Нинуля, мистер Мартинсон и негры в автобусе

 Мы с Нинулей,  зная друг друга целую вечность, были практически  незнакомы…   

    Она почти не изменилась со времени нашей предшествующей встречи. И узнала она меня сразу, хотя сделать это было не так уж и просто: я уже и сам тогда начинал шарахаться от зеркал аэровокзалов, зная заранее, что ничего хорошего они мне не продемонстрируют. Почётное звание пока ещё молодящегося дедушки не оправдывало рваной джинсы, налитых кровью глаз и отвратительной сизо-болотной щетины под неопрятными вихрами ранней лысины. Это будет ещё нескоро, пока я доберусь до дома, причешусь, побреюсь и отосплюсь, а пока, после нескольких оборотов вокруг глобуса,  взлётов, посадок, регистраций и получений багажа, даже не услышав, а, скорее, ощутив  внезапный снежок за шиворот - неожиданное нинулино “Саня, это ты, что ли?” я вдруг осознал, что почему-то, ещё жив, и, скорее всего, проживу ещё несколько часов, пересекая “нивы печальные, снегом покрытые”, пока не достигну  родного тепла и уюта.

   Смена заканчивалась, страницы  моих многочисленных загранпаспортов таяли “аки воск от лица огня”, покрываемые синевой печатей, синевой того же цвета, что ложилась на мои щёки; быстро забывались, правда, всего лишь для того, чтобы вскоре  проявиться  в памяти вновь, геоточки, схемы заходов и выходов, частоты, взлётные полосы и рулёжки; стирались из памяти коды аэропортов и названия отелей, отличающихся друг от друга только взаимным расположением кровати, тапок и телефона, и где, посредине ночи, так легко и непринуждённо, и, как бы само собой, вдруг иногда получается дефиле в стиле “ню” по ковровой дорожке корридора; входная дверь неотличима от двери в ванную; это был не выстрел приснившегося киллера, это, принося холодный ужас пробуждения, захлопнулась дверь в номер, отсекая  от надежды, уюта и теплоты временного пристанища; спасли лишь бархатные шторы в холле. Получить у портье запасные ключи от  номера гораздо проще, будучи облачённому в римскую тогу, чем в костюм Адама…

 
   Я даже удивился, когда она меня узнала - ведь, хотя, знакомы мы  были уже давно, но вряд ли я для неё был чем-то другим, чем существо в синей (а впоследствии - чёрной) кепке; она сразу, как-то ловко и властно выхватив меня из строя существ туристического покроя, понуро ждущих, благословения “пристегнуть ремни безопасности, привести спинки кресел в вертикальное положение и открыть шторку на иллюминаторе”, сначала запихнула  за буфет, а потом, передав куда-то ниже по субординации, устроила меня в блаженном покое кресел бизнес-класса ”посиди пока тут”. Если честно, я давно уже пришёл к выводу, что в путешествии лучше всего спать (излюбленное состояние любого  авиатора) поперёк оси самолёта, в заброшенности эконома, поэтому не очень люблю бизнес (слишком много ненужной суеты), но отвергать нинулино гостеприимство не стал, предчувствуя,  что вечер (а в данном случае - утро) встреч, только начинается.

    И поплыли под крылом, уходя дальше на Восток, сначала горы, потом пески, постепенно сменяющиеся  снегами, и снова горы, и необъятность ледяных просторов…

   …и далеко впереди бизнес-класса, там, куда никому, конечно же нельзя, но “если очень хочется, то - можно”, под торжественное “смотрите кто пришёл!!!”  в необъятности стратосферы так согрели душу табачный дымок над кофе “с пенкой” в коричневых (и где она их только нашла) “чеплашках”, и знаменитые Нинины горячие булочки, и понеслось, прерывая сухость радиообмена и рутину докладов традиционные “а помнишь?” и суровое, через заголовник, командирское:”Саня, ну как…там…?”

  - Сложно, - сделав каменное лицо и прикусив фильтр, кое-как смог я выцедить; уж больно не хотелось выступать, в роли попугая Кеши (“Вы не были на Таити?”); Нина, регулярно выбегая в салон, каждый раз возвращалась с очередной порцией булочек.

  Кроме кулинарии, в своё свободное, а также и рабочее время, Нинуля с упоением предавалась ещё одному, не менее увлекательному занятию - заводить знакомства и знать всё о всех; голова у неё была как картотека отдела кадров, досье на любого человека, точно также, как и подробности всех событий, сохранялись в её необъятной памяти надолго, если не навсегда. “Ой, а я же прекрасно помню тот рейс, - просияла она, занося очередной поднос и уловив наш диалог…



   ...беспощадное солнце заливало вечерним маревом раскалённый асфальт перрона,  за чернотой затемнённых стёкол диспетчерской едва различалась белоснежная фигура мистера Мартинсона, а негры отдыхали под эфирными струями кондиционера в автобусе, запаркованном  под крылом самолёта. Едва заметный ветерок гнал по барханам какие-то колючки и обрывки бумаги; тележки с грузом и багажом стояли у открытых люков, работать не хотелось никому, а негры не были афроамериканцами. Они были простыми неграми; с Америкой, кроме пресловутых денежных знаков их не связывало ничего, они бы и под дулом колонизаторского револьвера не нашли бы её на карте.

    Витюха закинул в салон рукава наземного кондиционера, которые, “по науке” следовало бы подключить к специальному разъёму, но ему так показалось гораздо проще и эффективнее.  “Мужики, надо начинать грузить самолёт” - продекларировал начальник, извлекая себя из послеобеденной дрёмы. “Мужики”, не будучи осведомленными зачем, на каких условиях, и кому “это” надо, поставленной задачей явно не впечатлились, но начальник был Очень Большим, спорить с ним не хотелось, поэтому народ, поворчав, худо-бедно приступил к погрузочно-разгрузочным операциям; негры с искренним удивлением и радостью наблюдали за нашими неуверенными телодвижениями из-за затемённых окон автобуса. Штурман первым почуял какой-то подвох. “Мне это…флайт-план подавать надо…и погоду посмотреть…, - забормотал он, плавно устремляясь в сторону бетонной вышки, за стеклянным кубом которой маячил Мартинсон, - и я это, по английски не очень, Саня, ты мне не поможешь?”  - добавил он, очевидно уловив мой умоляющий взгляд. 

  Нет на свете больше удовольствия, чем, попивая чаёк под эфирными струями кондиционера, спрятавшись за чернотой зеркальных стёкол диспетчерской, ометаемой раскалённым дыханием аравийской пустыни, наблюдать как Большой Начальник карячится под грузом чемоданов, в тщетной попытке сэкономить выделенные на погрузку самолёта средства. К сожалению, шоу одного белого человека кончилось так же быстро, как и бесславно, негры, получив обещанный бакшиш, приступили к выполнению своей деятельности и командир на трясущихся ногах скрылся в прохладе самолёта.

    Мартинсон ненавидел Рейгана и арабов, а вот нас почему-то любил. Рейган попал к в диспетчерскую немилость после знаменитого  уничтожения их профсоюзов, а вот в чем провинились несчастные арабы - было непонятно, как непонятен был его странный пиетет к коммунистам. Наверное, ему просто нравилось наблюдать, как время от времени, вопреки всем правилам полётов, с неба сваливалась грязная, плохо покрашенная алюминиевая птица, посланная из далёкой северной страны, доставляющая в своём чреве каких-то забавных, вроде бы, белых, но плохо понимающих по-человечески, и обладающих весьма ( мягко говоря ) забавными повадками, прямоходящих.

   Иногда эти двуногие привозили в подарок водку, что было гуд, а иногда устраивали невероятные фортеля в подконтрольным ему воздушном пространстве и кусочке бетона, что было совсем не гуд, и, только вовремя высказанное в сердцах “Уат ар ю дуин’, рашенз?” спасало народ от катастрофических последствий. Но не всех, и, как показала впоследствии история - не всегда. Он не добавлял ожидаемого в этих случаях «блади», видимо, не позволяла профессиональная этика, но, насколько я наслышан о выступлениях некоторых своих коллег, оно того стоило. А, может быть, и добавлял, но в сторону от микрофона.

  Мы бы остались ещё, слушая невероятные басни и стараясь вникнуть в тонкости регулирования воздушного движения Ближнего Востока, но тут как раз подвалила работёнка - пассажирский автобус, набитый словно селёдочная бочка, нашей клиентурой, аки дромадер неукротимый, выскочил из-за барханов. Начиналось ещё одно незабываемое действо, именуемое посадкой пассажиров, по крайней мере неких существ, предложенных нам в качестве пассажиров…

   …в принципе, нечто человекообразное, хотя бы взять прямохождение, у них наличествовало. Они даже, согласно пассажирскому манифесту, именовались делегацией учёных-экологов при администрации  нашей области. Судя по состоянию экологии нашей области (как по мне - так это вообще оксюморон) и по тому, что многие из них до конца полёта так и не выяснили, как правильно писать слово “арабский” - через “О” или через “П”, манифест не был далёк от истины.
  Вывалившись из на задних ногах из открытых дверей автобуса,  они  нестройной толпой, расталкивая локтями менее сильных, безжалостно переступая через упавших, и, не обращая внимания на притихших в ужасе детишек, двинули к самолёту.

  Элегантные джентельмены с золотыми гимнастами на бычьих шеях и волосатых грудях, их верные спутницы, обтянутые пёстрыми лосинами, дети в разноцветных очках с измазанными какой-то дрянью физиономиями и волосами, заплетённые в африканские косички. Вся эта полубезумная орда, волокущая  на себе телевизоры, бамперы и фары для джипов, стиральные машинки и пакеты с пойлом дьюти-фри, зная почти наверняка, что кресел на всех не хватит, сгрудилась у трапа, стараясь побыстрее “забить место” в самолёте. Полагаю, что если бы они были знакомы с тонкостями билетных продаж, и осознавали реальность угрозы (мест, на самом деле, иногда всем не хватало), то они двигались бы гораздо активнее. Негры в автобусе за моей спиной притихли. Они бы не удивились такому фестивалю где-нибудь в своей африканской деревушке на праздновании  вуду, но что так может вести себя белый господин, ещё вчера, вооружённый томиком Маркса, сподвигавший  чёрный континент на борьбу с проклятыми колонизаторами  - для них это была явная диковина. Детишки, сдирая временную краску, с озабоченным видом начинали приводить себя в более-менее человекообразное состояние; они знали, что в курортном обличии появиться на квартале или в школе будет попросту опасно; у нас таких не любят. Дети были правы - у нас вообще никаких не любят; взрослые особи оккупировали трап.

   Дальше дела пошли ещё веселее, поскольку первые, наиболее сильные и отважные самцы, пробившись вперёд и скопившись на лестнице, заблокировали дверь в самолёт, стараясь принять от своих соплеменников снизу различное крупногабаритное и невпихуемое барахло; ситуацию с небывалым азартом, и, скорее всего, не без умысла, подогревали торопящие посадку бортпроводники. В воздухе мелькали чемоданы, бутылки и упакованные фары, доллары, евро и дирхамы. Сзади материлась и напирала толпа, визжали женщины, плакали дети, трап трещал и шатался под грузом человеческих туш и груза. Негры пока ещё крепились. Они бы, наверное, заржали, но им было неудобно передо мной; они знали что я принадлежу к той же породе двуногих, что  устроили битву на трапе.

   Ситуацию усугубил внезапно налетевший шквал. Дождь в пустыне налетает внезапно, так же внезапно и прекращается, но его короткая жизнь привносит замечательные нотки в окружающий мир. Мокрые тела на трапе, мордобой, слёзы и сопли воющих детей, летящие вверх к двери самолёта сумки - всё это слилось в такую замечательную фантасмагорию, что негры не выдержали. Надо отдать им должное, они крепились до последнего, но тут их силы иссякли.  Мартинсон, оставив свой диспетчерский пульт, схватил бинокль и выскочил на балкон вышки. Такую потеху он пропустить не мог…


  …Экипаж ржал, но мой посыл жизнеописания человекообразных до Нинули не дошёл, или дошёл не в желаемом мною контексте…

  - Ой, а я же хорошо то время помню,- подключилась она,- ох и весёлые дела мы творили, “уважаемых” “шкурили” да “окучивали”, я, тогда, за полгода “девушку” в центре взяла…да, кстати, Саша, ты мне не поможешь? Я тут шуб норковых набрала, а на таможне сегодня утром смена строгая, ты можешь парочку “на себя записать”? Одну оденешь, а вторую - в сумку. Мы тебя потом встретим в аэровокзале, и даже домой увезём…может быть…

  До меня, наконец-то дошла глубинная сущность Нинулиного гостеприимства. Конечно же, я “взял на себя” эти шубы, и конечно, просидеть в аэропорту пришлось гораздо дольше чем я рассчитывал.  Конечно же, она меня потом нашла и, конечно же, забыла о своём обещании довезти меня до дома.

   Хотя я особо-то и не рассчитывал, ведь, мы с Нинулей, зная друг друга миллион лет, были практически  незнакомы…