипело фонтанчиками, поднятыми очередями штурмовиков. Пехотный подполковник, так красноречиво рассуждавший о героизме, живо юркнул под танк.
 
«Илы» же выстроились в круг и начали свою страшную карусель. Уже кто-то свалился замертво, кто-то кричал раненый. Хорошо ещё деревья частично закрывали танки. Старший лейтенант знал, что у штурмовиков в запасе есть и реактивные снаряды. Он бросился к своему танку и вытащил ракетницу. Белая полоса перечеркнула небо в сторону немцев, тут же вторая. Кто-то тоже сообразил, что надо делать.

 Смертельная карусель нарушилась, «Илы» обстреляли хутор, который только что покинули танкисты, и ушли на аэродром докладывать о выполнении задания.
Подполковник выбрался из-под танка, когда всё стихло. Грязи на нём было больше, чем до этого спеси. Не глядя на танкистов, отправился восвояси. А Терпкий отправился к вновь подошедшим танкам. Это была вторая рота их батальона, а вслед за ней прибыл и штаб батальона. Нужно было докладывать комбату о приобретениях и потерях.

Когда старший лейтенант вышел от командира, солнце уже клонилось к закату. В это время подошедший дивизион «Катюш» ударил по злосчастному хутору, где, слава Богу, уже не было наших танкистов, впрочем, фашистов там тоже не было. Что и говорить, весёлый выдался денёк.

Немецкий  фронт трещал, они отходили. Наше наступление продолжалось. День заканчивался. Сколько ещё таких дней оставалось в жизни  «тридцатьчетвёрки» с номером «26» никто не знал.