Первая баня

Родителям посвящается

Вышло так, что детство почти до самого отрочества я провел не в Москве, а на Клязьме, которая по статусу именовалась «поселком городского типа», а на деле была обычным дачным поселением. Еще Клязьму именовали «поселком политкаторжан», что придавало ей особый шарм, но слабо влияло на образ жизни. И хотя улицы поселка имели регулярную планировку и были названы фамилиями знаменитых писателей, застройка по высотности не превышала двух этажей, а дома топились дровяными печами.
Хоть и родился я в самом центре Москвы, родители предпочли не стеснять своим присутствием папину маму, бабушку Ксюшу, и поселились у маминой мамы, бабушки Симы, Серафимы Александровны, на Клязьме. Они не прогадали. Здесь был чистый воздух, водились птицы и звери, если можно считать зверями собак, кошек, белок, мышей и крыс, а в лесу – зайцев и лисиц, иногда забегавших в поселок. Здесь мне и моему старшему брату Коле было просто раздолье для вольных игр и забав. А главной забавой была игра в «войну». Мы играли именно в войну, а не в «войнушку», как стали ее стыдливо именовать в последнее время.
Но речь сейчас не об этом. Я хочу вспомнить, как впервые попал в русскую баню, куда хожу регулярно, раз в неделю, и наверное, буду посещать до самой смерти. Мне было тогда всего три или четыре года. Скорее, три, поскольку помню я себя еще довольно смутно. Банный день был у нас в субботу. Уже не помню сейчас, была суббота тогда еще рабочая или ее уже освободили в качестве выходного дня. Да-да, раньше суббота была полноценным рабочим днем. А поскольку родители ходили в баню часам к пяти вечера, то, скорее всего, это было именно тогда, когда субботу еще не сделали выходным.
Дома у нас не было никаких удобств: ни теплого туалета, ни ванны, ни горячей воды, ни газа. Даже холодную воду приходилось таскать из колонки. Благо, водопровод уже провели, и нам уже не было нужды выстаивать в очередь за водой возле колодца. А когда-то было и такое. Родители с ведрами в руках таскали с колонки воду по мере надобности. А если вовремя не позаботиться, то можно было остаться утром или ночью без воды.
Отбросы носили на помойку. Мама боялась туда ходить, поскольку на помойке водились здоровенные рыжие крысы. Поэтому все с нетерпением ждали, когда папа вернется с работы. Придя домой, он переодевался в синий тренировочный костюм и садился на крылечко покурить. Эта привычка осталась у него с войны. Он говорил, что на фронте курево позволяло ненадолго забыть про голод. На фронт он попал в семнадцать лет. Не мудрено, что ему постоянно хотелось есть.
И вот, в одну из суббот, собираясь с мамой в баню, папка задал мне вопрос:
- В баню пойдешь?
Я тут же ответил ему:
- Конечно!
А брат Николай насмешливо рассмеялся:
- Какая баня? Алешка еще маленький!
Отец за меня тут же заступился:
- Он уже большой. Пора в баню ходить. Это ты баню не любишь. Если не гнать, то будешь целый год ходить немытый. А Алексей баню полюбит. Я и не сомневаюсь.
Брат не стал спорить и ушел по своим делам. Он и в самом деле баню не любил.
А я стал поспешно собираться, боясь, что папа с мамой уйдут в баню без меня. Первым делом я достал резиновую рыбку, которую я называл Ершом. Это была старая игрушка-пискун, из которой брат когда-то вытащил пищалку, оставив ее с круглой дырочкой в левом боку. С тех пор рыбка потеряла голос. Но папа меня заверил, что настоящая рыба молчалива, поскольку в воде не слишком-то покричишь или попищишь: вода мешает. Я согласился. Зато если погрузить рыбку в воду и подержать, то ее можно было заполнить и потом выпустить в кого-нибудь струю воды через дырочку в боку. В брата Колю, например. Кроме рыбки-ерша я взял резиновые шлепанцы-вьетнамки.
А еще я взял новую душистую шершавую мочалку, которой еще никто не пользовался. Я специально держал ее для бани. Ведь речь о бане зашла у нас давно, за месяц или два до отцовского решения. Я знал об этом и потихоньку готовился.
Мама тоже готовилась и спросила папу:
- Ты его в мужскую баню возьмешь или я его сначала в женскую отведу?
Отец подумал и сказал:
- Там видно будет. Как он сам захочет.
Мне такой подход был по душе. И я сразу засобирался. Минут через двадцать мы вышли из дому. Николай с нами не пошел, сославшись на какие-то дела. По какой-то причине баню он терпеть не мог и даже ею брезговал. Говорил, что там грязно.
Раньше бани строили повсюду, следя за гигиеной. Ведь большинство людей жило в помещениях без бытовых удобств, а надо было следить за собой. Вот и строили бани, прежде всего, для того, чтобы была возможность мыться горячей водой. Да и культура русская невозможна без парной бани. Баня парит, баня правит, баня все исправит.
Жила наша семья в доме номер 17А по улице Тургеневской. Баня тоже помещалась на Тургеневской, только значительно дальше от железнодорожной станции. Стояла она на левой, нечетной стороне, на небольшом пригорке, за оградой. Мне она тогда казалась огромной. На самом деле баня представляла собой скромное одноэтажное кирпичное здание с центральным входом и двумя симметричными крыльями, в которых размещались отделения: в левом – мужское, в правом – женское. Работала она два или три раза в неделю. Топили ее бурым углем, куча которого валялась тут же, возле здания. Подвозили его к бане самосвалом и вываливали прямо на землю. А уже потом, по мере необходимости, мужики-кочегары на лопатах или на носилках переносили его поближе к топке. Рядом возвышалась высокая черная стальная труба, которая иногда, по утрам, кисло воняла и густо дымила, растапливая парные.
Мы не торопясь добрались до бани. Там в кассе родители взяли себе билеты, а я, поскольку являлся малолетним, остался без билета. Мне это крайне не понравилось, и я надулся. А отец посадил меня на колено и стал успокаивать:
- Экий ты сердитый – давно не битый. Не торопись стариться – еще успеешь. Я рад бы тоже без билета в баню сходить, однако – нет. Уже не пускают. Потому что взрослый.
Родители разошлись по отделениям и сели ждать в очередях. Мама сначала забрала меня в женское отделение, посадила рядом с собой и стала ждать, пока нас запустят. Я то и дело убегал к папке и интересовался, когда подойдет его очередь. Ведь если его впустят, то мне придется идти в женское отделение. Мне же было как-то не по себе, боязно.
Я вернулся к маме. Уже скоро должна была подойти наша очередь. Отворилась дверь, и кто-то оттуда вышел. Я заглянул внутрь женского отделения. Почти напротив двери стояла страшная, голая, красная от банного жара, тетка с огромными вислыми сиськами и на кого-то громко кричала. Я испугался не на шутку. Тут появилась еще одна голая красная баба, страшнее первой, и тоже заорала. Я только успел крикнуть маме:
- Я пойду с папкой!
Ринувшись прочь от жуткого женского отделения, я едва успел вовремя. Отец уже открывал дверь в мужское отделение. Я уцепился рукой за лацкан его черного пиджака и не отпускал до тех пор, пока мы не заняли место в предбаннике. Отец только и спросил:
- Что, передумал?
Я ничего не ответил и молчал, пока мы не разделись и не зашли в моечное помещение. Там отец отыскал пару свободных мест, взял пустую жестяную шайку, сполоснул, покрутил, наполнил кипятком и щедро окатил лавки – для дезинфекции. Еще шайку кипятку он вылил на пол. Потом нашел еще одну пустую шайку, тоже сполоснул кипятком и налил в нее теплой воды – для меня. В первую шайку он залил крутой кипяток и опустил в него пару березовых веников – оттуда скоро повалил незабываемый роскошный аромат весны. А вторую шайку он приготовил для меня: подхватив подмышки, он опустил меня в теплую воду, достал рыбку Ерша, дал мне и произнес:
- Играй покуда, а я схожу в парную, проведаю, разведаю.
Он нахлобучил старую черную фетровую шляпу и отправился в противоположный угол, по направлению к невзрачной двери, обитой оцинкованной жестью. Как я узнал потом, это был вход в парную. А я, пока папки не было, сидел в теплой воде, играл с рыбкой и пластмассовой мыльницей, топил их в воде, снова доставал и снова топил.
Скоро подошел папка и спросил:
- В парную хочешь?
Конечно же, я хотел в парную. Хотел и опасался, поскольку я там еще никогда не был. Но любопытство было сильнее. Я кивнул. Отец поднял меня из тазика и поставил голыми пятками на мокрый кафельный пол. Тот оказался теплым. Я надел вьетнамки, и мы с отцом отправились в парную. Подойдя к железной двери, отец открыл ее и вошел, распорядившись не заходить до его разрешения. Я остался стоять снаружи. Прошло еще какое-то время, дверь снова открылась, и стоявший на пороге отец скомандовал:
- Заходи!
Я вошел внутрь и чуть не задохнулся от жара. Внутри стоял плотный и удушливый зной, какого я никогда не встречал ранее. Все пространство было затянуто жарким туманом и паром. Втянув голову в плечи, я потянулся к выходу. Батя не стал возражать. Я выбрался наружу.
Через некоторое время папка вышел с вениками из парной и спросил меня:
- Чего испугался?
Я ответил, что не испугался, а просто очень жарко. Тогда отец успокоился:
- Ничего, привыкнешь. Еще пойдешь?
Вместо ответа я вошел в оказавшийся прохладным душ напротив, быстро сполоснулся и возвратился ко входу в парную. Отец решил, что я готов, и подбодрил:
- Молодец!
Мы вместе зашли в парную. Оказалось, что там почти от самого входа поднимается деревянная лестница, по которой голые люди идут наверх, а некоторые, уже напарившись, спускаются вниз. Еще там стояла выкрашенная в грязно-белый цвет печка с большой высокой черной дверцей. Иногда люди открывали ее деревянной палкой и закидывали внутрь кипяток длинным железным черпаком, вооружившись для этого грубой серой рукавицей. Мне тогда приходилось приседать на корточки, поскольку я не мог выдержать жара. Но страшно мне уже не было. Отец поднялся на полок и теперь с наслаждением парился и бился там вениками.
Однажды какой-то морщинистый пожилой мужик сильно поддал сразу много пару, схватил большую тряпку грязно-серого цвета и начал крутить над головой. Я не выдержал жара и закричал. Папка тут же остановил его и, указав на меня, молвил:
- Стой! Мальца ошпаришь! Погоди маленько!
Тот остановился, а мы с папкой вышли в моечный зал. Там я сразу ринулся под открытый душ, но тот оказался горячим, и я опрометью выскочил наружу. Папка увидел, как я извивался под душем, вооружился чистой шайкой, наполнил ее прохладной водой и быстро окатил меня ею. Я был в восторге.
- Еще, еще! – кричал я.
Отец вылил на меня еще пару или тройку прохладных шаек и снова усадил в таз с Ершом и мыльницей. Я поиграл немного и попросился в парную. Отец такого не ожидал. Вскоре мы с ним снова стояли внизу, но наверх пускать меня он еще не решался.
- Наверх тебе еще рано! Успеешь! – только и сказал он. А мне не очень-то и хотелось. Мой мудрый батюшка рассудил, что не стоит торопиться и силком заставлять меня лезть наверх, на банный полок. Вскоре я сам пришел к этой необходимости. А если бы он стал тогда на меня давить, то все могло бы обернуться по-другому. Я мог бы возненавидеть баню и стать таким же капризным, как мой брат.
Пока же папка напарился, помылся и приступил к мытью моей персоны. Я очень любил, когда он меня моет. Сначала он объявил, что надо закрыть глаза. Это означало, что мне в глаза может попасть жгучая и очень неприятная мыльная пена. Я сразу зажмурился и не открывал глаза до тех пор, пока папка не смыл с моей головы все мыло. Потом процесс еще раз повторился. Далее следовало мытье тела. Здесь все было проще и веселее. Папка намылил свежую мочалку и начал растирать ею мое тело. А потом он сполоснул эту мочалку и начал смывать мокрой мочалкой мыльную пену, то и дело обновляя воду, макая в шайку. До сих пор я стараюсь повторить эту замечательную процедуру до мельчайших подробностей и никогда не покидаю баню, не помывшись мочалкой.
Когда мы помылись, отец предложил заглянуть напоследок в парную. Я согласился, и мы зашли в жаркое помещение на пару-тройку минут. Я совсем освоился и даже немного поднялся на полок. Оглянувшись на отца, я заметил в его глазах удовольствие.
Только повзрослев, я стал понимать, какая гордость поднялась у отца в груди, когда я вместе с ним начал ходить в баню. Он стал воспринимать меня взрослым сыном.
Мы вернулись в предбанник. Папаша завернул меня в большое китайское махровое полотенце и сказал, чтобы я вытирался. Сам он тоже начал растирать все тело. От него так и распространялся жар. Тело раскраснелось. Было впечатление, что он впитал в себя весь жар парилки. Он вытер воду, но на лбу и по всему телу снова выступил пот. Это означало, что он хорошо попарился. Я тоже не знал, куда деваться от жара. Мы некоторое время сидели в предбаннике и отдыхали. Но здесь было душно. Поэтому отец распорядился:
- Одевайся и – на выход! Жарко здесь.
Мы быстро оделись и вышли в коридор. Мамы пока не было видно. Отец подошел к окошечку буфета и попросил кружку пива. Я до этого никогда не видел, чтобы отец пил пиво. А тут – целую огромную кружку.
Отец взял кружку, немного отпил и спросил меня:
- Хочешь попробовать?
Еще бы! Мне очень хотелось попробовать. Я согласно кивнул. Он мокнул палец в кружку и поднес к моим губам. Я лизнул … ф-фу! Гадость! Мне показалось, что я лизнул мочу. Я отрицательно замотал головой. Почти до тридцати лет я терпеть не мог вкус пива. А потом что-то вдруг поменялось. Но это уже совсем другая история…
Потом мы вместе с отцом сидели возле входа на кирпичном банном крылечке в ожидании мамы. Потом вместе шли, не торопясь, домой. Потом я спал мертвецки мертвым сном, и мне долго снилось что-то очень хорошее.
А потом мы ходили с отцом в баню много-много раз, бывали с ним и в Сандунах, и в Астраханах, и в Машках, и в Селезнях. Но все равно мне на всю жизнь запомнилась эта маленькая кирпичная деревенская баня на Клязьме, где я впервые вкусил эту прелесть.
Ибо для русского человека существуют два святых места – баня и церковь.

17 апреля 2024 г.
Москва.