Унтари Кослоп, идущий по полю. 01

   Унтари Кослоп, идущий по полю
                роман
Часть первая. Век Дракона 
1.
Начало
Родился тогда-то.
Я ж сам-то этого не помню. Но что-то помню. Помню нашу квартиру в здании, которое сейчас называется  гостиница «Исеть». Мы жили на верхнем, 11-м этаже. Был лифт. В лифте была лифтерша. У меня был мишка, которого сшила мама, и сделала ему глазки крестиком из ниток, которые назывались мулине. Перед нашей квартиркой был длинный коридор. Иногда я по нему бегал. Сначала меня водили в ясли, потом в садик, который был в «Городке милиции» на ул. Большакова. До садика мы добирались на трамвае.
*
2.
Серёжки
Я ходил (точнее, меня возили на трамвае) в детский садик в Городке Милиции (а жили мы в городке Чекистов, в будущей гостинице «Исеть»).  Однажды весной, когда на березах развисали серёжки, я задумался,  почему же «сережки» (моего старшего брата звали Серёжка) .Я стоял на деревянной горке, которую зимой заливают льдом, весной же она просто возвышенность. Вдруг мне пришла в голову мысль, что есть «Я», что «я» - это я. Брат – Серёжка, а я – Андрюшка. Почему-то я почувствовал, что это важно, что я что-то открыл. Я – я. То есть, философия возникает и без Канта, и без Гегеля, и без Шопенгауэра, и без Бердяева.  Идея «я» для отдельных мыслителей весьма краеугольна. Прочие считают, что он есть форма существования белковых тел.
- Здравствуй, дорогое белковое тело!
  - Привет, сложно организованная структура молекул!
Но Ральф Эмерсон, Макс Штирнер, Эмманюэль Мунье и даже Бердяев полагают, что мы это разного рода «я».  Я , конечно, не ведал, что на этот счет существуют  разногласия, споры. 
«Я – это я», - думал я, рассматривая весенние серёжки.
*
3.
Шмель
До детского сада во времена моего младенчества детей отдавали ещё и в ясли. Я там был, но воспоминания весьма смутные. А после садика в начале лета детей отправляли на дачу. Ясли были неизбежны, так как маме нужно было ходить на работу, папиной зарплаты было мало. Сначала он работал в Машгизе редактором, потом был м.н.с. в Госархиве. На работах с большей зарплатой папе было не попасть, так как на войне он был ранен и стал инвалидом. Ходил с палочкой, пуля осталась в ноге. Когда уже в университете он был завкафедрой, доктором наук и профессором, его звали Козлов-с-палочкой. Потому что на факультете был ещё второй Козлов – без палочки.
Таким образом меня отправляли на дачу. Сначала на дачу на озере Балтым (название ми сие, как потом нами выяснилось было родственником венгерского названия Балатон).Там я однажды чуть было не утоп, так как увидел как мальчик постарше (скорее всего, школьник) нырнул (руки лодочкой). Я как все дачные малыши в воду допускался в круге. И так с кругом и нырнул с мостика, так что оказался в воде, болтая из круга ногами. Меня перевернули, вытащили. Потом накормили молоком с земляникой. Это тоже запомнилось, так как было волшебно.
Потом я попал на дачу на реке Сысерть. На противоположном  берегу реки  был небольшой городок, также называвшийся Сысертью. На даче был белый туалет, который поутру был белым и внутри, так как пол вокруг туалетной дырки посыпался белой хлоркой. Раз в неделю нас мыли в баньке. Приезжали мамы (включая мою) и нас мыли мочалками. А потом одевали в чистое.
Нам читали книжки, купали в лягушатнике, кормили четыре раза (завтрак, обед, полдник, ужин).  Мы, как и положено, возились в песочнице. Однажды возле такой песочницы случилось неожиданность. Мальчик, с которым мы играли возле песочницы, рассматривая дождевых червяков, вдруг ударил меня в глаз. Было так больно, что я завизжал, побежал туда-сюда.
- Что случилось? - спрашивала воспитательница.
- Он меня ударил!
Как позже выяснилось, меня укусила пчела или шмель. Мальчик хотел согнать шмеля. Так как мы знали, что они жалятся. Его удар по пчеле, и её (его, если это был шмель) укус  совпали.
Меня положили в лазарет с распухшим глазом, где я пролежал два и три дня один. Там было уютно. Меня кормили, меняли повязку на глазу.  Было в целом приятно.
*
4.
Папа
Только меня выписали из лазарета, как приехал папа. Обычно приезжала мама, вдруг папа. Дети дошкольного и младшего школьного возраста больше любят мам. Мама – ласковая, папа – строгий. Но я все равно был рад. Мой папа воевал с немцами и был ранен при освобождении Варшавы. Однажды я направил на него игрушечное ружьё. Папа рассердился и сказал, что нельзя направлять на людей. Я растерялся. Ружье же игрушечное, и я и папа это прекрасно знали. Удивился, но подчинился.
- Меня ужалил шмель в глаз. Я лежал в лазарете.
- Я знаю. Маме позвонили на работу, сообщили. Мама работает, у меня в отпуск.
У меня был один вопрос. Даже не вопрос, а соображение.
- У нас, русских – Ленин, у немцев - Гитлер. Да?
- Нет, - неожиданно ответил папа, - Ленин – вождь всего прогрессивного человечества, не только русских. А немцы не все за фашистов, есть немцы, которые за Ленина.
Гармония нарушилась, но так даже лучше. Ленин лучше всех.
Я знал, что у нас социализм, справедливость. А там, в капиталистических странах, одни - бедные, другие -  богатые, негров дискриминируют, а раньше они даже были рабами.
Уже школьником (скорее всего, первоклассником) я шел через дворы соседних домов школу и думал:
- Как хорошо, что я родился в социалистической стране. Мне повезло.
Я мог родиться в капиталистической, тогда бы не повезло. Деление на социалистическое  и капиталистическое мне было хорошо известно. Брат Сережка и его друг Колпаков с пятого этажа (тоже Серёжка). Собирали марки. Мне было лет шесть, я тоже захотел марки. Мне купили тоненький альбом для марок, и я вклеивал туда  свои марки мылом. Получалось очень неаккуратно. Я завидовал Серёжкам. У них было очень много марок и очень аккуратно. Без мыла. Наименее ценными считались наши марки. Потом по ценности были марки  социалистических стран (Польши, Болгарии, Чехословакии), потом капиталистических стран. Одна из очень ценных марок была марка с Гитлером. Но самые ценные были треуголки (треугольные марки). Ценнее были только колонии. То есть, марки колоний, стран, которые были колонии капиталистических стран. И совсем  неценными были почему-то китайские марки (мне они нравились). Брат и Колпаков резали их на наклейки, и наклейками приклеивали марки в альбом.   
Так что я был очень доволен, что родился в социалистической стране. Однажды на этом фоне мне пришла в голову мысль, что я уже жил до того, как родился в социалистической стране.
*
5.
Вывих
Однажды в детском саду (теперь это был детсад на Первомайской за Совнархозом, здание которого теперь Уральский госуниверситет) воспитательница мне вывихнула руку. Мне было лет пять.
С одним мальчиком мы расшалились, шумели и даже не слушались. Нас решили наказать и повели в старшую группу. Поскольку это было наказание, я решил, что наказание будет очень неприятным и унизительным, так что я изо всех сил сопротивлялся и громко ревел. Когда меня перестали тащить, я все равно  ревел, потому что болела рука. Когда пришла мама, детсадовский врач сказала ей, что я повредил руку и меня нужно вести в поликлинику. Мама отвела меня (поликлиника была рядышком). Оказался вывих. Я рассказал маме, что руку мне вывихнула воспитательница, но мама  не поверила. Я особенно от этого не расстраивался, так как видел, что воспитательница сильно боится, что она мне вывихнула руку. С моим вывихом я обрел независимость, Мой вывих был броней отпугивающей от меня строгую воспитательницу.
*
6.
Что такое хорошо
Ну и , конечно, что такое плохо…
Воспитательницы обычно в качестве образования читали нам книжки. И один раз читали нам стихотворение Маяковского про хорошо и плохо. Читала Анна Ивановна и показывала картинки, а по завершении читки задала для закрепления нам вопрос, кто нам понравился, кто нет. Мы очень смеялись с моим дружком над мальчиком, который  бегал по лужам и пачкался. Ну я и сказал, что мне понравился именно он. Анна Ивановна удивилась, рассердилась и, когда за мной пришла мама, нажаловалась на меня за такое предпочтение.
- Аяяй, -сказала мне мама, - и мы пошли домой, особенно-то Маяковского не вспоминая. Я был несколько удивлен, что Анна Ивановна не поняла, что я шутил. В целом мне моя воспитательница нравилась. Она была добрая, красивая и время от время пела песенку «Рула-турулла, турулла-лала» . Мне она так нравилась, что когда я уже заканчивал первый класс (зимой родители купили телевизор «Рассвет») по телевизору показали женщину, которая пела «Рулу-туруллу». Я радостно и восторженно закричал:
- Анна Ивановна! Это Анна Ивановна!
Мама посмотрела в телевизор и сказала:
- Нет, это не Анна Ивановна.
- Нет, Анна Ивановна, она поёт Рулу-туруллу. Точно, это она.
*
7.
Ванная
В 1961 году мы переехали на новую квартиру на улицу Первомайскую, угол Генеральскую, где я прожил до 1985 года. Тут ещё и сын Данил прожил три года.
В будущей гостинице «Исеть» на 11-м этаже у нас был комната, туалет, а покушать мама готовила на плитке в комнате же. Нас было пятеро: мама, папа, старшая сестра Света, старший брат Серёга и я.
В новой квартире были две комнаты, кухня, совмещенный санузел, коридор. Потолки были высокие. Жили мы на первом этаже, но под нами был цокольный этаж, так что на самом деле мы жили на полуторном этаже. Иногда, когда я забывал ключ, я по водосточной трубе залазил  на  окно нашей комнаты, и если форточка была не закрыта, пролазил в квартиру.
Была ванная, где мама меня терла вехоткой, поливала горячей  водой, так что я визжал. Прибегал папа и сердился, ругался. Со временем сначала Серёга, потом и я начали использовать совмещенный санузел для печатания фотографий.
В мае 1963 в наш город приехал Фидель Кастро. Все-все вывалили на проспект Ленина, кричали «Ура!», махали бумажными кубинскими флажками. А в сентябре мама мне дала букет гладиолусов и повела  «первый раз в первый класс».
*
8.
Первый класс
Сначала меня поместили в первый «В», но после первого урока (или на следующий день) перевели в «Б». Кстати, после 8-го класса наш класс расформировали (видимо, от того, что классная – Галина Николаевна - отказалась от  классного руководства) , часть наших попали в «А», часть попала в бывший «В», который теперь стал «Б», а кто-то даже в бывший «Г», который стал «В». К этому времени стало понятно, что в классах. несмотря на официально идеологическое равенство, классы формировались иерархически. В «А» помещали детей из благополучных семей (таксистов, бухгалтеров, начальства и преподавателей вузов). В «Б» похуже, в «В» и «Г»  засовывали трудных подростков. Но всегда с исключениями, чтобы, видимо, не бросалось в глаза.  Всё-таки, несмотря на естественную склонность к стратификации и иерархичности, мы были страной победившего социализма.
В доме угол Первомайской-Генеральской, например,  жили совершенно разные люди.  Жили будущие бандиты, работяги с их хулиганисто-трудными детьми. Моим соседом был директор техникума (отличный мужик!), в четвертом подъезде жил Сашка Шаманов, сын будущего «мэра» Свердловска (тогда «мэр» назывался «председателем горсовета»). Мой отец защитил докторскую через 12 лет после того, как мы сюда заехали. Тут же жил наш физрук и слесарь-пьяница  дядя Миша, которого кто-то убил, когда я учился в седьмом классе.
Так что мой перевод из «В» в  «Б», возможно, произошел после того, как узнали, что мой папа кандидат наук. Кроме того мой папа («Козлов с палочкой») преподавал в УрГУ и закончил художественное училище. Это-то точно школа знала, так  как один из уроков рисования осенью первого класса вел мой  папа. Папа повесил на доску репродукцию Шишкина с мишками в лесу и предложил нарисовать. Сделанные рисунки я должен был отнести домой, чтобы папа проставил оценки. Конечно, это заставило меня почувствовать свою важность. А у Мишки Смирнова, который всячески претендовал на командирское положение, это однозначно вызвало  раздражение с привкусом зависти. 
После урока я нес в одной руке портфель, в другой папку с рисунками. Вдруг на меня налетел дружок Смирнова Синицын, я упал, рисунки рассыпались, я принялся их собирать и собрал. Хулиган Синицын постоял-постоял  и отошел в Смирнову. Я сделал вид, что ничего не понял.
Мою учительницу младших классов звали Надежда Алексеевна.
А за партой я сидел Ольгой Дормидонтово В 2007 году 31 марта несколько однокашников нашего «Б» собрались у Дормидонтовой, Котов сходил за Надеждой Алексеевной. Дормидонтова  стала интересной и очень выразительной дамой, так что я был удивлен. 
*
9.
Лапшовы
Теперь, когда мы жили на Первомайской и я ходил в школу, я жил как бы в трех пространствах: в школе, во дворе и дома.  В школе были уроки, перемены, учителя, одноклассники. Во дворе были прятки, соловьи-разбойники, жмурки, футбол, лазание по забору, путешествия по чердаку, подвалу, лазанье по пожарной лестнице на крышу, турник, строительство штабиков. Дома были книжные шкафы, кладовка, кухня, в Новый год Ёлка.
Во дворе жили друзья, но и враги. Например, в седьмом подъезде  жили братья Лапшовы. Старший, Женька,  был хмурый парень. Но проблемы создавал младший – Сашка. Он королился, иногда кому-нибудь давал тумак, ломал штабики. Если включался в общую игру, непременно хлыздил.
Лапшов-младший наводил некоторый террор и за пределами двора. Если узнавали, что ты из дома, где живет Лапшов, предпочитали не связываться. Но во дворе мы его хоть и побаивались, но ещё больше не любили. В играх в войнушку он легко и с удовольствием брал на себя роль гестаповца, а если проигрывал в чику, то всё равно деньги забирал себе. Короче, гад. Мы создали организацию против Лапшова-младшего. Серега Шаманов предложил название «Ковбой». Нам понравилось. Мы сделали массу листовочек. На одной стороне было написано «Ковбой», и нарисован некто напоминающий Зорро, на другой было написано «Бей лапшичников!».  Лапшову эту не понравилось, и он догадывался, что это придумал я. Но наглеть и пакостить продолжал. Но вот однажды Юрка Богатиков вдруг набил ему морду. Это было неожиданно для всех и для него. Главарь нашего детского двора Аркаша Белый (кличка) обычно вступался за Сашку Лапшова, но на пацанов из своего двора он не наезжал: «Наших нельзя».
Однажды летом (скорее всего, это было после первого класса) мы гурьбой потащились в Дендрарий, что за пожарным училищем. Там было искусственное озеро. Небольшое, но купаться было можно.  Там была сооружена нырялка из доски и автомобильной шины. Ребята ныряли, нырнул и я. Плавать я не умел н стал тонуть. Выныривал, пытался крикнуть «Спасите!» и снова тонул.  Никто меня не спасал, я продолжал попытки. Наконец за мной нырнул Лапшов- старший и вытащил. 
- Не умеешь плавать, зачем ныряешь, придурок! – сказал он сердито и грубо.
Фактически спас.
После того, как Лапшов- младший вернулся из армии, он устроился в милицию. Но оттуда его уволили. Умер он, как и Лапшов-старший рано.
*
10.
ДЗУ
Дэзэу – так звали старушку в нашем доме. Она ходила в старомодной шляпке, как у Шапокляк . ДЗУ – расшифровывалось как «дворовой звукоуловитель», то есть, означало сплетница. Однажды возле помойки её на шляпу спрыгнула крыса. В помойке была куча крыс.
*
11.
Гвоздь
Я любил путешествовать по забору. Наш двор отгораживался от двора Автотехникума с его гаражом забором. По забору можно было проходить, как по эдакому спортивному препятствию. Однажды на полпути я решил спрыгнуть (не помню уж зачем - зачем-то) . И спрыгнул точно на гвоздь. Конечно, заорал.
Спрыгивание с чего-то высокого это было особое место в наших похождениях во дворе. Зимой спрыгивали на снежную кучу с техникумовского гаража. Это был где-то второй этаж, снегоуборочная машина нагребала между нашим забором и гаражом кучу. На стройке, что была через улицу (Генеральскую) была куча песка (видимо, для цемента и т.п.), на неё можно было спрыгнуть с третьего этажа и почувствовать полёт. Стройка была, как в те времена водилось, долгостроем, так что мы её облюбовали как место приключений и игр с препятствием.  Между стройкой и Генеральской была куча строительного мусора, я намастачился прыгать с неё со второго этажа. То есть, играя в убегалки я вдруг выпрыгивал в окно второго этажа и был таков, спасаясь от догоняющего. Однажды я так без паузы сиганул в окно, но оказалось, что то было окно не второго этажа, а третьего.  Но как-то ничего особенного не случилось.
В нашем же дворе была беседка в которой находился стол для настольного тенниса. В пинг-понге я так и остался на нулевом уровне: так и не выиграл ни одной подачи. Но беседка была высокая - метра три с половиной. С неё тоже нужно было спрыгивать. Особый класс был спрыгнуть на босу ногу, типа  Маугли. Я сидел-сидел на крыше беседке, всё не решался спрыгнуть. Но всё-таки спрыгнул.
*
12.
Гжель
Про наше семейство  нужно поподробнее.
Дед мой (деда Гриша, Григорий Петрович Козлов) и бабушка (баба Нюра, Анна Петровна Клепикова – в девичестве)  родились в Котельническом уезде Вятской губернии. Жили в одной деревне, название села не помню, но думается, что большинство сел назывались в наших провинциях Покровское. Отец мой Анатолий Григорьевич Козлов родился также в Вятской губернии и в Свердловск его привезли младенцем в 1926 году (за точность не отвечаю). Женился мой отец сразу после войны на своей однокласснице Нине  Ильиничне Пошляковой. Отец моей мамы, Илья Аркадиевич Пошляков,  погиб во время войны где-то в Псковской области в самом начале войны. Бабушку мою по маме звали баба Паня. Кроме мамы у неё было ещё две дочери и два сына: Тяте Валя, тётя Тамара, дядя Витя и дядя Володя, которого естественно звали Владимир Ильич, был очень симпотичный человек, очень походил на Илью Аркадиевича, у него было два сына Пашка и Лёнька. 
Моя старшая сестра Светлана родилась в 1946 году, назвали её  естественно в честь дочери Иосифа Виссарионовича.  Брат родился в 1951 году. В то время отец работал редактором в Машгизе, издательстве Уралмаш-завода, который находился в Орджоникидзевском районе города. Так что брата назвали Сергей в честь Серго Орджоникидзе. А меня, родившегося в 1956 году. назвали в честь Якова Свердлова, который имел подпольную кличку «товарищ Андрей».
Фамилия моя также вызывала у меня интерес. Когда появился (кажется, в 1967 или 1968 году) справочник абонентов Свердловской телефонной  станции, я заметил, что моя фамилия довольно частотна. Конечно, менее частотна, чем Кузнецов или Иванов, но всё-таки очень частотна.
Позже уже в интернетную эру, я обнаружил, что фамилия Козлов – седьмая по частотности среди русских фамилий. Первая – Смирнов, потом Кузнецов, Иванов, Попов, Соколов, Лебедев и, наконец, Козлов.
Второй интерес заключался в этническом происхождении. Естественно я был русский. Но вот деда Гриша несколько возражал. Во время одной из переписей, когда папа ещё жил с дедушкой (а жил он с ним до 1956 года), дед на вопрос о своей национальности ответил переписщице:
- Вятский.
Папа, конечно, подсказал, что «вятские»  - не национальность , а национальность вятских – русские. Но деда Гриша уперся:
- Нет, я вятский.
Но раз дед вятский, то и я вятский. Конечно, это курьёз, но всё же переписщица записала «вятский», как настаивал дедушка. Я, таким образом, имел некоторую тенденцию считать себя «вятским», так что однажды набрел в сети на книгу исследователя  П. Якобия «Вятичи Орловской губернии».  Книга оказалась, хоть и двадцатого века, но дореволюционная и посвящалась далеко не одной Орловской губернии и не только «вятичам». «Вятичи» и «вятские», надо сказать, с точки зрения современных специалистов считаются разными понятиями, хотя с виду очень даже одинаковые, но самым любопытным оказалось другое. Топонимы (сиречь, географические названия) типа Козельск, Козлы etc, etc (а также топонимы Типа Кожмы, Козмы ) по мнению Якобия, восходят не к названию козы или косули, а к финно-угорскому кож/коз, что означало «ель», Кожэл и Козэл и проч. означало еловой место. Таких названий с финно-угорской елью  в русских губерниях Якобия обнаружил более сотни. Мне оставалось распространить идею исследователя с топонимики на антропонимику и сделать вывод, что фамилия Козлов частотна, потому Еловых деревень и выходцев из оных было во множестве.
Эти еловые места не обязательно были Кожма или Козэл  (вариантов Якобия приводит множество) . Но мне тут увиделась разгадка термина «кОзлы». Почему так называется устройство для пиления дров и почему ударение смещено на первый слог? Потому что не косуля или козёл,  а «козэл» - еловой место. Сюда же попадает и знаменитое село Гжэль, откуда есть пошла знаменитая сине-глазурованная керамика, также от елового места Кожэл. Первая гласная редуцировалась, а звонкое «Ж» озвончила глухое «К», так что получилось Гжель.
*
13.
Штабики
Была особая забава строить штабики или просто их где-то размещать. Так сказать, «эхо войны», но не только Великой Отечественной, но и гражданской, так как часто члены штаба были «подпольщики».
Их строили из кирпича, который приносили со стройки, из досок, в зимние каникулы из новогодних ёлок, выброшенных после празднеств.  В пионерлагерях штабиками служили шалаши. Штабиком могло быть место под деревянной горкой, но там , как правило, возникала проблема: какой-нибудь гад использовал такой штабик в качестве туалета. Мы делали предположение, кто это мог бы быть, но все отпирались:
- Не я, не я.
Лапшов-младший наши штабики, как правило, ломал, за что мы ему, конечно, мстили, как могли.
*
14.
Велик
После первого класса на день рождения (мой день рождения в конце мая) мне подарили велик, класса «подростковый», то есть, средней величины, больше, чем «школьник», меньше, чем спортивный с ручными тормозами. Подарили мне велик «на двоих», то есть, мне и Серёги, хотя день рождения у Серёги в конце июля. Я понимал, что это не правильно, но также понимал, что велик это дорогое удовольствие, чтобы их было два (у Сереги к  тому  времени  велика не было). Вообще во дворе подростковый велик был теперь только у меня, и все просили прокатиться.
Но сначала мне нужно было научиться на нем ездить, так как я не умел. Хорошим местом для такой учебы, была беговая дорожка между общежитием Политехникума и  «Паровозкой».
Паровозкой мы называли то место, где сейчас остановочный пункт Первомайская, т.е железнодорожные пути между проспектом Ленина и Первомайской. Паровозка была любим местом для наших приключений. Паровозы, тепловозы, а позже и электровозы здесь притормаживали и можно была залезть на тамбур товарняка, проехать сколько-то, а потом за мостом через Первомайскую спрыгнуть.
Беговая дорожка возле Паровозки тоже называлась Паровозкой,  и тут я научился ездить на велике. Учил меня Серёга. Сначала не получалось, но однажды всё же получилось, и я поехал. Стал кататься по двору, всяк, кому не лень, просил прокатиться. Однажды в нашем доме и дворе появился новенький – Сашка Хомяков, он с родителями переехал в наш жом откуда-то из другого места, жил он в седьмом подъезде, в том же, что и Лапшовы, так что вскоре Лапшов-младший что-то сказал и сделал Хомякову  неприятное, и Хомяков набил ему морду. Мы все Хомякова зауважали, также и потому что он был хороший парень. Я мало кому отказывал в прокатиться на моем велике, а Хомякову я дал прокатиться даже с удовольствием. Но хотя Хомяков умел набить морду негодяю Лапшову, но опыта кататься на велике по двору  он не имел и попал под машину. Точнее, под машину попал мой велик. Я увидел искореженный велосипед с настроением ослика Иа, которому подарили лопнувший шарик. Сначала я улыбнулся, увидев нечто бывшее подростковым велосипедом, но (мне было уже лет 12) на глазах появились слёзы. С моим искалеченным велосипедом в слезах я пошёл домой. Но часа через два-три ко мне пришел Хомяков и сказал, что его дядя работает в гараже, у него есть сварка, и он отремонтирует велик. Хомяков забрал мой велосипед и ушел.
На следующей неделе он пришёл с отремонтированным велосипедам.  Велосипед не был как новенький, но кататься на нем было можно, хотя была одна особенность. Если педали были горизонтально, то при повороте колесо задевало о педаль. При этом поворот не получался и наездник падал, особенно если скорость была приличной. Я приноровился, но если кто-то просил прокатиться, я предупреждал, что у велосипеда не в порядке торможение. Желающий прокатиться говорил:
- Ничего, ничего.
И падал на повороте. Так что желающих кататься на моем велике поубавилось.
*
15.
Космос
Я помню догагаринские времена. Запустили Спутник, и вышла детская книжка про Мурзилку в космосе. Мурзилкой тогда был не жёлтый типа медвежонок в красном берет, а вихрастый мальчик-журналист с фотиком и с беретом. Он как-то уселся на спутник и полетел в космос. После полёта Гагарина такая сказка уже была не актуальной. По радио пелось: «И на Марсе будут яблони расти», «Полетят караваны ракете», «На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы». На дальних планетах мне представлялся караван верблюдов, оставляющий за собой следы. Космос пугал, потому что там был абсолютный нуль холода. Мурзилка на спутнике там превратился бы в ледышку.
Гагарина я не видел, но кто-то из космонавтов в Свердловск приезжал, ехал он (они) по проспекту Ленина. Мы кричали: «Ура!».
*
16.
Фидель Кастро
В мае 1963 года в Свердловск приехал сам  Фидель Кастро. Куба – любовь моя, это идут барбудос…
В тот день меня в садик не повели.  Мама взяла меня к себе на работу в Совнархоз (сейчас в этом здании университет имени Горького). В совнархозовской столовой мама меня покормила языком. Это был деликатес (видимо, и дорого стоил), но на мой вкус это было холодное вареное мясо). Где-то в полдень весь коллективы Совнархоза и всех прочих учреждений  вывалили на проспект. Мы пошли к киностудии (угол Ленина- Луначарского), у всех были кубинские флажки. Все говорили друг другу:
- Появится Фидель, кричим «Вива Куба!».
Но когда появилась «чайка» Фиделя, все закричали Ура., к моему удивлению. Я же послушно пробурчал «Вива Куба!».
Потом Вадик Егоров, сын скульптора Егорова, который сваял памятники  Попову, Кузнецову, комиссару Малышеву, рассказывал. Он был на год меня младше, жил на Ленина в доме, где магазин «Кристалл». Но пошли они к тёте, что жила на Ленина 70. В их доме были балкончики, выходившие на проспект.  С балкона было удобно смотреть, как поедет Фидель. Вот появилась машина великого бородатого революционера , и тётя закричала:
- Вон он с бородой!
*
17.
Фотик
Светка вышла замуж, но её мужа Сашку из соседнего дома призвали в армию, так что Светке нужно было идти на работу, хотя её сын был маленький. Мальчика она отвозила няньке в городок чекистов.  Но совсем рано отвозить ребенка она не могла, потому что и нянечка отказывалась и ей приходилось вставать слишком рано. Короче, она или опаздывала на работу или приходила к нянечке слишком рано и не высыпалась.
Мне было предложено отвозить ребенка в коляске к няньке. Конечно, мне посулили фотоаппарат. Фотоаппарат «Смена» был, но это фотик примитивный, к тому же Серёгин. Мне нужен был «Зоркий», который стоил 38 рублей.
Фотографированию меня научил Серёга. В квартире на Первомайской в ванной было удобно печатать фотки. Процесс был такой (сейчас многие этого не знают и не узнают): сначала фотопленка заряжается в фотоаппарат.  Делается это в темноте, темнотой служит пиджак или какая-то плотная куртка. Руки засовываются в рукава с обратной стороны, пиджак заворачивается, так что фотик и пленка внутри, в темноте. Пленка вынимается, вставляется на ощупь в фотоаппарат, аппарат закрывается. Когда 36 с хвостиком кадров заканчиваются, пленка вынимается таким же образом обратно в кассету (важно не засветить) . Потом или в пиджаке или в ванной (последнее опасно, так как кто-нибудь захочет в туалет и не заметит записки «Не включать свет!»)  пленку вставляется в баночку для проявки пленки. В баночке специальные рельсы для пленки, пленка не всегда в них попадает. Содержимое заливается проявителем на несколько минут (указанных на упаковке пленки), потом промывается водой, и заливается фиксаж (он же закрепитель) на 20 минут. Потом пленка подвешивается на бельевой веревке, снизу  прихватывается скрепкой, чтобы пленка растянулась и сушится час-два. Потом пленка сворачивается. Потом печатаются фотки (в ванной) с красным светом. Сначала на фотобумагу  светим снимком, который негативен, потом в кювету  с проявителем, когда снимок проявился, ополаскиваем водой и в закрепитель. Потом фотки сушатся.
В последнее время процесс фотографирования гигантски изменился. Ещё в СССР черно-белую пленку можно было проявить не дорого в ателье. Но уже в начале 21 века можно уже фотографировать на цветной кодак, сдавать пленку в ателье и там же заказывать фотографии, а в 2009 у меня появился цифровой фотоаппарат, с которого фотки можно было складывать в комп и печатать что угодно. А потом (у меня в 2019) появились смарты, по которым можно было звонить, фотографировать, посылать фотографии  сетевым друзья выставлять в сетях и всё прочее.
*
18.
Пионерлагерь
«Пионеры» - это роман Фенимора Купера. Пионерская организация пошла отсюда. «Следопыт» - это тоже роман Финимора Купера, Отсюда пошло название журнала  «Следопыт». Юношеская романтика – вещь непреодолимая. Сегодня по пионерии ностальгируют. И я ностальгирую. Вспоминаю мои пионерлагеря, но помню также, что самыми теплыми воспоминаниями о лагере  был родительский день и день, когда я возвращался домой. В лагере я грустил, скучал, и даже плакал о тоски.
Почему? Мы живём в неких социальных пространствах. Причем в каждом мире-пространстве мы несколько разные. Дома – мы одни, во дворе - другие, в школе - третьи. Во дворе мало кого интересуют уроки, оценки школы. В школе мы очень немного знаем о мамах-папах других. Знаем, но обобщенно. Попав в пионерский лагерь,  я оказывался  вне этих пространств. Своих не было нигде. С моим первым пионерлагерем мне немного повезло. Это был лагерь «Чайка» на Исетском озере. Это был лагерь университета, где теперь работал папа. Мы доезжали на электричке до станции Исеть. Там пересаживались в автобус марки Кавзик (небольшой, остроносый автобус), нас везли до поворота на лесной дороге, там мы высаживались и полтора километра шли пешком. Сначала нам попались какие-то пустые деревянные строения, через двести метров  был лагерь «Чайка». Лагерь был маленький, всего три отряда. Кроме трех корпусов, было с здание столовой, здание клуба,  умывальники на улице, сцена с рядами скамеек тоже на улице, футбольное поле. Вместо забора (который был лишь при въезде) была колючая проволока, которую мы очень ценили, так как она позволяла нам играть в побег из концлагеря, Мы  поднимали нижнюю колючую проволоку и выползали за территорию.
Повезло же мне потому ещё, что вместе со мной в лагере был и брат Серёжка. Он был в первом отряде, а я был в третьем, младшем.
Старшие с шумом кидал камни в гадюк. Серега поймал маленькую гадюку, вырвал у неё ядовитый зуб и держал в пластмассовой коробке из-под домино. Младшие ловили ящерок, держали их в банках, кормили комарами и мухами.
Позже я ещё дважды отправлялся в этот лагерь. Лишь после седьмого класса я не грустил. Я был тогда уже в первом отряде. Там мы мазали девчонок зубной пастой, рассказывали поздними вечерами истории про гроб на семи винтах, про пёструю ленту. Особенно мне понравилось, что однажды в тихий час нас человек пять повезли на катере через озеро в Средне-Исетск. Там мы грузили мешки с хлебом. Отрядов уже было не три, а пять или шесть. Потом я вспомнил об этом озере, когда столкнулся с гипотезой, что озеро Вашты, Шиты, Балтым, Аять  своими названиями восходят к финно-угорскому «то», что значит пруд или озеро.  Сюда же попадают и названия озер  Таватуй, Исеть. Везде «то/туй»  и практически в одном месте. Это позволяет подозревать тут прародину финно-угров. Особенно замечательно название «Балтым» (где была моя первая дача), очень уж похожее на венгерское Балатон.
Кроме «Чайки» я был в лагерях «Весёлые искорке» и «Восход».
Рассвет встречали. Было интересно играть в конце смены в военную игру.  «Зарницы» тогда ещё не было, была просто военная игра. У двух армий были погоны, их рвали. И надо было найти знамя. Кто нашел, тот победил. А в самом конце смены был костер. Стаскивали из леса сушняк, складывали конусом-вигвамом поленницу. Метров 6-7 была. Ближе к вечеру подливали солярки,  зажигали. Горело ярко. Когда прогорало,  прыгали через остатки костра, подбрасывали в угли картошки, пели, ели.
Но однажды, в лагере «Восход» я не выдержал.  Целыми днями читал «Каникулы Кроша», «Том Сойер, сыщик». Когда дочитал, стал в свободное время ходить на окраины территории в лесок собирать ягоды. Неожиданно я вдруг стал рыдать навзрыд. Тоска была невыносимой. Когда настал родительский день, и приехала мама, я, не мешкая, ей сказал:
- Увози меня! Мне тут очень не нравится. – я не рыдал, но глаза слезились.
- В чем дело, Андрюша? - спрашивала вожатая. – Тебя кто-то обижал?
Никто меня не обижал. Я так и сказал:
- Никто меня не обижал. Я просто хочу домой.
- Но что ты будешь делать дома? Во дворе никого нет. Ребята все разъехались, - старалась меня переубедить мама.
- Я буду читать и смотреть в окно. Хочу домой.
Когда уж мой сын Данилка был в пионерлагере, и мы с Ольгой приехали к нему на родительский день, это история повторилась. Он не плакал, не рыдал, но у меня глаза слезились. Я понимал Дэника.
- Забираем что ли? – спросила Ольга.
- Забираем.- ответил я.
*
19.
Кишинев
После моей последней дачи под Сысертью меня забрал дядя Володя, муж тёти Томы, маминой сестры, отец моего двоюродного брата Мишки Макурова. Дядя Володя отвез меня к деде  Грише и бабе Нюре в их флигель, в котором они жили на улице Февральской революции. Это был самый центр города. Но там  были одно-двух этажные старинные домишки, избы и такой вот флигель с окнами н десять сантиметров выше земли. Мостовая была булыжная, заросшая по бокам травой. По улице бродили куры, во дворах были дровяники, где хранились дрова и жили кролики. 
Папа, мама, Серёга (и возможно, и Светка) уехали в гости в Кишинев к своей однокласснице, которая во время войны работала в госпитале и вышла в нем замуж за раненного молдаванина по фамилии Ступин. Так что перед школой я несколько дней жил у бабы с дедой в их флигеле. Флигель – это маленькая избушка без курьих ножок. Но мне вспоминались тут сказки. Жили -были старик со старухой, и была у них курочка ряба. Или что-то веселое из детсадовского фольклора: «Жили были деда да баба, ели кашу с молоком, рассердился дед на бабу – хлоп по пузе кулаком, а из пуза три арбуза..». В избушке была печка, сундук и всё прочее. Дедушка и бабушка были неразговорчивые, кормили меня, поили, пока не приехали мама, папа, Серёга.
После первого класса, после моих двух смен в лагерях (в «Чайке» и в «Искорках» ) я заявил, что больше ни в какие лагеря ехать не хочу. Мама пошла на компромисс:
-  Хорошо. Будешь ездить только на одну смену. А сейчас, послезавтра поедем в Кишинев. Через Москву. В Москве – метро, красная площадь, Кремль.
Я радовался и предвкушал. Но уже в поезде меня восхищало всё: и станции за окном, и чай в железных подстаканник, и пакетик сахара по два кусочка, и лежание на верхней полке. Ехали мы вчетвером, но места у нас было три. Я спал с мамой. Наконец, приехали в Москву на Казанский вокзал. Приехали мы утром, а вечером у нас был поезд на Кишинев с Киевского вокзала. Сначала мы поехали на Киевский вокзал, простояли в очереди, чтобы закомпостировать билет на Кишинев, потом сдали чемоданы в камеру хранения (тоже очередь). И лишь потом пошли искать столовую.
Нашли. Я реально проголодался, мне взяли суп «Солянка». Мама сказала, что это очень вкусный суп. Суп был вкусный, но в нем оказалась одна неожиданность. В Солянке было нечто похожее на маленькую сливу, но это была ни слива, оно не было ни кислым, ни горьким, не соленым. Это была маслина. Вкус мне очень не понравился.
После столовой мы стали искать  букву «М»,  что означало вход в метро. Поражало множество народу. Идут и идут. Направлялись мы к Красной площади. Когда приехали , то народу оказалось ещё больше, а улицы шире. Вдруг я увидел продажу мороженого.
- Мороженное!
Мне купили, то, какое попросил. Я такого никогда не видел. Оно было вкусным, в шоколаде с начинкой, и дороже, чем два эскимо. Толпа была не только многочисленной, но и в очень необычных одеждах. Много негров.
- Смотри, негр! – я видел впервые, но Серёге это было уже привычно.
Он улыбался:
- Тут кругом негры.
На площади был Кремль, мавзолей Ленина. В Мавзолей была длинная очередь, но в неё мы занимать не стали, времени мало. Через Спасскую башню вошли в Кремль. Там Царь-Пушка, Царь-колокол.  Я уже хотел на Киевский вокзал.
Через полтора суток мы были в Кишиневе, который по-молдавски назывался Кишинэу. Ступины жили в одноэтажном доме с садом вокруг таких же одноэтажных домов.
В саду росли абрикосы, сливы, виноград, яблоки. В доме у Ступиных было две кошки. Старшего кота завали Пьер Безухов, потому что он был без уха – в драке обкусили соседские коты, а может быть, даже собака. Второй кот был котенок по имени Мурзик. Я его  всё время таскал, потому что он был мягкий, ласковый, вообще мне нравились коты безумно. Ночью, пока я спал, меня кусали комары, я был весь в розовых укусах, меня обляпали зеленкой и называли леопардом. А вечером мы в саду под сливами и  абрикосами  жарили кукурузу в початках. Взрослые пили вино, папа говорил тосты:
- Кишинев – столица Молдавии, в Свердловск – столица Урала.
Я знал, что это не эквивалентно, так успел выучить все пятнадцать республик Советского Союза, и знал, что Урал это не республика, а горы.
Утром я вставал раньше других, выходили из дома в сад и ел виноград. Мне говорили, что он  не созрел ещё. Но мне нравилось, и я ел виноградину за виноградиной.
Потом мы ездили в город на Комсомольское озеро, катались на лодке. Потом был сильный дождь, так что по улице бежал бурный поток, целая река.
В следующий раз я попал в Кишинев через 16 лет. Я тогда в 1980 году жил в Одессе, а в Кишинев переехал мой друг Игорь Гергенредер. Он жил в Новокуйбышевске, закончил журфак в Казани, и теперь работал в новокуйбышевской местной газете. Я уехал из Свердловска в Одессу,  написал об этом Игорю. Он сорвался и уехал в Кишинев, где снял угол в районе Малая Малина. Игорь был инвалид, так что он мог даже и не работать (шла пенсия). Я, получив от него письмо, в первую же пятницу на электричке добрался до Кишинева, отыскал там дом Игоря в Малой Малине. Хозяина домика звали Макарыч.
Приезжая на выходные в Кишинев, я также навестил Ступиных. Дом был тот же, вроде и сад тот же. Младшие Ступины уже были взрослые, старшие  были далече. Тогдашних кошек след простыл.
Игорь, хоть  он был инвалид, имел обязанностью ездить с тележкой за керосином. Теперь тележку катил я. Также мы ходили на рынок за синенькими (баклажанами), из которых супруга Макарача делала великолепную икру. Остальное время мы посвящали беседам о литературе, дао, свободе, равенстве, братстве.
Однажды, приехав в пятницу поздно вечером,  я наткнулся на стоящую воле домика, где жил Игорь красную крышку гроба. Макарыч умер.
Наутро Макарыча похоронили. На поминки пришли немногочисленные соседи. Один сосед-молдаванин принес ведро вина.
- Своё, неразбавленное. На продажу разбавляем, а это неразбавленное. Потому что Макарыч хороший был мужик.
Вино было вкусное, сладкое, почти что сок. Стакан за стаканом – не заметили, как опьянели. Многие уж смеялись, даже вдова. Игорь так разыгрался, что хлопнул меня по носу. Я рассердился. Утром  без лишних разговоров собрался и ехал в Одессу, город каштанов и куплетистов.
Несколько лет мы друг о друге слуху не духу не слышали. Но в 1988 году дважды в журнале «Урал» опубликовали мои небольшие рассказики. И  однажды мне позвонил  Валерий Исхаков , сотрудник журнала «Урал»:
- Тут на редакцию пришло письмо на твое имя. От… от некого Гергенредера.
Мы возобновили переписку. Игорь женился, работал в кишиневской газете. У него родилась дочь (у меня уж был сын того же возраста). По взглядам он был уж не сторонник ХДС-ХССС, а анархист, что меня удивило и озадачило.
В 1989 году  в августе я решил нагрянуть в Игорю в Кишинев с женой и сыном. Ехали не через Москву, а поездом Свердловск-Одесса, а оттуда электричкой.  Когда добрались, оказалось, что Игорь уехал в Новокуйбышевск хоронить отца, так что удалось встретиться лишь с его женой и дочкой. Пробыли мы у них пару недель. Сходили к Ступиным. Теперь в Кишиневе ещё жила сестра мамы тётя Валя, та самая, на дне рождения которой я подрадся с бабушкой Паней, решившей было меня отдубасить за то, что я набрал снега в валенки.  Её, тётю Валю, мы тоже посетили, хотя она всегда говорила:
- Нинкин Андрюшка – бандит.
На этот раз она поразила семилетнего Данила до мозга костей.
Телеграмма, что Игорь уезжает, застала нас перед самым нашим отъездом. Но я не хотел отменять поездку, и потому что уже собрались, и потому что чувствовал, что потом шансов не будет вообще. Так что мы всё же оказались в Кишиневе, теплом городе, полном винограда, печеной кукурузы, котят, слив, синеньких (баклажан)  и проч. и проч. 
В частности мы съездили и на Комсомольское озеро. Там на летней эстраде происходило некое шумное действо.  Кричали по-молдавски. Потом по-русски стал греметь представитель украинского РУХа.. Каких-то смурных с бендеровскими рожами  людей мы увидели из окна троллейбуса.
Продавщица кваса продавала квас молдаванам без очереди. Очередь роптала. В воздухе витала озлобленность.
Позже мы переписывались уже по интернету. В 21 веке Игорь уж жил в Берлине, куда эмигрировал из Молдавии, убегая от националистов (вроде даже в его окно стреляли).
В 2020 Игорь заболел ковидом.  Но выздоровел. Чуть позже я написал ему письмо,  где рассказывал, что перечитал «Игру в бисер», ту самую которую он мне подарил. В книге была надпись на немецком его почерком. Мне было интересно, что же там написано. Ответила его жена, сообщившая,  что 13 апреля Игорь умер.   
*
20.
Чистописание
Чистописание. Раньше в первом класс были уроки чистописания. Тетрадка по чистописанию называлось тетрадка по письму. Сейчас нет чистописания. Результат – у Ваньки кошмарный почерк. Возможно, посчитали, что раз буквы щелкаем на компе, писать не очень-то и важно.
Поначалу в первом класс писали исключительно перьевой ручкой. Была чернильница, ручкой в ней макаем, пишем. Чтоб чернило вдруг не капнуло, его аккуратненько снимаем. Если какая-то букашка на пере, есть перочистка. В тетрадке непременно была промокательная бумага. Чернила мокрые, их надо промокнуть, чтобы не размазалось.
Потом переходили на поршневые или пипеточные авторучки. Тут чернильница уже не нужна – чернила в ручке. Но иногда чернила в такой ручке могли выбежать. У меня был замечательный светло-серый костюмчик, которые мне купили на день рождение и по случаю окончания первого класса. Вот такая ручка у меня и протекла во внутренний карман, где располагалась ручка. Костюмчику - нирдык. Думал, отстирается, не отстиралось.
Потом появились шариковые ручки. Но поначалу их даже не рекомендовали – мол, почерк испортится.
          Аккуратность, конечно, важно. У меня, несмотря на чистописание, получалось неаккуратно. И мне за это снижались оценки. Неаккуратность и невнимательность. Отцу однажды надоели мои двойки-тройки (он в школе был хоть не круглый, но отличник), так что он заставил меня переписывать домашнее задание.  Заставил раз – но опять неаккуратность, опять ошибся в чем-нибудь
- Переписывай!
Когда папа заставил меня переписывать третий раз,  я завыл горючими слезами.
           - Старайся!
- Я старался, но все равно не получается!  – и реву, реву.
Больше отец моими уроками не занимался. 
Сейчас нет в первом классе с чистописания. Так что почерк Ивана (моего старшего внука) был столь ужасен, что пришлось даже ему нанимать репетитора по коррекции почерка. Немножко всё-таки скорректировали.
*
21.
Пол, ботинки, булочная
Иногда мама, приучая меня к труду, заставляла мыть пол в коридоре. Я, конечно, мыл. Конечно, я не испытывал особого восторга, к тому же собирался во двор. Но постепенно втягивался. Мыл я пол, не торопясь, не очень быстро. В таком жен темпе я мыл грязные ботинки, что было моей следующей обязанностью. Маме казалось, что я страдаю. Но я не страдал, и когда мама вдруг перестала меня приучать к труду, я и удивился, и даже подумал, что мама зря меня перестала приучать к пруду. Я понимал, что в сущности это правильно.
В школе у нас тоже были трудовые обязанности. В порядке очередности наш класс мыл классные полы. Мне достался кабинет английского, где Людмила Борисовна, англичанка, которая вела у «вэшиков» и «гэшников»,  проверяла тетрадки. Я медленно и ритмично мыл пол, о чем-то размышляя. Вдруг Людмила Борисовна сказала (она славилась своим остроумием и язвительностью):
- Трудно тебе в жизни придётся.
Я остановился, оторвался от мытья пола, поднял голову:
- Почему это?
- Смотрю, как ты моешь пол.
- Нормально мою. – удивленно  пробурчал я и продолжил свое трудовое обучение.
Да. И ещё у меня было одно обучение трудовым навыка.
Раз уж я самостоятельно ходил в школу, а булочная была к дому даже ближе, чем школа, перед моим старшим братом была поставлена задача научить меня ходить в булочную за хлебом. И однажды мы с ним взяли авоську и пошли в булочную.
Тогда в хлебных  магазинах  хлеб лежал в вертящихся витринах. Перед витриной лежала вилка, чтоб ею определять мягкий  хлеб или уже черствый. Потом покупатель со своим хлебом шёл на кассу и расплачивался. То есть, как бы магазин самообслуживания. Серёга взял булку за восемнадцать копеек, прошел мимо кассы, подошел ко мне и сказал?
- Теперь иди ты.
Я пошёл к кассирше, заплатил 18 копеек, объяснив, что брат взял хлеб , а я плачу.
- Где хлеб? Спросил Серёга, а сначала растерялся от его вопроса, но быстро понял, что полностью запутался.
Старший брат вскипел, рассердился и отправился к кассирше объяснять мою глупость. Кассирша удивилась ещё больше, чем  тогда, когда я прошел мимо неё, но, наконец, она поняла. Посмотрев на моё кислое испуганное  лицо,  чуть-чуть улыбнулась.
Не знаю, я ли тут лажанулся, или подвела педагогическая методика Серёги, но потом я уж покупал хлеб, молоко в молочном и картошку в овощном  без проблем. Научился.
*
22.
Напротырку
Кино было во времена моего безоблачного детства  «важнейшим из искусств». Но на некоторые (самые, так сказать, интересные и привлекательные) ставили гриф «Дети до 16 лет не допускаются». Например, нельзя было посмотреть «Конец агента»,  «Бей первым, Фредди!», «Фантомас  против Скотланд-Ярда».  Мы находили способ их все-таки посмотреть. Проходить в кино бесплатно у нас называлось «напротырку». Наибольший опыт у нас был в кинотеатре «Искра» с двумя залами,  который практически находился напротив нашей школы № 88 (сейчас в помещении кинотеатра «Театр-Коляда»).
 Делалось это так. Когда сеанс заканчивался, люди выходили из дверей на улицу. В фойе кинотеатра были зрители, пришедшие на следующий сеанс.  Двери раскрывались, зрители выходили, а мы заскакивали и прятались за дверью. Некоторое время двери были открыты, зал проветривался. Потом бабушка, работающая на сеансе внешние двери закрывала, новых зрителей запускали,  когда сеанс начинался, свет гасился, и мы проскакивали в зал, находили свободное место и садились. Иногда операция была сложнее. Тот, кому удалось спрятаться за дверью, приоткрывал внешнюю дверь, запуская «сообщников».  Бывали ситуации, когда нас ловили или прямо за дверью или уже в зале. Но чаще не ловили. Напротырку ходили на самые разные фильмы. Например фильм «Их знали только в лицо» я посмотрел восемь раз.
*
23.
Севастополь
После второго (или третьего) класса я, Серёга, папа поехали в Севастополь. Вместе с археологической экспедицией УрГУ. Сначала мы три дня ехали в поезде Свердловск-Симферополь в вагоне, который обозначался «Свердловск-Севастополь».
Приехали мы в Севастополь поздно вечером. Какое-то время  добирались до Херсонеса. Был даже не вечер, а ночь. На море гудел маяк, на волнах качались огни. Это было прекрасно. Утром, когда проснулись, было совсем светло, людей почти не было. Мы были среди развалин с редкими колоннами. По квадратам древних фундаментов ползли улитки, стрекотали кузнечики, море было голубым. Пахло прелыми водорослями, соленой водой.
Поселились мы домике начальника экспедиции  (забыл фамилию, Серёга наверное, помнит). Домик был двухэтажный, мы, трое,   спали на полу второго этажа. Завтракали и обедали  у фонтана с рыбками во дворе музея. Туда привозили бочки с кашей, макаронами, с компотом или чаем, а в обед – щи по-флотски (типа овощной субчик с лапшой и рыбой)
И Серёга и папа говорили, что раз вода в море соленая, то плавать на ней легче. Берег был галечный, так что в тихую ясную погоду вода была прозрачной, были видны и камни, и рыбешки. В это лето там в Севастополе, в Херсонесе я научился плавать.
От берега шли в море каменистые выступы. Между ними образовывались маленькие заливчики. Расстояние от одного выступа до другого было метра три, так что можно было нырнуть и оказаться у противоположного выступа. Я так и нырял. И даже открывал по водой глаза. Вскоре уж плавал. По-собачьи, но плыл.
В Севастополе было огромное количество базарчиков, продающих розы. Меня также удивляло, что взрослые мужчины ходят в коротких штанишках – шортах. 
Потом я ещё приезжал в Севастополь после 8-го класса, после 9-го и ещё в 2021 с женой, с сыном Данилом , его женой (обе – Ольги) и тремя внуками (Иваном, Матвеем и Вовкой) .
В древнем Херсонесе жили древние греки. Их главной богиней была богиня Дева. Это было неожиданно, в мифах древних греков такой богини не было. Дева звучало по-русски, кроме того Девой также называли Богородицу, деву Марию, мать Христа. Эта загадка запомнилась. И позже уже в 21-м веке вспоминалось. Особенно на фоне гипотезы, что Христос (от слова Крест, то есть распятый на кресте) родился в Крыму на мысе Фиолент (Тео-ленд) на окраине древнего Херсонеса. Там и  поныне  храм  Рождества Христова. Но эту гипотезу официальная наука не признает.   
*
24.
Искусственная драка
Была такая забава, которая называлась «искусственная драка».  Несколько пацанов делают вид, что бьют кого-то. Тот кричит. В момент, когда какой-то сердобольный дяденька подбегает на помощь тому, кого бьют, все разбегаются в разные стороны. Это «момент истины», здесь веселье.
Однажды я не заметил, как откуда-то сзади (дело было у нашего дома по Генеральской)  выскочила тетка, я её не заметил и не успел убежать. Тетка хряпнула меня зонтиком по голове. Я заорал что есть мочи, схватился за голову и побежал.  Теперь я понял, что бывают очень эмоциональные и несдержанные женщины. И больше в эту веселую игру не играл.
*
25.
Яков Перельман
Я жил в 32 квартире, а 33-ей жил мой дружок Мишка Трофимов (он был сыном директора Политехникума, Сашка Лапшов его пренебрежительно   звал «Троцкий»). Я целыми вечерами пропадал у Мишки. В что-нибудь играли.  У него были много красивых книг, однажды я увидел книгу, которая называлась «Математическая смекалка» (автор Яков Перельман). Я учился в четвертом классе, Мишка во втором. Я спросил Мишку:
- Это про что?
- Всякие интересные задачки на смекалку.
Я взял книжкуу Мишки, чтобы порешать интересные задачки.
Почти всю прорешал. В конец книги, где были ответы, практически не заглядывал, решал по-честному. И потом вернул книжку Мишке.
Где-то после этого в школе на алгебре и геометрии стал решать быстрее других. И математика у меня стала состоять из одних пятерок. В 8-ом классе зимой меня послали  на городскую олимпиаду по математике.  Олимпиадная школа находилась на улице, которая сейчас называется ВИЗ-бульвар. Из нашего класса была Иринка Цветкова (круглая отличница). От «ашников» были Карманов,  Кокшаров и три девчонки. 
Из шести задач я решил пять. Участников попросили остаться. 
- Кто решил все задачи? – спросил молодой невысокий мужчина в очках, похожий больше на студента, чем на учителя.
Никто не поднял руки.
- Кто решил задачу № 4? – это была та самая задача , которую я не решил.
И опять никто не поднял руку.
Очкарик стал объяснять решение этой задачи.  Я очень быстро понял, что я ничего в его объяснениях не понимаю.
Беседа закончилась, все пошли в раздевалку. Я спросил Иринку:
- Ты поняла решение?
- Нет, ничегошеньки не поняла.
Но недели через две Александра Александровна, наша математичка, которую девчонки прозвали «Гипотенуза на ножках», объявила, что на городской олимпиаде я получил третье место. Было неожиданно и приятно.
Да, не все задачи решаются. В кабинете математики рядом с портретами Лобачевского, Карла Гаусса и Софьи Ковалевской висел афоризм:
 «Вдохновение нужно в поэзии также, как в геометрии . А.С. Пушки».
Было абсолютно непонятно, что за вдохновение в геометрии. И почему эта цитата из Пушкина, который учился по математике очень плохо, висит здесь в кабинете математики, и посвящена, судя по смыслу, поэзии. Я решил, что что-то я не понимаю.
И лишь через много лет, когда появился у меня доступ в интернет, я вспомнил про эту загадку и набрал цитату Пушкина в Яндексе.
Юный Саша Пушкин выпускал со своими лицейскими дружками рукописный журнал, котором Кюхля (он же Кюхельбекер)  поместил  размышление, что поэзия – это буйство эмоций, чувств и всяческое бурное излияние всяких настроений и восторгов.  Но Саша по кличке Француз (он же Пушкин) ему возразил, что поэзия не какое-то бессистемное самовыражение, а тщательно и точно продуманное выстраивание замысла, учитывающее столь же продуманные средства выражения. Филологи, нашедшие цитату, не разобрались в её смысле, математики, тем паче,  не разобрались. А замминистра образования счел афоризм очень уместным для кабинета математики наряду с портретами Лобачевского, придумавшего геометрию с гиперболической кривизной, и Ковалевской, которая явилась первой русской  «гипотенузой на ножках», к тому же писательницей-революционеркой.
О книге Якова Перельмана я опять, конечно, вспомнил, когда прогремел скандал с Григорием Перельманом, решившим теорему  Пуанкаре. Отчество Григория оказалось Яковлевич, так что я решил проверить не есть ли его папа автором той самой книги, которая мне так понравилась в детстве-отрочестве.  Но Яков Перельман, папа Григория,  и автор «Математической смекалки» оказались, увы, однофамильцами.
*
26.
Пеньщик
Где-то, кажется в 5-ом или около того классе , к нам в школу пришел новый пеньщик (учитель пения). Его звали Герман Зверев. Он оборудовал кабинет пения необычным образом.
Сиденья для учеников поднимались вверх под углом 45 градусов, так что под учеников уходило треть кабинета и учитель, подняв голову, как правило стоя, видел их всех. На стене против окон висели портреты известных композиторов, причем, это была не полиграфия, а графика маслом на фанере. Перед учениками  на стене были фанерные контуры инструментов симфонического оркестра, расположенные так, как это было в оркестре.
У Зверева была небольшая бородка, в углу стоял мольберт с картиной  (на картине был кто-то, напоминающий Христа).
В кабинете было оборудование для светомузыки. Пеньщик включал нам «Утро» Грига, «Балеро» Равеля, Полонез   Огинского и сопровождал музыку  колебаниями света-цвета (свет гасился, окна зашторивались).
Однажды я как-то нечаянно (мы сидели с Валюгой, на верхнем последнем ряду) подтолкнул портфель Валюги  к открытому окну, которое было естественно несколько ниже уровня нашего ряда, и портфель улетел на улицу. Кабинет Зверева был на четвертом этаже.
Валюга поднял руку, объявил, что у него портфель выпал на улицу и попросил выйти, чтобы за ним сбегать. Зверев вскипел и выгнал Валюгу с урока. Я написал об этом рассказ и опубликовал его в стенгазете. Рассказ я напечатал на папиной печатной машинке. Чеснокова, которая  оформляла стенгазету, прочитала мой рассказ и попросила его взять домой, что бы показать маме, мол, смотри,  «какие у нас есть таланты». Это была нехилая оценка, так что я ощутил себе Гоголем-Чеховым.
Потом Герман Зверев снова появился в моей жизни в 1987 году на выставке на Сакко и Ванцетти. То была вторая «безвыставкомная» выставка, и Зверев принес туда несколько своих картин. Это были ню, то есть, обнаженка. С точки зрения расхожей морали – это было безобразие, а ценители «подлинного искусства» назвали бы это китчем. Но всё же в картинках была нечто интригующее. Во-первых, сам рисунок был безукоризненным. Во-вторых, картинки были монохромными. В-третьих,  каждая картинка была отдельного цвета и была как бы флуоресцентной.
В надписи под картинами значилось «Герман Зверев». Когда он сам появился на выставке, я увидел, что точно - это наш пеньщик. Я поздоровался, и представился, что я его ученик, в том смысле, что он был учителем в моей школе. У Зверева была та же бородка, но он был более тучный и, конечно, постарел.   
*
27.
Футбол
Возможно, это был 1970 год. Чемпионат по футболу в Мексике. Перед этим в кино прошел английский фильм «Спор за Золотую богиню».  Про футбольный чемпионат в Англии.  Были показаны Пеле, Яшин, Гаринча, Эссебио. То есть, мы во дворе разгорелись. Заполнили  лотерейные билеты. Почти все написали,  что победит СССР, только Гога (Питус)  написал, что победит Бразилия.  Стали всем давать клички по фамилиям футболистов. Юрке Богатикову дали кличку Рева. Почему-то именно за ним кличка закрепилась. Я уж рассказывал, как однажды Рева набил морду Лапшову-младшему.
Рева учился в немецкой школе № 37.  Потом он учился он в УПИ, но при этом увлекался современной музыкой. Даже английский выучил, чтобы понимать тексты. Но особенно он увлекся джазом, и впоследствии примкнул к трио Ганелина и эмигрировал в Швейцарию.
Однажды зимой  мы лежали на ледяной дорожке, которая проходила с горки и смотрели в небо на звезды. 
- Вселенная бесконечна, - сказал Рева.
- Но у всего же должен быть конец.
- А как это конец? Долетели до последней звезды, а там стенка? Конца не может быть. У галактики может быть конец, а у Вселенной – нет.
Я призадумался.
И лишь много-много лет спустя я опять призадумался. Нет, всё же конец должен быть, но на конце не стенка, там ничто. Тут парадокс: что-то есть ничто. То есть, есть то, чего в сущности нет.
Питус после школы попал в тюрьму. В целом стал рецидивистом, перестройка позволила ему отмыть «добытое не честным путем», он отстроил себе дом и живет в нем на дивиденды от своего «бизнеса». Рассказал мне об этом Бега (Бегичев), которого я встретил на юбилее школы . Он меня узнал сразу, я его – не сразу. Он строитель.
- Наши дома рядом. Но говорить нам с ним не о чем.
На этом же юбилее я встретил также  Шаманова, и пожалуй всё. С учителями пообщаться не удалось.
*
28.
Псков и Новгород
Летом (после шестого класса) папу направили руководителем студентов  на  музейную практику в Псков и Новгород (который на реке Волхов), и он взял меня с собой. До Пскова поезда не ходили, так что ехали поездом  двое суток до Ленинграда, там сошли.
- Гуляем, а потом на автовокзал, - объявил папа студентам. – Автобусом до Пскова.
Когда вышли, я вспомнил стихи «А приехал я назад, а приехал в Ленинград». Студенты (во основном студентки) -  кто куда, мы с папой пошли на Невский проспект.  В скверике сели на скамейку.
- Позавтракаем, - сказал папа. Достал банку рыбки в томатном соусе, хлеб, плавленый сырок, бутылку фруктовой газировки. У папы был сложный ножичек: несколько лезвий, штопор, открывашки для банок, для газировки.
- Подкрепились, - сказал папа, когда рыбка, бутерброды с сыром были съедены, а газировка выпита. Неплохо бы, конечно, подумал я, покушать в столовке, потому что хоть и подкрепился, но не наелся.
Потом пошли к Медному всаднику, то есть, к памятнику царю Петру Первому.  Посмотрели на памятник и пошли в Эрмитаж – смотреть картины. Потом добрались до автовокзала. Автобусы я не любил из-за запаха бензина и тряски. Уже во Пскове, у самого автовокзала, меня стошнило. Но утром, когда проснулся, вроде уже не тошнило, сходили в столовку. Поели макароны с котлетой, компот. И пошли уже со всеми студентами в музей, который назывался «Паганкины палаты». 
Во дворе музея стояла металлическая старинная решетка. Она была подписана «XVI  век».  Это заинтересовало отца (его научная тема была «Истории металлургии на Урале 18-19 вв.). Он внимательно обследовал железяку и нашел на ней клеймо. Клеймом был соболь-соболек. Этот  «соболёк» был клеймом Демидовых. Вот это да! Какой же тут «XVI  век»! Ведь Демидовы начали промышлять в 18 веке! Скандал. Отец рассказал об этом и студентам, и руководству музея. Не знаю, как это понравилось музейщикам, но студентам вполне понравилось, во всяком случае запомнилось.
После Паганкиных палат направились в сторону Кремля.
Псковский кремль был совсем не такой как Московский. Стояли толстые башни с деревянными крышами, между г ними тянулась стена , также покрытая деревянными навесами.  Этот кремль выглядел более старинным. С одной стороны стены бежала река Великая. Берег был песчаный, но было не так уж жарко, чтобы купаться. С другой стороны был собор, причем действующий. В то самое время, когда студенты-практиканты  были возле собора, к нему подъехал патриарх, его торжественно встречали, был какой-то религиозный праздник.
Это был далеко не единственный действующий храм в Пскове.  Золотые купала с крестами были повсюду. Это удивляло.
На следующий день мы поехали на автобусе в Изборск и Псковско-Печерский монастырь.  Достопримечательностью Изборска была старинная полуразвалившаяся башня. А Псковско-Печерский монастырь нас всех сильно поразил.  Это был действующий монастырь. Монастырь был обнесен крепостной стеной из такого же серого камня, как Псковский кремль. На территорию женщин пускали непременно в платках на голове и женщинам в брюках входит не разрешалось. Платки практикантки быстро нашли, но одна девушка была в брюках, ей пришлось что-то придумать. Возле входа был базарчик, где продавались как продукты, ка так и разные церковные предметы: иконки  и т.п.. Пройдя под воротами, мы попадали в «сказку о царе Салтане». Купала были в звездах, мимо стен ходили монахи в черных одеяниях. Некоторые были на стенах, выполняли покраску. У храма толпились люди, мы зашли в храм, там было тесно, и был даже юродивый, собиравший милостыню. В объявлении мы прочитали, что для посетителей, вроде нас, монастырь организовывал экскурсию.   Под монастырем было пещерное кладбище, где были захоронены  герои отечественной войны 1812 года, их родственники, а также некоторые друзья Пушкина. Экскурсоводом был статный молодой монах. Девушки почти наперебой задавали ему вопросы. Почему он ушел в монахи? Какое у него образование? Верит ли он в бога? Оказалось, что он закончил наш свердловский вуз УПИ. Все были удивлены. Я не задавал никаких вопросов. Просто был в восторженном удивлении. Попал на машине времени в прошлое.
Назавтра мы переехали в Новгород, где поселились в общежитии местного Пединститута.  Новгородский кремль  был из красного кирпича, как Кремль в Москве. Новгородский Кремль конечно, был гораздо меньше Московского. Он выглядел не таким древним как Псковский. Внутри был златоглавый Софийский собор и памятник тысячелетию России.
Позже (в конце 20-го века) я познакомился с исторической версией, что этот Новгород на Волхове - в совсем не тот Новгород, который в летописях называется «Господин Великий Новгород».  Во-первых, у Новгорода, который между Ленинградом и Псковом,  было в старину другое название. Во-вторых, летописи описывают перемещение из Новгорода в Кострому (и т.п.), которое очевидно более короткое, чем, если это было б из Новгорода, где памятник  тысячелетию. В-третьих, раз есть Нижний Новгород , то должен быть и Верхний. А этот официальный Новгород вовсе и не на Волге. Нижний-Верхний вполне себе работающий принцип. Есть Нижний Тагил на реке Тагил, но есть и Верхний Тагил на реке Тагил. Можно продолжать. Например, озеро Ильмень , прилегающее к летописному Новгороду, в нескольких вариантах имеется в  Ярославской и соседних областях.  Слово «Ильмень» вполне русское слово. «Иль» - это «ил», а «мень» - «менеее». «меньший». То есть, Ильмень – это илистое и мелкое озеро. Официальное озеро Ильмень не такое уж маленькое. Мы шли-катались по нему на пароходике, который довез нас до Юрьева монастыря, во время музейной практики.
То есть, гипотеза в том, что истинный Новгород – это Ярославль, а «Господин Великий Новгород»  - это торжественное название средневековой Руси, вполне себе гипотеза.
*
29.
В синагогах и на улицах
Когда Светкин муж Сашка вернулся из армии, они вместе с сыном переехали сначала   на ВИЗ к бабе Пане, где жили в пристройке. А потом тоже на ВИЗе (недалеко от трамвайной линии, в районе остановки Колмогорова) сняли деревянный дом. Дом был двухэтажный и, естественно, с чердаком.  Меня позвали в гости, так как, предполагалось, что мне будет интересно полазать по дому, что я и сделал, попав в конце концов и на чердак.
Там было немало старого хлама, но самое поразительное, что там я нашел Евангелие дореволюционного издания с ятями. В стране сплошного атеизма найти вдруг Библию – это было необычно.  Я засунул её за пазуху, унес домой и принялся её читать.  Смутило и насмешило начало: «Исаак родил Иакова». Ясно же, что рожают не мужчины, а женщины. Мысль в Нагорной проповеди про «подставь вторую щеку, когда ударят по первой»  мне не показалась странной или противоречивой.  Ясно было, что это фигура речи.
Конечно, я принес Евангелие в школу, показал книгу одноклассникам.
- Вот смотри, библию нашёл.
- С ятями, старинная.
На какое-то время я оказался в центре.  На следующий день ко мне подошли Тутова с Чесноковой.
- Знаешь, Андрюша, у Ирины (то есть, у Тутовой)  бабушка верующая, ей эта книга была бы очень нужна.
Я, конечно, засомневался: «Верующая, а Библии нет! Что за верующая?».  Моя бабушка Паня (мамина мама) была верующая, и у ней была Библия, она её читала и дубасила моего двоюродного брата Мишку, когда он её дразнил: «бога нет, бога нет!».  Но не хотелось показаться жадным, и на следующий день я опять принес Евангелия в школу и отдал Тутовой. Но я уже кое-что из неё успел законспектировать в блокнотик:
«Творя милостыню, не труби перед собой, как это делают фарисеи в синагогах и на улицах».  Мысль обычная, но красиво и вычурно.  Мне понравилось.
Зачин про Исаака, Иакова и др., которые родили друг друга,  позже мне вспомнился. В сущности это была родословная Иисуса Христа. Получается, что он был самой высокой знатности. То есть, это был аргумент к идее, что Христос был вовсе не нищий бродячий философ, а император-царь, как стали кое-где рассуждать в конце 20-го  века.   
*
30.
Друскининкай
Светлана, старшая сестра, уже работала на телефонной станции. Серёга был в армии, служил на границе в Талды-Курганском районе Казахстана, то есть, на границе с Китаем.  Недавно был инцидент на Даманском. Про границу в Талды-Курганском районе ничего такого не говорилось, но все равно это была граница с ни очень дружественным тогда Китаем. И беспорядки там были. Мама волновалась. Очень сильно, так что даже дозвонилась до заставы.  Начальник заставы на Серёгу нажаловался (болван, и так женщина волнуется, он ещё подлил), мол, пьяный напился. Я знал, что это чепуха. Просто, если Серега выпивал лишнюю рюмку, он банально засыпал, фиг разбудишь. На границе Серёга научился ездить на лошади, и вернулся какой-то другой.
Так что летом родители  взяли курсовку в Друскининкай, такое  курортное местечко в Литве. Меня не с кем было оставлять, в пионерлагерь меня уже не уговоришь, я тоже поехал в Друскининкай. С условием, что я буду читать внеклассное чтение.  Я взял «Молодую гвардию» Фадеева и читал книгу во время всей поездки.
Курсовка означает, что купили лечение в медицинском учреждении, а жить, питаться устраиваться самим. Поездом до Москвы, оттуда поезд до Вильнюса, в Вильнюсе пару вагонов перецепили к местному локомотиву и нас довезли до Друскининкая.
На перроне местные уже предлагали своё жильё.
- Нам комнату на двоих. И мальчик с нами.
- Есть хорошая комната, раскладушку мальчику поставим.  Чай можно вскипятить.
В Друскининкае  местные говорят по-литовски, а если по-русски, то с акцентом. Городок очень уютный, опрятный, небольшой, стоит на берегу реки Неман, которую литовцы называют Нямунас. 
Хозяйского мальчика звали Римас. Он был очень разговорчивый, но говорил как-то странно. Когда я один раз убежал с приятелем из Пермской области купаться на Неман-Нямунас, Римус, когда родители меня хватились, рассказал им все случаи, когда кто-нибудь у них в Немане утонул. Много водоворотов и всё такое. Когда я вернулся, меня, конечно, отругали.
Столовая, в которой мы иногда питались называлась «Воверайте». Я узнал перевод – «белочка».  Я попытался учить литовский, спрашивая у Римуса, как это, как то. «Дай мне один рубль»  по-литовски звучит как «Док ман вьена рублес».
В центре городка можно было попить местную минералку. В парке был музей Чюрлениса, великого литовского композитора и художника. Чюрлёнис бы странный человек и очень популярный в СССР. Позже в Свердловске  в конце 70-х я сходил в филармонию с соседом Борей на концерт литовского квартета, который играл Чюрлёниса.
Хотя ничего особенного в Друскининкае со мной не происходило, но понравилось. Нравилось слушать литовскую речь, наблюдать за литовцами.  Позже я несколько раз бывал Латвии. На латышском выучил фраз поболее. Палдиес! Латвиешу-криеви вардница.  Даже стихи написал.
Антонс поднялся с сеновала,
Мама корову доит,
Мама чего-то сказала,
Антонс ей ответил: «Labrit!»
Латыши и литовцы принадлежат к одной языковой семье. Ещё в этой балтийской языковой семье находятся пруссы, которые ещё в 17 веке сохранялись в Пруссии, немцы успели записать их язык. Ленинградский лингвист Топоров издал на этой основе книгу «Прусский словарь». Как-то я читал его в Белинке. Например, в старой прусской религии были жрецы с длинными палками. Их, жрецов, звали криво-кривайтис. Это знаменательно, так как русские по-латышски – криеви.
Когда я готовился к поступлению в университет (поступал же я в него семь раз: два раза в Рижский, один раз - в Одесский, четыре раза в УрГУ – на философский, на журналистику, на исторический и последний раз – на филологический)  я перечитывал книгу про этнографию восточных славян. Зафиксировалось, что наука предполагает, что существовала балто-славянская  общность. Видимо, «наша наука» не хотела обижать «балтийскую семью», так как латыши-литовцы были нашими советскими республиками.  Нехорошо было б отметить, что балтийские языки произошли от  славянского (сиречь, русского).  Литовские лингвисты указывали  на особый архаизм литовского и его близость к санскриту. Но всё же есть две особенности. Во-первых, в латышском (а, может быть, и в литовском) ударение фиксированное – на первом слоге, как у многих финно-угорских языков. У литовцев обнаружили гаплогруппу N в количестве лишь несколько меньшим, чем у финнов, а эта гаплогруппа   признана финно-угорской. То есть, прибалты произошли из славян, смешавшихся с финно-угорским населением. В Латвии, ко всему прочему, есть латгальский диалект, в котором много  финского.   
*
31.
Смир
Фамилии в школьные годы  нередко сокращались Чирков становился Чирой,  Дуденков – Дудей, Валюга  происходил из  Валюгина,  Деньга - вместо Денежкин. Смирнова Мишку часто звали Миха, но порой звали Смир. То есть, суффиксы отбрасывались.
Первое, что мне запомнилось и даже несколько возмутило в нём,  это то, что он в первом-втором классах носил портфель Лысаковой. В этом возрасте  таких кавалеров мы называли «девичий пастух». Это не вызывало уважения, но в чем  тут дело. Я любил призадуматься. Возможно, он хотел казаться более взрослым. Возможно, его поражала длинная коса Наташки Лысаковой. Но  более вероятным был третий вариант: Лыскаова была круглая отличница, староста класса и очень властная девчонка. Но не так, чтобы она  его заставила таскать портфель. Смир очень трепетно относился к силе и власти. В конце концов,  Смир стал председателем совета отряда и, как следствие, членом Совета дружины школьной пионерии.
Тем не менее, однажды мы с ним подрались, я ему нафинтилял. Это был класс 5-ый-6-ой , я занимался классической борьбой, так перевести кого-то в партер или даже сделать двойной нельсон у меня получалось. Это было, конечно, странно для драки (там были кулаком в лицо), но всё же Смир был на земле и повержен. Причины драки разглашать не будем.
Одновременно на собраниях по выборы председателя Совета отряда я всегда голосовал против Смира, нередко я был тут вообще один.  Так что после одной схватки со Смиром, он нажаловался маме. Мама пошла в школу, и сказала Галине Николаевне, что Козлов бегает с ножичком по кварталу и побил Мишу.
Мою маму Галина Николаевна  (наша классная)  также вызвала в школу. Мол, постоянно, ссорятся со Смирновым. Конечно, ни с каким ножичком я не ходил. Ну и всячески раскритиковал Смира, защищаясь от нападок классной руководительницы. Но Смир  был не столько агрессор, сколько артист. Он был энергичный, общительный и хотел быть на виду, на сцене. Он очень любил читать пафосные стихи. На школьных мероприятиях он читал отрывки из поэмы Маяковского «Владимир Ильич Ленин»:
- Время! Начинаю о Ленине рассказ. И не потому что …
В сущности он был добродушный парень.
Галина Николаевна , увидев что репрессии против меня и других (Дудя тоже подрался со Смиром за гаражами), решила действовать более хитро. Она нам сообщила:
- Понимаете, ребята, у Смирнова папа – алкоголик, так что Смирнов ведёт себя не очень нормально. Будьте с ним аккуратнее, благороднее.
- Психический что ли?
- Типа того.
Назавтра после  уроков я предложил Смиру остаться поговорить.
- Один на один? – переспросил  Миха.
- Поговорить. – повторил я.
- Ну чё? – спросил Смир, когда мы остались вдвоем. Он был готов к потасовке.
- Галина сказала, что ты псих, потому что у тебя батя – алкоголик. И что тебя нельзя поэтому бить. Я с такой постановкой вопроса не согласен. Это расовая дискриминация. Так что, если что, бить тебя буду.
Миха был в некотором замешательстве. Вроде против дискриминации, но пообещал бить. Смир рассмотрел мое лицо и понял, что суть всё ж в том, что я против дискриминации. Так что мы после этого подружились. Но классная получила наше недоверие.
  После десятого класса  Смир пошел на завод «Три тройки», где давалась бронь от армии (решил пока не поступать).  Я же во время выпускных экзаменов написал рассказ, такой, конечно, примитивный, но трогательный.  Показал Смиру. Если пишешь, нужно чтобы кто-то читал. А если есть кому читать, то есть и стимул писать. Смиру рассказ понравился, хотя мне самому он быстро разонравился. Смир, однако, попросил меня опубликовать этот рассказ в заводской стенгазете под его именем. Я удивился, но согласился. 
Взрослая заводская жизнь для Смира начиналась довольно лихо. Миха был, так сказать, идейный. Это у него было от бабушки, которая жила с ними (или они с ней?). Бабушка была партийной, одевалась всегда очень строго. Дома у Смира было полное собрание сочинений Ленина. Однажды, когда дома у Смира мы делали стенгазету, я спросил?
- Что бабушка все эти тома прочитала? – томов было штук сорок.
- Конечно!  -  бабушку Смир уважал-почитал, относил к ней с благоговением, гордился ею, как будто она была ровесница и соратница Ленина.
Вскоре Смир стал на заводке освобожденным членом комитета комсомола. Всё бы ничего, но однажды во время выездного семинара комсомольских активистов завода произошла попойка. Смира вывели из комитета, и его вернулся к станку.
Однажды зимой (уже после школы)  мы с однокашниками  в выходные отдыхали на турбазе. Катались на лыжах. Были Смир, я, Валюга, Копосова, Цветкова, ещё кто-то (может быть Попков) , уже не упомню. Смир мне признался:
- Знаешь, Андрюха (иногда он меня звал Кэз, но звучало как-то не очень, так что очень редко) . комсомол – это полное гэ!
«Это он по поводу попойки и выводу его из Комитета», - подумал я.
- Так ты же сам пьяный напился. Причем тут комсомол?
- Нет, не в этом дело. Поверь уж, полное гэ. – обобщил Смир без лишний комментариев.
Я удивился.
- А партия, тоже того… полное гэ?
- Ну нет, партия – это святое.
Когда срок отработки на заводе закончился, Смир поступил на философский. Тогда абитуриентам, которые имели два года трудового стажа, были особые льготы для поступления. К тому же он был уже член партии, а философский считался идеологическим факультетом.
Не прошло и пары летпосле окончания школы,  как Смир женился. У него родилась дочка. Он гордился своей женой, её дядя был известным филологом, жил в Москве, имел публикации. Гордился своей дочкой – мы (я, Валюга, Попоков и пр.) были холостяки.
Но совсем скоро развелся.  Женился, впрочем, повторно. С ним мы уже не встречались. Однажды встретил его маму, она работала в газетном киоске возле гостиницы «Исеть».
- Здравствуйте! Узнаете?
- Здравствуй! Узнаю, - улыбнулась Михина мама.
- Как Мишка?
- Мишка – плохой.
- Как так?
- Опять развелся.
«И, видимо, пьёт», - подумал я.
О его втором разводе я прочитал в рассказе Наташи Смирновой, его второй супруги,  талантливой свердловской писательницы.  Книжка называлась    «Любовные истории цветов и овощей». Дал почитать книгу  мне Женька Касимов.
Писала она так. Ушел от меня, как мячик отбросил.
Когда рухнул СССР, а марксистско-ленинская идеология отошла в сторону, Миха , я думаю, вовсе растерялся. Это, конечно, была трагедия. Как мячик отбросили его самого.  И пошло-поехало, так что всё-так  Галина Николаевна, увы, права, наследственность взяла своё.
В этой связи вспоминается ещё одна история. Однажды в нашей школе то ли на первом этаже, то ли и в подвале что-то загорелось. В наш класс быстрым шагом вошла англичанки Людмила Борисовна и скомандовала:
- Быстро, парами , без суеты выходим из класса, спускаемся в гардероб и выходим на улицу.
Была зима. На лестнице мы почувствовали дымок. Походило на учебную тревогу, но был натурально пожар. На некоторое время (месяца на два) нас перевели в 38-ую школу, что перед стадионом УПИ. Настроение было веселое – приключение как ни как и что-то новое. Наш класс был на втором этаже, под окном сугроб.
- Кто выпрыгнет, тому бутылку солнцедара, - предложил я, обращаясь к Михе.
- Я выпрыгну, - вызвался Смир. И выпрыгнул.
Наш класс находился вакурат над учительской, так что все учителки увидели летящего Смирнова. 
Солнцедар  (это был такое очень отвратительное вино в то время) я поставил Михе. А он схлопотал выговор и маму в школу.
Ну и ещё пара особенностей. Миша Смирнов был с самого первого класса очкарик. Он был немного выше среднего и в меру упитанный толстячок. Но в 9-10 классах он вытянулся, стал поджарым, а если снимал очки, то имел грубовато-пролетарский вид. 
*
32.
Валюга
Валюга пришел в нашу  школу после второго класса. И где-то в классе третьем-четвертом мы стали друзьями. Почти целыми днями я пропадал у него дома. Его мама (Майя Федоровна) был приветливой, гостеприимной женщиной. Младший брат Сашка тоже был славный малый, а папа был вообще симпатяга, разговорчивый, остроумный и очень энергичный.
Он был переселенец из Китая (обычно таковых в Свердловске-Екатеринбурге называли «харбинцы»).  Приехал в СССР он естественно после 1945 года довольно молодым человеком. Он служил юнгой в японском торговом флоте. Поскольку Свердловск был крайней западной границей расселения выходцев из Китая, то дядя Боря поселился здесь. Закончил техникум, стал работать на Уралмаше. Женился, получил квартиру на проспекте Ленина 70 (в центре города). На заводе его ценили, он был трудолюбив, толков  и очень подвижен.
Валюга (Серёга Валюгин) также был подвижен. Он довольно неплохо играл в футбол, гонял на лыжах и даже прыгал с трамплина. В школе его энергичность была порой даже избыточной.  Однажды он как-то хулиганил (скорее всего, смеялся и шумел) на уроке истории. Нашего тогдашнего историка старшеклассники (вроде моего старшего брата, который тоже учился в 88 школе)  из-за его лысины и очков с блестящими душками звали «Спутник». Он был несколько неуклюжий увалень, и поскольку Валюга нарушил дисциплину предложил ему выйти вон из класса. Но Валюга возразил:
- Я больше не буду.
- Вон из класса! – настаивал Спутник .
- Нет, нет, я больше не буду, - настаивал на своем Валюга.
Тогда историк решил его схватить за шкварник и вышвырнуть из класса. Но не тут-то было. Валюга стал удирать от историка по всему классу, что вызвало всеобщий восторг, так как он оказался очень ловок, изворотлив и прыгуч.
Историк написал на Валюгу докладную, так что очередной классный час был посвящен разбору поведения Валюги. Все защищали Валюгу, и даже Лысакова. Но я помалкивал, хотя Валюга был мой закадыка. Мне что-то жалко было историка. Я в общем-то на истории старался, тетрадка была аккуратной, ведь мой папа тоже историк.
В 5-ом или 6-ом классе Валюга неожиданно увлекся шахматами. Ушел в них с головой. Когда я приходил в к нему, он здоровался и  погружался в разбор  дебютов и партий. Я особо не обижался, но Майя Федоровна удивлялась и возмущалась:
- К нему товарищ пришел, а он все со своими шахматами.
Я тоже пытался разобраться с шахматами. Даже записался в Дворец пионеров в шахматный кружок, но меня хватило на полтора месяца. Но вот однажды получилась веселуха. Мы решили с пацанами из класса провести шахматный турнир. У меня были маленькие шахматы, я нашел дома  на полатях  старую толстую книгу «Политэкономия», сделал в ней «шпионское» углубление для шахмат,  и прямо на уроках мы играли турнир по круговой системе,  пока нас не поймали. Выиграл, конечно, Валюга, на втором месте оказался я, на третьем - Смир. Всего нас было шестеро. Но классная стала разбираться с нашими родителями из-за этого шахматного хулиганства.
Галина Николаевна сказала, когда «на ковре» оказались я и моя мама.
- Я сразу догадалась, что книжку для шахмат  придумал ты. Такая книжка могла быть только у твоего папы.
Конечно, она не догадалась, а кто-то меня продал. Но я не стал делать разборок.  Догадалась, так догадался. Я догадывался, кто продал, но даже не обиделся на  проболтавшегося одноклассника. Я знал, что он так боялся своих родителей, что приди они в школу, он все равно бы раскололся.  Да ещё получил бы от родителей.
Всё это я вдруг вспомнил, когда Ваньке (внуку) исполнилось пять лет . Мы уж маленько играли с ним в шахматы, но мои возможности обучения шахматам исчерпывались, мне пришла идея отдать его в кружок шахмат. Я понесся в Дворец Пионеров, но там уж давно никакого шахматного кружка не было. Не оказалось шахматного кружка и в (бывшем) Доме Пионеров на Куйбышева. Но тут я вспомнил,  что есть шахматная школа на 8-го марта. Туда его взяли. Он прозанимался  там четыре года. Сначала у него получалось всё здорово, он был энтузиастичен. И однажды в весенние каникулы на турнире на Уралмаше он получил неожиданно второе место. Так обрадовался, что упал на спину и стал от радости  дрыгать ногами.  Но потом он заскучал. Все его интересы устремились на робототехнику, там он выигрывал соревнования два или три  раза. До сих пор занимается этим, думает стать инженером.
Но не только Валюга повлиял на мою шахматную ориентацию. Где-то в году 86-87 в Свердловск приехал по приглашению Касика поэт Саша Еременко из Москвы, так что у Касика стоял тарарам, недели полторы-две. Ерёма читал стихи, другие читали стихи. Много было веселья, много было вина... И в друг – тишина. Прихожу к Касику – тишина. Касик с Копыловым (тонким графиком)  играют в шахматы. Я посмотрел как они играют:
- Лошадью ходи, - подсказал я.
- Не мешай, - буркнул сосредоточенный Касик.
Дома я стал разрабатывать новую более интересную форму шахмат. Нарисовал на ватманском листе тушью. Попробовали назавтра сыграть. Посмеялись, забыли, Но в 2008 году я нарисовал доски для новых шахмат на досках из старого шифоньера. Было это на выставке Б-17. И где-то в мае мы организовали турнир по новым шахматам. Шахматы получили название «Нёркирдык». Нёр  по-мансийски «гора» (естественно божественно-священная) , а «кирдык» по-башкирски смерть, то есть мат. То есть, как бы уральская калька названия «шахматы». Ещё  три-четыре года я организовывал турниры по нёркирдыку, так же с участием депутатов гор- и обл- дум. Но потом что-то надоело.
Когда Валюга приехал в Екатеринбург (он к этому времени жил где-то в нефтяной Сибири). Я ему показал мои нёркирдык. Дядя Боря даже сыграл со мной партейку в нёркирдык. Улыбался, Серёга Валюгин посматривал, не испытывая эмоций.    
*
33.
Валюгин-Позин
В конце 1971-го года с Валюгой вышел курьез с последствиями.
На первомайскую демонстрацию старшие классы, включая и восьмые,  должны были приходить непременно.
- Явка обязательна, всем прийти к 10-ти часам.
Некоторые не приходили. Но из тех, кто приходили, некоторые смывались по дороге. Это было наиболее безопасно. Пришел, помазолил классной глаза, а потом тихонько исчез.
Галина Николаевна всех записала, кто пришел, а после майских праздников объявила, что все, кто не пришел на демонстрацию, должны написать объяснительную.  Валюга не пришел и ему нужно было писать объяснение. И он написал, что не пришел потому, что подумал, что в апреле 31 день, а не 30. Это Галину Николаевну крайне взбесило, и она вызвала Валюгину маму в школу.
Майя Федоровна пришла. К этому времени она ушла с завода, поссорившись как с бригадиром,  так и с начальником цеха и работала на дому, делала  бумажные цветы для ритуального учреждения.  Классная показала ей объяснительную сына.
- Это форменное хулиганство и неуважение к учителю, - заключила Галина Николаевна.
Но Майя Федоровна уже прямо из вон какого состава преступления тут не обнаружила. Обычно родители обещали принять меры и сделать внушение своему ребенку. Майя Федоровна не была склонна уж во всем потакать своим детям, она могла понять, что не приходить на демонстрацию плохо, но определенно не могла понять, почему объяснительная так возмущает классную руководительницу.
- Я так этого не оставлю, - заключила Галина Николаевна..
Майя Федоровна сочла, что её Серёжке угрожают репрессиями,  подумала-подумала и забрала документы сына из 88-й школы и летом отнесла в 43-ью.
Перового сентября Валюга пошел в другую школу. Этот демарш напугал Галину Николаевну, во всяком случае утомил, так что она, возможно, боясь, что одноклассники , обидевшись за своего любимца, устроят ей фронду,  отказалась от классного руководства.
В новой школе Валюга довольно легко адаптировался, и даже привлек к себе интерес, у него появились друзья, который вскоре стали и моими друзьями, так как мы частенько встречались у Валюги: я, Валюга, Коля и Валера.
Параллельно с Валюгой произошел и другой курьез: у него сменилась фамилия. Он стал Позин. Валюгин – это была фамилия матери, а Позин – фамилия отца. По началу дядя Боря был вполне согласен, чтобы у его сыновей была фамилия матери. Он был выходец из капиталистического Китая, и это могло создать им проблемы.  Но прошло достаточно времени, он увидел, что никаких проблем ему не создается, он закончил техникум, работал на Уралмаше, его, как специалиста по буровым установкам, без каких–либо проблем  посылали за границу. Папа захотел, чтобы сыновья носили его фамилию. Старшему давали приписное и скоро он должен ь был получить и паспорт. Валюге очень не хотелось становиться Позиным. Ещё больше не хотелось, чем ходить на демонстрацию. Он отказывался наотрез менять фамилию. Я не понимал, что он так ерепенится: фамилия как фамилия. Постепенно мама его всё-таки уговорила. Он стал Позиным.
После школы Позин  поступил на физический факультет в УрГУ. Там он женился на своей однокурснице,  после универа  стал работать учителем физики на окраине городе, где ему местное предприятие (Свердловский совхоз)  выделило квартиру.
Но через некоторое время, он ушел с физического учительства в шахматные тренера, совершил обмен своей квартиры на Нефтеюганск, где дали ему приличную тренерскую ставку и всё хорошее. 
Сын его, приехав  с родителями в Нефтеюганск, встал перед выбором, что учить в школе  -  английский или французский. Все, конечно, предпочитали английский.  Но он был мальчик тихий, скромный, к тому же новенький, так что ему достался французский.
Но на удивление учить французский ему понравилось. Оказалось, что у него на французский язык талант. Учительница-француженка его хвалила, а он старался. И к классу шестому балакал по-французски с учительницей к её радости и удивлению одноклассников.  Так что учительница пригласила в школу маму с папой , расхвалила сына и настоятельно рекомендовала , чтобы  после школы он шел в иняз на французский.
Так и вышло, после десятого класса он переехал к бабушке с дедушкой Свердловск  и поступил в Пединститут на иняз. Но в проучившись семестр, сдал экзамены, зачеты с трудом, так что захандрил и решил, что из института уйдет. Серегу Валюгина-Позина родители вызвали в Свердловск, но сын всё равно бросил вуз. Что-то ему сильно не нравилось. Родители волновались, бабушка с дедушкой волновались, были те самые «лихие девяностые». Талантливого франкофонного  Позина-младшего призвали в армию, и он прямиком попал в Чечню.  Но ничего неприятного с ним не случилось. Демобилизовался, поумнел. Папа выяснил, что отслужившим в горячей точке есть льгота – можно без экзаменов поступить в любой вуз, даже в московский.
 Самые престижные Серега отмел, поступить-поступит, но через полгода отчислят. Сын поступил в инженерно-экономический с усиленным  преподаванием иностранного. Таким образом, Позин-младший попал в Чехию, где женился на чешке. Потом по прихоти судьбы попал на родину своего деда в Китай (в Гонконг), а из Гонконга  его фирма перекочевала в Сингапур.
*
34.
9-ый Б
Когда мы (я и мои одноклассники) после 8-ого класса пришли накануне первого сентября к школе , мы один за другим узнавала неприятную весть: наш класс расформировали. Узнав, все печально расходились, оставалась некоторое время лишь Людка Копосова и говорила вновь пришедшему:
- Наш класс расформировали.
- Как это!?
- Вот так.
- Как вот так?
- Одних в «А», других в бывший «В», который теперь «Б», третьих в бывший «Г», который теперь «В».
- А почему?
- Потому что кто-то ушел в ПТУ, кто в техникум. Трех классов достаточно.
- А почему расформировали нас?
- Галина Николаевна  отказалась от классного руководства.
Первого сентября мы пришли в школу, директор, зауч и пр. нас поприветствовали, мы разошлись на все три класса.
На первой же перемене, не сговариваясь, собрались в коридоре.
- Надо протестовать. – кто-то сказал.
- Да, надо бунтовать, - кто-то с ним (с ней) согласился.
- Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, - кто-то поумничал, цитируя Пушкина.
- Лишь тот достоин жизни и свою боды, кто каждый день идет за них на бой. – к кому-то даже вспомнился Лорд Байрон.
- Что будем делать?
Мой мозг крутился и вертелся.
- Просто явочным порядком, заходим в «Б» класс, рассаживаемся, и объявляем, что не уйдем.
- Бесполезно. Есть приказ директора.
- Посмотрим.
Не все склонны к бунту, кто-то остался в «В», кто-то в «А». Но человек восемь оккупировали «Б» и там проучились два года. Вся наша «шайка» (Смирнов, Дудя, Попков, Суворов) учились в «Б».  Но девчонкам хотелось  узнать, почему же Галина Николаевна от нас отказалась, и они напросились к ней в гости домой. Наша бывшая классная напоила их чаем с вареньем. Рассказала про свое житьё-бытьё, про то, как ей непросто было с нами, особенно в последний год – переходный возраст как никак. Нашей новой классной руководительницей стала Нина Константиновна, наша  учительница русского языка и литературы.
*
35.
По грибы
Обычно в начале года дают сочинение на тему «Как я провел лето». Но нам почему-то такую тему давали редко. Но вот на этот раз русичка дала именно эту тему. Я подумал было написать про свою поездку в Севастополь, но там было столько всего: я чуть не утонул, сломал ногу, мой троюродный брат Сашка Белозеров сгорел до пузырей, собственно впечатления от моря, Херсонеса, от поездки поездом. Слишком много всего. В августе же перед самым новым учебным годом, когда мама с папой отдыхали в Болгарии, у нас дома жили баба Нюра и деда Гриша. И однажды деда Гриша предложил мне поехать по грибы. Поехали до станции Исеть.
В сочинении я описал, какие противные грибы, когда в них черви, и какие хорошие, когда их нет. И как здорово найти красноголовик  (он же подберезовик) или, допустим, белый-боровик (которого мы так и не нашли).  И что опята, потому что на пнях, а обабки, потому что на бабках (на кусках дерева).  По грибы я ездил редко, то есть, даже не редко, а всего один раз. Папа ходил с палочкой – ему было не до грибов. Но однажды мы, я, папа, мама, Серега, Валерка с Витькой, сыновья тёти Поли, папиной Сестры, тётя Поля, поехали рано утром в воскресенье в лес за грибами. Грибов нашли мало, я канючил, так как быстро устал. Но мне понравилось завтракать на траве. Расстелили  газетку, разложили всякую еду: яйца, картошку, бутерброды, пирожки.  Также запомнилось,  как Серега с Валеркой ловили бурундука. Ловили, ловили, не выловили. Такой маленький с полосками на спинке.
Нина  Константиновна моё сочинение похвалила. Сказала, как у Чехова. Чехова «Хамелеон» я читал: «Накинь-ка  Елдырин на меня шинель». Смешной рассказ. Также читал «Лошадиную фамилию». Мне было очень приятно. Все-таки русичка. И она не знала же, что я собрался стать великим писателем как Пушкин (это знал только Смир).
Станция Исеть, хотя и называлась Исеть, но находилась не на реке Исеть, а на Исетском озере. Но в 2010 году, прочитав книгу А.К. Мотвеева «Ономатология»  я догадался, что всё наоборот: Исеть – это Озеро , а река так названа, потому что она из него вытекает. Кроме озера Исеть, в этом же районе есть озера Таватуй, Вашты, Шиты, Балтым, Аять, А Чусовское озеро совсем не связано с рекой Чусовой, и в 19 веке называлось Балтоу. Матвеев объясняет, что в этих названия формант то/ть/тым/ туй – это от финно-угро-самодийского «то», что означает озеро.  Но с дедом поехали на Исеть, потому он ездил на Исеть, когда ездил ко мне в пионерлагерь.
А что до литературного творчества я им занимался, но порой получалась ерунда, и лишь иногда что-то получалось.
А в 2016 году я для журнала архитектурного института (Витя Малышев попросил) написал очерк «Панпоэзия» о том, что поэзия-искусство – всему голова. Но это особый рассказ.  Проблема-задача была в том, зачем вообще существует поэзия-искусство. Какова функции художественной литературы?
*
36.
Классическая борьба
В пятом классе мы с Дуденковым записались в секцию классической борьбы в УПИ. Хотели бы, конечно, в самбо или дзюдо, но туда фиг запишешься. До Нового года  ходили, но мы там были самые мелкие, все были больше и старше, было тяжело, так что после Нового года мы уж в секцию не пошли.
В начале 8-го классе в вестибюле школы появилось типографская афиша, в которой в спортивный клуб СКА в секцию классической борьбы приглашаются школьники. Я , Дуденков, Суворов Вовка пошли туда и записались
Первые соревнования были зимой в Невьянске. Наша команда имела борцов всех весовых категорий. Один наш тяжеловес выиграл, Нудельман (в будущем известный в городе хирург)  проиграл по очкам, остальные девять проиграли  по туше, то есть, были положены на лопатки.
В следующем году был турнир в  «Спартаковце». Там получилось интересно. Турнир был лично-командный. То есть, борцы боролись за места, но учитывался и задел команды. Так вышло, что в нашем весе было два «армейца»: я и парень из суворовского училища.  Он с нами не тренировался, но был тоже, раз суворовец, от СКА.  Он выглядел покрепче меня, так что когда настала очередь нам бороться друг с другом (перед этим я два поединка выиграл, один чисто, другой – по очкам) , тренер попросил меня с суворовцем сильно не стараться и проиграть ему через одну-две минуты. Мы могли измотать друг друга, суворовец наверняка бы победил. Мой проигрыш не означал моего выбытия. Я мог бороться ещё, так для вылета штрафных очков после моего поражения пока не хватало. Я поступил, как меня попросили.  Это было разумно и польза для команды.
  Следующий мой поединок был с борцом, за которым я внимательно следил. Он был невероятно подвижный, выглядел как претендент на победу в нашей весовой категории, он казался сильнее и меня, и суворовца. Тренер попросил меня  биться с ним подольше, чтобы измотать его для схватки с суворовцем.
Получилось же несколько иначе. Чуть ли не на первой минуте, я сделал бросок. Судья свистнул и объявил:
- Туше!
«Как так? – с удивлением  подумал я. – Я сделал бросок, и мне присудили поражение?».
Но оказалась, что я победил. Я даже засомневался, а не подсудил ли мне судья.
Суворовец , хоть и не так быстро, но тоже выиграл. Он получил первое место, я – второе.
Тренер был мной доволен и, похоже, даже больше, чем победой суворовца.
В последнем полугодии 10-го класса я перестал ходить на борьбу – нужно было готовиться к выпускным. Так закончилась моя классическая борьба , ныне называемая греко-римской. Немного я жалел, что бросил бороться, иногда уж, много лет спустя, мне даже снилось, что я возвращаюсь в секцию СКА по борьбе.
А ещё я время от времени ходил на лыжах. Первые воскресные походы на лыжах организовал Александр Адексеевич, мой сосед, Мишки Трофимова отец.  Ходили мы на Шарташ. Тогда это было очень популярно, народу было множество. Иногда ходили в ЦПКиО. Это был подальше от нашего дома, но там был пункт проката и разный буфеты, где можно было попить чая. А однажды я был с Валюгой на Уктусе.  Валюга успешно съехал с деревянного трамплина. Я не стал рисковать, но лыжи все равно сломал. Как-то умудрился это сделать на ровном месте.
Некоторое время я подобно героям «Осеннего марафона» или «Высокого блондина в ботинке» бегал по утрам: от дома по Первомайской до дендрария и обратно. Но надолго терпения не хватило.
*
37.
Стенгазета
Так уж получилось, что мне нравилось делать стенгазету.  Может быть,  узнали, что мой папа закончил худучилище, поручили и пошло-поехало. После девятого класса будущие десятые классы все вместе послали в колхоз полоть редиску, подбирать капусту  и тому подобное.  Полдня работали, потом развлекались, ловили рыбу, играли на гитаре, и всё такое. Так что я сдружился с «ашниками» и «вэшниками» (бывшими «гэшниками»). Из ашников  были Серега Соловьев (который позже получил кличку Сеня), Витя Шауфлер , был Карманов, Трифонов, а из вэшников - Вовка Карагодин. И когда начался учебный год,  кто-то (может быть, я) предложил сделать общешкольную газету. Теперь мы были старшие, а также мы были из разных классов. Творческим основанием были я и Сеня. Трифонов был член комитета комсомола (мама у него к этому времени преподавала в нашей школе историю) – он как бы нас страховал («крышевал», как бы сказали позже), Витя был компанейский парень, можно сказать, что он приходил покуралесить в веселой компании, а Карагодин был вэшник, и вообще умница, потом мы вместе с ним поступили на философский.
Газету назвали специально незатейливо – «Комар» в духе колючек, молний и т.п. традиций.
За наполнение материалами, особенно теми, что позже стали объектами дискуссии, отвечал я. Художественным патроном был Сеня. Три или четыре дня он рисовал, иллюстрировал, но на четвертый день росчерком кисти все перечеркнул.
- Плохо. Не то. Какая-то ерунда. 
Нарисованное на мой не очень притязательный вкус было вполне себе нормальным. Также казалось и Трифонову с Кармановым и Карагодину. Теперь всё как бы нужно было начинать с начала. Похоже было на то, что вообще ничего не получится. С чем я, конечно, не мог согласиться, так как три моих материала всем вполне понравились. Один был посвящен кампании руководства школы против длинноволосых. Мол, битлов никаких нам не надо. Два парня (включая Смира) подстриглись в знак протеста на лысо. В этой связи нашлась иллюстрация из «Огонька» с лысыми битлами.  Суть же была в том, что размер волос это не принципиально. Другой материал посвящен был кабинету биологии, где на партах были гвоздики, о которые можно было порвать одежду. Этот материал был не принципиальным с нашей стороны, но предполагал карикатуру, где все ученики сидят голые, так как порвали одежду. Третий материал заключался в том, что классная руководительница ( в данном случае Нина Константиновна) не имеет право принимать участия в комсомольском собрании, если она не комсомолка и не коммунистка.
За вечер и ночь я нарисовал газету сам в пестреньком стиле, который позже Витя Шауфлер критиковал:
- Так акварелью рисовать нельзя, Так рисуют только карандашами.
Название, утвержденные редколлегией материалы, список членов редколлегии, - всё было как и задумано. Наутро я газету приволок в школу и прикнопил на стенку. В перемену я посмотрел на место, где висела газета. Толпилось несколько человек, читали. Подходили новые.
Но после следующего урока  газеты уж не было, нас всех, членов редколлегии, вызвали в учительскую на внеочередное педсовет. Учителей было человек десять.
- Что вы хотели вашей газетой сказать? – начала Мария Ивановна, директор школы.
- Мы хотели простимулировать инициативность школьников. Чтобы они с большим энтузиазмом устремились к строительству светлого будущего. – это я сформулировал. Все прочие кивнули. Мол, да, так и есть.
- А по какому праву вы критикуете учителей и руководство школы?
- Так в уставе ВЛКСМ же прямо сказано: развивать критику и самокритику. – не удержался Карманов.
- Критиковать вам следует друг друга, а не учителей.
- Почему это? – возразил Сеня. – Комсомол не только в школах, комсомол и на заводах, в сущности молодой учитель тоже может быть комсомольцем.  Рабочий может критиковать и бригадира и…- Сеня замялся, но я помог ему:
- И заместителя директора и даже директора. 
Педагоги переглянулись. Вероника Георгиевна (биологичка, член партии)  высказала вслух свое наблюдение:
- Тексты на печатной машинке напечатаны очень уверенно. За этим видна рука какого-то взрослого человека.
Другие учителя к этому соображению не присоединились, так как, видимо, в текстах печатных машинок не разбирались. Нина Константиновна вообще не включалась, хотя её  я подверг критике персонально. Но, правда,  в мои претензиях не было ничего личного, я рассуждал об уставных правилах.
- Вы что хотите, чтобы мы все были «Макаренками»? – спросила Людмила Борисовна.
- Ну, да. Хотя бы, - согласились мы.
- Какая ваша принципиальная цель? -  директор Мария Ивановна решила с нами разобраться радикально.
- Естественно, построение коммунизма. – сказал я, удивив и членов редколлегии, и педсовет и Марию Ивановну. Последняя насупилась, решив, что я издеваюсь, и сказала:
- Таких, как вы, в коммунизм не возьмут.
Мы все (и немножко даже Трифонов , немножко потому,  что  в педсовете находилась его мама, и он очень переживал насчет того, что произойдет дома) вдруг весело, не сговариваясь  рассмеялись. Реплика директрисы напоминала что-то детсадовское.
Здесь к месту пустить кинематографические титры « А в это время». В это время, когда мы находились не педсовете, «ашники» во главе с Кокшаровым предприняли манифестацию, развернули, так сказать , «классовую борьбу» , так как трое из задержанных педсоветом были из их класса. Они ходили взад-вперед по коридору с транспарантом «Свободу членам редколлегии». Об этом мы узнали, конечно, лишь потом.
Наконец, педсовет завершился, и мы усталые, но довольные разошлись по домам.
Мария Ивановна пошла Гороно и спросила там, можно ли ученикам критиковать учителей?  Ей ответили, что она дура, что задает такие вопросы.
Так что через неделю в школе состоялась лекция сотрудника КГБ о происках иностранных разведок. Лекция была в актовом зале. Казалось, что будет рассказ об американских шпионах. Но шла речь о случаях в нашей области, когда молодые люди разбрасывали антисоветские листовки, слушали  «Голос Америки», пропагандировали Сахарова и т.п..  Не сложно было догадаться, что это директриса реагировала на нашу стенгазету. Лекция, впрочем, была интересной.
Конечно, директриса тут приплела политику  потому, что больше ничего приплести она не могла. Я же просто любил литературное творчество. Было это осенью 1972 года, когда мы учились в последнем десятом классе.
*
38.
География.
Вовка Карагодин рассказал мне историю. Это было однажды, когда он был в школьном комитете комсомола от своего «В» класса, бывшего «Г». Один кандидат в члены ВЛКСМ, нерасторопный тихий восьмиклассник предстал перед членами комитета. Кандидату было положено задать вопросы. Задавали обычно про цель вступления в комсомол, или что-то из Устава. Но мальчишке решили задать вопрос попроще.
- Кто у нас председатель Верховного Совета?
У восьмиклассника заклинило, он завертел головой, потупил взгляд. Молчит и молчит.
- Ну, кто? – терпение комиссии лопалось.
- Партия, - наобум ответил кандидат.
Комитетчики улыбнулись.
- Успокойся. Не волнуйся. Председатель Верховного Совета это такой человек. Надо назвать его фамилию.
Но парень  растерялся ещё больше, помолчал, повертел головой и попробовал ещё раз:
- Съезд.
Его прием в комсомол перенесли на общешкольное собрание.
- На самом деле это товарищ Подгорный. И не надо волноваться.
На общем школьном собрании на четвертом этаже в актовом зале дошла очередь  до приема новобранцев.
- Кто за то чтобы принять такого-то в члены ВЛКСМ?
Лес рук.
- Кто против?
Поднимается моя рука. Конечно, всё равно примут, раз большинство (все кроме одного голоса)  «за». Но я стараюсь, чтоб всё по-честному. Не ответил на вопрос, значит,  не ответил,  приходи потом.
После собрания ко мне подошла Зинаида Данииловна, наш учитель географии  и парторг школы.
- Как тебе, не стыдно, Козлов, что за хулиганство?!
- В смысле?
- Я про твое голосование против.
- Согласно уставу, каждый член комсомола имеет право голосовать «за», «против» или воздержаться. И не обязан объяснять почему.  Устав есть устав.
Но география заканчивалась оценку выставляли в аттестат без экзаменов по текущим оценкам. На последнем уроке географии учитель спросила меня. Я не выучил. Два. За четверть два. В аттестат – три. Не честно большинство оценок были пятерки четверки – и вдруг три. Таким образом, в аттестате зрелости после десятого класса у меня была одна тройка, прочерк по астрономии (её вдруг отменили, а то тоже было бы три), пятерки по геометрии, алгебре, истории, остальные четверки. Средний бал нашего аттестата учитывался при поступлении в вуз.   
Немножко было обидно – географию любил, особенно рассматривать карту, находить, где какие страны, какие у них столицы, где Свердловск, где Москва, где Ленинград, Кишинев.
Помимо тройки в аттестате география мне запомнилась ещё одним сюжетом. Я его почти забыл, но уже когда в интернете набрел на одну информацию, то вдруг вспомнил.
В учебнике географии было написано, что монголоидная раса возникла в пустыне Гоби. Песок пустыни лез в глаза, люди щурились – получилась монголоидная раса. Мне показалось, что это как-то не вяжется. Огромная раса, треть человечества и вдруг возникла в пустыне, где порой жить-то  невозможно. Когда кто-то у доски про это стал рассказывать, что родина монголоидов = пустыня Гоби. Я вслух громко спросил:
- Да как же это возможно?
Выкрикивать и говорить с места было не положено, нужно было поднять руку. Но я частенько так выкрикивал.
- Что же невозможно, Козлов? – спросила Зинаида Даниловна.
Как-то связно объяснить моё недовольство я не мог, сказал лишь нечто:
- Тык, мык, трататык… В пустыне раса возникнуть не могла.
- А вот возникла, - заключила учительница. – Садись, Козлов.
Я сел.
Похоже, что и до сих пор это мнение бытует наряду с гипотезой, что монголоиды возникли из синантропов китайских пещерах. В интернете же я нашёл такую информацию. До заползания на Евразию последнего ледника север Евразии представлял собой тундростепь, богатую фауной.  Фауны там было больше, чем в современной африканской саване: тут были олени, гигантские ленивцы, зубры-бизоны, саблезубые тигры, шерстистые носороги и огромное количество мамонтов.  Мамонты унаваживали землю, произрастала растительность, которой питались они сами и множество олений, на которых охотились саблезубые тигры и  люди. Эти люди, конечно щурились, так как зимой было холодновато и снежно  – Приполярье как никак.
Ледник же образовался так. На Камчатке произошли грандиозные извержения вулканов, так что вулканическая пыль поднялась в атмосферу, в верхних слоях атмосферы пыль смешалась с влажным воздухом и бухнулась вниз на Сибирь, образовав в атмосфере зияние. Космический холод заморозил свалившуюся на землю вулканическую грязь, заморозив стада мамонтов. И людей конечно. Кто жил южнее, ломанулись на юг – к долинам Хуанхэ и Янцзы.   
Пустыня Гоби ни причём.
*
39.
Вовка Суворов
Вовка Суворов из нашего класса был тоже в нашей компании, однажды мы с пацанами справляли Новый год у него. Я, Смир, Валюга, Попков, Суворов, может ещё кто-то,  уже не помню.
С Вовкой припоминаются мне три эпизода. Его брат прятал в фортепьяно коньяк (потом я вставил этот эпизод в рассказ «Два музыканта»). Вовка мне рассказал про книгу Вадима Шефнера и дал почитать. Там были смешные повести «Скромный  гений» и «Человек с пятью НЕ».  В «Скромном гении» была смешная тема. Один изобретатель научился сгущать время. Сгущал до голубой массы, делал из этой массы пепельницы и продавал их на рынке. Это напоминало мне и теорию относительности Эйнштейна с её временными парадоксами, но также и «Капитал» Маркса в котором я прочитал, что прибавочная стоимость возникает из времени (так прямо и написано «из времени в часах») .  Третий эпизод связан с школьным баскетболом. На Физ-ре мы играли в баскетбол. Вовка бросил мяч в кольцо и сказал:
«Попал, но не точно».
Это тоже звучало как парадокс Эйнштейна с кротовыми дырами.
*
40.
Карманов
С Сашкой Карманов из «А» класса мы сдружились в 10-ом классе, когда делали стенгазету, и на почве интереса к марксизму, моменты которого мы стали изучать рамках Обществоведения (чуть позже Карманов, я и Карагодин стали посещать школу юного марксиста в универе, мы с Карагодиным поступили на философский, но Карманов имел своей четкий выбор – он шел в Горный институт).
Во время заседаний редколлегии мы начинали дискутировать, а когда нужно было идти домой, спорили по дороге. Не так чтобы спорили  – просто говорили.  И однажды таким образом дошли до его дома. Он жил на Гагарина напротив Михайловского кладбища в двухэтажном доме. Так что я зашел к нему домой. На шкафу и в других местах, - всюду были камушки, разные минералы. Карманов радостно озвучивал их названия, что-то про них рассказывал, несколько смущенно, так как, наверняка, догадывался, что мои познания в геологии  начинаются с гранита, малахита, хрусталя и там же заканчиваются.  Он был задвинут на геологии. Но в данном случае мы обсуждали марксизм. Сашка подключил своего отчима. Тот сказал:
- Я беспартийный коммунист.
Я был озадачен этой фразой. Гордо говорит, что он коммунист, но почему тут беспартийный? Позже я понял, что, скорее всего, эта гордость исходила из идеи, что он коммунист, но без всяких властных и официальных нагрузок, то есть, «бескорыстный коммунист». К тому же слово коммунист чаще всего означало именно партийность, Сашкин отчим подчеркивал, что он идейный.
Откровенно говоря, уж и не помню в деталях, о чем мы там спорили-судачили. Наконец, Карманов предложил сходить в гости к Азе Степановне.
Аза Степановна Франц была учителем истории в нашей школе, очень красивая и очень умная женщина. Какое-то время она была у ашников классной руководительницей, но ко времени нашей с Кармановым инициативы она перешла в аспирантуру писать диссертацию. Поспрашивать было о чем. Например, о Троцком. Откуда он такой взялся? Почему ни мира ни войны? Сплошные абсурды. Я ко всему прочему купил и прочитал  книгу «Нигилизм и нигилисты». Где я извлек термин контр-суггестия, то есть, протестный негативизм. Троцкий, контр-суггестия.  Ну и вообще учителя нам не нравились, удивляли, даже порой возмущали своим тотальным формализмом. Всё не так. Мы против. Чего-то ищем, не знаем чего. Был тогда ещё фильм «Переходный возраст» и похожий пол смыслу «Доживем до понедельника».  Мы умничали, я умничал, ашники особенно умничали. Брат старшего брата Морозик (Сашка Морозов), поспорив, подискутировав со мной,  принес мне книгу «Интегральная веданта Ауробиндо Гхоша».  Одно название кружило голову, но внутри я нашел лишь слово «сварадж», которое переводилось с санскрита как «коммунизм».
Аза Степановна объяснила нашу проблему, как озабоченность стереотипностью мышления старшего поколения. И она была права. Это уж потом как-то сформулировалось, много лет спустя, когда уж прогудела перестройка. Ни коммунизм, ни капитализм,  ни «интегральная веданта» ни при чем. Вся проблема в механицизме, линейности, шаблонности взглядов. Контр-суггестия попала в книгу о «нигилистах» от историка и психолога Б.Ф. Поршнева , о котором я узнал году в 77-м, когда папа принес домой книгу Поршнева «Феодализм и народные массы».  Эта книга была спокойной, но очень складной, так что я поискал в областной библиотеке имени Белинского (Белинке) другие книги автора. И нашёл то, что меня захватило. Одна – «Происхождение человека», вторая – «Исторический процесс и социальная психология».  Есть суггестия, то есть, внушение, от неё человек устает и возникает контр-суггестия, юношеский негативизм. Это такая же стереотипность, что и суггестивность, но со знаком минус. И лишь потом появляется контр-контр-суггестия. Что это сие Поршнев детально не разъяснял, но появлялась возможность додумывать. Возможно, додумывание и есть контр-контр-суггестия. 
Проблема была именно в стереотипности, механицизме, линейности. Гайдар (Егор) и Чубайс уже были анти-марксистами, но оставались стереотипами. Поэтому в лихие 90-ые стало ещё хуже, пока не пришли к власти люди, знакомые с нелинейной динамикой и диссипативными структурами.
Бабушка Смира, Зинаида Даниловна, Марья Ивановна знали некоторые рецепты (кто побольше, кто поменьше), но вся хитрица их рецептов была лишь в том, что они написаны на «марксистско-ленинской латыни». В начале 21 века мне попалась книжица русского марксиста Сергея Подолинского. В начале 20 века его не считали марксистом, а считали народником, в конце 20 века его перестали считать русским, а стали считать украинцем. Он закончил факультет физики в Киеве и факультет биологии в Кракове. Он был влюблен в учение Маркса и даже добрался до Маркса и Энгельса в Германии. Энгельс принял Подолинского сдержанно, видимо, несколько не понял. Маркс слушал русского коммуниста с добродушной улыбкой. Грядущий коммунизм-социализм Подолинский разъяснял не из экономики  как Маркс, а из физики и биологии. Энергия солнца трансформируется в растения, растения становятся пищей животных.  Но человек разумный способен трансформировать энергию Солнца с к.п.д. больше 100%.  Подолинский показал на статистических данных, как увеличивается урожайность в Европе и Америке  с применением научных знаний.  Но, дальше показывал молодой русский коммунист, высшее сословие растрачивает добавленную стоимость на роскошь и войны. Но что с этим делать, Подолинский не разъяснял.
Ещё более  радикальным и революционным (революционный революционер – звучит тавтологично, но симптоматично) оказался польский психиатр Анджей Лобачевский. Понаблюдав за свою жизнь всякого, включая немецкий эсэсовцев и польских кэгэбэшников, он пришел к выводу, «что нет заговора жидомасонов, а есть заговор психопатов».  Мне это было удивительно даже и в 21 век, а в 20 веке мы ещё надеялись на марксизм, конвергированный с многопартийной демократией.
*
41.
Во дворе
Наступали новые времена, которые не ограничивались  двором, школой,  мамой-папой-сестрой-братом. Начинались новые, взрослые времна.
Но двор оставался двором. В первом подъезде жил Питус (он же Питкин, он же Гога), он вскоре после школы он попадет в тюрьму. В этом же подъезде жил Серега Богданов, он поступит на философский, потом станет офицером милиции, потом будет какое-то время работать в областном правительстве.  Тут же жил Самородский, о котором запомнилось, что его толстая бабушка выходила на крыльцо подъезда кричала: «Сережа! Домой!».
Во втором подъезде жил Аркаша Белый и братья Бушмелевы (оба закончили пожарное училище). В третьем жил я, Мишка Трофимов, на третьем этаже жили Олег и Сашка Паличевы. Олег был мой одногодка , он закончил УПИ, по специальности турбовоздуховдувки (я запомнил, потому что помогал ему переводит тысячи по английскому). Сашка  по Кличке Мурик стал мафиози. Как-то меня привел к нему в «офис» Юрка Бычкин. Поговорили. Мурик был тихий, скромный, пил только слабый, очень светлый  чай, потом после армии стал играть барабанщиком в ресторане, потом стал официантом, потом метрдотелем, потом «крутым», звал старшего брата в свой бизнес, но Олежка остался специалистом по турбовоздуховдувкам. . Тут же жили сестры Аминовы.
В четвертом жил Эпштейн (он занимался фигурным катанием) и Серега Шаманов (его отец потом станет «мэром» Свердловска на какое-то время).
В пятом жил Юрка Бычкин. Он поступит в физкультурный институт, станет тренером по футболу.
В шестом жил Юра Богатиков (Рева), он закончит УПИ, но станет джазистом, уедет за границу, в Швейцарию ещё в советское время.
В седьмом жили Лапшовы и Хомяков. В восьмом – Лихачев-Гужавин. Имя забыл, но где то в конце двадцатого века встретил его неподалеку от своего дома, у него где-то там был офис он имел бизнес, и был крайне счастлив.
В 72-ом доме жили братья Щербаковы. Два из них Юрка и Сашка были близнецы, и Игорь Кио взял их в свою цирковую группу. Потом к  Кио перекочевали и старшие Щербаковы .
Также «нашинские»  жили в Генеральско 12 и в 68 и 66 по Первомайской. А некоторые жили и через дорогу.
*
42.
Выпускные
На последней парте в нашем «Бэ», состоявшем из бывшего «Б» и бывшего «В»  сидели Лекомцев и Путин. Оба были скромные, чрезвычайно робкие, тихие домашние мальчики. Валька Назарова потом (когда мы собирались классом) шутила: «Я так и не поняла кто из них Лекомцев, а кто Путин. Лекомцев учился между тройкой и четверкой, а Путин между тройкой и тройкой с минусом. Ещё в новом «Б» учился Егоров, который учился между тройкой с минусом и двойкой.  Он был крепкий, энергичный парень. Считалось что он опасный хулиган, но глаза у него были веселые,  добродушные. Путин, который не имел ничего родственного с будущим президентом, и которого звали Путька, был целью Егорова на его забавах в перемены.  Забавляла  Егорова экстраординарная трусоватость и нервность Путьки. Мне пришла в голову гуманистическая идея ограничить Путина от Егорова, и на перемене я подсаживался к Путину и заводил с ним беседы о том,  о сем. Оказалось, что живет он в соседнем со мной доме.
- Это мой сосед,  - я теперь говорил Егорову, - Его не обижать.
Словно я был блатной авторитет. Это тоже была забава.
В мае за полмесяца до экзаменов у Путина случилось обострение аппендицита, ему сделали операцию. Первые дни после операции он был в тяжелом состоянии. Но когда ему стало получше, мы всем классом пошли в больницу. Встали под окном и хором заорали:
- Путин! Путин!
Он подошел к окну и улыбаясь, помахал нам ручкой.
Его мама была тронута, что к её сыну, на которого жаловались, что он был непутевый  тихоня и почти двоечник, вдруг пришёл весь класс.
И ко времени последнего звонка мама Путина пригласила наш класс к ним домой отпраздновать  окончание школы. Отпраздновали, дурили, позировали так-сяк перед моим фотоаппаратом. Пили шампанское,  лысый Смир шумел. Короче, ничего особенного, но всё же … «последний звонок» . Хоть и веселились, но всё равно с грустинкой.
Я теперь знал, где живет Путин. Так что, когда стал готовиться к экзамену по литературе, обнаружив, что некоторые из программных рассказов Чехова (моего любимого) я даже и не читал, я позвонил Путину узнать есть ли у него эти рассказы.
- Есть. – сказал Путька.
Когда я пришел, он сказал.
- Вот. – в шкафу было собрание сочинений Антона Павловича.
- Что ты все эти тома прочитал? – спросил  я ради забавы.
- Да, - ответил Путька.
- Ни фига себе! – удивился я, выбрал пару томов и пошел читать.
Потом ещё  и ещё, так что прочитал томов шесть. Увлекся, даже забыв, что есть и другие корифеи литературы, входящие в экзаменационную программу.
В 2012 (или в 2013) мы с одноклассниками (человек 7-8) встретились в первую субботу февраля у школы и пошли в ресторан  «Уральские пельмени». Слово за слово и кто-то вдруг сказал:
- А если бы наш, а не их Путин стал президентом, кем бы мы стали?
Начали друг другу раздавать посты. Развеселились. Были Дуденков, Кужелев, Кеварков, девчонки.  Повспоминали. 
*
43.
Физика
Однажды я купил в Военкниге книжку в мягкой обложке про антиматерию, элементарные частицы и всякую квантовую механику. Там были электроны, позитроны, нейтрино, антинейтрино, альфа-частицы, пи-мезоны и много чего ещё, крайне интригующего. Очень интересно, но не очень-то понятно. Понятно было лишь то, что физику мне не понять. В десятом классе когда проходили теорию относительности, я застрял. Было не понятно,  стал учить урок наизусть. Но запутался, получил два. В чем там петрушка с относительностью, почему скорость света в квадрате, откуда временной парадокс. Наизусть у меня получалось плохо. Поэтому я удивился, что Валюгин- Позин стал поступать на физический.
Конкурс на физический был не очень высокий. Все, кто по этой части, поступали в УПИ. Валюга сдал экзамены, но не набрал полбалла до проходного.
В день, когда вывешивают списки поступивших, декан факультета принимает абитуриентов, тех, кто не вполне согласен с результатами экзаменов. Валюге кто-то сказал, что иногда берут слушателем. Семестр проучился, сдал экзамены на  четыре-пять - и зачисляют. С этой идей он навострился в деканат.
- Ну-с, - спросил добродушно декан.- Не согласны с вашими оценками?
- С оценками согласен, но нельзя ли поступить слушателем? – Валюга рассказал о предполагаемом способе поступления для тех, кому чуть-чуть не хватило.
- А есть ли у вас какие-то достижения, что у вас по физике в аттестате? Может быть, какие то достижения в городских олимпиадах?
Ничего такого у Валюги не было, а в аттестате по физике была четверочка, но он всё же сказал.
- У меня первый разряд по шахматам.
- Юношеский?
- Нет, спортивный.
- В смысле взрослый?
- Да, взрослый, но правильно он называется «спортивный».
- А какое-то свидетельство о разряде имеется?
- Имеется, оно среди поданных на поступления документов.
Копии не было, в те стародавние времена ещё не было копи-центров, копировальные приборы были под строгим контролем КГБ.
Но Позин вдруг широко улыбнулся. У меня с собой шахматы (он, подобно тому, как нынешние дети вечно носят с собой смартфоны, чтобы играть на них в игры, постоянно разбирал партии на маленьких шахматах, когда появлялись паузы).
Декан любил иногда поиграть в шахматы. Позин увлек его свои веселым энтузиазмом.
- Ну давай, посмотрим, какой такой первый разряд.
Позин  разыграл с деканом венгерский гамбит, причем сделал ход, который считался слабым, но в случае ошибки противника приводил к скорой победе. Декан как раз эту ошибку и сделал.
- Через три  хода вам мат, - сообщил Позин.
- Как это! – усмехнулся декан.
- Ну если будете внимательны, через четыре.
Мат произошел, Позин поступил на физический. После зимней сессии его зачислили.
Мы с Карагодиным поступили на философский.
Смир имел в аттестате кучу троек, так что он пошел на хитрость. Он поступил на номерной завод. Завод давал бронь от армии. Получив два года стажа, он мог поступать как производственник по льготному конкурсу. Чтобы получить двухгодичный стаж ровно через два года, он поступил на завод сразу же  после выпускных экзаменов. В сущности так и получилось. На заводе он получил стаж, вступил в партию и через два года поступил на философский.
Сеня (Серега Соловьев) уехал к родственникам во Владивосток, намереваясь поступить там на журфак. Но не прошёл. Вернувшись в Свердловск, какое-то время ни с кем не встречался, стеснялся, провал на экзаменах задевал его самолюбие очень сильно.
Карманов, как и планировал, поступил в Горный, закончил, стал влиятельным специалистом, обосновался где-то в Красноярске.
Фунтик (Серёга Фунштейн) жил в одном подъезде с Путькой. Путька на пятом этаже, Фунтик – на первом. Фунтик был до восьмого класса, как и Путька, «вэшником», но после восьмого класса перешел в девятую школу. И тогда и сегодня это элитная школа (сейчас школы зовутся гимназиями). В ней учились Александр Попов, изобретатель радио и  сам Мамин-Сибиряк.
Фунтик однажды мне рассказ забавную историю про Сашку Путина. У них дома в серванте стояла бутылка армянского коньяку. Тогда это было дефицит, и армянский коньяк пили по особым случаям, например, таким, когда приходят в гости очень важные хорошие знакомые. Путька смотрел на коньяк, смотрел, и ему захотелось попробовать. Он пошел на хитрость. Шприцом откачал рюмочку коньяка и добавил в бутылку чай.  Армянский коньяк был очень вкусный на вкус и быстро разогревал и веселил. Потом Путька выкачал ещё одну порцию. Коньяк всё ещё был очень вкусный. И третий раз коньяк тоже был вкусен.
Однажды пришли долгожданные гости. И вышел конфуз. Коньяк был какой-то уж совсем не похожий на коньяк. В пробке заметили отверстие от шприца. Гости рассмеялись. Но родители расстроились. Сашка был наказан запретом гулять во дворе два месяца. 
Назарова также через два года поступила на философский.
Цветкова сразу же поступила на биофак.
Витя Шауфлер поступил в УПИ на Стройфак.
Дуденков поступил в танково- артиллеристское училище.
Многие поступили в УПИ.
Олежка Паличев , мой старинный дружок, живший на третьем этаже в нашем подъезде (кстати, он жил также и в будущей гостинице «Исеть») поступил в УПИ на факультет турбовоздуховдувок.
Кеварков (живший на Генеральской, 12, то есть, сосед) через два года, когда накопился трудовой стаж, поступил на юридический. Кстати, в доме по Генеральской 12 жил и Сашка Мясников, муж мой сестры Светланы. В том же доме жил и Андрей Новиков (кличка: Седой), где-то в это же время он вышел из тюрьмы.
Коля Кочнев,  одноклассник Позина из 43 школы, никуда не поступил, оказался в морфлоте (в Североморске), но после армии поступил в СИНХ.
Валера, другой одноклассник Позина, также поступил в СИНХ.
*
44.
Философский
Учеба на любом факультете в те времена начиналась с уборочного отряда в колхозе (хотя, конечно, это был совхоз) .
В колхозе было аскетично. Чтобы не подхватить дизер нужно было перманентно мыть руки с мылом, чего естественно исполнить идеально было не возможно.  Так что мой философский колхоз продлился дней десять, потом меня командир отряда (Лившиц – фамилия, если не путаю) отправили меня в Свердловск, чтобы не произошло эпидемии. Чему я был несказанно рад.
Собирали картошку в ведра, из ведер пересыпали в мешки, мешки грузили на прицепы, которые тащили трактора. Иногда мешки грузились прямо в грузовики. 
Старшекурсники и первокурсники, что постарше управляли процессом. Насобирав полны ведра  картофеля, садились покурить. Вдруг появлялся на горизонте Лившиц. Я испуганно собирался преступить к работе. Старшекурсник меня останавливал:
- Сидим. Курим. Соблюдаем спокойствие. Никуда не торопимся.
- Что сидим? – спрашивал Лившиц.
- Перекур. Только сели.
- Давайте перекуривайте и за работу, - говорил Лившиц и убегал дальше.
- Учись шланговать, - назидательно пояснял мне старшекурсник.
Но помимо бытовой мудрости нам передавалась и теоретическая.
Однажды  приехал молодой преподаватель Даниил Пивоваров и прочитал лекцию «Религия – внутренний враг номер один». Я был удивлен. «Номер один». Не видно, не слышно, а «номер один». В начале перестройки Пивоваров «записался»   в бахаи, то есть, из атеистов перешел неотеизм, но в потом совершил ещё один кульбит  и стал «философом вообще».  Мой приятель Виталий говорил о нём:
- Мудрец! Мудрец!
После его смерти ученики даже стали проводит «Пивоваровские чтения». ..
11 (или 12 ) сентября нас вечером собрали в столовой и девушка (комиссар отряда) объявила:
- В Чили фашистский переворот. Сальвадор Альенде убит, Виктор О’Хара убит, Пабло Неруда умер от сердечного приступа, Луис Карвалан, генеральный секретарь компартии Чили, в тюрьме.
Мы в ужасе оцепенели.
Собственно я затем и пошел на философский, что социальная справедливость социализм, коммунизм – это цель-задача. Хотелось, чтобы и у нас социализм был по-справедливей, и в целом мире, чтоб был социализм. И наконец, чтоб коммунизм.  А тут такое!
Когда все вернулись из колхоза, началась учеба. Выдали учебники. Начали в полной мере постигать мудрость высшего образования. Проучился я до конца ноября и бросил  университет.  Для меня самого это было неожиданностью. Я погружался в книги по истории первобытности.  Зубрил английский. Всматривался  в учебник по теории множеств. Взял универовской библиотеке кое-что из художественного (Мопассана, Гамсуна). Старался. Но цель моего обращения в философию была, видимо, поиск экзистенциальных смыслов. Как-то не находилось.
На философском любили слово экзистенциализм. Шутили.
- Что такое материя?
- Существование.
- А что такое экзистенция?
- Существование.
Особенно тоскливым и были история КПСС и диамат.
На семинаре по истории КПСС проходили «Что делать» Ленина. Девчонки бойко обсуждали поставленные методичкой семинара вопросы. Я не понимал, ни откуда они взяли свои замечания, ни в чем их смысл. Я поплыл. Мои экзистенциальные проблемы не решались. Бюрократизм, формализм мое существо отторгало. Философское будущее не предвещало ни открытий чудных, ни дружественных парадоксов. 
Я забрал документы и устроился лаборантом в институт металлургии УФАНа.
Вскоре после моего ухода из УрГУ на философском произошла история, о которой я узнал, с одной стороны, от Карагодина, с другой – от отца (весь универ гудел по этому поводу).
Но общем комсомольском собрании философского факультета разбирали группу философов-антисоветчиков. Девушку из этой группы задержали в ресторане сотрудники КГБ с листовками воззваний академика Сахарова. Вот тебе и Людвиг Фейербах! Идеализм-материализм – всё по боку.
Во главе повестки дня стояло личное дело нескольких комсомольцев, которые составляли группу. Думается, что никакой «группы» они не составляли. Просто учились на одном факультете, возможно даже на одном курсе, встречались поговорить о том, о сём, о новостях «Голоса Америки».  Но поступил сигнал (аж прямо из органов), надо реагировать. «Привлеченные» намеревались отпереться, что никакой такой группы не было, листовки читали, но, мол, не разделяем, просто надо же быть в курсе. Кроме девушки, опростоволосившейся в ресторане, среди фигурантов дела были некий Чиф (шеф) и Мартьянов (прочие не запомнились).
Мартьянов был интеллигентным молодым человеком, с тонкими манерами, музыкальными пальцами. Он начал, но совсем не так, как намеревались его товарищи по несчастью.
- Однажды я шел по Москве, по Калининскому проспекту, и вдруг мне на встречу попался импозантный человек среднего возраста и предложил мне побеседовать о смысле жизни. Им оказался Андрей Дмитриевич Сахаров. После нашего разговора я вернулся в Свердловск, рассказал о нашей беседе моим товарищам, и мы начали действовать. Нашей задачей было вырыть подкоп в Мюнхен.
У подельников Мартьянова глаза выползли на лоб. Мартьянов решил в свойственной ему манере иронизировать. Но он переоценил распространенность чувство юмора, особенно в столь пикантных ситуациях.
Замешанных в чтении послания Сахарова исключили из комсомола, исключили из университета.
Отец мой, как и многие другие преподаватели университета, удивлялся:
- Как это возможно вырыть подкоп в Мюнхен!
*
45.
S-кривая
Аналогичный случай произошел осенью 1981 года на факультете журналистики. Некий третьекурсник озаботился проблемами комсомольской организации, которая на его взгляд  утратила энтузиазм комсомольцев-добровольцев 30-х годов. Он написал текст, разоблачающий формализм и бездуховность своих сокурсников из коммунистического союза молодежи. Написал, и решил передать корреспонденту Би-Би-Си, поскольку многие его однокурсники слушал Би-Би-Си.  Способ передачи своей корреспонденции он выбрал следующий. Её было решено передать английскому дипломату, который ехал поездом Пекин-Москва, имеющим остановку в Свердловске. Когда дипломат вышел на перрон, студент-журналист передал ему конверт с корреспонденцией.  Но так уж вышло, но дипломат, хотя и говорил с сердобольным студентом на чистом английском, был не английским, а советским дипломатом, так что он передал конверт в КГБ, так как  не догадался прочитать внутренности конверта и подумал, что там сведения о секретном свердловском заводе вроде того, на котором работа Миша Смирнов и другие мои друганы, которым была нужна бронь.
Так что горе-журналист оказался на разборе своего личного дела на комсомольском собрании третьего курса журфака. Я в это время как раз поступил на филологический  и отметил своё поступление в колхозе журфака вместе с моими новыми друзьями Сергеем Нохриным, Сашей  Башлачевым, Измайловым, с которыми меня познакомил Сеня Соловей . Диссидента-комсомольца исключили из комсомола и Университета (но на следующий год, впрочем, на факультете восстановили – времена наступили немного другие, более мягкие).
Я встретил после собрание в коридоре Нохриным с Бащлыком и спросил:
- Зачем же вы этого чудака исключили.
- Но он же сам против комсомола .
- И чё? Он же чудак.
- Да, чудак.
То есть, что произошло, непонятно вполне что. Но таковое бывало и раньше. В 70-ые годы, когда я ещё школьником был в экспедиции истфака в Херсонесе, студенты, когда что праздновали и пили «биомицин» («Биле минцне» - в переводе на русский «белое крепкое»), пели песни. Одни вроде «Чубчик, чубчик, чубчик кучерявый, как же можно чубчик не любить». Или была такая смешная песня:
Великий российский писатель
Граф Лев Николаич Толстой
Не ел он ни рыбы, ни мяса,
Ходил по деревне  босой.
Жена ж его Софья Толстая,
Напротив, любила поесть,
Она не ходила босая,
Спасая фамильную честь…
Но были и совсем странные песни. Например:
Дойдем до Красного моря,
И с нами наш Моше дойян.
Эдакая сионистская фронда. Пели хором с весёлым воодушевлением. Я несколько недоумевал – мы с палестинцев.
А одна была такая хулиганская песенка:
Идут по Украине солдаты группы «Центр»,
Каждый второй тоже герой, в рай попадёт.
«Группа центр» - это немцы. То есть, это пелось от лица, так сказать, фронды. Я тогда слова «фронда» ещё не знал. Но это была фронда, …фрондишка.
В 1977 (или 1978) была совсем интересная история. Утром, когда пассажиры трамваев и автобусов Свердловска ехали на  свои рабочие местам, они вдруг увидели на гранитной трибуне под памятником Ленина надпись крупными  буквами, написанными красной масляной краской:
СВОБОДУ ПОЛИТЗАКЛЮЧЁ…
Серега, мой старший брат, ехал на ВИЗ и эту надпись прочитал.  Трибуну закрыли, надпись сошлифовали. Кто её написал, не узнали даже в годы антисоветской перестройки.
То есть, случалось такое, что уже сигналило о том, что S-кривая пошла вниз. Про S-кривую я услышал в 2011 в передаче Гоблина-Пучкова. Гость Гоблина рассказывал о том, о сём, у помянул, что есть такой в технике закон  S-кривой. Любая система сначала идет вверх, потом какое-то время торжествует наверху и вдруг резко  рушится вниз. Всякая система подчиняется этому закону. И ничего тут не поделать. Так что в 91-93 кривая упала вниз… Хотя некоторые признаки были уже и раньше. 
*
46.
Институт Металлургии
Я, бросив универ, пошёл устраивать лаборантом  в УФАН (Уральский Филиал Академии Наук) .  Кто-то (возможно, мама) подсказал мне, что можно в УФАНе устроиться лаборантом. Я пришёл в отдел кадров.
Начальником отдела оказался наш историк по прозвищу Спутник, который бегал за Валюгой по классу. Меня он не узнал. Оказалось, что в институте Металлургии требуются два лаборанта. Меня взяли.
Обязанностью лаборанта было готовить тигель с металлом, печку, серебряную проволоку в керамике для эксперимента.
 Я готовил, приходил ученый-металлург (Савельев – фамилия) .  Закручивали тигель в печке пропускали в печку серебряную проволочку, закручивали, самописец записывал изменения в нагреве метала. Савельев фиксировал данные самописца и писал свою кандидатскую. Я был несовершеннолетний (17 лет), так что мой рабочий день заканчивался в 16.00 часов. Иногда меня Савельев отпускал даже раньше.
В январе взяли ещё одного лаборанта, который готовил печку для соседа Савельева, который писал свою диссертацию. Новый лаборант был старше меня на два года. Он только что пришел из армии, держался бывало, мол, знает правду-матку, повидал всякого. И вот его-то его шеф однажды спросил:
- А как ты относишься к Солженицыну.
В это время Солженицын опубликовал за границей свой «Архипелаг» и в советских СМИ пошли материалы, разоблачающие его книгу.
Демобилизованный лаборант немножко подумал и ответил расплывчато, как и положено «старослужащему»:
- Не дурак, наверное.
Тут и началось.
К тому времени я вообще мало что слышал про Александра Исаича. На моем транзисторе не было коротких волн. Но уж где-то через месяц на турбазе мы со Смирновым слушал по Немецкой Волне  отрывок из книги Солженицына, называвшийся «Ленин в Цюрихе». Ленин сидит в Цюрихе, очень раздраженный, Надя ему варит яичницу. Ильич злится и на яичницу и на  жену Надю. Вдруг приходит какой-то русский из евреев-меньшевиков и сообщает:
- В России революция.
- Откуда взяли информацию?
- Прочитал в немецкой газете.
- Немецкие газеты всё врут.
Через какое-то время приходит ещё один русский еврей и тоже говорит о революции в России.
Наконец, Ленин понимает, что точно в России революция и восклицает:
- Скорее в Россию,  хоть как, хоть на автомобиле, хоть на аэроплане. Иначе меня обгонит Троцкий.
Я слушал и хохотал. А Смир сердился:
- Что ты смеёшься. Это же  клевета на Ленина.
Года через два я купил в букмагазине «Один день Ивана Денисовича» в «Роман-газете», прочитал три страницы и бросил. Скучно. Но тут в лаборатории я ничего о Солженицыне не знал. Может, он дурак, а может не дурак.
Ученые металлурги начали диспут, с разных сторон критиковали лаборанта-старослужащего. Я хлопал ушами. Кто-то вклинивался аргументом, что мы ж не читали самой книги. Но вдруг пришел профорг. И, видимо, слушал-слушал и почувствовал себя парторгом, так что объявил, что сейчас он всё всем разъяснит:
- Вот что я вам скажу. Солженицын – это грязный писквиль.
Небольшая пауза и всё потонуло в смехе. Смеялись лаборанты, смеялись будущие кандидаты и прочие сотрудники.
В 16.00 я пошёл домой.
*
47.
В лесах
Весной на выходные я уходил в лес. В поход. Однажды даже ходил один, в основном  я шел в лес с Колей и с кем-нибудь ещё.
В журнале «Смена»  (как-то мы его выписывали) был очерк о габидимбубидабу . Это такие люди вроде хиппи, они не хотели жить среди цивилизации, в капиталистических городах и уходили в горы, в леса.  И жили там на первобытный лад. Сеня (Серега Соловьев) на свой лад порой восклицал :
- Природа - самый главный гений.
Так что как только в апреле началась сильная-сильная капель, серьёзно запахло весной, в пятницу вечером поехали в лес, в поход. На два дня если не разохотится.  Всё  было. Палатку брали в прокате, что был в доме , где жила Чеснокова.  Вместо спальника бралось одеяло. Были два ведерка для костра, топор, пила (чтобы напилить бревен и сделать плот как у Гекельберри Финна), сапоги, провизия (крупа, хлеб, вино, масло, рыбные консервы) , фотик, - всё , что надо, всё было. Я предложил Сене поехать на Исеть до Колюткино, сплавиться оттуда до Каменск-Уральского , а оттуда на электричке вернуться домой.
Электричка шла от Первомайской в седьмом часу вечера.
В том месте, куда мы подошли, между сосновым лесом и берегом реки (это была Исеть) была низина (метров семьдесят от воды до сосен) , поросшая осиной. Тут мы поставили палатку, развели костер, поужинали, улеглись спать.
Утро было прохладным. Если делать плот из сосновых бревен (у нас был топор, пила, гводи), то до берега тащить далековато.
- Давай из осины плот сделаем.
- Давай.
Сказано сделано. Сварганили плот, на плоту столик для рюкзаков. Спустили на воду вроде ничего. Загрузили вещи, взгромоздились на плот. Плот погрузился в воду. Если с одной стороны  плот кренился, с другой стороны осиновые бревна выныривали из воды.  Толкнулись шестами, поплыли.
- Слушай, - тихо, но озабоченно сказал Сеня. – Я ещё не любил. А мы, кажется, тонем.
Поскольку Сеня выражался красиво, всё было в порядке, истерики не было. Но плот клевал в воду туда-сюда, никакой определенности.
 - Да, вроде, точно, если пока не тонем, то вполне можем потонуть. Плывем к берегу. Но не спеша.
Пристали к берегу, вытащили рюкзаки.
- Чё будем д делать.?
- Чё-чё, пообедаем. Полюбуемся природой.
- Давай плот столкнем. Он всё-таки выглядит  как реальный плот.
- Да уж. Видать из осиновых коряг плоты  не очень.
Мы оттолкнули шестами плот. И он отправился в путешествие по Миссисипи беспилотно.
Мы принялись разводит костер.
В следующие выходные мы отправились в пятницу вечером на Чусовую с Колей, одноклассником Позина. План был такой: доехать до станции Бойцы электричкой, заночевать у Чусовой, утром спилить сосновых бревен и на плоту доплыть до Коуровки, а оттуда вернуться электричкой в Свердловск.
Было на сей раз холодновато, даже не могли заснуть.
- Давай костер разведем. Выпьем портвейн , согреемся,  а не то колотун.
- Змерз, Маугли. – пошутил я.  – Давай вылазим.
Вылезли. Кругом снег.
-  Елки-палки! Новый год наступил!
Костер развели. Портвейн открыли, но пить не хотелось. Немножко погрелись, но так и не заснули. Слава Богу, наступило утро.  Мы, также чтобы согреться, занялись пилением бревен. Плот к обеду был готов, с некоторым трудом спустили его на воду, загрузили рюкзаки на столик, поплыли.
Проплыв километра два-три, причалили. Мы были на правом берегу, а станция Коуровка должна была быть на левом.
Коля рассматривал конструкцию плота. Поперечные палки разболтались, вызывая озабоченность
- Я о плоте разговаривал Андрюсом ( это парень из их класса). Он говорит: бревна нужно соединять скобами, и перевязывать.  Иначе ненадежно.
Поев, понаблюдав за состоянием плота, мы стали искать решения. 
- Эта тропа, - сказал я, – наверняка  идёт рядом с рекой и приведет на станцию.
- Больше её вроде и некуда приводить.
Решили до Коуровки добираться пешком.
Но тропа вдруг свернула резко к реке и останавливалась возле подвесного моста.
- Однако, приключение.
На противоположном  берегу были живописные скалы. Мост висел довольно высоко. Вариантов не было, мы пошли. Мост раскачивался, так что приходилось останавливаться, ждать, пока тряска остынет. Так или иначе продвигались. У самого противоположного берега оказалось, что доски кончились, оставались голые тросы. По тросам идти было ещё неудобней, но внизу уже была суша. Мы скинули вниз рюкзаки и налегке добрались до конца моста.
Устали так, что даже не хотелось есть – только лежать. Ночь не спали, бревна пилили, ещё этот мост. Полежали, стали разводить костер – разогреть чаю. Поднялись по склону к лесу с соснами.
- Смотри, подснежники, - заметил Коля.
Кругом повылазили желтовато-голубоватые цветы в коричневых мохнатых коробочках.  Безумно красиво. Мой приятель поэт Витя Смирнов (не Миха, а Витя,  а «Смирнов» - вообще самая частотная фамилия из русских фамилий) писал в своих стихах:
«Эти странные лилии севера».
- На самом деле, это не подснежники. Это сон-трава. Подснежники – другие. У нас они почти не встречаются.
- Сон-трава так сон-трава. Но все равно ж подснежники.
Отдохнув, попив чайку, пошли дальше. Пришли на станцию засветло.
Попутчик в электричке объяснил, что зубья пилы надо разводить. Он взял Колин топорик и развел пар десять зубьев.
- Вот так.
В следующие выходные поехали уже с Андрюсом (он также позвал ещё  своего дружка Сашку). На сей раз мы доплыли плотом  до самой Коуровки, где нас встретила команда местных пацанов. Просили выпить, но мы могли предложить лишь сигареты. Сашка с ними по-свойски разговаривал, я помалкивал (больно уж не хотелось у коуровской «таможней» ни о чем разговаривать).  Но перейти к шмону всё ж коуровские не решились – Андрюс выглядел очень  энергично, не молчал, как я, но и говорил скупо, небрежно.
- Бревна берите. Пригодятся. Хотя б на дрова. 
На майские мы пошли с Андрюсом и другим уже  его приятелем, которого он звал Андрюханчик на Исеть. Я рассказал, что на Исети тоже хорошее течение.
Но на утро, когда вылезли из палатки,  и Андрюс (у него фамилия Андрюсенко) , и Андрюханчик да и я что-то засомневались на счет плота. Андрюханчик увидел  у берега лодку.
- Может, на лодке поплывём.
- А чё. На лодке оно проще.
Нашли  что-то вроде досок в качестве весел и поплыли. Особенность сплава на лодке заключалась в том, что двое должны грести, а один должен вычерпывать воду. Или наоборот. Лодка промокала.
Плывем себе плывём, вокруг красота. Вдруг на берегу какой-то человек орет. Орет, орёт, наконец, мы сообразил, что орёт-то нам. Мы причалили к берегу.
- Что случилось, уважаемый?
- Там большие пороги за поворотом. Практически водопад. Вам не пройти. Перевернёт.
Поблагодарив, вытащили лодку на берег и пошли  посмотреть, что та за пороги.
Не так чтобы Ниагара, но перевернуло бы однозначно. Мы перетащили лодку к месту за водопадом. Развели костер,  сварили кашу, чай, рубанули, выпили портвешок. Настроение улучшилось.
- Слушай, эдак мы до Каменска вовек не доплывём, если у каждого порога, будем лодку перетаскивать.
Загрузились, поплыли, пороги встречались уже небольшие, просто перекаты . Мы их лихо проскакивали. Андрюс правил, мы с тезкой вычерпывали воду в диком темпе.
Проскакивали пороги, с порцией адреналина катили нашу «Каравеллу» дальше.
- О! Кажись, серьезные пороги.
- Прорвемся. Не ссы в трусы.
Но на сей раз не прорвались. Лодку вдруг сбоку захлестнула вода, она ушла под воду. Мы оказались в воде.
Андрюс очень спокойно сказал:
- Пипец. Поплыли. 
Мы выплыли на берег. Какие-то из наших вещей плыли. Вернее плыл один мешок. Это был рюкзак Андрюса с мое пилой.
Андрюс залез в воду и вытащил рюкзак.
- У меня есть спирт.
Это было очень логичное примечание. Весенняя холодная река, не мешало обогреться. Спирт был, но больше ничего не было. Ни воды, ни крошки хлеба. Я сделал глоток. Едва не вырвало. Андрюс и Андрюханчик тоже сделали по глотку.
- Чтобы не простыть.
Рядом с местом нашего крушения шла дорога.
- Станция должна быть там, пошли.
Вскоре нам на встречу попался человек.
- Станция там?
- Да вон там.
- Далеко?
- За час-полтора дойдёте.
- Прямо по дороге?
- Да. Прямиком. Увидите железную дорогу, там  и станция.
Станция была небольшая. Называлась «такой-то километр». Строений не было, но на перроне была скамейка мы сели. Я тут же уснул. Вдруг меня начали будить.
-  Просыпайся!
Я ничего не понимал и даже проснуться не мог. Наконец, проснулся, но не мог ни встать, ни понять, зачем. Меня затащили в электричку, полную пассажиров. Я сел и тотчас опять вырубился. На «Первомайской» я всё-таки проснулся. Андрюс меня растормошил заранее.
Андрюсу с Андрюханчиком нужно было пилить до Ботанической, а мой дом был через квартал. Я брел домой с одной пилой, мокрый, уставший, на ходу спавший. Одно было позитивным – скоро буду дома.
Так с одной пилой на удивление мамы я и пришел. Такие вот габидибубидабу.
*
48.
Дельтаплан
Леса, река, плот, - это в выходные, тренировка перед главным, основным. Нужно было нечто великое, миссия, как я прочитал у одного советского психолога – сверхзадача.
Итак, план был следующий, план был максималистский. Нужно было перейти границу, потом ещё границу, ещё. Наконец, самолетом добраться до Америки. Пробраться в Чили, а там застрелить Пиночета. Подумав, я решил, что границу лучше перейти в Финляндии. Но тут мог понадобиться финский язык. Я попросил папу взять в Белинке финский словарь (финские словари могли быть только в Белинке). Он принес и сказал:
- На месяц.
Я начал учить финский. В нем толи 12 , толи четырнадцать падежей. Тихий ужас. Но одному отправляться в столь нелегкое путешествие тоже  не хотелось, и я поговорил о своем замысле со Смиром. Через какое-то время он пришёл ком мне с Синицыным, тем самым, который в первом классе налетел на меня, а я рассыпал рисунки с мишками в лесу. Потом уже в 21 веке я встретил Синицина на углу Малышева-Белинского. Я его сразу знал, он вроде не сразу, а может, и вообще не узнал
- Как дела? Как здоровье?
- Так.
Потом вдруг Синицын сменил тему так и не начавшегося разговора:
- Слушай, одолжи рублей двадцать.
Тогда, когда он пришел со Смиром, Синицын тоже в основном помалкивал.
- Он готов с тобой идти в Финляндию  и вплоть до Чили.
Я уже в Финляндии с её двенадцатью падежами начал сомневаться.
- Скорее всего, придется идти через п Польшу.
- Ты как? – Смир обратился к Синицыну.
- Через Польшу, так через Польшу.
Потом Смир обратился ко мне:
- Но я, скорее всего, пас.
Видимо, поэтому он привел Синицына – на замену.
Я должен был всё разъяснить Синицыну, но разговор как-то не клеился.
То есть, Смир отпал. Валюга благополучно учился на физика, на день рождения к нему пришла его однокурсница – по всей видимости в статусе «его девушки». На последнем курсе они действительно поженились. На Валюгу я не надеялся, но про план я ему всё же поведал. Валюга подумал и внес предложение:
- Через границу лучше перелететь на дельтоплане.
По телеку он увидел дельтаплан. Тогда это было новшество. Он нарисовал мне схему устройства дельтоплана.
- Сделать дешево и не сложно.
Финско-русский словарь папа отнес в библиотеку. Польский можно было не учить – славянский язык, почти как русский.  Но оставался немецкий. В Америке понадобятся английский и испанский. В школе, конечно, мы изучали английский и я сдал его на вступительных. Но там практически всем ставили за язык пять – потому что всё равно его никто толком-то и не знал. Тогда был такой анекдот?
- Ду ю спик инглиш?
- Дую, но плёхо.
Я подумал, подумал, и также отказался от замысла. Я решил поступить на иняз, но не в Свердловске, а где-то поближе к границе, чтобы выучив один-второй языки сразу же и перелететь границу на дельтаплане.  Забегая вперед, скажу, что этот план тоже не осуществился. Пиночет остался жить. 
*
49.
Рига
В Ригу я прилетел в выходные, так что приемная комиссия в Университете не работала.
Рига, особенно её центр, чрезвычайно понравилась. Столовая, которая называлась «едница» (ednica), тоже понравилась. Понравился сыр с тмином, ботвинник, компот с ревенем. Но ночевать пришлось в аэропорту. Там было комфортно, пускали в аэропорт, если был билет (у меня был), но ложиться почему-то не позволяли. Если я ложился и засыпал, будили и просили сесть. Сволочи.
В понедельник я подал документы романо-германское отделение. В списках я значился как Andreias Kozlovs, что меня позабавило. Латинские буквы на магазинах и тп. также меня тонизировали – как заграницей, необычно, экзотично.
На экзамене по английскому я получил «два»,
- Вэри пуа прононсиэйшн.
Я вернулся в общагу. Экзамены завалил, но было жильё, можно было погулять по Риге. Рига мне нравилась.
Общага представляла собой по существу обычную  пятиэтажку с двухкомнатными квартирам. В каждой комнате по две койки. На кухне можно было приготовить пищу.
Утром я пошел в магазин за макаронами, хлебом, сыром и чем-нибудь ещё. У дверей встретил преподавателя, поставившего мне пару. Он смутился, смотрел на меня виновато.
- Ваш английский очень плох Произношение очень плохое, - он говорил совершенно без акцента, то есть, скорее всего, был не латыш. В Риге, как я позже узнал,  на то время проживало 60% русскоязычных. 
Позавтракав, я в хорошем настроении высунулся в окно посмотреть. Из соседнего окна также высунулся обитатель общежития. Он увидел меня и поприветствовал
- Привет! Как дела?
- Как сажа бела.
- Что так?
- Завалил английский.
Собеседник мой пригласил меня к себе общежитскую квартира. Это был студент-журналист из Казани Игорь Гергенредер. Здесь в Риге он был на практике в русскоязычной газете «Молодежь Латвии». Я перебрался  к Гергенредеру. В его кубрике жили венгр Людвик Мандрик и служивший в армии охранником абитуриент. И Мандрик, и охранник так же завалили. Мы делились с Игорем нашими впечатлениями о Риге.  Обоим она нравилась. Игорь позвал меня посетить одну на его взгляд приятную кафешку.
Кафешка действительно была забавная. В ней было три столика, подавали жаренного цыпленка, и было хорошее вино (кажется, токайское) . Игорь был разговорщик по полной программе. Кроме всего прочего, он был экстравагантен и более чем необычен. Он был горбун, чрезвычайно остроумный (я постоянно ржал) и,  так сказать, нон-конформист. Тогда я уже этим термином пользовался. На вопрос, кто твой кумир, он отвечал:
-  Франц Йозеф Штраус, ХДС-ХСС.  – этот странный  кумир Гергенредера был связан с тем, что он был этнический немец. Его и папа, и мама были немцы.
Кроме общения с Гергенредером, меня очень занимал латышский язык.  Он был, конечно, непонятен, но одновременно некоторые слова и выражения казались вполне понятными. Например, “es tevi milu” означало «я тебе люблю» . Теви – тебя, милю – люблю.  Я приобрел пару небольших словарей.
Ещё трижды посещал Латвию. Второй раз мы отдыхали в Вецаках с Игорем. Юрмала на юг от Риги, Вецаки – н север. И то и другое на  взморье, только в Вецаках – народу меньше, а будни вообще мало. Мы лежали на печочке практически вдвоем на весь пляж. Погода была хорошая, природа прекрасная, даже пиво продавалось. Называлось пиво «Сенчу», стоило 33 копейки.
Третий раз я был по путевке, мама купила. Основная часть тура по сельской Латвии: в Латгалии, в Курземе. В Юрмале были два дня, в Риге два дня.
Четвертый раз был в 1978 году. Я поступал снова. Сдал. Английский на пять, сочинение на четыре, литература-русский устный  на пять. Но по истории (хотя два с половиной года проучился на истфаке) получил трояк. Чуть-чуть не хватило до проходного.
По ходу запоминал некоторые фразы. Лаб рит – доброе утро, лаб диен – добрый день, лаб-вакар – добрый вечер, ар лабу накти – спокойной ночи. Ударение  всегда падает на первый слог, гласные бывают обычные и долгие. Позже я узнал, что похожая ситуация с ударением  и долготой гласных - в финском языке. Ударение на первый слог почти во всех финно-угоских языках. 
Что это дает? Обычно считается, что до славянства существовала балто-славянская  языковая общность. Видимо, наши лингвисты расшаркивались перед  союзными республиками. Но петрушка с ударением указывает на то, что балтийские языки (латышский, литовский, прусский)  возникли из воздействия на старый славянский язык финно-угорских языков. Кстати, и в польском тоже ударение фиксированное (на предпоследнем слоге). То есть, поляки также либо испытали воздействие финно-угров и либо пруссов. Что до литовцев, то у них финская гаплогруппа N  наличествует в большом количестве.
Всё это мне стало интересно в какой-то степени и на истфаке, но особенно после филологического. На филологическом был просто культ финно-угорского субстрата и финно-угорских языков в целом, особенно языка манси (хотя этот язык манси студенты и не изучали). .
Все эти лингвистические частности потом послужили открытию (хотя что тут открывать, всё почти на виду) прародины индоевропейцев.  Мы ищем ответы на вопросы: Кто? Где? Из чего? Язык появляется, но язык как-то где-то из чего-то возникает. Не сваливается же он с Марса или с Сириуса.
Как-то (было это на берегу озера Шарташ весной, когда там проходил эзотерический семинар) мне встретился человек, утверждавший, что мы, русские, прилетели в древности на Землю с Сириуса, из этого сириусного русского произошли прочие языки.  Я по чесноку возразил: мол,  есть масса языков, не похожих совсем на русский – китайский, адыгейский, суахили, кечуа…). Он замолчал, но никаких эмоций не проявлял. Я был ни один, с Вадиком Егоровым, он, как человек в высшей степени деликатный, продолжил за сириусянина?
- А что вдруг всё же с Сириуса. – Вадик разрядил обстановку, конечно, шутя.
*
50.
Гергенредер
Игорь родился в сентябре 1952 года (на месяц раньше Путина) в семье этнических немцев в городе Бугуруслан. До пяти лет он рос активным, бойким пацаном. Но правительство, напугавшись эпидемии полиомиелита, закупила на Западе партию вакцин, часть которой оказалась бракованной, так что в СССР  реально произошла эта эпидемия. Игорь переболел. Врачи определили, что у мальчика будет искривляться позвоночник. Его положили в специальную больницу, вытягивали как на прокрустовом ложе, надеясь, что позвоночник выпрямится. Но этого не произошло.  Игорь стал горбуном. Он сам  позже подшучивал про себя:
-  Бодливой корове бог рогов не даёт.
Он был чрезвычайно энергичен, закончил Казанский университет с красным дипломом.
Мы с ним познакомились, когда он был ещё студентом. Познакомились в Риге, откуда мы в конце конццов разъехались. Мы обменялись адресами и завязали переписку.  Зимой  на Новый год я приехал в Казань, где учился Гергенредер. На вокзале я купил беляш и доехал до квартиры, куда я писал письма.
Мы говорили о многом. Но главная наша задача состояла в том, чтобы свергнуть отжившую Советскую власть и устроить в стране истинный социализм,  внедрить истинную идеологию на основе… Тут были споры на кой же основе. Игорь как немец был увлечен немецкими персонажами. Ещё в Риге он составил мне список литературы, которую следовало прочитать, чтобы произошел интеллектуально-духовный рост. Со списком я не спорил,  указанные в нем тексты я прочитывал.
Список был приблизительно такой (подлинник не сохранился):
Эрик Мария Ремарк,
Генрих Бёлль.
Фейхтвангер, 
Фолкнер,
Курт Воннегут «Завтрак для чемпионов»
Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Шмелев. «Человек из ресторана»
Ещё два десятка книг, включая статьи советских журналистов, которых в Казанском университете считали продвинутыми.
«Лолиты», воспоминаний Нади Мандельштам, Солженицына в списке, конечно, не было. Возможно,  на тот момент Игорь и сам их не читал. Я позже, уже когда тусовались у Касика, прочитал и «Лолиту», и воспоминания мандельштамовой вдовы,  но «Архипелаг» так и не прочитал.  Сначала не было в окружении столь уж рискованных людей, а потом настало другое время, когда Исаич перестал быть интересен. «Один День Ивана Денисовича» я даже имел свой, но прочитал три-четыре страницы – не пошло.
В качестве моего вклада я предлагал включить в манифест нового мира нашей подпольной организации Есенина. В общем, мы фантазировали, грезили ещё одной революцией, так как прежняя остыла, забылась, забронзовела..
Потом я приезжал к Игорю в Новокуйбышевск, где познакомился с его  родителями и с его старшей сестрой Нелли, которая как раз приехала к родителям из Бугуруслана. У Гергенредеров было всё по-немецки. Каждая книга в шкафу была обернута дешевой бумагой. Не так давно с ними ещё жила игорева бабушка, говорившая по-русски с акцентом и плохо.
- Игорек, когда приедешь в Казань, найми извозчика.
Однажды на майские Игорь приехал в Свердловск. Здесь он встретился со своим племянником, сыном Нелли, учившимся в военном училище.
А потом  мы пересеклись в Кишиневе, где повздорили на похоронах Макарыча.  Несколько лет у нас не было никаких контактов, но в 1988 в «Урале» опубликовали мой рассказ, и Игорь, видимо, прочитал этот журнал (он был «экспериментальный») и послал письмо на мое имя. Он женился, у него родилась дочь, работал в кишиневской газете, вступил в Союз писателей. Наша переписка возобновилась. А позже это было ещё проще, так как появился интернет.
Теперь Игорь не был сторонником Йозефа Штрауса, он был анархист. Это было для меня крайне странно.
В Кишиневе он враждовал с националистами, так круто, что ему с семьёй пришлось эмигрировать в Германию. По окнам его квартиры даже стреляли. Он публиковался в Германии, но больше в России и для России. В духе времени он опубликовал нечто эротическое. Потом он написал и издал книгу по фольклору поволжских немцев (конечно, всё полностью выдумал). Написал книгу о гражданской войне по материалам, рассказанным  его отцом. Гергенредер-старший, будучи дворянином и студентом, попал в армию Колчака, но когда разгром белой армии стал очевиден, вернулся домой в Самару, записался в советскую милицию. Позже закончил рабфак и стал учителем русского языка и литературы.
В 2020 Игорь заболел ковидом.  Но выздоровел. Чуть позже я написал ему письмо,  где рассказывал, что перечитал «Игру в бисер», ту самую которую он мне подарил. В книге была надпись на немецком его почерком. Мне было интересно, что же там написано. Ответила его жена, сообщившая что 13 апреля  (2021 года)  Игорь умер. Казалось, наше товарищество будет бесконечным, но этого не произошло.   
*
51.
Диссиденты
Я и сейчас диссидент, ибо мои взгляды расходятся с общепринятыми. С другой стороны, что только под этим термином  не понимается. Как-то я нашел у Пушкина фразу:  «Мы свергнули царей, убийцу с палачами избрали мы в цари». Это какой-то перевод из французской поэзии. Я выписал и повесил текст в шкафу. Сашка Собакин (сосед) заходил к нам, увидел надпись и стал говорить, что Козлов – диссидент. Но это же не я, это Пушкин.
Но органы не спали, и вскоре нашу свободолюбивую компанию вычислили. Видимо, наша переписка была замечена. Но, скорее всего, я нечто «неосторожное» написал Коле, который служил в армии в Североморске.  Раньше я и не знал, что такой город есть. Но Североморск – это серьёзно.
Игорь так же попался, его пригласили. Но он был смел и хитер. Отнекался, мол, он все эти связи с сионистами ему для информации, он изучает среду инакомыслящих и даже притворяется евреем, хотя стопроцентный этнический немец. Про меня, наверно, сказал, что я глупый дурачок.
Коля вдруг приехал на побывку (в отпуск). Позвонил мне, зашел. Давно не виделись, я обрадовался. Бла-бла, о том о сём. Вдруг Коля серьёзным тоном сказал:
- С тобой разговаривает агент КГБ.
- В смысле? – спросил я.
- В смысле нашу переписку вскрыли, а меня завербовали, послали в отпуск, чтобы тебя разговорить, раскрыть. Даже денег на ресторан дали, чтобы мы там поговорили о чем-нибудь
- Ресторан – это хорошо. В какой?
- В «Большой Урал». Что будем делать?
- Пойдём в ресторан. Об антисоветском говорить не будем. Скажешь, что я сказал, что в «Большом Урале» прослушка.
- Ну маленько-то надо сказать что-нибудь.
- Я расскажу анекдот про сиськи- миськи.
- Что за анекдот?
- Там и расскажу, а то  смеяться не будешь. Он почти нейтральный.
Так и сделали.  Поели , попили,  Я рассказ анекдот про сиськи-миськи, а Коля про «Попитка не питка, товарищ Берия».
Анекдоты, считалось, вбрасываются ЦРУ, но я когда в 1981 поступил на филологический в УрГУ  занялся первоначально фольклором. Сьездил в фольклорную экспедицию в Нижнюю Салду («Настя-поповна кочковата, неровна») , а потом в Тюмень на конференцию по фольклору. Так что я понимал, что фольклор на 90% придумывается здесь, и распространяется сам – такова уж природа фольклора.
То есть, в «датском королевстве» S-кривая начинала  падать вниз.  Отсюда и анекдоты. Не все антисоветские, но практически все не очень-то просоветские.
Маленькая девочка испуганно говорит:
- Боюсь КПСС. Боюсь КПСС!
- Почему же ты боишься КПСС?
- А по радио говорят: съесд КПСС, съест КПСС.
А вот про сиськи-миски (Аркаша Белый рассказывал его как-то на Михайловском кладбище).
Армянское радио спрашивают:
- Что такое сиськи-миськи?
Оно отвечает:
- Это Леонид Ильич произносит слово «систематически».
Владимир Ильи спрашивает Надю:
- Где моли трусы? Нет опять моих трусов!
- Это Феликс Эдмундович унес их в музей Революции.
Сталин пригласил Горького в Кремль:
- Алексей Максимович! Ви написали хорошую песню о Буревестнике ,  Ви написали очень хорошую песню о Соколе. Почему бы Вам не написать песню о Сталину.
- Попытаюсь, Иосиф Виссарионович.
- Правильно. Попитка не питка. Правильно, товарищ Берия?
То есть, из этого анекдота следует, что диссидентов породили товарищ Хрущёв и Ко.
Ученые воскресили тело Ленина в Мавзолее, но Ленин куда-то пропал.
- Что же делать?
Тогда решили воскресить Дзержинского. Воскресили.
- Феликс Эдмундович, Ленина воскресили, но он пропал. Найдите, пожалуйста.
Дзержинский стал искать. И нашел записку.
«Феликс Эдмундович, я в Швейцарии. Пароли и явки прежние. Будем начинать всё сначала».
Вот уже анекдот ко времени:
- Кто такой Брежнев? – спрашивают в далеком будущем.
- Это мелкий политический деятель эпохи Сахарова-Солженицына.
Этот анекдот может и в ЦРУ сочинили.
А вот анекдот 80-х годов. Лаконичный,  из разряда черного юмора.
- Вы будете смеяться, но Черненко тоже умер.
В 80-ые острили безо всяких бяких, но в 70- ко мне однажды зашел человек, сказавший, что он из военкомата. Стал спрашивать, как я отношусь к религии, и так далее. Я понял, в конце концов, из какого он военкомата.
Но вместе с тем, никто, кроме некого Амарлика,  не предсказывал развала СССР. Скепсиса, сомнений было выше крыши.
У папы был друг дядя Витя. Он был не просто скептик, он был сознательный скептик. Он работал в «Уральском рабочем», на досуге писал басни стихами, похожим на лесенки Маяковского. Но его басни не печатали.
- Почему Вас не печатают?
Дядя Витя отвечал:
- Я не признаю никаких авторитетов.
Я замер в восторженном удивлении. Но после паузы дядя Витя добавил:
- Кроме Ленина и Маяковского.
У дяди Вити было одно длинное стихотворенине (или маленькая поэма), в которой молодой человек в чем-то засомневался. Но старик-учитель на него прикрикнул:
- Кто позволил тебе сомневаться?
Ученик рассказал учителю историю человечества, когда обезьяна засомневалась, спрыгнула с дерева и стала человеком… Я это стихотворение (5-6 страниц машинописного текста)  выпросил у дяди Вити и принес в школу показать Смиру, Валюге и др..  В это время у нас была  в актовом зале репетиция КВНа.  Мы шумели (главным образом, пацаны), весело туда-сюда двигались, репетиция никак не могла начаться. Чеснокова решила взять дело в свои руки, заглянула, что там Суворов со Смиром читают
- Тут Козлов какую-то антисовечину принес, они читают.
Я офигел. Это как!? Во-первых, никакая антисоветчина, дядя Витя авторитеты не признает, но кроме Ленина и Маяковского, во-вторых, это же просто донос. Началась репетиция, а я был в шоке.
Опять же слушали песни Высоцкого. Многое было, но ничто не сулило. Так что перемены  наступили неожиданно и оказались стремительными. Кто вчера был партийный карьерист, сегодня был дворянин, потом  из купцов православный мусульманин, адепт Ницше, Фрейда и всё такое. Всё смешалось, поменялось. Капиталисты всех стран соединяйтесь! Один бандит  разместил банер  возле Каменных палаток «Давайте вместе строить капитализм». Долго он не настроился – однажды его пристрелили коллеги. У бандитов была взаимная стрельба по полной программе. Время беспредельничало бес всяких пределов.
Бродский сказал: «Империю жалко». Солженицын  проехался через Россию, освободившуюся от большевиков, и воскликнул: «Россия в обвале».  Диссиденты начали от него отрекаться.  Но это было уже потом.
*
52.
Истфак
В 1975 я провалил экзамены  на журфак. Вернее – экзамен. На первом же экзамене (сочинении) получил два.  Экзамены на дневное проходили в августе, а в сентябре – на вечернее и заочное. Папа этим воспользовался и сказал:
- Ну всё. Будешь поступать на историко-архивное (в каком-то смысле он это отделение и создал, так как был зав. кафедрой вспомогательных исторических дисциплин). Но чтобы поступать на заочное, нужно работать. Пойдешь в архив, в хозгруппу. С Сивковым я поговорил.
Я был в целом непротив. История – это вполне интересно.
В первом семестре изучали первобытный строй. Эндогамия, экзогамия, матриархат, патриархат, фетишизм, австралопитеки, хомо хабилис, неандерталец, верхний палеолит.
Во втором семестре – история Древнего Востока. Надо было выбрать тему и написать курсовой реферат. Я выбрал Древний Китай. В современном Китае проходила «культурная революция», стреляли по воробьям, на крестьянских огородах строили мини-домны, чтобы увеличить выплавку чугуна, хунвэйбииы избивали буржуазных профессоров. Мой реферат высказывал предположение, что эдакая странность и невежество восходят к иероглифам, которые выучить простым  людям просто не под силу.  Я прочитал про Цинь Ши Хуан-ди и что-то из Конфуция. Конфуций мне показался скучноватым. Но вот Лао- цзы с его «Дао-дэ-цзином» мне очень и очень понравился. Перевод трактата был сделан Ян-Хин-шуном, и каждому афоризму трактата  в русском переводе предшествовала строки иероглифов. Это было красиво. Кое-что я даже зарисовал. Потом я взялся и за Чжуан-цзы. «Совершенно мудрый следует недеянию». Меня многое заинтриговало:  «Не надо быть драгоценным как яшма, надо быть простым как камень», - писал Лао-цзы. Это мне казалось замечательным, перспективным. Позже я купил «Восток на Западе»  Завадской, «Под знаком ветра и потока» Бежина. И наконец, я сподобился купить четырехтомный китайско-русский словарь. словарь. Поскольку через некоторое время после этой покупки я ещё и бросил истфак (почему, это особая история), мама поделилась этими неприятностями со своими сослуживицами (она в это время работала в Управлении материально-технического снабжения - УМТС), её подсказали, что это скорее всего шизофрения.
На втором курсе моим научным руководителем стал  Серов (имя отчество запамятовал).  В качестве курсовой он предложил мне выбрать из «Истории Российского государства» Сергея Соловьева всё, что было связано с Уралом. Прочитывать все тома не было необходимости, так как у «Истории» Соловьева был предметный и именной указатель. У постсоветского издания этой «Истории» указателя нет, а в старом издании указатель был. По ходу я решил присоединить к чисто уральским сообщениям  информацию о финно-угорских народностях, так как  финно-угры вместе с самодийцами, как известно, составляют уральскую языковую семью. Нашлось немало интересного. Оказалось, что, по мнению Соловьева,  и протопоп Аввакум и патриарх Никон были мордвинами. Из «Жития Аввакума, впрочем следовало, что Никон был мариец, так как у Аввакума писалось: «Сам он черемис, а жена его русалка».  То есть, мордвином был лишь он, Аввакум. Но оба, получается финно-угры. Это заставляло задуматься. Позже уже даже после филологического у меня возникла идея о древнем симбиозе славян и финно-угров (А.К. Матвеев называл это «мирным сосуществованием»), но ещё позже, уже даже после того, как мне открылось что фамилия «Козлов» родственна марийскому «гжель», возникла гипотеза уже не о симбиозе (хотя таковой, конечно, имел место) , а о возникновении праиндоевропейцев (старо-старославян) из финских народов. Откуда-то же должны были возникнуть славяне ли, праславяне ли, праиндоевропейцы ли.
В начале 1977 в Свердловск на кафедру вспомогательный исторических дисциплин приехал из Москвы лектор, после доклада которого отец, его ученики Черноухов и Пензин пришли к нам играть на биллиарде, запивая игру и беседу об услышанном коньяком.
- Морозов ещё заметил, что хронология сдвинута.  Средневековье отодвинуто в античность, а античности не было вовсе. 
Черноухов и Пензин добродушно ухмылялись, хотя было видно, что всё-таки доклад их удивил. Потом, в конце 90-х я догадался, что темой доклада тогда была теория Анатолия Фоменко, член-корра Академии Наук по математике – так называемая «новая хронология». 
Отец тогда  негромко сказал мне, что кое с чем он согласен.
Память так устроена, что что-то чрезвычайно скучное и неприятное мы забываем, а помним интересное и приятное. Лишь иногда унылое и забавное совпадают.
Однажды на лекции по истории СССР, посвященной гражданской войне, такое случилось. Лекция была невероятно скучной, в ней говорилось ровно то же, что и в школе, и по телевизору и по истории КПСС – ничего нового. Лектору похоже его лекция также была скучна, и он вдруг засмотрелся в окно и сказал:
- Собака бежит.
Так что, несмотря  на то, что на истфаке я прочился в семь раз дольше, чем на философском, там не было мне так уж весело.
*
53.
Патология без болезни
После того, как я ушел с истфака (я хотел было перейти на дневное, деканат позволил мне уже посещать лекции и досдать недостающие дисциплины, но мне нужно было сдавать экзамены как заочного, так и очного, кроме всего прочего,  проректор по заочному  не подписывал решения о моем переходе. Он говорил:
- Не положено.
Вроде как «переходи-переходи», но не переходится. Я уже освоился на дневном, кое с кем подружился (особенно, с Вадиком Егоровым). Но перехода не получалось. Я переутомился и просил универ.  Летом я поехал опять поступать в Ригу,  всё сдал (английский на пять), но не хватило полбалла.  Вернулся, устроился монтировщиком сцены в ТЮЗ,  летом 1979 решил уехать куда глаза глядят.  Доехал до Новокуйбышевска, пожил недельку у Гергенредера. Думал было, может устроиться там на работу, но на этот раз роза ветров оказалась такой, что воздух от химического завода направлялся на город, на те дома, в одном из которых жили Гергенредеры. Форточки наглухо закупоривались. Химический завод невыносимо вонял. Так что запах мне не понравился, и я поехал дальше – в Ворошиловград. Но уже по дороге  туда я понял, что бродяга из меня никакой. Доехал оттуда до Воронежа через Георгиу-Деж, от Воронежа купил билет на Свердловск. Там опять устроился в ТЮЗ. Но в 1980 году в начале марта я обосновался в Одессе. И там мне приснился сон, что мой сосед Андрей Новиков по кличке Седой, сгорел в кошмарном пожаре. Через год я вернулся домой в Свердловск и понял, что сон был почти вещий, хотя ни в какие вещие сны я и не верю.
Седой жил на Генеральской 12, в соседнем доме. Он был на год-два старше меня. Блондин с светло-серыми глазами, вытянутым как дыня лицом, рыбьими, слегка выпученными глазами и свирепым выражением лица. Лицо его было свирепым, даже если Седой улыбался.
Седой – была его тюремная кличка, во дворе его звали по имени фамилии. Впервые я  столкнулся с ним 29 мая 1964 в день моего восьмилетия.
Дочка маминой коллеги Ленка подарила мне сеялку для песка, так что мы пошли её проверить, попробовать, как она сеет. Между стройкой (строился пристрой для Автотехникума) и Генеральской 12 как раз была куча свежего оранжевого песка. Начали сеять, и вдруг выскочил Андрей  Новиков.
 - Что вы тут делаете?
Мы молчали, не поднимая головы. Мне нужно было защитить Ленку, но как? Я и сам-то перепугался.  Через несколько мгновений я всё же сказал Ленке:
- Пошли домой.
В другой раз Новиков выскочил на дорогу между двором его дома и новым пристроем техникума. Что-то заорал, типа:
- Что здесь ходишь?!
- Домой иду из школы. – бочком, бочком,  не торопясь к себе домой.
Видимо, помалкивать и отходить была правильная тактика. Но однажды кто-то её не применил. Новиков этому кому-то накостылял и попал в колонию для несовершеннолетних.
Но пробыл он в ней где-то год с хвостиком  и вскоре появился не только во дворе, но и в нашей  школе (№ 88). За хорошее поведение освободили.
Потом, видимо, опять загремел, опять вышел. Но тут его поведение резко изменилось. Он стал общительным, разговорчивым, просто-таки  любителем побазарить на отвлеченные темы. К тому времени уже освободился из заключения Гога (Питус) , и он также любил по рассуждать:
- Все проблемы от баб
- В своем дворе не воруй.
И, стало быть, вообще в своем «отечестве» будь пушистым, дружелюбным и всё такое. Полная противоположность с Лапшовым-младшим. Тот дружил только с Аркашей Белым, а остальных или терроризировал, или  как-то норовил обидеть, напакостить. Андрей Новиков со своими вел умные дружественные беседы, даже в какой-то степени философствовал:
- Наша жизнь курятник. Каждый норовит  нас…ть на того, кто снизу.
У старшой по его дому Новиков-Седой вежливо выпросил закуток в подвале, сделал там себе мастерскую, где  можно было и посидеть за  стаканчиком портвейна или даже переночевать. Это была своего рода «мудрость» блатного мира – чтобы о тебе поменьше знали. Но абсолютно он этому правилу всё же не следовал. Было известно, что он угоняет машины (видимо, для спортивного интереса, так как продать в то социалистическое  время машину было не возможно) . Однажды он жестоко избил Борю из второго подъезда, который напившись по случаю окончания пожарного училища начал приставать к девушке Сарая. Сарай внимательно присматривался к некрасиво себя ведущему Боре. Но Седой вдруг вспыхнул и стал бить Борю руками и ногами  так яростно, что никто не решался даже вмешаться – так Новиков был свиреп и безумен. Казалось, он его убьет. Но  Новиков  всё же устал. Когда Боря очухался, пришел домой, и они с его младшим братом, который продолжал учиться в пожарке, пошли искать Сарая. Боря подумал, что его избил Сарай. Нашли его дома. Сарай, ничего не подозревал о намерениях братьев, вышел на улицу, где они его откалашматили.  Теперь у Бори и его брата могли возникнуть проблемы, так как Сарай попал в больницу. Седой вышел из этой истории сухим. Но «слава»  о его проделках всё же по «Руси великой» расползлась, так что однажды заинтересованные органы поняли чьих рук дело одно загадочное преступление.
Седой убил водителя машины. Убил кулаками, машину сжег.  Милиция подумала на него и быстро его арестовали.  Так быстро, что тут же расслабились.  Целенаправленное убийство со всеми теми нюансами, из которых состояло преступление Седого, сулило ему по тогдашнему УК высшую меру, то есть, расстрел.  Так что во время положенной помывки в камере предварительного заключения (что на Репина недалеко от Центрального стадиона)  Седой с парой подельников-сидельников убили (точнее, убил) охранника и сбежали. Такого в этом месте за весь советский период не бывало.
Везде где надо, где не надо, даже в квартире у Олежки Паличева  сделали круглосуточные засады.  Однажды Седого всё же взяли.  Кстати, его мать была судьёй, отца у него не было.  Суд присудил высшую меру, Седого расстреляли. Произошло это как раз в то время, когда я жил в Одесском общежитии и видел этот сон с гиеной огненной.
Потом уже в 21 веке я вспомнил этого страшного человека, когда мне попался в сети очерк польского  психиатра Анджея Лобачевского, а потом монография канадского психиатра  Роберта Хаэра. Есть люди, которых они называли психопаты. Согласно определению «психопат - это патология без болезни и без боли».
Хаэр обследовал тех людей, которые подпадали под категорию  психопатов.  Если на мониторе появлялись слова гадюка, смерть, утопленник – мозг психопата не издавал каких-либо импульсов, тогда как обычные люди приходили в волнение. В конце концов, Хаэр заключал, что у психопатов крайне недоразвито образное (художественное) полушарие, то есть, правое.
Лобачевский рисовал ту же картину, но заключал радикально: «Нет заговор ора жидо-масонов, есть заговор психопатов».
Другим персонажем, в котором  я признал «патологию без болезни», был старший монтировщик Сережа в ТЮЗе.  Сережа был родственником старенькой актрисы театра, которая теперь была ещё помрежем, то есть, вела спектакль.  В армии Сережа служил (по его рассказам) в войсках КГБ, но был списан из-за заболевания толи почек,  толи печени.  Он постоянно жаловался на боли в боку, и с удовольствие рассказывал о боевых приемах особистов. Зав сценой был Валентин Андреевич, замечательный мужик, на войне сначала служил боцманом на катере, потом попал в дизбат.  Был веселый, благородный, смелый человек, но время от времени впадал в запой. Из-за этих запоев Серёжа надеялся его сменить. Но, как сказал поэт , Андреич «сколько ни пил, всё равно выходил из запоя». Сережа Андреича просто ненавидел. Андреич также Серёжу не мог терпеть. Своей неприязни оба не могли скрыть. Андреичу я иимпатизировал, почему-то он мне тоже симпатизировал.  Что до Сережи, я видел его «отклонения», но как-то особо на его бзиках не клинился, так что Сережа однажды пригласил меня к себе на День рождения. На торжестве он меня представил своим родственникам:
- Единственный умный человек в монтировочным цехе.
Это меня, конечно, насторожило. Но также насторожило и то, что хотя он боготворила своего брата,  офицера КГБ,  но просто ненавидел свою мать – за её алкоголизм.
Но всё было в целом по-старому, пока однажды мое представление о нем принципиально перевернулось. Он на партсобрании (он был партийный) потребовал возбудить личное дело относительно девушки-осветительницы, которая всем напра-налево излагала свои странные  взгляды: она считала что   штурма Зимнего не было, «Аврора» никуда не стреляла и так далее, а Христос был гомосексуалистом.  Осветительница была комсомолкой, так что её начали разбирать, но исключать, как требовал старший монтировщик, бывший боец спецназа, не стали, влепили строгача. Но я пришел в ярость и задумал сбросить Сереже на голову чугунный груз  с колосников. Мыслительно выстроил план теракта, но, подумав, осознал, что во время следственных действий себя неизбежно выдам,  так что стукач вышел из воды сухим, и возвысился в своей масти, заставив себя уважать партактиву и комсомольским лидерам театра.
После поступления на филологический я его не видел, не слышал. Но после окончания учебы  я вдруг услышал. Касик тогда работал в кукольном театре, а театры в Свердловске  - сообщающиеся сосуды. Касик сказал:
- В ТЮЗЕ старший монтировщик сцены убил свою жену, расчленил и зарыл возле Верх-Исетского пруда на Сортировке. Двое детей остались.
Я назвал фамилию Сережи.
- Да, - сказал Касик.-  Такая фамилия.
Но хотя это известие означало, что вряд ли я когда встречусь с этим человеком, мы неожиданно всё-таки встретились. Году в 93-94 я организовал лекцию для кришнаитского проповедника в следственном изоляторе. Пришел, поговорил с ответственным офицером, он сделал допуск мне и Чайтанье Чандре (Саше Хакимову) . Пришли, нас проводили в актовый зал. Заключенный поднимает занавес, ставит нам стулья.
- Читать лекцию будет он,  Хакимов.  Но петь будем оба.
У Хакимова – мриданга (глиняный барабан), у меня – караталы (небольшие тарелочки). 
Зэк на сцене вдруг сказал:
- Узнаешь? Узнавай-узнавай.
Я всмотрелся в улыбающееся лицо. Это был Серёжа, убийца своей жены.
Но, как пишут и Хаэр, и  Анджей Лобчевский, большинство психопатов никого не убивают. Психопаты склонны к сине-воротничковым преступлениям, типа мошенничества. Он хитры, имеют средний уровень интеллекта. Большинство психопатов  очень хорошо камуфлируются и делают карьеру в бизнесе или в политике, так как в сравнении с обычными людьми имеют конкурентные преимущества: они вообще ни чем не смущаются, так как в принципе не имеют какой-либо совести.
*
54.
Одесса
В Одессу я прибыл в начале марта. Там лишь кое-где были кучки снега, В Ригу мне ездить надоело, я решил было поехать в Ленинград. Но Витя Шауфлер меня отговорил.
-  В Питере очень неприятный климат, слякоть. Езжай в Крым.
В Крыму жил его папа, и Витя несколько раз  у него гостил.
– Там тепло, там яблоки, = говорил Витя.
Но в Крыму были проблемы. В Симферополе был университет, но не было моря. В Севастополе было море, но не было университета. Так что я поехал в Одессу. 
На вокзале было справочное бюро, где я узнал расположение бюро по трудоустройству. В бюро мне рачительная женщина порекомендовала Учебно-Курсовой комбинат (УКК) «Одесспромстроя» на специальность «плотник-паркетчик». Полгода учиться с утра до трех часов, практика на стройке, стипендия (рублей 60 что ли), курсы и общежитие в одном помещении, помещение на ул. Котовского недалеко от моря. То есть, идеальный вариант.
Устроился.
Сначала в  комнате , где я жил, жили я, парень Саша из Алапаевска, одессит-пьяница (вскоре  с ним  произошла белая горячка и санитары его увезли в лечебницу), а также казах лет тридцати пяти по кличке Казахстанец. 
У Казахстанца был маленький чемоданчик, и когда однажды у меня пропали ножницы (а без ножниц как-то не ком иль фо), я попросил его открыть чемоданчик. Он открыл, там оказалось ножниц штук семь, включая мои.
- Зачем ты спер мои ножницы?
- Я думал, что это мои.
Но вскоре на курсы  (и в общагу – по-украински «гуртожиток») поступил  парень из Донецкой области, у которого поначалу была кличка Якшимысыс. В армии он служил фельдшером и общался с чрезвычайно интернациональным контингентом, большинство из которых были узбеки, часто употреблявшие эту фразу, так что фельдшер её стал повторять также. Якшимысыс был в высшей степени чистоплотен, вплоть до болезненности и патологии.  Гуртожиток, скажем прямо, был не таким уж чистым местом, а даже, напротив, был обиталищем тараканов. Когда в августе приехала моя мама посмотреть,  как я тут устроился, она, подойдя к моей комнате , увидела цепочку тараканов, подобную цепочке утят или муравьев,  и удивленно рассмеялась. 
Якшимсыс не был смешлив, он был практичен, так что как только вселился, он переместил в свою комнату тех, кто ему показался  наиболее подходящим относительно требований гигиены. Первыми были я и Саша Алапаевский. Насчет четвертого он уговорили комендантшу, чтобы она подселила в нашу комнату кого-нибудь помоложе, чтобы им можно было управлять. К нам поселили парня-гагауза из Молдавии, которому Якшимыс  велел ни пить, не курить.
- А тогда чё? – задиристо спросил юный гагауз.
- А тогда отселим тебя в комнату к алкашам, будешь там блевотину нюхать.
- Да я вообще не курю, - пошел гагауз на попятную.
Говорил наш гагауз без акцента, но с лексикой, а ещё чаще с синтаксисом у него постоянно случалась какая-нибудь абракадабра. Но однажды он все же угодил в больницу, но не из-за горячки, а из аппендицита. Когда Гагаузу стало полегче, мы с Якшимысысом и Сашей из Алапаевска его навестил.   
Якшимысыс, как мы видим, имел некоторое пристрастие к языкам. В частности он любил совершать с моей фамилией лингвистические игры:
- Козловошвили, Козлаускас, Козловенко, Козлевич, - и тут-то весело смеялся.
- В Латвии моя фамилия писалась Козловс с ударением на первом слоге, - подлил я керосинчику к его хобби.
Но вдруг он рассказал, что хотя он украинец, но в Западной Украине его украинский язык называют суржиком. После этого случая Якши получил новое прозвище-кличку – Суржик.
Но лето прошло, курсы закончились. Мы переехали в другую общагу, вдали от моря, работать стали на стройке в Ильичевске.
Жили мы с Суржиком и Сашей по-прежнему в одной комнате. Погода портилась, начиналась слякоть. На стройке паркетчики-профи мне давали неблагодарную работу прибивать плинтусы. Прибивать плинтусы гвоздями к бетонном полу – это то ещё, я вам  скажу,  удовольствие, Сначала гвоздь гнется, потом гнется второй, ты понимаешь, что загнется и третий. Тогда выходишь из комнаты, выправляешь загнутый гвоздь, пытаешься забить гвоздь между полом и стеной, но результат такой же, наконец, плинтус слегка зацепляется, стараешься уж в этот плинтус не колотить – пусть так. Но рабочий день кончается, нужно идти на автобус, который отвозит строителей кого в общагу, кого куда в Одессу домой.    
Купался я теперь лишь по выходным, последний раз было это первого декабря.  Декабрь навевал мысли о Новом годе. Теперь зимой Одесса была очень уж не приглядна: нет тепла, нет снега, что-то моросит, под ногами желтоватая грязь. 
- Я, скорее всего,  на Новый год поеду домой, - поделился я Сашкой (Сашка, кстати, был лунатик, иногда по ночам визжал, поначалу нас пугая; когда мы ему рассказали, что он ночью визжит, он признался, что у него лунатизм).   
Суржик сказал, что меня руководство не отпустит. Но Сашка, подумав, сказал, что он тоже поедет домой – в Алапаевск. Никакое руководство мы спрашивать не стали, купили билеты (был уже не сезон – поезд был только через Москву) и поехали.
Сашка остался на вокзале, я пошел на Красную площадь посмотреть Москву – это было время после олимпиады (1980 год). Кругом были киоски с надписью пепси-кола, на площади я оказался уже довольно поздно вечером. Кремлевская стена была огромной, Спасская башня, Собор Василия Блаженного, Исторический музей – огромны, площадь неимоверно широка и пустынна.  Я маленький, один-одинешенек. Я испугался, что меня может задержать милиция.
Наконец, я был в Свердловске. Я поехал домой, Сашка Лунатик купил билет до Алапаевска.
Где я справлял этот 1981 год, не вспомню. Нередко мы отмечали Новый год у Позина. Но и я и Позин , и Валерка и Коля тогда были холосты.  Мы играли в преф или в тысячу. Чертили круг с буквами, вызывали потусторонние духи.  Однажды вызвали дух Троцкого. Но помню, что перед Новым Годом я заехал к Позину. У него была квартира в совхозе за 32-м городком (там ещё был выброс известной «сибирской язвы») . Я тогда сказал Позину, его жена Лена была рядом:
- Год был тяжелый. Умер Высокий. Умер Джо Десен. Убили Джона Леннона.
Лена вдруг спросила:
- Кто такой Джон Леннон?
Я даже растерялся и не сразу ответил.
Был такой анекдот. Абитуриента спрашивает экзаменатор:
- В каком году была Октябрьская Революция?
- Не помню, - отвечает отвечающий.
- А в каком году началась коллективизация?
- Не помню что-то, - опять отвечает абитуриент.
- А в каком году был запущен первый искусственный спутник Земли?
Парень думал-думал, и всё же ответил.
- Не знаю.
Тогда экзаменатор его спрашивает:
- А откуда вы родом?
- Из Урюпинска.
- Эх! Бросить что ли всё и уехать в этот Урюпинск?!
Но так или иначе новогодние праздники я проводил со своими друзьями. Смешил их одесскими говором и прибаутками, типа:
«А шо ты хочешь!». «Ну ты жлоб!» и другие. Сначала это мне давалось легко, но через пару месяцев я всё забыл. Одесса мне нравилась, но не вполне. Кое-что и не нравилось.
Однажды, когда приехала мама, мы пошли за фруктами на Привоз, одесский колхозный рынок. Мама встала в очередь к одной торговке. Выбрала фруктов, овощей. Когда продавщица сдавала сдачу,  она сказала маме: «Вы разбили яйца, и я с Вас вычту». Мама да и я остолбенели. Никто из присутствующих не попытался вступиться. Когда я потом рассказывал этот случай одному приятелю-одесситу, он, смеясь, объяснил:
- Это прямо  как на Привозе.
Мне очень не нравилось, что продавщицы мороженного не сдают сдачу, говоря, что её нет. Приходилось  подбирать мелочь тютелька в тютельку. Дома в Свердловске мне оговаривали эту особенность:
- Ну что ты хочешь, южный, курортный город.
Но такое бывало не только с мороженным на улице.
Однажды мы с Суржиком загорали на пляже, пили пиво. Тут к нам подошел мужчина средних лет в шляпе и сделал поэтическую речь:
- Прекрасна погода, море, барашки волн набегают на береговую гальку, побуждая нас к философии… Не могли бы вы, молодые люди, отдать вашу пустую бутылочку?
С этого времени я также решил попробовать сдавать бутылки. Накопил с дюжину, нашел пункт приёма. Оказалось, что, н смотря на общую для всего СССР цену за бутылку из под пива или газировки в 12 копеек, тут давали лишь восемь.
- Не нравится, не сдавай.
В Свердловске  я пошел в гастроном за  покупками к Новому году. Продавец мне сдала сдачу две копейки. Сдала, совсем не напрягаясь. Я был поражен. Теперь моё решение вернуться в Свердловск  стало  непоколебимым.
Я съездил в Одессу, чтобы уволиться, выписаться из общаги, забрать свой чемодан.
Позже я оказался в Одессе в 1989-ом с женой и сыном проездом в Кишинев. И ещё раз - в 2001, когда приехал на встречу с Нараяной Махараджем, которая состоялась в Ильичевске. В этот последний раз меня покоробил досмотр документов и вещей на российско-украинской границе и масса рекламных баннеров на украинском. Зачем? В Одессе в 1980-м я вообще не слышал украинской речи.
После моего уже полного возвращения в Свердловск в 1981 мне пришло письмо из Одессы - от Суржика. Он писал:
«Йожка (от меня так ласково-насмешливо называл из-за того, что я занимался хатка-йогой), привет. Я меня пропал новый спортивный костюм. Синий. Если ты его взял, пошли его мне обратно». Я естественно ответил, что ни я, ни Лунатик его костюм не брали. Я высказал предположение, кто это мог сделать, но шмон нужно было делать сразу, так как, если стырили, то чтобы продать.   
В качестве постскриптума сообщим, что из Одессы родом -  Ильф, Петров, Катаев,  Исаак Бабель, Юрий Олеша, Утёсов. Где-то неподалеку родилась Ахматова. Жили там Пушкин, влюбленный в супругу губернатора, и я там жил – пепси-колу пил.  Тогда там продавалась пепси советского производства – типа детант-разрядка.
В качестве пост-постскриптума  вспомнилось одна деталь, которую  чуть было не забыл. В журнале «Московская патриархия», который принес вдруг домой папа, я прочитал что-то про Одесскую семинарию. Мол, на окраине Одессы есть монастырь и семинария. Так что, когда я поехал (и приехал) в Одессу, у меня была мысль поступить не в университет, а в эту самую семинарию. Я был и не крещеный и кроме поверхностного с знакомства с Новым заветом мало чего знал из этой области. Но была уже мода, что церкви – это хорошо и красиво, что Толстой  и Достоевский верили, что бог, скорее всего, в каком-то смысле есть. Перефразируя Маяковского: «Если столько людей верят – особенно в древности и по всему миру – значит это кому-нибудь нужно».
Так что в один из выходных, я поехал в семинарию. У входа в семинарию встретил двух семинаристов. Один был круглолицый с редкой бороденкой женственный парень, второй, напротив, был высокий, худой, с орлиным носом. Про себя я подумал:
- Какой-то бандеровец.
Оба мне не понравились. Так что я даже не зашел в семинарию, а сразу поехал обратно – в общагу курсового комбината на Котовского.
*
55.
Сеня
На философском я учился, на журфак попробовал, на истфаке поучился, иняз попробовал даже трижды, оставался лишь «русский язык и литература», то есть филологический. Я подал туда документы в 1981-ом. В сущности филология – это была моя планида, еще с детства, когда я написал рассказ «Урок пения» про нашего пеньщика Германа Зверева и портфель Валюги, но я неизбежно и во множестве допускал орфографические ошибки, и мне совсем не климатило изучать «Поднятую целину» или даже вирши самого Пушкина. Мне нравились Ильф-Петров, Гашек, Марк Твен, Александр Грин, Три мушкетера, Человек-амфибия, Старик Хоттабыч – к «возвышенным всемирным гениальностям» я был равнодушен. Но всё-таки я любил писать и писал. Писал плохие вещи, писал получше, иногда получалось очень даже ничего. Но читали мои текстики совсем немногие. Это Сеня Соловьев, Витя Шауфлер, кое-что читал Смир, Коля и ещё случайные читатели и читательницы. Мне этого как-то было достаточно. Потому что если уж дядю Витю (у которого в авторитетах Ленин и Маяковский) не публиковали, то уж мне-то вообще не светит. Если я писал, чтобы постараться опубликоваться, получалось очень уж  плоховато. Если писал просто так , для себя, для Вити, Сени, Коли – получалось что-то более менее забавное.
Вот например, рассказик, который я называл «новелла», а Сеня назвал «плагиатизм-дебилизм».
  Два музыканта
                Исторический роман               
                М у з Ы к а – л ю б о в ь  м о я

Один знаменитый старинный музыкант зашел как-то вечером на квартиру к своему приятелю, тоже очень знаменитому старинному музыканту. Но хозяина дома не оказалось, и музыкант решил подождать приятеля, пока он вернется.
Гость уселся на диванчик, что стоял между камином и клавесином, и предался всякого рода раздумьям. Над диванчиком висели гобелены, на камине стояли канделябры. Наставленная в комнате мебель как нельзя лучше располагала ко всякого рода мыслям. Думал же он о том, какая же он, тот другой музыкант, сволочь, что так долго не приходит.
Наконец, хозяин пришел. Увидев своего друга, он несказанно обрадовался и крикнул ему навстречу:
- Как я тебя рад видеть, дружище! – он радушно обнял его и, подмигнув, сказал:
- Сейчас мы с тобой чего-нибудь найдем.
Музыкант достал из серванта бутылочку сухого, и они принялись её попивать, болтая о том, о сем.
- Сейчас я тебе покажу, дружище, одного совершенно бессмертного кадра. Ты только послушай. Усохнешь! Конец всему! Балдежь! Я приторчал, - при этом он подошел к окну и, высунувшись в форточку, крикнул:
- Шеф! Давай заходи.
Через минуту в комнату зашел старинный музыкант, но уже не знаменитый, а совершенно слепой и совсем бездарный. В руках у него были скрыпка и смычок. Проходя по комнате, он непроизвольно ткнул смычком в глаз пришедшему в гости музыканту, так как был слепой и совсем ничего не видел.
«Сволочь!» - подумал пострадавший.
- Играй же, дружище! – весело крикнул молодой музыкант.
И слепец заиграл свою музыку. Музыка была балдежной. Доиграв, слепец получил монету и удалился.
- Ну? – спросил хозяин гостя.
- Иди ты в задницу! – ответил ему гость.
- Надо бы ещё выпить! – воскликнул хозяин.
- Не откажусь, - сказал гость.
Молодой музыкант полез в рояль, где у него ещё давно была припрятана от жены бутылочка винца. Некоторое время спустя он вытащил её оттуда.
- Пуста, черт подери! – удрученно сообщил он. Он побулькал бутылкой: на донышке осталось 1-2 глотка. Музыкант мгновением ока вылил их себе в рот и крикнул:
- Ах! Жаль, что кончилось.
- Как! – удивленно воскликнул гость. - Ты выпил без меня?
- Да тут же совсем ничего осталось, - хотел было его успокоить приятель музыкант.
Но не тут-то было.
Гость бросился на хозяина и с криком:
- Получай, сука! – ударил его кулаком в висок.
Музыкант упал замертво. Оставшийся музыкант посмотрел на своего бывшего друга и подумал:
- Неужто я не гений?
Того убитого музыканта звали Моцарт. Да, да! Тот самый Моцарт. Не тот ли Моцарт, спросите вы меня, милейший читатель, что написал полонез Огинского? Нет, отвечу я вам, этот Моцарт не писал полонезы, но он тоже был очень талантливый и написал много разной музыки.
                13.05.1975.
--
Стихи тоже писал. Такие, к примеру.
Ручей
Просил простить
За что-то.
Бегущая вода
Бежала.
Хотел чего-то
Подарить.
Глаголу «полюбить»
Синонимы искал.
Не находил.
Молчал.
Ручей бежал.
- Не плачь.
--
Поступив на филолога, естественно первым делом в колхоз. Теряюсь в толпе вокзала у поезда на Красноуфимск (на студенческом жаргоне – Крск) , идёт посадка, бренчат гитары, вокруг море штормовок. Вдруг меня окликают?
- Козлов! Андрюха!
Оборачиваюсь. Сеня.
- Ты что тут?
- Поступил на филологический, еду в колхоз.
- Так, понял, - сказал Сеня и загадочно добавил. – Мы это исправим.
Я поступил, а Сеня как раз закончил филфак УрГУ.  Последние три года он был комиссаром уборочного отряда факультета, точнее двух факультетов, так как вместе с журиками в колхоз ездили и физики. Я уж сидел в вагоне среди филологов, как появился Сеня и сказал.
- Мы обменяли тебя на пятерых физиков, ты поедешь с журфаком, пошли, я тебя познакомлю с Нохриным, с Башлычевым, со всеми, с кем надо.
Меня эта экстравагантная работорговля  развеселила (тем более, что я так недешево стоил), и я пошёл за Сеней в вагон журналистов.
Журики уже традиционно превращали уборочную кампанию в бесконечный капустник. Всячески юморили. Пели необычные песни вместе, дружно. Например, блатные (сейчас это называют «шансон»):
«Шел мокрый снег и падал на ресницы вам,
Вы северным сияньем увлеклись,
Я подошел к Вам ,
Я поджал руку Вам,
Вы, встрепенувшись поднялись…»
Или белогвардейско-эмигрантские:
«И вот я проститутка, я фея у бара…»
Особенно это было эффектно на Крском вокзале, когда возвращались в Свердловск.  Прочие пассажиры удивленно раскрывали рты.
В колхозе был культ некого Льва Давидовича Перловича, смеси Троцкого с надоевшей перловой кашей. Однажды состоялся вернисаж этого  Перловича, стиль и направление которого в искусстве называлось «параллелепипедизм». В творениях Перловича неизменно изображались параллелепипеды. «Летят перелетные птицы», «Идут переходные звери» -  везде параллелепипеды.  Если изображался шар, то подпись была «Падла».
Поначалу я работал в борозде, собирал картошку в ведра. По ходу занимались болтологией с третьекурсником башкиром. Он мне рассказал, что у них, башкир, есть великий поэт Тукай, вроде того, как у русских – Пушкин. Слово за слово – решили провести башкирский праздник.  Праздник назвали «намаз». Участвовали грузчики, которые во всем были закоперщики, все во главе с Тукаем сели на пол, постелили на полу клеенку, на неё поставили тарелки с «пловом», хлебом, компотом, на головы повязали полотенцами чалмы, ужинали и подпевали:
«Кильки джан, маслабай джан, нана-нана-на…»  - и так далее по кругу.
Однажды объявили, что вечером после ужина (все «события» происходили после ужина)  состоится дискуссия на тему «Есть ли жизнь на Марсе?» Кроме журналистов в отряде был полторы дюжины физиков. Один из них (первокурсник) вызвался начать диспут.
- Жизни на Марсе нет, потому что, - потому что там нет того-то и того-то, воды и прочих ингредиентов, необходимых для жизни. Высказался вчерашний школьник пространно и бойко.
Но тут слово взял третьекурсник-журналист Саша Измайлов.
- Говорить, что на Марсе нет жизни – это бред сивой кобылы, бессовестная ложь, несусветная чушь, полнейший абсурд, верх невежества, глупость, граничащая с патологическим безумием. Это просто смех и только.
Измайлов ехидно, издевательски  ухмылялся  и продолжал:
- Я падаю просто на спину вверх ногами и громко ржу, помирая от смеха.
Башлык, Нохрин, Быков, и все-все возмущенно загудели, подхихикивая и фыркая на юного физика.
- Как вам, молодой человек, только не стыдно. Позор! Позор!..
На Марсе, конечно, она (жизнь) есть!
Каждое утро начиналось с линейки. Бригада грузчиков, которых непременно называли «грызлами», а их бригадира «бугром», подходила под поднимаемый на линейке флаг и пела гимн СССР:
- Славься а-а-атечество, наше свободное…Мы гордимся тобой.
Пели очень необычно. Кто-то выдерживал мелодию, кто-то почти выдерживал, а кто-то совсем не проявлял наличие слуха. Вновь поступившие студенты были в недоумении. Они молчали. Одни  - потому что не знали слов. Вторые не понимали за кем подпевать, а третьи, из тех, кто закончили музучилище, были медитативном шоке, оцепенении, остолбенении.
По завершении исполнения гимна командир отряда докладывал об успехах отряда на «поле битвы» и призывал умножить усилия по уборке картофеля, так как этот картофель ждут наши братья в Камбодже.
Креативным энерджайзером всего и вся был Саша Башлачев (Башлык).  Но  всяческим неформальным лидером как труда, так и карнавала был Серёга Нохрин. Его фамилия у меня ассоциировалась со словами «нахрапистый» и «вепрь». И хотя нахрапистый вепрь был лидером-бугром, он был чрезвычайно симпатичным, добродушным. Сеня меня так феерично представил, что я сразу стал близким другом Нохрина, Бащлачева, Измайлова, Анчугова.
Сеня побыл в колхозе два дня (он уже закончил университет и работал на телевидении), потусовался, попел песенки, побренчал гитарой, протонизировался  и уехал.
В начале октября уборочный отряд вернулся в Свердловск, в свой университет. В начале ноября сыграли мою свадьбу, на которой были Сеня, Витя Шауфлер, Коля, Нохрин с Аней, Анчугов со своей подружкой.
Свадьба пела и плясала, я между тем изучал филологию, и между тем до окончания века Дракона оставалось шесть вузовских семестров с хвостиком. Если угодно, можно вместо слова «век» употребить «эра, эпоха, кальпа, период». Этот век-эра длится 144 года (т.е. 12 в квадрате). Начался век Дракона 22 декабря   1840 года, а закончится 21 декабря 1984. А 22 декабря начиналась эра Змеи.
Я вовсе не изобретатель этой темы век в 144 года. Где-то кто-то уже такое употреблял. Но меня на эту мысль навело приложение к четырехтомному Китайско-русскому словарю. В нем говорилось, что кроме деления года на 12 равных участков (Бык, Тигр, Конт, дракон, Змея и так далее), такая же шкала делит сутки (например, «Час Быка»), также 12 лет группируются в группу по 12 лет. Но далее 12-летка  умножалась на пять, нарушая общий принцип. Я попробовал принцип восстановить. Получился век в 144 года.  Это оказалось в ряде моментов очень даже стройно.
Кстати, о Сене. У него также был восточный цикл стихов. Точнее, японский:
И цунами, ветерок игривый
Распахнул на гейше кимоно…
Как-то так.
*
56.
Филология

Журфак звучит нормально, но филфак не очень удобно, так как и философский факультет – филфак, и филологический – филфак..
Начинается филология с введения в языкознание, фонетики и фольклора.
Для начинающих лингвисты любят пошутить. Например, они любят шутка про глокую куздру и  про «Зэлэмгый гёсрыг». Но больше всего меня удивлял-поражал факт, что в СССР относительно фонетики-фонологии было две школы: московская и ленинградская. В СССР всему требовалось быть единым, а тут вдруг две школы. Это меня настроило на юмористический лад.
Представитель обеих школ Аванесов и Щерба загорали на пляже города Сочи. Аванесов заметил Щербу и улыбчиво высказался в его сторону:
- Глокая куздра бодланула бокра. – и смотрит, ждёт, что произойдёт с его оппонентом.
- Фот гяг, фот гяг, зэлэмгый гёзрыг! – запел Щерба в ответ.
Далее двум разношколым лингвистам предстоял спор на тему, что делать с фонемой «Ы» (совсем как в кинокомедии про Шурика)  или признать её вариантом фонемы «и», или признать её самостоятельной фонемой.
Окончательного и бесповоротного ответа у них не было, так что всё закончилось обычным скандалом.
Написал (поместил, кстати, в стенгазету «Словарь»), посмеялись и все всё забыли, но на пятом курсе Александр Константинович Матвеев прочитал курс по зарубежной лингвистике, куда попал также и Николай Трубецкой. Последний хоть был и русским, но жил сначала в Германии, потом в Чехословакии и, наконец, в Австрии, где умер после аншлюса её Гитлером.
Трубецкой, получалось, провозгласил ещё одну фонологическую школу, которая называлась «Пражский кружок». Но это было на пятом курсе. Лекция была прочитана в конце 1985, а ответ на спор двух советских школ произошёл в начале 86-го на кафедре общего языкознания и истории языка.
Прочие не столь четкие вопросы по части филологии получили ответы даже уже на много позже учебы в университете, даже в 21 веке.   
Также на первом курсе изучался фольклор и древнерусская литература. Древнерусские не сдаются!
В конце 1983 на третьем курсе, когда делали в одной из аудиторий факультетскую газету (у меня, как уже говорилось, был в этом отношении бзик), произошёл один случай. Если в СССР всюду и везде была безумная цензура, то для факультетской стенгазеты была лишь самоцензура, которая, строго говоря, и не цензура вовсе. Тираж, конечно, всего одна штука, но люди читают. Кроме прочего, делание стенгазеты – это был своеобразный клуб. Там толпился творческий, богемный и т.п. контингент, пили чай и не совсем чай. Было эдакое Ли Бо либо Ду Фу, «ветер и поток» наступал, было интересно, весело, трансцендентно. Однажды пришла студентка Светушкова, очень простая девушка, внешне походившая на Элен Деманжо (Миледи, невеста Фандора).  Она почти плача сказала:
- Все называют разные фамилии, а я никого не знаю.
Я пообещал ей написать краткое пособие по разным умным, часто упоминающимся фамилиям. Я начал составлять список на серьезе, но получилось «как всегда». Получилась «Азбука хорошего тона»,  которая со временем превратилась в «нетленку».
АЗБУКА ХОРОШЕГО ТОНА
  (Начальный курс)
Чтобы не попасть впросак и не закомплексовать в компании образованных и эрудированных людей, вы должны знать следующие вещи:
Рильке и Лорка – поэты.
Кафка и Хандке – прозаики.
Макс Фриш всё ещё жив, а лучшая его книга – «Назову себя Гантенбайн».
Слово «кофе» мужского рода, в слове «Пикассо» ударение на втором слоге, а в слове «Бальмонт» - на первом.
Достоевский, Тарковский и Кобо Абэ – амбивалентны и полифоничны. Значение этих слов следует посмотреть в БСЭ. Там же можно посмотреть значения слов: инфантилизм, катарсис, летальный, летаргический, медитация, сублимация, трансцендентальный.
Андрей Платонов работал одно время дворником.
Заратустра, который «так говорил» - это иранский пророк, который давно умер и никогда не был мусульманином.
Китайская поэзия много тоньше и глубже японской.
Проявляя восторг, следует говорить: «Сю-у-ур!» (это от иностранного слова «сюрреалистический», что означает «очень хороший»)
Сахар в чай не ложут, а кладут. Например: «Кладите, пожалуйста, сахар». Ответ: «Спасибо, я уже наклала».
Телепатия и телекинез – на самом деле существуют.
Летающую тарелку вы видели прошлым летом в два часа ночи на улице 8-го марта. Вместе с вами её видели ещё шесть человек, в ом числе дядя по маме.
Сальвадор Дали – это сю-ур.
Алла Пугачева и Аркадий Райкин – точно миллионеры. Им всё можно.
Фрейда зовут Зигмунд.
Данте – это итальянец, он написал «Божественную комедию». Дантес – это француз, который стрелял в Пушкина.
Натали Сарот была француженка и русская одновременно.
Винсент Ван Гог отрезал себе ухо.
Чюрлёнис болел шизофренией.
Иисуса Христа распяли в 33.
Соль и сахар – белые враги человека.
Тулуз Лотрек был карлик, Бетховен был глухой, лорд Байрон – хромой, Гомер – слепой.
Выучив наизусть какое-нибудь стихотворение Мандельштама, прочтите его в удобный момент с выражением, глядя вверх под углом 45градусов.
На досуге набивайте рот морскими камушками, как это делал древний грек Демосфен, тренируйте дикцию, много раз повторяя: «Э-кзи-стен-ци-а-ли-зм».
Вы очень любите джаз, потому что там синкопа.
Гомосексуалисты и клептоманы такие же люди, как и мы, только больные.
Бах – великий композитор, но, к сожалению, его очень любят дилетанты. Бах и орган – совсем не одно и то же.
Все дело в нюансах!
Роман «Альтист Данилов» - это Булгаков для бедных, но забавно.
Энн Ветемаа – эстонский писатель-интеллектуал. Тоже забавно.
Индийские йог могут умирать на время. Они среди нас, но мы их знаем только в лицо.
Психоделический рок мы встречаем уже у «Битлз».
«Аббы» - все миллионеры. Им всё можно.
Кандинский – отец абстракционизма. Кандинский – это надо видеть.
Казимир Малевич написал картину «Черный квадрат» ещё до революции.
Малевич – один из отцов абстракционизма. Это надо видеть.
Хлебников – «поэт для поэтов». Он синтезировал математику и поэзию, он почти никогда не умывался, был пророком, его боялся даже Маяковский.
Омар Хайам писал рубаи. Шекспир – сонеты. Басё – хокку. Исикава Такубоку – танки.
Классической и популярной музыки нет – есть только хорошая и плохая музыка.
Вы любите как Рахманинова, так и «Пинк Флойд». Вам также импонирует Стравинский и Вивальди.
«Машина времени» уже не та. «Литературная газета» уже не та. Никита Михалков – уже не тот.
Истина внутри нас, вас и их.
Антониони лучше Феллини, а Куросава лучше Антониони. Японцы вообще себе на уме.
Все мы гуманоиды, каждый чуть-чуть сумасшедший.
Зомби – это когда мертвые ходят.
Сакэ – это рисовая водка, икебана – это букет цветов.
Слово «маразм» пишется с одной «р», в отличие от слова «сюрреализм», где их две.
Женщине бросить курить сложнее, чем мужчине.
Все философы обкакались.
В каждой консервной банке содержится рак.
От старых хрычей нету житья.
Босохождение укрепляет нервы.
В Тибете живут люди, которым исполнилось 500-600 лет.
*
57.
Экспедиция
Летом 1982 года через два месяца, после того как родился Дэник, я поехал  в топонимическую экспедицию с А.К. Матвеевым, который в последствие стал член-корром Академии Наук. 
База экспедиции расположилась на берегу Чусовой, напротив скалы Камень Ямоватый. В шутку его называли Ямамото. Мы доехали с ж.д. станции до села Мартьяново на автобусе, оттуда дошли до Ямоватого, а там на резиновой лодке перебрались на противоположный берег, где и была база. Так было спокойнее. Местным до нас добраться было бы сложно. У базы вывесили надпись «МО РСФСР Топонимическая экспедиция». Проплывающие байдарочники  прочитывали МО как «Министерство Обороны» и плыли дальше. Никто почему-то не расшифровывал как «Министерство Образования».
В экспедиции (если я уж что-то не перепутываю) был собственно Матвеев, а также Олег Востриков (тогда замдекана), Глинских (профессор Горьковского университета, ученик Матвеева), вроде Фомин, Контарь, Гусельникова, Хлебникова. Одни ходили в Мартьяново,  собирали топонимику (названия географических объектов, рек, притоков, лугов, горок и т.д.), другие сортировали картотеку, третья готовили пищу,  по ходу забавляли друг друга полезной и бесполезной болтовней. Когда вдруг речь зашла о биологии, я вспомнил на этот счет прибаутку:
- Генотип только тогда является фенотипом, когда рецессивный аллель находится в гомозиготном состоянии.
Контарь, чтобы не быть шитым лыком сообщил:
- Есть такая удивительная бабочка, которая называется либелулаквадримакулата.
Я умолк. Это диво так уж диво. Позже когда появился у меня интернет, решил проверить это диво. Оказалось, что Контарь меня обманул. Либелула была не бабочкой, а стрекозой.
  Однажды, видимо, утомившись моей  обериутской болтовней, Матвеев  послал меня за топонимикой вместе с Глинским. По дороге туда и обратно я донимал Глинского вопросами о финно-уграх, в частности о манси.
- Как, к примеру, манси бы назвали этот луг, по которому мы идём.
Мы подходили к Ямоватому, откуда мы кликали шефа (Матвеева все на факультете звали Шеф) , и он перевозил нас на базу. Иногда это делал Востриков или Контарь – кому уж там было сподручнее.
- Унтари Кослоп минне ма.  – ответил Глинских.
- Как это переводится?
- Андрей Кзлов, идущий по полю.
Кослоп – мансийская транслиттерация Козлов,  Унтари – Андрей,  минне - идущий, ма – земля , поле. Мне показалось, что звучит красиво. Я прямо стал ощущать себя финноугром, или как шутковали братья-филологи – «у-графином». Но потом где-то году 2010 оказалось, что мансийская транслитерация особо-то мне и не нужна, как я уже говорилось, у вспоминаемого мной Петра Якобии, фамилия «Козлов»  и без того имеет финно-угорский генезис. 
*
58.
Конец красивой эпохи
На третьем курсе  (зимой)  нужно было сдавать ГОСы (это такие очень важные экзамены, без которых sina qua non). То есть, предстояла сдавать ГОС по истории КПСС. Экзаменаторами были Ожиганова и Бакшутов. 
Ожиганова была преподаватель по истории КПСС, очень идейно-пассионарная женщина, к тому же она была супругой директора Верх-Исестского завода. То есть,  была партийной вельможей.
Она любила рассказывать на лекциях, как однажды весной она вышла на балкон своего дома и увидела группу молодежи. Молодёжь шумела и выкрикивала:
- Секс, секс!
Ожиганова пришла в ярость (и тогда на балконе, и теперь на лекции), и ей захотелось достать ружьё (винтовку, автомат ?) и всех перестрелять.   
Бакшутов, напротив, был чудак в другом смысле.  Он был своего рода гордость философского факультета, так как одну его статью перевели на японский и опубликовали там - в Японии. Он, естественно, и сам очень этим фактом городился. Но уже на рубеже веков эго необычность проявилась ещё более своеобразным образом. Коммунисты (кпрф-овские) считали его «шизофреническим оппортунистом» (вариант: «оппортунистическим шизофреником») , он писал о том, что Маркс – агент Ротшильда (вариант: Рокфеллера) .  Я по началу был с ним, конечно, не согласен, но позже с кое чем пришлось всё ж согласиться. Маркс был, как не верти, и западником и русофобом, с той лишь поправкой, что западником и русофобом был почти весь политический Запад.
Мне выпал вопрос про доклад Андропова. Об Андропове я знал не только про «андроповку» (тогда была такая дешевая водка), но читал и его доклад, где писалось: «Мы коммунисты, значит мы атеисты». Я немножко побаивался именно вопроса с этим докладом, что я скажу, ведь я был не согласен. Мне нравился и Христос, и Псковско-Печерский монастырь, и вообще атеизм у меня вызывал смешанные чувства. Чего к людям пристали!? Раз верят, пусть верят, а что до ортодоксии и мракобесия, то его и в науке и во всяком прочем светском до чёртика.   
Решил, что просто изложу содержимое доклада, а своих впечатлений не коснусь. И не коснулся, ГОС сдал.
*
59.
Отец
В августе 1984 года отец умер в больнице. Мама поехала в больницу и оттуда позвонила мне:
- Папа умер.
- Что делать?
- Не знаю. – мама заплакала.
Отец защитил докторскую диссертацию в 1973 году летом. Защищался он в Перми, тут в УрГУ его защиту  не ставили в план. Но отец не стал ждать у моря погоды и договорился о защите со своими коллегами, хорошими друзьями, в Перми. Печатал текст диссертации в пяти экземплярах, положенное количество рефератов, -  всё за свой счет. Пришлось самому оплачивать и расшифровку стенограммы.
Отец рассказывал, что когда подошел к стенографистке за расшифровкой, то не очень удивился двум бульдожкам, сидящим на бархатных подушках.
Мне всё это помнится – я в это время поступал на философский. Провожал отца на вокзал. Поклажа была для него тяжеловатая – он хромал.
Батя был, как бы сегодня сказали, «фанат»  уральской истории. Главным образом его интересовала история техники, промышленности. Он был очень скрупулезен, а в 1958 году в дискуссии «Вечернего Свердловска» разбил историка Горловского,  и дата рождения города , представленная А.Г. Козловым, стала официальной. Её утвердил горком 18 ноября 1723 года.
Стал он историком раньше, чем поступил на истфак. Влекомый любопытством он пришёл в Свердловский архив, директор архива Василий Сивков  поспособствовал молодому фронтовику. В сущности, они стали друзьями.  Но прочитать документы 18 века (когда возник Екатеринбург) было невозможно – они писались скорописью, а её  нужно было специально изучать. Так что путь оставался один – поступать на истфак. Он поступил на заочное, потом в Ленинградскую аспирантуру.  Я к этому времени родился. Вспоминается, что когда мне было 6-7 лет (мы жили уже на Первомайской) отец, говоря по телефону, упоминал фамилии Ползунов, Пугачев. Мне казалось, что это какие-то папины коллеги или знакомые.
Отцовский урализм мне не сразу был понятен. Почему столько внимания Уралу?  Где родился там и пригодился? Но Россия-СССР огромен, ещё огромнее весь мир. Почему Урал?
Надо сказать, что фразу «Урал опорный край державы», хотя её любят на Урале, сказал не Бажов, не Мамин-Сибиряк, вообще не уральского происхождения человек. Это сказал Твардовский. И однажды, уже в 21 веке, я сам увлекся этой уральской опорностью.  И нарисовал серию картинок с тем, что я назвал «брендами Урала» . Вся серия называлась  « Урал опорный бренд державы». Нарисовал и зачем-то иду по кварталу близ 88-й школы. Возможно, решил глотнуть ностальгии – «малая родина» в своем роде. Вдруг навстречу   Арсений Сергеев.
- Привет.
- Привет. Чем занимаешься?
У меня как раз в папочеке были эти самые рисунки.
Арсений тогда руководил проектом «Длинные истории Екатеринбурга» (потом его переманили  с этим проектом в Пермь).  Авторы рисовали свои задумки, если задумки проходили, их размещали на бетонных строительных заборах. Эдакий стрит-арт. Года два-три, а то и больше творение было выставлено на обозрение.
Мой проект прошёл. Он понравился не только компании Арсения, но и журналистам: пригласили к моему заборы для интервьюирования.  Забор был на ул. Шварца.
 Другой формат, включавший эту же идею,  назывался « 77 чудес Урала». Там было всё и вся, разные уральские парадоксы. Например, граница Европы и Азия. Граница-то граница, а никакой границы-то и нет. Река Урал также необычна. Это крупная река, но её переименовали из Яика в конце 18 века (а ещё раньше Яик-Урал звался Рымник) . Борхес пишет, ссылаясь на средневековых и античных авторов, что самое удивительное из мифологических существ - это гиппогриф, а обитают эти гиппогрифы на рифейских горах, то есть, на Урале. И так далее много всякого: Аркаим, Шигирский идол, Пермский период с его звероящерами.
После защиты отцу дали должность профессора, пообещали дать квартиру, но в назначенный срок квартиру дали парторгу университета. Отец оскорбился и положил декану факультета заявление об увольнении.
- Куда же, Анатолий Григорьевич?
- В Тюмень. Там дают и кафедру и квартиру.
Суета началась аж на уровне горкома партии. Отца пригласил ректор Архитектурного Алферов к себе в институт и предложил квартиру.  Город не мог отпустит главного городского краеведа из города. Это скандал. Но что делать ему в Архе?  Преподавать историю КПСС, историю уральской промышленности (как спецкурс).  Отец согласился.
Конечно, «история КПСС»  был совсем не его профиль.  Но и будущих архитекторов этот профиль не особенно интересовал, так что они были вполне довольны, н когда отец рассказывал как Ленин вдруг выкрикнул:
- Есть такая партия!
А потом раздавал своим студентам пятаки да пятаки с минусом, если уж совсем не в ту степь.
*
60.
Касик
Касик вошёл в комнату, жизнерадостный и счастливый. Мы были на квартире у Толи Фомина. Были я, Казарин, Леха Бородин, естественно Лена Беда, Толикова жена. Кто-то, может быть, ещё был.  Купили вина, решили посидеть. Был 1982 года (или 83?) , зима начало или конец года – не помню.
Касик улыбаясь спросил?
- Где тут Козлов?
Толик, Лёха, Юра Казарин а показали на меня:
- Вот этот.
Касик засмеялся  и пожал мою руку. Из сказанного им стало ясно, что он прочитал что-то из моих миниатюр.  Короче, мы стали друзьями. Он жил  в поселке Щелкун. Супруга его работала учителем русского языка в школе для детей с задержками  развития, а Касик – в той же школе был физрук. У них был ребенок (Антон)  - им была в Щелкуне квартира. В 1982 в марте  у Касиков родился второй – Митька. А у нас родился Дэник. Они переехали в Свердловск, жили теперь недалеко как от универа, так и от нашей квартиры. Так что, когда Митька и Дэник подросли,  они стали друзьями и до сих пор дружат.
Какое-то время Касик учился на филологическом, так что знал филологов, но после первого поступил на заочное в Литературный Институт в Москве. То есть, темперамента у него было хоть отбавляй.
Именно ему пришла в голову идея создать Литобъединение в универе (он работал тогда в универовской многотиражке) . Чтобы уж излишне не беспокоить ни Фомина ни свою супругу (очень часто бомонд собирался у него) . Он выбил небольшое пособие для Майи Никулиной, как руководителя Литобъединения, и пошло-поехало - раз в неделю собирались.  Поговорив о стихах с часок, извлекали напиток богов. Я к Касику заходил гораздо чаще раза в неделю. И вообще приветливый, радушный Касик был магнитом. Тут побывали все-все: и Витя Смирнов, и Танцырев, и Аркаша Застырец, и Саша Еременко из Москвы, и Леша Парщиков, и Кальпиди с Дрожащих, и Рома Тягунов, и Игорь Сахновский, и Леня Ваксман, и Сандро Мокша, и Кельт (Саша Верников), и Игорь Богданов, и Андрей Вох, и Боря Рыжий. Всех не перечислишь, даже и не упомнишь. Думаю, что и сам Касик не помнит.
Дождь по железной крыше
Дробь отстучит и смолкнет.
По-над планетой рыжей
Брызги холодных молний.
Такие стихи писал Касик, но в Литинституте он учился на прозаика. Я тоже учился на прозаика, но не в Литинституте, а нигде, в открытом космосе, без скафандра. Слава Курицын назвал эти сборища у Касика «Нехорошей квартирой» (был с таким названием и сборничек  всякого, собранного Касиком). 
Вот тут того времени моё стихотворение. Но «приятель»  в нем не Касик, а Фунтик (Серёга Фунтштейн, он жил в соседнем доме, а к тому  же, бросив мед, учился на филологическом.  Я на перовом , он – на третьем. После развала СССР он уехал в Израиль, поселившись там в кибуце).
Весна 1983 года
Пломбиром пахнет снег.
Кончается февраль.
Я болен насморком.
Без пуговицы нитка
на пиджаке болтается.
Через полмесяца курсач.
В почтовом ящике – газета «Правда».
Нет денег, времени.
Жене дубленки нет.
И я, чтоб отдохнуть
от этих огорчений,
зашел к приятелю попить чайку,
поговорить, послушать анекдот.
Он вдруг сказал:
«Быть может, если снова
опять начнем дружить с Китаем,
себе китайские куплю я кеды».
На плитке чайник закипел,
Приятель мой достал заварку…
Я вспомнил детство,
Проталины, траву, на вербах почки,
Себя в воздушных кедах без пальтА
На свежих «классиках» асфальта…
__
В конце 1983  года в Свердловск с подпольными концертами приезжали Майк и Цой. Касик распространял билеты на эти подпольные  концерты из кабинета редактора многотиражки. ..  На одном концерте я побывал. Как стали выражаться в столицах позже богемщики и тусовщики, это было «нереально!». Елена Пудова даже написала в 2009 году про это книгу «Майк и Цой в Свердловске 1983» .
Цой с Майком, в джинсах, патлатые,  сели на деревянную ступеньку у двери, ведущей в зал. По периметру фойе стояли стулья, на них сидели человек тридцать (может, меньше) зрителей.  Рокеры представили друг друга:
- Это Виктор  Цой из группы «Кино».
- Это Майк Науменко из группы «Зоопарк».
Вдруг резко начали  «рвать струны» на своих акустических гитарах:
- Мы любим только подпольный рок!..
- Восьмиклассница а-а-а…
- Ты дрянь!..
Очень было исторично, эпохально. После концерта пили портвейн с Майком и Цоем в кабинете Андрея Абола (он тогда был сотрудником ДК им. Свердлова).
Вот так приблизительно заканчивалась «красивая эпоха».


*
 http://proza.ru/2024/09/09/961 (вторая часть)